Ветер Надежды

Ветер Надежды
романтическая повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
    — Фью-и-и-и!
   Протяжный и дерзкий, истинно молодецкий свист поднимает в раскалённое небо целую стаю перепуганных воробьёв. Не оставляя никого из пернатых на их насиженных местах по металлическим конструкциям конноспортивного комплекса.
   Сам свистун — седоголовый курчавый старик лишь довольно улыбнулся устроенному им же самим птичьему переполоху.
   Хотя, вроде бы и не пристало так шалить взрослому человеку, да что поделать, коли душу переполняет не то что хулиганский свист, но и кое-что большее...
    – Хорошее настроение само просится наружу! — давным-давно подметил к своей нынешней пенсионной старости заслуженный коневод Кузьма Крылов. К тому же и поводов для эмоций имеется у него – хоть отбавляй. От победы в предыдущем скаковом заезде, заставившей изрядно поволноваться у финишной черты, до приятной процедуры оформления призов. Ради которой, правда, пришлось ему еще и немало походить, утрясая различные «бумажные» формальности:
   И всё по июльской несусветной жаре! Пока здесь под трибунами вдруг не появился у него шанс «прямо из солнечного крематория» зайти в живительную прохладу.
    — Вот бы, царица моя мохноногая, так в холодке и всю оставшуюся жизнь кантоваться! — даже в присказке, не обошёлся Крылов без своих любимых лошадей.
   Тем более что случилось это пусть и не в родных таёжных краях, как тут же мысленно оправдал сам себя Кузьма Андреевич:
   – Но и не на посторонней какой-то там территории, а прямо-таки исконно нашенской!
   Имелся им в виду областной ипподром, окружённый сегодня с самого утра, будто осязаемым, маревом раскалённого воздуха, доставившим немало проблем всем без исключения, собравшимся в свой выходной на призовые скачки.
  Но и в самую отчаянную, казавшуюся непобедимой, жару нашлось, однако, где укрыться всему живому от палящего зноя – в затенённой сейчас, обратной стороне массивных зрительских трибун.
   Обычно в жару разморённая спокойствием, сейчас после его залихватского свиста, она была наполнена многоголосым обиженным птичьим гомоном.
    — Неприкаянным птахам что — снова притихнут, как прежде пережидая зной, — прекрасно понимает бородач. — А вот меня долго эта тень спасать не будет.
   Он решительно сделал очередной шаг, не без труда оторвав ногу в сапоге от мягкого сегодня, ставшего податливым как пластилин, асфальтового тротуара.
   За ним – второй, третий, так и пошёл прямо на слепящий солнечный свет. Невольно радуясь, что прямо на глазах заметно увеличилось в размерах и благодатное затенённое место, всё заметнее расширяясь и для его собственного пути.
   Вот прихватило от Солнца аллею тщедушных ещё, совсем молодых яблонь, затем потемнел тротуар вдоль пожухлых посадок сирени, к которому он как раз и направлялся.
   Даже невооружённым взглядом, из-под своих кустистых седых бровей Крылову отчётливо видны начавшиеся перемены. В том числе, как всё дальше и дальше расползаются тени от массивных построек, уже вполне позакатному – вытянувшись во всю только возможную длину.
   Однако тут ему стало ясно, что нерастраченную силу и бесноватую ярость светила рановато сбрасывать не только с собственного, но и «птичьих» счетов. Оно всё еще печёт во весь опор, что называется, не сбавляя оборотов!
   Тогда как бородачу, обутому в тяжёлые яловые сапоги, да еще и одетому не смотря на прямо-таки тропическую погоду в свой неизменный суконный костюм, недолго остаётся уповать на всё ещё продолжающуюся передышку.
   С каждым новым шагом меньше и меньше остаётся, что называется, «подтрибунной» прохлады на его пути от конторы ипподрома до помещения конюшни:
     — Где давно пора бы заняться уже не «конторско-бумажными», а вполне осязаемыми и полезными заботами.
   Напоследок, прямо на ходу он бросил себе под ноги угощение для кратковременных пернатых соседей —  горсть овса, очень кстати отыскавшегося в просторном кармане пиджака. После чего двинулся дальше.
   Немного подбодрив себя мыслью, что и слепит небосвод уже совсем не так, как было нынешним утром, в преддверии более жаркой погоды.
   Теперь поверху, над оставшимися позади трибунами, уже вполне обнадёживающе шевелились на флагштоках, прежде совершенно обвисшие в безветрии, полотнища, отслужившего своё, праздничного убранства спортивного сооружения.
   Отчего-то именно по этим разноцветным шёлковым символам спортивных общественных организаций Крылов вдруг почувствовал реальное приближение вечера.
   Хотя рано радоваться.
    Само недавнее средоточие страстей и азарта — ипподром, «остывает» заметно медленнее и неохотнее, чем другие места Новосибирска. Куда вполне благополучно разъехались все лишние теперь — от специалистов и неуёмных игроков тотализатора, до просто восторженной массы зрителей.
   Однако и штатные обитатели, и заезжий кадровый персонал ипподрома, к которым в конце своего пути мимо тыльной стороны трибун присоединился-таки Крылов, вполне готовы еще побыть немного вместе.
   Благосклонно отпустив по домам фанатов скачек, сами оканчивать очередной рабочий день они, как видно, не торопятся. Как не спешат полностью, без всякого сожаления, расстаться с накануне пережитыми чувствами..
   Особенно это видно по отработавшим своё жокеям, признанным, пусть и не коронованным королям завершившихся только что заездов!
   В собственных глазах казаться такими как прежде им и теперь не мешает даже отсутствие былого лоска. Будто и сами не замечают мастера скачек, как заметно потеряли они свой прежний шарм из-за пропотевших во время преодолёния дистанции, своих красных, синих, а то и жёлтых форменных рубашек.
   Со стороны, Крылову смешным кажутся теперь и другие жокейские атрибуты, прежде символизировавшие шик и блеск профессии. В том числе – аккуратные, на узеньких кожаных ремешках кепи-каскетки. Они уже вовсе не красуются, как было накануне, на жокейских головах, а вызывают к хозяевам даже сочувствие, будучи покрытыми пылью так, что изменили свой привычный парадный чёрно-лаковый цвет до оттенка матово-серого.
   Зато Кузьме Андреевичу доподлинно известно, что душой наездники (все до одного) самим себе кажутся прежними модниками, только что грациозно покинувшими сёдла скакунов. Потому, с неувядаемым азартом обсуждаются в их среде показанные результаты, заслуживающие того, чтобы вспомнить о них и сами с собой, и с присоединившимися к ним хозяевами лошадей.
   Чем невольно вовлекают в свои досужие, ни на что более не способные повлиять, разговоры и весь обслуживающий скачки персонал.
   Речь идёт задиристо, на высоких и не для каждого приятных тонах. Потому, что не все добились успеха, как земляк Кузьмы Крылова — Илья Сажин с их  Предгорного конезавода. Вновь, как и многократно прежде, пришёл он первым к финишному удару колокола на своём чистокровном дончаке Беркуте.
   Ему-то, как раз, можно и понежиться в лучах заслуженно обретённой славы.
   Что и делал он в отсутствии ходившего оформлять призовые документы Крылова, когда купался во всеобщем внимании: то давая автографы болельщикам, размашисто выписывая
авторучкой вензеля на программках тотализатора, то подробно отвечая на вопросы вездесущих журналистов.
   Теперь же вот, на глазах вовремя пришедшего Кузьмы Андреевича, жокей еще более заслуженно принимает поздравления уже не от чужаков, готовых примазаться к его успеху, а от собственного начальства:
    — Директора их племенного коневодческого хозяйства Лисовца.
   Несмотря на раннюю — не по возрасту тучность, вполне элегантно смотрится тот в жокейском круге в своём светлом спортивном костюме. И тем более в компании с таким как они – низеньким и поджарым, словно щепка своим собственным заводским наездником Юрий Валентинович кажется настоящим великаном.
   И все же, горой своего авторитетного директорского тела нависая над победителем скачек, он, тем не менее, нисколько не перебирает в лести и обещаниях. Более того, не придаёт, судя по всему, излишнего значения добытому Кубку. Так как, продолжая разговор, вдруг перешёл от высказанной и совершенно не прикрытой ничем похвалы к делам более насущным.
   — Главное, не расслабляйся, Илюха, голова, да ухо! — пусть и запанибратски, но вполне убедительно настроил он Сажина на вечернее соблюдение режима. — Завтра скачки на областной Гран-при и, потому куда важнее – чем сегодня вырвать победу!
   Его можно было понять. Ведь, что ни говори, у Сажина всё лучшее осталось в прошлом. И даже столь прославленному жокею как он, имевшему за плечами множество подобных героических эпизодов проходилось теперь только уповать на бледное отражение былой славы – без особой перспективы повторить карьеру заново.
   В свои годы – перешагнувшие уже за сорок, Илья хотя и выглядит ещё словно подросток, однако, лишь непосвященные не замечают произошедших с жокеем возрастных перемен. С каждым новым сезоном ему всё труднее удаётся удерживаться среди коллег, под строгими судейскими взглядами, брошенными на планку медицинских весов во время предстартовой регистрации.
   Последний его рекордсмен — четырёхлетний Беркут еще позволял проходить взвешивание, где от жокея требовалось ни на грамм не превышать более-менее приемлемый лимит в 59 килограммов.
   — Тогда как на более молодых лошадях ему уже не гарцевать, — понимают и Сажин, и почти все на их конезаводе.
   Потому, что никакая изнурительная парилка перед скачками, сопряжённая даже с полным голоданием уже не могли помочь Илье как раньше проходить судейский «отсев». Брать верх над правилами в этой, и без того слишком затянувшейся борьбе с весом, заматерелых костей и мышц, из которых состоял «престарелый» жокей. Тогда как на самых молодых жеребцов требовались наездники с гораздо меньшей комплекцией! — в любой момент могли подтвердить судьи. Ту самую, какую изрядно к этому времени растерял, постепенно – с годами набирая с годами лишний вес, последний их далёкого отсюда посёлка Предгорного мастер-жокей. Хвалёный Илья Сажин, так и не сумевший за всю свою карьеру, а то и просто не захотевший подготовить себе достойную смену.
   Только и теперь, на гребне успеха ни на минуту не забывая о скором завершении выступлений на скачках, Илья сам был крайне норовист и несдержан вроде того необъезженного как следует жеребца. Потому и не скрывал своих амбиций. Надеялся повторить сегодняшний финиш в качестве лидера, да и вообще уйти из спорта не скромно — в одиночестве повесив на гвоздь в своей квартире кнут и шпоры, а наоборот — «громко хлопнув» дверью!
   И ещё кое о чём втайне мечтает старейший действующий жокей региона:
    — Не с пустыми руками отправиться завтра после скачек к себе в предгорье с областного ипподрома!
   Надеется если уж не сорвать самый большой призовой куш, как было прежде, когда стал даже мастером-жокеем после крайне успешных для него Всероссийских стартов, то наверняка получить ту, какая все же есть – «Суперкубок» областного масштаба.
   Потому слова директора с предупреждением о предстоящем главном испытании серьёзно покоробили самолюбие возбуждённого успехом Сажина.
   — Обижаете, Юрий Валентинович, — заявил он, всё еще не забыв только что полученную ленту победителя для себя и муаровую розетку для отличившегося под ним жеребца. — Сегодня не подвел, буду и завтра хорош как огурчик.
   И тут же оба непроизвольно глянули через аккуратно крашенные масляной краской жерди паддока – туда, где в тот момент озабоченные конюхи продолжали рассёдлывать коней.
   В их числе уже и Крылов обихаживал упомянутого в разговоре чёрногривого Беркута, крайне зло косившегося (как и те на него), на недавних соперников.
   Все без исключения кони при этом неутомимо, словно заведённые перебирали коваными копытами по мягкому грунту площадки. То и дело, норовя наступить на ноги конюхов, которых и не принимал никто в серьёз на этом празднике ипподромной жизни.
   Хотя именно эти неприметные слуги уже приняли все меры для реабилитации четвероногих участников скачек:
    — Чтобы на завтрашних состязаниях не повлияла худшим образом при подведении общих итогов сегодняшняя борьба на дистанции.
   Подошедший последним Крылов, хотя и принял уздечку Беркута прямо из рук жокея, всё же не угнался за теми, кто сделал это раньше, будучи избавленными от необходимости красоваться перед объективами телекамер.
   Потому, других, оказавшихся уже рассёдланными, жеребцов обихаживают с тем же проворством истинных профессионалов. Закончив обтирать щётками бока питомцев, конюхи еще стараются, несмотря на жару, успеть укрыть их попонами от возможного сквозняка. В чём Крылов им тоже не уступает, уверенно управляясь с норовистым чемпионом.
   — Да разве всем «конягам» когда угодишь? — вырвалось у старшего по чину из собеседников, которым всё стало понятно по рутинным событиям на паддоке. — Не будешь никогда добрым во всём хоть человеку, хоть лошади!
   Впрочем, директору и жокею не до прерванного обсуждения планов подготовки к будущему старту. Думая каждый о своем, они оба просто залюбовались главным козырем на предстоящем розыгрыше Гран-при.
    Беркут же, как и другие жеребцы своевольничают, упираются при попытках свести их с места. Есть, впрочем, одна действительно важная причина, по которой никак не желают покидать скакуны эту свою площадку для выводки и седловки, томясь совершенно несбыточной в городской черте надеждой оказаться не в четырёх стенах конюшни, а в чистом поле! Не столько умом, сколько буйной натурой уповая на то, что прямо сейчас, с утихомирившимся в конец зноем погонят всё-таки в «ночное», в желанный табун, а не поведут в огороженное стойло смирно отдыхать до следующего утра.
   Да только и к дончакам понятие реальных возможностей приходит само-собой, окончательно смирив их природную гордыню:
   — С конюхом много не поспоришь!
   Тем более с таким, как Крылов.
   Стоявшие за оградой паддока Лисовец с Сажиным буквально залюбовались чётким обращением с питомцем их главного конюха, успевшего и в контору забежать и вернуться в самое нужное время.
   Во всяком случае, управившись с уходом за жеребцом, Кузьма Андреевич к тому моменту жестко держал повод в своей мозолистой руке, не дав возомнившему о себе Беркуту даже мгновения на его привычные капризы.
   Только и «заводской хлопотун» старший конюх — человек не железный! Не хуже всех остальных людей его непростой профессии, он прекрасно понимает, как трудно питомцу перестроиться сейчас — летом на опостылевшее за зиму стойловое содержание, да ещё успев за весну и начало лета всласть вкусить всех прелестей вольной жизни!
   И действительно, чего уж тут спорить, с началом сезона немало побегал Беркут в табуне, пока не понадобилось отправляться сюда, за сотни километров от родного посёлка — на очередные календарные ипподромные испытания на резвость и выносливость.
   Старший конюх Крылов, несмотря на свой — весьма экзотический для горожан вид бородатого и заросшего седой гривой таёжника, между тем не забывает о главном. Он не только сочувствует жеребцу, но и продолжает делать своё как заведённый. Потому нисколько не отстал от других своих коллег, спешащих теперь, после скачек, быстрее закончить обыденную работу в конюшне.
Но и между ними – коллегами существовало некоторое отличие. Горожанам, оказавшимся в своих благоустроенных квартирах, можно будет до следующего дня просто забыть о работе. А вот ему, поселившемуся в гостинице при ипподроме и такой малой радости не видать. Останется только грезить об оставшемся далеко отсюда в собственном доме, где ничто, кроме пропахших конским потом одежд, не напомнит о существовании этого особого мира скорости и азарта.
   Между тем один за другим жеребцов уводят с паддока в конюшню.
   Подошла пора сделать это и бородачу с его неугомонным жеребцом-победителем. Потому, нарушив чинопочитание, бородач первым разрядил ситуацию. Помог, как и следовало, принять сиюминутное решение, обещавшее на завтра снова успех, а значит и коммерческое процветание их племенному предприятию.
   Ради этого произнёс, глянув через крашеные жерди ограждения:
   — Ладно, Илья, погарцевал и довольно, чего торчать столбом!
   После чего перевёл свой серьезный не в меру взор на непосредственное начальство:
    — Отпустите, Вы его, Юрий Валентинович, отдыхать!
   Те, к кому он обратился столь непринуждённым образом, однако, не готовы были так скоро повиноваться.
   Не спешили они уходить, даже услышав куда более серьёзный аргумент в пользу мнения бородача.
   — Видите, как на него Беркут косится, того и гляди взбрыкнет по-настоящему, — доносится с площадки ещё более ворчливое.
   И опять слова не доходят, требуя чего-то еще более существенного, не заставляющего себя долго ждать.
   — Постоит здесь с вами Беркут лишнего и сна жеребцу не будет толкового! — дополнительно и крайне к месту и времени аргументирует свои слова Крылов.
   Наконец-то этот довод старшего конюха подействовал.
   К тому же слова Крылова были настолько резонными, что про нарушения субординации собеседники просто забыли, когда, действительно, следовало всем восстанавливать силы и успокаиваться.
   Директор Лисовец примирительно, с необидной подковыркой, вдруг, поддержал Кузьму Андреевича:
   — Истину глаголешь, старче. Одним пора — по домам, другим — по стойлам!
   Немудрёная шутка удалась, прекрасно разрядив напряжение, возникшее было перед завтрашним решающим испытанием.
   Еще раз одной рукой крепко пожав ладонь своему жокею, другой директор ещё и одобряюще потрепал того по сухонькому тщедушному плечу.
   Благо, что нужно было для этого немногое — просто чуть наклониться к «взрослому мальчугану».
    — Ступай, Илья, без всяческих опасений за жеребца к себе в гостиницу! — напоследок услышал Сажин. — Тут у нас Беркут, действительно, как за каменной стеной!
   За этими словами директор довольно глянул сначала на дончака, всё ещё беспокойно переступавшего копытами, а потом на Крылова, державшего под уздцы это скопление мышц, злости и неугомонной энергии.
   Последовала непосредственная команда:
    — Веди, Кузьма, нашего красавца в стойло!
   И как будто жеребец мог понять сказанное и оценить действительного благодетеля:
   — Да, смотри, старик, овса не жалей. Пусть полакомится, наберётся больше силёнок перед заключительным состязанием!
   И ведь не напрасно, как оказалось, Лисовец выговаривал прописные истины. При его словах жеребец, словно поняв смысл всего произнесённого хозяином, тонко заржал и, как предупреждал Крылов, драчливо взбрыкнул копытами. Подняв из-под ног фонтанчики сухого песка, смешанного с опилками.
   Однако Беркут при этом сам же и выдал причину своего недовольства. Смотрел, вращая выпуклыми белками озорных глаз вовсе не туда, куда было велено снова определить его на постой — в дышащее живительной прохладой тёмное чрево конюшни.
   Размечтавшийся о ночном, дончак не только не желал её видеть, но и знать, не хотел уготованной ему участи. Она же была наяву, когда, направляясь к распахнутым настежь створам конюшенных ворот, уже повели туда, доверенных их уходу лошадей другие конюхи, не обласканные напутствием своих, менее удачливых хозяев. Потому напрасно злился, косясь поверх лохматой седой шевелюры своего собственного конюха, высокомерный победитель скачки. Не удалось ему высмотреть совсем другие ворота — ведущие подальше от стойл и сухого корма к свежей зелени политого вечерней росой луга.
   — В табун так и просится, басурман! — тоже не скрыл Кузьма Андреевич своего истинного отношения к предстоящей ночёвке всеобщего любимца в опостылевшей клетке стойла. — Ну, да ничего, завтра ещё день напоследок побегаешь, как следует и уже тогда с тобой отправимся обратно.
   Сам же при этом невольно подумал, выдав мысль кривой усмешкой на бородатом загорелом лице:
    — Домой так домой! Где мне всё та же работа. Зато, таким как ты — жеребцам вольная воля, хоть в торбу с избытком насыпай!
   Сам упомянутый еще на паддоке холщёвый мешок с хрустящим первосортным овсом, не сразу, а только под крышей обрёл реальный черты. А ещё позднее всё в той же конюшне пришло к Беркуту, как и к другим скакунам уже вполне миролюбивое чувство смирения с предстоящей ночёвкой. К тому же действительно здорово скрасил участь жеребца отборный фураж, когда Беркут своими мягкими чуткими губами стал выбирать из торбы овсяные зёрна. Какое ни есть, а всё же лакомство на привычном для этого месте — внутри длинного, как пенал, основательного кирпичного помещения.
   Всё вокруг в конюшне было, как обычно, ярко освещено. Но не столько солнцем, чьи лучи довольно скупо пробивались сюда из оконных проёмов, сколько обычными фонарями. А вот они неутомимо пылали под алюминиевыми круглыми «абажурами», беспрерывно круглые сутки, будучи, в свою очередь, развешенными по обе стороны конюшни. При этом каждая такая «люстра» для полного удобства обслуживающего персонала и животных располагалась аккуратно над частыми решетчатыми дверьми. В свою очередь ведущими не куда-нибудь, а прямиком в огороженные сварным металлом и дощатой отделкой конские опочивальни.
   Накормив жеребца вволю и только теперь, когда тот остыл, как следует после скачек, напоив питомца чистейшей привозной водой, Крылов наконец-то и свою миссию, сегодня, посчитал завершённой.
   Тем более что совершенно не знакомые ему местные – городские сторожа уже педантично обходили по очереди все денники с животными, сверяясь с журналом регистрации. При этом довольно ревниво, и не срывая того, поглядывая на чужаков, не торопящихся покинуть во столь строго охраняемую ими территорию.
   — Ладно, ладно, ухожу! — довольный увиденным проявлением бдительности, улыбнулся своим фактически «сменщикам при жеребце» Крылов, доброжелательно обнажив при этом из-под усов крепкие крупные зубы.
   Проявление самодовольства от хорошо выполненной работы могло бы получиться у бородача совсем как у молодого, не испорть общее впечатление стариковское пристрастие Крылова к куреву и крепкому чаю с таёжными растительными добавками. Это они основательно выкрасили улыбку старшего конюха в желтоватый цвет, не сделав, однако, от этого улыбку менее дружелюбной.
    – Бывайте, парни. Спокойного дежурства! — пожелал сменщикам при лошадях Кузьма Андреевич.
   И на этот раз родной голос был услышан не только теми, к кому обращался Крылов, но и Беркутом. Жеребец, необъяснимым природным чутьём точно определил ключевой момент расставания с «кормильцем и поильцем». Сначала он просто недовольно всхрапнул. После чего так лягнул дверь своего закутка, что они жалобно звякнули металлической щеколдой. Содрогнулись, но устояли. Зато, даже не пошевелилась намертво прикрученная болтами табличка, и после удара всё так же красовавшаяся прямо над воротами, неся на себе полнейшую родословную четвероногого обитателя отдельного стойла. На этом — загрунтованном светлой масляной краской листе жести были выписаны чёрными печатными буквами не только имя жеребца, но и данные о его родителях.
   Крылову всякий раз читать этот текст нет никакой надобности:
    — Всё и так знает до буковки!
   Даже во сне спроси, может вспомнить сначала о жеребце Берлине, названном так в честь своего прославленного предка из гвардейского конного корпуса, воевавшего когда-то на подступах к столице фашистской Германии. Затем уже назовёт и мамашу лучшего на сегодня жеребца всей их округи – чистокровных донских корней кобылу Кутерьму.
   Назвали её так еще в самые первые мгновения жизни, когда на Предгорном племенном конезаводе очень трудно пришлось, принимавшим её при появлении на свет, конюхам и ветеринарам. Среди них был тогда и сам Крылов, до сих пор на забывший, как не гадал долго студент-заочник сельхозинститута, а в ту пору ещё простой коновал с зоотехническим дипломом Лопягин.
   Замещавший в ту пору еще и зоотехника по племенной работе, он не стал, как говорится, «рассусоливать» над выбором ими для новорожденной.
    — Настоящая Кутерьма получилась.
   Уставшие конюхи не спорили с таким решением, тогда как, натурально вошедшему в раж Лопягину и того, как оказалось, было мало.
    — И на будущее, видимо, достанется нам! — заявил он, умело и профессионально, опытными руками продолжая обрабатывать ожеребившуюся кобылу.
   И уже около умывальника, вытирая чистым полотенцем руки, довольно добавил:
   — Расти Кутерьма, радуйся жизни. Вот, как трудно мамаше пришлось!
   ...Та давняя история вспомнилась Крылову еще и потому, что всячески одобряя точные родительские корни своих чистокровных дончаков, сам он лично о себе – даже в приблизительных чертах такого не знал.
   И не потому, что по натуре был каким-то там совершенно негодным «Иваном, не помнящим родства»! Просто с раннего детства, не по своей вине, а по прихоти злой судьбы, рос без роду и племени, доступный всем напастям, как степной ковыль на осеннем ветру...
   К чести его следовало заметить, что последнюю надежду на то, что отыщется-таки родной человечек, Крылов не утратил и к своему седьмому десятку.
    — Вдруг сегодня, может быть, повезёт больше чем прежде и наконец-то удастся отыскать родню? — загодя и обнадёживающе роилось в голове старшего конюха, когда можно стало подумать и о себе, оторвавшись от рабочих забот. — Нужно лишь успеть в «Городскую справку» до закрытия!
   Именно там – ещё со вчерашнего дня лежала «важная бумага», лично и обстоятельно оставленная, не столь уж и частого наезжавшим в Новосибирск, провинциалом с отдалённых предгорий. Точнее говоря, было это официальным заявлением с просьбой найти среди жителей миллионного города единокровного родного человека – младшую сестру, с которой был разлучён Крылов, почитай, больше полувека: С тех самых пор, как беда накинула свой страшный полог на семью работящих людей — плотника и санитарки с небольшого заштатного туберкулёзного санатория. Где в одночасье не стало места для былого счастливого проживания не только старшим Крыловым, но и их детям — десятилетнему в ту пору Кузьме и его совсем ещё маленькой младшей сестре Любушке.
   — Которой только-только исполнилось три года! — отчётливо, как будто это было вчера, помнил Кузьма Андреевич то время, когда вместе с сестрёнкой они навсегда осиротели, оставшись без попечения родителей.
ГЛАВА ВТОРАЯ
   После солидного и основательного ипподрома даже иные здания, а не только киоски вдоль городских улиц смотрятся совершенно игрушечными кубиками на детской площадке. В их числе и тот, выкрашенный в яркие цвета и потому приметный издалека, киоск «Городской справка», что так и манит этим вечером к себе Крылова. Причём, совсем не мастерством моляра, а возможным ответом на давний, но не ставший от этого менее животрепещущим вопрос о его потерявшейся родне.
   Именно здесь ещё накануне вечером старший конюх Предгорного племенного конезавода обстоятельно, под диктовку терпеливой киоскёрши заполнил сначала свою собственную анкету, а потом оставил заявление, полагая, что суток на розыск достаточно и он успеет забрать ответ после завершения скачек.
    Уставшему после жаркого и напряжённого трудового дня старшему конюху с этим пока явно везло:
    — К его возвращению «Городская справка» еще работала.
   Более того, не давая филиалу государственного архивного учреждения закрыться, очередной клиент как раз объяснялся на свою тему. Озадачивая, как вчера это делал сам Крылов, своими проблемами хранительницу информации обо всём, что только имелось в центе Сибирского Федерального Округа.
   Кузьма Андреевич сознательно не торопил незнакомца, словно оттягивая момент, когда получит, как уже не раз бывало, совсем не то, на что рассчитывал. И эти несколько минут томительного ожидания своей очереди заставили бородача окончательно успокоиться и отвлечься от забот уходящего дня:
   Удалось ему даже вспомнить тот период своего босоногого детства, когда устоявшееся существование дружной семьи Крыловых не просто исчерпало себя, а буквально полетело вверх тормашками...
   ...Всё тогда началось с того, что по «решению верхов» произошла очередная, вполне рутинная смена вывески санатория. Только и она задела как официальные структуры, так и сотни простых людей, исправно трудившихся в коллективе старинной здравницы, проживая при этом в её посёлке-спутнике, носящем несколько легкомысленное название – Камушки. И это судьбоносное для камушкинцев событие в конечном итоге не могла не отразиться на каждом из них.
   Новое начальство, теперь уже не прежнего – Красноярского, а более богатого за счёт рыбных запасов — Дальневосточного управления здравоохранения с самого начала пошло на серьёзные перемены. Нисколько не скупясь на связанные с ними немалые затраты.
   Как объяснили популярно «санаторскому люду», всерьёз и надолго решили обустроить по-новому, всю, доставшуюся дальневосточникам, немалую инфраструктуру сибирской здравницы.
   Особенно же тогда прибавилось забот санаторским строителям из так называемой «ремонтной группы», оперативно выполнявшей любое поручение руководства.
   Так было и с бригадой плотников, в которой один из лучших строителей Андрей Крылов, вместе с другими теперь был задействован на возведении деревянного здания новой кумысолечебницы.
   Трудились основательно, хотя, честно говоря, можно было вполне обойтись куда менее квалифицированными кадрами. Потому, что её собирали как детскую игрушку, прямо по архитектурной схеме. И эти листы размноженной на электрокопировальной машине, «синьки» оказались доступными даже чернорабочим. Благо, что собирать «всамделишный конструктор» нужно было из давно готовых в заводских условиях и аккуратно пронумерованных щитов. Их же, в свою очередь, доставили прямо на место возведения кумысолечебницы грузовым автотранспортом с ближайшей железнодорожной станции.
   Единственное, что действительно потребовалось к самому завершению дела, так это больше смекалки на сборке отдельных деталей уже внешнего облика, ради чего пришлось и топорами помахать. Да и потом не приседали, прокладывая вокруг объекта, прямо в лесу, между новым сооружением и прежними санаторскими павильонами надёжный смолистый тротуар из двухвершковых сосновых плах.
   Рембригада заслуживала похвала.
   И все же гораздо больше трудов самого обычного — «плотницкого» порядка досталось совершенно другим. Тем «счастливчикам» из санаторских строителей, которых приезжее начальство бросило на иной, более важный объект – реконструировать не менее старинный, чем сам санаторий конный двор!
   Собственно, гараж для существующего, правда, довольно скудного автопарка давно имелся, но именно лошади все еще обеспечивали своей живой тягловой силой немалые пассажирские перевозки отдыхающих. Не говоря уже о многочисленных хозяйственных надобностях.
   Как у них шли дела на постройке забора, Андрей Крылов узнал совершенно неожиданно, в самом конце рабочей недели. Тогда он возвращался к себе на Камушки не прежней дорогой через речку и огороды, а кружным путём, успев зайти в контору санатория получить аванс.
   Деньги были их семье в самый раз. Потому, что следовало собирать десятилетнего первенца Кузьму в школу, да и младшенькой Любочке супруга наказала купить в их «сельском магазине» ситцу на новое платьишко. Что ему благополучно и удалось, воспользовавшись разнарядкой, благосклонно отпущенной передовому труженику, руководством их местного комитета профсоюза.
   Теперь желанный пакет с тканью для обновки самой младшенькой в их семье радовал натруженную руку плотника даже  своей невесомой значимость. Да и как иначе, если «весёлый» ситчик, завернутый продавщицей в невзрачную серую оберточную бумагу, в ближайшем будущем обещал столько радости в их доме, весёлых голосов, смеха, когда его подарок не только разглядят со всех сторон, но и по достоинству оценят в их дружной и ладной семье.
   Трудно было бы желать еще более хорошего настроения в конце этого рабочего дня человеку, чувствовавшему себя так счастливо и привольно, как ещё, наверное, не было все те четыре года, что с Победой вернулся он домой, с Прибалтики, звеня медалями, полученными за ратные труды в саперном батальоне.
   Вечер к тому моменту уже почти наступил.
   Разве что солнце задержалось на мгновение, словно зацепившись остывающими лучами над кронами вековых сосен у соседнего Горького озера. И уже оттуда напоследок светило дало оттуда о себе знать, брызнув огнём на смолистое, гладко-струганное полотно новенького, еще не виданного Андреем забора.
    Возведенный из трехметровых досок по всему периметру «конного двора», он теперь надёжно закрывал от постороннего взгляда прежние «грехи» конюхов. В том числе полный разброд с неимоверными и хаотично разбросанными по территории запасами зимних саней вперемежку и с поломанными, и с только что благополучно вернувшимися из рейса телегами.
   Не стало теперь видно прохожим и собственно, конюшни. Особенно того места, где за кучами навоза обитала основная тягловая сила санатория, достаточно высоко ценимая санаторскими хозяйственникам уже за то, что позволяла обходиться без затрат на бензин и смазку, простым запасом фуража. Да ещё можно было с помощью лошадей, особых без прочих хлопот доставлять за сорок километров с железнодорожной станции сначала нетерпеливых обладателей путёвок, а затем возвращать их обратно после прохождения курса лечения.
   Теперь самая невзрачная сторона «конного двора» была надёжно укрыта и уже не давала повода на досужие разговоры местным жителям, недовольным таким «пахучим» и беспокойным соседством.
    — Постарались ребята, ничего не скажешь! — заинтересованно подошел Андрей к новенькому заплоту.
   Оценивать ему было что.
    — Ни щёлочки между досками! — он с довольным видом провел шершавой, мозолистой рукой по гладкой, обструганной чуть ли не до блеска, поверхности отборной древесины.
   И вдруг на плотника накатило необычное, не очень свойственное ему, творческое чувство.
   Внезапно захотелось выразить окружающим признательность за все:
     — За мирное ласковое небо! За улыбку жены и дочери. За то, что несет подарок...
   И вообще поблагодарить за собственное право делать любимое дело, того, кто, по его мнению, обеспечил этим шестую часть человечества.
   Умелая рука, больше привыкшая к топору и рубанку, тем не менее, непроизвольно потянулась в карман рабочей одежды, где всегда лежал толстый угольный карандаш. Обычно используемый для черновой разметки обрабатываемых плотницким инструментарием поверхностей, теперь он понадобился хозяину совсем для другой, более сложной цели.
   Словно по наитию, действуя легко и сноровито Андрей сначала в штрихах, а потом и дополняя их точными основными линиями, нарисовал на столь замечательной сосновой основе новенького забора портрет генералиссимуса.
   Отошёл, чтобы глянуть на получившееся.
   Со стороны Иосиф Виссарионович смотрелся даже лучше, чем вблизи, когда самодеятельный художник завершал свое дело.
   И довольно отряхнув руки от угольной крошки оставшейся на пальцах как память по истончившемуся «карандашу», Крылов позволил себе ещё несколько минут полюбоваться сделанным.
   С новенького забора конного двора отец народов так ласково глядел на автора своего портрета, что новое желание пересилило в душе рабочего все остальное.
   Подняв с песка, на время оставленный там драгоценный пакетик с ситцем, Андрей опять не поторопился домой. Отчего-то свернул с дороги, ведущей прямо на Камушки, чтобы окольной тропинкой побывать и в продуктовом магазине.
   Там к его появлению уже была достаточно большая очередь, желающих тоже отоварить деньги, полученные в качестве аванса в санаторной кассе. Благо, что после недавнейотмены карточек любой товар так и просился с витрины «Продмага»:
    — Были бы только деньги!
   Кулёк сахарных конфет без фантиков, черствая булка серого хлеба и поллитра «белоголовки», так заняли обе руки Крылова, что до своего дома он дошел, боясь растерять по дороге часть покупок.
   И крайне озадачился добытчик, когда на двери их комнаты в длинном щитовом бараке встретил, висевший на пробое незатейливый замок:
    — Чего просто-напросто не могло быть по определению.
   Потому, что Андрей знал точнее-точного:
     — Когда жена Валюша приходит с работы, зайдя в детский сад за Любочкой.
   По всему выходило, что они к этому часу должны быть дома, тогда как лишь на своего сынишку Кузьму Крылов — сташий не надеялся. Тот уже который день отсутствовал в поселке, подрядившись с другими-школьниками в ученическую бригаду соседнего колхоза. Добывать на полях сусликов. Так что пока всех грызунов не «закапканят» или не выльют из норок, ждать его не следовало.
   В такой непростой и обидной ситуации перед закрытой дверью в комнату выручила Крылова соседка. Видя, как заняты покупками руки Андрея Андреевича, она сама, без его подсказки понятливо достала из-под половичка у двери ключ. После этого умеючи щелкнула им в замке, затем загремела освобождённой щеколдой, запуская хозяина в собственное жилище.
   Поблагодарив и распрощавшись с помощницей, сразу же хозяин принялся за готовку незатейливого ужина.
   Сходив к колодцу за водой и поставив на керосинку чайник для предстоящего «праздничного чаепития», Крылов успел ещё и порезать хлеб на узкие ломтики, прежде чем на пороге появилась, неизвестно отчего крайне разгневанная, супруга:
    — Что же ты, идол, натворил!
   Плач дочери у неё на руках лишь добавил общей и такой непонятной истерики.
    — В чем дело? — крайне удивился Андрей, ожидавший совсем иного от встречи с женой и дочерью.
    — Это у тебя нужно спросить, что случилось? — еще горестнее прежнего выкрикнула Валентина Васильевна, — Собирайся. Срочно пойдем убирать твоё «творчество»!
   О портрете самого товарища Сталина, дерзко, без спроса нарисованном на непотребном месте – заборе плотником Крыловым, его супруге рассказал сторож конного двора.
   И ещё кое-что добавил, принимая больше прежнего строгий вид, Павел Костер, встретившийся ей на дороге, когда женщина шла мимо новостройки
    – Ты понимаешь, бабонька, на кого он руку поднял! — ядовитая улыбка не сделала более добрым худое усатое лицо осведомителя. – Это уже не простое художество. А самая настоящая политика! Глумление, можно сказать, над вождём!
    – Так почему же, ты, оглоед допустил такое? Отчего по делу службы не доглядел, позволил моему Андрею забор вымарать? – завелась на него Крылова.
    – В ночное табун отправляли, занят был, — последовал хорошо продуманный ответ человека, собравшегося сообщить «куда следует» о случившемся на объекте.
   Поняв всем сердцем, что нужно как-то исправлять положение, Валентина смирилась перед сторожем и кое-как выпросила у Костера ведро и тряпку. Сама сходила, набрала из-под крана в конюшне чистой воды и попыталась смыть до тла всё обличительное «художество» с забора. Только угольный карандаш так сильно въелся в податливую сосновую древесину, что простым отмыванием дело не обошлось.
    – Иди, убери все до конца, чтобы комар носа не подточил! – завершив свой тревожный рассказ, строго велела опростоволосившемуся мужу Валентина. – И поскорее ногами шевели, пока кто еще твои художества не увидел!
   В сложившейся ситуации спорить с ней Крылову было не о чем:
    – Оставалось только подчиняться здравому рассудку жены и попытаться хоть как-то исправить положение.
   Послушно взяв из кладовки во дворе свой личный, отлично настроенные и заточенный фуганок, Андрей Андрееич с понурой головой вернулся к месту своего несостоявшегося «вернисажа».
   Оглянувшись по сторонам, он убедился, что никто не видит его позора и принялся за дело. Действуя инструментом зло и споро, столяр быстро и розмашисто сострогал «на нет» последние следы своей «легкомыслености».
   Только и конюх Костер не остался безучастным к произошедшему на его глазах, да и другие жители посёлка в тот же вечер прослышали о случившемся. Потому было уже поздно, что-либо исправлять в судьбе.
   Прямо на следующий день их арестовали.
   Как впоследствии, уже повзрослев, узнал Кузьма Андреевич из официальных источников:
    — Отца осудили по статье «Уголовного кодекса» за антисоветскую пропаганду, а мать угодила на те же «десять лет без права переписки» за другое не менее тяжкое преступление — уничтожение улик.
   Ничего не знавший о событиях в Камешках, сам Крылов-младший, вместе с другими школьниками вернулся в поселок лишь к осени, выполнив с друзьями колхозный план по заготовки шкурок вредоносных грызунов — сусликов.
   Но за полученную в колхозе премию в виде новенькой школьной формы, его хвалить было просто некому:
   В их отдельной уютной некогда комнате длинного как тоска щитового барака к его появлению уже проживали чужие люди.
   Вынырнувший словно из-под земли следом за мальчишкой их поселковый участковый уполномоченный прямо и доходчиво, без экивоков объяснил ситуацию.
    — Давно тебя жду! — заявил он подростку. — Поедешь со мной до райцентра, а оттуда прямиком — в Детский дом.
    Ничего не понимающему мальцу про его арестованных родителей офицер особо распространяться не стал, мол, не его пацанского умишка это дело.
   А вот от разъяснений по другому вопросу — насчёт Любочки милиционер не уклонились:
    — Туда уже — в Детдом и малолетнюю сестру твою официально определили!
   ...С тех пор прошло очень много времени, но ни про то как окончили свои дни отец с матерью, ни о сестре ничего узнать так и не смог Кузьма, как только ни пытался.
   Просто не брали от него подобных заявлений по месту жительства. В родных же местах, куда не раз наведывался Кузьма Андреевич и подавно разговаривать с ним никто не захотел, опасаясь себе же навредить от такого знакомства.
   Пока однажды не вручили две справки, отстуканные на машинке на обычной разлинованной бумаге чуть ли не из школьной тетрадки:
    О посмертной реабилитации, незаконно осужденных родителей.
   Потому все последующие годы только и оставалось ему, что неутомимо вести собственный поиск сестры, основанный на вере в возможную удачу.
   Где бы ни бывал Крылов проездом в городах и райцентрах, тут же подавал заявку в местную милицию или в «Горсправку» с одной и той же просьбой:
    — Найти адрес, по которому проживает его младшая сестра Крылова Любовь Андреевна 1946 года рождения!
   Однако судьба не баловала его в этих поисках. Всегда полученный ответ на его запрос оставался написанным как под копирку:
    — Такая не прописана и не проживает!
   Вот и сегодня, с душевным трепетом и протестом бородач ждал подобного от сидевшей за окошечком киоска служащей.
   Но вышло всё же иначе.
    — Вот адрес, покоторому ваша сестра была прописана прежде, — через окошко киоска, женской рукой с алыми, кокетливо наманикюренными ногтями просителю был подан бланк с записью, сделанный простой авторучкой. — Обращайтесь где указано, может там Вам назовут самые новые координаты Любови Андреевны!
   Несказанно обрадовался столь неожиданному и счастливому для него повороту Крылов. Набрав целый ворох угощений в первом попавшемся по пути «Гастрономе», он прямо на улице поймал такси. Не желая более тратить зря время на поиски дома, где жила сестра, сохранившая свою девичью фпмилию.
   Только на месте – в невзрачной кирпичной пятиэтажке, оказавшейся среди дюжины подобных в промышленной зоне пригорода, дверь гостю открыла вовсе не повзраслевшая, как он ожидал, сестра Любаша.
   В проёме стоял, икая от недовольства звонком расхристанный толстяк в грязной майке, вытянутых на колянях «трениках» и с одутловатым, давно не бритым лицом выпивохи:
    — Что нужно?
    — Моя сестра Любовь Андреевна Крылова здесь проживает? — на всякий случай вполне доброжелательно и вежливо обратился к нему Крылов, обычно на дух не выносивший подобных пьянчуг.
   От поставленного ребром вопроса неопрятный незнакомец, было, оторопел, но тут же собрался с мыслями на ответную реплику:
    — Опоздал, борода! Поздно явился!
   Несмотря на содержание сказанного, в голосе его не было и нотки полагающегося моменту сочувствия:
    — Померла голубушка, царство её небесное. И уже давненько.
   Беда, вестником которой выступил этот странный субъект, словно лавиной обрушилась с его слов, на прежде вполне счастливого Кузьму Андреевича.
    — Как умерла? Почему? — только и вымолвил он своими, враз пересохшими от волнения губами.
   Потеряный вид бородача произвёл впечатление. Но ещё больше – внушительный пакет с покупками в его руке, одуряюще и по-праздничному пахнувший одновременно и гастрономическими копченостями, и кондитерской ванилью. И это завставил хозяина квартиры прийти в себя.
   Прямо на глазах у визитёра «похмельная душа» протрезвела до полного возврата к нему вполне связной речи:
    – Заходи, старик! Не спеши на пороге с распросами. Скоро всё, что нужно доподлино узнаешь!
   Маленькая кухня двухкомнатной квартиры, куда хозяин завел всё еще растерянного, от свалившейся на него беды,Крылова, показалась ему ещё меньшей от того, что все углы её были заставлены пустыми бутылками, а стол и ржавая даже после перекрашивания мойка под краном – грязной посудой.
   Но этот беспорядок и полное отсутствие даже примет уюта, положенного человеческому жилищу, нисколько не смущали самого обитателя «хрущёбы».
   Автоматически, будто всегда только этим и занимался, он локтём сдвинул с одного края грязной клеёнки на другую, стоявшие там, тарелки с засохшими объедками и пустые стаканы.
   После чего выпивоха другим привычным движением пододвинул уже ногой в сторону стола продавленный стул с замусоленной, прорванной местами обюивкой и, как ни в чём ни бывало, жестом пригласил присесть на него незваного гостя.
   Тут же, продолжил прерванный хлопотами, разговор, церемонно протянув для рукопожатия свою пухлую ладонь.
Ожидая, когда гость её пожмёт, хозяин представился:
    — Прокопий Кашин, бывший муж покойницы Любаши! Пусть земля ей будет пухом!
   Первый шок от страшного известия уже прошёл и Крылов отыскал в себе силы для подробного разговора.
    — Вдовец значит? — только и раздалось от бородача, уже пожалевшего о том, что последовал в квартиру к, пригласившему его, забулдыге.
   Тот в свою очередь был расположен не только рассказывать о прошлом, но и делиться подробностями своего сегодняшнего существования:
    —  Почему же вдовец? Женился уже давненько, на собственной жилплощади с новой семьей живу.
   Тем самым освободив Крылова от положенного проявления родственных чувств.
    — Тогда, что мне здесь перед тобой рассиживаться, — со своего места на продавленном стуле поднялся на ноги Крылов. — Не стану более обременять своим присутствием постороннего человека.
   Вот теперь резкость тона бородача смутила обладателя грязной майки. Поняв, что столь возьможное угощение может в любой момент просто осчезнуть навсегда вместе с, неизвестно откуда то взявшимся братом, бывшей жены-покойницы, Кашин принял свои меры.
   Состроив на помятом лицке вымученную страдальческую улыбку, он предпринял ещё одну попытку отведать принесенного с собой новоявленным родственником.
    – Почему же постороннего? – икота не дала закончить обозначенную мысль. Пуще прежнего принявшись терзать его тучное тело. Тем самым заставив Крылова молча смотреть на рассказчика с нескрываемым недоверием. Но и с этим неудобством справился, мужчина назвавший себя Прокопием.
   Он стыдливо прикрыл белой не знавшей мозолей ладонью рот с частично отсутствующими зубами.
    – У меня от Любы есть и дочь, внучка, – чуть внятно заявил Кашин. – Значит, по ним звконно выходит, что мы стобой самая, что ни на есть настоящая родня!
   Не ообращая внимание на немалый эффект, произведенный этим заявлением на визитера, старик Прокопий повернулся к газовой плите. И там, прекрасно понимая, что своего уже полностью добился, хозяин принялся хлопотать по организации ужина. Для чего первым делом поставил на огонь, закопченый до нельзя чайник с отбитоё по бокам эмалью. Потом, деловито вернулся к столу, запанибратски забрал из вновь ослабевших от неожиданности рук Крылова принесённый тем пакет.
   И далее, орудуя неутомимо и последовательно, оголодавший в долгом запое Кашин вынул из него коробку конфеты, потом батон колбасы, появилась на свет и четверть головки сыра.
   С довольным видом обозрев получившийся «натюрморт» новоявленный хлебосол решил, что для окончательного завершения композиции осталась самая малость –  его непосредственное участие.
    И он не заставил себя долго ждать.
   Кашин принялся за принесённое с того, что порезал прямо на поцарапанной давно не мытой столешнице и «краковскую», и «голландский» крупными неровными кусками. Попутно с «сервировкой» стола он жадно набил, жующий как жерновами, рот жестом человека давно не пробававшего ничего кроме легкой закуски.
   В наступившем следом за этим пиршестве похмельной плоти сам Кузьма Андреевич участие не принимал. Хотя и не убрался из притона. Терпеливо ждал окончания трапезы. Желая только одного – начала чрезвычайно важного для него откровения Прокопия на счёт, якобы, имеющихся у него от прежней семьи дочери и внучки.
   Столь же спокойно снес Крылов и момент, когда зыркнув на него жадным взглядом, Кашин торопливо достал из-под стола недопитую бутылку креплёного вина и все до капли выцедил из неё в один стакан.
    – Остатки, да сладки, — ещё и облизнул он с горлышка следы хмельной влаги.
    И всё же остатки совести, видно, еще сохранились в алкоголике.
   Прежде чем поставить пустой «огнетушитель» себе под ноги, в стеклянную баррикаду ей подобных ёмкостей, выпивоха на протянутой руке глянул бутылку на просвет:
    – Правда, борода, делиться с тобой нечем!
    — Вот и не надо! – поспешно успокоил его Крылов. – Ты лучше мне подробнейшим образом про племяницу расскажи и про её дочку.
   Услышав то, что желал, Кашин взял стакан и поднёс ко рту, экономно процедив в несколько глотков, позволявших продлить удовольствие.
   Таёжник даже отвернулся, не в силах глядеть на процедуру вновь начинавшегося запоя и  вновь поднял глаза на Кашина, когда тот со стуком отставил пустой стакан на стол и зачавкал колбасой, пытаясь перебить послевкусие от употреблённой «бормотухи».
   Смириться с таким соседством вопреки отвращению к спившейся личности Кузьма Андреевичу пришлось по одной простой причине, разумно полагая, что от дочери сестры-покойницы узнает гораздо больше про жизнь и смерть Любочки, чем от этого, потерявшего человеческий облик упаря.
   Тот в свою очередь, несмотря на вновь застивший глаза хмель, всё же прекрасно понимал, что ожидает то него представитель иного мира, где могут позволить себе гораздо большее, чем просто накормить такого как он вкусным ужином. Потому и не спешил завершать нежданно «пришедший к нему ужин», хотя не обошлось и без затравки «на крючок», как у умелого рыбака, почувствовавшего скорую добычу.
   Встретившись взгладом с проявлявшим нетерпение бородачом, Кашин на миг перестал жевать и разлепил жирные от колбасы губы:
    – Да что там рассказывать, сам все поймешь, при личной встрече!
   Снова откусил, снова основательно прожевал и добавил, криво ухмыльнувшись:
     – Потом могу даже проводить тебя до самого места.
   Последовал звонкий шлепок по заросшему щетиной кадыку, должный, по замыслу Кашина, видимо, сделать их общение более весёлым и доверительным:
    – Конечно, всё ускорится, если через «Пивную».
   Крылов вытерпел и этот явный намек на то, что придётся еще больше ждать, да ещё и раскошелиться согласно растущему аппетиту вновьобретённого «родича», иначе, как стало ясно, к племянице ему не попасть.
    Таёжник покорно разжал, сомкнувшийся было пудовый кулак.
       – В пивную, так в пивную, – согласился с доводами Кашина конюх. – Пошли пока не закрылась!
   Сборы оказались недолгими.
   Вывел Крылова из пятиэтажки прифрантившийся «проводник», накинувший на себя поверх майки лишь изрядно мятый и сильно поношенный пидажачишко.
   Такой наряд не прибавил пьянчуге авторитета, но Кашину до этого, как чувствавалось, не было никакого дела. Он даже прибавил шаг, учтя замечание по поводу графика работы пивбара, но одышка Прокопия не заставила шагать быстрее обычного, привыкшего к хотьбе провинциала.
    Кузьма Андреевич, как и обещал, сначала добросовестно проследовал за ним до пивной, но там Прокопий явно переусердствовал – так долго цедил пенный напиток, что не могло не лопнуть всякое, даже самое закалённое терпение.
    – Пожалуй, хватит, а то ещё лопнешь! – последовало решительный отказ Кузьмы Андреевича и дальше оплачивать разливное «Жигулёвское».
   С этим пришлось-таки смириться Прокопию, с великой жалостью освободившему своё место у стойки. Покинув пивную оба сели в указанный Кашиным рейсовый автобус и уже на третей по счёту остановке, опять же по его команде, вышли из полупустой в столь поздний час венгерской «гармошки» общественного транспорта.
   Крылов огляделся по сторонам, успев заметить, что они оказались рядом с приметным каменым — краснокирпичным зданием в девять этажей.
   Провожатый не стал на месте задерживаться, поспешив выполнить свою часть их обоюдовыгодного договора.
    – Здесь она обитает, вместе со своей... – недосказав, Кашин махнул рукой. – Фамилия у них моя. А зовут по простому – Ольга с Надькой.
   После чего он заторопился обратно. Тем более, что нашёлся тому повод в виде встречного автобуса, при появлении которого Кашин вдруг резко отошёл от Крылова, прибавил шаг, перебежал семенящей трусцой улицу и запрыгнул в двери «Икаруса». Как подумалось Прокопию, верившему, что он окончательно разошлись его дорожка с той, по которой шагал непонятный тип, готовый сорить деньгами ради брошенки со своим суразёнком!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Несмотря на густую копоть, прочно покрывавшую стекло вместе с рамой, всё же была издалека заметной вывеска общежития, над крыльцом у входа. Хотя на самомо деле, как выяснилось, она уже давно не играла никакой роли.
    – Химкомбинат здешний перестал содержать невыгодный объект, – как догадался по репликам встречных Крылов. – Снял уже давным-давно бывшую ведомственную общагу со своего баланса.
   Только вот про ненужную отныне вывеску никто в руководстве предприятия так и не вспомнил.
    — И мы теперь обычные капиталисты, собственники квартир! — заявила бородачу ещё одна встретившаяся ему местная жительница.
   Это была, привычно для себе сидевшая на лавочке у затоптанной клумбы словоохотливая пенсионерка. И далее желая, видимо, покрасоваться перед статным сверстником в его старомодном костюме и сапогах, она готова была поведать всё до последней мелочи из того, что знала о их  «послеобщежитском» житье-бытье!
   Но столь далеко в своей просьбе тот и не претендовал на её познания.
    — Мне бы Ольгу найти.
   Крылов наморщил широкий лоб над кустистыми бровями, пытаясь вспомнить фамилию хитрована-выпивохи, после обильного угощения указавшего ему именно на это общежитие.
    – Кашину! – наконец-то пришли ему на ум и имя и фамилия нового знакомого. – Ольгу Прокопьевну.
   Собеседница, перед этим смычно отправившая в рот целую шепоть калёных семечек, чуть лузгой подсолнечной не поперхнулась при его словах.
    — А что эту твою Кашину особливо искать? Вот она, краля небесная, сама нарисовалась собственной персоной!
   Сухой палец с тёмным давно нестриженным ногтем указал, на выходившую как раз из дверей общежития молодую симпатичную женщину:
    — Она и есть !
   Пронзительным голосом, так не вязавшимся с её предыдущей благостной речью, старушка, вдруг, скандально затараторила, словно пытаясь оповестить весь двор о своей личной причастности к счастливому воссоединению родственников:
    — Олюшка, дорогая, к тебе тут родной дядя издалека приехал!
    Не услышать известие всем двором было просто невозможно. Потому, не смотря на явную спешку, Кашина поступила дипломатично, не собираясь стать мишенью в возможных пересудах сплетниц.
   Она спустилась по ступеням широкого массивного крыльца не так как собиралась прежде – ближе к повороту до автобусной остановки, а сошла прямо к лавочке, куда уже начали стекаться и другие пенсионерки с общежития.
    – Кто здесь мой дядя? – с нескрываемым от собравшихся людей сарказмом спросила Ольга Прокопьевна.
    – Выходит, что я!
   Радостный блеск в глазах бородатого незнакомца, несколько отрезвил Кашину. До сей поры крайне возмущённую самим фактом неминуемого отвлечения её от прежних дел.
    — Вот мой паспорт! – Крылов протянул ей свой документ.
   Как оказалось, до этого паспорт скрывал в себе изрядно потрепанную, сильно выцветшую старую фотографию, сюжет которой навсегда впечатался в сознание одного из персонажей:
    – Он ещё совсем пацанёнком вместе с сестренкой стоят, улыбаясь в объектив, приглашенному на трехлетие Любочки, самодеятельному фотографу.
   Находка в паспорте сделала своё дело гораздо лучше, чем это мог сам документ. Та, кто назвалась Кашиной, едва увидев старый-престарый снимок, прямо-таки ахнула:
     – И у мамы был точно такой!
   Но, сразу после столь необдуманно вырвавшегося наружу восклицания, женщина другие слова добавила гораздо тише, едва слышимым шёпотом, доступным лишь одному Крылову:
    – Была фотография, пока отец на клочки не изорвал с пьяных глаз!
   Оглядевшись по сторонам и обратив внимание на уже порядочно собравшихся вокруг старушек, она быстро пришла в себя и уже сама диктовала линию их поведения:
    — Нам пора, дядя! Расходитесь, соседки дорогие!
   После чего деловито взяла Крылова за рукав пиджака:
    — Пойдемте, Кузьма Андреевич! Нас ждут...
   И совсем разочаровала незадачливых зрителей другой – прощальной фразой:
    — Нечего нам тут бесплатное представление для зевак устривать!
   То, что племяница назвала его по имени-отчеству, даже не сверившись с паспортоными данными, многое подсказало Крылову.
   В том числе и самое для него главное:
    — Ольга прекрасно знала о его возможном существовании!
   И племянница в дальнейшем разговоре, состоявшемся прямо на ходу не стала скрывать своих познаний про единственного родственника.
    — Всё время, до самой смерти, про Вас мама вспоминала, — не столько радостно, сколько озабоченно говорила она, при этом нисколько не убавляя своего шага по асфальту тротуара. — До последнего часа надеялась когда-нибудь встретить старшего и единственногобрата!
   При этом сама Ольга отчего-то промолчала в своём рассказе о том, что было время, когда сама не меньше маииного мечтала, отыскать родного дядю, о котором рассказывала мать, помнившая только то, что звали его Кузьмой.
   И эта её невероятная спешка, и уже гнетущее обоих чувство недосказанности не ускользнули от внимания умудрённого жизненным опытом приезжего.
    – Может быть, я не совсем ко времен – извиняюще заметил Крылов.
   Сделал он это не сразу, а уже проследовав рядом с племяницей почто до самого остановочного павильона, откуда лично пожаловал буквально четверть часа назад.
    – Действительно, дядя, у меня сейчас очень важное дело! – слёзы невольно навернулись на глаза молодой женщины, не по своей воле вынужденной так сухо отнестись к долгожданному родственнику. — Не до воспоминаний, Кузьма Андреевич, к дочери еду.
   И поняв, что гость совершенно не в курсе её житейских проблем, всё тем же извинительным тоном пояснила:
    — В детскую больницу мне обязательно нужно успеть к назначенному часу!
   Из дальнейшего скупого объяснения Крылов узнал, что там как раз готовятпациентов ко сну и ей можно будет немного поговорить и с Надюшей, и с её лечащим врачём.
    — Ну так и я с тобой! — сразу перейдя на доверительно-родственный тон, вдруг уверенно заявил приезжий. — Что с того, если мы с внучкой в больнице познакомимся, а не как полагается в Кафе-мороженом!
   Обозначив парой фраз своё истинное настроение, Крылов не утерпел и от следующего, само-собой напрашивавшегося вопроса:
    — А что с Надей? Не иначе простыла?
   Ольга вдруг остановилась так резко, будто наталкнулась на невидимую, но непреодолимую  преграду. Повернулась к спутнику лицом, словно забыв и о прежней спешке, и о том, что в конце улицы уже показался «Икарус»-гармошка» нужного им маршрута:
    — Так Вы же ничегошеньки не знаете!
   Она решительно откинула со своего высокого лба непослушную русую чёлку и произнесла как будто приговор зачитала:
    — Ну тогда, действительно, поехали. Все сразу станет ясно...
    Женщина снова многое не договорила. Просто повернулась опять к автобусу и легко побежала, цокая по асфальту коблучками лёгких туфелек-босоножек. Ступавший строго и уверенно в своих яловых саапогах, ветеран труда Крылов вынужден был даже пуститься в догонку, прибавив шаг до самого быстрого.
   Торопясь к автобусу оба они прекрасно понимали, что именно предстоявшая встреча должна будет всё расставить по своим местам:
    — Не только свести друг с другом ралучённых прежде людей, но и показать истинное отношение приезжего к вновьприобретенным родственникам.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   В этой, сильно отдалённой от центра, части миллионного города, самым крупным  предприятием был настоящий флагман не просто местной, а и всей сибирской оборонной промышленности – Химический комбинат.
   Тут бы всякому гордиться непосредственной причестностью к такой индустриальной махине, но имелись среди работников люди, настроенные иначе.
   Вот и младшая из порушенной семьи Крыловых — Любовь Андреевна была из их числа.
    — Никогда в жизни, и ни коим образом не желаю того, чтобы и родная дочь связала судьбу с опостылившим химкомбинатом! — не скрывая своего настроения, часто говорила она своим закадычным и верным подругам.
   Имея на то вполне веские собственные причины. Ведь, она-то сама оказалась среди химиков, в здешнем гальваническом цехе составительницей растворов совершенно случайно, хотя и подавала заявление о приёме на работу пособственному желанию. Этому предшествовал целый ряд, совершенно независящих от неё, обстоятельств. В том числе и случившегося в один из летних дней, когда совсем еще девчонкой перешагнула порог отдела кадров.
   И не ради того, чтобы «...в романтическом настрое — до конца своей жизни каждое мгновение посвящать именно этому призванию и любимой профессии...» как однажды написали про неё в комбинатской многотиражной газете.
   Опровергать столь явное преувеличение, если не сказать более решительно — враньё, она тогда не стала. Зато и на пушечный выстрел с тех пор не подпускала к себе легкомысленных местных журналистов.
    – Только могли, если бы захотели и до сути дойти в своеё публикации о становлении будущей трудовой династии, — невольно защимило на обиженном неправдой сердце, но вскоре и это чувство прошло, растаяв как дум на душе, измученной другими, не менее важными заботами. Не получилось у них с первого раза, тогда как на второй у работ ницы уже не оставалось никакого желания раскрывать душу. Всё же потому, что вовсе не от Кашиной зависел когда-то выбор её жизненного пути. Просто так повелось, что все из их Детского дома, окончив соседнюю восьмилетку переходили именно в базовое профтехучилище этого предприятия, шефствовавшего над сиротами. Поступали учиться, чтобы на полном государственном обеспечении стать квалифицированными химиками.
   В общем потоке детдомовских выпускников восьмилетки и Люба Крылова не избежала общей участи:
    — Попала на своеобразный конвейер подготовки рабочих-оборонщиков.
   Да и специальность ей там нарекли уже с первых шагов в приемной комисссии ПТУ. Пусть не самую привлекательную, зато вполне дефицитную. Во всяком случае, ту, что считалась нужнее всего в производственном процессе. Записали девушку в группу гальваников, где как раз оставалось свободное место.
   Годы учёбы пролетели незаметно.
   Потом начались рабочие будни. В ходе которых дипломированная работница на своём личном опыте познала полную бесперпективность вырабатывать привлекательный внешне «горячий стаж» за счёт собственного здоровья.
   Уже никому бы не посоветовала и близко подходить к пахучим ваннам с растворами опасных и крайне агрессивных реагентов. Но так получилось, что непосредственно в её семье, когда хозяйка смирилась со своей судьбой, произошло то, чего как раз больше всего она и опасалась.
   Уже подросла до полной самостоятельности дочь Ольга, рождённая довольно поздно — тридцатипятилетней новобрачной от бывшего бирюка и постоянного выпивохи Прокопия Кашина, когда выяснилось, что теперь работать они будут вместе, на том же самом вредном производстве! Куда только направили уже не просто рядовой рабочей как мать, а мастером-стажером, преддипломницу Политехнитческого института Ольгу Кашину.
    — Ты хотя бы заметила какие у нас там условия? — искренне протестуя против такого трудоустройства, в сердцах заявила дочери Любовь Андреевна. — Я в свои пятьдесят уже на старуху стала походить, когда другие всё еще женихов высматривают.
   Разговор на высоких тонах происходил у них дома, на тесной кухоньке, где не было никого из посторонних и можно было не стесняться упрёков самому близкому человеку.
    — И ты того же для себя хочешь? — не требующим ответа риторическим вопросом завершила Любовь Андреевна поток нравоучений, пытаясь поймать во взгляде дочери понимание ее слов.
   Однако разглядела только жалкую искорку откровеной же снисходительности.
   Всегда рассудительная и спокойная по характеру Ольга мать перебивать не стала, как и не захотела разубеждать на словах. Сделала это на примере, оказавшемся красноречивие любых слов.
   И так, что больше к этой теме не возвращались.
   Ольга открыла дверь их кухоньки, где шёл их доверительный разговор и до женщин из зала тут же донеслась разухабистая песня в исполнении отца и его новых горластых собутыльников.
    – Мама, я не желаю больше любоваться этим с раннего ура до самого вечера! – твёрдо заявила студентка-пятикурсница. — Мне же на Хтикомбинате пообещали сразу же выделить отдельную комнату в общежитии.
   Вот так и вошли они в один трудовой коллектив, по сути окончательно разъединивший передовую работницу и молодого специалиста, получившую, как того и добивалась, отдельную благоустроенную жилплощадь.
   И от того мать с дочерью не стали они видеться чаще, что хотя и работали уже в одном цеху, но оказавлись в разных сменах. Зато верные подружки все до мелких деталей передавали Любови Андреевне про то как себя ведет, с кем дружит её дочь, «выбившаяся в люди»
   Однажды мать не утерпела, специально согласилась заменить ушедшую по больничному, коллегу, работавшую в смене у дочери. Да и то лишь потому, что захотелось взглянуть на её избранника:
    – Такого же молоденького стажера-мастера, с которым та проходили производственную подготовку.
   Правда, тот образованный, видный и веселый парень пробыл у них на Химкомбинате совсем не долго.
    – Не волнуйся, мама, так и должно было случиться. Игорёк мой родом из Москвы, – объяснила его неожиданный отъезд Ольга. – А здесь успел раньше других завершить полагающуюся работу к будущей защите дипломного проекта.
   Потом, спустя долгие месяцы, когда уже и Кашина-младшая стала дипломированным инженером-технологом, не только узнала из досужих разговоров но и своими собственными глазами Любовь Андреевна увидела, к чему привело ухаживание за её дочерью столичного приятеля.
    – Ты жениху о своей беременности сообщила? – спросила мать в разговоре, состоявшемся в действительно отдельной общежитской комнате у дочери.
    – Нет, мама, когда рожу, тогда и дам весточку, — услышала в ответ.
   Любовь Андреевна опешила от подобной недальновидности. Захотела вразумить, дать гаставление:
   – Нужно обратиться к институтскому начальству, общественности!
   И всё напрасно.
   Не успокоило и продолжение разговора.
    – Что буду зря Игорька беспокоить – беспечно отмахнулась Ольга. – Обещал скоро за мной вернуться, говорит, что любит...
   ...Слушал всю эту столь же банальную, как и вполне обычную историю Крылов в салоне маршрутного «Икаруса», трясущегося на выбоинах дорожного асфальта.
    – Ну и как, сообщила Игорю о рождении Наденьки? Что ответил? – явно не подумавши, под грустным впечатлением от услышенного, брякнул он, желая показать собственный интерес к судьбе племянницы и её дочки.
   Но Ольга после его откровенных слов вдруг замолчала. Даже переменилась лицом, на взгляд Кузьмы Андреевича. Затем, будто нахохлившись поднялась с дерматинового сидения автобусного салона. Сказала же  совсем не то, что желал услышать от неё родной дядя:
    — Сейчас будет наша остановка, пора готовиться к выходу.
   Следующим в тот день шоком для Крылова, считая известия о находке сестры, а потом и её смерти, стала встреча с внучатой племяницей.
   ...Её вывезли к ним в больничный холл на встречу с родственниками в старенькой инвалидой коляске.
ГЛАВА ПЯТАЯ
   Рождение дочери было вполне желанным для счастливой от обретённого материнства Ольги Кашиной. Она ни разу не пожалела о том, что не стала прерывать, по совету матери, случайную беременность. Искренне радовалась появлению на свет маленького человечка, не смотря на то, что ребёнок оказался внебрачным и без ясных перспектив улучшения происхождения.
   Однако в графу об отцовстве Ольга Кашина уверенно вписала данные своего любимого москвича Игоря, не сколько не сомневаясь:
    — Он вернётся и заберет к себе их обоих.
   Правда длилось эта твёрдая убеждение в незыблимости прежних клятв милого не так уж долго. Спустя совсем короткое время поставили медики страшный диагноз новорожденной, прозвучавший для обоих как приговор. Но если вердикт суда светского можно исправить, отбыв положенное и раскаявшись, то в их случае уже ничего нельзя было сделать.
   В прах повергая все мечты прозвучали мудрёные медицинские термины, за которыми крылась ужасная истина:
    — Её милая и смешная Наденька никогда не будет расти как другие дети.
    — У ребёнка детский церебральный паралич! — услышав в первый раз, даже растерялась Кашина.
   Прежде полагавшая, что дочкина проблемы от рождения совсем другого свойства, она верила в свои силы и в лучшее будущее дочери:
    — С годами все придёт в норму.
   Но медики, к сожалению, не ошибались. Да и как иначе, с их-то достаточно большим опытом, когда в промышленном микрорайоне, где дымили и день и ночь трубы химического предприятия, с каждым годом все больше и больше появлялись детей с подобным диагнозом.
    — Я тебе русским языком говорила, что нечего было после института к нам в гальванику идти! — не сдержавшись, однажды прямо высказала Ольге собственная мать.
   Но к той поре и сама молодая женщина стала ясно понимать и прежде лежавшую на поверхности истину. Да и обижаться на слова Любови Андреевны долго не пришлось.
   Вскоре беда, постигшая дочь, неизмеримые страдания внучки и постоянные огорчения от проделок мужа-выпивохи сказлось на общем состоянии женщины, и без того подорванного на вредном производстве.
   Она успела-таки выработать свой «горячий стаж» для преждевременного выхода на заслуженный отдых. Да только взамен ранней пенсии получила такой некрасивый букет профессиональных «болячек», что хоронить её пришлось совсем скоро после получения первой пенсии:
    — Когда моей дочке Наденьки не исполнилось и года, — уже без слёз, но будто с комом застрявшим в горле и мешавшим теперь говорить, поведала Ольга, заканчивая их бесхитростную семейную историю. – Мамы не стало.
   ...Хлопоты с похоронами, а потом женитьба отца на такой же как и он сам – пьянице молодухе, окончательно отрезали между Кашиными всякие их былые, и прежде не очень-то тесные, связи. Осталась мать-одиночка фактически в окружении лишь коллег по работе. Особенно, впрочем, не вникавших в то, куда спешит после смены внешне вполне состоявшаяся в качестве специалиста и руководителя Ольга Прокопьевна.
   В отличии от всего остального, на химическом комбинате у неё дела шли достаточно хорошо. Сумела и по служебной лестнице продвинуться выше прежнего, и дочку устроила в престижную клинику, где пытались новыми методиками лечить детей-церебральников.
    — Только вот сегодня, — как понял для себя Крылов из сбивчивого рассказа племянницы. — Прямо ей на работу позвонил лечащий врач Наденьки и на настоятельно просил приехать к дочери.
   Время для визита он назначил сам. Выбрав именно вечерний период, когда детей готовят ко сну и остальным не до того, кто к кому пришёл в гости. Как это было при появлении Нади Кашиной перед визитёрами.
   Увиденное в лечебном учреждении и так потрясло сердобольного Крылова до глубины души. Но особенно чуть не отнялся язык, когда Ольга, нежно поцеловав в лоб существо, утопавшее в кресле-каталке, обернулась к Крылову.
   Понимая при этом, что никто другой, кроем него, не видит слезы на её глазах, женщина произнесла:
    –Вот и наша Наденька! Будьте знакомы...
   Крылов сразу не нашёлся что ответить. Но это его невольное душевное замешательство длилось недолго — лишь мгновение. Сделав неловкий шаг вперед к коляске с маленьким инвалидом, бородач протянул девочке свою мозолистую, лопатообразную ладонь:
   – Действительно, внучка, пора нам познакомиться. Твой дедушка Кузьма!
   В ответ на своё предложение услышал он, однако, совсем не то, что можно было ожидать в подобной ситуации. Белокурая малютка с худым нескладным тельцем, утопавшем в больничной пижаме и голубыми выразимтельными глазами, лучившимися на бледном, не знашем солца лице ответила ему без ожидаемой радости:
    – Ты не мой дедушка! Мой дедушка совсем другой.
   Мгновение, последовавшее перед следующей фразой показалось взрослым вечностью, прежде чем снова из коляски не совсем складно прозвучало:
    – Только мой родной дедушка Прокопий меня совсем не любит! А вот кто ты на самом деле?
   Тут за крайне смутившегося Крылова горячо вступилась Ольга Прокопьевна. Как ни в чём не бывало улыбнувшись дочери, она объяснила ей своим ласковым и уже более весёлым чем прежде голосом суть всего только что с ними со всеми произошедшего:
    – Это, Наденька, тоже твой самый настоящий дедушка. Правда, другой. Не родной как Прокопий, но тоже не чужой – двоюродный...
    – А разве, мама, такие дедушки на свете бывают? – за её словами недоверчивым голоском последовало из коляски.
    – Почему нет, если я перед тобой стою собственной персоной! – включившись в их странный диалог, искренне заверил девочку Кузьма Андреевич. – Не сомневайся!
    – Уже и не сомневается! – в тон ему за Надю ответила Ольга Прокопьевна.
   Далее, в нескольких словах она рассказала удивлённой и одновременно обрадованной дочери о том, как совершенно случайно встретила сегодня Кузьму Андреевича. После чего просительно протянула к тому руку и снова получила из паспортной обложки заветную фотографию.
   Надя, пусть и с некоторым трудом, но смогла сама взять из рук матери старый пожелтевший снимок.
   И долго разглядывала его, веря и не веря в то, что большой страшный бородач когда-то мог быть таким маленьким сорванцом.
   Тогда как девчушка рядом с ним, улыбающаяся в объектив фотокамеры с шоколадной подарочной плиткой в руках:
     — Её собственная, уже уходящая из воспоминаний покойная бабушка.
   Эти минуты не пропали даром для лечущего врача. Пока девочка увлечённо, то и дело сравнивая мальчишку с новым дедушкой, рассматривала фотографию, медик подошёл к ним в своём белом накрахмаленном халате с вышитой надписью над карманом, гласившей, что доктора зовут Иваном Ивановичем Дорониным.
   Разговаривал он с матерью юной пациентки чуть в стороне о других участников встречи. И так, чтобы ничего не услышала ни только девочка, но и странный старик в старомодном одеянии явного провинциала.
   Однако и те несколько фраз, что были произнесены им в короткой беседе, совсем испортили настроение Кашиной. Попрощавшись с Дорониным, который с деловым видом откланялся и исчез в больничном коридоре, она поспешила вернуться обратно к дочери и дяде. Только улыбка уже не появлялась на расстроенном лице. Более того – заметно переменилось и настроение. Это особо подчеркнуло отсутствие прежней лёгкой иронии, вполне уместной, когда родные все ещё в пристальном молчании разглядывают друг друга.
    — Наденька, завтра тебя выписывают! — прикоснувшись сухими губами к щеке дочери, шепнула ей на ухо Кашина. — Вечером, вот так же как сегодня, заберу домой, едва все твои бумаги оформят!
    — Правда?! — веря и не веря услышанному, всё же несказанно обрадовался ребёнок.
   И тут же прежняя, и без того нервная улыбка вдруг пропала с её бледного личика:
    — А как же, мама, твоя новая большая работа?
   И тут глаза Нади вдруг – всё по-взрослому понимающе наполнились слезами.
    — Ничего, доченька, обязательно найдем другую и ещё лучше! — как могла успокоила её мать. — Зато теперь всегда будем вместе.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
   – Ну, вот, дядя, Вы знаете про нас с дочкой всё! – услышал Кузьма Андреевич, когда простившись с Надей, они вдвоем шли обратно к остановке маршрутного автобуса.
   Не дожидаясь ответной реплики от своего угрюмого спутника, Ольга Прокопьевна быстро переменила тему разговора, попытавшись отвлечь спутника от невесёлых мыслей:
    – Да что я только о себе.
   Она глянула в лицо бородача:
    – Расскажите, Кузьма Андреевич, как Вы? Чем заняты? Есть ли семья, дети?
   Тот взялся, было, отвечать обстоятельно и в деталях, однако уличный рассказ Крылова длился недолго. Понимая, что уже стало совсем поздно и обоим не для прогулок под Луной с подобными, далеко не  задушевные откровениями, Кашина пригласила дядю к себе в общежитие:
    – Напою замечательным индийским чаем из старых запасов, – радушно заявила она. – Кстати, так без помех и поговорим обо всем.
   Так они вновь оказались в бывшем рабочем общежитии химического комбината.
   На ужин хозяйка на скорую приготовила салат из свежих овощей, отыскавшихся в холодильнике. А еще порезала и выложили на тарелки сыр и колбасу, купленные в «Гастрономе» по дороге с больницы. Затем, к самому началу их невесёлого пиршества достала из шкафчика и поставила на стол небольшую стеклянную колбу с прозрачным содержимым:
    – Вам, мужчине, не грех выпить и за помин совестливой маминой души и за наше сегодняшнее знакомство. Да и мне не возбраняется!
   Чистейший спирт, вполне естественно оказавшийся в доме инженера-технолога, руководившего ныне целым производством на Химкомбинате, был не единственной приметой её практичного отношения к работе на столь крупном предприятии.
   Ещё до ужина Крылов, осматриваясь в маленькой комнатке общежития, успел разглядеть на книжной полке, рядом со снимками Нади и детскими сборниками сказок несколько серьезных ученых трудов. Как оказалось, интересовавших саму хозяйку, несмотря на давно законченный ею политехнический институт.
   Тогда как рядом с переплётами основательно зачитанных книг стояли и несколько цветных фотографий с необычным, экзотическими содержанием.
    – Это я в Индии, в командировке! – заметив неподдельный интерес гостя, объяснила, подошедшая их кухни с тарелками Кашина. – Запускали новую установку на тамошнем заводе в штате Уттар Прадеж.
   ...Вернулись они в разговоре к той поездке в чужедальнюю сторону чуть позже, уже во время ужина. Тогда, услышав все про то чем живет её родной дядя, Ольга призналась в главном сегодншнем разочаровании:
    – Мне в горздраве клятвенно обещали вновь выделить к новому учебному году для Наденьки путёвку в Центр-интернат для обучения детей с ограничеными физическими возможностями.
   Кашина, уже пережив основную горечь утраты от неожиданного заявления врача, теперь вспомнила об итогах их визита в больницу:
    – Как о вполне решённом деле, сожалеть о котором она просто не имеет права.
   И Крылов отчётливо понял истиную причину того душевного расстройства, которым завершился из совместный визит в больницу к Наде.
    – Путёвка считалась делом, вполне решённым и обеспечивавшим до будущего лета Наденьку уходом и крышей над головой, – не скрывала пропавших чаяний хозяйка. – Но сегодня доктор сказал, что места нам, дескать, в интернате на этот раз не нашлось.
   Она тоже пригубила, разлитой по рюмкам спирт, но в отличии от собеседника разбавив его в своём стакане водой из-под крана:
    – И в больнице больше держать не могут, как было прежде, велели забирать уже завтра дочку домой!
   Крылов вдруг отчётливо вспомнил о том, о чем спросила маму Наденька перед их недавним расставанием вприёмном холле специализированной детской больницы:
    – С какой это такой работой у тебя, дочка, из-за этого не получилось?
    – Да там, пустяки! – с явно наигранным желанием хоть как-то приглушить горечь потери, ответила племяница. — Предлагали мне ранее очень даже выгодный контракт на работу в Индии, который бы помог нам выбраться в нормальную квартиру из этой общаги. Но, видно, не судьба.
    – Как так? Почему не судьба? – возмутился Крылов. – Всё всегда можно исправить, если очень захотеть!
   – Всё, да не всё, – последовала решительная реплика человека, не желавшего более жаловаться на свою долю без реальных перспектив на лучшее.
   Затем, словно подводя итог и этой теме, глядя прямо в глаза, сидевшему напротив неё за кухонным столом старику, Кашина отчётливо произнесла:
    – Кому же тогда дочку оставить? Надеялась до нынешнего вечера на интернат, а теперь вот все планы пошли прахом. Буду отказыватьтся от загранпоездки.
    Дополнительное объяснение, услышенное Крыловым, было еще горше предыдущих слов:
   – За границей с больным ребенком работники никому и на дух не нужны. Да и у нас не намногим ситуация лучше...
   Уже заполночь откланялся неожиданный визитёр:
    — Пора идти. Завтра....
   Он глянул на часы:
    — Нет, уже сегодня рано вставать, готовить Беркута к скачкам.
   По своему мобильным телефону Ольга вызвали для вновьобретённого родственника такси и они расстались, друг с другом. Взяв слово,что ещё обязательно встретятся.
   Посмотрев в окно, как в желтую «Волгу» с шашечками усаживается её бородатый и такой непосредственно-простой дядя-конюх, Ольга резко – с чувством полной обречённости задернула штору. Поникнув плечами отошла от окна в глубину комнаты, щёлкнула выключателем, туша люстру под потолком и уткнувшись лицом в подушку на диване, беззвучно зарыдала.
   Явно пытаясь выплакать не только накопившуюся боль всего пережитого ранее, но ещё больше – не в силах спокойно вынести потерю последних своих надежд на лучшее будущее для себя и дочери.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Не смотря на вчерашний прямо-таки оглушительный успех, не самым лучшим образом начался для приезжих из предгорий новыё день. Самый важный, потому, был ознаменован главными скачками этого конноспортивного сезона. Ну, а первым из них в серьёзную стрессовую ситуацию попал, излишне застоявшийся в деннике, Беркут. Потому, что так и не дождался, как обычно – с восходом солнца своего конюха, как это было с другими лошадьми.
   Всех прочих скакунов уже успели не только накормить и напоить, но и вывести из конюшни в поддок для подготовки к старту, когда только загремела, открываясь, задвижка и на дверях его стойла. Однако радость жеребца оказалась совсем недолгой. Появился в проеме совсем не бородатый и кряжистый Кузьма Андреевич, а его противоположность — крайне худой и низкорослый жокей Сажин.
   Только сейчас тот сам на себя не походил.
   С прямо-таки мистическим выражением ужаса на своём, бледном как мел, лице он разглядывал Беркута, беспокойно топтавшего на полу остатки вчерашнего сена.
    – Почему наш жеребец всё ещё не готов к первой выездке? – что есть мочи возмущённо закричеал жокей. – Где старший конюх?
   Недовольный удар Беркутом коваными копытами в стену, сотряснувший её почти рядом с появившимся человеком, дополнил общую картину грядущего провала. Обида, пережитоя в тот момент, когда других скакунов уже вовсю обихаживали, а про него забыли, довела Беркута до того, что он не только едва не лягнул Сажина, но и совершенно не захотел приходить в «боевую форму», необходимую для скачек даже после того, как другие занялись уходом за дончаком.
   Ещё довольно много времени ушло на то, чтобы успокоить его горстью пиленого сахара-рафинада. Но и под седлом, надетом на паддоке гораздо позже других коней, Беркут всё равно был совсем не тем, как накануне, когда играючи выиграл предыдущую скачку на свои коронные три тысячи метров.
   Да и сам старт на три километра главная надежда Предгорного племенного конезавода принял с явным запозданием. И уже на самой дистанции тоже не только не угнался за новым лидером, но и совсем отстал на первом же повороте.
   Особенно худо пришлось предгорцам, переживавшим за бровкой скаковой дорожки ход борьбы, когда их скакун всё отставал и отставал, пока ни пришел к финишу лишь в числе последних участников решающего заезда за «Кубок сезона». Где встречен был вместе с жокеем насмешливым улюлюканьем трибун.
   Илья Сажин чуть ли не рыдал от злой досады, глядя на тех, кто вместо него принимал, явно, положенные ему, но доставшиеся другому поздравления с победой.
   Однако, больше других, от злости выходил в эти минуты из себя директор Предгорного конезавода Лисовец. Он прямо-таки взбеленился, когда ему на глаза попал наконец-то появившийся на месте скачек провинившийся старший конюх.
   С забинтованной наподобии чалмы головой и отчётливыми следами свежих кровоподтёков на лице, тот был доставлен прямо на иподром сотрудниками милиции, где встретил, однако, далеко не самый лучший в своей жизни приём земляков.
   Директор при виде Крылова разразился такой гневной отповедью, что провинившийся долго не мог и слова вставить в своё оправдание. Пришлось это делать за него сотруднику райотдела милиции, на территории которого, накануне ночью случилось происшествие, захватившее в свою орбиту сразу несколько человек и две машины.
   Сам Крылов, понимая, как своим роковым опозданием к началу скачек сильно и непоправимо подвел собственное предприятие, тем не менее ни в чём не раскаивался.
    – Спорт есть спорт с его победами и поражениями, – подумал он, выслушивая то, что говорили в тот момент по поводу ночной заварухи. – Тогда как честь всего одна на целую жизнь и её нужно отстаивать всеми доступными средствами.
   Даже теперь, после полученного строгого разноса, учененного ему Лицовцом, он не стал бы действовать иначе:
    – Снова окажтсь он в салоне «Волги», протараненной ночью иномаркой.
   ...Случилось это прямо перед светофором, на котором, буквально за мгновение до грядущей аварии, зажглась указательная «стрелка». Это она своим появлением в обязательном порядке заставила внимательного и не словоохотливого таксиста сначала плавно притормозить, а потом и вовсе остановиться.
   Однако совершенно обездвижимой машине довелось в таком состоянии пробыть лишь секунду-другую. На третью секунду в её задний бампер – под визг тормозов и со страшным скрежетом мнущегося металла врезалась черная «Тойота».
   Водитель тоё – второй машины, судя по всему, разогнавшись по пустынной в ночной час улице, не справился с управлением и «затормозил» уже о «корму» такси, случайно оказавшегося на столь неудачном для обеих машин месте.
   При этом лихач, допустивший столкновение транспортных средств, был в салоне своей дорогой иномарки не один. Вместе с ним из «Тойоты» на мостовую, сжимая бейсбольные биты в руках, выбрались трое таких же здоровяков как и горе-водитель. Все вместе, не говоря никаких иных слов кроме яростных проклятий, она принялись за водителя, поврежденной «Волги».
   Вытащив его с шофёрского сидения, незнакомцы стали жестоко избивать жертву, заводя себя гневными криками, из которых случайный пассажир узнал о том, что невиновный ни в чём таксист:
    — Серьёзно попал на большие деньги и теперь всю жизнь до гроба будет работать на одни только таблетки и выплату долга за ремонт иномарки..
   Видевший все воочию Крылов был, однако, совершенно иного мнения чем лихач и его приятели-дебоширы. Выбравшись из разбитой машины, он сначала попытался просто на словах успокоить драчунов, призвать их к благоразумию! Но и сам вдруг получил нагоняй. Ему отвесили сначала серьезную зуботычину, а потом последовал и резкий удар дубинкой по голове, нанесённый ему одним из хулиганов.
   Лишь после этого всё стало ясно. Таёжник понял, что одними увещеваниями нечего в данной ситуации не решить, и следует всерьёз постоять за себя, иначе могло быть только хуже!
   И тогда Кузьма Андреевич сжал свои пудовые кулаки.
   .Все годы сиротского неприкаянного отрочества, проведенного им в детском доме, а потом и взросления в заводском профессиональном училище, скрасили для Кузьмы Крылова исключительно занятия спортом. И вот теперь былые, изрядно подзабытые к старости, боксерские навыки всё же пришлись ему как нельзя более кстати.
   Уклонившись от нового, адресованного ему удара знакомой дубинкой, нацеленной уже прямо в лицо, Крылов удачно присел перед нападавшим и не стал медлить с выдачей сдачи. Резко выпримляясь на ногах, в ответ так двинул в челюсть здоровяку с дубинкой, что тот лишь охнул и ничком как сноп свалился прямо на асфальт перед бородачом.
   Не меньше досталось и ещё одному, попытавшемуся прийти на выручку к сообщнику. Зато двое остальных, вовремя оценив ситуацию, складывающуюся не в их пользу, сумели уберечься от разошедшегося не на шутку, пассажира такси. Да и то лишь тем, что бросились бежать, оставив на месте побоища и оглушённого ими таксиста у раскрытой дверцы желтой «Волги», и своих избитых приятелей, которые были не в силах присоедениться к остальным из «Тойоты» и лишь корчившихся у ног возбужденного дракой таёжника.
    – Нужно бы сообщить куда следует! «Скорую помощь» вызвать, милицию! – заботливо подумал Крылов о раненом таксисте, и с серьёзной неприязнью о тех, кто сотворил сводителем жёлтой «Волги» такое безобразие.
   Но самому делать звонки по тревожным адресам ему не пришлось. Недавние беглецы вскоре вернулись сами. И не одни, а с нарядом милиции «автопатруля», которому ещё по дороге к месту происшествия парочка из «Тойоты» во всех красках поведала о нападении на них жестокого неизвестного.
   Задержание подозреваемого произошло молниеносно.
   И как ни пытался прямо на месте оправдаться пассажир разбитого в ДТП такси, пришлось ему-таки переночевать в изоляторе временного содержания. Тем более, что от него, как выяснилось, пахло алкоголем и он вполне походил на инициатора драки, обернувшейся увечием для нескольких граждан, в ней постравших.
   Но, на его счастье, перекресток был оборудован не только светофором, но ещё и камерой видеонаблюдения.
    – После изучения ночной записи все стало предельно ясно! – прямо в лицо директора Предгорного конезавода официально заявил капитан милиции, сопроводивший на место скачек, опоздавшего туда, старшего конюха.
   И еще он попутно объяснил и Крылову и остальным про отсутствие возможных последствий ночного происшествия:
    – Заявление писать никто не стал. Обошлось примирением сторон. Как оказавшегося в больнице тасиста, так и ехавших в иномарке.
   Но для провинившегося пожилого коневода из Предгорного племзавода ночной инцидент, как оказалось,не исчерпался сам собой после всё ставящего на свои места сообщения представителей правоохранительных органов.
   А лишь набрал куда как большие обороты.
    – Я тебе еще вчера вечером строго-настрого не велел никуда отлучаться, – в предельно жесткой форме заявил ему Лисовец. – Кто тебя, беса старого, погнал в город из гостиницы при ипподроме?
   Слушая несправедливые, на его взгляд упрёки, Крылов продолжал молчать, не в силах начать перерекания по вполне очевидному делу, в котором виноватым себя не считал ни в малейшей степени!
   И это не укрылось от, без того крайне раздосадованного случившимся поражением в скачках, директора Лисовца.
   Не желая болше дискутировать по вполне очевидному вопросу, он лишь махнул рукой указывая на завершенность всего состоявшегося сейчас разбирательства:
    – Считай, Кузьма Андреевич, себя уволенным за умышленное неисполнение распоряжения руководства!
   В тот день было ещё несколько заездов других жеребцов, в том числе и с участием питомцев  Предгорного конезавода. Но к скакунам Крылова уже не допустил новый старший конюх Павел Сухарев, временно произведенный в должность самим директором из прежнего подчиненного Кузьмы Андреевича.
    – Отезжаем домой завтра, ещё  по утреннему холодку! – в свою очередь совсем не примирительно заявил уволенному Юрий Васильевич. – На этот раз только не опоздай! А то уедем без тебя...
   Целый день бесцельно бродил по городу, обиженный до глубины души несправедливым к нему отношением Кузьма Андреевич.
   Саднила у него на сердце и собственная вина в том, что случилось во время скачек, куда, действительно, мог бы добраться и без приключений:
    – Соберись из гостей пораньше, а не засидись у племянницы с разговорами до самой полуночи.
   Рана на седой голове, полученная от ночного удара деревянной дубинкой к тому времени уже не так как прежде давала о себе знать. Хотя и болела, но перестала кровоточить. Потому бородач вскоре после того как ушёл с ипподрома, избавился от повязки, бросив заскорузглые бинты в ближайшую урну для мусора.
   Однако остальные следы побоев, особенно на лице заставляли его невольно прятать глаза от встетившихся прохожих. Пришел он в себя окончательно – передумав обо всем, случившемся в его жизни, уже только на другом конце города и оказавшись, совершенно неожиданно для себя, перед знакомым по вчерашнему пребыванию в нём, бывшем рабочим общежитием химического комбината.
   Но если само возвращение всё же было лишь случайностью, то следующий шаг визитёра оказался судьбоносным не только для его одного. Пока же отдыхая после долгого пути, он просто присел на скамейку перед высоким крыльцом у входа в здание.
   Прошло довольно много времени, когда к сидевшему на скамье с опущенной кудлатой головой бывшему конюху подошла Ольга Кашина, котившая прямо перед собой инвалидную коляску с больной дочерью.
    – Дядя Кузьма, что с Вами случилось? – с нескрываемым удивлением и тревогой воскликнула женщина.
   Да и что было ей сказать в такой ситуации, когда столь явными оставались следы недавней драки. Особенно выделялись кровоподтёки. Основательно припухшие, места ушибов были заметны даже на обветренном и загорелом лице Крылова.
    Старик откликнулся достаточно бодро. Вскочил на ноги так, как будто ничего и не было серьезного:
    – Да пустяки, споткнулся, упал и вот – пожалуйста!
   После чего еще и успокоил, как сумел девочку, успевшую испугаться не на шутку от его теперешнего вида:
    — Не бойся, Надюша, совсем скоро всё у меня само пройдет!
   Ответив на вопрос племянницы, он осанисто поздоровался за ручку с Надей, совсем как с большой. Затем повернулся к Ольге Прокопьевне и заявил на одном выдохе то, к чему вела их судьба и о чём столь много передумал во время своего сегодняшнего хождения по Новосибирску:
    – Собирай, Олюшка, дочку. Вези ко мне в деревню. Пусть со мной поживет, пока ты в своей Индии все что нужно не переделаешь.
   От его слов Кашина даже замерла, не решаясь поверить в только что услышанное.
    — Истинно так! — тем временем подтвердил старик, от которого не ускользнули сомнения, проявившиеся на лице молодой женщины.
   С видом уже принятого решения, Кузьма Андреевич пригладил своей шершавой широкой ладонью размётанные ветерком, льняные волосы на голове девочки:
   У нас тебе будет хорошо, не сомневайся!
    Но и эти его слова не сразу нашли нужный отклик у девочки. Не просто до крайности удивленной всем услышанным, но и не меньше собственной мамы поражённой такой перспективой – оказаться в дремучей местности, за сотни километров от её любимого Новосибирска.
   Между тем бородач продолжал и дальше удивлять их новостями, за последние несколько часов тоже случившимися в его судьбе:
    — Теперь, девчата, я полный пенсионер и времени у меня будет сколько угодно на то, чтобы присмотреть вместе с бабушкой за нашей новой внучкой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Путь из Новосибирска до поселка Предгорного вылился для Нади Кашиной в одно долгое расстование с матерью. Потому, что и в поезде, и на перроне станции, в ожидании автобуса, следовавшего до отдаленного населенного пункта, Ольга Прокопьевна не уставала делиться общими планами.
   И всему этому – слово в слово верила сама, вместе с дочерью:
    – Как заживут они после выполнения ею выгодной работы и довольно скорого вовращения из Индии!
   Уверенности придавали большие возможности, которые сулили ей условия контракта, подписанного Кашиной накануне с представителем крупной компании из западной области Браджадет:
    – Этой загадочной страны, где сказки рождаются прямо на глазах.
   В том числе и для них самих, прежде уже успевших и горько разочароваться в своих мечтах, казавшихся совершенно несбыточными и воспрянуть опять духом – после новой встречи с неожиданным родственником.
    – Купим, Надя, мы с тобой большую квартиру, – вслух мечтала Ольга Прокопьевна. – Где у тебя будет даже свой собственный тренировочный зал для лечебной физкультуры.
   Увлечённая речью матери, Надя слушала обращённые к ней слова, затаив дыхание и не смея шелохнуться на своём стареньком кресле на велосипедных колёсах.
   – Купим компьютер, станешь общаться со всем миром, – украдкой смахнув набежавшую на глаза слезу, говорила и говорила женщина, старавшаяся при этом сама себя оправдать за вынужденную долгую разлуку с дочерью- инвалидом:
   — Всего каких-то там лишь три года пройдёт и мы опять будем вместе!
   Только всему имеющему начало, приходит конец. Выговорившись, Ольга Прокопьевна поцеловала Надю в бледный лобик, озадаченный мыслью:
    — Как-то встретит на новм месте странный и вечно хмурый, неулыбчтвый бородач, назвавшийся двоюродным дедушкой.
   К тому времи стало не до разговоров.
   Совсем немного «прихватив» ко времени отправления, указанном на выгоревшем щите «Расписания движения автобусов», к перрону подошел первый утренний рейсовый «ПАЗ». Пришлось в автобусе замолчать, потому, что уже было уже не до столь откровенных обсуждений будущего.
   Тем временем обстоятельства складывались пока не в их с Надей пользу. Уже из-за того, что в салоне набилось пассажиров сверхположенного. И кое-кто из них не утерпел от едких высказываний.
    — И так на головах стоим, а тут ещё, нате вам, пришлось устравать на задней площадке инвалидную коляску! — то и дело пришлось выслушивать матери с дочерью-инвалидом крайне недовольные возгласы многих попутчиков. Среди них были и такие, кто вместе с ними тоже спешил в посёлок погостить, и тамошних жители, возвращавшиеся из города с покупками.
   А ещё, весь неблизкиё путь от станции до отдалённого посёлка пришлось Ольге Прокопьевне вместе с дочерью забыть про намеченное ранее знакомство с открывавшимися сейчас за окнами «ПАЗика» достопримечательностями. Потому что следовало постигать на самих себе не простой местный транспортный колорит.
   Стоя рядом с дочерью, Кашина старалась и сама надежнее держаться на ногах при каждой дорожной выбоине, отдававшейся сильной тряской, и оберегала дочь от неприятных дорожных сюрпризов, сменявших друг друга как на плохой киноленте. Однако, как ни сложно было самой, она всё же умудрялась сохранять в относительном покое  скрипучую старенькую инвалидную коляску, готовую вот-вот совсем развалиться от неведанных прежде перегрузок.
   И всё же «испытательный» заезд по сельским ухабам подошёл к концу. Сменившись новой проблемой на конечной остановке. Потому, что в поселке, куда добрались уже ближе к полудню, приезжих «с бухты-барахты» горожан Кашиных никто не ждал.
    Да иначе просто и быть не могло.
   Ведь, собиралась сюда из своего Новосибирска, Ольга Прокопьевна сама не стала давать предварительную телеграмму Крыловым о скором их приезде. И не оттого, что не хотела лишний раз баспокоить, так неожиданно отыскавшихся, родственников.
   Теперь, после того как ею был подписан долгожданный контракт и оформлены все необходимые выездные документы вплоть до загранпаспорта и «рабочей визы», мать-одиночка побоялась возможного отказа в исполнении обещанного.
    – Мало ли что старик в сердцах соизволил пообещать, – всё чаще мелькало в воспаленном воображении женщины. – Вдруг теперь раздумал? А об этом совсем не проще сказать с глазу на глаз, чем в ответной – «отказной телеграмме».
   Но, как ни терзалась Кашина подобными сомнениями, вышло все наоборот.
   Ещё только только добираясь со своими пожитками по длинной улице до посёлка до нужного дома, указанного им прохожими, городские приезжие испытали настоящий шок, когда им навстречу из ладного, выкрашеного в ярко-синий цвет палисадника, вдруг высыпала целая толпа народа.
   Как оказалось, уже извещенного теми же, кто только что показывал дорогу женщине с девочкой на коляске. Тогда как сами приезжие богнавших их попутчиков в поездке со станции особо не разглядывали, будучи занятыми преодолением гравийной дороги.
   Зато другие пассажиры городского автобуса, опередив незнакомок, успели зайти в дом Крыловых, где хотя и ждали новых гостей, но и уже приехавших накануне привечали с полным радушием.
   Так все и высыпали со двора вселой гурьбой – хозяева и гости, чтобы встретить родню, так долго розыскиваемую главой их семейства.
   Непосредственное знакомство могло затянуться довольно на долго, если бы не хлопотавшая хозяйка — Галина Ивановна Крылова. Она прекратила галдёж, случившийся во дворе, куда вошла племянница с дочерью, сидящей в инвалидной коляске.
    — Будет вам! Ещё успеете наговориться! — строго заявила женщина. — Пусть хотя бы немного отдохнут с дороги.
   После чего столь же уверенно и обстоятельно, невольно показывая собственную руководящую роль в большом семействе, помогла разобраться: и с вещами вновь приехавших, и с первоочередными их заботами.
   Хозяйка сначала определила их в специально отведеной комнате – самой светлой своего добротного, вкусно пахнущего сейчас пирогами, пятистенка. Чем очень порадовала горожанок. Да и как иначе. Двумя широкими окнами их новое жилище выходило прямо на палисадник и на калитку, ведущую с улицы на подворье. Потому непосредственно из комнаты открывался живописный вид и на соседние строения, и на чернеющую за поворотом улицы кромку тайги, подступавшей здесь прямо к посёлку.
   Но долго любоваться открывающимся из окон пейзажем не пришлось, потому, что снова побеспокоила хлопотливая Галина Ивановна. Как оказалось, она сумела организовать всё до мелочей в быте новых приезжих.
   Появившись у них в комнате уже со стопкой чистых полотенец, Крылова отправила племянницу с дочерью в баню, к тому времени уже курившуюся дымком сразу перед огородными грядками.
   Загодя протопленная для других, чисто хозяйственных целей, банька очень пригодилась сейчас Кашиным для того, чтобы привести себя в доброе настроение после долгого пути из Новосибирска до Предгорного.
   В связи с этим знакомились более подробно и обстоятельно немного погодя – после возвращения Ольги Прокопьевеы с Надей. А происходило на обширной прохладной веранде, где расселись весёлой, гомонящейся компанией за обильно накрытым обеденныым столом.
   За ним по случаю приезда дорогих гостей восседали у родителй не только живущие по-соседству младший сын Василий с женой Ларисой и своими близнецами Леной и Алешкой — одногодниками Наденьки Кашиной, но была и еще одна семейная пара Крыловых-младших, в аккурат за день до этого приехавшая в гости к родителям из Сакт-Петербурга.
   Это был старший сын Артём, занимавшийся тем, что преподавал в академии, где ему поручили курс ваяния. Из-за постоянной загруженности он не часто мог, вот как этим летом, просто вырваться на природу, а не на пленер в сопровождении студентов
    Зато уж когда получалось навестить стариков-родителей, свой визит превращал в настоящий праздник с подарками для ребятни и множеством сувениров для взрослой родни и просто земляков-таёжников.
   У них с супругой Инной — программистом того же учебного заведения, своих детей, к сожалению, не было, поэтому всю нерастраченную любовь, которую прежде без остатка адресовали родным близнецам-племяшам, теперь поделили и ещё на двух родственниц — двоюродную сестру с дочерью.
   Для них тоже нашлись и сувениры из Северной Пальмиры. Но особенно пришёлся по сердцу Кашиным почти часовой сеанс позирования перед мольбертом Артёма, пока тот рисовал их портреты для семейной галерие, представленной на стенах буквально всех помещений отчего дома.
   Потом был костёр во дворе с пахучим шашлыком и пением под гармонь, меха которой ладно и мастеровито растягивал Кузьма Андреевич, научившийся этому еще в пору своего босоногого детства.
   У современных огольцов пристрастия оказались другими. Их больше интересовали новые мультики, привезённые ленинградскими гостями. Потому прямо с улицы, сильно пропахшие дымком, они снова вернулись в избу к телевизору, чтобы похвастаться сестрёнке своими новыми сокровищами.
   Полная счастья, засыпала Надя на новом месте.
    – Оказывается, на самом деле совсем уж не таким дремучим «медвежьим уголком», был посёлок Предгорный, – как думалось ей вначале.
   Зато утро не обошлось без слез.
   Пришлось Наде прощаться с матерью, заторопившейся обратно в Новосибирск, где, по её словам, ещё оставалось немало нерешённых дел, закончить которые требовалось до отлёта в далёкую Индию.
   Как водится, присели на дорожку. Затем уезжавшей помогли вынести из дома сумки с многочисленными гостинцами. Благо, что в руках ничего нести Ольге больше не пришлось, как не нужно было и трястись по разбитой дороге в маршрутном автобусе. Её прямо до станции на своей легковой машине отвез Василий Крылов.
   Вообще-то после университета он работал преподавателем информатики в поселковой средней школе, но знал толк и в автоделе, что не ускользнуло от внимания пассажирки. Потому, что его, пусть и далеко не новая «Нива» так лихо бежала по пути в город, минуя неровности дорожного покрытия, что Ольга совсем забыла про свои вчерашние дорожные испытания.
    – Так, говоришь, Ольга Прокопьевна, что ещё в больнице Надя успела пройти полную программу начальной школы? – продолжил водитель, начтый ещё вчера разговор о судьбе племянницы, чем снова вернул Кашину к прежней её заботе
   И она не стала ничего скрывать, заодно повинившись в ошибке, допущенной ими с дочерью по незнанию:
    – В том-то и дело, явно не подумав о возможных последствиях такого шага, поторопились мы с ней согласиться сдавать экзамены раньше времени.
   Педагога заинтересовали такие странные сетования на успешное прохождение девочкой учебной программы:
    – Это почему же?
   Он даже на мгновение отвлёкся от набегавшей под колёса дороги, бросив искоса изумлённый взгляд на сидевшую рядом Кашину. Ей же было понятно такое неподдельное любопытство. Ведь, ещё весной сама бы не подумала о том, что станет желеть время, что потеряли с дочерью над учебниками и тетрадями:
    – Но что сделано-то – то сделано и назад ничего не воротишь.
   Как выяснил Василий Кузьмич, внимательно выслушавший свою рассажирку, опережение племянницей учебной программы обернулось не только табелем с отличными оценками, но и дополнительными проблемами.
   – Начальную школу Надя успешно закончила, и теперь пришлось срочно освобождать место в клинике, где занимаются лишь до пятого класса, – посетовала она водителю. – Совсем уже, было, руки опустила. Не знала, что делать, кабы не Кузьма Андреевич с его предложением.
   Ненадолго в машине наступила тишина. Если не считать ровной работы хорошо отрегулированного двигателя и мерного шороха гравия, так и разлетавшегося по сторонам дороги из-под колес «Нивы».
    – Все правильно получилось, – с доброй улыбкой развеял все сомнения пассажирки её двоюродный брат. – К кому же теперь и отцу будет чем заняться, а это оченеь важно, чтобы отвлекся от потерянной работы.
   Больше они к этой теме не возвращались. Нашли для обсуждения немало другого – весёлого, случившегося в посёлке, чтобы лишний раз не вспоминать о произошедшем с Крыловым-старшим во время его последней и такой незадачливой поездки на конноспортивные скачки в областной центр.
   Ведь все уже воспринимали случившееся там с особым чувством:
   Сама судьба словно все расставила всё по своим законным местам.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   На Предгорном племенном конезаводе неожиданное известие об увольнении старшего конюха Крылова в коллективе восприняли далеко не однозначно. Те, кто не представлял себе жизни хозяйства без его старожила, даже не поверили первым слухам, сочтя их за неудачный розыгрыш.
   Но нашлись и недовольные прежней строгостью Крылова и даже некоторой придирчивости к их работе, прежде предъявленными Кузьмой Андреевичем.
   Потому расставание отставного старшего конюха с должностью происходило и при нескрываемом сочувствии одних, и под злорадные ухмылки других, желавших для себя перемен по их собственному образу и подобию.
   Директор, после грубого разговора с Крыловым на новосибирском ипподроме сам больше ни разу не возвращался к этой теме. Он давно считал вопрос решёным окончательно и бесповоротно. Ещё приняв от провинившегося старшего конюха заявление об увольнении. Что и имело место сразу после провальной скачки на областной «Гран-При» среди чистокровных жеребцов-четырехлеток донской породы.
   Всё остальное должно было пройти, да и проходило естественным путём «сдачи-приёмки» материальных ценностей, числившихся на балансе уволеного коневода.
   Лишь в одном, к явному неудовольствию самого Кузьмы Андреевича, вдруг возникла проблема:
    — С расчетом его, как отствавного смотрителя за лошадьми.
   Выплачтвать деньги ему не спешили. И это при том, что сумма накопилась для него не очень-то и большая. Хотя вместе с надбавкой, полагавшейся уволенному по выслуге за все годы его работы, следовала и зарплата за последние месяцы. Однако и этот долг – не ахти какой значительный повис в воздухе. Потому, что средств свободных просто не было в кассе предприятия, откуда Лисовец накануне забрал всю наличность в виде беспроцентного займа, приобретая для себя новенький джип.
   И он же – директор нашёл иное, весьма своеобразное решение в этой ситуации.
    – Пока, пусть Крылов поработает ещё на прежней должности, – строго велел Юрий Валентинович своему главному заместителю, должность которого исполнял одновременно и зоотехник по племенной работе Лопягин. — Полагается ещё и прежние дела не наскоком, не наспех, а как следует сдать.
   Сафрон Иванович, несмотря на свои давние приятельские отношения с увольняемым, буквально воспринял эти слова шефа и не позволил Кузьме Андреевичу считать себя человеком вольным от всяких обязательств:
    — Исполняй должность как прежде, до особого распоряжения!
   Даже приезд множества гостей к Крыловым из далека не стал поводом для компенсации ему изрядного количества накопившихся отгулов. Днем Крылов лишь на час-другой вырывался домой, чтобы побыть с сыновьями, да внуками, после чего спешил обратно. И так «зарапортовался», что не сумел даже лично проводить племянницу, доверив это своему младшему сыну.
   Затем, словно и не был он уже давным-давно «отставной козы барабанщиком», как назвал его в сердцах ушедший в запой после провала на скачках жокей Илья Сажин, проштрафившийся вернулся к своим основным обязанностям. Причём и в хозяйственной части, но и по уходу за поголовьем. Что, впрочем, его самого не очень-то обременяло. Потому, что и прежде одним из самых любимых занятий Крылова была именно отправка табуна гривастых подопечных в ночное. Когда на выпасах, сидя у костерка или просто при свете луны, часами мог наблюдать за жизнью табуна, в котором не было у него особых любимчиков. И всё же, буквально к каждой лошади их конезавода ветеран все годы своей здешней работы относился с настоящей любовью, считая чуть ли не за свою собственность.
   Иначе стало после объявленного, хотя и не свершившегося в реальности увольнения. Теперь он гнал табун на луга с чувством постоянного, все никак не кончившегося прощания с главным делом своей жизни. Хотя, разумеетя, без перспектив на выгодное трудоустройство пенисонер Крылов не остался. Знал куда и в дальнейшем приложить свой немалый жизненный опыт.
   Не забыл Кузьма Андреевич о том, как давным-давно звали его к себе фермеры-пасечники, устроившие стационарную пасеку на изрядном расстоянии от поселка. Только прежде все отказывался. Находя при этом самые различные причины не обижать своим «нет» приятелей.
   Зато после того, как прослышали о его грядущем увольнении, снова обратились к Крылову с выгодным предложением – взяться за охрану их общественной пасеки. Только и теперь не надумал он пока менять прежнее своё решение. Связал отказ с приездом внучатой племяницы-инвалида, требовашей постоянного внимания и самого тщательного ухода.
    Вот об этом – предстоящем разговоре с пасечниками и размышлял Кузьма Андреевич качаясь в седле Беркута, когда направил скачущую галопом лаву табуна по привычному пути за поселок.
   Впереди была река – не очень широкая, зато исключительно чистая и всегда холодная горная Хайрюзовка, где на пологом берегу, начинавшемуся сразу после мостовой переправы обычно устравался для табуна водопой.
    – Там следует быть осторожнее, особенно на узком мосту через речку! – как всегда дал Крылов строгий наказ своиму помощнику, перенимавшему дела, разбитному конюху Павлу Сухареву. – Присмотри внимательнее за мостом.
   Только на их общую беду, отмахнулся Пашка от наказа своего «без пяти минут бывшего» начальника. Не поскакал, как ему было велено вперед – через мост, чтобы оставновить возможный встречный транспорт. И беда не заставила себя долго ждать.
   Из-за кустов краснотала, густой высокой стеной ограждавших поворот к мосту со стороны городской дороги, на полном ходу вдруг выскочил резвый, сверкающий лаком и хромированными деталями новенький внедорожник «Сурф».
   В тот момент табун лошадей, только ещё заполнивший самое узкое место – «горло» моста, оказался естественной преградой мчащемуся автомобилю. И объезд лошадей сулил обернуться неминуемым падением иномарки с подъездного откоса в реку.
   Сидевший за рулём «Сурфа» хотя и резко затормозил, но всё же направил внедорожник не в сторону губительного обрыва к воде, а прямо на разгоряченную массу скакунов, сметя при этом нескольких животных с моста прямо в воду.
   Для большинства лошадей, на их счастье, всё обошлось более-менее благополучно, и они не особо пострадали после вынужденного прыжка в речную сиремнину с двухметровой высоты.
   Но оказалась и одна серьёзно покалеченная. Причём, так сильно, что, по едкому замечанию Сухарева, за неё и в базарный день не стали бы теперь давать ломаной полушки.
   Этой лошадью, попавших под прямой удар бампером внедорожника была жеребая кобылица Терцина, так оставшаяся бессильно барахтаться в потоке воды, когда другие, отряхивая с себя воду, уже выбирались на берег.
   Качалась кабыла на быстром течении, готовая утонуть, пока её оттуда не выволокли на своих руках Крылов с Сухаревым. Но ещё прежде чем бросится на помощь утопавшей Терцине, оба успели заметить как из кабины «Сурфа» вышел, очень бледный от пережитого только что страха, несовершеннолетний оболтус Глеб – единственный сын директора их конезавода.
   Убедившись в том, что сама машина почти не пострадала, отделавшись лишь незначительными вмятинами на капоте от копыт и следами конской крови на причудливо изогнутых трубах «кенгурятника» перед решёткой радиатора, подросток несколько для себя успокоился.
   Отойдя от машины так, чтобы его от реки его не видели невольные свидетели произошедшего, он достал из кармана джинсовой курточки мобильный телефон, набрал номер и заявил отцу обиженно-слезливым голосом.
    — Папа, приезжай скорее к мосту! Посмотри, что здесь твои недотёпы конюхи наделали!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   ...Тот роковой день закончился для Крылова крайне поздним возвращением домой, хотя его на ночлег и не ждали, полагая, что он отправился с табуном в ночное. Потому супруга очень удивилась, когда уже под покровом кромешной темноты Кузьма Андреевич вдруг подъехал к их подворью на конезаводском грузовике, оборудованном прицепной системой с трейлером для перевоза лошадей.
   Сердце Галины Ивановны прямо захолонуло, едва увидела она в окно спешащего от машины мужа. В тот момент она стояла у самого подоконника и калитка была видна как на ладони. Откуда ожидалось возвращения из гостей старшего сына.
   Коротая время, она перед этим разговаривала о занятных бытовых мелочах с внучатой племянницей, как обычно с наслаждением вдыхавшей таёжную прохладу, доносившейся из распахнутых створок рамы.
   Туда к окну, как обычно, Надя подкатилась прямо на на своём инвалидном кресле и с этого «наблюдательного пункта» тоже видела всё совершенно отчётливо. В том числе и Кузьму Андреевича, выскочившего из кабины грузовика.
   Обычно дедушка приветствовал её своеё неизменной широкой улыбкой из-под седых усов. Только почему-то теперь изменил правилу. С улицы Кузьма Андреевич не только не перекинулся приветствием с юной гостьей, но и не стал разговаривать с супругой так, чтобы их могли слышать другие. Сначала он торопливо поднялся на высокое крыльцо, откуда лично вызвал Галину Ивановну к машине и только там вкратце объяснил случившееся.
   После чего, перекинувшись несколькими короткими но ёмкими фразами по поводу того, что собирается сейчас делать, бородач снова забрался в кабину к водителю:
    – Поезжай, потихоньку, Володя, да помни, что не дрова везёшь!
   Сидевший за рулём их первоклассный шофёр Жилов на ворчливую стариковскую реплику нисколько не обиделся. Но и не спустил незаслуженной критики. Как обычно – рассудительно заметил в ответ:
    – Никогда еще, Кузьма Андреевич, тебя не подводил и теперь можешь на меня надеяться как на себя самого!
   После этого взялся за рычаг переключения скоростей.
   Протяжно гуднув на прощание, машина тронулась вперёд, откуда ещё светила с дороги яркими подфарниками лишь до ближайшего поворорота. После чего словно расстаяла в еще более сгустившейся после этого темноте.
   Надя, молча наблюдавшая в распахнутое окно за сценой общения стариков, так и оставалась в своей коляске у подоконника, пока заплаканная бабушка не вернулась к ней с улицы, плотно закрыв за собой калитку.
    – Что случилось, баба Галя? – участливо спросила у неё, тоже почувствовавшая неладное, девочка.
    – Ничего страшного! – ответила та, утерев неожиданно накатившие на глаза слёзы краем цветастого передника.
   После чего и сама пришла в порядок, и успокоила внучатую племянницу:
 – Всё обойдётся, Надюша, вот разве что ужинать всё равно сегодня будем с тобой вдвоём, без нашего дедушки.
    – А когда он вернётся?
    – Даже и не знаю, внученька, как Бог позволит.
   На утро старик не приехал. Не было его и к вечеру. Потом же всем вообще стало ясно, что дела задержат его в отлучке надолго.
   Дни потянулись за днями, наполненными с утра до вечера самыми обычными деревенскими заботами. Но девочке, хотя и без того окружённой ревностным вниманием родни, всё же не хватало общения и со старым ворчиливым Кузьмой Андреевичем.
   Теперь из дома и обратно коляску с больной внучатой племяницей Галина Ивановна закатывала самы, без прежней помощи отсутствовавшего мужа. Благо, что об удобстве успели позаботиться в их семье заранее. И потому делала она это не особо натруждаясь как в первое время.
   Теперь не нужно было с трудом преодолевать с коляской крутые ступеньки высокого крыльца, когда можно было просто закатывать Надю по пологому и крайне удобному пандусу. Который сбили из толстых струганых плах сразу по приезду Кашиных рукастые до работы сыновья Кузьмы Андреевича. И как обычно — под его непосредственным руководством.
   С тех пор, после неожиданного ночного отъезда Кузьмы Андреевича на грузовике конезавода, прошло уже больше недели. Не дождавшись его возвращения, успели уехать в Санкт-Петербург страший сын с женой. Зато младший родительский дом не забывал. И дня такого не случалось, чтобы он не заходил проверить племянницу с непременными гостинцами в виде то новой книжки или просто щедрой горсти свежепоспевшей смородины, собранной прямо с куста в своём палисаднике.
   Василия по настоящему увлекла забота о больной, оставшейся без материнского внимания, девочке, очень нуждавшейся, на его взгляд, в постоянной дружеской поддержке.
   Не говоря уже о его близнецах, готовых возиться с приезжей из города сестренкой с утра до вечера. И это общество Алены с Алешей стало для Нади Кашиной буквально «светом в окошке» после городского прозябания в «четырех стенах» общежития.
   Да и понятно, ведь родные по крови сверстники не столько старались как могли угодить Наде, сколько сами искали и находили удовольствие от такого общения, включив и его в круг своих повседневных и незатейливых развлечений.
   Для чего, однако, обоим пришлось кое что и отставить из прежнего. В том числе пожертвовать некоторыми привычными занятиями в кругу сельских ребят. Теперь, видя, как она всё ещё стесняется перед чужими своего физического изъяна, двоюродные брат с сестрой избегали больших компаний, как было поначалу, когда всем поселковым хотелось познакомиться с внучкой Деда Кузьмы.
   А вот нынче избегая праздного любопытства односельчан, они лишь вдвоём возили её на коляске по живописным окрестностям. И лишь в особенно жаркие дни спускались с крутого берега и к самой реке. Только выбирая для себя и неё галечный пляж подальше от излюбленного поселкового места купания, чтобы мможно было позагорать без посторонних.
   За этими занятиями, организованном вроде бы без особого напряжения для опекунов, горожанка ещё и заметно окрепла. Потому все чаще Надя Кашина, мысленно представляя себе, каким радостным будет долгожданное возвращение из тайги Кузьмы Андреевича:
    — Вот уж удивится, так удивится дедушка, когда придёт домой к таким чудесным с нею переменам.
   Только его и без того слишком долгое отсутствие всё затягивалось. Невольно вызвав в душе Нади уже не только понятное нетерпение — поскорее с ним увидиться, но и кое-что гораздо большее.
   Однажды, нежась на речном берегу, где пригодились для полдника сытные бабушкины пирожки и крынка молока, вместе с ними прихваченные из дома, близнецы вдруг невзначай проговорились на счёт того, что до сей поры строго скрывалось от гостьи:
    – Чтобы лишний раз не волновать!
   А вот теперь, накупавшись до изнесожения, близнецы нарушили запрет и родителей, и бабушки.
   По большому секрету они поведали Наде о том, чем сейчас их дедушка непосредственно занимается. Тут и стало девочке понятно, что Кузьме Андреевичу теперь не до неё, потому, что трудится уже не на поселковом Конезаводе, а на отдалённой таёжной пасеке, куда забрал с собой, купленную перед самым своим отъездом из посёлка – на бывшей работе породистую кобылу.
   Это известие прямо-таки ошеломило Кашину.
    – Вот бы на лошадку посмотреть? – удивительно ярко загорелись от нахлынувшего счастья и без того выразительные глаза девочки.
   Однако, последовавший за этим ответ оказался совсем не таким, как она ожидала.
    — Нечего там и глядеть на побитую уродину! — горько воскликнул в сердцах Алексей. — Только время дед зря с ней  теряет, всё равно ничего не получится!
   Но тут же словно прикусил язык, увидев чем обернулась обмолвка. Как то сразу осунулась Надя при его словах, напряглась всем своим искорёженным болезнью тельцем.
   Помирить их тут же взялась сестрёнка Лена. Она по своему и очень доходчиво объяснила, не сведущей в их сельских тонкостях, горожанке суть случившегося:
    – Дедушка взял себе на нашем конезаводе изуродованную под машиной лошадь, которая вот-вот может пасть.
   Новая подробность была не радостной, но могла кое-что прояснить, если разобраться в ней по настоящему.
    – Как это пасть? – крайне удивилась Кашина, разом забыв про полученную от Алексея невольную обиду.
   Близнецы понимающе переглянулись.
    – Очень даже просто, – первой последовало от практичной девчонки, выросшей в посёлке, где такие вещи не были в диковинку. – Подохнет и отправится на скотомогильник, если не забить во время на мясо!
   ...И не одна только Алёна оценивала случившееся с практической точки зрения. Подобным образом и гораздо раньше внучки Крылова думали почти все в его окружении. И только самого Кузьму Андреевича фривольная мысль «пустить на мясо» вообще не терзала никакими сомнениями уже с первой минуты. С той самой, когда он, так внезапно и неожиданно для себя, стал владельцем чистокровной кобылицы по кличке Терцина.
   Её, как и многих заводских лошадей, он знал буквально с рождения. С того самого мгновения, когда принял внезапно тонко и протяжно заржавшего жеребёнка.
    – Царица моя, мохноногая! – тогда от неожиданности даже вырвалось у него любимое словечко. – Ишь, ведь, как в жизни бывает, прямо будто у нас – людей!
   И тут же следом услышал еще и искромётный смех, обернувшийся как всегда решающим вердиктом зоотехника Лопягина. Того самого, кто твечал на предприятии не только за всю проводимую племенную работу, но и за ведение журнала учета чистокровных лошадей.
   – Подумать, как матушку свою порадовала голоском! – понимающе оценил случившееся учёный коневод. – Словно «спасибо» сказала за дарованную жизнь!...
   По жизни, несмотря на свою теперешнюю сельскую должность, склонной к лирике бывший горожанин Сафрон Иванович не забыл и другие институтские предметы, изучив которые приехал сюда ещё молодым специалистом.
    Тогда очень кстати вспомнил он свою любимую «Божественную комедию», написанную великим Данте трехстопной поэтической стопой.
   Вот в честь этих троих рифм – Терциной и нарек поклонник классики будущею главную заботу и душевную боль своего помощника.
   Рыжая, с золотистым оттенком Терцина росла и вела себя не хуже других жеребят того же года приплода. И когда подошёл срок выездки, тоже неплохо показала себя в скачках, да и жеребята у неё потом были всем на радость.
   И ничто не предвещало беды, пока не погнали конюхи заводской табун в то злополучное ночное, прямо на встречу мчавшемуся без спроса на отцовском автомобиле балованому директорскому отпрыску.
   Сразу после аварии её случайные очевидцы и участники попытались хоть как-то исправить катастрофическое положение. На галечном берегу Хайрюзовки, куда конюхи выволкли упавшую с моста кобылу, та теперь и лежала. При этом тяжело дыша – то вздымая, то опуская свои необычно округлые бока, внутри которых билось сердце ещё не рожденного ею жеребёнка.
   Мужики, несмотря на то, что уже давно привыкли на работе и не к такому, всё же не могли глядеть в её жалостливые, наполненые слезами обречённости, глаза.
   Но тут всем стало не до лирики.
    – Вот что понаделали изверги! – поднялся над рекой громкий скандальный голос, к тому моменту срочно подъехавшего, директора. – Какую лошадь мне погубили!
   Затем, гневно обведя взглядом своих проштрафившихся сотрудников Лисовец ещё более строго повелел:
    – Придется, видимо, срочно забить на мясо несчастную кобылу, пока сама прямо тут не подохла...
   Новый фаворит руководителя – Павел Сухарев, решил от греха подальше незаметно слинять с места стычки, найдя для этого весьма подходящий повод:
    – Что с остальными лошадьми делать? Нужно гнать на выпас, чтобы не разбрелись по дороге и ещё кому не попали под колёса.
   – Давай, Паша, поправляй положение! – по достоинству оценил проявленную тем инициативу Лисовец. – А то есть тут у нас некоторые, кому наш с тобой конезовод теперь стал чужим и потому можно кобыл беззаботно гнать навстречу транспорту.
   И вдруг директор замолчал. Совсем непревычно для себя оборвал незаконченную фразу лишь на её середине. Потому, что предполагавшиеся слова сами застряли в лужёной глотке, едва гневный досели взгляд Лисовца уперся в, ставший по-настоящему яростным, лик Крылова.
    – Но, но, нечего кулаки сжимать! – уже ниже тоном, пробормотал Юрий Валентинович, не желая попасть к такому под горячую руку.
   Дальнейшего развития событий Сухарев не дождался, продолжив движение уцелевшего поголовья табуна к привычному лошадям месту ночного лугового прокорма.
   Впрочем, с его отъездом до рукоприкладства дело так и не дошло, хотя от этого директору вовсе не стало легче. Ведь, Кузьма Андреевич вдруг по своему, по простецкому нарушил наступившее было на берегу молчание.
    – Это ещё нам тут следует с толком раобраться, царица моя мохноногая, кто больше виноват в случившемся? – зло и без намёка на чинопочитание заявил старик.
   Хотя сделал это не сразу, а лишь после явно незаслуженного окрика директора, услышав который и поднялся к Лисовцу с речного берега на самую верхотуру моста.
   Там, у самого въезда на переход через Хайрюзовку всё ещё стоял злополучный «Сурф» с окровавленной решёткой перед бампером. Но одиночество иномарки было нарушено тем, что  рядом с ней уже припарковался и служебный «УАЗ» директора.
   Небольшая эта «автоколонна» Лисовца могла бы создать видимость куда большего благополучия, чем переломанный и окровавленный, тяжело дышащий объект заботы бывшего старшего конюха, ожидавший своей участи у самой воды.
   Только Крылов не видел никакой разницы между сотнями «лошадиных сил» под капотами машин и той единственной, что истекала кровью ниже – на берегу.
   Потому и далее старик не пожелал терпеть и малейшей напраслины.
   Более того, как понял Юрий Валентинович, его оппонент готов был пойти на всё ради того, чтобы отыскать очевидную в этой ситуации правду-матку.
    – С каких это таких пор совершенно сопливые пацаны могут бесконтрольно разъезжать на машинах и лошадей увечить?! – заявил Кузьма Андреевич, указывая своим заскорузлым пальцем на юного угонщика, тут же боязливо спрятавшегося за отцовскую спину.
   Только теперь, впервые встретив столь яростный и решительный отпор, Лисовец и сам понял, какую, перед этим сморозил глупость, огульно обвинив в случившемся на мосту одних лишь табунщиков.
   Пришлось ему срочно пойти на попятую:
    – Ну, ладно-ладно! – примирительно заявил он. — Не кипятись, как самовар.
   Затем Юрий Валентинович еще и примирительно добавил к сказанному, не скрывая жалости к себе самому от непредвиденных расходов:
     – Никто не виноват! Терцина сама взбрыкнула и бросилась под колёса. Спишем кобылу на естественную убыль!
   Директор, в подтверждении своего решения произнёс приговор:
    – Нечего с павшей лошадью лишнего возиться, прямо здесь забивайте на мясо. У нас в коллективе целая очередь стоит на конину. Лучше людей порадуем, чем просто на скотомогильник добро отправлять!
   И тут словно злополучная шлея, попавшая лошади под хвост, добавила раздражения неуступчивому старику. В разгневанную душу которого ворвалось чувство протеста от грозящей свершиться несправедливости:
    – Почему же так сразу забивать! Может подождем всё-таки? Вдруг ещё оклемается!
   Только Лисовца его неуверенный довод не только не убедил, но и ввел в ещё большее недо–Желаешь, чтобы потом следственные органы начали выяснять, что случилось, да как такое произошло??
   Крылов вдруг понял главное, что особенно волновало ту минуту директора:
    – Опасение за собственную судьбу!
   И его можно было понять, коли не сумел вовремя проследить за сыном-сорванцом, уехавшим без спроса на его новеньком дорогом джипе. Догадка, пришедшая к старшему конюху сразу всё расставила на свои места.
    Уже не по какому-то там неожиданному наитию, а вполне осознанно Кузьма Андреевич  нашел приемлимый для обоих выход из создавшегося непростого положения:
    – Никто, Юрий Валентинович, не узнает про случившееся на мосту. Увезу я Терцину подальше из поселка!
   Его, ещё полностью не сформулированныя, несколько туманная фраза явно заинтересовала директора.
   Однако он продолжал скептически растягивать в некое подобие улыбки тонкие злые в тот момент губы, готовя достойное продолжение их новой дискуссии.
    – Заводское добро присвоишь? – наконец насмешливо скривился Лисовец. – В конокрады подашься!
   Однако его ирония не была понята Крыловым ни в переносном смысле, ни буквально.
    – Почему это обязательно присвою, – парировал Кузьма Андреевич. – Отдайте мне кабылу в счет неполученного расчета.
   Предложение прозвучало как гром среди ясного неба.
   И оно вдруг показалось Лисовцу столь идеальным решением всей проблемы, что он даже уважительно глянул на своего, в тот момент, ещё довольно опасного собеседника, готового поменять реальные, ранее заработанные на заводе деньги на то, что доживало своё на окровавленной речной гальке у самого течения Хайрюзовки.
   Оставалось только обговорить отдельные нюансы. И за этим дело не стало. По рукам ударили с обязательным условием, что никто больше не увидит покалеченную лошадь.
    – Получишь на заводе автотрейлер для перевозки скакунов и увези её с глаз моих долой! – заканчивая разговор, решительно велел Лисовец, перед тем как уехать от моста на личном и крайне дорогом для этих мест «Сурфе».
   Тогда как оставленный на потом, старенький «УАЗ» оставался ждать его возвращения, чтобы несколько позже покинуть столь несчастливое для всего живого место.
   Умчавшийся директор, нужно отдать ему должное, приняв решение в пользу Крылова, менять ничего не стал. Более того – всячески стал ему содействовать в затеяном мероприятии по быстрейшей эвакуации с места происшествия всё ещё полуживой кобылы.
   Вернувшийся пешком за другой машиной, Лисовец сначала привел с собой зоотехника Лопягина, а потом по его бругому, только что сделанному распоряжению подъехал и заводской шофёр Владимир Жилов на своём грузовике с вместительным трейлером на прицепе. Внутри которого оказалось все необходимое для осуществления задумки.
   К появлению «ЗИЛа» на берегу тоже не теряли времени даром. Сафрон Иванови успел самым внимательным образом осмотреть лежащую на тёплом галечнике Терцину. Он осторожно помял её бока, заглянул в глаза. Но лишь после того, как ещё и бережно, стараясь не вызвать лишней боли, потрогал переломаные передние ноги, вполне уверенно заключил:
    – Не хотел бы я оказаться на её месте! И всё же, считаю, что в главном ещё повезло кобыленке!
   Зоотехник раскрыл свой чемоданчик с ветеринарной аптечкой, чтобы начать немедленно оказывать помощь страждущему животному.
   Перво-наперво пришлось обработать открытые, кровоточащие  раны, прежде чем приступить к главной процедуре. При этом, занявшись делом как хлопотливая хозяйка на своей кухне, Лупянин, однако, нашел время и на минуту передышки.
   Закурив, Сафрон Иванович насмешливо глянул прямо в лицо старого приятеля, крайне взволнованного всем случившимся:
    – Хотя и досталсь тебе, старина, чистокровная донская кобыла исключительно по-дешевке, только я бы лично такую живность и даром не взял.
   Потом всем собравшимся на берегу Хайрюзовки стало не до праздных разговоров. Успокаивая всеми способами раненую лошадь, они сумели наложить шины на поломанные ноги, плотно забинтовали и даже пошли на то, чтобы пропитать марлю раствором гипса.
   В таком виде, но уже втроем, при активной помощи участливого водителя, кое-как затащили Терцину в чрево трейлера по покатому пандусу, используя подручные средства в веде куска безента с привязанными за края крепкими верёвками.
   А уже внутри для удобства неожиданной пассажирки, предупреждённый директором  Владимир Жилов на полу набросал несколько навильников соломы.
   Оставалось только решить вопрос с местом, куда следовало увезти лошадь, попавшую в дорожно-транспортное происшествие?
   И тут Кузьма Андреевич уже не выглядел таким потерянным, как только что, при виде погибающей кобылы. Он в считаные минуты проявил немалую сметку и выказал настоящую предприимчивость, решая не только дальнейшую участь Терцины, но и свою собственную судьбу на оставшиеся годы.
   Для этого ему понадобился не очень простой разговор с одним из своих добрых знакомых, каких в поселке было немало. Потому, прежде чем заехать к себе домой, объяснить всё жене, Крылов побывал на подворье у старшего среди фермеров-пчеловодов:
    — Только не в роли жалкого просителя.
   Сегодня он наконец-то дал согласие пойти к ним на пасеку смотрителем! И после прощания с Галиной Ивановной у ворот своей усадьбы немедленно пустился туда в путь, указывая водителю кратчайшую дорогу.
    Ехали хотя и аккуратно — стараясь не тряхнуть лишний раз на рытвинах дороги, но всё равно на весь путь затратили не так уж много времени. Спустя всего неполный час уже подкатили туда, где за десяток километров от поселка, на живописной таежной поляне раскинулось его новое мест работы.
   Там всё действительно было без каких-либо изменений с момента прошлого «пасечного» визита Крылова: Точно так, как прекрасно знал и помнил:
    Вокруг небольшого бревенчатого жилого дома, сгрудились несколько рубленных также «в лапу» омшанников для зимней спячки пчел. А немногим в стороне темнели при рассеянном лунном свете сотни деревяных ульев с угомонившимися до самого рассвета медоносными обитателями.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Неожиданный разговор с братом и сестрой, состоявшийся на берегу Хайрюзовки не прошёл даром для одной из его участниц. Как оказалось, рассказ близнецов про поступок дедушки и купленую им, очень израненную на дороге лошадь, очень глубоко запали в неокрепшую душу Нади Кашиной.
   Хотя она вынуждена была молчать, не идти к взрослым на расспросы. Ведь, «развязавшие языки» Алеша с Леной взяли с неё слово перед взрослыми молчать про лошадь. И не ради красного словца. А потому, что сами случайно и тайком подслушали эту историю в разговоре родителей с бабушкой.
   Надя пообещала не проговориться.
   Только ни о чём другом с тех пор и не мечтала, кроме заветной цели:
    — Одним бы глазком поглядеть на дедушкину лошадку!
   Прошла неделя, за ней миновала — другая. Только теперь, привыкнув к своей удивительной мечте, девочка в коляске вовсе не торопила даже в мыслях скорое возвращение дедушки Кузьмы. Прекрасно понимая, что пока его нет, значит ещё жива лошадка, сбитая машиной и за которой ухаживает дедушка
   Никогда прежде не видевшая пострадавшую на мосту Терцину, девочка уже всем своим маленьким сердцем любила и её, и нерожденного пока жеребенка.
   Невольно связывая их именно с собой:
    — Вот также как и она во всем зависимых от участия других!
   Но однажды ранним утром её разбудил грохот тяжелых яловых сапог Крылова-старшего, раздавшийся на крыльце дома.
    — Всё! Нет наверное больше нашей бедной Терцины! Коли не за кем теперь дедушке стало ухаживать! — горестно мелькнуло в голове проснувшейся девочки.
   С полными слез глазами Надя заторопилась привести себя в порядок. Затем кое-как перебралась со своей кровати на коляску и перебирая руками колёса, выехала на ней из своей комнаты в зал, где уже завтракал Кузьма Андреевич, с аппетитом уплетая то, что собрала ему на скорую руку Галина Ивановна.
   Время, промелькнувшее во время их разлуки, сильно изменило не только загоревшую и окрепшую Надю, но и серьёзно сказалось на её дедушке. В своё, достаточно долгое, отсутствие в поселке тот стал на её взгляд ещё более урюмым чем прежде. Да и внешне выглядел несколько диковато со своей всклоченной седой бородой, не знавшей в тайге ни ножниц, ни расчёски, как это бывало прежде.
    – Наверное, нет больше лошадки? Пала наша Терцина! – дрожащим от жалости голосом спросила внучатая племянница, въехав в комнату, где завтракал ранний гость.
   Всем своим крайне удручённым видом показывая, оторвавшемуся от завтрака Кузьме Андреевичу, что от неё просто скрывают непоправимое, случившееся вдалеке от их дома. С одной-единственной целью, чтобы не волновать! Тогда как на самом деле уже не осталось на пасеке никого кроме пчёл, требующего присмотра:
    – Потому, дедушка, ты и приехал домой?
   Но всё на самом деле оказалось совсем не так, как ненароком подумала Наденька, крайне возбуждённая неожиданным появлением в доме таёжного отшельника.
    – Кто это пал? Почему же никого на пасеке не осталось! – отложив в сторону ложку, уставился на неё удивлённый поведению левочки Кузьма Андреевич. – Все, Надюша, на своих местах, чего и Вам желают!
   После чего вдруг заинтересовался столь полной осведомлённостью собеседницы:
    – А ты откуда сама, Надя, про нашу, с тобой раненую кабылицу узнала. Видно, успел уже проговориться кто, царица моя мохноногая!
   Серчать, впрочем, на ребятишек, «раззвонивших новость по всему посёлку» он не стал, полагая, что рано или поздно это всё равно должно было произойти.
    — Да и Надя уже не та — до невозможности испуганная переменами пациентка из детской больницы!
   По рассказам супруги, да и просто воочию увидев после долгой разлуки внучатую племянницу, Крылов понял, что за время, проведённое ею в Предгорном многое уже успела усвоить из сельской жизни, и многому же научиться. Потому следовало и общаться с ней без былой скидки на возраст и последствия коварной болезни.
   Бородач на все её вопросы теперь начал отвечать обстоятельно, без той первой иронии, которыю вызвали у него слёзы Нади и боль по поводу печальной судьбе Терцины.
    – Желаешь знать, почему я так долго не появлялся, а тут вдруг приехал? – для начала вновь переспросил Кузьма Андреевич.
   Но тут же без всяких ответных слов догадался о причине её детских слез:
    – Лошадку жалко?
   Девочка в ответ лишь понуро кивнула своей белокурой головой, не в силах произнести больше ни слова к ранее сказанному. Чем невольно и подсказала Крылову мысль о том, что прекрасно знает всё без исключения о его поступке у моста и незавидном вхождении в роль «коневладельца».
    Поднявшись из-за стола во весь свой недюжиный рост, коренастый бородач в два шага подошел к коляске и светло, широко улыбнулся, собеседнице. Тем самым заставив по особенному затрепетать юное сердечко, до сели совершенно не желавшее мириться с потерей лошади.
    – Все у нас теперь хорошо! – довольно заявил дедушка. – Просто замечательно! И не нужно больше сырость на щеках разводить по любому поводу.
   В продолжении своих слов расчувствовавшийся не на шутку Крылов легко поднял внучку из её инвалидной коляски и крепко прижал к груди:
    – Не бойся. Жива-здорова наша Терцина!
   Из дальнейшего и подробного рассказа Кузьмы Андреевича ей стала ясна и судьба поправившейся лошади:
    – Пусть не гарцевать Терцине на парадах, но по обычным хозяственым делам очень даже похромает себе не один годок...
   Услышанное так расстрогало сидевшую на его крепких руках Надюшу, что та обхватив ручонками его кудлатую голову ещё пуще прежнего затряслась в рыдания. Только теперь это были слёзы счастья, неожиданно свалившегося на девочку, уже совсем не чаявшую, такого прекрасного исхода.
   В свою очередь, успокоивая взволнованную внучку, Крылов вдруг сам смутился накатившему на него приступу меланхолии:
    – А что это нам, бабушка сразу на всех присутствующих домашних стол не накрыла?
   Взявшись хозяйничать, он усадил Надю уже не обратно в коляску а на её «персональное место» за общим столом.
   Им давно было высокое кресло, изготовленное из кедрача сыном Артёмом перед самым его отъездом из родного посёлка обратно в свою Академию художеств.
    – Давай вместе позавтракаем, коли уж ты сама так рано поднялась – усадив девочку, сказал старик.
   После чего с большой чугунной сковороды щедро отмерил в тарелку и для Нади горячую, прямо-таки с пылу, с жару глазунью.
   Затем новоявленный кашевар потянулся к хлебу, взял каравай, отрезал от пышного края самое вкусное – пропечённую до хруста горбушку и вместе с ней поставил рядом с Надей полную кружку парного молока.
   Его к тому моменту успела плеснуть, из только что принесённого подойника бабушка Галя, вернувшейся в аккурат к их разговору с дойки домашней любимицы — коровы Зорьки. Попутно она похвалила перед супругом и Надюшей замечатульную работу сына – кресло, которое только теперь увидел и смог оценить по достоинству Кузьма Андреевич, весь последний период лета проведший на отдалённой пасеке:
    – Вот какой трон у нас теперь. Удобней не бывает!
   На аппетит в то утро Надя не жаловалась. Уплела за обе щеки всё, что было подано, успевая за едой еще и расспрашивать про заочно полюбившуюся Терцину и её пока не рождённого жеребёнка. Впрочем, такого длинного и обстоятельного рассказа, как ей бы очень хотелось, у них так и не получилось. Потому, что вскоре, столь же внезапно, как и появился, Кузьма Андреевич из дома снова надолго исчез.
   На вопрос внучатой племяннницы насчёт отсутствия дедушки, Галина Ивановна пояснила ка прежде – не вдаваясь в подробности:
    – Отправился наш хозяин по делам, внучка, было забот и без того непочатый край, а стало теперь их еще больше.
    И потом всегда отвечала на подобные детские распросы столь же односложно. Вроде того, что, мол, дел много на пасеке, по окончании сезона, где буквально все заняты медогонкой и подготовкой к зимовке пчёлосемей:
    – Вот и некогда ему пока возвращаться.
   Только минувший визит дедушки Кузьмы из тайги уже посеял особые чувства в душе бывшей коренной горожанки. Ведь прямо с той самой первой и такой замечательной улыбки на лице таёжника запала в Надину душу мечта:
    – Оказаться рядом с ним на его таёжной пасеке. Только не ради того, чтобы медком полакомиться, а лично познакомитьмя с лошадкой.
   Выжившей по мнению Нади Кашиной ещё и потому, что за её здоровье день и ночь молилось юное создание, лишенное почти всего того, что имели уже от факта своего рождения её самые обычные сверстники...
   А тут подошло «Первое сентября» – День знаний! Пора было собираться в школу.
   В поселковой одиннадцатилетке Надю Кашину, согласно её табеля с предыдущего места учёбы, записали в пятый класс, где она оказалась вместе с близнецами Крыловыми, во всем взявшими над ней шефство. Только настоящей учёбы, к сожалению, не получилось. Лишь поначалу все шло хорошо, пока не подошла пора получать за усвоенные знания соответствующие отметки:
    — А их-то как раз ставить было не за что!
   От чего-то неожиданно замкнувшись в себе, девочка просто не желала отвечать на вопросы учителей. Вместо этого, не слушая то, что происходит вокруг, урок за уроком она была занята другим. Всеми мыслями парила за окнами класса – на таежной полянке! Там, по мнению девочки, с нетерпением ождает любимая Терцина, сумевшая  назло всему, перебороть горечь обездвиженности.
   Надя в своих мечтах и себя невольно сравнивала с любимицей, укрепляясь в своей вере в то, что и у неё должно будет в судьбе всё наладиться.
   Сложившаяся ситуация с ученицей в инвалидном кресле не могла не насторожить руководство общеобразовательного учебного заведения. При этом даже дядя Василий, несмотря на всё своё  немалые влияние в педагогическом коллективе школы, в одиночку не смог ни как повлиять на решение конфликта.
    – Видимо, Надя просто ещё не готова учиться в пятом классе! – однажды заявил он, придя в дом к матери, чтобы вместе с Галиной Ивановной всесторонне обговорить, сложившуюся в классе, обстановку – За начальную школу экзамены у неё, наверное, приняли по добросердечности, не вдаваясь в истинность оценки.
   Галина ивановна поддержала мнение сына по-своему:
    – Вот и выходит, что нужно ещё и закрепить прежние предметы.
   Договорились до того, что жля этого не совсем обязательно каждый день посещать класс. Можно и дома повторить пройденное. Тем более, что все учебники за уже пройденный племянницей четвертый класс Василий Кузьмич пронес собой.
   Тогда же решили:
    – Весь начавшийся учебный год будет приходить заниматься с племянницей прямо на дом, как попросит и других педагогов, чтобы подготовить её как следует к будущей осени.
   На том и остановились.
   Когда сын ушёл к себе, Галина Ивановна внимательно осмотрела все те книжки, что полагалось снова прочесть Наде. Делала это собираясь тоже помогать девочке в преодолении возможных трудностей. Учебники были как учебники и лишь одна книжка, выглядевшая неказисто и просто в своей мягкой обложке, показалась Крыловой чуть ли не лишней в этой стопке литературы.
    – «Применение иппотерапии в лечении детей перенёсших детский церебральный паралич и другими причинами ограничения физических возможностей», – прочла Галина Ивановна название.
   После чего подумала, мол, к ним это пособие не относится, а потому следует его вернуть обратно в библиотеку, не ведая, что её сын Василий вовсе не ошибался, желая, чтобы брошюра попала-таки в руки отца.
   Пока же к возвращению из тайги Кузьма Андреевича, никаких перемен к лучшему не происходило. Надя целыми днями просто сидела в своем инвалидном кресле-каталке у окна с книжкой в руках. Только заглядывала вовсе не в открытую на одном и том же месте страницу. Глаз не сводила она с той самой дальней части улицы, что открывалась взору за калиткой с их подворья, куда уехал однажды ночью грузовик с автотрейлером на прицепе, увозя на далёкую таёжную пасеку её любимую раненую лошадку, которой так не хватало сейчас в жизни самой девочки.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   За своими непрестанными заботами многое успел сделать до наступления осени Кузьма Андреевич. Одолел и главное, что удалось ему, и что стало крепкой основой их с Терциной дальнейшего существования вдали от посёлка. Благодаря его трудам была сооружена небольшая конюшню прямо на территории, отведенной в тайге под общественную пасеку.
   Конечно, не в одиночку провернул старик такое большое строительство, требовавшее не только немалых физических усилий, но и технической оснащённости. Помогали ему во всём друзья-фермеры. Тоже работали, что называется, не за страх, а на совесть, не забыв как много лет назад именно Крылов, спас их нынешнее благосостояние от неминуемой гибели.
   ...Тогда в соседних поселках почти сплошь выкосила заразная болезнь – варатоз, губительная для всего пчелинное «поголовья». Лишь у них в Предгорном нашёлся человек, который и сам вовремя догадался, как бороться с клещем-паразитом, разносчиком болезни пчёл и других научил тому, что нужно делать...
   Был это Кузьма Андреевич Крылов.
   Саму пчелиную напасть, как оказалось, он познал ещё на Дальнем Востоке, где служил на границе, попав в коневоды на отдаленной заставе. Там местные жители уже в ту пору повсеместно исплользовали муравьиную кислоту для обработки пчел. Да еще и нагревали их до особой температуры, позволявшей буквально «выжаривать» клеща без вреда медоносным «мухам».
   И вдруг те «армейские» познания неожиданно пригодились уволеному в запас пограничнику, хотя к тому времени на собственном подворье у новичка в посёлке Предгорном – Кузьмы Крылова имелось всего-то несколько пчелосемей.
   Впрочем, заведя собственное хозяйство после женитьбы на местной красавице Галиночке, сам он не захотел до бесконечности множить «улики» на придомовой пасеке, устроенной прямо в саду под окнами.
   Иная страсть окрыляла его на работе. Мечтал всего себя посвятить любимому делу на племенном конезаводе.
   …Сюда, в отдалённый сибирский в поселок отставной сержант-пограничник и приехал-то «по лошадиной милости» услышав дельный совет одного из своих сослуживцев. Тот не мог не заметить как и все остальные на их заставе, с какой любовью и страстью относится Крылов к лошадям, помогавшим бойцам выезжать в наряды для охраны государственного рубежа.
   Тогда у сибиряка и возникла в разговоре по душам замечательная мысль.
    – Слушай, Кузьма, тебе после армии всё равно ехать некуда, коли для взрослых Детских домов не построили, – заявил он. – Давай «направляй вожжи» прямо к нам в Предгорный. Навсегда перебирайся, не пожалеешь!
   Тогда Крылов сразу не воспринял предложение в серьёз, полагая, что время само расставит всё по своим местам. Да не на того, оказывается, напал. Добиваясь осуществления задумки – вернуться «на гражданку» не в одиночку, а в компании со столь знатным специалистом-коневодом, сибиряк пошёл на хитрость.
   Однажды принёс ему в казарму подарок, присланный по просьбе своей собственной невесты, поддержавшей жениха в поисках подходящей девушки для друга. Это была довольно простая любительская фотокарточка, но с изображением удивительно симпатичной старшеклассницы.
   Сержант Крылов не мог тогда не залюбоваться землячкой друга, казавшейся строгой и неприступной пионервожатой с косой, заплетённой по-взрослому, но в форменном платьишке и  рубиновым комсомольским значком на белоснежном кружевном школьном праздничном фартуке.
   На обороте фотографии совсем кстати оказался и адрес, по которому можно было с девушкой связаться, вызубренный вскоре пограничноком «на зубок». Можно даже сказать – лучше самого «Устава караульной службы». А потом, нашёл серьёзное продолжение, и без того продолжавшийся довольно долго – до самой поры увольнения Крылова из армии в запас этот их «почтовый роман». Однажды он перерос в настоящее чувство, заставившее-таки Крылова отправиться в посёлок Предгорный, что называется, «на смотрины».
   И посёлок ему приглянулся, и он понравился местным жителям.
   Тогда как сама «невеста по переписке» другого суженого для себя уже и не желала, сограсившись на первое же предложение Кузьмы:
    – Пойти за него замуж.
   И на местном племенном конезаводе, как оказалось, поджидала другая страсть молодого работяги. Там, что называется, из покон веков разводили чистокровных скакунов донской породы, выведенной когда-то казачеством при скрещивании своих степных лошадок с трофейными, пригнаными из набегов, персидскими, карабахскими, арабскими, туркменскими и прочими иноходцами.
   Потому первый же визит туда отставного сержанта-пограничника «попал прямо в десятку». Едва глянув на своих будущих питомцев, Кузьма Крылов уже иного места трудоустройства для себя и не искал.
   Буквально влюбился с первого взгляда в эту породу скакунов – исключительно выносливых, совершенно неприхотливых к любому корму. К тому же, лошади были ещё и прекрасно приспособлены к табунному содержанию. Причём, в самых суровых климатических условиях. Эта любовь к тому же оказалась взаимной. Потому что потом дончаки так и тянулись мордами к своиму конюху, всегда имевшему для них в карманах привычного пиджака какое-нибудь лакомство. Вроде куска пиленого сахара, хлебной корки или просто горсти овса.
   К тому же и будущие коллеги приняли его в штат весьма охотно, учтя и опыт «коневодства» на заставе и полгода проведенные в учебке, где, как раз и готовили для прохождения службы на границе собственных коноводов с квалификацией ветсанитаров.
   Так было прежде, пока всё не изменилось после крайне неудачной поездки в город на ипподромные скачки. И хотя он всегда считал главной удачей в своей жизни именно обретение любимой профессии, всё же злополучное увольнние с конезавода которому отдал всего себя, пенсионер по-по возрасту Крылов пенес довольно-таки легко. Потому, что ему стало просто не до лишних переживаний, когда оказался крайне занят немалыми хлопотами по спасению, доставшегося ему на последок от конезавода «чистокровного» расчета за добросовестный труд.
   Дел на пасеке хватало, что называется, за глаза. Ведь мало оказалось – просто поставить покалеченную Терцину на ноги. Требовалось делать всё предельно аккуратно. Выхаживать её, особо не распространяясь при этом о реальном состоянии здоровья лошади. Чтобы не узнали о негласном договоре директора с бывшим старшим конюхом в среде односельчан нового владельца животного. Иначе вполне могла выйти наружу, достаточно криминальная, история с наездом на табун лошадей юного угонщика автомобилей из директорской семьи.
   К тому же нужно было, не теряя времени, ещё и всерьёз позаботиться и о дальнейшем существовании кобылицы и её возможного приплода в условиях надвигающейся зимы.
   И Кузьма Андреевич, что называется, засучил рукава.
   В погожие дни Крылов не знал ни минуты покоя. Днем готовил он сено, а в остальное время сооружал ту самую — теплую конюшню из пиломатериала, в достатке отпущенного ему на лесосеке, что осенью уже красовалась на территории пасеки. При этом он успевал и выполнять свои функции по охране объекта, куда теперь не могли сунуться даже самые отчаянные «любители дармового» мёда, зная крутой нрав и твердую руку нового наёмного работника пчеловодов-фермеров.
   И вот самая ответственная пора — сезон сбора мёда подошел к концу. День и ночь крутились медогонки, перерабатывая заполненные взятком соты в золотистый лакомый товар для горожан.
   В связи с авралом, народу тогда на пасеке прибавилось. И Крылов получил возможность съездить в посёлок на короткое время заслуженных отгулов. На несколько дней получив отпуск, подкрепелнный заверениями оставшихся на пасеке друзей о том, что и за Терциной они лучшим образом присмотрят.
   Вот только дома в посёлке очередной визит не во всём обрадовал «отпускника».
   — Да и как иначе, — коли по мнению Крылова. — Не все было так гладко, как хотелось ему видеть!
   В первую очередь, войдя будничным утром в избу, он крайне насторожился, увидев внучатую племянницу дома в своей неизменной инвалидной коляске, а не в школьном классе, где были все поселковые ребятишки.
   Ведь прежде думал и надеялся, что она успешно занимается уроками вместе со сверстниками.
   Правда, вслух свои чувства не выказал. Да и то — спасибо сыну Василию, который подробно обяснил отцу непростое душевные состояние городской девочки, так неожиданно для себя оказавшейся в новом окружении.
    Правда, при этом педагог не тушевался в полном бессилии повлиять на воспитательный процесс. Он даже видел положительный момент предстоящей адаптации девочки-инвалида перед настоящей учёбой.
    – Пусть ещё это учебный год над учебниками дома посидит! – убедил сын-учитель Кузьму Андреевича. – Тем более, что в том году всё сдала экстерном, опередила сверстников, время зря не потеряла, а закрепить как следует полученные знания никогда не помешает!
   Попутно напомнил Василий Кузьмич отцу и о брошюре про иппотерапию, которую загодя оставил в доме у родителей.
   И он как в воду глядел с этим неожиданным подарком. Посидев ночь над изданием, оказавшимся методическим пособием для «Оздоровительных центров иппотерапии», бородач, впервые для себя, досконально узнал о том благотворном воздействии верховой езды на больных и раненых, что успели заметить медики еще в древности.
   Оказалось, что в основе такого метода лечения детей-инвалидов лежит воздействие как вибрации и энергетики, так и собственно температуры лошади, являющейся самым лучшим тренажёром для развития многих сфер жизнедеятельности человека.
    – В том числе физическую, психическую и умственную, — с удивлением повторил Крылов некоторые слова из пособия.
   Особенно пригодились ему те главы, в которых говорилось о вещах, давным-давно интуитивно интересовавших самого ветерана коневодства. Книжку эту но аккуратно завернул в непромокаемую плёнку, собираясь взять с собой на пасеку, где отныне должны были поселиться и некоторые из его близких.
   Педагогика – дело не простое. И даже опытному учителю Крылову, подсказавшему отцу прекрасную мысль этой книжкой, не удалось в точности распознать истинную причину и грусти Нади Кашиной, и её нежелание воспринимать реально происходящее в классе. Зато и без него главное понял Кузьма Андреевич, когда прямо с порога на него так и набросилась Наденька, с горячими распросами:
    – Как там наша лошадка? Когда появится жеребёнок? Можно мне на Терцину посмотреть?
   А тут еще и новые знания Крылова про иппотерапию оказались в самый раз. Несколько вечеров он посвятил размышлениям. Тогда же, довольно долго времени проведя с внучатой племянницей, не оставлявшей распросов о Терцине, Крылов пришёл к окончательному выводу:
    – Нужно пойти навстречу душевному устремлению маленькой, но, не смотря на это по-взрослому увлечённой подопечной!
   Готовясь назавтра уезжать в отпущенный ему срок обратно на таёжную пасеку, Кузьма Андреевич неожиданно предложил супруге:
    – Знаешь, Галя, нужно спасать девочку от самой себя!
   Та не сразу поняла, что он хочет, а потому переспросила:
    – Неужели окончательносбрендил, седая голова? То лошадью обзавёлся, то стал чуть ли не психологом у себя там в глухомани?
   Но Кузьма Андреевич, как оказалось, был готов и не к такому отпору.
    – Нечего дискутировать! – строго, может быть первый раз за время их совместной жизни, заявил он, стукнув кулаком по столу. – Завтра же и поедем!
   После чего всё всем стало ясно.
    – Собирайтесь со мной в тайгу, – с прежней уверенностью в своей правоте заявил домашним бородач. – Поживете на природе до снега, а там видно будет.
   Радостный вопль Наденьки, раздавшийся в ответ на его предложение, снял все последние сомнения и в душе хозяйки:
    – На природу, дед, так на природу. Нам ли привыкать к переменам? И не такое прежде с тобой видывали!
   Только этот, обещенный лишь до первого снега «отпуск на пасеке» растянулся для Галины Ивановны до самой будущей весны. Чему была уважительная, видно, заранее принятая во внимание хитроумным супругом причина. В ноябре наконец-то освободились от бремени Терцина. После чего, появившийся на свет в одну из счастливых ночей, всеми долгожданный, весь в мать – рыжий с золотистым отливом  жеребёнок потребовал от каждого из обитателей пасеки самого активного участия в его судьбе.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Почти сразу после появления на свет в конюшне на пасеке потомства Терцины, Кузьма Андреевич основательно засобирался в поселок. К той поре снежный покров уже давно и основательно улегся вокруг по урочищам.. Сделав до самого будущего лета недоступной для любого транспорта дорогу на пасеку. Потому в обратный десятикилометровый путь старик пустился пешком. Приготовив для этого санки на широких полозьях, что были пособны не проваливаться даже в свежий, ещё не устоявшийся в сугробах снег.
   С собой у зимнего путника имелся немалый груз – фляга с медом, выделенным ему пасечниками в качестве дополнительной натуроплаты за добросовестные труды.
   Но благополучно добравшись в Предгорный, вовсе не к личному дому первым делом завернул, волоча за собой тяжёлые сани, Кузьма Андреевич. Встречать его пришлось старому другу и коллеге по прежней совместной работе – зоотехнику Лопягину.
   Впрочем, сам Сафрон Иванович не очень-то удивился появлению такого гостя. Все последние месяцы, пока до пасеки была дорога, он постоянно консультировал Крылова, а когда появлялась подходящая оказия, даже выезжал к нему — то «снимать гипс» с ног лошади, то проверить как развивается плод в её утробе.
   И вот теперь флягу первосортного меда, доставленную к нему по снегу отмел как совершенно лишнее в их отношениях:
    – Ещё чего не хватало! Кати обратно!
   Однако Крылов и не думал прислушиваться к такому волеизъявлению. Друга с его горячими упрёками он остановил, подняв протестующе свою широкую мозолистую ладонь:
    – Этот мёд, да будет известно, не тебе лично, Сафрон Иванович, а нашему дрожайшему директору.
   И дополнительно пояснил в наступившую после его слов паузу:
    – Племенные книги хранятся исключительно у него, а значит, как бы мы сами ни пробовали, без подношения не обойтись.
   Лопягин, прекрасно зная нрав начальства, вынужден был нехотя согласиться с правотой таёжника.
   И мед сделал свое дело.
   Заявившись к директору, оба уговорили-таки Лисовца занести в племенной реестр жеребенка, появившегося от Терцины. Еще раньше, посмотрев уже по своим по своим «черновым» бумагам, Сафрон Иванович без труда установил отцовство:
    – Папашу твоего питомца зовут Вектором. Он, пока его не продали на другой конезавод, был одним из лучших наших производителей.
   И словно священодействуя, зоотехник в нужный час занес свою авторучку над журналом строгого племенного учета:
    – По сему, и по праву предоставленнму мне Господом Богом и Государством, нарекаем новорожденного дончака....
   Буквально захолонуло на душе Крылова, представившего вдруг все прошлые чудачества друга в имянаречении молодняка. Хотя верно говорят, что как корабль назовёшь, так он и плавать будет! Только зря сомневался Крылов в Лопягине. Тот его не подвел, тоже поняв, как многое может зависить от одного его слова:
    – Коли отец – Вектор, а мать Терцина, то значит быть жеребцу – Ветром!
   Именины Крылов справил своему подопечному в кругу людей самых близких теперь для ожеребившейся кабылицы и её сынка. Галина Ивановна напекла по такому случаю медовых коврижек, а Наденька, подкатившись к углу в доме, где от морозов укрывался маленький ещё, на дрожжавших худеньких ножках жеребёнок, обняла его за шею.
    – Родной мой Ветерок, – прошептала она срывающимся голоском. – Ты мой теперь, самый  настоящий братик! И знай, что никому тебя никогда не отдам!
   Едва в таёжной округе спали особенно сильные морозы, Ветерок перебрался из дома в денник к матери. А потом, когда совсем сошел снег, Кузьма Андреевич принялся за лечение внучатой племянницы.
   Как убедительно говорилось в брошюре про секреты иппотерапии, он начал понемногу приучать Наденьку к верховой езде. И не беда, что после травмы, полученной на злополучном мосту, его Терцина несколько потеряла былую резвость. Но она и теперь, не смотря ни на что, в полной неприкосновенности сохранила свой покладистый, миролюбивый характер. Потому сразу же легко приняла на себя наездницу, когда девочку в первый раз подсадил в седло хозяин.
   В начале та памятная выездка длилась не так уж и долго. Но потом Надя увлеклась по-настоящему и целыми часами просто-напросто не желала слазить с лошади. Так и путешествовали они втроем по всей округе у пасеки – Надя верхом на Терцине, а следом за ней Ветерок, постигавший уроки жизни рядом с матерью. Пока в середине лета не настала пора отнимать подросшего жеребёнка с подсоса и переводить в стригунки.
   – Когда нужно было, – по мнению коневода. – Ветру уже самому познавать подножные кормовые дары природы.
   А заодно настал черёд встать ему под седло!
   Но случилось это не скоро, а лишь тогда, когда ещё через год подошла пора настоящего профессионального тренинга чистокровного дончака, в которого буквально на глазах превратился за это время любимец и младший «братишка» Нади Кашиной.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Заметно выросла на чистом таёжном воздухе и приезжая горожанка.
   Поначалу это доставило и ей, и окружающим существенные неудобства, так как просто стал малым прежний её лечебный костюм «Адель», в котором больную дочку привезла в посёлок Предгорный мама.
    – Точно такой же, да ещё и большего размера, к сожалению, нельзя было приобрести в магазине, – сетовали в семье Крыловых – Не говоря уже о поселковой потребительской кооперации.
   Костюм и впрямь был редкостью. По принципу действия схожий с разгрузочной специальной одеждой летчиков сверзвуковой авиации и космонавтов, этот комплекс из стягивающих жгутов и наоборот распрямляющих, позволяющих двигать пораженными болезнью конечнстями, был прежде неплохим подспорьем, для юной обитательницы таёжной пасеки. Пока не стал мешать Наде в её ежедневных упражнениях с лошадьми.
   Кузьма Андреевич никогда не жаловавшийся на свои умелые руки, несколько раз брался за переделку «Адели». Кое-что у него получалось.Только настал момент, когда и ему пришлось расписаться в собственном бессилии.
   Но и тут всё наладилось самым лучшим образом. На смену латаному-перелатаному «костюму космонавта» в один счастливый день появился такой же самый, но гораздо большего размера «на вырост» и совершенно новенький, что привез из Северной столицы по заказу родителей специально для племянницы старший из сыновей Крылова — скульптор Артем.
   Его очередной приезд в родной посёлок совпал с началом сбора первой спелой земляники, до которой были охочи все в семье Кузьмы Андреевича и Галина Ивановны.
   Целые походы устраивали они на ягодные места, вовлекая в них и петербуржцев, охотно бродивших по таёжным полянкам. Только не сама эта замечательная ягода больше всего интересовала ваятеля из Санкт-Петербурга. Артём Кузьмич мог совершенно по другому поводу на многие километры подниматься вверх по течению их горной Хайрюзовки.
   ...В летнее время совсем небольшая речка, в пору распутицы – весной и осенью она вспухала стреминой и становилась немалой угрозой всему окружающему. В том числе срывала со своих крутых галечных берегов не только старый плавник, но и свежеповаленные в половодье деревья.
   И вот эти, скопившиеся за десятки лет в бывших заводях смолистые корневища и витые стволы с причудливыми наростами — как раз и становились самой желанной добычей приезжего на родную сторонку художника.
   Видевшего почти в каждом таком природном курьезе будущий шедевр деревянной пластики. Ну, а вывозить во вьюках заготовленное в верховьях реки, обкатанное водой древесное сырье Артёму Кузьмичу помогала Терцина – уже давно оправившаяся от прежних увечий. Всегда рядом с матерью был Ветерок, как ласково, следом за Надей Кашиной, все теперь звали жеребенка. Потому и путешествовавшая на нем девочка стала постоянным спутником своего дяди-художника.
   Приодевшись в подаренную новенькую «Адель», скрытую под удобным в тайге джинсовым комбинезоном, девочка уже вполне естественно смотрелась в седле не только верхом на хромоножке Терцине, но и пересаживаясь на подросшего жеребца.
   К концу этого своего второго лета в Предгорном заметно прибавившая в развитии Надежда научилась и еще одному – чуть ли не хуже дяди Артема видеть в самой невзрачной коряге из-под ног будущую скульптуру, которую для полного эффекта только что в дальнейшем и оставалось – освободить от ненужных щепок.
   В чем лишь сначала девочке помогали старшие, а потом уже с резаком и пилочкой научилась управляться сама Кашина. Благо, что окрепли от этих постоянных занятий пальчики. А еще более – от уздечки во время верховой езды. Прежде не позволявшие делать самого простого, теперь руки девочки стали её верными помощниками.
   И всё же, самые прекрасные и увлекательные радости жаркого лета не давали забывать и о другом в жизни горожанки из инвалидного кресла. С каждым новым днем приближения осени, одно все больше и больше тревожило Надю – отъезда с пасеки для постоянных занятий в школе.
   И тут она снова замыкалась в себе. Даже плакала украдкой, не желая расставаться с Ветерком ни на час. Пока снова не пришла на выручку поддержка родни.
   Младший сын Крыловых – школьный учитель Василий Кузьмич добился того, что в программу по информатике их общеобразовательного учебного заведения включили и обеспечение всем необходиммым, единственного на весь посёлок ребёнка-инвалида. Это позволило монтёрам провести на пасеку, по уже давным-давно, стоявшим электромачтам, линию интернет-связи. Вместе с ней появился в доме таёжников целый индивидуальный, лично приспособленный для Наденьки Кашиной, аппаратно-программный комплекс.
    – Со всей необходимой оснасткой, – как его оценил по-достоинству Василий Кузьмич. – Включая компьютер, видекамеру, принтер, сканер и наушники для прослушивания в любое время суток учебного курса.
   К тому же со воим дополнительным бесплатным выходом в Интернет, комплекс позволил пятикласснице виртуально бывать на уроках, вместе с другими выполнять задания и отвечать на вопросы учителя. При этом не выходя из своего дома на пасеке. А ещё компьютер позволил девочке вновь увидеться со сворей мамой из далекой Индии.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Связь с дочерью по Интернету стала нечто гораздо большим, а не просто глотком свежего воздуха для Ольги Кашиной, буквально ожививший её впервые за все годы, проведенные на чужбине. Она вперввые получила душевное успокоение, когда увидела на экране монитора свою Наденьку весёлой и вполне счастливой, а не той бледной и тщедушной девочкой, чья фотография всегда была при ней.
   Теперь перестала быть постоянным немым укором мысль об оставленной, фактически, на руках малознакомой родни больной дочери. Надюша, как оказалась, чувствовала себя гораздо лучше чем прежде. Кроме того, с помощью прямой связи через скайп мать узнала, что дочь не только подросла и окрепла у действитель родных людей, но и добилась существенных успехов в развитии, успела за минувшие годы обрести ещё и некотрую самостоятельность. О чем красноречивее слов говорили Ольге Прокопьевне пятёрки в табели дочери.
   К тому же скопилась в «пасечном» доме у стариков Крыловых целая полка удивительно интересных поделок из природного материала. Лучшие из них с гордостью продемонстрировала Надя и своей матери во время очередного сеанса по скайпу, и всем кто был тогда рядом с Ольгой Прокопьевной из земляков-россиян в далёкой сказочной Индии.
   Впрочем, среди поклонников таланта юной художницы оказались не только её взрослые сограждане. Ведь на ежедневные сеансы связи с «сибирской сторонкой» вместе с Ольгой Прокопьевной всё чаще теперь приходил и её новый избранник – брахман Чатурведа Сингх, судя по всему, готовый буквально пылинки сдувать со своей любимой женщины.
   В обществе этого высокопоставленного индуса – сына президента их международной холдинговой компании, приезжий по контракту инженер Ольга Кашина оказалась совершенно не случайно. Так как познакомились они уже на месте её новой работы в индийском штате Уттар Прадеж, где строился грандиозный химический комбинат.
   Но то, что деловые отношения могут перерасти в нечто большее, не мог поначалу предугадать никто.
   Так уж судьба распорядилась, что по поручению отца Чатурведа Сингх однажды побывал и на одном из важнейших производства — смешения материалов, где вполне успешно уже действовали установки, смонтированные как раз под руководством российских специалистов во главе с госпожой Ольгой.
   И хотя при первом знакомстве ничего необычного не случилось, наследный принц древнего раджастана запомнил миловидную европейку. Тогда как настоящему их знакомству способствовало то, что Президент компании Шукла Сингх, устроил грандиозный прием в своём Дворце по случаю промышленной победы одержаной по запуску линии своими партнёрами из Сибири.
   Среди приглашённых была и госпожа Кашина. К тому моменту уже вполне сносно владевшая английским языком, сибирячка не смутилась, вновь встретившись лицом к лицу со своим мимолетным деловым знакомым единственным наследником президента холдинга. На банкете тот начал выказывать особые знаки внимания, с благосклонностью принятые женщиной, тоже успевшей оценить и статный вид принца, и его вышкленное благородство, а самое главное по мнению Ольги:
    – Простоту в общении без всякой лишней заносчивости.
   Состоявшаяся на празднике встреча, а потом последовавшие за ней новые свидания уже не только делового свойства, сделали своё. Невольно способствовали высокому чувству, родившемуся между простой матерью-одиночкой из России и единственным сыном раджи, являвшимся еще и прямым наследником грандиозного капитала.
   Чатурведа, всё больше и больше времени проводя вместе с Ольгой, увлёкся ею не на шутку. Несмотря на то, что красота россиянкивсегда оставалась строго официальной.
   Да и чувствовал индиец:
    – За единственным, проявившимся чувством – грусти скрывалась затаенная боль о чем-то личном, оставшемся в недавнем прошлом.
   Но и это не помешало наследному принцу всё-таки сделать выбор в пользу русской красавицы. Госпожа Кашина, правда, не сразу ответила взаимностью выгодному воздыхателю. Отчётливо понимая – какая огромная между ними лежит пропасть. Более того, не решилась резко прервать их знакомство – чтобы не навредить общему делу, «холодная сибирячка» попыталась по-своему отвадить сановного воздыхателя. Для этого она и пригласив того на очередной виртуальный сеанс связи со своей больной дочерью. Разумно полагая, что это знакомство станет последней точкой в их, ещё только начинавших складываться, отношениях. Однако, вышло на деле все как раз наоборот — совершенно не так, как расчитывала Ольга Прокопьевна.
   Прекрасно осведомлённый из анкеты о подробностях биографии сотрудницы своего холдинга, Чатурведа уже был готов увидеть на мониторе компьютера ребенка больного детским церебральным параличем. И всё же действительность превзошла все его опасения. Молодой индиец оказался просто пораженным в самое сердце открышимися ему жизнелюбием и общительностью Надюши. Что было совсем не удивительным. Ведь для неё не прошли даром постоянные и многочисленные уроки по виртуальной программе обучения. В том числе и иностранным языкам.
   Пусть и не так хорошо, как уже овладела английским её мама, дочь уже имела полное представление на этот счёт. Во всяком случае, вполне бегло Кашина-младшая могла общаться даже со своим виртуальным индийским гостем. Однажды появившемся на экране компьютера вместе с Ольгой Прокопьевной, как оказалось, затем, чтобы потом стать постоянным собеседникам на вечерних «поседелках» перед монитором.
   Они сумели подружиться по-настоящему. И все же, последовавшее приглашение Нади на их свадьбу, к удивлению новобрачных, не воодушивило девочку в той степени, на что они могли расчитывать.
   Она отказалась от заманчивой поездки.
   И этот непростой жест стал вполне понятен взрослым когда они получили исчетрывающее разъяснение от своих родственников из поселка Предгорного. Имелось более увлекательное занятие – как раз в ту пору начался тренинг Ветра и здесь она никому не желала уступать седло жокея.
   Первой площадкой для обучения жеребца премудростям скачек, стала всё та же дорога от пасеки до поселка, по которой не раз путешествовали прежде. Теперь же, усвоив премудрости скаковых алюров, как вихрь мчались они, слившись в одно целое – девочка и чистокровный дончак. Всерьёз удивляя скоростью и выносливостью даже повидавших всякое таких ветеранов Предгорного племенного конезавода, какими были сам Кузьма Крылов и его закадычный верный друг – зоотехник Сафрон Лопягин. Хотя, разумеется, не обошлось и без тренинга на заводском беговом стадионе, когда тот освобождался от официальных обитателей конюшен.
   К первому ипподромному испытанию Кузьма Андреевич готовил своего личного жеребца как и полагается, когда исполнится тому два с половиной года. Выходило, что в аккурат на третью весну, пребывания у них в посёлке Предгорном внучатой племянницы. Сама Надя только и жила ожиданием тех самых первых скачек Ветра. Но уехать ей из гостепреимного дома Крыловых пришлось ещё до того, как в тайге запахло весной.
   …Январским днем по улицам Предгорного внезапно промчался целый кортеж из нескольких раскошных иномарок с дипломатическими номерами и в окружении милицейских машин сопровождения. Автомобили, поднявшие настоящий переполох среди местных жителей столь ими прежде не виданным зрелищем, остановились у дом Крыловых.
   Там приезжих уже ждали, извещенные заранее по интернету хозяева и Надя Кашина. Девочку привезли в посёлок с её любимой пасеки по таёжной дороге, расчищенной ради такого случая заводским бульдозером со снегоотвалом.
   Выглядели гости вполне по светски, а не в тех традиционных одеждах, в которых красовались на свадебных фотографиях. Но и это не помешало предгорцам видить в них представителей чуть ли не другого мира. И каждый желал потому, хоть краем глаза посмотреть на господ Сингх – Ольгу и Чатурведу, приехавших в их поселок за больной дочерью, вызывавшей прежде чуть ли не злые насмешки иных сельчан уже не физическим недостатком, а своей неуёмной страстью к верховой езде.
   У самой Наденьки, следы радости от встречи с матерью и приёмным отцом, вскоре сменились другими слезами – разочарования. С великим трудом удалось старикам Крыловым уговорить свою многолетнюю гостью, вернуться в город вместе с матерью.
   Там к той поре было открыто официальное представительство транснационального холдинга из Браджадеша. Во главе предприятия как раз и назначили госпожу Сингх, урождённую Кашину.
   Решающим же фактором в том. что было всё-таки достигнуто согласие Нади на возвращение в Новосибирск стало сообщение Ольги Прокопьевны о готовящимся там открытии оздоровительного центра иппотерапии.
    – И ты, доченька, и многие другие дети с подобным диагнозом смогут заниматься в нём, – поделилась Ольга Прокопьевна. - А преодолевать недуг будут как ты – благодаря благотворному воздействию верховой езды.
   Поддержали племянницу и старики.
    –Мы с Ветром как нибудь к вам в гости тоже заглянем! – твёрдо пообещал Кузьма Андреевич, провожая приезжих в обратную дорогу.
   Жеребец в тот момент звонко заржал в своем стойле во дворе, словно подтверждая всё сказанное хозяином.
   –  А вот и память обо мне, чтобы не забывали – вдруг ответила Надя.
   Она попросила родителей распаковать одну из самых больших коробок, заранее уже собранных в дорогу. Оттуда ею была извлечена композиция, выполненная из причудливого корня смолистого кедра:
   Распластовшись в гриве скакуна, мчались навстречу горизонту маленькиая, нескладная девочка.
   Еще только изготовленная прошлым летом юной резчицей по дереву, это изображение покорило тогда до глубины души её самых первых зрителей и преданных поклонников проявившегося таланта.
    – Ветер Надежда! – как всегда ёмко и со смыслом нарек скульптуру начинающей художницы Сафрон Иванов Лопягин, наведавшийся как обычно по делам в дом своего старого друга.
   И он же предсказал новую встречу девочке с её любимцем когда появился зимним днём чтобы проститься с отъезжающими.
    – Вот прислали официальный календарь скачек на этот год, – Сафрон Иванович достал из своего портфельчика со всевозможными зоотехническими бумагами ещё одну – в только что распечатанном почтовом конверте.
   Как тут же выяснилось, послание непосредственно касалось и Крыловых с их бывшей уже питомицей.
    – В мае состоится открытие сезона, а у нас как раз не достаёт перспективных скакунов для призовой скачки, – многозначительно изрёк Лопягин. – Так что твоего Ветра можно будет заявить в качестве претендента на победу.
   Зоотехник не своевольничал с этим своим откровением. Накануне он уже успел обсудить перспективы наступающего скакового сезона с непосредственным руководством. Директор был не против такого варианта. Но и о том, что результат показанный перспективным жеребцом пойдет в зачет Предгорного конезавода тоже говорить не пришлось:
    — И так было ясно с самого начала! – и Крылову и Лопягину. – Ведь именно этот момент и являлся главном условием возможного соглашения.
   Хотя имелось и ещё одно обстоятельство, заставившее хозяина конезавода сменить прежнюю вражду на милость. Он уже не гневался. А при встречах даже с демонстративным уважением относился к прежде опальному Крылову, а теперь вновь приглашенному на предприятие в качестве уже чуть ли не почетного, а на самом деле самого – самого работящего и знающего своё дело консультанта.
   Как-никак, ещё долго, даже спустя месяцы после события, из головы Лисовца всё не выходило зрелище январского визита в их провинциальный посёлок влиятельной родни бывшего старшего конюха. Да ещё успевшей с началом весны серьёзно заявить о себе в рассийском сообществе конезаводчиков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   Официально объявили лишь зимой об открытии в конце предстоящей весны нового скакового сезона. Но событие это предсказывалось и ожидалось коневодами ещё с прошлой осени. Они как всегда, к нему готовились загодя — ещё только помещая осенью поголовье на стойловой содержание.
   И всё же намечалась весьма существенная новизна, сулившая новые перспективы всем связанным с этой отраслью сельского хозяйства. Да и как иначе, если теперь уже самые первые скачки на областном ипподроме должны были стать не просто очередным испытанием подросших до своего возраста жеребцов, но и своеобразной проверкой преемственности наездников.
    – Федерация объявила конкурс юных жокеев! — ещё прошлой осенью директор Предгорного племенного конезавода озвучил готовящийся сюрприз своему самому опытному в этих делах человеку – Илье Сажину.
   Затеял он тогда разговор вовсе не ради красного словца, а с тем, чтобы убедить постаревшего специалиста взяться за новое для него ремесло – подготовку юных жокеев.
   Тот согласился.
   Но не без долгих раздумий, обернувшихся еще и заверениями Лисовца о полной материальной поддержке конезаводом этой затеи. Тогда как дальнейшее пошло, что называется, без сучка и задоринки. Желающих заниматься во вновь образованной секции спортивных скачек набралось столько, что пришлось выбирать самых достойных сесть на племенного жеребца.
   В том числе среди испытаний при зачислении в секцию было выявление преданности, вылившееся в то, что теперь на конезаводе оказалось немало добровольных помощников по уходу за скакунами. Среди них не затерялся и внук Крылова — Алексей. Он долго претендовал в секции Сажина на неформальное лидерство, имея уже немалые навыки управления скакуном, выработанные во время тренинга их замечательного Ветра.
    — Но продолжалось это не долго, — к сожалению самого юноши.
   Лишь до тех самых пор, пока не изъявил желание участвовать в скачках и ещё один счастливчик, которому и прежде не отказывали в удовольствии покататься на скакуне. То был Глеб Лисовец, теперь, наряду с отцовским автомобилем горевший желанием «порулить» и лошадью. Поддержанный в этом своем стремлении руководящим отцом, подросток вместе с другими сверстниками вдруг зачастил на занятия к Илье Сажину.
   Нужно ли говорить, что менно он и получил в свое распоряжение лучшего жеребца конезавода – рыжегривого красавца Берендея!
   Статью и резвостью тот полностью удался в своих знаменитых предков – что легендарного ныне Берлина, что Беркута, только совсем недавно сошедшего с круга претендентов на самые высокие призовые места. Потому ныне жеребцу, как в прошлом — его деду с отцом уверенно прочили победоносный галоп по дорожкам ипподромов.
   Заодно, такое мнение специалистов о дончаке, наверняка сулило почести и награды тому наезднику, которому повезёт оседлать скакуна во время соревнований. Однако, рождаются такие – поистине уникальные лошади далеко не каждый год и уж точно «не пачками».
   Тогда как для общей – командной победы нужен был ещё один, не менее быстрый иноходец. И вот тут, на радость Лисовцу, появился у него зимним днём зоотехник-племеновод Лопягин со своим предложением:
    — Задействовать, по сути, заводского жеребца, по воле случая оказавшегося в собственности Крылова.
   Когда Юрий Валентинович убедился в том, что все его условия будут соблюдены, он одобрил соглашение. Да и кто другой, по его мнению, мог бы возражать против такого, вполне удачного на его взгляд, варианта развития событий.
   Вот так и оказалось, что вторым участником скачек в зыездах юных жокеев от Предгорного заявили жеребца Ветра. Тем более, что он как и полагается, не только официально проходил по всем книгам племенныого учёта животных, но на деле ещё и ни в чем не уступал любимцу директора Лисовца.
   В точно расчитанный, по прежнему опыту поездок срок — чтобы успеть к началу скачек, наметили общий выезд из Предгорного.
   В автотрейлер, прицепленный к грузовому «ЗИЛу» кроме, собственно, жеребцов-двухлеток, поместили и некоторый запас корма, должный хватить на дальнюю дорогу. Тогда как в одной кабине автотягача, вместе с водителем отправились в путь и нынешний старший конюх Павел Сухарев, и владелец одного из дончаков, внештатный консультант завода  Кузьма Крылов.
   Более комфортным ожидался долгий путь до Новосибирска наездникам четырехногих «пассажиров». Обоих юных жокеев, вместе с их настаником Ильей Сажиным, взял к себе в джип сам директор, отправившийся в путь на своём стремительном «Сурфе».
   Из посёлка они выехали вместе, но колонной следовали недолго. Юрий Валентинович лишь в первый день готов был, как и планировалось, двигаться вперёд вместе с автотрейлером. Но после первой же их совместной ночевки на выбранной конюхами — самой удобной поляне у автострады, он переменил свои прежние намерения.
   И уже на следующее утро просто-напросто умчался вперед.
    – Готовить почву, — как он деловито и многозначительно выразился. – Для лучшего приема нашей команды организаторами престижных соревнований!
   Однако его отсутствие нисколько не разочаровало остальных сопровождающих скаковых лошадей. Те несколько дней, что были они предоставлены сами себе, каждый в грузовике занимался своим делом. Водитель-«зилист» Владимир Жилов больше времени свободного от езды по трассе, уделял техуходу за своим стареньким автомобилем. Тогда как конюхи успевали на стоянках не только холить и обихаживать жеребцов, но еще кормить и расчесывать.
   К тому же на местах естественных выпасов они устривали питомцам положенный и основательный променаж, дабы не потеряли дончаки свою резвость, застоявшись по пути до скачек в тесном чреве своей нынешней «автоконюшни».
   И все же основные тренировки коней, а вместе с ними и практические занятия с начинающими жокеями начались только непосредственно по приезду в областной центр. И вот там, впервые сойдясь на одной беговой дорожке, молодчага Ветер, управляемый Алексеем Крыловым, наглядно доказал своё полное преимущество над всеми без исключения соперниками в скорости преодоления двухкилометровой дистанции.
    – А ведь может мчать ещё лучше! – похвалил Лисовец в разговоре с Кузьмой Андреевичем  его жеребца. – Рекорд не устоит, если жокея посадить поопытнее!
   Крылов-старший поддерживать столь залихватский разговор с затаённым подтекстом тогда не стал. Однако совсем избежать этой щекотлтвой темы старому конюху всё же не удалось.
   Что директор имел в виду стало ясно чуть поздее, когда после очередной тренировки, прямо накануне первых стартов, Юрий Валентинович, не утруждая бельше ни себя, ни его иносказаниями, прямо предложил Крылову:
    – Давай, Кузьма Андреевич, поменяет местами наших пацанов.
   И конкретизировал новую расстановку сил:
    – Ты своего новичка Лёшку посадишь на заводского Берендея, а мой Глеб как нельзя лучше проведёт скачку на твоём Ветре.
   Далее, уже совсем не ожидая отказа, Лисовец продолжал давить и директорским авторитетом, и чувством местечкового «патриотизма» на своего бывшего старшего конюха:
    – Лучший жокей нашей с тобой спортивной секции наверняка завоюет в такой ситуации для завода и главный приз, и замечательную рекламу нашему племенному поголовью.
   Замолчав, он широко улыбнулся, призывая собеседника присоединиться к его верному мнению.
   Только и тогда поддержки у бородача это предложение опять не получило. Потому, чтобы как-то завершить неприятный для него разговор, Крылов в несвойственной ему неопределённой, как говорится, дипломатичной форме отмахнулся:
    – Там посмотрим!
   Хотя на самом деле Кузьма Андреевич и в мыслях не держал даже простой возможности скачки на его Ветре директорского сынка – стинного виновника тяжких увечий, полученных матерью жеребца.
   Уже не фигурально, а на самом деле уходя из разговора в конюшню к своему любимцу, он ещё более неопределённо чем прежде, буркнул:
    – Есть ещё время для выбора.
   Только от Лисовца в этот раз не ускользнуло явное и ничем не прикрытое чувство острой неприязни, сохранившееся в душе Крылова к его сыну после автоаварии на мосту через Хайрюзовку. И тогда он предпринял свои шаги к верному достижению намеченной цели.
   После окончания тренировки директор племенного конезавода вдруг пригласил Алексея Крылова принять участие в вечерней автомобильной прогулке на «Сурфе» по Новосибирску, чтобы, мол, отдохнул перед скачками вместе с ним и его сыном.
   К той поре, всё время пребывания в столице региона, Крыловы проживали в загородном особняке Сингхов. Строго охраняемом в этом посёлке как и прочие жилища соседей — дипломатов, промышленников и политиков. И хотя Ольга Прокопьевна уже устроивала выезды по здешним  особо памятным местам Алексею в компании с Надеждой, те поездки, как оказалось, сельским парнем были начисто забыты.
   Теперь Алексею показалось гораздо более заманчивым делом глянуть на все прелести богемной жизни с молодым, рабитным сверстником:
    – А не с двоюродной сестрой-инвалидом на её вечной инвалидной коляске.
   Тогда как опытный искуситель в лице директора конезавода ни сколько не ослабевал прежнего напора.
   – Доставим парня после прогулки на место точно в срок! – заверил Лисовец старших родственников юного жокея. – Пусть, на самом деле, парни перед решающей скачкой развлекутся как следует.
   Директор хитро и понимающе в таких делах улыбнулся:
    – Наберутся уверенности в своих силах.
   Ни чего не оставалось делать, кроме как согласиться на такой «отпуск» сельскому пареньку из под строгой опёки родного деда.
   Вернулся обратно к коттеджу «Сурф» директора Предгорного конезаводла точно в указанное ему время. При этом Алексей, не замечая разочарования в глазах Надежды, оставленной дома в одиночестве, был весел и счастлив. Даже и вздумал утешить двоюродную сестру, немного обиженную его долгим отсутствием. Подсластив пилюлю случившегося подробным  рассказом о том, где был и что видел.
   В тот момент и Кузьма Андреевич едва не переменил своё прежнее мнение о Лисовце, как о коварном человеке, под весёлый говорок ломающегося голоса внука. Однако, всё вернулось «на круги свои» скорее, чем это можно было тогда представить.
   Наступившим утром Крылов-младший уже и говорить не мог – на столько перехватило его простуженное горло жестокая ангина.
    – Видно, мороженного переел, – честно сокрушался перед дедом сам страждущий – И дернуло же меня пойти на спор с Глебом.
   ...В провинциальном посёлке Предгорном теперь-то не всегда была напряжёнка с дефицитными когда-то сладостями. В последнее время, на радость местным жителям стало-таки появляться и в их магазинах любое лакомство. Даже на самый привиредливый выбор сладкоежек. В том числе и любимое ребятнёй мороженное.
   Но настоящее изобилие, увиденное Крыловым-младшим в специализированном ресторане, куда привез ребят Юрий Валентинович Лисовец, буквально поразило Алексея.
   Особенно когда отец его друга Глеба вдруг позволил своим юным спутникам заказывать любое мороженое:
    – Какое только захотят!
   Слова тут же были подкреплены реальным заказом, сделанным по списку в «Меню», предложенном официанткой чуть ли не оптовым клиентам. Потом Глеб, не столько налегавший на пломбир, сколько с лёгкой усмешкой наблюдавший за увлечением приятеля холодными сладостями, вдруг побился с ним об заклад:
    – Хороший ты едок, Лёха, но подряд пять порций эскимо в шоколаде и тебе в жизни не осилисть!
   Он протянул насмешливым своим тенорком:
   – Слабо!
   Тот и попался на удочку:
    – Как это, слабо? Давай, заказывай!
   ...Простуда оказалась роковой для сладкоежки.
   И выяснилось это уже в ходе предстартового медосмотра. Врач просто исключила из числа участников скачек больных жокеев. В том числе – Алексея Крылова. Тем самым категоричным образом «поставила крест» на планах дедушки неудачника. И потом, несмотря на все просьбы Крыловых, медик так и не разрешила принимать участие в скачках простуженному ребенку.
    – Вот, ведь, что с парнем приключилось! – лицемерно посочувствовл Лисовец, подойдя к расстроенным землякам. – Но ничего, коли так уж вышло, то придётся моему Глебу за нас, за всех отдуваться.
   Последовавшая за колкими словами улыбка ещё более расставила всё по своим местам, хотя и была примером лицемерия и цинизма:
    – Уж он-то на Ветре точно всех обставит.
   Всё вдруг теперь понявший Кузьма Андреевич и на этот раз продемонстрировал выдержку, научился которой лишь в последние годы своей жизни. Он не вспылил – как бы поступил прежде, не стал «пороть горячку», как того пуще всего боялся директор. Но поступил именно так, как посчитал нужным.
    – У меня есть своя замена заболевшему жокею, – четко выделяяя каждое своё слово произнес он.
   Затем, повернувшись от Лисовца чётко по-солдатски — на каблуках, он мягко позвал Алексея на трибуну, одновременно доказывая, что нисколько на того не сердится:
   — Пойдем, больной, смотреть на всё то замечательное зрелище, что ты так ловко проел в ресторане за дармовым угощением.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   Замечательный вид открывается с высокой трибуны для зрителей. Но особенно он захватывает с самого удобного сектора – для особо важных персон. Откуда территория ипподрома просматривается как на ладони. В том числе и самый заманчивый для любителей скакового спорта участок финиша.
   Впервые оказавшийся на этой трибуне, Алексей Крылов во всех подробностях рассмотрел, высившуюся чуть в стороне ажурную судейскую вышку. Потом перевёл взгляд ниже. Поглядел туда, где внутри скаковых дорожек занимались своими хлопотами штатные сотрудники персонала иподрома. Очень серьёзно, не обращая внимания на предстартовые хлопоты коллег, сами они готовили сейчас площадку уже для будущих соревнований — по выездке.
   Но все внимание многочисленных болельщиков в этот момент было приковано всё же не к рабочим ипподрома, а к паддоку – огороженному месту для выездки и седловки лошадей, откуда Алексей Крылов с дедушкой только что поднялись, после разговора с разгневанным не на шутку Лисовцом. Тем более, что там как раз уже появились первые жеребцы, заявленные на главную скачку юных жокеев.
   Именно туда, вместе с другими и направила свой бинокль Надя Кашина. Делала она это, сидя в новенькой – самой современной коляска с электроприводом. Потому смотрелась девочка не так как прежде, когда могла вызвать разве что жалость у прохожих на обыкновенной улице. Зато здесь, даже чуть ли не изысканно выглядело её средство передвижения, вполне уместное среди кресел для уважаемых персон. Тем более что в сообществе почётных гостей не затерялись супруги Сингх, как раз и учредившие, основной приз для победителя.
   Неожиданное появление на трибуне дедушки, да ещё приведшего с собой двоюродного брата, оторвало юное создание от бесполезного поиска на паддоке, даже с помощью мощного бинокля, своего любимого Ветра.
    – Без Кузьмы Андрееевича его никто из конюшни не выведет, – ясно поняла Надя, едва увидела рядом дорогого ей бородача.
   Этот визит не оставил безучастными и других гостей представительской ложи, тоже обративших внимание на весьма колоритную парочку – седого строгого старика с юным недорослем с перебинтованным в такую жару – явно, простуженным горлом.
   Сам бородач при этом вел себя вполне непринужденно. Как будто только и делал, что просиживал скачки среди важных господ, он усадил внука на свободное кресло перед столом с фруктами и напитками.
   После чего велел ему строго-настрого:
    – Не тушуйся тут, но и не увлекайся, как вчера бесплатным мороженым!
   После чего подошел к Ольге и Чатурведе. Чинно поздоровался со всеми одновременно, хотя виделся они не далее, как сегодня – ранним утром, отправляясь на ипподром. Но тогда ещё в душе теплилась надеждой на то, что Алексея, не смотря на его болезнь, допустят к старту.
   И вот теперь настроение должно быть совсем плохим, да только Крылов выглядел не так, как можно было себе представить человека, потерявшего всё на свете.
   Он вполне деловито повторил врачебный диагноз внука:
    – Ангина у парня! Для участия в соревнованиях не годен наш Алексей, что же ему тогда у лошадей болтаться. Пусть у вас тут, под присмотром, прохлаждается!
   Чем немало расстроил их своими так и не сбывшимися планами. При этом и сам Крылов словно потерял прежний интерес к скачкам.
    – Можно, я внучке жеребцов вблизи покажу? – как ни в чём, ни бывало, обратился он к её родителям.
   Чем вызвал восторженный возглас у самой Надюши, так загоревшейся этой идеей, что матери, а тем более её приемному отцу волей-неволей пришлось соглашаться с неожиданным предложением таёжника.
   После их одобрения, Крылов отправился к лошадям. При этом, не особо доверяя электроприводу кресла с моторчиком, сам взялся за ручки коляски и покатил её к пандусу, спускавшемуся вниз к подножию трибун.
   Все происходившее далее, было как удивительный сон для девушки-подростка, только в мечтах видевшей себя верхом на жеребце ни где-нибудь, а на скаковой дорожке.
    – Я слышал, внучка, что ты постоянно занимаешься в здешнем «Оздоровительном центре иппотерапии»? – по пути деловито спросил свою «пассажирку» Крылов.
    – Да. Конечно! – искренне на его слова ответила Надя, сама не совсем ещё понимая истинной сути его неожиданного интереса к её «чисто городским» занятиям с лошадьми.
   Но и услышанное было воспринято тем с явно одобрительной усмешкой, после которой лицо таёжника-провинциала, утратив минутную озабоченность, вдруг стало таким хитровато-затаённым, каким его никогда еще не видела внучатая племянница.
   Тем временем и дополнительные вопросы, как оказалось, еще оставались у её двоюродного дедушки.
    – Ну, значит и личная медицинская карта у тебя, Надюша, здесь в ипподромовском медпункте в полном порядке! – не столько вопрошающе, сколько уже констатируя сам факт этого, поинтересовался Кузьма Андреевич.
   В тот момент они уже оказались рядом с кабинетом врача, куда целенаправленно прикатил коляску странный визитёр. И ему оставалось только постучать в дверь костяшками пальцев, распахнуть её и закатить внучку через порог врачебной обители.
   Это появление в служебном кабинете не просто хорошо знакомой пациентки, а самой дочери главных спонсоров их оздоровительного центра, не вызвало никаких подозрений у медика. Тем более что особенно она успокоилась после того, как Крылов чуть ли не клятвенно заверил её, что отправил больного внука подальше от лошадей и хлопотать за него больше не намерен.
   Вместо этого бородач внезапно перевел разговор на другую тему, а именно, коснулся в разговоре уже представительницу своего семейства:
    – Вот, собрались с любимой внучкой позаниматься. Поехали на тренеровку, – не ставя врача в истинное положение дел, простецки заявил сопровождавший юную девушку бородач. – Не так ли Надюша?
    – Да, конечно, – охотно подтвержила та его слова.
   А Кузьма Андреевич, глядя прямо в глаза врачу, продолжил в том же духе заботливого родственника, готового помочь ребёнку немного позаниматься оздоровительными процедурами:
    – Вот и дайте нам справку, что нет у Надежды Кашиной-Сингх в настоящий момент простуды и прочей хворобы.
   Последовавшая за этим фраза должна была, видимо, ещё более убедить врача в искренности намерений опекуна её постоянной пациентки:
    – Родители велели отвезти внучку к тренеру, да я боюсь, как бы он не потребовал Вашего персонального разрешения!
   Просьба выглядела вполне естественно и не показалась врачу так уж необычной. Тем более, что иные педагоги здесь не обходились без направлений врача к ним на занятия.
   Она склонилась над столом, выписывая нужную справку.
   — Вот и хорошо, просто замечательно! — подъитожил бородач исход этого своего с Надей визита.
   Обычный лист бумаги с синим оттиском личной печати врача, оказался для него в этот миг настоящей драгоценностью. Бережно спрятав полученный документ в карман своего пиджака он выкатил Надю из медкабинета. Затем, уже, не теряя драгоценного времени, прямиком направился с коляской к распахнутым настеж воротам конюшни.
   По дороге старый хитрован возобновил свой странный разговор с подопечной, прерванный визитом в медкабинет:
    – Надеюсь, не забыла, как управлять Ветром?
   Надя не успела даже сообразить как следует, раздумывая над сказанным, не понимая, то ли всерьёз говорит, то ли шутя балагурит с ней Кузьма Андреевич? Как вдруг тот сам перестал таить задумку и ее ответ ему уже не понадобилоя.
   – И так вижу, что, что прежний навык сохранился, тем более что каждый день тренеруешься в «Оздоровительном центре иппотерапии» в верховой езде на лошади. Коли же так, можно доверить тебе и кое-что гораздо большее.
    – Что, дедушка?
    – Сама ещё не догадалась? – уже с чувством вернувшейся к нему лёгкой иронии спросил Крылов, услышав именно то, что и ожидал в виде горячего желания Надежды вновь, как прежде, промчаться на любимом Ветре.
    – А разве мне можно участвовать в скачках? – с придыханием донеслось из коляски.
   – Конечно можно! – ответил, став совершенно серьёзным старый коневод. – Вот и медицинская справка у нас с тобой есть.
   Он с довольным видом похлопал широкой ладонью по карману пиджака:
    – Выдана честь по чести.
   Больше говорить им было не очем. Надежда так разволновалась, что забыла обо всём на свете. Тогда как сопровождавший её старик и не собирался отвлекать подопечную от поставленной перед ней цели.
   В стойле Ветра, уже проявлявшего заметное беспокойство по поводу долгого отсутствия конюха, на одном из крюков, вместе со сбруей, висели необходимые вещи. Рядом со спортивной сумкой с обувью соседствовали ещё и плечики с обёрнутым в целлофан костюмом жокея.
   – Хорошо, что Лёшка у нас поджарый выдался, – ворчиливо заметил Крылов, подавая новую одежду внучатой племянице. – На тебя как раз всё и подойдет, учитывая даже твой противоперегрузочный «костюм космонавта».
   Никогда прежде Крылов не нарушал строгих правил подготовки коней к скачкам. И только теперь поступил по-своему. Жеребца к месту сбора участников скачки он подвел уже и оседланным, и с сидевшим на нем жокеем.
   Сиявшая на солнце каскетка закрывала пышные волосы юной девушки, делая её даже внешне похожей на двоюродного брата. А прижимаясь всем телом к крутой, рыжегривой шее любимица, она ничем не отличалась от других юношей и девушек, к тому моменту уже выслушивавших последнее наставление судьи «старта и финиша».
   Разрешающая медицинская справка, предоставленная на этот раз Крыловым, сняла все вопросы. И только Глеб Лисовец, один из всех, сумел сразу догадаться о том, кто мог стать новым наездником Ветра. Но и ему было уже поздно что-либо предпринимать. Судья подал команду отправляться к воротам для принятия старта.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Поистине двойным дебютом стало соперничество за «Кубок юного жокея» абсолютно для всех его непосредственных участников. Потому, что впервые в своей жизни состязались не только наездники, но и как обычно – скакуны, достигшие двухлетнего возраста. Им предстояло испытание галопом для выявления и развития их работоспособности, резвости, выносливости и прыгучести.
   Ещё во время тренировочной выездки Ветра в окресностях своей пасеки у поселка Предгорного, Кузьма Андреевич досконально научил, ставшую для жеребца первым седоком, Надежду Кашину скакать различными видами алюров: Вплоть до самого быстрого! Это и был нынешний, скачкообразный, что называется, «в три креста» галоп с безопорной фазой, когда можно было достичь немалой скорости, как убедилась еще в ту свою «таёжную» пору девочка, легко обгоняя даже иной легковой автомобиль, тоже оказавшийся на их лесной трассе.
   И вот теперь, по сигналу стартёры, она почти сразу, с первых метров дистанции доверчиво отпустила уздечку, освободив от натяжения удила своего любимца. Предоставив ему право самому, по собственному усмотрению сражаться в галопе с соперниками, тоже вырвавшимися на скаковую дорожку.
   И все же начало скачки осталось за более обученными в этом деле юношами. Едва ли не последним миновали первый поворот Ветер с Надеждой Кашиной в седле. Но потом и Ветер прбавил прыти, никому не желая уступать первенства.
   Довольно быстро огненно-рыжий жеребец не только наверстал упущенное на старте, но и так повел дальнейшую скачку, что всю полагавшуюся двухкилометровую дистанцию завершил на полкорпуса впереди другого жеребца с Предгорного конезавода – Берендея. В итоге, управлявший дончаком, Глеб Лисовец, оказался крайне разочарованным событиями на самом финише. Ведь там удар колокола известил о победе совсем другого – не его жеребца:
    – Так и не привела директорского сынка к победе хитроумная выходка, — не смог сдержать довольной улыбки Крылов. – Правда взяла верх, не смотря на все хитроумные козни.
   Потом ему стало совсем не до иронии над посрамлённым подростком, рано посчитавшим, что с помощью отца-директора способен получить всё, чего ни захотеть! Следовало ветерану коневодства поспешить к своим питомцам.
   Сама победительница скачки была так переполнена счастья, что ни от кого не скрывала своих радостных слёз. Только девочку никто и не успокаивал. Просто смотрели, хлопая в ладоши от избытка чувств. Пока, наконец, мудрый старик не помог ученице вернуться с небес на землю. Для этого он снял победительницу из седла, чтобы дать отдохнуть и наезднице, и управиться соответствующим образом с прекрасно исполнившим свою роль дончаком.
   К церемонии награждения Ветер был уже обсушен как полагается и смотрелся во всей своей природной красе пред многочисленными объективами видеокамер. Их же было не мало, снимавших для телевизионных новостей столь незаурядное событие, каким стали первые скачки юных жокеев.
   Второй потрясающей новостью для некоторых из сидевших на зрительской трибуне стало само имя победительницы соревнований.
   Ещё когда только коммментатор назвал ту, чей жеребец финишировал первым, не очень связала этот факт с собственный дочерью Ольга Прокопьевна. Она доверяла во всём мудрому дяде. И с ним отправила Надю вовсе не для участия в скачках. Позволила лишь, совершенно безопасно для себя – со стороны посмотреть на её любимых лошадей.
   И то, что именно собственной дочери доведется вручать и Кубок за первое место, и полагающийся к нему чек на крупную сумму, совсем выбило из привычной колеи госпожу Сингх. Но и она, как сразу хотела, всё же потом не стала устраивать ссору с Крыловым, подвергнувшим риску её единственную Надюшу.
   А там и вовсе сменила гнев на милось.
   Когда чуть более обычного заикаясь от волнения, дочь своим звонким голоском отчетливо заявила в микрофон, разносившим над ипподромом каждый звук, произнесенный с подиума:
    – Сегодня мне удалось совершить невозможное. Первой прийти к финишу. И все благодаря не только моему замечательному тренеру Кузьме Андреевичу Крылову, и удивительному жеребецу Ветру, но и поддержке всех, кто протянул руку помощи.
   Дальнейшее заглушими овации, заставившие потом Лисовца даже переспросить смысл сказанного у своего сына, хотя и получившего лишь серебряную медаль за второе место, зато оказавшегося во время церемонии награждения рядом с чемпионкой.
   – Что она пообещала? И кому?
    – Какой-то больнице все призовые денежки пойдут, – обидчиво скривив тонкие губы, ответил Глеб. – Купит, мол, автобус, чтобы таких как сама – инвалидов возить в какойто там «Оздоровительный центр иппотерапии».
   Но и коневоды с Предгорного тоже не стались в накладе. Ведь, жеребцов Ветра с Берендеем, достаточно выгодно для прежних владельцев, приобрели у них для того же самого центра индийские бизнесмены.
    – А ещё будем ждать, хромоножку – нашу добрейшую Терцину, про которую уже все наслышаны! – провожая дедушку Кузьму Андреевича домой в его таежный поселок, напомнила Надя. – У неё здесь, в конюшне, обязательно будет самое-самое лучшее место.
   Серьезность слов подчеркнула улыбка, которая лишь теперь, после сказанного на церемонии награждения, расцвела на одухотворённом лице победительницы скачек.
    – И наездники встретят нашу Терцину самые благодарные. Лучше, наверное, на всей Земле просто не бывает! — в свою очередь подумал Крылов.
   При этом крепко прижал к себе, поднятую с коляски девушку. Доказавшую, что всегда готова делиться со всеми собственной надеждой на счастье, доступное каждому, кто тоже верит и в себя, и в добросердечие людей, оказавшихся рядом.
   И только Лисовец, сразу после окончания соревнований умчавшийся с сыном к себе на конезавод, не питал никаких особо волнительных чувств по поводу произошедшего на ипподроме. Не дожидаясь в своём «Сурфе» вместе с Глебом тех, кто решил отправился обратно в посёлок в грузовике с пустым уже трейлером, они первыми покинули Новосибирск. А всю обратную дорогу размышлял совсем не о том, чем завершились соревнования.
   Теперь его мысли были связаны с иной, более приятной ему задачей, озвучил которую только что перед сидевшим на соседнем сидении сыном, всё еще не забывшим про недавнюю обиду:
    — Вот и будем решать, Глебушка, как с помощью вырученных немалых средств поправить дела на предприятии без сокращения племенного поголовья.
   Глеб промолчал, не решаясь давать советы отцу. Но Юрий Валентинович их и не ждал. Удача уже пришла к нему, пусть и после потерь на скачках. В виде появившегося совсем неожиданно повышенного спроса на племенных лошадей. А так же – возвращения интереса к животным. И уже это обстоятельство дарило не только надежду на выздоровление юным горожанам, но и рисовало реальную перспективу их ровесникам и взрослым из отдалённого от столичных забот таёжного посёлка.

Новосибирск – Бийск – Новосибирск.
2010 год