Горный отряд готовился к приезду жены бригадира. Березовыми вениками с яркими и клейкими весенними листочками заметали мусор под нары в своей палатке, скоблили тесаками на палец пропитавшийся жиром обеденный стол на кухне. Потом мылись в бане, брили бороды, подстригали друг друга тупыми ножницами. Доставали из рюкзаков и обшарпанных чемоданов чуть припахивающие плесенью парадно-выходные рубахи. Шутка ли, завтра они все увидят первую женщину за долгие 9 месяцев.
– Мужики, чё мы, блин, тут делаем, в тайге? – вдруг ни с того, ни с сего спросил Генка Дуглас – здоровенный парень с большой залысиной на лбу, с ручищами, про которые говорят: "Кулак – с помойное ведро". Он сидел на чурбаке и, щурясь на солнце, разглядывал мятые, позеленевшие в нескольких местах дорогие серые брюки.
Все удивленно повернули к нему головы.
– Чё ты вдруг? – первым откликнулся Санька Бес, самый старший и самый несерьезный из всех горняков – подвижный и непоседливый седой мужик лет неопределенных, но определенно за сорок, а то и за пятьдесят. – Деньгу, мля, зашибаем.
– От водки прячемся, ёшь твою в мыло, – добавил после паузы Паша Рябой, походивший до парикмахерских процедур на дедка, а теперь, без окладистой бороды и вечно не расчесанной, спутанной шевелюры, оказавшийся тридцатилетним мужичком с цыплячьей, как у подростка, шеей. Рябым он вовсе не был, а кличку заработал за пристрастие к рябчикам, которых виртуозно ловил всю зиму в силки и "на удочку", как называлась снасть из куска лески с крупным рыболовным крючком, на который насаживалась яркая ягода брусники или рябины.
Если бы их сейчас слышал начальник отряда Веня Цаплин, уплывший на резинке, как только хлынула верховодка и вскрылась река, он бы страшно удивился этим "мля" и "блин" в устах своих работяг – признанных в экспедиции виртуозов по матерщине. Все очень просто: уже неделю в бригаде действовало добровольное табу на ненормативную лексику. На какие только жертвы не обречет себя настоящий мужчина ради Прекрасной Дамы. За "прокол" провинившийся получал "наряд вне очереди", поэтому перед тем, как сказать что-нибудь, каждый на мгновение задумывался, репетируя в уме фразу и с трудом выкорчевывая из нее все лишнее. Всем было трудно переводить с настоящего русского на "кастрированный" (по выражению Паши), а хуже всего это получалось у быстрого на язык Саньки, который уже на две недели "прописался" на кухне.
Сам "именинник", Еремей Макарович Чуб, он же по-полевому Ермак или, по своей должности – Бугор, заканчивал каркас для новой палатки на чистом и сухом уже бугорке в стороне от лагеря. Несмотря на грозную кличку, внешность у сорокалетнего бригадира была достаточно заурядная: не выделялся он ни ростом, ни шириной плеч, ни осанкой. Загорелое жилистое тело, подсушенное месячной сумасшедшей гонкой за планом проходки, острый кадык, жесткий бобрик начинающих седеть волос. И только выступающий чуть раздвоенный подбородок, сердитые складки в углах губ, да строгие серые глаза выдавали сильный характер. Ну да на буровзрывных работах слабых бригадиров вообще не бывает.
Отказавшись наотрез от помощи горняков, Еремей Макарович заготовил, ошкурил и чуть не до блеска отполировал каждое бревнышко, каждую жердинку. Палатка легла на каркас как влитая – ни морщинки, ни перекоса. Быстро устроились широкие нары, столик, "паркетный" пол из крышек аммонитных ящиков.
Установив железную печку и закрепив трубу, бригадир внимательно осмотрел свое новое жилище, оранжево подсвеченное через линялый брезент закатным солнцем, и остался им доволен. К ужину он уже полностью переселился.
– Ермак, а ты где с ней познакомился? – спросил Сашка, подавая большую чашку с борщом. Он сегодня был, "для репетиции", в белом переднике и заправском поварском колпаке, которые сшил Паша из маскхалата.
– А тебе какая разница? – вопросом на вопрос ответил бригадир.
– Нет, ну интересно же, мля! Бугор свалил в отпуск кондовым холостяком, а вернулся – в хомуте.
По существу Еремей Макарович ответил только за чаем:
– Смешно получилось. Как-то перед выходными, сидим со стариками за ужином. Вдруг гости: шумят, стучат и прямо с улицы орут, что у них, мол, товар, а у нас купец. Вваливаются гурьбой, и вперед выталкивают моложавую женщину в нарядном платке. Не скажу, что раскрасавица, но все при ней… Да вы видали фотку. Мои старики сразу напустились на них, что все не по обряду, что сватов к родителям невесты засылают, что уж по крайности, "товар" надо было дома оставить… А я, как только увидел ее, сразу всех угомонил и говорю: товар нравится, беру! Смеюсь, конечно. Говорю: ну-ка, Батя, Мама доставайте самогон, огурчики и что там еще есть – обмоем покупку. А свадьба – завтра! И спрашиваю глазами Настёну: согласна ли? Она, по-первости, только головой качнула, а потом, все честь по чести, – поклон до полу. Смеется. Так мы и просмеялись с ней и все сватовство, и всю свадьбу…
– А она ваша, деревенская?– не унимался Сашка.– Ты ее раньше-то знал?
– У нас поселок,– поправил бригадир.– Они лет десять назад приехали с мужем – завербовались. А я уже более пятнадцати годков здесь, на северах, околачиваюсь.
– А мужик-то куда девался?
– Сашка, блин, кончай из Бугра жилы тянуть!– не выдержал Паша.
– Да пусть, жалко, что ли,– успокоил его Бригадир,– пусть от меня все узнает, а то ведь завтра к жене начнет приставать. Он же не отстанет! Мужик? Да алкаш он был. За драку посадили, а где-то на зоне и пришили блатные.
К прилету вертолета все, кроме бригадира, понадевали всё своё самое лучшее и выглядели достаточно забавно на фоне тайги и дикой речки в своих разглаженных пиджаках, штанах со стрелками, в начищенных до блеска корочках.
После того, как ветер от винтов ослаб, все подошли к опущенному бортмехаником трапу и, поправляя нарушенные прически, стали ждать появления бригадирской жены. Но спустился только знакомый командир вертолета Женька Крутов. Он развел руками и крикнул:
– Не привез я тебе жену, Еремей Макарович,– он показал пальцем вверх,– подожди, сейчас расскажу.
Двигатели дружно укнули и замолчали. Стало тихо. Только шурхали еще какое-то время над головами крутящиеся по инерции лопасти. Женька уже нормальным голосом рассказал:
– Перед самым вылетом подъезжают эти ваши "бараны", и сразу – в салон.
Надо пояснить: в каждой экспедиции обязательно есть хотя бы один большой начальник – большая сволочь. Видно, Полярная чем-то сильно провинилась перед Всевышним. В экспедиции таких кровососов было двое – зам начальника и главный инженер. И, что интересно, оба были Барановы. За глаза их называли Баран Иваныч и Иван Бараныч.
– Кто-то явно заложил! На груз они даже не посмотрели. А это, спрашивают, кто такая? Твой начальник, Антоныч, объясняет, что да как. "Не положено!"– визжат и топают ножками.
– Так я же заявление послал, чтоб вычли из моей зарплаты!– не на шутку разозлился бригадир, сильно покраснев лицом.
– Антоныч все им десять раз объяснил. Нет, кричат, мы не имеем права возить всяких штатских, не имеющих отношения к производственному процессу! Они, мол, ее взорвут там, а мы – отвечай! Начальник: да нету там ни грамма взрывчатки! А как только завезут и начнется проходка, ее сразу примем поварихой. Короче, все бесполезно! Антоныч даже таблетки от сердца глотал…
Санька Бес, тоже красный, как рак, вдруг схватил Женьку за борта синего кителя и начал трясти:
– Да вы чо там, в поселке совсем о.….ли!!!
Генка Дуглас сжал и начал уже поднимать огромные кулаки, чтобы защитить честь своего бригадира, так что Еремею Макаровичу и Паше пришлось их оттаскивать от вертолетчика.
– Ну-ка прекратите,– взревел своим мощным голосом Ермак.– Вы что, совсем ополоумели? Женя-то тут при чем?
Когда все успокоилось, Паша Рябой напомнил:
– А помнишь, Ермак, когда этот баран, который инженер, в клубе на Дне геолога вручал тебе орден… Помнишь, как он расстилался: рабочая косточка… самый дисциплинированный из горняков… шесть лет наивысшая производительность… мы гордимся, что в нашем коллективе…
Твердо взявший уже себя в руки, бригадир спросил у Женьки, может он на час задержаться. Тот ответил, что хоть на два:
– Порыбачу, наконец, по-человечески! А то все на бегу, на бегу…
Подождав, когда Женька скроется в вертолете, бригадир объявил:
– Мужики, я сейчас вылетаю в поселок. Завтра же уволюсь, и уедем с Настей на север. Я вам говорил, что меня зовет на работу бывший студент-практикант, которого мы тогда Сынком звали. Теперь он в больших начальниках ходит в золотой артели.
– А мы?– чуть не в голос растерянно спросили Сашка и Генка.
– Так он же с бригадой приглашает. Кто со мной?
– Обижаешь, Ермак,– укорил бригадира Паша.– Я смотрю, ты, орденоносец, тоже скоро, как эти бараны, станешь!
– Не стану,– рассмеялся Еремей Макарович, кулаком ткнув в плечо Пашу.– Вы же и не дадите обараниться! Короче, собирайте манатки. И не крохоборничайте! Оставьте им всю посуду, продукты…
– Хер я им тушенку оставлю и макароны!– категорично объявил Сашка.
– И кружки, чашки – пять или шесть лет, как списаны,– поддержал его Генка.
– Ну, давайте, только по быстрому!
– А ты не торопи, Бугор,– опять влез вездесущий Сашка.– Билеты на кармане, значит, поезд никуда не уйдет!
– Спальники, вкладыши, спецуру – в палатку к начальнику, она у него не промокает в любой дождь. Паша, а ты собери в мешок всю взрывчатку, которую вы заныкали, всю детонирку. Хороший валун сверху, и – в речку. Детонаторы отдельно покидай в русло. Ну, а я пока антенну сниму и рацию упакую.
На сборы у горняков ушло меньше часа. Взвыли движки, заприсвистывали винты, завибрировал корпус. Вертолет оторвался от земли, завис на мгновение на пятиметровой высоте, потом накренился вперед и рванул с набором высоты в направлении поселка.
Смотревший в иллюминатор Ермак, хлопнул по плечу устраивавшегося соснуть Пашу, и показал ему пальцем вниз. Паша выглянул, но, не понимая, что там такое интересное обнаружил бригадир, только пожал плечами.
– Почему печку не погасили в кухне?– прокричал ему в ухо Ермак.
Паша сделал рукой успокаивающий жест, мол, не волнуйся, Бугор, ничего там не сгорит, все будет нормально.
Вылетали в солнечную погоду, а садились в поселке при очень низкой облачности и моросящем дожде. Вертолет встречал начальник партии в своем знаменитом старинном зеленом плаще, на спине которого были высветлены хлором три крупные, косо расположенные буквы: ЕБЦ. За долгие годы накопилось великое множество расшифровок этой аббревиатуры и хозяин плаща грозился когда-нибудь издать пятитомник народного творчества. Загвоздка была только в одном: все это творчество находилось за гранью нормативной лексики.
Начальник поднялся по трапу, чтобы подписать в кабине пилотов полетный лист. И вдруг увидел в салоне своих горняков, которые поднялись с сидений и, улыбаясь, протягивали ему свои ладони для рукопожатий. Антоныч растерянно поздоровался, заглянул в глубину салона, увидел рюкзаки, чемоданы, и сразу все понял. Он был мужик тертый-перетертый, в какие только ситуации не попадал за свою долгую жизнь в геологии, поэтому замешательство было секундным. Тут же последовала его жесткая команда:
– Еремей Макарыч, ну-ка быстренько пошли кого-нибудь к складу, пусть подгонят УАЗик на погрузку. Да чтобы тент не забыли. Я сейчас.
Подписав документы у пилотов, Антоныч вернулся в салон, велел Ермаку достать плащ и догонять его.
– Да, и пусть передадут водителю, чтобы после общаги он вернулся за нами.
Бригадир догнал начальника у самых дверей диспетчерской
– Ты покури тут, под козырьком, а мне надо узнать кое-что,– предложил начальник и скрылся за дверью.
Через четверть часа он вышел, со злостью пнул неплотно закрывшуюся дверь и смачно выматерился.
– Да ты не переживай так, Антоныч, я на тебя зла не держу. Женька мне все рассказал про "баранов".
– Да нет, я не из-за этого. У тебя жена как в тайге себя чувствует?
– А никак! Не бывала в тайге и боится до смерти! Она у меня в степи выросла. Даже в посадки боялась за грибами-ягодами ходить. За десять лет жизни в моем поселке ни разу за околицу даже не выходила,– улыбаясь, сообщил бригадир. Но, заметив, как поморщился начальник, спросил с тревогой в голосе:
– А что с ней? Причем тут тайга? Где она сейчас? Ты устроил ее в общагу?
– Да я ее на квартиру к отпускникам устроил, а то в общаге пьянь какая-нибудь… Да нет, не в этом сейчас проблема.
– Кончай темнить, Антоныч,– всерьез заволновался бригадир.– Что случилось? Что с женой?
– А то и случилось! Ты вот тут, весь из себя обиженный на начальство, а она там – в твоем лагере. Одна на две сотни верст! И погода минимум на три дня грохнулась.
– Ты чего буровишь, Антоныч?– вскипел бригадир.– Маринка одна в тайге?! Что за шутки у тебя?!
– А вот такой я шутник, бля,– сорвался и начальник, но тут же взял себя в руки.– Ладно, не хватало еще, чтобы мы тут с тобой начали друг другу морды щупать! Дай закурить.
Затянувшись дымом, начальник рассказал:
– Как только Женька улетел, и эти бараны убрались отсюда, я – к Матвеичу, командиру эскадрильи. Помоги, прошу, объясняю ситуацию… Он лыбится, говорит, что никаких проблем. Беги, мол, в магазин за коньяком. Одну – на стол, одну – мне и одну пилотам. Итого – четыре. У меня, говорит, пролетная двойка заправляется. Твоя точка почти на курсе. Ну, приволок я ему коньяк. А четвертая-то кому, спрашиваю. А это, говорит, для моего начальства, на случай, если пассажирку кто заметит или посадку на точке засекут. Потом рассмеялся:
– Ты и вправду, Витя, решил, что я борзыми начал брать? Рыбой верну. Я сына с друзьями на одно озерцо забросил… А коньяк вот так вот нужен! А денег – ни гроша…
Притащил я сумки к вертолету, посадил твою разлюбезную в кабину, и ручкой помахал… Недавно борт сообщил, что груз доставили в целости и сохранности.
– Ну и что теперь делать?– растерянно спросил бригадир.
– А чего ты тут сделаешь? Аэропорт закрыт, даже санрейс не выпустят. А дальше – хуже. Метеорологи дают штормовое предупреждение.
– Ну, ты чего, Антоныч, не понимаешь? Она же трусиха такая! Забурится со страху в тайгу!
– Да она, наоборот, с твоей поляны носа не высунет! Дров-то хоть наготовил?
– Да дров там – хоть ж… ешь. А вот продуктов – маловато. Тушенку, сгущенку, макароны мои подчистили полностью. Остались супы в пакетах, да круп немного.
– Ничего, будет гостинцами питаться, которые тебе привезла,– успокоил начальник,– там целая сумка неподъемная.
Докурили. Помолчали, думая каждый о своем.
– Ладно, пошли, молодожен хренов, – хлопнул ладонью по плечу бригадира начальник,– вон машина пришла. Ты только не говори ничего своим. Обиделась и уехала, вот и весь сказ. Да и вообще, лучше не трепаться. А то ведь эти бараны меня совсем замордуют. И летунам достанется. Поднимут шум на весь Север, а толку-то все равно никакого! Как только погода проклюнется, мы с тобой первым бортом летим. Матвеич железно пообещал.
– И с заявлениями пока не лезьте! Выехали с моего разрешения. Кто – с женой повидаться, кто – водки попить, и все тут! И вообще в конторе не появляйтесь. Денег я дам на первое время.
Вертолет подсел буквально на минуту. Один из пилотов помог Марине спуститься на землю, выгрузил сумки. Он показал пальцем на трубу, из которой идет дым и прокричал:
– В бане, наверное, парятся. Сейчас прибегут!
Он пожелал ей всего хорошего, показал руками, чтобы села на сумку, набросила капюшон куртки и крепко его держала. Еще раз посмотрел на палаточный лагерь, на дым из трубы, ловко запрыгнул в кабину и хлопнул дверцей. Вертолет тут же поднялся, и шум его винтов быстро затих за деревьями.
Погоды не было ровно неделю. Еремей Макарович все эти дни провел в аэропорту, доставая до самых печенок метеорологов и прочее авиационное начальство. И вот, наконец, они вдвоем с начальником подлетают к таежному лагерю. Вот и знакомая поляна, аккуратные палатки на берегу реки. Заранее договорились, что Антоныч выгрузит рюкзаки и несколько ящиков, а Ермак сразу побежит в лагерь искать жену.
Поравнявшись с новой "семейной" палаткой, бригадир только чуть притормозил. Даже издали было видно, что здесь никто не живет. Подбегая к кухне, он сразу заметил, что дров в поленице стало меньше. От души немного отлегло. Но, нагнувшись под козырек, чтобы зайти в палатку, он вдруг увидел под правой растяжкой, рядом с покосившимся колышком темно-красные пятна. Кровь! Редкая цепочка красных капелек тянулась к лесной опушке.
– На-а-астя!!!– во весь свой мощный голос заорал Еремей Макарович и бегом рванул к лесу по кровавому пунктиру. Опытный таежник, он сразу заметил, что трава по следу сильно помята, как будто здесь кого-то тащили. "Неужели медведь?"– появилась страшная догадка.
Сразу за опушкой начиналась дикая тайга. Следы волочения здесь были более отчетливыми – сорванный мох, поломанные сухие ветки, поваленные сгнившие пеньки… Пробежав пару сотен метров, периодически выкрикивая имя жены, он вдруг резко остановился, увидев метрах в пяти женщину в белом платке и серой драной телогрейке с торчащими клоками белой ваты. Женщина неподвижно сидела спиной к нему на поваленном дереве.
– Настя?– неуверенно, почти шепотом произнес Ермак.
– А, муженек явился,– тут же, не оборачиваясь, ответила женщина,– и где же он шлялся, когда меня медведи драли?
Голос был Настин, но никогда он не слышал от нее слов, произнесенных с такой обидой и с таким горьким упреком.
Настя обернулась. И тут же ее обиженное выражение лица с крепко сжатым ртом и хмурыми складками на лбу сменилось сильным испугом. Она ойкнула, вскочила с дерева, подбежала к мужу и взяла в ладони его небритое, сильно исхудавшее лицо.
– Ермачок, что с тобой? Ты не заболел? От тебя же половинка только осталась,– запричитала она сквозь брызнувшие слезы.– Нет, нет, это ты за меня так боялся! Это ты меня так любишь! А я-то, дура… Прости меня Ермачок! Прости, Бога ради!
Ермак не понимал, о чем причитает жена. Ему хотелось крепко-крепко обнять Настю, зарыться лицом в родные волосы, но он боялся причинить боль.
– Где он тебя покусал? Тут кровь кругом!– наконец перебил он жену.
– Это не кровь, родной мой, это ягодный сок…
И тут из чащобы шумно выломился Антоныч с кухонным колуном наперевес. Наткнувшись на воркующую парочку, он остановился, громко выдохнул, бросил свое грозное оружие на моховой бугор и вежливо отвернулся, пробурчав при этом:
– Я же говорил, что ничего с ней не будет. Женщины вообще живучи…
Через четверть часа они втроем сидели за праздничным кухонным столом, который, как оказалось, был накрыт всего за несколько минут до вертолета. Чего только не было на этом столе!
– Нет, ну колбасы, сыры, салаты, стряпня всякая – это я еще понимаю,– удивлялся Антоныч,– но харюзов-то где раздобыла? Рыбаки, что ли, проплывали?
– Обижаете, Виктор Антонович!– притворилась обиженной Настя.– Просто на берегу удочка лежала…
– Рыба-то ладно,– перебил ее муж,– но как ты в тайгу сунулась собирать эту дурацкую прошлогоднюю бруснику?! Ты же куста боишься!
– Боялась. А теперь – как дома,– рассмеялась Настя.– Первую ночь просидела вот здесь, на кухне. Даже печку не разжигала – опасалась, что унесет меня вместе с палаткой и горячей трубой. Такая буря была! Темнотища, из тайги кто-то ухает, ветками трещит и кричит, скрипит на разные голоса…
– Проснулась утром – голова на столе. Тишина, спокойствие. Только мелкие капельки чуть слышно сыплются по брезенту, да какое-то тихое пощелкивание, похрустывание на дворе, похожее на то, как мама перед сном пальцами хрустела. Осторожно выглядываю из палатки, а там рыженькая оленуха-косулька спокойно пасется. А рядом – косулёночек бегает, подпрыгивает, хрустя коленочками, с мамашей бодается…
– Ну, думаю, если косульки никого не боятся, то и меня не задерут. Надела плащ, и в тайгу. А там красотища, капельки на иголках, мхи разноцветные, а запахи!.. Я за эти дни между вашими ручьями всю бруснику собрала. До самой сопки доходила, где вы красоту своими взрывами расковыряли.
– Хорошую же ты "трусиху" в жены выбрал, Еремей Макарович,– рассмеялся начальник партии.
– А то!– улыбнулся просветлевший лицом Ермак.– Дай только время, мы с ней вдвоем на медведя в берлоге пойдем!
2011