24
Московский вокзал. Суета. Беготня.
Сумки. Чемоданы
Платформы. Поезда.
Радостные приветствия. Улыбки прощаний. Слёзы украдкой.
– Диво, где твоя рука? Никуда не отходи.
Девочка взяла бабушку за руку.
Диво по отцу постоянно оглядывалась.
– Что там такое?
– А вдруг моя Дивия или Друг потеряются? Тут так много людей…
– Ну, что ты, – бабушка поспешила успокоить Диво. – Они не могут потеряться.
– А Дивия может, ты сама знаешь. Она уже терялась для Карины. Я боюсь.
– Не забывай, её сопровождает дядя…
– Он не дядя.
– А кто же?
– Просто наш Друг. Это ты можешь называть его дядей.
Добродушный смех. Диво по отцу снова обернулась. Дивия помахала ей рукой.
Наверное, они с Другом специально отстали. Не касаясь друг друга, они чувствовали взаимное притяжение. Компромисс между ними практически невозможен.
Представления о том восхищении не было. Которое внушит Ладо.
Впрочем, Лучший Друг едва себе признавался.
Он приостановился рядом с ней.
– Что? Что за вынужденная остановка?
– Хочу спросить у тётеньки, сколько стоит суточное место, – Ладо объяснила.
Лучший Друг дерзко потянул её за руку:
– На обратном пути, если ещё будешь хотеть, моя сладкая N.
– Эй! – Ладо легко ударила его по руке. – Откуда ты знаешь про «Зоопарк»?
– А что, существуют те, которые не знают?
– Вероятно. Я о том, что ты не мог случайно так обратиться ко мне.
– Я должен знать ещё что-то помимо того, что был такой Майк и пока ещё существует такая рок-группа «Зоопарк»? – он спросил наугад, а попал в точку.
– Ладно. Без комментариев.
– Лучше расскажи, последовала моему совету?
– Почти.
Следом она чихнула. Рефлекторно стала поправлять шарф.
– Болеешь? – Лучший Друг помнил, что Ладо приехала из мест более сухих и тёплых.
– Нет, не болею. А чихаю, – она ответила резко.
– Разве это не признак болезни?
– Совсем не признак. А если даже так, тебя это мало волнует.
– Напротив, – Лучший Друг усмехнулся. – Я бы сидел около твоей постельки, кормил бы тебя с ложечки и менял бы воду в грелке.
Ладо засмеялась. Громко. Взгляды с разных сторон.
– Я не пользуюсь грелкой.
– Не привлекай к нам внимание. А ещё читал бы тебе сказки.
– Лучше бы сочинил свои. Я сама справлюсь, если заболею. Тьфу, тьфу, тьфу, – переплюнула три раза через левое плечо. – А в общем-то, спасибо.
На том и прервались. Уже присоединились к честной компании.
– Что ж, будем прощаться. Спасибо за помощь.
– Рад стараться, – Лучший Друг высказал почтительное удовольствие.
Дивия тут же ущипнула его через рукав.
– Что за наглость? – он сердито отстранился. – Даже через столько лет. В чём дело?
Действительно – нахальство.
– Надо вежливее быть, – Дивия ответила сразу всем, – это я в целях воспитания.
А когда по телефону со мной говорили, в целях чего?
Она одёрнула его. Очень похожее промелькнуло между ней и Дианой.
В целях выяснения.
Охотно ответила Дивия.
Сейчас её обломают. Она приготовилась, выставив защитный экран. Но не случилось.
Поезд как бы качнулся. Потихоньку тронулся.
Они ждали. Пока поезд уходил вдаль. Становился маленькой чёрной точкой. Словно в другое измерение. Завораживающе.
Дивия всегда думала, провожая поезда: «Ведь на самом деле неизвестно, куда он увозит людей?»
Дивия встревоженно оглянулась на Друга.
– Я отвезу вас, – сказал он, решив, что только это её и интересовало.
– Оставь! Оставь! – Ладо почти кричала.
Вслушался. Лучший Друг.
– Нравятся нежные песни? – циник по отношению к «Sad eyes» Брюса Спрингстина.
– Да, – ответила Ладо.
– Порой, – сказал Друг, – отправляющиеся с вокзалов поезда, улетающие из аэропортов самолёты и отчаливающие корабли вызывают чувство тоски. Почему? Возможно, это напоминает тебе то хорошее, что было, но безвозвратно ушло.
– Но ведь поезда, самолёты и корабли склонны возвращаться, – голос Ладо, не лишённый твёрдости.
– Не всегда.
– Они возвращаются. В назначенные места. Так выпьем же за это стремление на круги своя.
– Нет, кому как повезёт.
– Жизнерадостная пессимистия.
– А себя ты как оцениваешь?
– Реалист-оптимист. А реалисты – это те же пессимисты. Следовательно, когда как. В общем, я очень неуверенный в себе человек. И мнительна.
– Что-то не похоже. Ты…
– Наглая, но благородная? – Ладо критически повела бровью. – Важно то, что впереди.
– Ты нас не проводишь туда? – Дивия указала рукой наверх.
– А сами не доберётесь? – Любимый Поэт противно поинтересовался.
– Ты лентяй, – Дивия сделала своё заключение.
На самом деле. Ей было глубоко всё равно. Пойдёт ли Любимый Поэт или нет.
А он вдруг согласился. Побольше разузнать о ней. Подробности помогают в управлении человеком.
Дивия обладала неразборчивым характером. Настоящая путаница.
«У неё манера мыслить либерально, – думал он. – И мёртвая хватка».
– Эй! – повелительное Дивии достучалось до Любимого Поэта. – Войди немедленно. Нечего холод напускать.
Он переступил порог.
Дивия разгадывала кроссворд.
Лучшему Другу показалось, что его игнорируют. И, кажется, так и обещают оставить без внимания.
– Ну, о чём пишут в газетах?
Дивия принялась просматривать «Комсомолку».
– Ну, слушай, – предупредила она. – Камдессю со своим МВФ не даёт миллиард. И правильно делает. Никиту Сергеевича Михалкова, между прочим, с ударением на второй слог в фамилии и с его «Сибирским цирюльником» попытались забросать чем-то круглым и зелёным. В Доме кино. Ты там не был?
– Нет.
– Ну, как же ты так? Было интересно. «Арменикум» создали против СПИДа. Якобы.
– Подробнее, пожалуйста.
– По всем вопросам, связанным с «Арменикумом», просьба обращаться в посольство Армении, – зачитала Дивия. – Про ипотечное кредитование. Про моду. Про шоу Юдашкина. Смотри, какое обалденное платье.
Показала Лучшему Другу семнадцатую страницу.
– Обожаю, когда асимметричность в макияже. Вот. Ещё у всех звёзд эстрады дети народились. Одни девки. Всё. Больше ничего интересного.
– Ты не устала – языком молоть?
– Нет, я очень болтлива. Вот ты умный, много всего знаешь. Сейчас я тебе один вопросик задам.
Дивия поискала в кроссворде.
– За пользование моим интеллектуальным богатством, – Лучший Друг начал, – ты…
– А где я тебе такие деньги возьму? – Дивия не дала ему закончить. – Ещё в школе Сашка Шипилов на контрольной требовал расчёта за аренду его спины. Ну, если только ты сам станешь моим спонсором. Слушай: важный компонент лимонного эфирного масла. Ну, какой?
– И лимонного, и эфирного вместе? Как так?
– А так. Не знаешь, так и скажи.
– Не помню, – Лучший Друг раздражённо сказал.
– А вот вы всегда ссоритесь. Почему? – спросила Карина, выслушивающая их препирательства, зашедшие в тупик.
– Не знаю я, – ответила ей Ладо.
– Слушай её больше, – сказал Лучший Друг, – она не хочет признать, что она…
– Да нормальная я.
– А у тебя есть конфеты?
Карине спор казался не столько глупым, сколько ненужным. Спор ни о чём. Развлечение – кто кого переплюнет.
– Какие конфеты? – Ладо будто впервые узнала про такое лакомство.
– Вероятно, те, которые едят, – Лучший Друг ехидно подсказал.
– Иди и возьми в холодильнике, – Ладо посмотрела на него исподлобья.
– Значит, здесь ты живёшь? – Любимый Поэт остановил на Дивии вопросительно-блуждающий взгляд.
– Живу. А что? – она подозрительно прищурилась.
– Ничего. А с кем, если не секрет?
– Когда как, но чаще сама с собой.
– О-о-о!
– Да-а-а!
Дивия специально давала повод. Заподозрить себя. Её порочность. В виде истоков.
– Ну, а молодой человек у тебя есть?
Дивия часто заморгала.
– Нет его у меня, и не будет. Меня молодые люди не интересуют в основном.
Ударение каждому слову. Дивия в такт покачивала головой. Волосы упали ей на глаза. Сквозь них она наблюдала Любимого Поэта.
– Это как понимать?
– Как хочешь. Я тебе ничего не навязываю.
– А родители твои где? – Любимый Поэт не унимался.
– Далеко. Ещё вопросы?
– И тебя одну сюда отправили? За что срок отбываешь?
– За дело. Мне тут нужно устроиться. Квартиру купить. Только пока денег нет. Не знаю, когда будут. Один расход только.
– Почему необходимо именно так?
– А я хочу независимости.
– Но, извини меня, – Любимый Поэт попытался указать ей на реальные вещи, – отдельная квартира не может быть критерием независимости. Ты хоть въезжаешь в это понятие?
– Въезжают пускай наркозависимые.
– Важно внутреннее состояние. Наркозависимые – вмазывают.
– А потом – въезжают.
– Далеко пойдёшь.
«Здравствуй, милый дурачок, – Дивия глядела на него через стакан с водой. – Моя независимость не подразумевает твоей независимости».
Она отвела в сторону стакан:
– У тебя есть деньги?
– У меня есть деньги.
Если он мне даст денег. Я, конечно, возьму. А может, гордость заест.
А что потом?
Любимый Поэт решил, что они засиделись.
– Пора ехать. Последний вопрос. Можно?
– Позволено, – Дивия вздохнула.
– Напишешь?
– Что напишу?
– Что-нибудь. Стихотворения, к примеру.
– На роже написано, что ли? – Ладо – и недовольная.
– Как ты выражаешься! – Лучший Друг шутливо упрекнул.
– Что ж, скрывать не стоит, – надкусила конфету.
– Не-е, терпеть не могу писать стихотворения. Вот почитать других – милое дело. Я про тебя напишу. И про всех, про кого захочу. Фигню всякую. Писательство – удел мужчин. А у девиц – так, – Дивия повертела рукой в пространстве, – не от большого ума, а от нечего делать. Понимаешь, мне нечем заняться! Надо бы любовью! Так нет же, всё ломаюсь…
Усмехнулась. Немного болезненно.
– Так, понятно.
– Ну, подумай, как можно мне не писать, если это единственное, что мне даётся с невозмутимой лёгкостью.
– А где-нибудь можно почитать что-нибудь?
– Что за повышенный спрос?
– Меня интересует любое творческое начало.
– А личность? Сама личность? Нет?
– А личность? Сама личность? Нет. Не для женского ума.
– Действительно, – на полном серьёзе. – Полностью согласна.
– Неужели? – начал выводить её из себя.
– Да, я так считаю.
– Что же ты тогда сама сочиняешь?
– Я же сочинительница! – Дивия засмеялась.
Запутала Любимого Поэта. Опять.
– Жаль, что мало книг мужских-женских. Вот Созерцатель не желает написать со мной про Подсвечник и Свечу. Пойдём-ка.
Внушительная стопка бумаг. Рассортировано по порядку. Известному только Ладо. Рядом книги.
Лучший Друг взял верхнюю. В чёрной обложке. Открыл. Узнал.
Ладо. Как фурия.
– Что это ты без спроса берёшь?
Гневный огонёк.
– Извини, – Лучший Друг сказал мягко. – «Введение в Наутилусоведение». Какая связь?
– Это моя рабочая книга, – Ладо рассказала успокоенно. – Не скажу.
– Подожди-ка, а если я имею отношение…
– Порочная связь. «Клипомания. Время и Любовь». Это подождёт.
– Я не уверен, что мне это будет удобно.
– А я сказала. Вот, это закончено почти. Первая часть. Тебе не понравилось бы.
– Ладно, успокойся. Я сам посмотрю. Обойдусь без твоих комментариев. По крайней мере, в ближайшее время.
– Не знаю, – Ладо как-то вся замялась. – Вдруг потеряешь. Я людям не доверяю.
Любимый Поэт выяснит факты. Зачем ей это? Или ничего?
Нет, потребность выставиться напоказ взяла своё.
– Хорошо, бери.
Отдала дискету.
– Пока я здесь. Виртуальная реальность – что ты хотела сказать?
– А не выдумать ли мне новый жанр и за это всю жизнь получать гонорар, – Ладо улыбнулась. – Думаю, кто-то сказал до меня.
Виртуальная реальность, являясь внутренним состоянием субъекта, может быть вызвана внешними причинами и внешними обстоятельствами (природными явлениями, компьютерными технологиями, искусством и др.) или внутренними причинами (например, внутренними ощущениями, соматическим состоянием). Вместе с тем, виртуальные состояния могут быть вызваны как независимыми источниками, так и собственными рефлексивными источниками посредством «самовозбуждения». Таким образом, виртуальная реальность субъекта способна к саморазвитию и на собственной базе, на основе саморефлексии (религия, теоретические исследования, состояние психики субъекта) (П. Н. Милюков).
25
Див устал. Но виду не подавал. Он должен задавать тон. Или подавать пример.
Он достиг того, что у человека практически отсутствует свободное время. Только в сочетании – от чего-то.
Поэтому Дива удручало. Положение, сложившееся недавно. Удручало – скорее не его характеристика. Наверное, огорчало.
Во-первых, Созерцателя явно жалели. А кто может нормально переносить жалость к собственной персоне? В ней всегда чувствуется презрение. Кому не ощущается, тот переживает.
Во-вторых, надоели думы. О дальнейшем. И разборки с прошлым.
Быстрая смена времён изводила Созерцателя.
Заподозрилось – отупел вконец. Несоответствие главенствующих причин. Парад износившихся отношений.
«И, наконец, ребёнок, – Див стиснул зубы. – Если бы у кого-то был повод в виде ребёнка. Претензия такая. Если бы…»
Его постепенно обманывало негодование.
Затмение…
«Немедленно избавиться, – Созерцатель придумал, – и успокоиться».
Воздушная встряска. Созерцатель приоткрыл глаза, меняя позу и снова откидываясь на спинку кресла.
В голове слегка прояснилось. И начался просмотр сериала. Отчасти трудно.
Поплыли все интимные подробности.
Значит, это тайна за семью печатями.
Известный своей деликатностью тактик.
Интересно, а чему я не уделял достаточно времени в последние два года?
Отвлёкся на самосозерцание.
Стал потерянным и перестал разбираться в элементарнейших вещах. Жуткое оцепенение истин. Всеобъемлющая смысловая утрата.
Без него не сдвинуться с места. Что же ей делать? Этой категоричной Ладо. Находясь далеко от того и другого.
Читая, она параллельно думала о нём.
Что именно? Я – спасение. Я – избавление. Я – и снова Я.
Даже смешно. Немного.
А то вдруг я рухну нелепо, как падший ангел, прямо вниз, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь. Дитя моё, что за мнительность? Пусть она останется Кормильцеву.
Значит, я держала Источник Жизни. Не огонь, а свет. Рук не обжигала. Кто-то был рядом. Тоже освещён светом. Лад? Да, он. Хм, у него в руках не было Источника Жизни. Провал. Потом, помнишь, ты кричала – пусть наши пути пересекутся! Требовала. Затем что-то странное. Пришлось закрыть глаза. Толчок. Глаза открыты. К нему… Как ножницы – световые дороги. И мы в центре.
Наконец – Ладо очнулась. Видение.
Я шёл к тебе, я шёл упрямо к Свету,
Жизнь обретала плоть, звенел надежды парус,
Мечтами сон журчал, и ночь глядела
Доверчиво и просто на зарю.
Лучами пальцев ты раздвинула туман,
Твой рот был от росы рассветной влажен,
Усталость отдыхом сверкающим сменялась,
И я, как в юности, уверовал в Любовь.
(П. Элюар)
Хоть кто-то мог посветить.
«Наваждение, – Див прервал просмотр. – Злой ангел во плоти».
– Андрей, – он обратился к сидевшему рядом. – У тебя ручка есть?
– Что? – переспросил тот, отрываясь от прочтения чего-то.
– Ручка, говорю, есть?
Андрей протянул:
– Есть, босс.
На предупреждения не обратил внимания. Привык? Впрочем, надоело.
Шасси самолёта соприкоснулись с земной поверхностью. Теперь они дружно не оглашались радостью. Взрослые люди. Новая группа.
Нашим посвящается
Всё так. Неумолимая тяга туда.
Лад вроде и был дома. Только в родительском доме.
К тому же. Давний разговор с отцом. Получился абсолютно невесёлым.
Знаешь, мама, я могу сказать только тебе… я не отваживался говорить… я поэт. Я боялся этого слова, ни разу не назвал себя так при отце… не знал, позволительно ли вообще произнести такое (Т. Ружевич).
– Что это значит? – удивилась мать.
Триумфальный взгляд отца. Будто слова сына доказывали его правоту.
– То и значит, что не хочу о ней говорить.
Солгал.
…Я преодолел пешком страну поэзии видел её оком рыбы крота птицы ребёнка мужчины и старика, оттого так нелегко вымолвить эти два слова: «я поэт», и подыскиваешь другие, чтобы сообщить «сей факт» миру, матери. Конечно, мать знает. Говорить такое отцу мне и в голову не приходило… не знаю, обратил бы он внимание на мои слова… он оторвался бы, наверно, от тарелки, газеты… поглядел бы удивлённо, а может быть, не поглядел, только кивнул бы и сказал «хорошо… хорошо» или не сказал бы ничего (Т. Ружевич).
Впрочем, мать прекрасно поняла. Поэтому заглянула к Ладу. Пока он собирался лечь спать.
– Только не перечь мне. Я не та девочка, которой ты выставляешь напоказ свой упрямый характер, считаешь это правомерным, – строго смотрит на него.
Её отвлекла книга. Книга в компьютере. Лад пригляделся следом.
– Мама, – тихо позвал он. – Ты что-то хотела мне сказать.
И закрыл Дивии послание.
– Да, всё-таки расскажи.
– Что, жалобы уже поступили?
– Откуда? Мы никогда не разговаривали. Расскажи мне о ней.
– Ну… – Лад нечаянно запнулся и стало яснее. – Тогда что непонятно? Про этих поэтов? Я хочу, чтобы ты знала: я ей ничего не навязывал. Она сама…
Он замолчал. Они все – сами. От этого никуда не денешься.
– Какой ты всё-таки! Взрослый, одним словом.
– А мне нечего скрывать. Слишком много своенравия. Всё я не так делаю. Не тем занят. Не нравится ничего. И чего тогда рядом…
…Сейчас 1999 год… и я говорю так тихо, что родителям не разобрать моих слов.
«Знаю, сынок» отвечает мать «я всегда это знала» «говори громче не слышу» говорит отец… (Т. Ружевич).
– Действительно. Но ты не нервничай. Те слова так или иначе будут ею произнесены.
– Ты что-то не так поняла. Если расставить все точки над i, то ничего нет, и не будет. И это всё по-другому, – Лад отделался лёгким противоречием.
– А точек-то много? Смотри не увлекайся. Не больше двух.
Разве тот поэт, кто с сухими глазами пишет скорбные плачи, потому что должен совладать с их формой? Поэт – человек без сердца?
А я и сейчас пишу с сухими глазами – и «правлю» эти мои убогие скорбные плачи…
В начале дороги я не мог поверить в чудо… что когда-нибудь стану поэтом… бывало, ночью, растревоженный сонными страхами и удручениями, я спасался мыслью стремлением «буду поэтом» разгоню страхи темноту смерть… (Т. Ружевич).
Данная сущность Ладо. Донести до Лада. Хоть что-то. Через отголоски поэтов. В словах. В строках. Мужское начало – в ней тоже было.
Подготовься, пожалуйста.
Сейчас когда я пишу эти слова спокойные глаза матери глядят на меня и мою руку на покалеченные эти слепые слова
глаза наших матерей пронизающие сердца и мысли есть наша совесть
исполненные любви и страха
глаза матери
судят нас и любят
мать глядит на сына когда он учится ходить и потом когда избирает путь, глядит когда сын уходит, окидывает взглядом жизнь и смерть сына
может быть эти мои слова дойдут до матерей оставляющих детей на помойках или до детей забывших своих родителей в больницах и богадельнях
сейчас когда я пишу эти слова… испытующие глаза матери смотрят на меня (Т. Ружевич).
И Ладо уже опасается своей возможной материнской ответственности. Хорошо, когда у тебя есть мать. А ты ещё матерью не стала…
Хорошо, что у матери есть Лад.
Не предавайся забвению. Слышишь, Лад? Она у тебя одна.
За Любимого Поэта Ладо спокойна. За Лучшего Друга – не совсем.
А Созерцатель? Ничего в голову не приходит.