Возвращение

               

        Зимние сумерки словно нависли над городом. Вокзал гудел от людских голосов, шарканий ног, гудков паровозов и стука вагонов. Люди, согнувшись под тяжестью ноши, метались по залам и перрону, создавая сутолоку.
        Трудно ориентироваться приезжему человеку в незнакомом городе, и если тебя никто не встретил, то на вокзале ни одному человеку до тебя нет дела. У всех свои заботы.
Но мне и вокзал, и город были знакомы с детства.
        Интересно, как повлияет мое внезапное, без предупреждения, появление на родителей, сестер, брата? Я представил, как они ложатся спать, ничего не ведая о скорой встрече. Нет, мама, пожалуй, не ложится - завтра Рождество, и она наверняка печет пироги или стряпает с папой пельмени. Она знает, что я их очень люблю, особенно капустные, и всегда ем их помногу. И, стряпая, она, конечно же, думает обо мне – родном и далеком. А я - вот он! Я - здесь!
        - Здравствуй, родной город! Как же я соскучился по тебе, хотя ты повсюду был со мной: вьюжный ветер за стенкой палаты пел мне два года твои песни, огонь костра вызывал о тебе воспоминания, и я, как наяву, видел твои улицы, площади, здания.
        Нетерпение встретиться с родными достигало предела. Короткая перебежка через привокзальную площадь – и вот я уже в трамвае, привлекаю всеобщее внимание своим одеянием, глуповато-радостной улыбкой. А сердце торопит вагоновожатого: «Скорее! Скорее! Скорее!».
        Рождественские морозы суровы. Кто-то из пассажиров говорит, что сегодня сорок ниже нуля. Не сомневаюсь. Кажется, пальцы ног прилипают вместе с портянками к подошвам сапог. Чем ближе к дому, тем бесчувственнее были эти пальцы, но сердце билось сильнее и учащеннее.
        Наконец, стремглав вбегаю в подъезд, поднимаюсь на свой этаж и замираю перед дверью квартиры. Надо бы успокоить сердце, готовое выскочить наружу, перевести дух, но рука сама тянется к звонку. Он звонит раз, другой. Смотрю на часы – десять вечера.
        Сейчас для наших свершится чудо!
        За дверями щелкнул выключатель, послышались приближающиеся шаги. Я их узнал сразу. Не отдохнувшее сердце забилось с бешеной быстротой.
        Открылась дверь. Передо мной стояла мама. В одно мгновенье лицо ее  передернулось от испуга.
        - О - ох!
        - Гостей принимаете?!
        В этот миг, с чемоданом в руках, в военной форме, я показался ей, наверное, призраком.
        На мой вопрос она не ответила, но по всему было видно, что дороже гостя она не ждала, а смолчала потому, что потеряла дар речи. Растерянная, она без движения несколько минут, а может, секунд, не отрываясь, смотрела на меня. При этом лицо ее постоянно менялось: ей то хотелось улыбнуться, но улыбка казалась жалкой гримасой, то вот-вот заплакать, но и это ей не удавалось, только сильнее дрожали губы.
        Вдруг, так и не сказав мне ни слова, мама сорвалась с места и с криком «Ой! О-ой, батюшки!», бросилась в комнату, всполошив спящих детей и соседей по квартире.
        Дети, испуганно соскочив с постелей, в один голос с папой, воскликнули:
        - Что случилось!?
        Мама ничего не отвечала. Она не могла говорить от радости. Наконец, сквозь нахлынувшие слезы тихо промолвила, опустившись на подставленный папой стул:
        - К нам гости приехали.
        - Гости – то какие дорогие! – изменившимся голосом произнес папа, заметив меня в дверях.
        Сон с детей, конечно же, как рукой сняло – все бросились ко мне.
        Мама засуетилась на кухне, громче обычного стуча посудой и поминутно вбегая в комнату, как бы проверяя: уж не сон ли доставил ей удовольствие увидеть сына. Восхищенно и нежно она рассматривала стройного сержанта, все еще не веря случившемуся…
        Эта встреча состоялась более полувека назад, но она свежа в моей памяти и по сей день.