Фельетон с натуры
В огромный кабинет, напоминающий танкодром, где утюжат личности не взирая на ранги, вошел на полусогнутых следователь по суперважным засекреченным государственным делам, доложил о прибытии.
Сверхозабоченный, можно сказать, почерневший от тяжкой службы Генеральный прокурор вынул из картотеки особо опасных преступников фотографию человека средних лет с хитроумным, но жестким взглядом, передал следователю, сказав:
– Этот фрукт некто Самохватов, он же Ворман, он же Грабитель, он же Приватизатор, он же Шуллерберг, он же Киллерберг, он же Лжецман. В розыск его!
– Помилуйте, люди с такими фамилиями трудились в кабинете Черномырдина, Касьянова. Властный насос всех перекачал в правительство Фрадкова и последующих премьеров.
– Сличите с фотографией и будем брать.
– Как, всех?– испугался следователь,– кабинет Министров опустеет.
– Ничего, как-нибудь тут сами справимся.
Пока следователь набирался храбрости, готовясь к операции, господин Самохватов отбыл из столицы в провинцию. Его бронированный джип остановился в полуразрушенной деревеньке. Любитель маскарадов Самохватов перелицевался в Шуллерберга, вылез из машины, зашагал по тенистой улочке. Глядь, в кювете тощий-претощий мужик в плохонькой одежонке возится, а на горбу у него вроде что-то нагружено.
– Ты чего, мужик, в кювете буксуешь, а вроде трезвый?
– Из сил выбился, занесло: ноша тяжкая на загорбке. Все хана, не выберусь. Тут и помирать буду.
– Погоди помирать, ты мне еще пригодишься. Только твою ношу я в упор не вижу.
– Ты господин сытый, холеный, потому слеп. Ноша моя непосильная. Тракторишко мне достался от Советов, плужок, земельный пай. Сунулся ноне пахать, а солярка зверем оскалилась, кусается, не подпускает. Делать нечего, впряг в ярмо живую силу: бабу, дочь, коровенку пристегнул, сам в хомут влез, запахали клин под картошку. Пришел в хату чайку попить, до плиты, а она возьми и вспыхни синим пламенем. Я серчать, что за проделки дьявола? Ан слышу голос рыжего Толика: «Рылом не вышел электроплитой пользоваться, без штанов останешься. Я плату за электро в несколько раз накрутил. Где гроши возьмешь со мной рассчитываться?» Покачнулся я от того гласа, но стою, креплюсь, штаны в охапку сгреб, чтоб не свалились, думаю, чем бы их покрепче привязать к мощам своим. Но тут бац, бухгалтерия из ЖКХа должок за зимний сугрев хаты подкинула. Глянул, а цифра пятизначная. Зашатало меня, закачало ураганом тех цифр, и в кювет меня, на четвереньки. Ох, не встану, не выкарапкаюсь.
– Ха-ха-ха!– рассмеялся Самохватов,– дело поправимое. Я смотрю, ты мужик мастеровой, мне такой нужен, мы тут с тобой такое закрутим! Возьми-ка новую робу, конвертик вот держи на харчи, только, чур, мое слово для тебя – закон.
Тощий человек заглянул в конвертик и обомлел: там «зеленые» купюры замельтешили.
– Если так-то, господин хороший, я счас, требуху свою набью и к тебе, как новая копейка.
–Вот и славно! Дуй, на деле тебя проверю.
Возле красочного старинного колодца с почерневшим воротом, с окованной железными обручами бадьей на цепи, на свежеокрашенной деревянной скамейке, что расположена между двумя соснами, сидит краснощекий Самохватов-Шуллерберг, пьет из деревянного расписного ковша воду.
–Ах, какая водица, ах, какая водица в моем колодце, никогда и нигде не пивал подобной! Пьешь, не напьешься!
– Послушайте, сударь, как вас там, новорусский господин, я не ослышался? –спросил прохожий, – вы назвали колодец своим? Но это же единственный источник в нашем селе. Его построили мужики почти сотню лет назад!
– Не ослышался! Был общий, стал частный. Я его прихватиз,..–Самохватов-Приватизатор оборвал свою речь и перенес свой взор на новый объект– Э-э, бабуська-седуська, поди-ка сюда, поначалу уплати в кассу за флягу воды, а потом уж черпай!– Он сердито крикнул одетому в новую робу Тощему.– А ты что, болван, стоишь, уши развесил? Инструкцию забыл?
–Никак нет, ваше новорусское доброжелательство, не забыл,– затрясся от страха Тощий.– Только уж процедура больно непривычная: воду без денег не давать. Бабуська эта патриарх наш деревенский. Всех пережила. Кого только на своем веку не видывала, каких порядков не насмотрелась, а воду из колодца бесплатно пила. Ее слово даже партейные секретари слушали. Как ей тут водицы не напиться!
–Ты у кого на службе?–строго спросил Самохватов-Приватизатор.
– У вас, ваше новорусское олигархическое доброжелательство.
– Ты когда, тощак ты этакий, до меня последний раз службу имел, да монеты звонкие получал?
–Дай Бог памяти,– зачесал затылок Тощий,– и не упомню. Как пришел к власти этот седовласый, что с моста падал, более в моих руках червонцы не шелестели.
–То-то, безработная твоя душа, а теперь, как я тут сел?
–Благодетель, спаситель! Стоило мне старую лавку у колодца подкрасить, колодец подшаманить, как сотенки красные посыпались…
–То-то! Смотри в оба. Стоит испить бесплатно водицы патриарху вашему, враз у разбитого корыта окажешься! Выполняй свои обязанности, – сурово сказал Самохватов-Грабитель.
–Слыхала, Прасковья Ивановна, подавай гроши новому хозяину, он вчерась колодец народа нашего прихватизировал-ограбительствовал. Так что плати: в розницу за каждый литр водицы из криницы, или на опт договор заключай. Оптом дешевле будет. Можешь долларами раскошелиться.
–Сгинь, нечистая сила! Я те заплачу, я те заплачу!– погнала Прасковья Тощего вокруг колодца, доставая его костылем.– Разве ты забыл, как мой Григорий народ собирал, колодец этот гуртом обустраивали, да ладили?
– Ничего я не забыл. Помню, пацаном бегал, да тятьке помогал бревнышки листвяжные для сруба с подводы сгружать. Издалече их привезли. На вес золота каждое бревнышко. По сей день, милые, стоят, водицу нашу драгоценную стерегут.
–Слыхал, новорусский барин. Проваливай-ка отседова, пока я тебя костылем не стала охаживать.
–Ты, старуха, брось мне старое вспоминать, оно уж быльем поросло. Кто меня сюда позвал что б я работу в вашем селе наладил? Мужики ваши нерасторопные. Кто им команды умные подает: как землю пахать, как хлеба сеять, как убирать? Кто научил, как из коровы доллар сделать, а из молока солярку?
–Ах, так это ты, нечистая сила, всех наших коров с фермы на базаре расторговал? Вот я тебе задам!
–Э-э, полегче, я со старухами не воюю. А ну, взять ее!– взревел Самохватов-Киллерберг. К Прасковье подскочили два молодчика, подхватили под белы рученьки и унесли в тень…
– Ну вот, обстряпали одно дельце,– обхлопывая ладоши, обратился Самохватов-Ворман к Тощему,– пошел конвейер, водица моя «Колодезная» по всей Европе полилась, и аж Америку достала. Теперь за второе дело возьмемся.
– За какое?– спросили Тощий и его помощник Иван сухопарый.
– За переработку пашни, на которой вы хлеб сеяли, да Русь кормили. Небось, слышали о китайской угрозе заселения Сибири?
–Как же, слышали, телевизор не замолкает, газеты пестрят.
–То-то же,– ухмыльнулся Самохватов-Лжецман.– Попробуй, останови их ползучее заселение моих пустующих земель при открытой границе. Но я – патриот, и надую китайцев! Видите агрегаты? Это землепогрузчики. Садитесь за рычаги и грузите гумус в самосвалы, затем земельку на железку, да в Японию, да в Голландию! Там на ней тюльпаны хорошо растут. Вас голландцы тюльпанами завалят, японцы – «Панасониками». Придут китайцы, а тут голые камни, да глины, а не плодородная землица. Назад повернут не солоно хлебавши. Вот как я их!
–Гениально! С лесом китайцы уже обломались. Наши олигархи его вырубили, распродали!– хором подхватили Тощий с Иваном.
– Ну, так за дело!– воскликнул Самохватов-Ворман.
– Аванс бы вперед, пообносились наши основные фонды, пальцы наружу из сапог торчат,– замялись мужики,– пластались на лесограбеже, на водохвате. Нам бы не только требуху набивать, а поширше жизнь развернуть под вашим черным крылом.
–Дайте срок, тюльпанами вас завалю, берите, сколько хотите. «Панасониками»…
–Нашто они нам. От своего телевизора тошнит. Что ни влючишь, то Винокур сексуального психа изображает, то Регина неполноценных мужиков в бабок наряжает, то Задорнов нашего мужика в беспробудном пьянстве уличает. Тошнит от них. Безголосые певцы-трясуны бесконечно шопают. Объелись мы их песнями. Б-ррр! Будто у нас на улице вечный праздник, будто птичье молоко литрами пьют. Посмотришь со стороны на нашего брата, то-то он хохочет, то-то он веселится у ящика, а сам вот-вот в него сыграет,– осерчав, сказал Иван.
–Нет, брат, а я люблю девочек стриптизерш созерцать, красавиц дикторш слушать. Особенно тех, кто с демократическими новостями, что выражают гражданскую позицию. Дикторши мне ночами снятся. Спят со мной и рассказывают, как где, кого грохнули, где, кто взорвался, где, кто в кювет зарюхался, где, кого за краденные миллионы оправдали. Знаете, как эти рассказы сексуальный пыл во мне поднимают! Ух, как будоражат!– расшаркался словесами Тощий.– А баба моя от переодетых мужиков балдеет. Они ей тоже ночами снятся. Только она, стерва, почему-то орать стала ночами, сон мне с дикторшами перебивает.
–Счастливые вы люди, вон как вас искусно уводят от политики да от экономики, от проблем насущных хаханьками да хиханьками,– озабоченно сказал Самохватов-Лжецман,– а я – несчастен, доллоровые сны одолевают, купюры в слитки золотые оборачиваются, и дождем на меня, того и гляди, прибьют, а недавно вилла моя на меня рухнула. Думал, конец. Проснулся, жив! Это секс-услуга меня СПИДом придавила,– со слезами на глазах закончил Самохватов-Развратов.– Так что давайте, мужики, за дело. Времени у меня в обрез. Самосвалы погрузку землицы российской ждут. Насчет аванса обижаете. Я ж у вас льготу не отобрал: бесплатно по селу ходите, бесплатно воду мою пьете, бесплатно целебным воздухом дышите. Я ж давно его тут купил и продаю за границу. Сами же установки монтировали по закачке воздуха. Вот теперь телевизоры бесплатно дам, будете среди тюльпанов султанами восседать, дикторш слушать. Я вам американские суперкровавые, суперсексуальные фильмы выпишу, современными суперхитами завалю. Смотрите, слушайте, ни о чем не думайте, кроме как о требухе своей, да как рычагами тракторными экономичнее двигать. Мне надо поскорее китайцам нос утереть…– Тут Самохватов-Лжецман осекся, разинул рот, закатил глаза. Это его бабка Прасковья, зайдя с фланга, по башке костылем огрела.
С тех пор, как патриарху деревни Прасковьи дали отлуп возле собственного колодца, она пала на колени перед Святой Иконой и давай к духу Петра Великого взывать, совета у него просить, как быть народу российскому, как защитить государство Российское от ворогов внешних, от непатриотов-толстосумов внутренних, создавших в России-матушке прибежище негодяев. Долго молилась, долго ответа ждала Прасковья и дождалась:
«Собери, мать русская – хранительница нации, хранительница очага российского,– услышала Прасковья глас Петров,– тяжесть народную в свой посох, в ней твоя сила, собери гнев и боль народные, в них твоя твердость, собери любовь и слезы народные, в них твоя воля. И подыми на супостата окаянного посох великий!»
Так и сделала Прасковья. Дни и ночи не спала, собирая силу, твердость и волю. А как собрала, так и пришла, огрела супостата, вроде и с небольшой старушечьей силой, только Самохватов-Олигархен закачался, да и рухнул, аж штаны его замокрели.
Сплюнула бабка Прасковья, Тощего да Ивана костылем достала. И те живота едва не лишились.
– Вот я вас, сукины дети, прислужники ворога окаянного, не глядите, что у меня в теле мощи нет, только в костыле моем вся тяжесть народа российского собрана, его твердость, его сила и воля. Сколько ж нам терпеть Самохватовых-Грабителей!
Пришла пора, проснись российский народ, спаси от раззора Землю родную, защити свою Отчизну милую!
С.Сухобузимское.