Мы говорили и говорили до бесконечности. И чем больше я его слушал, тем яснее видел, что этот человек состоял из большого количества слоев, как луковица. И, как только я отрывал один слой, и думал, что дошел до конца, под ним оказывался следующий.
Вообще большинство людей представляет из себя такие «луковицы», вся разница только в том, что на «отделение» одного слоя, чтобы заглянуть к себе в душу дальше, у человека может уйти по две-три жизни. Некоторые могут умудряться отшелушивать по слою в жизнь.
Гранимер же был одним из тех уникальных персонажей, который был вот-вот готов сбросить несколько слоев сразу. Наверное, готовился к этому несколько жизней, ибо каждый из нас не получает незаслуженно ни наказания, ни награды, ни ускорения развития вопреки правилам.
- Никто не ждал штурма, Домиарн. Мы все были уверены, что ты устроишь осаду. И мы были к ней готовы. У нас колодцы, запасы еды, скот – месяца три, а то и больше, мы продержались бы точно. Наш город старше Дейкерена на триста лет. Наши крепостные стены строились в те времена, когда набеги и штурмы были частью реальной жизни, а не легенд бормочущих прадедушек.
А крепостные стены Дейкерена строились, когда наступили мирные времена, и все это уже стало достоянием истории. Ваши стены построены людьми, которые забыли значение слова «штурм». Там кирпичи стоят в один ряд. Их можно проломить одним ударом плеча. Я видел документацию к вашим стенам.
Ну а мы знали, что вполне можем выдержать осаду. У Герондеса как будто был план. Тем вечером он отослал гонца с письмом. Сказал нам, что посылает за помощью к Симарелиусу. Они были очень близки, и мы все были уверены, что у нас есть более чем достаточно времени, чтобы дождаться его вооруженных сил, которые были раз в пять больше твоих. У него – армия, потому что его границы выходят на море, откуда в любой момент может приплыть кто угодно. Он может ее себе позволить, потому что эта армия на восемьдесят процентов на государственной дотации, так как королю надо защищать эти самые берега.
А мы – город внутри страны. У нас триста лет не было войн. Мы не могли содержать армию. Это всегда тяжелое финансовое бремя для любого бюджета. Я финансист, и для меня все раскладывается на цифры. Даже твои отряды в четыреста человек превращаются в моем воображении в шестизначную цифру в год. Это как минимум. Людей надо кормить, экипировать, дать им оружие, им платить, и лошади тоже хотят есть. Такое может позволить себе только кто-то вроде тебя с беспрерывным потоком денег. А у нас не было таких средств. Мы продавали зерно, разводили лошадей. И нам хватало. У нас в распоряжении было пятьдесят человек рыцарей. Ну, если поскрести по сусекам из горожан – максимум можно набрать еще пятьдесят из двух тысяч человек населения города.
Мы не были готовы, да и не собирались встречаться с тобой лицом к лицу. Мы ждали осады и подкрепления. Мы были спокойны, как мертвые драконы, ибо только идиот может попытаться взять штурмом город вроде Орна Дораны. Чернокнижника, может, ненавидели и боялись, но никто не считал его идиотом. Мы знали, что у тебя было. Мы также знали, чего у тебя не было. У тебя не было ни таранов, ни метательных приспособлений – ничего, что дало бы нам намек на твои планы штурмовать город.
Для штурма Орна Дораны нужна была армия раз в двадцать больше твоей, и не просто так, а с вышеперечисленными механизмами, и опытом военной деятельности, которого у тебя не было, ибо мы знали тебя также хорошо, как и ты – нас. Мы представили, что ты вышел в чисто поле с четырьмя отрядами по сто человек. Цирк уехал, а клоуны остались! Ну и окружайте нас, и сидите в этом поле, пока зад не отмерзнет. Конечно, неприятно, но мы пожали плечами, заперли ворота, и пошли спать.
Мои телохранители помялись в дверях – «Господин Лио, что нам делать?» Время десять вечера. Я отпустил их домой, а сам пошел к Герондесу. Я к тому времени уже давно жил один, и в такую ночь не хотелось сидеть дома в одиночестве.
Герондес был спокоен и сосредоточен, и говорил намеками. После у меня было восемь лет, чтобы перебрать в памяти все эти намеки, но тогда я не понимал, о чем он говорил. А, оказывается, он был единственным, кто знал, на что ты способен. Он отослал гонца с письмом.
Текста письма я не видел, и тогда мы считали, что он отослал его к Симарелиусу за военным подкреплением. Но теперь, клянусь тебе, я знаю, что там была просьба, но не о подкреплении. Там было что-то вроде «Мы живем последнюю ночь. Когда сможете, приходите похоронить наши тела по-божески.». Вот что там было.
Долгими холодными ночами мои мысли крутились вокруг тех событий, и я долго осуждал его за то, что он так быстро сдался. У него было две недели с момента ультиматума, чтобы послать за подкреплением к Симарелиусу. В какой-то момент, складывая кусочки пазла так и эдак, я осознал, что у меня не хватало этих кусочков. Я знал своего хозяина как никто другой. Он не сдался бы без боя, если бы у этого боя был хоть один шанс на победу. Он решил сложить оружие, потому что видел, что этого шанса не было даже с подкреплением.
Герондес не хотел вмешивать Симарелиуса, ибо подозревал, что и его армия понесет огромные потери. Он знал о тебе что-то, чего не знал больше никто из нас. Он просчитал все ходы, понял, что у него нет выхода, и решил отделаться малой кровью. Он решил принести в жертву свой город, чтобы кровопролитие закончилось на этом.
Тем временем по городу ходили дикие слухи. Но Герондес велел всем расходиться по домам.
Он не велел брать в руки что потяжелее, и идти защищать крепостные стены. Он знал, что это бесполезно. Он всех отпустил домой. Потом собрал своих приближенных, и предложил им провести эту ночь у него в доме.
Осталась приблизительно треть. Остальные сказали «спокойной ночи», и пошли домой, пообещав вернуться завтра. Чего набиваться в доме, рассуждали они, когда у нас есть три месяца, чтобы обо всем поговорить. А те, кто остались, пришли туда совсем не умирать. Они принесли вино и еду, и стали пировать. Никто не задавался вопросом, зачем мы все там сидим. Хозяин велел – вот мы и сидим.
Он собрал нас, чтобы мы все умерли вместе. И я умер бы с ними. Но под утро не спалось. Снились кошмары, на душе было очень тяжелое чувство. Я встал, оделся, и тихо прошел к Герондесу. Он не спал – сидел за своим столом. Я ничего не сказал, и ушел. Это был последний раз, когда я видел его живым.
Я вышел из дома, и пару часов бродил по улицам. Обдумывал мой план о том, как использовать всю эту заварушку, чтобы добраться до тебя. Да, у меня был план. И тут вдруг – грохот, крики, паника, и волной мчится народ. Я потом спрашивал у горожан – кто видел, как обвалилась стена? Многие видели. Говорили, что она обвалилась за минуту. Как это возможно? Чем вы ее разломали?!
Утро. Люди вышли из домов. Запрягают лошадей, возятся во дворах. Никто ничего не подозревает. И вдруг рушится городская стена. Через завалы пробираются твои головорезы, и открывают ворота изнутри.
И оттуда валит конница. Ну и конечно, при таком раскладе четыреста человек вполне достаточно, чтобы подавить сопротивление пятидесяти человек нашей охраны, а потом перебить или взять в плен две тысячи прохиндеев, которые в глаза не видели меча, ибо им неудобно копать землю и чистить картошку.
Поверь, я совершенно не рассчитывал загреметь к тебе на рудники. У меня был абсолютно другой план. Он был основан на том, что у нас у всех будет как минимум три месяца, чтобы всласть насмотреться друг на друга. За эти три месяца я планировал выскользнуть из города, сказать твоим людям, например, что я – посланец от Герондеса. Меня бы провели к тебе, и я объяснил бы свою ситуацию. После этого мой план упирался в твою милость, которая могла повернуться непредказуемо, но этот план гарантировал одно – я с тобой увижусь.
Где-то тут я надеялся, что подойдут подкрепления от Симарелиуса, твоя смешная армия будет разбита, и я предложу тебе вместе куда-нибудь сбежать. В заварушке меня сразу не хватятся, а, когда хватятся, никто не будет знать, где я. План был сумасшедший, но к тому времени я уже более десяти лет каждую ночь засыпал, шепча твое имя. Я дошел до такой степени отчаяния, что мне было не важно, что ты можешь со мной сделать. Мне нужно было тебя увидеть. Быть может, коснуться тебя хотя бы один раз. И все.
Но, вместо этого в то утро я был сметен толпой народу, которая от страха неслась, ничего не соображая, ибо город был хоть и большой, но не бесконечный. Нас загнали в несколько тупиковых улиц, и окружили как кроликов.
Впоследствии на рудниках я не нашел ни одного из своих знакомых. Все вокруг были простолюдинами. Я догадался, что руководство города и аристократов перебили по домам. А кто-то предпочел покончить с собой, нежели оказаться в плену. Таким образом я выжил потому, что меня схватили в толпе народа, а не в доме Герондеса.
Глубокое чувство вины было частично подавлено тем, что раз уж я отбился от благочинного стада, которое Герондес готовил к быстрой и благородной смерти, мне нужно было дальше, так сказать, в одиночестве переть по бурелому, ибо только в этом случае у меня был отдаленный шанс достигнуть своей цели. А к Герондесу теперь уже не нужно было бояться опоздать.
Нас гнали на север. Никто не знал куда. Мы шли практически без остановок, и поэтому многие просто падали от усталости. Когда мы повернули на северо-восток, и впереди не могло быть ничего, кроме Кардиренского перевала, я подумал, что если нас не убили до сих пор, то или гонят в Тирру, чтобы продать в рабство, или к тебе на рудники. В первом варианте я поддался панике, ибо я не говорю по-тирски, и, если бы нас угнали именно туда, вернуться назад мне было бы практически невозможно.
Но к вечеру следующего дня все стало ясно. Я, правда, там раньше никогда не был, но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что мы пришли именно на твои рудники в Северном Геймтуке. Конечно, этому я обрадовался, так как это было так близко, как я мог к тебе подобраться. Я был на твоих владениях, в твоей власти. По крайней мере меня не отправили в Тирру.
Однако радость моя оказалась весьма маргинальной. Почему-то я думал, что когда мы туда придем, там будет хотя бы теплое жилье. Ноябрь месяц. Я в одном камзоле. В длинном бараке всего один камин. И не то, чтобы нам дали рядом с ним посидеть...
Нужно ли упоминать, что раньше мне никогда не приходилось испытывать физических лишений. И я не знаю, что было тяжелее – постоянный холод, или жизнь впроголодь. Но я не унывал. Мне жутко сейчас думать о том, что я пережил, но моя любовь вела меня, ни разу не сбившись с пути.
- Откуда у вас на спине шрамы? Я был не в курсе, что солдаты на рудниках бьют рабочих.
- А это были и не солдаты с рудников. Это были качки из твоего карательного отряда. Еще когда мы шли туда, они стали избивать женщину, которая упала от усталости. Я заступился. Они оттащили меня от группы, раздели, и избили кнутами. Высекли они меня, конечно, сильно, потом началось нагноение ран, поэтому остались такие шрамы. А я думал о том, что если они будут на моих глазах каждый день бить людей, то я просто не выдержу.
Я также никогда не подозревал, что у человека может быть столько агрессии, и огромной физической силы, которая позволяет эту агрессию воплотить в жизнь. Это открыло мне глаза на другую реальность. Реальность, в которой жил ты. У нас никто из тех, кого я знал, ни разу не поднял руку на собаку, уже не говоря, что на слугу. Это был не просто дурной тон, это было немыслимо. Если человек провинился, то есть масса способов наказать его без физического воздействия. У него можно вычесть из жалования, его, в конце концов, можно уволить.
Эти нелюди из карательного отряда были твоим отражением. Это в твоем мире человека можно было избить до полусмерти только потому, что у тебя над ним есть власть. У меня в жизни было много власти над большим количеством людей, но я никогда не использовал ее несправедливо. Я был не так воспитан.
Лио увлеченно говорил, а я слушал его почти невнимательно. Видел его, стоящим на берегу огромного темного озера. Оно переливалось всеми цветами радуги изнутри, но он почему-то стыдился этих переливов, и пытался отвлечь мое внимание от своего озера, говоря не то, что просила высказать его душа, а то, что ему казалось, приличный человек должен говорить в его обстоятельствах.
- Когда я потерял свою честь, влюбившись в тебя, то стал собирать о тебе всю информацию. Слухи, сплетни, свидетельства очевидцев твоего детства. И тут я думаю, поверь, у меня была масса времени об этом подумать, что в твоем дальнейшем поведении была вина твоего отца. Он всегда был с тобой жесток. Он бил тебя. И поэтому ты вырос, считая, что физическое насилие – это нормально. Уже на рудниках я слышал о тебе много жутких сплетен о том, что ты бил даже своих управляющих.
Однако, вернемся к моему пути. Тот случай с твоим карательным отрядом по дороге на рудники потом сыграл большую роль в завоевании мной авторитета у людей. Лето, мы работаем. Я снимаю рубашку, и слышу приглушенные возгласы. Я всегда правдиво отвечал на вопросы о шрамах, и таким образом заслужил почтение народа вокруг, на которое я никогда не рассчитывал.
Я явился на рудники аристократом, у которого для народа было сострадание, но далеко не общий язык. Следы пережитых мною боли и унижения стали той связью, которая объединила необъединимое. Впоследствии именно это позволило мне завоевать их доверие, и убедить тысячу человек беспрекословно выполнять мои приказы, и действовать слаженно. Они говорили – «брат Гранимер, он же один из нас. Он наш, а поэтому...». Я был у них «наш». Хотел бы я, чтобы это услышал Герондес!
Я задумался. Все, что говорил мой собеседник, было правдой, но это была только часть правды. Верхняя корочка. Внешняя обертка. Я терпеливо дал ему всласть нашелестеться этой оберткой.
- Если вы собрали так много сведений о моем детстве, то почему штурм города оказался для вас такой неожиданностью?
- Я не понимаю твоего вопроса, Домиарн.
- Я разрушил крепостную стену целенаправленным ударом своей энергии. Если вы накопали на меня такое досье, то вы должны были знать, что я не человеческое существо.
- Вот это новость... Но если не человек, тогда что?
- Не знаю, наверное аркчил.
Лио замолчал, размышляя.
- Я понимаю, почему я этого или не услышал, или отмел сразу. Потому что это было не важно. Ты мог быть кем угодно в своем физическом воплощении. Я просвещенный человек, и допускаю, что в мире есть много неизведанного, и мы делим эту планету со множеством еще не открытых, и неизведанных науке существ. Но лично ты эмоционально и умственно всегда был человеком.
А поэтому мы можем смело отмести все остальное, когда говорим о предпосылках того, что превратило тебя в презревшего все приличия сепаратиста, который отколол провинцию от страны, и утопил ее в крови. Я не знаю про других существ, но это состояние - весьма человеческое. Корнями оно уходит в детство. При этом большое количество мальчиков пережило более тяжелые испытания, нежели ты, и большинство не выросло в серийных убийц.
Ты был одним из тех немногих, кто не справился с последствиями случившегося. Ты не смог выработать внутренних инструментов, которые помогли бы тебе преодолеть боль. Все остальное было следствием твоей внутренней слабости.
Ибо если бы ты смог успешно морально преодолеть этот рубеж, то кем бы ты ни был физически, ты смог бы употребить свои способности во благо, а не во вред. Твои слова объясняют падение городской стены за минуту. Теперь я знаю, почему смелый и видавший виды Герондес так быстро сдался. Но это ничего не меняет.
Ты пришел в Орна Дорану не для того, чтобы позабавить нас своими уникальными способностями. Ты пришел, чтобы подавить сопротивление. Будь ты таким же простым смертным, как и мы, ты нашел бы способ сделать это доступными средствами. Это заняло бы больше времени, но результат был бы тот же, было бы желание. И поэтому я, как здравомыслящий и цивилизованный человек, искал в тебе причины этого желания, а далеко не то, что отличало тебя от других физически.
- Интересный психологический портрет. Вы испытывали ненависть ко мне после всего пережитого?
-Нет. Это был мой путь к тебе. Даже солдаты из карательного отряда были просто медиумами, передатчиками твоего состояния. Я принял эту боль как твою, и никогда об этом не переживал. Я не стал любить тебя меньше. Наоборот, я хотел стать тебе тем добрым и мудрым отцом, которым никогда не был Мевилд.
В этом была моя наивность. Кстати сказать, солдаты из охраны рудников как раз были расслабленными и ленивыми мужиками, которые от скуки болтали с нами с утра до вечера. Это было им строжайше запрещено, но запрет нарушался каждый час каждого дня. Именно от них я узнавал решительно все, что мне было нужно.
Как-то один из солдат пересказал мне слухи о твоих встречах с Мидландори Лиатрисом. Я знал, что он был тебя намного старше, и ты уважал его, как авторитетную фигуру на политической арене Северного Геймтука. Слухи о твоей с ним близости были страшны не столько тем, как открыто вы это делали, но еще и тем, что эта близость из себя представляла.
Конечно те, кто перемывал тебе кости, делали это с большим удовольствием, и смаковали каждую деталь. Меня же это повергло в шок. За все время на рудниках я не проронил ни слезы о своей судьбе. Но услышав новости, в ту ночь я плакал о твоей душе. Я понял, что переделывать тебя было уже поздно.
- Что вы услышали? Что слуги Мидландори после наших свиданий потом не могли отмыть комнату от моей крови? Физическая боль всегда облегчала мне душевную. Даже вы, оставивший свою жизнь, чтобы погрузиться в мою, не знаете всей ее глубины. Мидландори был единственным, кому я мог довериться, и единственным, кто был в состоянии сделать то, что мне было нужно.
- Я слышал, что он вскрывал тебе вены!
- Нет, он однажды вскрыл мне лучевую артерию. Конечно, он тут же ослеп. Мне пришлось бросить все, и восстанавливать ему зрение. От моей артериальной крови идет излучение, которое влияет на глаза людей. После этого ему пришлось все делать аккуратнее.
Лио помолчал, собираясь с мыслями.
- Иными словами становилось ясно, что если бы, по первоначальному сценарию, я явился к тебе во время осады, чтобы предложить свою любовь, ничего этого не зная, то я поставил бы себя в очень глупое положение, ибо мои мечты о нашей близости были нежными и романтическими. Боги мои, как я влип бы с этими мечтами. Я всегда считал, что любовь должна быть доброй. Пусть греховная, пусть между двумя мужчинами, но – добрая. Очевидно, ты считаешь по-другому. Это все вина твоего отца. Я знаю, что он принуждал тебя к близости!
- Нет.
- Значит, это был кто-то из слуг!
- Нет. Оставьте в покое мое детство. Я давно уже взрослый человек, и сто раз мог бы все изменить, если бы хотел. В юности я стал встречаться с молодым человеком. Меня совсем не прельстила вся та ванильная каша, которую он мне предлагал. Я не смог с ним жить. Я выкупил его из неволи, я дал ему денег на открытие своего дела, но я от него ушел. И после этого у меня была череда мужчин, ни один из которых не смог меня удовлетворить, потому что все они были, как вы! Один Лиатрис, который вырос в банде полоскал, и пережил решительно все формы насилия, которые только могут быть, смог дать мне то, что я искал. Он любит меня. Он и сейчас нарушил бы кардир, и взял бы меня третьим мужем. Только я не могу и не хочу быть третьим. И потому я приезжаю к нему два-три раза в год, чтобы получить то, что не может дать мне никто из вас, романтиков сопливых.
- Я так рад, - грустно сказал он, - что та осада не случилась, и что я не пришел тогда к тебе...
- Вы тогда были не готовы.
- К такому я не смогу быть готов никогда.
Ну все, хватит. Поиграли в прятки, и довольно.
- Сможете. Я вижу вас совсем другим. Но двадцать лет назад вы так испугались своих мыслей, что похоронили их очень глубоко, и стали строить из себя святошу. Не вешайте мне на уши, как скажет мой отец. Какие у вас были фантазии, когда вы увидели меня первый раз?
Лио вдруг отстранился, напрягшись.
- Кого вы пытаетесь обмануть? Меня? Себя? Нас обоих? Все общество? В этих фантазиях вы подвергали меня насилию раз за разом.
- Это неправда. – Прошептал он враз осипшим голосом, закрыв лицо руками.
- Да я там был! Вам описать?!
- Нет. Когда ты это увидел?
- Еще в шахте. Только я привык отметать эти видения, потому что много мужчин фантазируют об этом. Они видят красивую девушку, и думают о том, какова будет с ней близость. Некоторые останавливаются тут, а некоторые идут дальше, представляя что-то более жесткое. В отличие от всех тех девушек, я вижу то же, что представляют они. Видимо моя внешняя незащищенность и худоба вводят многих в то, что вы называете грехом. Но они пофантазировали и забыли, а вы зациклились на этом, потому что испытали такое интенсивное возбуждение, которого не испытывали за всю вашу ванильную жизнь с женой. Именно тогда вы с ней расстались. Она стала для вас, как пресный хлеб. Именно в тот момент вся ваша жизнь показалась вам глупой и ненужной, и вас понесло на меня, как бабочку на огонь. И теперь вы смеете сидеть тут, и философствовать на тему моего неверного выбора, обвиняя во всем мое трудное детство. Такого лицемерия я не встречал давно.
Он сидел без движения. Тогда я приподнялся, и отвел его руки от лица.
- Вы напоказ осуждаете меня, но сами так сильно хотите того же, что у вас сводит... все части тела. Доброе утро, господин Лио, мы уже не в Орна Доране. Признайтесь мне... Нет, признайтесь хотя бы себе, что вы испытали, когда мои люди били вас кнутами? Два человека били вас десять минут подряд. Вы не потеряли сознание потому, что вас подняло на волне такого сильного сексуального возбуждения, что вы перестали чувствовать боль. А после этого вы самостоятельно встали, подняли свой камзол, и пошли дальше. Другой человек валялся бы там еще часов пять, а то и умер бы. Я знаю – они все прошли через меня. Вас пытались засечь насмерть, но вам это было как быку хворостина. В конце концов они устали, выветрили свою злость, и потеряли к вам интерес. А вы, вместо того, чтобы обрадоваться, снова испугались себя самого. Почему? Вы искали меня, но нашли себя. Так взгляните же себе в лицо, и назовите вещи своими именами. Вас непреодолимо влекло ко мне все эти годы, потому что я – ваше отражение. Заключите мир с собой! У вас осталось двадцать четыре часа на сознательный выбор. После этого запоздалые выводы не защитываются за опыт. Их придется воплощать в следующей жизни.
- Я не могу этого сделать! Я не могу перешагнуть через все святое!
- Нет ничего святого, кроме того, что вы выберете себе сами. Я отложу день казни.
- Домиарн, нет... Мне нужно идти к Герондесу.... Э-ээ... Люди ждут!
- Люди подождут! Вы не готовы. Я не могу отпустить вас в таком состоянии!
- Подожди... – Лио вдруг протянул ко мне руку. – Почему у тебя изо рта течет кровь?
- Вот и спросите себя, почему у мальчика из ваших фантазий изо рта течет кровь? Потому что вы бьете меня в этих фантазиях! Примите это. Не бегайте от этого!
- Прости меня!
- Простите себя! - Я вздохнул. – Вы интуитивно правы в одном. В детстве я пережил много недетского. Только не так, как вы думаете. Когда я был маленьким, и видел перед собой человека, то практически все о нем вываливалось на меня, как каша из горшка. Впоследствии я научился абстрагироваться от этого, но раньше видения были очень яркими.
Наверное, есть причины тому, что большинство людей не слышит мыслей других. Это очень хорошая защита. Я всегда был ее лишен. При этом сексуально заряженные мысли намного сильнее всех остальных. Я говорил вам о том, что вижу, о чем фантазируют некоторые мужчины. Так вот, когда они делают все это со мной в своих мыслях, я не просто это вижу, я чувствую это своим телом.
Когда это случилось первый раз, мне было года четыре. Это действительно, как вы и предположили, был один из слуг. Приличный человек, который никогда в жизни не сделал бы ничего подобного в реальности, но он несколько дней подряд представлял сексуальный контакт со мной. Пройдет мимо, подумает об этом, и идет себе дальше.
А его ладони потом сутки горят на моем теле. Я плакал день и ночь. Родители не могли понять, что со мной происходит. Шесть, семь, восемь, десять лет – я принял это, как данность. Это был, конечно, не каждый встретившийся человек, но их было достаточно. И не то, чтобы я часто ходил по улицам, но выходил из кареты, когда ехал куда-то с отцом – и мимо проходил кто-нибудь. Часто шел дальше, не обратив внимания, но бывало, что у прошедшего мимо меня незнакомца возникали всякие фантазии. Они прилипали ко мне на часы, иногда дни.
В конце концов я научился это игнорировать. Я все также вижу их мысли. Некоторые представляют просто близость. А некоторые – насилие. Во втором случае, в зависимости от интенсивности их эмоций, я часто испытываю совершенно реальную физическую боль. Бывает, что я подвергаюсь насилию пару раз на дню. Какие-то из этих мужчин потом убивают меня - душат, перерезают горло. Некоторые придумывают более изощренные способы. Я не знаю почему. Я никогда им не сопротивляюсь, но они все равно убивают меня в конце. Я больше не акцентирую на этом внимание. И я вообще уже давно об этом не думаю. Но вы навели меня на мысль о том, что именно это могло повлиять на меня в детстве. Кстати, отец избил меня всего один раз. Другой вопрос, что этим занимался в своих фантазиях каждый второй встречный-поперечный...
- Как ты мог, с первой минуты нашего знакомства зная, что я такое чудовище, обвенчаться со мной? Теперь я принадлежу тебе... Зачем я тебе?! Такой?!! Разве ты не хочешь дистанцировать себя от всех этих извращенцев, от таких, как я?!
- Я не пригласил бы вас в свою команду, если бы вы не были этого достойны. – А также я Жнец. Я пришел в этот мир, чтобы вместе разобраться, что же нас всех волнует и мучает. Жнец не уничтожает душу. Он поднимает ее на более высокий уровень, когда она готова что-то осознать. Если я буду дистанцировать себя от таких, как вы, то я сам тогда ни в чем не разберусь. Ибо мы все варимся в одном котле. Более того, каждый из нас должен взглянуть в глаза своим демонам. И для каждого его демон – самый страшный. Ваш – не самый страшный из всех, что я видел. Поэтому и прошу вас не бегать от него, примириться с ним, чтобы начать выяснять, откуда он взялся, и как его изжить, если это именно то, чего вы хотите. Ваша любовь ко мне – голубая дымка, привела вас сюда. Вам осталось только разобраться, почему вы хотите сделать больно этому мальчику в ваших видениях, ради которого вы столько вынесли, и за любовь которого вы легко согласились отдать свою жизнь. Вы сами жаждете этой боли. Беззащитный мальчик с моим лицом в ваших видениях– это не я. Это вы.
Лио молчал так долго, что мне показалось, что он уснул.
- Ты не Жнец. – Наконец глухо сказал он. – Ты Проводник по лабиринту человеческой души.
И я увидел, что Гранимер, наконец, отпустил сковывавший его всю жизнь страх, огляделся вокруг, и повернулся к своему темному озеру. Подошел, заглянул в него. И стал смотреть на проплывавшие в нем отражения, роняя слезы в радужную бездонность.
Чем запомнился мне тот пасмурный и ветреный день? Тем, что мы с Гранимером вместе приехали на площадь в карете. Несмотря на свои убеждения, в последний момент он преодолел свой страх и свой стыд, и мы поднялись на помост, взявшись за руки. А для меня, благословленного тканью кровавой на жизнь изгоя, слово «стыд» давно потеряло всякий смысл. И если любовь к тому, к кому тянется твое сердце – это стыд, то я принял это под оглушительные крики толпы.
Да, веселые крики толпы. Вот это было интересно. Человек поднял восстание на рудниках, где я загубил пол-провинции. Грубо говоря, родственника или знакомого каждого второго зрителя на площади. Вместо того, чтобы реветь от радости, они должны были броситься вперед, убить меня, и освободить Гранимера. Но куда там. Полагаю, что большая часть народа даже не знала, кто такой Гранимер Лио. Они просто пришли на очередное представление.
- Я должен связать вам руки. Так будет лучше.
Он кивнул.
После этого я перестал видеть толпу, и видел только его лицо. Я перестал слышать все вокруг, и слышал только биение его сердца.
Мы подошли почти к краю помоста.
- Ничего не бойтесь. – Я подбадривающе сжал его связанные руки.
- Я уже ничего не боюсь. – Он улыбнулся, и тоже сжал мои пальцы, как мог.
- Опуститесь на колени вот тут.
Он повиновался.
Я поднял лежавшую рядом секиру.
- Я люблю тебя. – Прошептал он за секунду до того, как секира сверкающей молнией опустилась на его шею.
Удивительно то, что после всего в моей душе еще осталось, чему болеть. Я стоял на холодном ветру, уносившем мои слезы, и его дыхание. А где-то вдалеке, быть может даже не в этом мире, на башне били часы.