СИМФЕРОПОЛЬ.
Сегодня двадцатый день с момента пропажи Баранника и десятый день нашего мало результативного сидения в Симферопольской квартире Влада. Такая случилась круглая дата и, почти, юбилей.
Мы не продвинулись ни на шаг в деле поиска разгадки исчезновения этого коллеги Самсона. Если говорись совсем откровенно, особенного рвения в наших действиях и не наблюдалось. Валера, изредка пересекавшийся с Калом, приносил нам такие же результативные сводки об их поисках. Всё замерло в ожидании следующего шага тех, кто уже получил к своему имени приставку «разыскиваемый» и тех, кто, по моему мнению, должен был объявиться в радиусе внимания к этому делу и, соответственно, получить такую же приставку в своё пользование до полной поимки. Если она, в теории, возможна.
В наших общих разговорах Валера всё чаще переходил на скучно-отстранённые темы, что, лично для меня, красноречиво говорило о начавшемся недоверии то ли в благополучное расследование, то ли в мою способность в чём-то разбираться вообще. Но сегодня вечером я решился на разговор, чтобы расшевелить Валеру.
--Это… что я хотел сказать? Сегодня уже сколько? Уже двадцатый день от начала пропажи Баранника. Я же вижу, что ты себя как-то ведёшь….
--Ты, конкретно, о чём?
--О том, что тебе не нравится наше безделье. Точнее, моё.
--Ты, типа, оправдываешься?
--Типа, конечно! У нас нет ничего, на что можно было бы опереться. Мы знаем, что произошло, так? Возьми, хоть, Михыча или Султана. Мы много знаем и пробуем сложить в кучу этот конструктор. И что на выхлопе? Правильное решение и гордость за себя. А что у нас есть сегодня? Фамилия – Баранник, образование в Минске и дочь в Англии. У нас есть география.
--А что тебе ещё надо?
--Только давай без психов, ладно? Можно подумать, что я сам в восторге от сидения в этой квартире.
--Говори, что надо.
--Без подготовки? Ладно, сейчас придумаю. Так, нужна фотка Баранника, его описание, где живёт и тому подобное. Если получится, то, тоже, с фотками. Мне интересно, где его машина, на чём он попробовал пропасть – автобус, самолёт, метла…. Давай начнём с этих мелочей, ладно?
--А чего раньше не просил?
--Не знаю. Раньше, подожди, сейчас придумаю отговорку…. Есть! Раньше я думал, что события вокруг Баранника закрутятся быстрее, а вышло, сам видишь, как. И потом, Самсон не давал «добро» на собственные действия. Отмазался?
--Тогда я поехал искать твой заказ. А ты сам-то веришь, что оно, ну, ты понял, вообще закрутится?
--Ещё неделю назад я был настолько уверен, что поспорил бы с кем угодно и на что угодно. Сегодня я только надеюсь.
--Ты бы хоть поделился своими надеждами.
--Привези мне, хоть, что-нибудь из моего заказа, потом буду делиться.
--Добро, я рванул!
С заметной ленью Валера поднялся с кресла и вышел из квартиры. Не походило это движение на рывок. С другой стороны, хорошо, что хоть так.
Жену я нашёл на кухне. Она сидела и пила чай. И только глазами следила за моими передвижениями на кухонных шести квадратных метрах.
--Чего мечешься?
--Тоскливо мне.
--Веселья хочешь?
--Мне ничего не хочется! Мне тоскливо от того, что скоро Валера привезёт стопку макулатуры, которую я заказал. А что мне это даст? Ну, почитаю то, что он притащит, а дальше что? Скорчить умный вид и туманно сказать, что мне есть теперь о чём подумать? Только думать не о чем! У меня нет способа найти Баранника ни живым, ни мёртвым! У меня нет вариантов найти деньги! У меня есть уверенность, что у меня ни в чём не уверенности.
--Какую часть твоего монолога я должна обсудить с тобой? Если ты мне не подскажешь, то я выберу первую фразу - «мне ничего не хочется». А что, интересно мне знать, тебе должно хотеться? Ты тут, в Симферополе, как наблюдающий советник, а не как сыщик. Ничего не получается? Тогда брось всё, и поедем домой. И бросить не можешь? Тогда сиди и жди, пока всё, что надо, не созреет. Такое убийство, если это убийство, в тишине не прячется, понимаешь меня? Зима в июле не наступит, даже если этого сильно захотеть.
--Ты забыла добавить, что так голосит народная мудрость.
--Я ничего не забыла. Я помню Чехию, когда ты пошёл курить второй раз подряд, и в результате побил Лёху. А вот вспомни, почему ты пошёл на улицу?
--Захотелось.
--Вот! Тебе захотелось выйти именно тогда, когда этого требовала созревшая ситуация. А что тебе хочется сейчас?
--Вспомни первое предложение моего монолога.
--Это ты сам вспоминай. Всё случится не тогда, когда ты этого не ждёшь, а когда начнёшь чего-то хотеть. Чаю налить?
--Напоминаю первое предложение.
--Тогда сиди и жди Валеру. Не хочется ему….
МАЛЕЧКИНО. ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Дверь снова отворилась и выплеснула через проём крашеное существо женского обличья.
--Ну, как?
Виктор Лукич не проявлял признаков жизни. В том смысле, в каком он её проявлял во все остальные дни, предшествовавшие сегодняшнему. Он просто сидел в своём, акционно приобретённом кресле модели «Каролла», и молчал. Если бы глаза могли говорить способом моргания, то Лукич молчал, даже глазами. Дышал он тоже, как-то молчаливо.
--Алё! Нострадамус!
Если бы она, кстати, Ирина Дмитриевна, не окликала его во второй раз, а просто молча стояла и смотрела, то ничего бы и не изменилось. Но этой, не случившейся метаморфозы, она не знала и, вследствие, определённых свойств её натуры, не могла предвидеть, поэтому и продолжала голосовую атаку своего сожителя. С результатом, равным исходному.
Начав переживать из-за стремительно развивающегося непонимания от сидящего экстрасенса, Ирина Дмитриевна открыла впустившую её дверь и резко захлопнула с приложением значительного усилия. В комнате, от этого стука, интерес к женщине не возрос.
Сильно заинтересованная, но совершенно не переживающая дама, вплотную приблизилась к Лукичу и тщательно заглянула в его глаза. Ей, почему-то, захотелось проверить реакцию глаз, для чего она замельтешила перед его лицом пальцами, ногти на которых были украшены чем-то таким, что напоминало изразцовую плитку.
Зрачки мелко подрагивали, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размере. Значит – жив.
Ирина Дмитриевна опустила глаза вниз, до самого стыка рубашки с брюками, и заметила тёмное пятно справа от ширинки.
--А это… что это? Алё!
Женщина выпустила из себя квант механической энергии, эквивалентной по цифровому значению той, которая потребовалась ей для «силового» захлопывания двери. На этот раз испускаемая энергия направлялась сознанием в левую ладонь, которая отвесила неестественно громкий подзатыльник.
--Алё!
--Что?
Ирина Дмитриевна на всякий случай обрадовалась приходу в себя мужчины, но её терзал другой вопрос, который она тут же и озвучила.
--Тебе так понравился мой цвет? – С интонацией, для которой трудно было подобрать определение, женщина указательным пальцем с изразцовым ногтем, перевела бессмысленный взгляд Лукича из «ни во что» на мокрое пятно на брюках.
Виктор Лукич смотрел на свои брюки и молчал. Кто может похвалить тем, что ему известно всё происходящее в могучей голове экстрасенса?
Ещё один подзатыльник, но намного слабее, вкупе с дурацким окриком «алё», вернули сообразительность мужчины в человеческое русло. Он поднял голову и, твёрдо глядя женщине в глаза, спросил.
--Чего?
--Эй-эй-эй! Это мой вопрос – чего? На штанах у тебя чего? Мой новый цвет впечатлил или простата загнобила?
--Какая, на хрен, простата? Чо ты хочешь?
--Чего штаны мокрые?
--Не знаю, ясно? Тут такое происходит!
--Так поделись!
--Не сейчас. Мне надо в себя прийти. У нас выпить есть?
--Нету. Как тебе мой вопрос? Я же хотела тебе приятное сделать!
--Знаешь, что? Приятное…. У бабы Поли все куры во дворе в такую же рябь покрашены, что и ты. Так, что, ты во двор пореже выходи, поняла? А то её петух спутает тебя со своими курами и снасильничает.
--Идиота кусок!
--А ты – сельпо! Ты можешь пока не лезть ко мне? Сходи в магазин! Придёшь – говорить будем. Что-то произошло такое, что…. Короче, двигай, давай! Только быстро! Обговорить всё надо. Чего губы намандячила? А-а… хороший цвет, тебе идёт. Всё? Тогда топай в магазин.
Дверь, позади Виктора Лукича, всосала женщину обратно, и комнату снова обуяла тишина. Но ненадолго.
В прихожей заскрипела входная дверь, кто-то закашлялся мужским кашлем, и хорошо различимое шлёпанье босых ног приблизилось к комнате экстрасенса.
--Ах, Чудаков, Чудаков, Чудаков! Музыка, песни, интриги и танцы! Привет, кудесник! Как проходят оставшиеся мгновения жизни?
--А-а, это ты…. Ну, привет, Чудаков – человек. Ты по делу? А то….
--Без дела не прихожу. Я тут экспериментальным путём изобрёл кальвадос из прошлогодних яблок. Надо поистязать организм дегустационными причудами. Ты в списке?
--В чём?
--В списке дегустаторов. Я всё принёс с собой. С тебя стол и стаканы. Ирка твоя где?
--В сельпо… чёрт! В магазин пошла, за бутылкой.
--А что ты ей заказал? Снова самую рекламную? «Немиров – метровая с перцем»?
--Да, по херу! Выпить надо. Давай, во дворе сядем, а?
--Изволь! Кальвадос приемлем на любой территории местной галактики.
--Слышь, Чудаков, а ты не можешь не выделываться словами?
--Могу. Но, тогда, я буду похож на вас, простых алкоголиков.
--А так ты похож на алкаша – пришельца?
--Всё дело во внутреннем содержании. Идём!
То, что пили Чудаков и Виктор Лукич, было, даже, приятным. Довольно крепким ( я же говорил, что тут пятьдесят два градуса по Фаренгейту), светло-коричневым и обладающим яблочной отрыжкой. Смугляночка и кальвиль снежный, возможен и ранет. Хотя… нет, всё-таки в отрыжке ранет проступал.
Виктор Лукич начал уже отходить от эмоционального ступора, полонившего его неожиданным внутренним разговором. Хмель, значительно ослабивший напряжённость и однобокость мышления, позволил посмотреть с иной стороны на минувшую беседу и, даже, выработать конкретную программу поведения и, вполне возможно, принять решение. Только одно раздражало – петух бабы Поли. Он нервно ходил вдоль разделительного забора, сделанного из плетёной сетки, и не отводил своих подозрительных глаз от калитки Виктора Лукича.
--Заметил - таки, стервец!
--Кто и кого?
--Могла бы, дура, пакет одеть на голову. Ой, не будет ей покоя, ой, не будет.
--Мне стоит поддерживать разговор, или ты сам справишься?
--И на суп баба Поля его не отдаст… ни за что не отдаст…. Попёрло мне с этой Иркой!
В эту секунду Виктор Лукич ясно осознал, что пьян по-настоящему, иначе не переживал бы так откровенно из-за жены и петуха. Это его развеселило, расслабило и потребовало снова наполнить братину для осушения ея за искусство Чудакова гнать самогон из всего, что растёт и не требует вложения денег.
На исходе второй пол литры стук калитки возвестил о приходе Ирины Дмитриевны.
СИМФЕРОПОЛЬ.
Теперь я перешёл топтаться в зал. Дверь, диван, окно, телевизор, гладильная доска, дверь. Траектория передвижения было довольно примитивной, так что заблудиться я не смог. От скуки я принялся считать шаги, но когда их количество перевалило за две сотни, я стал произносить всякие слова под шаг каждой ноги. Левая – правая, что – делать, левая – что, правая – делать, левая – что, правая – может, завести себе попугая, пусть вместо меня повторяет это пошаговое заклинание? Нет, не заведу, попугаи нынче дороги. Левой – что, правой – звонок в дверь. Что-то рановато для возвращения блудного сына в виде Валеры.
Не интересуясь личностью звонящего, я открыл дверь и выглянул в коридор.
С прилепленными улыбками на лицах, передо мной стояли двое – парень в костюме и девица. Парень прижимал к себе книгу, сильно разбухшую от разноцветных закладок, а девица была без макияжа.
--Здравствуйте. Мы хотим поговорить с вами. Вы читали Библию?
--Привет. Как я понял, будет не интересно. Читал. И всё, что вы скажете, меня не интересует. Я православный христианин.
--Ну, мы все христиане….
--Нет, не все. Вы не произнесли слово «православный». Разницу улавливаете? Скорее всего, нет. Если у меня появятся вопросы, я пойду к священникам, прошедшим обряд рукоположения и спрошу у них. Но, не у вас. Это всё?
--Зачем вы так расстраиваетесь? Вы имеете право ходить в церковь, это, даже, хорошо. Но я хочу задать вам вопрос – вы верите в Бога живого?
Первые несколько секунд я оторопело молчал. Такого вопроса мне ещё не задавали.
--А вы можете повторить вопрос?
--Могу. Вы верите в Бога живого?
--Сынок, не обижайся, ладно? Ты – идиот? Ты сам понимаешь, что городишь? Или просто тупо повторяешь чужие слова? Если я открыл тебе дверь, то это, по-твоему, означает, что я такой же идиот, как и ты?
--Я задал вам безобидный вопрос.
--Ладно, я постараюсь говорить спокойно. Верю ли я в Бога живого, так вопрос звучит? Так. Значит, по-твоему, выходит, что на противоположной стороне логической цепочки есть Бог мёртвый? Не мотай головой, а начинай сам думать! Что, «нет»? Если есть Бог, то почему он живой? А какой он должен быть? Прилагательное «живой» даётся только в противовес определённому положению, подтверждающему наличие возможности на противоположное состояние. Не сложно? Если Бог есть, то он только живой, а если он мёртвый, то, так уж вышло, он не Бог. Эта фраза проще. Или у вас два Бога сразу? Если хочешь….
--Кто пришёл? Валера? – Крикнула жена из кухни.
--Нет, хуже! О чём я? А, да. Или Бог есть, или его нет. Это вопрос веры и только, но не вопрос с биологическим подтекстом «живой – мёртвый».
--Я не говорил «мёртвый»….
--Ты не говорил, это правда. Но, идя к людям с этой книгой, ты ещё и не думал. Ты собирался такими вопросами насобирать адептов в свою молельную избу, но никоим образом не собирался вести теософские беседы. Потому, что ты говоришь чужими словами, до которых сам ещё не дошёл. И закладки в твоей Библии разного цвета, знаешь почему? Чтобы открывать подходящие цитаты под соответствие моменту. Зелёная – ни о чём, а красная, скорее всего, из «Апокалипсиса». Для устрашения слушателей и подтверждения предсказаний.
--Но послушайте, апостол Павел, в послании….
--Стоп! Если мне понадобится вспомнить, что и кому апостолы посылали в посланиях, я возьму Библию и прочту. Сам. А почему ты не цитируешь «Евангелие»?
--Это одна и та же книга.
--Не ври. Всё писалось разными людьми и в разное время, да и название далось диаметрально противоположное – «Старый» и «Новый». Улавливаешь? Ты опять ищешь цитату? Выбрал синюю закладку, да? Не хочу слушать. Если ты такой приверженец Библии, то, скажи мне, ты обрезан?
--Что? Не понял….
--Всё ты понял. Ты обрезан? Библия написана евреями и для евреев, а у них это дело есть обязательное.
--Нет, я не обрезан. Я вам хочу прочесть….
--Не буду я тебя слушать! Ещё один вопрос – в книге «Числа» Бог наказывает мужчинам из колена Левитова быть священниками и охранниками святынь. Что тут делает эта дама?
Я задал этот вопрос не из личной неприязни к девице, а потому, что она несколько раз порывалась встрять с замечаниями в разговор.
--И, вот ещё что. Вы, господа, которые пришли ко мне, странные. Вы из Библии выбрали для себя что-то удобно-выгодное, а остальное просто не замечаете. Или вы Библию полностью принимаете и следуете каждой её букве, или вы врёте себе и другим.
--Может быть, я и не готов, полностью, к такому разговору, но Иисус сказал, что там, где трое соберутся во имя моё, там и я среди них.
--Сынок, в катастрофических масштабах своей невежественной глупости, тебе нет равных. Иисус никогда не говорил ничего буквально. Всё им сказанное – эвфемизмы, притчи и намёки. Он сказал, что там, где соберутся трое, но не с бутылкой трое, а с верой, понимаешь, с верой, то дальше по тексту. И не с трёпом о Боге живом. И, если ты не готов к такому разговору, то сиди дома и читай. Думай, читай, потом опять думай, а не таскайся по квартирам, подыскивая себе паству. Или, что ещё хуже, паству для кого-то другого. Это, сынок, пирамида. Всё, будь здоров!
Дверь захлопнулась намного сильнее, чем должна была бы закрыться. Переборщил я с нервами.
--Зачем ты отвязался на них?
--А зачем они пришли? Причём, сами. Мне перестало нравиться, когда меня считают глупым.
--Тебе об этом напрямую сказали?
--Перестань. Я сказал только то, что я думаю. А если я так думаю, то я в этом уверен. И, следовательно, прав. И моей правоты достаточно, чтобы говорить так, как я говорил.
--По-моему, ты грубо с ними говорил.
--Ничего подобного! Эта молодёжь подгоняет ситуацию с верой под себя, понимаешь? Чтобы покрасоваться. Не стану оскорбительно отзываться ни о ком, но любой человек может ходить по квартирам и сыпать цитатами из Библии, которые были заранее подготовлены. Я не дал ему прочесть ни одной, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что не готов к подобному разговору. Ловко выкрутился, правда? А почему он не готов? Потому, что вера у него показушная. Это не осуждение, это констатация. Что ему стоило сказать, что он считает себя правым во всём потому, что он верит? Что он считает неправым меня? Опять-таки, исходя из собственной веры? Почему он так не сказал? Потому, что такой цитаты у него не припасено. У каждого есть своё понимание веры, правильно? Но одно общее всё же есть – вера. Вера, это взаимоотношение одного человека с тем, кого он считает Богом. Од-но-го! Вера – это труд, за который придётся отвечать. Вот представь себе, ты… нет, скажу иначе. Некто попадает после смерти на суд к Богу и его спрашивают, мол, чем ты занимался на земле? Как чем, отвечает некто, я ходил и носил людям слово Божье. Это я как раз и понял, говорит Бог, люди, там, по квартирам, старушки, это я всё видел. Чем ты занимался с той душой, которую я тебе дал? Некто снова за своё, мол, так я и говорю, что к людям ходил, слово, опять же, носил. Бог говорит, - ты, видать, вопроса моего не понял, да? Я душу дал тебе, только тебе и именно тебе. Как ты её воспитал, вырастил, доброту, прощение и остальное сделал? На что потратил время, данное только тебе? На других? Так я с других потом и спрошу, что они делали и почему не развились. А конкретно ты, что ты делал? Ходил и тратил время, вместо того, чтобы развиваться самому? То есть, ты украл у меня время, которое ты не потратил на себя и на развитие души по моему образу и подобию? Ты Иисус читал? Так у него это называется грех. Понимаешь, в чём штука? Воровство не материальное, а воровство времени, которое ты мог потратить на себя. И что может противопоставить этот некто? То, что он взялся за богословие вместо тех людей, которые теософию и теологию изучают годами и традиционно рукоположены на служение тому самому Богу, которого этот юноша решил назвать «живым»? Мало того, он ведь и у меня украл часть моего времени, которое я собирался потратить на что-то полезное для себя, при этом, он ведь не спросил у меня, есть ли у меня на него время и желание с ним беседовать? А барышня, с которой он пришёл? Без макияжа, с зализанными волосами – изображает вселенскую скорбь. Хотя, именно тот самый пастырь, который их сюда прислал, и запрещает краситься. А я тебе точно говорю, что идя по улице, эта барышня засматривается на других девиц, которые в помаде и в тенях. Вопрос – ей не хочется сделать макияж и приодеться? Ой, как хочется! Тогда, что её останавливает? Вера? Глупости! Это не ислам, который устанавливает правила для женщин, это – игра на публику для показа своих страданий. Ты сможешь поверить, что ей, в её девятнадцать – двадцать лет, не хочется иметь красивый мейк-ап и красивую одежду? И я не верю. Значит, это маркетинговый ход и его использовали для меня приходящие менеджеры от религии.
--Тебе хочется выговориться? Я не буду тебя перебивать.
--Дело не в том, хочу я выговориться, или нет. Дело в том, что меня, а если бы вышла ты, то и тебя, посчитали бы среднестатистической единицей, которая подлежит соответствующей обработке. И неважно кто приходил – эти сектанты или агитаторы на выборы очередного всенародно любимого. Кто-то сильно страдает от нехватки денег и, соответственно, власти. Нас обрабатывают для подчинения кому-то, понимаешь? Кто-то страдает без культа его личности, а прикрытие для такой обработки может быть любым – от Бога живого до страстной любви к народу, как у премьерши на доверии, которую сейчас судят. Кстати, второй человек в её партии по совместительству и есть главный пастырь страны. Обработка идёт с двух сторон и уже есть результаты. Но обидно то, что нас с тобой считают быдлом, которое можно затуманить болтовнёй, подобной недавней и перетащить под свой каблук. Мне это не нравится, и я буду с ними говорить так, как посчитаю нужным, потому, что они меня не считают за ровню. А вот на минуту представь, только на минуту представь, что я окончил духовную академию очно. Представила? Вот, и тут приходит такой менеджер с закладками, и с фригидно - фальшивой барышней и вопрошают о Боге живом. Ну, не парадокс? Может, им стоило бы узнать, с кем сведёт судьба разговаривать? Не-а, не хотят, Они просто идут к двери и лупят такие вопросы.
--Ты о ком тут соловьём свистишь? – Из-за моей спины спросил Валера, тихо зашедший в квартиру. – Если про пару баптистов, то их консьерж отловил и нагнал. Они на бэхе прикатили, джип седьмой модели.
--Видишь, Бог их всё-таки любит, без макияжа и в БМВ. А я тут вера….
--Пошли, посмотрим, чего я нарыл.
--Пошли. Мне кажется, что дело началось.
МАЛЕЧКИНО. ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Утро началось неожиданно. Совершенно не похмельное состояние, ясность ума и отсутствие жажды в первые секунды после пробуждения, сначала обрадовали и удивили, а после здорово насторожили. Ничто Виктора Лукича так не беспокоило, как отсутствие постоянства и предсказуемости в вопросах утренней абстиненции.
Экстрасенс сел на кровати и, используя сильнейшую амплитуду колебательных движений, замотал головой из стороны в сторону. Самые худшие его опасения начали подтверждаться – похмелья не было! Мало того, Лукич смог вспомнить весь вчерашний вечер, вплоть до касания головой подушки. Он смог бы пересказать дословно весь вчерашний разговор с тёщей Кольки Марьянова, приходившей вчера за снадобьем и оставившей у него на столе вторую часть оплаты. Что, твою мать, происходит, а?
Не одеваясь, Виктор Лукич вышел в люди, простите, в зал. Пройдя через него, он натолкнулся на плотную стену запаха, выплывающего из кухни. Что-то произошло страшное – нет похмелья, и Ирка готовит завтрак. Или заговор, или конец света.
--Как спалось? – Нереально улыбчивая с утра, спросили Ирина Дмитриевна. – Иди, умывайся, скоро Чудаков появится.
--Брат твой… он….
--Что?
--Ничего, я скоро.
Виктор Лукич переместился в другое помещение, которое было недавно и наспех пристроено к дому, наспех облагорожено и так же наспех прозвано ванной. Дверь пришлось за собой запереть. На всякий случай.
Не поднимая крышку унитаза, экстрасенс уселся сверху и крепко задумался. Что могло случиться за прошедшую ночь? Не ясно. Но то, что всё-таки случилось, изменило целостность мирозданья в опасную, из-за недопонимания, сторону. За что ему такое наказание с самого утра? И почему подобные вещи происходят только с хорошими, такими, как Лукич, людьми?
Мысли, одна опаснее другой, замелькали на его внутреннем экране. Но не долго. Задёргавшаяся правая рука, и волнообразное бульканье, поднявшееся к голове, обручем сдавили череп, выжав из него, как из мокрой тряпки, все утренние мысли. Началось продолжение вчерашнего непонятного, но, уже, без паники и вполне ожидаемо.
К столу Виктор Лукич вышел бодрым. Вежливо пожелав доброго утра томящемуся без водки Чудакову, экстрасенс сам обслужил себя и Ирину, разложив по тарелкам завтрак, состоящий, в основном, из остатков ужина.
--Ира, хорошо выглядишь! Тебе к лицу этот цвет. Наливай, брат жены, Чудаков – человек!
--Алё! Витя! Ты… как? – Быстро стрельнув глазами в сторону родного брата, с нотками недоверия в голосе, спросила Ирина Дмитриевна.
--Ира, не говори больше своё «алё», ладно? Тебе не идёт это уличное пацанство. Чудаков, чего ждём-с? Наливалка сломалась?
--Чудно преображение за утренним столом,
И мы поправимся не водкой, а вином!
У меня только вино, черпать?
--Нет, не хочу вина. Ира, будь добра, подай водку. У нас ведь осталось с вчера?
--Витюша, родненький, что с тобой, а? Ты так изменился за ночь, что… ты пугаешь меня. Вить, ну, что с тобой, а?
--Ничего. Я принял кое-какое решение. Надеюсь, что жизнь наша теперь изменится. Завтра я уезжаю. Думаю, что вернусь состоятельным человеком. За удачную поездку!
--Ты куда собрался?!
--Ира, разговаривай со мной в прежнем тоне. Я сказал о поездке не для того, чтобы её обсуждать, а для информации. И, будь добра, позвони Полине на вокзал.
--Ага, обсудить со мной поездку ты не собираешься, да? Я, значит, тебе тут вроде прислуги, да? Такая, значит, бессловесная дура, да?
--На завтра мне нужен билет до Симферополя. Один. Купе. Естественно, нижнее место.
--Это я у тебя нижнее место! А теперь, ещё, и пустое! Когда это ты решил….
Громоподобный удар ладонью по столу подействовал только на Ирину Дмитриевну. Она, не договорив, так и осталась сидеть с рюмкой вина в руке и с открытым ртом наизготовку.
На Чудакова уже давно ничего не действовало. Два года назад его, работника лифтового хозяйства, сильно «вжарило» током прямо на рабочем месте. Ему повезло, что рабочее место оказалось в многоэтажном доме, жильцы которого сразу увидели «огни святого Эльма» и отреагировали по-своему. Вызвав, по правилам «Скорую», жильцы взяли лечебное дело в свои руки и закопали в палисаднике бесчувственное тело пострадавшего лифтёра. По местной легенде именно так было возможно излечить человека «ушибленного» молнией. А ток он и есть молния, но «маленько меньше», решили старожилы дома женского рода и неглубоко, но проворно закидали Чудакова землёй.
Когда, ближе к вечеру, во дворе показалась краснокрестовая машина, лифтёр уже самостоятельно сидел на ступеньках, ведущих в подъезд, и что-то многословно рассказывал бабкам. С тех пор он частенько в разговоре переходил на рифму, перестал пугаться неожиданных звуков, бросил курить и… всё. Остальные привычки сохранились в первозданном виде.
--Я уже и закусить успел,
И вторую выпить захотел!
Ирка, не скреби мужика! Захотел бы тебя бросить, или ещё чего, давно бы уже…. Ему, видать, по делу в Крым надо, так, что, не скреби его. Нас, Витя, разделяет стол и моя рюмка на опереженье!
--Ты мне объяснишь, наконец, по-человечески? Зачем тебе в Крым?
--Глотнув от паровоза дым,
Витёк поедет завтра в Крым!
--Чудаков, мать твою за ногу! Хоть ты не юродствуй! Тут….
--Нашу мать, Ира, нашу.
--Теперь послушай меня, жена моя! Всё, что я сказал – так и случится. Иди, звони Полине – раз. Нам, с Чудаковым, ещё бутылку – два. Богатой хочешь быть?
--И поводырь из чудной сказки,
Навёл слезу Ирине в глазки.
Что-то плохо рифмуется….
--Чудаков!!! Закрой свой рот! Ты, Витя, что сказал?
--Ты слышала. Ира, сделай то, что я просил и увидишь сама, что произойдёт. Переговоры за столом подошли к концу. За счастливую дорогу! Ирка, ты пьёшь с нами?