ВЗОР
ВЕЛИКИЙ ЗАКОН ОБЩЕКОСМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
(Продолжение первой книги)
VI. НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
(ПРИ ЗАВЕРШЕНИИ ПЕРВОЙ КНИГИ)
Положим, каждый человек имеет в жизни свою маленькую особенную роль, но из этого никак не следует, чтобы он мог довольствоваться только условным, относительным содержанием жизни. В исполнении драмы каждый актер также имеет свою особенную роль, но мог ли он исполнять ее хорошо, если б не знал всего содержания драмы? И как от актера требуется не только, чтобы он играл, но чтобы он играл хорошо, так и от человека и человечества требуется не только, чтобы они жили, но чтобы они жили хорошо.
Владимир СОЛОВЬЕВ.
«Чтения о богочеловечестве».
1.
Наверно, не без Божьей помощи оказался я вот на этом, противоположном берегу пропасти, где неряшливо рассыпал свои дни нынешний ноябрь, хмурый и сырой, с короткими солнечными прорывами, но пригожий для меня хотя бы уж тем, что каждое утро я набирал на компьютере последние главы написанной-таки первой книжки «ВЗОРа». Тот далекий берег, на котором так мучительно и неудачно начиналось моё сочинительство, остался где-то далеко, в дымке неприятно-колких воспоминаний. Словно из каких-то легких, радостных энергий выткался над непроходимой пропастью невидимый путь, и я сам не заметил, как и когда прошёл его – всё был тот берег, перед страшным обрывом, и вот уже берег другой, припорошенный сыроватым, постоянно растаивающим снежком. Так, бывало, в детстве быстрым лётом бежишь от мыска к мыску по закиданному разноцветной галькой чрезвычайно тонкому первому ледочку – он похрустывает под тобой, растрескивается на тысячи лучинок, прогибается, но ты летишь, летишь, и вот уж на береговом галичнике, в безопасном месте, и таким счастливым удачником почувствуешь себя вдруг!..
Правда, впечатление это общее, теперешнее, но если всё же начать припоминать подробности состоявшегося перехода, то сравнение с юным ледком и сотканной энергией покажется заметно приукрашенным, поскольку и ледок, и энергия были лишь в начале пути, да, может быть, где-то с середины его, когда каждый день я легко писал по две-три странички. А между этими твердями оставалась-таки всё та же пропасть, всё та же непреодолимая пустая полынья, и что я только ни делал, чтобы навести через разрыв хоть какое-нибудь подобие перехода!..
Поначалу всё наладилось как нельзя лучше. Я набирал страницы последней, как мне тогда казалось, более удачной рукописи «ВЗОРа», правил их, какие-то эпизоды переписывал заново, какие-то выбрасывал, что-то дописывал и вдруг в одной из глав, где я рассматривал действие закона отрицания отрицания при возникновении формаций расширяющейся Вселенной, к своему ужасу обнаружил ошибку самых первых лет моих исследований, когда по неопытности я принимался анализировать события не в тех слоях смены состояний, и, естественно, у меня ничего не получалось – жизнь не сходилась с теорией.
Не могу вам передать, как я пал духом. Значит, вся моя последующая работа пошла насмарку, так как триады формаций, из-за моего просчета, в силу нарушенной очередности, полу-чили, надо думать, неправильные, может даже, противоположные нужным, направленности в сменах состояний...
День я ходил сам не свой. Но к вечеру зашел в храм святителя Иннокентия и при слабом потрескивании зажженной свечи понял, что всё, что случилось, – к лучшему; надо основательнее разобраться со схемой развития, еще раз расписать ее, всё проверить и исправить ошибки в рукописи; тем более что вся-то она в то время была страниц в шестьдесят-семьдесят и по толстоте ничем не напоминала рукописных гор «Войны и мира».
Как часто бывает со мной после обвально обрушивающейся душевной паники, я с повышенным упрямством засел за выверку схемы, все формации заново расписал в 27-ричном слое (вместо прежнего 9-ричного), и выяснил, что в текст предстояло внести сущую безделицу: такое исключительно удачное совпадение вышло при накладывании друг на друга начальных частей соседних слоев развития! Как я сейчас это понимаю, совпадение произошло из-за того, что в первых трех триадах 27-ричного слоя обязательно заложен схематично весь 9-ричный слой; следовательно, первая подфаза нижнего слоя воспроизвела все уже рассмотренные мною формации имен-но в той последовательности, в какой шли они в рукописи; некоторая путаница была только в самом конце подфазы, где я рассматривал зарождение человеческого общества, да в названии самого слоя, проскальзывавшем в тексте то там то сям. Спасло и то, что рукопись заканчивалась на событиях человеческого царства, дальше этого дело не ушло, а то бы я, точно, задал самому себе задачку! (Впрочем, если бы не было такой особенности в формуле «ВЗОРа» – совпадения отдельных частей соседствующих друг с другом слоев развития, то внутри третьей подфазы каждого малого, внутреннего цикла не смогла бы зарождаться новая формация, противоположная по направленности и, понятно, укороченная по длительности. Позднее мы подробно рассмотрим механизм такого зарождения, то есть совмещения отдельных триад противоположных общественных устройств).
Ради справедливости отмечу, что более внимательное рассмотрение новой, еще на один слой развернутой схемы Большого Цикла – вот уж точно: нет худа без добра! – привело меня к выводам, к которым давно я подходил, но сделать которые так пока и не решался. На этот раз совершенно реальной, истинной показалась идея о применении Творцом «генного перекодирования» и «клонирования» при создании Адама и Евы 1.
1 Предположение более, чем смелое. Всемогущему Богу не нужны были ни «перекодирование», ни «клонирование» при создании первых людей. Но каким путем он их создал, человеческий ум понять не в силах. Известно только – с помощью логосов.
Более отчетливо выявилось коренное отличие первого человеческого рода от общества, начавшегося с первобытнообщинной формации – там мы имели, по определению В. Соловьева, «первобытного человека», еще не выделившегося «из вечного единства жизни божественной», а здесь уже – «человек природный», жизнь которого подчинена «материальному началу»... Да и много еще к каким полезным мыслям при-вела та теоретическая незадача 1.
1 К полезным, но в большей степени – к ошибочным и вредным.
Неожиданно легко справился я с поправкой и прорисовкой общих закономерностей в тексте; давно так не спорилась работа – набирал я и набирал в старенький компьютер страницу за страницей; и вот уже вся рукопись на «жестком диске», и, подхваченный волной порыва, я, как в добрые старые времена, написал несколько новых глав – набело, без рукописного черновика. И именно в эти дни приснилась мне еще одна «серия» почти уже забытого сна.
Снова уносился поезд в раздольно распахнутую степь, и далеко уже за его звеняще-грохочущим телом осталась станция, где я опять чуть было не проморгал отправление. На этот раз я запрыгнул на подножку одного из последних вагонов. Дверь была заперта, но и здесь, снаружи, на крохотной решетчатой площадке-ступеньке, я не ощущал ни малейшего неудобства. Откинулся, держась за поручни, и непахнущий настой разнотравья хлестал меня по лицу и рвал выбившуюся из-под ремня рубашку.
Никакого испуга не было в душе – что до следующей остановке еще далеко, что в пустой тамбур может никто не выйти и что, устав, я могу сорваться с гигантской летящей стрелы. Радостно смотрел я в бесконечную степную даль, где не было почему-то ни деревца, ни кустика и только у горизонта сверкала плавленым серебром нитка извилистой реки.
Но, как это бывает во сне, в тот же миг я уже стоял возле пышущих жаром вагонов нашего поезда на неведомо какой станции, и машинист электровоза, низкорослый, в старой замасленной спецовке, говорил равнодушно:
– Простоим долго. Но это от нас не зависит.
Тут же, во сне, я и разгадал его слова. Видимо, совсем скоро должна будет приостановиться моя отладившаяся работа. И ведь точно – всё снова совпало. Летел, летел мой поезд, пока я набирал рукопись и набело писал новые главы, но пере-читал сочиненное за компьютером, снова расстроился, пал духом – и поезд надолго застрял на неведомой станции. Уж такими невразумительными и скучными показались мне последние разделы, что я совсем сник: Господи! да это же провал! это же всё бездарно и никчёмно!..
Уже сорок лет прошло, а пронял-таки меня густющий стыд за выпускное сочинение, в котором давал я клятву не то себе, не то моим школьным учителям, не то Богу, что, наперекор всем трудностям, пусть даже невероятным, обязательно добьюсь цели – стану поэтом. И вот – ни поэтом не стал, ни журналистом, ни писателем. Невероятные трудности меня и доконали. Мало было написать стихотворение, очерк, рассказ, надо было править всё это да править, переписывать да переписывать, пока не выброшено будет из рукописей последнее неточное, ложное слово, пока написанное не наполнится своим, особым, достойным смыслом.
Вот этого, «особого» – доработанного, законченного, цельного – никогда и не хватало моим торопливым творениям. Не хватало и вновь написанным и перечитанным главам «ВЗОРа». Нестройными, непродуманными, пустоватыми и страшно скучными предстали они перед воспалившеюся моею совестью. «Ничего-то, – корила она, – не можешь ты. Ладно, не стал поэтом – в них на Руси недостатка нет; не стал журналистом – они (честные) нынче отечеству не требуются; но ведь свою-то, выстраданную книгу написать тебе следовало, никто, кроме тебя самого, о твоих житейских прозрениях не поведает, – так ты и тут расписался в беспомощности...»
Так терзала меня совесть, и такою неотступною тоскою на-питалась душа, словно завтра умирать, а ровно ничегошеньки не сделано. Вот где боль нестерпимая – не дай-то Бог никому... Одна маленькая надежда тлела внутри голубым живым угольком: не бросят меня Пресвятая Троица, Господь, Богородица, окажут вечную милость Свою.
(Продолжение следует)