АРАЛ
----
Пустыня и море... Пески, пески, пески... Соленая бесконечность умирающего Арала. Пейзаж-галлюцинация не от мира сего. Море, зачем ты здесь?
Солнце печет. По раскаленному песку бежит агама. Ящерица, ты чья? Ты Панина? Мне трудно дышать. Непрерывный звон в голове. Слепни. Звенят и жалят. Сердце дребезжит и рвется из грудной клети. Панин, ты как? Ты как, Панин?
Сижу на корточках. Песок жарит сквозь сандалии. Оглянулась. Далеко-далеко на холме лагерь. Я вижу амфитеатр, белый с синими скамейками. Как в Греции. В нем никого. Линейка закончилась час назад. Театральный кружок в пять вечера, кино сегодня не будет... Панин...
Удивительное место. Ты свободен и никому не нужен. Появись на линейке в девять утра и четыре вечера - и все... делай, что хочешь. Хочешь - плавай в море целый день, благо, что море по колено. Буквально. Хочешь - завтракай, обедай, ужинай, а не хочешь - гуляй. Никто тебя не ищет, никому ты не нужен. Тихий час - условность. Приди, ляг в кровать, подожди минут пятнадцать, пока тебя посчитают - и ты свободен. Вика пойдет любезничать с вожатыми-мальчиками, Ольга Санна - бренчать на гитаре...
Панин, милый Панин, такой высокий, неторопливый, крепкий, с белой шерстью на руках... Какой у тебя низкий голос, словно зрелый мужчина, и взгляд синий, сильный. Умный. Очень умный. Рассказывает про пустыню своему соседу - мальчишке лет десяти.
Я оглядываюсь и гляжу в щель между сиденьями. Вижу его крупный ровный нос. Ноздри шевелятся, кадык - уже совсем мужской, двигается вверх вниз. Панин басит. У меня перехватывает дыхание, сердце стучит в голове. Я гляжу на его рот, шевелящиеся губы, зубы ровные, белые, брови чуть нахмуренные, синий глаз, - второго мне не видно. Вдруг наши глаза встречаются. Мой правый и Панинский левый. Удар. Панин замолкает на минуту. Я быстро отворачиваюсь. Гляжу в круглое окошко.
Через десять минут взлет. Нас восемь человек. Мы сидим в самолете. Взрослые невзрослые. Одни. Вика-вожатая не считается, она сама только что десятый класс закончила. Мы летим на Арал, в лагерь. На целый месяц.
Каракалпакия. Нищая, убогая... Вода пахнет рыбой. Даже когда кипятишь и варишь чай - чай пахнет рыбой. Пить хочется все время. От питья сводит живот и никакой чеснок не помогает. Бактерии в воздухе, в воде, в соленой луже-море, в раскаленном песке. В первую же неделю теряешь весь свой телесный запас. Слепни жалят и на теле появляются незаживающие болячки...Но молодости нет преград...
В двенадцать я выгляжу на все пятнадцать. Я покрываюсь золотым загаром, учусь танцевать, нырять с камней, у меня блестят глаза, все во мне зреет и жаждет выхода. Я словно Маугли - зов крови будоражит меня.
ПАНИН
-----
Жара. Такая бывает только в пустыне. сижу на самом солнцепеке, агама торопится найти тень, высоко поднимая лапки, то одну, то другую бежит к засохшему кусту. Впрыгивает на ветку, пытается вытянуться в длину, чтобы тенью верхней ветки защитить свою перегретую шкурку. Замирает. Я подбираюсь поближе. сажусь на свою соломенную шляпу, зарисовываю агаму.
- Похожа, - слышу из-за спины.
Вздрагиваю. Узнаю такой волнующий, низкий голос. Не оборачиваюсь, боюсь пошевелиться.
- Давно рисуешь?
- Не очень.
- А что это?
- Пастель.
Панин пытается сесть рядом, но песок обжигает его. Он вскакивает стряхивает с себя горячий кварц. Смешно подпрыгивает.
- Как ты тут сидишь?
- На шляпе.
Панин смеется, громко и весело. Я наконец гляжу на Панина, прямо в его синий омут.
- Тише, -- улыбаюсь я, - агаму спугнешь.
Агама не двигается. Дорожит полоской тени. Человек - не страшнее пекла.
- Тебя как зовут, художница?
- Аля.
- Александра?
- Алёна.
- А тебя?
- Панин.
Он называет свою фамилию, это удивляет меня. Я знаю, что его зовут Борис, но... Конечно он Панин...
Я улыбаюсь и продолжаю рисовать.
- Хочешь я поймаю тебе агаму?
Я не успеваю ответить. Панин, снимает свою футболку, быстро и беззвучно подбегает к агаме, накрывает ее, берет в руки, приносит мне.
- Зачем?
- Так ты ее сможешь рассмотреть получше.
Вместо агамы, я рассматриваю Панина. Красивый он...
- Отпусти ее?
- Если я ее отпущу, она помрет.
- Чего это вдруг?
- Смотри, она ногу волочит, сломана наверное.
- Да она летела стрелой пять минут назад.
- Горячо, вот и бежала. Смотри!
Действительно что-то не так с ногой.
- Хм... А она не умрет в неволе?
- Скорей на воле умрет, - улыбается Панин. - Они хорошо приручаются... Пошли, а то сгоришь дотла, да и рисовать ее можно в доме.
- Мне туда, - я показала на домик, в котором живут отряды помладше.
- А тебе сколько лет? - Панин удивленно уставился на меня.
- Двенадцать.
- Фью-ью! - присвистнул Панин. Улыбнувшись, он внимательно поглядел на меня. - Ладно, пошли к нам. Может еще порисуешь.
- Нет, не удобно как-то.
- Да наши все на море пошли. Там только Игорь Николаич.
- Ладно.
Я сижу на прохладном деревянном полу, около Панинской кровати. Держу агаму, чтоб не сбежала. Панин идет искать какую-нибудь коробку. Под кроватью лежат его кеды. “Какие огромные кеды. Он совсем взрослый...”
- Игорь Николаевич нашел этот древний аквариум, он треснул, ну да ерунда. Сейчас песка насыплем, какую-нибудь корягу небольшую воткнем и воду поставим. У меня где-то крышка была от банки. Туда воды налью...
- Хорошо, что аквариум здоровый. Места много... Смотри, она что-то скисла...
- Сейчас, надо воды срочно.
- Она умрет?
- Глупости, она не умрет. Мы назовем ее Алька. - Панин улыбнулся, я покраснела.
- Пьёт...
- Вот и хорошо...
- Я пойду.
- Ты заходи. Альку проведать. Теперь ты сможешь рисовать ее, когда захочешь.
- Хорошо.
ЧЕЛОВЕК В КАРТИНКАХ
-------------------
После отбоя, когда нас уже пересчитали, долго лежу без сна. В окошке видны звезды. Только здесь на востоке, в Азии, такое синее небо и такие яркие звезды. Завернувшись в покрывало, я пробираюсь к двери и выхожу во двор. Луна почти сбивает меня с ног.
- Ну ничего себе! - Я вслух удивляюсь размерам луны.
- Тише, весь лагерь разбудишь!
На углу соседнего домика сидит на корточках Панин, видимо набирает чистого песка для агамы.
-Ты чего не спишь?
- Какая огромная Луна..
- Да, можно наблюдать за лунатиками. Садись, песок еще совсем теплый.
Я присела рядом с Паниным. Он закончил возиться с аквариумом, лег на спину, громко вдохнул свежий ночной воздух.
- Как в космосе! Небо, звезды, луна и ничего больше. Земли будто нет.
Я опрокинулась на спину и раскинула руки.
- Звездный океан. Интересно, а на луне светло? Она светится...
- А, черт! Меня кажется что-то укусило, посмотри, что у меня на спине, - Панин присел, повернувшись ко мне спиной. Я провела рукой по его спине, она была вся исчерчена песчинками и мелкими камешками.
- Человек в картинках...
- Правее, правее, на лопатке.
- Ты лег на острый камешек. Вот он. Впился в твою лопатку.
- Человек в картинках? Ты о чем?
- У тебя вся спина расчерчена песком , а правая лопатка гладкая, только этот камешек. Помнишь как у Человека в Картинках?
- Нет, откуда это?
- Рэй Брэдбери.
- Не помню, о чем там?
- Он стал очень толстым, огромным и жена разлюбила его. Ругала его, мучила, ненавидела. С работы, кажется он в цирке или в лунопарке работал, его выгнали. И тогда он сделал татуировку на всем теле.
- Зачем?
- Чтоб его взяли на работу снова. И чтоб жене нравиться.
- Идиот.
- Он не идиот. Он очень хотел, чтобы его любила жена.
- Кому нужна такая жена.
- Он наверное любил ее. Так вот, картинки на теле оживали и предсказывали будущее. Люди ходили смотреть на него, как на чудовище..
- Как это оживали? Кто ему такие татуировки наколол?
- Старуха древняя. Я не поняла... Может смерть.
- Смерть?
- Думаю, да... У него на груди была татуировка, Его будущее. Жена увидела там как он убивает ее. Душит... А на правой лопатке - было чисто, как у тебя. - Панин вздрогнул, но ничего не сказал. - Там картинка должна была появиться только через какое-то время.
- Появилась?
- Да, после того, как он удушил свою жену.
- Он ее все-таки удушил!
- Он любил ее, а она издевалась над ним, называла его жирной свиньей, неудачником, никчемушным. Он душил ее не понимая, что делает..
- И это история о любви? Он любил ее?
- Он точно любил ее.
- И что?
- Ничего...
- Так и кончается?
- Нет, хуже, - я засмеялась.
Панин глядел на меня будто я была ведьма. Я никогда не видела “испуганного” мальчика, почти мужчину, тем более Панина.
- Ну, и?
- Ну, на правой лопатке была... - я сделала паузу, внимательно наблюдая за Паниным.
Панин сидел на корточках не шевелясь.
- Картинка его смерти... Там чудовища протыкали его кольями и он истекал кровью.
- Какие чудовища?
- Думаю он сошел с ума. И умер. Может и сам себя убил. Поэтому я думаю, что старуха, которая делала ему татуировку, была сама Смерть.
- Да уж... Старуха. Художница!
Художница...Тут вздрогнула я. Панин придя в себя, попрыгал на онемевших ногах, улыбнулся и снова превратился в уверенного, неторопливого Панина.
- Ну и истории ты читаешь!
- Мне нравятся истории о любви.
- О любви? Ничего себе о любви! Ну, ты даешь, Алька. Ты маленькая еще такие истории читать.
Я обиделась. Но вдруг вспомнила как Панин смотрел на меня с испугом. И мне стало смешно.
- Дай её лучше мне.
- Кого?
- Книжку, она у тебя здесь?
- Да. Хорошо, подожди.
Я вынесла ему толстенного Брэдбэри.
- Ого... Мне этого на месяц хватит.
- Ничего, у меня другая есть...
- Иди спать. Поздно уже. Панин протянул мне руку и помог мне подняться. Ладонь была большой и гладкой. Я держала его руку. Панин не забирал ее. Мы простояли так несколько секунд.
- Спокойной ночи, - вдруг опомнилась я и медленно побрела к домику.
Панин стоял не шевелясь до тех пор, пока за мной не захлопнулась дверь.
АМФИТЕАТР
---------
Дискотека гремела, как обычно. Пел Демис Руссос, который с тех пор мне нравится. Я в это лето выучилась танцевать. Позабыв о времени и пространстве плясала так, будто кроме меня в этом мире никого нет. Вика, танцующая рядом, посмотрела на меня с удивлением и даже что-то такое сказала, хвалебное. Кивнула подошедшему Панину, чтоб присоединялся. Панин странно уставился на меня. Я помахала ему рукой и он забрался к нам в кружок. Начался медленный танец. Вика положила Панину руки на плечи. А меня пригласил Игорь Николаевич. Панин все время на меня косился, а Игорь Николаич как-то очень близко ко мне придвинулся. Я тайком поглядывала на Панина и мне было отчего-то приятно. Панину же, кажется, наоборот. Когда танец кончился, он схватил меня за руку и чуть не силком потащил через всю площадку к выходу.
Когда мы вышли за ограду, Панин вырвал свою руку из моей, упер руки в боки и затараторил. Уравновешенный, неторопливый Панин нервничал. А мне, как нарочно, было почему-то весело.
-Ты хоть понимаешь! Понимаешь, что этот Игорь Николаич... Черт! Ничего ты не понимаешь! Зачем ты пошла с ним танцевать!
- А что такого? Он меня пригласил!
- Да он к тебе прижимался как.. Он же не знает сколько тебе лет!
- Ничего он такого не делал! А в чем дело?! Сколько мне лет! Мне что танцевать нельзя, что ли!
- Да он ко всем девкам лезет! Ты что не понимаешь?
- Да мы просто танцевали.
- Какая ж ты еще...
- Что? Ну что я?
- Дурочка... Пошли.
- Куда?
Панин, покричав, вдруг сдулся, как воздушный шарик. Замолчал. Снова взял меня за руку. Подтянул мою ладонь к своему лицу, стал что-то там разглядывать. Мне почему-то стало горячо внутри. Но подул ветер с моря, остужая мои красные щеки. Хорошо этого не было видно в темноте.
- А ты хорошо танцуешь!
- Я люблю музыку.
- Ты занимаешься?
- Да. Пиано.
Панин постучал кончиками моих пальцев по свой щеке. Мне стало не по себе. Я задрожала...
- Тебе холодно?
Я растерялась и, кажется, слегка испугалась, и просто не знала, что сказать..
- Да.
Панин снял рубашку и стал одевать ее на меня, будто я была маленькой девочкой. Просовывал мои руки в рукава и долго застегивал пуговицы.
- Ну вот, так-то лучше. Лучше?
- Лучше, - прохрипела я.
- А почему руки такие холодные?
Панин взял мои руки, приблизил их к своим губам, подул горячим воздухом и вдруг.. поцеловал.. Так долго длилось это мгновение, что я.. я в конце концов вырвала руки и побежала.
- Ты куда? Постой!
Я забежала в амфитеатр, залезла на сцену и забилась в угол, в кромешную темноту. Панин бегал не хуже меня и забрался на сцену вслед за мной. Присел рядом.
- Ну ты что? Ты что, испугалась? Дурочка. Ну, что ты.. ну, не плач. Ты... Ты мне... Я.. ну, пожалуйста... Я ничего плохого... Ну, ты что? Ты что, боишься? Чего ты дрожишь? Тебе холодно? Ну, хочешь я уйду? Я тебя провожу, хочешь?
Я сама не понимала того, что чувствую, чего я хочу, боюсь или нет, идти не идти... Мне вдруг стало так горько, я крепко обхватив Панина руками, уткнулась носом в его подмышку и заплакала. Панин, обняв меня, гладил меня по голове и все приговаривал: “Все хорошо, все хорошо...”
- Ты пахнешь морем, - всхлипнул я.
- Что? - спросил Панин, улыбнувшись. Он приподнял мою голову руками и взглянул мне в лицо. Его глаза светились как звезды.
- Ты пахнешь морем.
- Это оттого, что ты наплакала тут целое море. - Панин улыбался.
Мне вдруг стало тепло. От его улыбки, его сверкающих глаз, огромных рук, которые держали мою голову, от запаха моря...Я чуть приподнялась, закрыла глаза и поцеловала его в смеющийся рот. Мы перестали дышать, казалось мы сейчас задохнемся. Панин крепко обнял меня, очень тесно прижал к себе и вдруг... быстро отпрянул...
- Нет, нет, нет...
- Что нет? Я.. что-то не то.. я..
- Нет, нет.. тебе пора.. тебе пора идти...иди, слышишь? Иди!
- Почему?
- Прошу тебя, уходи.
- Слезы потекли у меня по щекам.
- Что я сделала? Ты же сам... Почему?
- Потому что я не.. потому что ты...
- Потому что я маленькая?
- Все!
ПОРТРЕТ
-------
Я изрисовала почти весь альбом. Чудовища, колья, толпа людей в цирке, угрюмый, огромный, на два листа человек, татуировки, розы, ножи, удушение уродливой, с выпученными глазами женщины, крик, похожий на Пикассовскую плачущую Мару, совсем недавно я разглядывала ее в альбоме, который купил папа, он потратил на нее половину зарплаты. Картинки перетекают с листа на лист, им нет конца, а я с упрямостью быка, все рисую и рисую новые сцены из этого рассказа о любви..
Вика вышла из комнаты вожатых, убедилась, что в комнате никого, кроме меня.
- А ты что не на море? Ольга всех повела на запруду - нам и понырять можно.
- Мне не хочется.
- Что это? Можно посмотреть?
- Иллюстрации...
- Какие странные...
- Не странные. Все думают, что странные...
- А ты бы могла нарисовать что-нибудь реалистичное?
- Наверное. Портрет могу...
- А можешь, чтоб красивый?
- Что красивый?
- Ну чтоб красивый портрет...
- Но это же зависит от человека...
- Хорошо, давай ты мой портрет нарисуешь, но только чтобы красивый...
- Я могу попробовать.
- Пошли.
Я иду за Викой в недозволенное простому обитателю лагеря помещение. По вечерам здесь собираются вожатые и преподаватели, отсюда доносятся песни, гитара, громкий смех, стыдливое хихиканье, стук каблуков под магнитофонный гром. Я сажусь на пол раскладываю гуашь, кисти, наливаю воду в банку, точу карандаш.
- Только волосы пока не рисуй.
- Что?
- Волосы не рисуй, голова грязная. Сейчас Игорь Николаич воды горячей принесет, помою, тогда волосы дорисуешь.
Мне почему-то смешно. Хорошо, без волос - так без волос. Вика переодевается, совершенно не стесняясь меня. Затрепанный короткий халатик грязноват. Ноги.. Ноги в коленках не сходятся. И щиколотки широковаты. Я делаю наброски, вижу, что глаза Викины сидят слишком глубоко и близко к переносице. Уши - торчком. Когда она убирает волосы, это хорошо видно. А если совсем убрать волосы, лысая Вика похожа на... Интересно, Вика худенькая, нежная, кажется такой хорошенькой, но если рассмотреть ее по частям... Да, думаю, “красивый” портрет не получится. Но я могу рисовать только то, что вижу. Представляю, что скажет Вика, когда увидит мое искусство...Я не могу удержаться, смеюсь. Вика настороженно смотрит на меня.
- Ты нормальная?
- Нормальная.. Просто анекдот вспомнила.
Мне неудобно, но я же над собой смеюсь, над тем, что у меня выходит, не над Викой. Все равно неудобно... “Надо просто постараться, чтоб похоже вышло” - я еле сдерживаю смех, - “нет, наоборот”.
- Только не рисуй в халате. Рисуй в платье.
- В каком платье?
- Хммм.. Давай в синем, мне синий идет, с вырезом.
- Тогда лучше одеть.
- Что?
- Платье.
- Откуда у меня такое платье. Да и не буду же я в платье голову мыть.
Я рисую Вику - выходит такая лысая крыса, кривоногая, как ковбой, в синем с вырезом платье на плоской фигурке. И взгляд такой.. круглый...Недолго думая, я дорисовываю усики и тонкий, общипанный хвост. Ну вот теперь все. Нет, думаю, такой портрет, хоть и очень похож, Вике не понравиться. Беру чистый лист, начинаю снова...
В комнату входит Игорь Николаевич, за ним Панин. Панин тащит два ведра горячей воды.
Я вся сжимаюсь, нервно листаю альбом. Карандаш падает на пол, грифель ломается. Игорь Николаевич вытаскивает складной нож, точит карандаш. Просит посмотреть рисунки. Присаживается рядом со мной на пол. Листает альбом.
- Страшные рисуночки. Это что за страсти? Такая миленькая девочка, юная, а такие ужасы рисует.
- Это иллюстрации к Брэдбери.
Я рассказываю историю. Он, кажется, не слушает, но с удовольствием смотрит на меня, словно я рахат-лукум какой-то. Точно, не слушает, чему там так сладостно улыбаться... Чего он меня так рассматривает...
- Чепуха этот твой Брадобрей. Вот ты вечерком зайди ко мне, я тебе стишки дам почитать. Вот это книжка, так книжка. Девочкам нравится. Нежная, о любви.
Панин выбегает из комнаты, гремит в коридоре, втаскивает еще одно ведро, теперь уже с холодной водой. С грохотом ставит на табуретку таз, наливает в него горячей воды, разбавляет холодной. С ненавистью смотрит на Игоря Николаича. Вика наклоняет голову над тазом, погружает длинные свои волосы в таз.
- Игорь Николаич, подайте шампунь, пжалста.
- Бориска, подай шампуньчик Викочке. Ну, помоги же, чего стоишь?
- Пусть Алена поможет. Она лучше это сделает.
Панин со злостью глядит на меня и слегка кивает головой в сторону Вики, настаивая, чтоб я помогла ей. Мне этого ужасно не хочется, я в ответ гляжу на Панина, мол сам помогай.
- Игорь Николаич, вас там Ольга Санна ждет - врет Панин.
- Что еще нужно... - Игорь Николаич не договаривает, неохотно встает и выходит во двор.
Панин быстро хватает бутылек, сует его ничего не видящей, опутанной мокрыми волосами, Вике, хватает краски, альбом и меня в охапку и мы бежим вон из комнаты, к морю.
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ
-------------
- Что ты делаешь? Там остался портрет. Вика меня убьет.
- Ничего, пусть посмотрит на себя. Жаль этого Игоря Людоедыча не нарисовала.
- Я устала бежать. Мне жарко. Я пойду, заберу портрет, может она его не видела еще.
- Ничего, не растаешь. Сколько раз тебе говорить - держись подальше от этого старого...
- Почему?
- Потому что он - Людоед. Пожалуйста, не ходи к нему “в гости”! Скажи, что не пойдешь!
- Да я и не собиралась, сегодня кино вечером. Ты пойдешь?
- Не знаю.
- Скажи, а почему ты вчера...
Лицо Панина искривилось. Я покраснела, не в силах продолжать, и сменила тему.
- Как тебе Брэдбери?
- Мне понравилось несколько его рассказов.
- Я же говорила, он лучший фантаст в..
- Мне понравились больше всего его рассказы не фантастические. Особенно... Про училку и парня. Как он в нее влюбился, а она.. она тоже, самое интересное... Не могу представить, чтоб я влюбился в старушку на десять лет меня старше.
- Да? - я, сощурив глаза, взглянула на него и улыбнулась.
- Что смешного?
- Ничего.. врешь ты все, запросто мог бы, если б учительница была красивая.
- Умная очень.
- А я бы запросто.
- Что запросто?! Глупости не говори! - Панин отчего-то злился..
- Нее.. Я бы запросто... Если б красивый, умный, добрый...
- Ага, старый и людоед. Игорь Николаич, например. Представляю...
- Почему людоед? Игорь очень даже симпатичный! - Меня понесло. Мне было весело.
Меня забавляло, как злится Панин, как вскакивает, как горят его глаза. Как он нервничает.
- Ты с ума сошла! И-г-о-р-ь?! Ты что, серьезно? Может ты к нему в гости вечерком собралась?! Он, он ...
- Ну что - ОН?
- Ты ничего не понимаешь, он попользуется тобой и...
Панин глядел на меня как-то уж очень серьезно. Мне стало не по себе. Он вдруг будто мгновенно устал, присел рядом на горячий песок и, не замечая этого, вдруг произнес:
- Парня этого звали Боб, смешно, правда?
- Как тебя?
- Да. Боб не Панин. Смешно... А как звали училку - не помню.
- Наверное это не важно. Думаю, он писал о себе самом. Как его зовут... а... Рэй.
- Скорее всего о себе...
- Думаешь?
Панин вдруг погрустнел.
- А училка эта умерла. Когда он уехал, почти сразу. Он вернулся через много лет и узнал. Ни замуж не вышла, ничего... Может зря она..
- Что зря? Зря, что не ответила? Но она же учительница. - Я удивленно смотрела на Панина.
- Да, не обращай внимания. Глупости все... Взрослые не должны морочить голову детям.
- Ты почему мне это говоришь? Из-за Игоря Николаича?
- Нет. Людоеды в принципе не способны... ни на что...
- Я знаю...
Панин посмотрел на меня, собрал все мои рисовальные вещи и побрел к домикам... Я потопала за ним, молча.
- А все же зря.. - пробормотал Панин... - Вся ее жизнь зря...
ГИТАРА
------
Ольга Александровна - очень интересная. Тощая, длинноносая, пальцы в кольцах, узористые серьги, вся в камнях и серебре. Ни о чем не заботиться, никого не наказывает, курит как паровоз и все же .. очень интересная. Похожа на цыганку-блондинку. Но самое интересное в ней...
Я захожу в комнату вожатых в надежде на то, что Вика не обнаружила своего портрета и мне удастся незаметно забрать его. Ольга Санна сидит в раскладном кресле, курит и громко смеется. В руках у нее мой рисунок. “Ну, все”, - подумала я.
- Здравствуйте.
- А, это ты? Заходи-заходи. Твоя работа?
Чувствую, мне сейчас влетит. Вежливо блею, не хуже козы:
- Пожалуйста не показывайте это Вике.
- Почему? Отличный шарж!
- Это не шарж, это портрет, - я пытаюсь смягчить ситуацию.
Ольга Санна хохочет во весь голос... Я, мечтая перевести разговор на другую тему, гляжу по сторонам, вижу загадочный предмет в углу, завернутый в скатерть:
- Это ваша?
- Гитара? Моя.
- Вы играете?
- Да.
- Можно?
Ольга Санна разворачивает загадочный предмет.Я бережно кладу его на колени, перебираю струны. Волшебные звуки выходят из-под пальцев.
- Сыграйте что-нибудь, пожалуйста.
Ольга Санна удивленно глядит на меня.
- Ты занимаешься музыкой?
- Да. Пианино.
- Поешь?
- Не знаю. Ну в хоре, конечно...
- Знаешь что, заходи сегодня вечером, после отбоя.
- После отбоя?
Оль Санна кивает, выдуваю колечко дыма.
- Да, а рисунок этот.. Замечательный портрет...
- Но Вика. Она обидится..
- Ничего, переживет. Искусство выше обид.
Мне кажутся странными слова преподавательницы. Все же мне не хочется обижать Вику.
- Можно я заберу его?
- Рисунок? Конечно, он же твой...
Вечером, после отбоя , я тихо на цыпочках бреду в комнату вожатых, беззвучно вхожу в яркую, полную дыма комнату. Смех, звуки стаканов, наполняемых вином, разговоры, объятия, поцелуи, комната заполнена до отказа. “Похоже на ад”, - думаю я. Вдруг все смолкает. Слышны гитарные аккорды, Ольга Александровна поет. Про лошадей, что тонут в море. Мир исчезает передо мной. Я не вижу, как вошел и сел на пол Панин, как всхлипывает Вика - ей жалко лошадей, как выпивает стаканчик Игорь Николаич, как пара вожатых не отрываясь друг от друга, целуются. Больше всего на свете мне хочется быть на месте Ольги Александровны. Это я.. я хочу играть и петь. Я чувствую, что могу, могу, надо только попросить гитару, но попросить невозможно. Не знаю почему.
Панин машет мне из противоположного угла комнаты. Я улыбаюсь, вижу и не замечаю его, лунатиком бреду из комнаты к своей кровати. Я засыпаю с одной мыслью, я хочу, чтобы это было со мной...
ДРАКОН
------
Мы бредем и бредем по пескам, вдоль пустынного, убегающего все быстрее и быстрее берега высыхающего моря. Где-то там, далеко-далеко, есть залив, в котором вода все еще глубока. Там можно забраться на желтый холм песка и нырнуть в чистые воды Аральского моря. Заброшенный, иссохший, неизвестно как сохранившийся кусочек былого рая.
Мы идем и идем, солнце палит наши полуголые тела. Я забыла мою соломенную шляпу. Голова моя нагрета как сковорода, на ней можно жарить яичницу. Ноги жжет сквозь сандалии. Панин не глядит в мою сторону. Он обиделся на меня. За то, что я не обратила на него внимания во время вчерашнего пения. Нарочито громко любезничает с Викой. Он на две головы выше Вики и даже кажется старше ее. Интересно, а сколько ему лет. Он закончил девятый класс, должно быть шестнадцать. Панин выглядит старше. Панин старается, шутить, но все бесполезно. Вика не смеется, только скучно смотрит на него, как королева на глупого шута. Панин украдкой поглядывает на мня после каждой шутки, я стараюсь сохранять спокойствие, но не выдерживаю, улыбаюсь.
Вода прозрачна, зеленовата, тепла. Я складываюсь вдвое и ныряю без всплеска и брызг. Научилась. Мальчишки балуются, плескаются, топят друг друга. Девочки загорают. Я не могу сидеть на солнце - голова кружится от жары. Я надеваю сандалии, собираюсь назад, в лагерь. Никто не замечает моего отсутствия.
Я бреду по пустынным барханом одна. Мне становится страшно. Сама не знаю чего. Вдруг я не найду лагерь? Потеряюсь. Меня никто не найдет. Птицы склюют мою печень. Драконы, пауки, рыбы будут лакомится моим телом. Дикие собаки обглодают мои кости. Мой скелет высушит ветер...
Я гляжу по сторонам. Залива уже не видно, лагеря еще не видно.
Я делаю шаг вперед и... из-за ближайшего бархана, переминаясь с лапы на лапу, обернув голову вокруг шеи, остро, не мигая, глядит на меня дракон. Дракон-ящер, огромный, длиной в мой рост, варан. Еще мгновение и он бросится на меня. Осторожно, стараясь не шевелиться, я ищу глазами что-нибудь, что имеет вес, какое-нибудь орудие, палку, камень, колючий куст... Ничего не вижу. Сзади, в метре от меня огромный валун, рядом несколько крупных камней. Как добраться до них, не привлекая внимания, неизвестно как глубоко камни сидят в песке, смогу ли я поднять их, бросить...
Варан раскачивается, ждать больше нельзя . Каким-то диким прыжком я отскакиваю назад, падаю на спину, с озверевшей мордой, какими-то неизвестными мне усилиями, я хватаю наименьший из крупных камней, замахиваюсь... Варан бежит мне навстречу, я размахиваюсь что есть сил и бросаю камень. Дракон внезапно меняет траекторию, из-за бархана появляется чья-то голова, мой камень летит в эту голову. Попадает. Человек валится в песок. Я бросаюсь к нему.
- Панин, - кричу я.
Он лежит на песке, кровь стекает по его виску.
Я УБИЛА БОБА ПАНИНА
-------------------
Как там было, на войне, что они там делали? Эти маленькие сестры милосердия тащили на себе огромных мужиков. Как?
Я снимаю рубашку с Панина, разгребаю песок, подкладываю рубашку под него. Слушаю дыхание, мне страшно... Я плачу... Он дышит, дышит...Беру его руки и рукава рубашки в свои, тяну, пячусь спиной, как каракатица. Как далеко лагерь?
Сестра Милосердия... Убийца, убийца я, а не сестра... Маленькая... Я - здоровая, здоровая и ростом... и руки у меня.. крепкие у меня...
В голове крутится кино “Последний Дюйм”. “Тяжелым басом гремит фугас” - песня... Ааааа, самое время, самое время петь... не могу больше, не могу...
Я отпускаю руки, выпрямляюсь. Я вижу лагерь вдалеке. Как далеко до него? Далеко... Но видно, уже видно! Я снова склоняюсь над Паниным, слушаю дыхание, тяну...
Панин, живи, только живи, дыши, пожалуйста...
Странный звук доносится до меня. Птица? Что это... Я выпрямляюсь, гляжу в сторону залива. Кто это? Ольга Александровна машет мне рукой, торопится, бежит ко мне. Я сажусь на песок и плачу, плачу...
- Почему ты... одна? Что случилось? Что с ним? Борис! Борис!
- Я убила Панина...
ДАВИД И ГОЛИАФ
--------------
Панина увезли в Муйнак, в больницу.
Меня вызвали в лагерный штаб, приговорили к возвращению домой, за самовольную отлучку.
- Ну, что, ты поняла свою вину, деточка? - Игорь Николаевич сладко смотрит на меня, меня начинает тошнить.
- Я убила Панина.
- Не говори ерунды! - Ольга Александровна злится. - С Паниным все будет хорошо. У него сотрясение. Он поправится. Полежит в больнице пару дней и все будет хорошо.
- Тебя, детка, за то, что ты самовольно покинула купание наказывают. Панин побежал за тобой, когда мы тебя хватились. Мы все испугались. И Ольга Александровна должна была бежать за тобой. Если б ты не ушла, с Паниным ничего бы не случилось. Ты должна была спросить разрешения.
Я уставилась в пол и молчала. Все верно. Все верно... Только... никто никогда не просил разрешения. И голова моя... Если б я не забыла шляпу свою...
- Так вот, мы сообщили твоим родителям, ты полетишь назад. Мы исключаем тебя из лагеря.
- Можно мне съездить к Панину? В больницу? Навестить... перед отъездом.
- Если будет машина в Муйнак.
- А когда я уезжаю?
- Самолет послезавтра.
Машины в этот день нет... Ее нет и на следующий день. Я сижу на корточках около моря, не шевелюсь, в голове пустота , ничего не чувствую. Последние два дня не могу есть. Где-то в животе крутится “Варан, камень, висок, больница, варан, камень...”
Ольга Александровна машет мне с горки, зовет. Я иду в лагерь. У меня болит голова, я ничего не хочу. “Самолет” - думаю я, - “Я не увижу тебя”... “Пааааанин” - немой крик.
Я захожу в домик, сажусь на кровать. Внутри темно и прохладно. Входит Ольга Александровна, в руках у нее тарелка с гречкой и котлетами.
- Поешь, нельзя так.
Я мотаю головой.
- Нельзя ничего не есть! Поешь, а я тебе хорошую новость...
Я не мигая смотрю на Ольгу Санну. Беру в руки котлету.
- Ты останешься в лагере. Самолета не будет до окончания смены.
Я кладу котлету в тарелку, сворачиваюсь эмбрионом на кровати. Хорошие новости... Никакие это новости. Вот если бы... Если б он выздоровел... если б я могла его увидеть..
- А машина?
- Пока нет... Подожди... сейчас.
Ольга Санна выходит и через пару минут появляется снова. В руках у нее гитара.
- Возьми, я покажу тебе пару аккордов...
Я глубоко всхлипываю, беру гитару, кладу на колено, Ольга Санна ставит мои пальцы на струны.
- Это первый аккорд, это второй, это третий. На них в общем-то можно играть почти все песни. Если добавить еще два - то вообще все.
- А какие еще два?
- Сначала эти выучи. Правую руку не зажимай, либо большим пальцам по струнам сверху вниз, либо перебор, смотри. Попробуй сама.. Может перебор сразу и не выйдет.
- Выйдет.
- Ну-ка, сыграй подряд первый, второй, третий.
Я играю перебором, выходит глуховато, но это оттого, что не могу толком струны зажать.Ольга Санна пробует напевать “Лошадей”...
- Действительно перебор вполне сносный. Видно, что руки у тебя к игре привычные.
- Ну да, я же на пианино.. Семь лет уже.
- Семь?
- Да, я в пять начала.
- Но ты имей в виду, у этой гитары струны не нейлоновые, пальцы будут болеть.
- Спасибо.
- Ты все же съешь обед-то. А гитару на место положи, когда поупражняешься, не забудь завернуть ее в скатерть.
Я целый день упражняюсь, подушечки пальцев становятся фиолетовыми, на них появляются вдавленные полоски.
Я ощущаю голод. Съедаю холодные котлеты. И вдруг вспоминаю... Панин, как ты там? Панин, тебе легче? Ты спишь? Дышишь?
Вечер. Уже стемнело. Песок на пляже теплый, тишина. Вика спускается с горки ко мне.
- Чего ты тут одна сидишь. Хочешь, чтоб тебе снова досталось?
- Ольга Александровна знает.
- Пошли, я договорилась.
- Куда?
- Идем, тебе говорю.
Мы поднимаемся в лагерь, но, дойдя до амфитеатра, сворачиваем к дороге. Остановка автобуса пуста. Вика держит меня за руку.
- Сейчас он будет.
- Кто?
- Смотри, только никому ни слова!
- А что?
- Ольга Александровна знает, но больше никто.
Я ничего не понимаю, стою как овца, разве что не блею. У меня нет никаких сил... Вдруг, со стороны города раздается треск набирающего скорость мотора. В темноте я различаю мотоцикл с коляской, на нем - парнишка-узбек. Вика что-то говорит ему на узбекском, чем удивляет меня. “Может она и не такая глупая?” - мелькает в голове... Вика что-то передает парню. Наверное, деньги.
- Садись в коляску, - пока я влезаю, Вика вскакивает на мотоцикл позади парня. - Поехали.
Через час, мы стоим перед одноэтажным, покосившемся , мазанным известкой зданием Муйнакской больницы. Вика снова объясняется с парнем по-узбекски. Заходим в больницу, На входе, за столом, пожилая недобрая узбечка. Парень качая головой из стороны в сторону, то указывая на нас, то куда-то вдаль по коридору, уговаривает ее, что-то объясняет. Подозвал Вику, которая снова лезет в сумку за деньгами. Мы идем по коридору, останавливаемся около палаты.
- Иди, он там, а мне с Бахой надо поговорить.
Я вхожу в комнату, на кровати у окна лежит Панин, глаза его закрыты. Я сажусь на табуретку рядом с кроватью. Мне жутко. Панин очень бледный и кажется совсем не дышит. Я шепчу:
- Панин, ты как?
Я вижу как бледные губы Панина растягиваются, кажется будто он улыбается во сне. Вдруг он открывает глаза и громко смеется.
Я подпрыгиваю на стуле от испуга.
- Ты что? Ты меня напугал. Ты не спал?
- Я услышал ваш разговор с Викой в коридоре, - Панин все еще смеется.
Я широко улыбаюсь ему.
- Ты жив...
- Жив-жив, пращеметатель. Ну, привет, Давид! - Панин не перестает смеяться. - Ой, голова. - Он дотрагивается до своей забинтованной головы.
- Прости меня, Голиаф... Не смейся, у тебя же голова...
- Да, нет, сегодня лучше. Не тошнит уже. Но доктор меня тут еще дней пять продержит. Расскажи, как ты? Варан сбежал?
- Не вспоминай. Я хорошо. Как хорошо, что ты жив...
- Да, ну, я сам дурак, так внезапно выскочил. Но все будет хорошо. Не переживай.
В комнату входит Вика.
- Привет, Панин. Бедненький, лежать в такой дыре ... Но, ничего, скоро будешь в лагере. Вот тебе дыньку привезли. - Бахтияр вносит неизвестно откуда взявшуюся дыню. - А это тебе Ольга Александровна передала, чтоб ты не скучал, Вика протягивает мою книгу Брэдбери.
- Да уж, человек в картинках. - Панин улыбается и смотрит на меня, только мы понимаем о чем речь. - Ну что, художница-предсказительница, ничего со мной не вышло? Жив я, жив.
Вика ничего не понимая, вдруг бросается защищать меня:
- А ты знаешь, Боречка, что она тащила тебя сама, дотащила почти до лагеря, если б не она, еще не известно...
- Если б не я, то с ним бы вообще ничего не случилось.
- Ну да, так бы и помер, как та училка. Ни жизни тебе, ни приключений.
Вдруг наступило молчание. Вика ничего не понимала, Панин глядел на меня, не отводя взгляда. Я почувствовал, что краснею. Чтобы прервать молчание, я сказал:
- Я научилась... на гитаре... Меня Ольга Санна научила. Я могу песенку..
- Здорово! Споешь, когда я вернусь?
- Да я не очень еще..
- Ты очень.. я уверен. Обещаешь?
- Да..
Мы вернулись в лагерь за-полночь. Ольга Санна ждала нас на веранде. Вика тараторила, рассказывала о состоянии Панина.
- Ольга Санна, спасибо вам.
- За что?
- Вика. и тебе... Извини меня за протрет.
- Какой портрет? Ты что, закончила его?
Ольга Александровна засмеялась. Я тоже. Вике ничего не оставалось, как засмеяться вместе с нами.
- Ольга Александровна, хотела попросить.. гитару, я бы хотела...
- Гитару можешь брать в любое время, только на место клади. А сейчас, девчонки, спать..
ВОТ И ВСЕ
----------
От кукурузника болела голова, в нем было шумно, но летели так низко над землей, что даже перестали обращать внимание на грохот.
Мы приземлились в Ташкентском аэропорту и вот уже полчаса, как обменивались адресами, болтали о том, как снова встретимся. Наконец собрались к выходу. Панин не торопился, сидел в кресле, только когда я собралась выходить, он привстал.
- У меня через пятнадцать минут самолет.
- Самолет? Куда? Ты разве не из Ташкента?
- Я из Москвы.
- Как это? Ты же летел туда вместе со нами? И путевки давали только детям из ТашГУ?
- Мой отец работает здесь. Мои разведены. Мы с мамой переехали год назад...
- Тебе нравится там? В Москве?
- Нет.
- А мне бы понравилось.
- Почему?
Я не успела ответить. Все вокруг засуетились, объявили посадку на Москву.
- Мне пора, малыш, мне пора...
- Мне бы там понравилось, - упрямо пробормотала я.
Панин взял мою голову в свои огромные ладони, поднял вверх мое лицо.
- Почему?
- Потому, что там ты, - пробормотала я, глядя ему в глаза.
Панин глянул в окно на аэродром, вдохнул воздуха, словно пытался запомнить запах этого лета, согнулся, приблизил свое лицо к моему, и поцеловал меня.
Я глупо улыбаясь смотрела как его силуэт исчезал в глубине тоннеля. Панин обернулся, махнул рукой, крикнул :
- Алька, я приеду, я приеду! Я приеду к тебе...
Обернувшись, я махнула Панину, и, улыбаясь, побрела к выходу, где меня ждали родители....
ЭПИЛОГ
-------
Через десять лет я переехала к мужу в Москву. Мы ждали ребенка. Меня все время клонило в сон. Доктор прописал мне прогулки пешком. Я целыми днями гуляла по Москве. Заходила в книжный магазин на Горьковской, в булочную, гуляла в парке. Садилась на скамеечку и дремала. Мне все время снилась Чеховская, Пименовский переулок.
***
Номер дома.. Какой был номер? Кажется, тринадцать. Точно, несчастливое число. Я бреду мимо одинаковых желтых московских домов. Люди улыбаются мне.. Почему они улыбаются? Надо вспомнить квартиру... Вот квартиру хорошо помню, мое счастливое число. Семерка. Собака смотрит на меня и улыбается... Где же этот переулок? Странно, я так долго иду, он должен быть где-то рядом. Что-то холодно сегодня. Вот он, дом...
Что у него было на лопатке тогда? Укол от камешка, больше ничего. Чистое, светлое будущее. Или...
Какая кривая лестница, надо бы тут поосторожней. Перила сломаны.
И все же на лопатке ничего не было. Я напрягаю память, был ли там, где укол рисунок? Почему там не было песка.. Кажется.. кажется... может это был... след? может я не разглядела след.. на что он был похож ... похож на удар ножа.. Нет, ну что за глупости.. Все.. так, ну...
Сколько тут этажей. Кажется я поднимаюсь целый час. Где эта квартира. Вот она. Звонок какой-то огромный. Старый, наверное. Работает ли? За дверью кто-то зашаркал. Дверь отворилась. Скрюченная пожилая старуха глядела на меня, сощурив маленькие глазки.
- Простите, а Боб Панин...
- Его нет. - Старушка закашлялась.
- А когда он будет?
- Его не будет...
- Как не...? А где...?
- Его не будет! - Старуха давилась кашлем.
- Как же? Как же..?
- Его давно нет. Ему было...
- Нет, этого не может...
- Детка, а ты кто?
- Я старуха, старуха, я старуха-художница...
Мне нечем дышать, я бегу по нескончаемой лестнице вниз.. сколь здесь этажей.. Боб.. нет.. нет этого... жарко... где я? Я бегу и бегу... по незнакомым улицам Москвы, ничего не слышу и не вижу, в ушах свистит ветер. Я сажусь в метро, выхожу на станциях, бреду по переходам, вновь сажусь в вагон. Картинка, нет я не вижу, что было у него на правой лопатке... Вдруг под сердцем моим что-то зашевелилось, застучало, толкнуло меня изнутри.
***
- Алька, проснись, что с тобой, да что с тобой?! Что ж ты тут сидишь на холоде! Тебе плохо? Солнышко мое, что ж ты делаешь!
Я просыпаюсь в слезах, вся дрожу, малыш толкается, я глажу себя по животу, пытаюсь успокоится...
- Живой. Ты уже живой. - Я погладила себя по животу. - Ты мой...
- Что случилось? Тебе плохо? Ты вся замерзла, Аленька.
- Мне тепло. мне тепло. Мне нужно..
- Что нужно? Что?
- Мне нужно сходить туда, мне нужно знать, как он.
- Кто, Аленька, кто? Успокойся, ну что ты, это нехорошо для малыша, что случилось, тебе приснилось что-то? - Вадим, мой муж, нежно обнимает меня. - Смотри, он там прыгает вовсю, замерз наверное. Ну вставай, пойдем, пойдем домой.
- Мне нужно съездить, тут недалеко...
- Куда? Ты ж замерзла вся!
- Мне не холодно...Мне нужно съездить.
- Ну давай съездим. Только вставай, вставай, холодно. Куда? Я возьму такси.
- Давай назовем его Борькой?
- Борис? А почему Борис? Ты думаешь это мальчик? Пойдем, пойдем.
- Это мальчик, я знаю. Борька.
- Борис?
Мы ехали по зимней снежной Москве. Вадим снял с себя дубленку, укрыл меня.
- Мне не холодно, не холодно.. просто трудно дышать.
- Простудилась наверное, ну что ж ты!
- Не простудилась.. я же в шубе.. просто сердце стучит...
Такси остановилось. Дом был в лесах. Капитальный ремонт, не иначе...
- Вадь, подожди меня в машине. Я скоро, только узнаю..
- Да ты что! Я с тобой пойду, тебе же нехорошо!
- Пожалуйста, подожди здесь. Не отпускай такси...
Вадим вышел из такси, закурил.
- Если тебя не будет через пять минут, я..
- Через десять.
Я вошла в подъезд. Поднялась на четвертый этаж. Квартира семь. Приложила ухо к двери. Ничего не слышно. Звонок белым глазом зазывно глядел на меня. Я приблизила палец к кнопке. Борька беспокойно зашевелился во мне. Я постояла так еще минут пять. Потом медленно спустилась, вышла из подъезда, села в такси.
Вадим ничего не спросил, нежно посмотрел на меня, погладил меня по животу:
- Шевелиться... Бориска наш..
Я заплакала... Обняла живот:
- Ничего не зря... ничего... ты жив, Боб, ты жив.
Елена Нижний Рейн
21-31 октября, 2011 года
Шарлотт, Северная Каролина