Часть 2. Суесловие... о полку Игореве

Андрей Нарваткин
                Часть 2. Суесловие…о полку Игореве


               
                К сожалению, низкий уровень
                интеллекта, при наличии обширных,
                энциклопедических познаний и всяких
                внешних атрибутов интеллигентности –
                не такая уж редкость.

                А.Барков


                Тогда князь выпучил глаза и воскликнул:                               
                – Несть глупости горшия, яко глупость!
                «И прибых собственною персоною в Глупов и
                возопи: – Запорю!»
                С этим словом начались исторические вре-
                мена.


                Салтыков-Щедрин «История одного города»      






     Лично я считаю, что подавляющее большинство написанного о «Слове» на сегодняшний день, – суть не что иное, как типичные случаи «поразительных ненаучных натяжек», от которых предостерегал шибко увлекающихся особ, с «пылкой фантазией», ещё в XIX веке, профессор А.И.Кирпичников в книге «Святой Георгий и Егорий Храбрый». Почему? Всё дело в том, что традиционная историческая наука до сих пор использует те хронологические и информационные «болванки», которые были введены в оборот в XVII-XVIII веках. Грубо говоря, мы и сегодня заучиваем, как попугаи, прошлое «Киевской Руси» и «Московского царства» по тем «конспектам», которые нам любезно оставили Василий Никитич Татищев и Герард Фридрих Миллер, в литературной обработке известнейших российских историографов XIX века… И сегодня, к большому сожалению, нет ещё ясного понимания того, что сам генезис «русской государственности» уже невозможно представить себе без тщательного отслеживания взаимодействия оседлого и кочевого населения Евразии – угро-финнов, тюрок и славян. Вот заветный «ключ» к ранней истории России, и не только к ней одной!               
               


                Не в ту степь…


     Исторической науке нет прощения хотя бы потому, что она так и не выработала согласованный набор тех качеств и достоинств, которыми анонимный творец «Слова» должен был обладать. Приказано считать его современником «кагана» Игоря – и баста! Львиная доля кандидатов в «гении» (по состоянию на сегодняшний день) – это, как раз, и есть, насильно «притянутые за уши» из «XII века», сам князь Игорь, его троюродный племянник Владимир Святославич, невестка Агафья Ростиславна, княгини Мария Васильковна и Болеслава Святославовна, певец Митуса, Рагуйла Добрынич, Беловолод Просович, Владимир Игоревич, «безвестный половецкий сказитель» и прочие «книжники, думцы-советники, послы-дипломаты, воеводы и видные бояре». ДА СКОЛЬКО Ж МОЖНО ВОЗДУХ ПРОДАВАТЬ?.. Академикам Рыбакову и Лихачёву, исследователям Л.Махновцу и Г.Сумарукову, поэтам А.Чернову и Н.Переяслову, писателям А.Югову, В.Чивилихину, Ю.Сбитневу и др. словно бы и в голову никогда не приходило, что все называемые ими кандидатуры «не проходят» хотя бы потому, что нам не известны их прочие литературные «опыты» - не существует ни одной прозаической строки, ни одной поэтической строфы! Тем не менее, с превеликим удовольствием констатирую: в задуренных и «запудренных» мозгах наших современников начали происходить обнадёживающие процессы. Что-то начало меняться – медленно, со скрипом, но меняться. Взять, хотя бы, наиновейшую книгу профессора кафедры русского языка Воронежского госуниверситета Анатолия Михайловича Ломова «„Слово о полку Игореве” и вокруг него», презентация которой состоялась в ноябре 2010 года. А.М.Ломов уже всерьёз обсуждает версию XV века (Однако, cкажу я вам, прогресс!), выдвигавшуюся ещё митрополитом Евгением (Болховитиновым), правда мешает в одну кучу «ужа и ежа», а вполне здравые мысли и блистательные наблюдения перемежает собственными историко-литературными фантазиями. По его мнению автором «Слова о полку Игореве» является… иеромонах Софоний Рязанец (А разве доказано, что он вообще что-то собственноручно писал?), который якобы параллельно изваял и «Задонщину», и «Слово о погибели Русской земли», и ещё кое-что…


    В этой связи, хотелось бы предложить вниманию читателей один занятный эпизод весьма «анекдотического» свойства, как раз «в тему». В марте 2009 года в Ярославле состоялся диспут «Ярославец ли автор «Слова о полку Игореве?», на котором обсуждалась очередная гипотеза авторства «Слова», выдвинутая доктором филологических наук, учеником Д.С.Лихачёва (оно и чувствуется), профессором педуниверситета имени К.Д.Ушинского Германом Филипповским. Согласно его концепции, автором «Слова» мог быть князь-книжник, воин и интеллектуал Константин Всеволодич, основатель первой на северо-востоке Руси школы «толмачей», переведённой затем из Ярославля в Ростов. Как водится в таких случаях, похвалы были пылкими, а сомнения – осторожными. Профессор владел аудиторией, уверенно полемизировал, блистал эрудицией, грелся в лучах славы и внимания, т.е. беды ничто не предвещало… Неожиданно, посреди бурного обсуждения, слово взял ярославский педагог Александр Симакин, сам исследователь «Игоревой песни» и автор её стихотворной версии, и зачитал профессору копию открытого письма в местную газету «Северный край», содержавшего невинный такой вопросик: «Была ли предпринята уважаемым профессором попытка сличения «Слова» и каких-либо текстов, принадлежащих или приписываемых князю Константину?». И добавил: «Пока этого не будет сделано, интересная версия выглядит недостаточно аргументированной». Брависсимо, Александр, не в бровь – а в самый глаз! Честно признаюсь: реакция Г.Ю.Филипповского мне не известна, хотя услышать его ответ мне очень, очень бы хотелось…


    Более того, ещё в 1979 г. исследователь И.Державец (даже не упомянутый в электронной энциклопедии «Слова о полку Игореве»), скрупулёзно пересмотрев родословные таблицы всех князей эпохи предполагаемого его написания, пришёл к однозначному выводу, что автором поэмы не мог быть ни один из них… Сам В.А.Чивилихин, лучше иных учёных, чувствовал слабость «умножения сущностей сверх необходимости» (согласно философу У.Оккаму), и однажды заметил: «…если мы никогда не откроем имени автора Слова, то никогда не поймём до конца ни того времени, ни его культуры, ни самой поэмы, ни многих тайн русской истории, ни некоторых аспектов человековедения, как называл Максим Горький литературу». Владимиру Чивилихину практически вторил Г.В.Сумаруков: «…Понимание любого литературного произведения становится более глубоким, если всматриваться в личность автора: видеть людей, его окружавших, знать обстановку, в которой автор жил и писал. Об авторе «Слова о полку Игореве» нам ничего или почти ничего не известно. Единственным источником каких-либо сведений о нём является само «Слово». Ну и, конечно, эпоха, которой оно принадлежит»… Вот именно! История, если она собирается и впредь слыть НАУЧНОЙ ДИСЦИПЛИНОЙ (пусть вероятностной и многовариантной), а не предметом веры, в обрамлении из литературных «красот» и вольных фантазий, должна, ПРОСТО ОБЯЗАНА стремиться к тому, чтобы её постулаты (в идеале, конечно) доказывались, или, по меньшей мере, обосновывались! В противном случае, нам не остаётся ничего другого, как согласиться с М.М.Постниковым: «история - это типичная лженаука».


     Многочисленных исследователей постоянно кидало в крайности: от унылого пессимизма до призрачной надежды наконец-то разрешить «авторскую загадку». Кстати, Д.С.Лихачёв от этого благоразумно самоустранился, в то время как некоторые его современники и последователи усердно дурили (и успешно дурят!) народ, предлагая целую «обойму» сверхоригинальных «соискателей», на право именоваться автором «Слова», включая Кирилла Туровского (умер, как минимум, за три года до похода Игоря Святославича на половцев), писца псковского Пантелеймонова монастыря Диомида (мы вряд ли о нём вообще что-то узнали, если бы не палеограф К.Ф.Калайдович), «крипто-иезуитов» Григория Конисского и Феофана Прокоповича (оба они ни в Ростове, ни в Ярославле не служили, и вообще не были там замечены, следовательно, не имеют абсолютно никакого отношения к находке Мусина-Пушкина), поэта Василия Тредиаковского (французским и латынью владел в совершенстве, татарским – скорее всего, по самому факту рождения в Астрахани, церковнославянский некоторое время изучал в московской Славяно-греко-латинской академии, но при написании оригинальных литературных произведений практически не использовал, а чернигово-северскими диалектизмами не владел точно), масона М.Д.Чулкова (член «Типографского общества», экономист, собиратель русских «исторических песен»… Не впечатляет!), или императрицу Екатерину II (Без комментариев). Тем более, что она сама, беседуя однажды с Мусиным-Пушкиным обмолвилась, что ей «древнерусские» рукописи и документы «читать было трудно».


      Меня от души веселят такие, например, «перлы» как: «грамотный поэт» (а что – бывают иные?), «представитель крестьянства, как передового класса», «член придворного музыкального коллектива», или «ратай-мужик, людына дуже съвiтла». Ничего, кроме улыбки не способны вызвать и попытки возвеличить покойного Б.А.Рыбакова, в качестве автора «самой-самой» обоснованной версии. Тем более что их у академика было целых три: 1) воин-дружинник «высшего разряда» (знать бы ещё, что это такое?); 2) боярин Пётр Бориславич и, наконец, 3)… А вот тут приключился форменный конфуз! В интервью корреспонденту «Правды», 31 декабря 1981 года, Борис Александрович фактически признал своё полное фиаско, заявив, что «Слово о полку Игореве» написал «великий неизвестный автор»… Разве это не трагедия высокопоставленного «номенклатурщика» от науки? Мне всегда казалось, что после такого признания любой честный учёный просто обязан вынести себе самый беспощадный приговор. Во всяком случае, с этого самого момента академик Рыбаков окончательно потерял моральное право считаться «крупным специалистом» в проблематике «Слова». Вновь «воскресший» в одном из последних, прижизненных интервью академика газете «Красная звезда» (11 марта 2000 г.), «Пётр Брониславович» (так и было напечатано в журналистском комментарии!), репутацию Б.А.Рыбакова спасти уже не мог никак… Говорят, что перед смертью Борис Александрович работал над книгой «Судьба славянства: от Геродота до Нестора», да ещё имел неосторожность сознаться: «Данные археологии (?), исторические источники (?) я дополняю почерпнутыми в народных сказках (?), фольклоре» (из того же интервью. – А.Н.). Что тут скажешь… Стоило ли господину академику, который сам собирался попотчевать читателей ядрёным мифотворчеством в стиле «фэнтези для детей старшего школьного возраста», предостерегать российскую историческую науку от двух, угрожавших ей (по мнению Рыбакова) «главных напастей» – «Велесовой книги» и «дуэта Носовский-Фоменко»? Комизм ситуации заключается в том, что как раз «от Геродота до Нестора» никаких серьёзных (т.е. строго «документальных» и верно датированных) свидетельств о славянах просто нет, а реальность земного существования этих «пионеров» мировой и русской историографии сама нуждается в доказательствах!.. Не очень далеко от своего незадачливого коллеги ушёл и Дмитрий Сергеевич Лихачёв, который в одной своей ранней книге (см. «Слово о полку Игореве» (Историко-литературный очерк), М-Л., 1950 г.), говоря о личности автора «Слова о полку Игореве», буквально в одном абзаце (!) сумел совместить несовместимое: «…Он мог быть дружинником; дружинными понятиями он пользуется постоянно. Однако в своих политических воззрениях он не был ни «придворным», ни защитником местных тенденций, ни дружинником. Он занимал свою независимую патриотическую позицию, по духу своему близкую широким слоям трудового населения Руси (???)… Он творит свое произведение ясными, простыми, доходчивыми средствами, оживляя образы, заложенные в самом русском устном языке, в понятиях времени, в быте, в военном и феодальном обиходе XII в. (sic!)»… Пусть я «непочтителен», и даже «пристрастен», но и подобное – никакая не наука!

 
     Впрочем, нельзя сказать, чтобы истина совсем не являлась профессиональным служителям музы Клио, что их никогда не посещали дивные «озарения». Ещё академики А.С.Орлов и С.К.Шамбинаго в совместной статье «Слово о полку Игореве» (История русской литературы в 10 томах. Т. I. Литература XI - начала XIII века. М.- Л., 1941, с. 375-402) высказали вполне резонное соображение: «Поход Игоря Святославича автор Слова использовал не как интересную авантюру, не как благодарный сюжет для повествователя, а как показательную картину, характерную для общего состояния своей родины, стонущей от несогласий внутри и обид извне. Слово не есть рассказ, это – раздумье над судьбой родной земли… Автор Слова не простой книжник, оформляющий события в повествовательном шаблоне, он ГРАЖДАНИН И ПОЭТ (выделено мной. - А.Н.). Не события владеют ходом его сказа, он подчиняет события развитию поэтических идей, смене настроения и эффектам картинности». Академик Б.А.Рыбаков тоже был очень и очень близок к истине, когда написал в своей книге «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII веков»: «Игорь – не герой «Слова», а лишь повод для написания патриотического призыва, значение которого не исчерпывается событиями 1185 г. (sic!)… Не подлежит сомнению, что автор рассчитывал на очень знающих слушателей, которые с полуслова понимали его намёки» (Цит. по: Злато слово. «Молодая гвардия». М., 1986, с.185). Достаточно известно и утверждение (весьма неосторожное!) ещё одного академика, Д.С.Лихачёва, о том, что «…автор «Слова о полку Игореве» не историк и не летописец, он не стремится хотя бы в какой-либо мере дать представление о русской истории в целом. Он предполагает знание русской истории в самом читателе. И вместе с тем, его отношение к событиям современности в высшей степени исторично» («Слово» и культура. Л., 1978, с.110)…


    И по моей версии «Слово о полку Игореве», как чтение сугубо «элитарное», не предназначалось автором (сознательно!) к широкому обнародованию, и не могло быть популярным у современников. Автор не собирался «гной сердечных ран надменно выставлять на диво черни простодушной»; он не делал никаких попыток сдать рукопись «Слова» в печать, однако и «в стол» его не прятал. Тот сборник-конволют, состоявший из хронографов, летописцев и «светских» повестей, среди которых и была обнаружена поэма, всегда (!) был доступен начитанным и любознательным клирикам Ростово-Ярославской епархии (и не только им), даже если он, как заявил в 2006 г. «верный лихачёвец» А.Бобров, изначально составлялся в Кирилло-Белозерском монастыре. Каковым сообщением и привёл ярославскую музейную общественность в состояние совершенной прострации… Но ошалевшие ярославцы совершенно напрасно занервничали. Не было в сем факте никакой сенсации! Академик А.С.Орлов, в 40-х гг. прошлого века, полагал, что Хронограф и Временник со «Словом» могли составлять особую рукопись, лишь механически присоединённую  ко второй половине сборника, которая вполне могла писаться в вышеуказанной северной обители (Орлов А.С. Слово о полку Игореве. М.-Л. 1946, с. 51-52). К выводу о том, что мусин-пушкинский сборник представлял собой произвольное соединение разновременных рукописей, позднее пришёл и О.В.Творогов.


    Очень похоже на то, что это поэтическое предостережение, написанное в жанре нестандартного (интимного, очень личного) «политического памфлета», и было адресовано «посвящённым» («братии», образованному русскому духовенству), пока ещё дезориентированным «латинством» и «никонианством», то есть тем, кто способен был, в перспективе, распознать его символы, аллегории, шифры и коды, сопоставляя идейное содержание поэмы с окружающей действительностью… Вот чем, а не «языческим антуражем» или «рационалистическими мотивами», объясняется «бедность» рукописной традиции «Слова»! По России, действительно, ходили упорные слухи о существовании ещё трёх его списков, следы которых терялись в Олонецкой губернии, Астрахани и Костроме, но все они, так или иначе, были связаны либо с неприметными приходскими «батюшками», либо с библиотеками провинциальных духовных семинарий (например, Олонецкой или Ярославской). В ярославских архивах были найдены документы, подтверждающие тот факт, что рукопись, в составе которой находилось «Слово», была известна читателям уже в середине XVIII века! По утверждению Б.М.Сударушкина, в одном из уцелевших экземпляров первого его издания потомственный ярославский священник В.Корсунский, преподававший в местной семинарии греческий язык, оставил около пятидесяти, весьма профессиональных, помет и иронических записей на полях, касаемых комментариев первых толкователей «Слова», а также явных типографских ошибок и опечаток; и даже правильно перевёл архаизм «бебрянь» («шёлк»), на что прочим исследователям понадобилось почти 150 лет! А обманутые простофили, тем временем, жаловались на «злую волю» недобросовестных переписчиков, вкравшиеся «за века» ошибки и чей-то неразборчивый почерк. Кстати говоря, не господа-академики, а на редкость вдумчивый исследователь «Слова» А.Ужанков, ещё в 2002 году, высказал резонное сомнение (которое я разделяю целиком и полностью) в низкой квалификации монастырских писцов: «Лично мне трудно представить, как переписчик (а, скорее всего, это был монах), зная дороговизну пергамена и взявшись за серьезную работу, не изучил прежде текст переписываемого произведения, и потому исказил его, не выполнив тем самым добросовестно своего послушания! А ведь переписчики более всего боялись допустить искажения переписываемого текста, почитая это за грех, и просили прощения и молитв за них в приписках к средневековым рукописям»…


     Вполне возможно, что многочисленные исследователи «Слова» правы в своей святой убеждённости, и в этом произведении каждая строка, действительно, «дышит любовью к родной земле», но ещё более очевидно, что «народа», как такового, в нём нет; мы не слышим ни многоголосия рыночных площадей, ни покрикивания пахарей, идущих за плугом, ни домашних животных, ни гомона босоногой детворы. По всему выходит, что «славянофил» К.С.Аксаков был совершенно прав в своих оценках поэмы, как «не характерной» для русского народного фольклора. Даже вои-дружинники в поэме на удивление безмолвны, её батальные сцены банальны и неконкретны, а некоторые представители степной фауны ведут себя совершенно неестественным образом… Увы, но в природных условиях (как показал биофизик Г.Сумаруков), в самом начале мая, галки «стадами» не летают, волки не сбиваются в стаи, а лисицы вообще никогда (!) не «брешут» на людей… Но даже дотошный Сумаруков не обратил внимание на факты не менее интересные: орлы «мертвечиной» не питаются (и, соответственно, не могут созывать других пернатых «…клёкотом на кости», тем более - в период гнездования, и уж тем более - ночью), кречеты (Falco rusticolus), как правило, живут в приполярных тундрах и лесотундрах (и автор XII века просто не мог видеть их в степи!), прочие «охотничьи» соколы (сапсаны, балобаны-«ререги» и т.п.) представляют серьёзную угрозу для летающих и водоплавающих птиц лесостепей только после трёх (!) линек подряд, и они, действительно, могли обеспечить Игорю, и его спутнику Овлуру, «завтрак, обед и ужин» (хотя, откуда беглецы могли располагать временем для столь основательного приёма пищи, в условиях-то близкой погони?), «избивая» разнообразных «гусиных», но… лишь будучи «ручными», а лесные (преимущественно) зверьки горностаи (Mustela erminea) так далеко, в «поле Половецкое», вряд ли бы зашли, – там нет их излюбленного лакомства (черники, брусники и можжевеловых ягод). Как же так, автор, признаваемый некоторыми исследователями «опытным и наблюдательным охотником», прекрасно знавший «кочевой быт», флору и фауну Великой Степи, – и вдруг допустил такие обидные промашки? Такого просто не может быть, если не предположить, что это делалось автором специально, в целях «маскировки» своего истинного происхождения и «родословия»…



                Маразм крепчает…
 

 
      Вот уже и в третьем тысячелетии начали появляться новые, наукообразные исследования, продолжающие славные традиции «64-го года». Продолжается тот же самый, бестолковый интеллектуальный «пинг-понг»: XII век – XVIII век, XII век – XVIII век… И если про «голливудский» бестселлер американского византолога Эдварда Кинана (2003), с чешским славистом-шизофреником Й.Добровским в роли автора «Слова», сказать что-то членораздельное довольно сложно, то на последней работе российского академика А.А.Зализняка стоит остановиться поподробнее… Я, например, искренне не понимаю, за что же его книга «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста», отмеченная в 2007 г. и «солженицынскими» лаврами, и Госпремией РФ, была принята «околонаучным» сообществом с таким восторгом. Академик-то предложил общественности нечто в стиле «дежа вю»: вооружившись «законом Вакернагеля», «энклитиками» и «сложным орфографическим комплексом», именуемым у филологов «вторым южнославянским влиянием» (но знаменитые «акафисты» Пахомия Серба-Логофета традиционно датируются XV веком, и доказательством «древности» поэмы не могут служить никак!), сей учёный муж вновь «разоблачил» (якобы) «продукт изобретательности» гипотетических фальсификаторов XVIII века, заодно с их незадачливыми современными биографами! Из шкафа выпал скелет… Такое ощущение, что и сам «лауреат», и его обожатели, не удосужились внимательно перечитать в Интернете (хотя бы) юбилейный «дискурс» к 200-летию первого издания «Слова», и ничего не слышали про доводы профессора М.М.Постникова.


    Так вот, Михаил Михайлович, математик-геометр из МГУ и, в определённом смысле, учитель А.Т.Фоменко, задолго до появления новомодных «ниспровергателей» традиционной истории, писал удивительные вещи, которые должны были, по идее, прозвучать из уст «светочей» советской филологии (извиняюсь за пространное цитирование, но оно того стоит): «Существует универсальный признак, пригодный для текстов любого содержания и позволяющий оценить время его создания. Он состоит в том, что любой текст, написанный грамотным, литературно правильным и орфографически безошибочным языком, предполагает уже существование и достаточное широкое распространение печатной продукции и потому написан уже в эпоху книгопечатания. Для того чтобы писать правильно, нужно довести орфографический навык до автоматизма, для чего необходимо читать много орфографически стандартизированной литературы и писать многочисленные диктанты. Первое невозможно без печатного станка, а второе – без обилия дешевой бумаги. Создание литературного произведения, отвечающего простейшим требованиям формальной правильности, требует многочисленных черновиков и предварительного опыта литературной деятельности, что опять-таки без бумаги немыслимо. Все сотни книг, которые якобы написали древние писатели, не могли быть созданы на пергаменте, папирусе, восковых табличках и т.п., необходима была бумага… Без практики на стандартизированных текстах научиться правильно писать невозможно: заучивание лишь правил не гарантирует от ошибок. Но могли ли рукописи в допечатный период писаться по единым орфографическим правилам? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы отрицательный ответ сделался очевидным… Для того, чтобы исправления ошибок остались в памяти, необходимо определённое время хранить тексты диктантов и упражнений, постоянно возвращаясь к ним для закрепления навыка… сохранение на протяжении многих сотен и даже тысяч лет оригинальных древних текстов путём их постоянного переписывания абсолютно невозможно… религиозные фанатики являются плохими кандидатами на звание коллекционеров языческих текстов, уничтожение которых предписывалось им в обязательном порядке»…


     Грубо говоря, уже в свете вышеизложенного бессмысленные «тары-бары» о древности / недревности «Слова о полку Игореве» можно было прекращать, а все дискуссии немедленно «сворачивать». В этой связи мне представляется крайне интересным обратить внимание читателей на уже упоминавшуюся выше книгу К.С.Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка», изданную в 1846 г. Не отрицая подлинности «Слова», Аксаков в то же время указывал на искусственность его языка, отсутствие в нем живого движения и внутренней жизни, что сказывается в безучастном, педантически-правильном (sic!) употреблении автором языков древнерусского и церковнославянского. Так мог писать, по мнению Аксакова, только «иностранец», столкнувшийся с двумя стихиями в тогдашнем литературном языке, хорошо усвоивший обе эти стихии и равномерно их использовавший в своем произведении. Если бы автор был «русским человеком», то он, утверждает Аксаков, неизбежно допустил бы ошибки, пытаясь совместить в одном сочинении две языковые стихии, и это свидетельствовало бы о живом, органическом, а не чисто книжном отношении к языку. А «боязливая, холодная правильность» (sic!) как раз характерна для иностранца, ошибкой и обмолвкой боящегося обнаружить свое нерусское происхождение… Берём данное утверждение К.Аксакова на заметку.


    Тем не менее, приведём для сравнения (и даже выделим) выдержки из статьи Д.С.Лихачёва «Золотое слово русской литературы» (цит. по: «Слово о полку Игореве», М., «Детская литература», 1980, с.8-9), сопроводив их  минимумом необходимых комментариев:

 
   «Художественные ремесла в XII веке представлены роскошными рукописями (Как прикажете понимать сие заявление? На веру?)…

    Особенного развития в XII веке достигает искусство слова. Большинство древнерусских письменных произведений XII века до нас не дошло (В оригинале не дошло ни одного!) в результате истребления врагами, пожарами; но даже то немногое, что сохранилось, свидетельствует об общей высокой литературной культуре XII века, о наличии нескольких литературных школ, о многочисленности жанров, о самой потребности в литературе, о привычке к литературному чтению. Летопись в это время ведется почти в каждом городе, во многих монастырях, нередко – при дворе местного князя…

    Русский язык этой поры ответил потребностям чрезвычайно усложнившейся русской действительности и создал богатую политическую, военную и техническую терминологию (???), смог в полной мере воплотить в себе изощренное ораторское искусство, передать сложное историческое содержание всемирной и русской истории, воспринять в переводах лучшие произведения общеевропейской средневековой литературы…
 
    Древнерусский письменный литературный язык вырос на основе устного русского литературного языка (Разве таковой, в принципе, возможен?) – высокоразвитого языка устной народной поэзии и языка политической жизни (Гм, гм… Мне, почему-то, всегда казалось, что в основе древнерусского письменного языка лежал протоболгарский, в дальнейшем – церковнославянский)…

    Особым лаконизмом, выработанностью словесных формул, образностью отличались речи, произносившиеся на вечевых собраниях (Есть примеры? И много?)…

    В русский литературный язык влились отдельные слова и выражения древнеболгарского языка (Ага! Так Дмитрий Сергеевич лукаво именует язык древних тюрок, осевших на Дунае), использовавшегося в церковной письменности и в богослужении и известного под названием языка церковнославянского. Однако грамматический строй русского языка остался русским (О «грамматическом строе» корректно говорить применительно к XVII веку, и никак не ранее!), а отдельные церковнославянские слова не разрушили (???) основного словарного фонда русского языка… Словарный состав древнерусского языка в XII веке был уже очень богат»…


    Не хочу никому навязывать своё мнение, но в приведенных цитатах (вновь извиняюсь за их объём) аргументация Д.С.Лихачёва видится мне убогой и беспомощной. Да её даже затруднительно назвать «аргументацией» в строгом смысле слова, ибо она вся построена на тайных «заклинаниях»: «Было! Было! Не могло не быть! Надо свято верить! У великого советского народа-победителя и строителя коммунизма не могло не быть великой истории и высокоразвитой литературы, – и чем раньше она появилась, тем лучше!»… А теперь сравним: «…Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными? Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие, и только у себя мы таковых не обрящем? Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедовать… Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет и не иметь не может. Взгляни на первую лужу – и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет… Разница в том только и состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас – благочестие, Рим заражало буйство, а нас – кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас – начальники» (М.Е.Салтыков-Щедрин.  «История одного города». Минск, 1981, с.7-8)… Правда, похоже по смыслу на вышеприведенные «заклинания»? Правда, вызывает улыбку? Безусловно! А ещё – звучит столь же «патриотично», умно и «доказательно»… Всё-то у Д.С.Лихачёва как бы великолепно и замечательно, только подтвердить (с естественнонаучной точки зрения – в первую очередь) правдивость доводов господина-академика, либо предоставить достоверные свидетельства (достоверных свидетелей) его правоты не представляется возможным. Остаётся лишь «верить на слово» Дмитрию Сергеевичу: как в то, что «словесные формулы» на «вечевых собраниях» кем-то письменно «протоколировались», так и в само существование «богатой политической, военной и технической терминологии» или мифического «устного литературного языка – высокоразвитого языка устной народной поэзии». И это ещё «цветочки», потому что в сборнике «Исследования по древнерусской литературе» (Л., 1986) имеется чудная главка под названием: «Устные летописи» (sic!) в составе Повести временных лет»… И такие нашему академику были ведомы?!


     Впрочем, политико-филологическому манифесту Д.С.Лихачёва противоречит даже «Толковый словарь русского языка» С.И.Ожегова, в 26-м издании которого от 2008 года читаем: «Литературный язык есть ПИСЬМЕННО ЗАКРЕПЛЕННЫЙ И ОБРАБОТАННЫЙ (выделено мной. – А.Н.) общенародный язык». Академика Лихачёва, осторожно, но компетентно, поправлял и А.А.Алексеев, который в статье «Литературный язык Киевской Руси» (см. ФЭБ «Русская литература и фольклор») писал: «ЕДИНСТВЕННЫМ РЕПРЕЗАНТАНТОМ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ВЫСТУПАЕТ ПИСЬМЕННАЯ ЕГО ФОРМА. Обиходная речь не входит в его функциональную сферу, используя местные диалекты. УСТНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ограничивается рецитацией определенного набора письменных текстов… Письмо и грамотность могли иметь определенное распространение на Руси в X в., в какой-то мере они нужны для ведения торговых операций, могут использоваться в магических функциях. Однако ни одна из перечисленных сфер с устойчивыми языковыми формами В ПИСЬМЕ НЕ НУЖДАЛАСЬ… Ни языческие тексты, ни устные художественные произведения дохристианской Руси НА ПИСЬМЕ ЗАФИКСИРОВАНЫ НЕ БЫЛИ (первые записи фольклора сделаны, как известно, иностранцами в начале XVII в., затем появились и собственно записи такого рода, тогда как интерес к языческой древности проявился в России лишь в XVIII в.)»(везде выделено мной. – А.Н.)… Что же касается утверждений Д.С.Лихачёва о разных «сложностях», якобы сопровождавших жизнь «русичей» в XII веке, то они воскрешают в памяти далёкие реалии СССР предвоенных лет, когда читателям «Правды» или «Известий» тоже рассказывали басни про «чрезвычайно запутанную международную обстановку, чреватую разными неожиданностями».


     Скорее всего, мы до сих пор не знаем (и вряд ли когда-нибудь узнаем) «древнерусского» языка – именно как совокупности из твёрдых правил морфологии, синтаксиса, пунктуации и кодифицированного правописания. Я готов завтра же прилюдно снять шапку перед теми, кто сможет (желательно – членораздельно) объяснить мне разницу между «общеславянским», «старославянским», «древнерусским» и «исконно русским» словами; а ведь были ещё и малороссийская «простая речь», и «юго-западнорусский» литературный язык эпохи «украинского барокко». Никаких учебников «языка XII века» не существовало в природе (самые первые «опыты» в данной области – грамматики и «лексиконы» Лаврентия Зизания, Памвы Берынды и Мелетия Смотрицкого – чётко датируются концом XVI-го - первой третью XVII веков), и о том, как звучала их речь в действительности мы можем только гадать. Наши далёкие предки, конечно же, «невегласами» не были, – они и «жития» читали (разумеется, не изваянные на берёзовом лыке, а помещённые в рукописных или печатных книгах), и писали друг другу короткие берестяные «записки», но учились-то не по учебникам, а «на слух», и ещё старым-добрым методом «погружения» в книжно-языковую среду (примерно так, читая книги, учил греческий язык Г.Шлиман): от старших к младшим, от «грамотеев» к «неукам». Процесс нескорый, трудоёмкий, но достаточно эффективный! Нам, гражданам Беларуси, возразить академику Зализняку гораздо проще, нежели одураченным в очередной раз россиянам – у нас есть Франциск Скорина, который суть дела знал много лучше иных «академиков», и в предисловии к «Библии Руской» писал: «Желаешь познать Грамматику, или, по-нашему говоря, грамоту, которая учит правильно ЧИТАТЬ И ГОВОРИТЬ (выделено мной. – А.Н.) – обращайся к Библии. Читай в ней книгу «Псалтирь»…». Неожиданное подтверждение правоты Ф.Скорины я нашёл у знаменитого иезуита Петра Скарги, который в своей книге «О единстве Божьей Церкви под одним пастырем» (1577) писал о том, что русины не знают «правил», в т.ч. и грамматики (лишь два языка Скарга считал «обучающими» – латинский и греческий), что в школах их учат ТОЛЬКО ЧТЕНИЮ, и это едва ли не единственная особенность при подготовке кадров православного духовенства… Но так не только «изячную литературу» писать никогда не научишься, но даже связно излагать на письме свои мысли, – о чём профессор Постников и предупреждал!


     О.Сулейменов однажды горько посетовал: «Складывается впечатление, что лингвистика, утратив цель – исследование природного слова – всю свою энергию употребляет на создание искусственной цеховой речи. Толстенные словари лингвистических терминов по объёму превосходят словари иных живых языков»… Сам способ написания «поздних» русских рукописей - в сплошную строку (ради экономии дорогущего пергамента), одними согласными буквами, без «огласовок», т.е. гласных букв, часто без строчных знаков и разделения слов – не придаёт уверенности в том, что чистая лингвистика сегодня располагает достаточно надёжным инструментарием, способным поставить точный «временной» диагноз лежащему перед ней тексту «Слова». Чтобы не быть голословным, приведу, быть может, самый «хрестоматийный» пример. В СПИ есть одно из труднейших для понимания мест: «Рекъ Боянъ и Ходына, Святъслвавля песнотворца…». Во всяком случае, так его интерпретировали и первые издатели, и довольно известный историк И.Е.Забелин, в конце XIX столетия. Чем здесь нам может помочь лингвистика, и что толку рассуждать об «энклитиках», «суффиксах» и «постфиксах», если, и по сей день, не ясна сама разбивка этой фразы на отдельные слова? То ли это – «Сказал Боян и Ходына…» (но почему певцов два, а глагол в единственном числе?), то ли это – «Сказал Боян и ходы на…» (но тогда «ходы на» – это как? или куда?), то ли мы должны читать эту фразу как «Пел Боян их оды…» (и тогда перед нами, однозначно, поэзия XVII-XVIII веков). Роман Якобсон пресловутую «ходыну» вообще называл «абракадаброй»! И не надо ловить меня на слове – про т.н. «двойственное число» имён существительных я прекрасно знаю. Если в «древнерусских текстах» и встречались примеры согласования глагольного сказуемого в числе только с первым из нескольких подлежащих, то такая конструкция ведь употреблялась применительно к парным предметам (А то, что «песнотворцев» было два, надо ещё доказывать и доказывать!). И никаких числительных, оканчивавшихся на «два», здесь тоже не наблюдается, поэтому я и отношу этот нехитрый «лингвистический подлог» на совесть советских академиков. C учётом вышеизложенного, а ещё того, что слово «рекъ» – это причастие единственного числа мужского рода, ни о каких двух певцах (Бояне и Ходыне) здесь, действительно, речи идти не может, иначе более оправданным стало бы употребление формы «рекоста» – 3-е лицо двойственного числа аориста (аналогично: «ту ся брата разлучиста», «Олегъ и Святославъ – тъмою поволокоста и въ моръ погрузиста»)! Наконец, как нам оценивать морфологию многочисленных «тюркизмов» в «Слове», даже если они и были записаны «кириллицей», – по нормам «старославянского языка», что ли?


     И вот один, «тревожный» момент, который я не могу не отметить: толкование И.Е.Забелина (про двух певцов – Бояна и Ходыну) активно поддержал Д.С.Лихачев, высказавший предположение, что и весь текст «Слова о полку…» строится как чередование «партий», песен-строф, исполняемых двумя сказителями. Но однажды я обратился к статье «Композиция «Слова», из Энциклопедии «Слова о полку Игореве» (ФЭБ «Русская литература и фольклор»), и… не поверил своим глазам! Академик Лихачёв написал в ней буквально следующее: «Боян, появляющийся снова, как бы подчеркивает кольцевое оформление композиции  Слова. С точки зрения этой композиции ПОЯВЛЕНИЕ ВТОРОГО ПЕВЦА ХОДЫНЫ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ НЕОБХОДИМЫМ (выделено мной. – А.Н.). Скорее всего, это ошибочная конъектура (sic!) исследователей, не посчитавшихся с композицией и поэтикой памятника»… Ничего не пойму. Разве Дмитрий Сергеевич не принадлежал к числу тех самых «исследователей», которые многие десятилетия пропагандировали «ошибочную конъектуру»? Вот его собственные слова: «Предшественники же автора «Слова о полку Игореве» – Боян и Ходына (конъектура, свидетельствующая, что певцов – двое, предполагаю, верна) говорят о себе в двойственном числе… Диалогическая форма «Слова» подкрепляет вероятность конъектуры о двух певцах – предшественниках нынешних тоже двух певцов – Бояне и Ходыне… В дальнейшем оба певца поют вместе, как и полагается в патетической концовке. И они вспоминают двух своих предшественников – Бояна и Ходыну… Думаю, что Боян и Ходына – реальные певцы. Жили они за столетие до автора «Слова» (Д.С. Лихачев. Предположение о диалогическом строении «Слова о полку Игореве», в кн. Исследования «Слова о полку Игореве», Л., 1986). Когда же «совесть нации» писал правду? Как нам уловить и надёжно зафиксировать постоянно «вихляющийся» смысл его исследовательской позиции?..


    Таким образом, дешифровать подобные филологические «ребусы» без знания «контекста», в целом ряде случаев, не представляется возможным! И зачем, спрашивается, было понапрасну бумагу изводить, если по признанию самого А.А.Зализняка: «…тёмная история находки памятника остаётся. Тёмные места в тексте остаются. Слова спорного происхождения остаются. Озадачивающие литературоведов литературные особенности остаются»?.. Позвольте, но никакой логикой тут даже и не пахнет! Получается, что ничьих сомнений господин Зализняк не развеял, что ни одно из т.н. «тёмных мест» в результате его «анализа» не получило объяснения, – т.е. никаких доводов в пользу древности «Слова» это «аналитическое пустословие» реально не даёт, и даже, напротив, усиливает сомнения в точной датировке уже летописных «оснований» тех самых «лингвистических доводов». И наш академик не является здесь «пионером»: подобными «проделками» до него занимался знаменитый американский лингвист Роман Якобсон, известный нам по стихотворению В.Маяковского, доказывавший полное соответствие языковых черт «Слова» уровню XII века… по погибшей рукописи (sic!), которую он сам считал лишь «копией» то ли XV, то ли XVI столетия. Современные «тинейджеры» сказали бы здесь: «Что к чему?»…


     Кстати, сам А.А.Зализняк, неоднократно призывая и себя самого, и других, к «чистой объективности», выбрал для своего «анализа» даже не текст издания 1800 г., а его реконструкцию и конъектуры, заимствованные у того самого Р.Якобсона, правда заверив читателей, что ничего страшного в этом нет… Ничего себе «не страшно»: нахально подгоняют отдельные куски текста (в собственной интерпретации) под идею «древности», а потом на этой основе «древность» и доказывают! Извиняюсь, но назвать «наукой» подобное… язык не поворачивается. После ознакомления с текстом доклада А.А.Зализняка «Проблема подлинности «Слова о полку Игореве», прочитанного автором на научной сессии (sic!) Общего собрания РАН «Русский язык в современном мире», 19 декабря 2007 года, я лишь окончательно убедился в обоснованности самых худших своих подозрений. Во-первых, такой надуманной «проблемы» уже давным-давно не существует. СПИ, вне всякого сомнения, является оригинальным литературным произведением, принадлежащим перу книжника-христианина, выдающегося южноукраинского «художника слова»; а двумя главными «проблемами» при изучении «Слова о полку…» изначально были (и остаются) его атрибуция и возможно более точная хронологическая датировка времени написания. Во-вторых, попробуйте, уважаемые читатели, совместить с точки зрения даже не лингвистики, а элементарной логики, следующие пассажи: «…в «Слове» есть такие отклонения от фонетических (?), орфографических и морфологических норм, которые в рукописях ХV-XVI веков встречаются только у писцов великорусского Северо-Запада и северной Белоруссии (sic!) и возникают в силу особенностей соответствующих диалектов… в 1890-е годы Александр Иванович Соболевский открыл, что в XV-XVI вв. в русских рукописях использовалась особая орфография южнославянского происхождения, которой не было ни до, ни после этого периода… в сочиненном им «Слове о полку Игореве» представлена южнославянская орфография». Мне это не удалось, как я ни пробовал… Давайте определимся с терминами: либо орфография СПИ - «северо-западно-белорусская», либо она - «южнославянская» (окончательно этот вопрос будет прояснён в Этюде 3-м, из цикла «Листая старые страницы…»). Наконец, если анонимный «мистификатор» XVIII века не знал о каких-то, формально-искусственных, лингвистических «законах» и «терминах», которые понапридумывают в будущем, то автор XII века не мог их знать и подавно!!! Если академику Зализняку неведомы, по-европейски масштабные, выдающиеся мастера «плетения словес» XVIII века, – это понятно, но не смертельно. Ибо нам точно известно, что в православной, «грекофильской» ойкумене предыдущего, XVII столетия таковых было, по меньшей мере, четверо: Юрий Крижанич, Кирилл Лукарис, Иоанникий Галятовский и Дмитрий Ростовский (Туптало).