Последняя сказка

Последняя сказка
Василий Лыков

Повесть в трех частях

Предисловие

Это повесть-сказка, рассказывающая читателю о том, как порой при странных обстоятельствах меняется человек. О том, чтобы понять, кто он в этом мире, ему приходится стать участником почти сказочных событий, былинным богатырем - современным Муромцем. И еще о том, как случается чудо. Да-да, самое простое чудо, которое происходит с нами, не с кем-то далеким, а именно с нами. Именно здесь, в этой стране, и, причем не в центре ее, а на самой что нинаесть окраине, там, где все еще, вопреки коллизиям внешней и внутренней политики, живут россияне, хотя о них почти не вспоминают в столице (если нет выборов, конечно).


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой наш герой попадает в лапы водяного, Водокрутыча

Высоко-высоко над землею летит птица беркут. Радостно ему, вольно, легко и упруго лежит его крыло на весенних ветрах. Зорок глаз его, и крепок коготь. Высоко идет птица над широкой степью, над озерами, где, медленно загребая лапами мутную воду, плещется глупая серая утка. А в прибрежных камышах, в тине у самого дна, ходит жирный карась. Весна….. У озера, на склоне берега покатом, раскинув широко в стороны руки богатырские, спит беспокойным похмельным сном добрый молодец. Телогреечка на нем распахнулась, ножками сучит, видно, снится ему кошмарный, тяжелый сон.

А как же иначе, ведь пил наш молодец не воду ключевую, не чай индийский, крепко заваренный, а спирт суррогатный, иностранный, скверной перегонки, от которого всякая уважающая себя муха навозная будет жутко страдать несварением желудка и в конце концов помрет, горемычная.

Теперь о внешности, она-то как раз у богатыря самая незаурядная. Прямо сказать - не типичная для деревенской части нашего многострадального края. Росту наш герой выше среднего, ширина плеч косая, кулаки пудовые, ноги большие, потные, в кирзовых сапогах, никогда не чищеных, да и мытых по случаю, в весенних лужах. Лицо с крупными чертами, словно топором сработанное опохмеленным плотником. Единственное, что хочется понять на таком лице, так это глаза - небесно-голубые, с поволокой, словно два колодца, но не в землю, а в небо весеннее, прозрачное. Немного грустные, иногда беспомощные, с немым вечным вопросом.

Таким предстает перед нами наш герой-богатырь. Который, впрочем, еще не знает о своем геройстве, а мирно почивает на берегу степного озерка, где в камышах плещется глупая серая утка.

Что за сон ему снится?

Снилось Степану, будто бы он дрался, - дрался лихо, по-казацки, бил с размаху под вздох и по салазкам. Что-то противно хрустело под костяшками пальцев, сминалось. В общем, выходило залихватски. И, было, всех победил и всех порвал, как бобик телогрейку. Однако сон вдруг помутнел, затем и вовсе растаял, перейдя в тяжелый похмельный бред. Степа всхрапнул и сел, тупо оглядываясь вокруг.

- Снова чушь снится, видать, с перепою. И как на озере-то очутился...

Подошел, плеснул воды во что-то, что и лицом-то назвать стыдно и тем, что ниже спины, не благозвучно. Вода на миг просветлела, и из глубины проступила огромная сомъя, или сомячья, морда, прошамкала что-то своим скользким усатым ртом, даже пастью. Вроде как поздоровалась. Степан взревел благим матом, сел, и задом прихлопнул какого-то не расторопного лягушонка. Тот жалобно квакнул, видать, от обиды. Ну не везет прямо, не прет, и точка!

- Это кто тут у нас такой воистый! Здоров ты, брат, лягушат малолетних задом давить, а если тебя вот так?

Голос был какой-то нездоровый, булькающий, и к тому же сильно запахло тиной, завоняло прямо. Степан прокашлялся, почесал затылок и спросил дрожащим голоском:

- Кто это со мной сейчас разговаривает? А?

Из кустов тальника вышел старичок, росту невысокого, в опрятно-белой рубахе, таких же штанах, с длинной окладистой бородой, почему-то зелёной.

- Это я тебя, непутевого, вопрошаю. Кто ты есть, разбойник, что на моём озере бесчинство учиняешь, лягушат да мальков пугаешь, и все такое, в общем, признавайся!

- А ты, старый, чего пугаешь? Не видишь, с похмелья я, а тут морда сомячья из воды - раз! Чуть не обо….., ясно. Сейчас как дам по башке! Понял, да?

- Ох, и невежа ты, Степашка, грубиян просто. А насчёт по башке, так это враз. Что-то мокрое, скользкое, словно рыбий хвост и большое, как оглобля, тут же треснуло Степана по затылку, отчего он, кувыркаясь и отчаянно матерясь, полетел в прохладную весеннюю воду, где порядком нахлебался и немного остыл, что в его нынешнем состоянии только пошло на пользу. Богатырь лез на берег, матерился, поминал в усе и вые всех родственников незнакомого старика. Илистое дно у берега не пускало, норовило подставить под сапог скользкий рыбий бок. К тому же, кто-то зубастый пытался хватать за штаны. И это было неприятно. Степа долго барахтался и вконец продрог, и жалобно попросил:

- Деда, а деда, ты бы вынул меня подобру-поздорову, а то не ровен час, вылезу, ноги выдергаю и спички вставлю.

На что старичок ехидно заметил:

- А ты вылезь, чего карасем-то по дну елозишь, ещё поговорим по душам, пока таковая у тебя имеется.

Сам старик сидел на пологом берегу и беззаботно покусывал травинку. Степан все больше злился, при этом вода подозрительно пузырилась и булькала, телогрейка, противно мокрая, становилась все тяжелее и тяжелее. А сил все меньше, и меньше. Дед же, ехидно улыбаясь, достал из-за пазухи бутылку русской и, смачно прихлебывая, подавал полезные советы. Этот не хитрый приём окончательно добил нашего героя. Обессиливающий, Степан готов был грызть бережок зубами. Из мыслей в голове стучала лишь одна: «Вот вылезу, гад, порву». Остальные не стучали, а нецензурно гремели, отчего звон в ушах напоминал современный рокконцерт группы «Ноги скрючило».

Солнышко понемногу садилось за дальние сопки, вода все остывала и остывала. Степа уже почти не боролся, а, вяло шевеля руками, медленно проваливался в прибрежный ил. Водяной к тому времени допил фунфырик окончательно, затолкал пустую бутылку обратно за пазуху. «Зачем она ему?» - вяло подумал Степан. - «Пустая-то, гаду авось сдавать». И первый раз ушёл под воду. Мутная озёрная вода попала в рот и уши, страх цепкими когтями сдавил горло. «Так ведь и сдохнуть можно. Ну, уж фиг вам, в белы рученьки»! И вынырнул.

- Спаси, старый, последний раз по-хорошему прошу. А то выберусь, прихлопну, к едрене-фене.

- А ты уже не выберешься, соколик, подёргаешься малость, да и на дно, будьте-здрасте, новый утопленичек, и никто тебя, болезный, не хватится. Есть, правда, один вариант, так сказать, поступаешь ко мне в услужение сроком на один год. А нет - так и суда нет, тони себе на здоровье.

Степа, взвесив все за и против, наконец, принял решение.

- Ладно, старый, тягай, я теперь на все согласен, не топи только. А сам подумал: “Дай выбраться, а там потолкуем по-нашенски”.

- Это ты, брат, шалишь, потолкуем да не по-вашенски, не по-людски, не по-человечачъи. А пока нырни ещё разок, другой, охолонись.

Степан купался ещё добрых полчаса, пока окончательно не перестал понимать, где он, и с чем его съедят.



Очнулся Степа в избе, на широкой лавке, теперь такие не в моде. Уютно похрустывали в печи дрова, пахло рыбой жареной и щами из кислой капусты, отчего желудок богатыря взвизгнул, и остервенело принялся грызть кишки, а слюны во рту вдруг стало столько, что вспомнилась озёрная водица. Мысль была одна, но короткая: «Вот бы пожрать».

- Вставай, горемыка,- прокашлял где-то возле стола дед. - Небось, промялся, после приключеньев-то, поедим, чем Род послал. Да потолкуем, как нам дальше с тобой воевать.

- Отчего же не пожевать, если задурно, а и выпить не мешало бы,- сказал Степашка.

- А вот чего нет, того нет, нету, значица, у меня в хозяйстве подводном, гомырки вашенской, ядовитой, то бишь водочки.

- Ет как эт нету, а сами давеча, ну когда меня топили, потребляли, папаша,- обиженно сказал Степан.

- Это не в счет, это трофейная, изъятая, так сказать, у браконьеров, то бишь у вороваек озерных. А вам, мой юный друг, и вовсе на время обучения придется забыть обо всём алкоголе и никотине.

- Какого такого обучения?

- Уму-разуму да богатырской смекалке. И не папашка я тебе! Понял! А Дед водяной, по-простецки - Водокрутыч.



С этого дня для Степана наступил новый этап жизни. Дед быстро выяснил глубину и ширину его среднего образования. Она, мягко сказать, оставляла желать лучшего. А так же проверил физические способности, такие, как выносливость, стойкость в кулачном бою, беге с препятствиями и других видах единоборств богатырских. После чего пришёл к весьма плачевному выводу: «Да... Мелковат богатырь нынче, мелковат... А ведь этот ещё из крупных, выборочно, так сказать, придётся поработать».

- Эх, годы, годы, эх, время, время,- приговаривал водяной по имени Водокрутыч, грустно покачивая головой.

Дни летели, словно пули, из вечно неутомимого автомата системы Калашников. Степашка вставал ни свет, ни заря, с первыми лучами солнца. И тут же хватал приготовленный заботливым стариком валун, камень средних размеров и бежал на восток, матерясь. И камень не бросишь, он, зараза, словно прилипал к рукам, аккурат до определенного стариком места, а место оказывалось всякий раз новое и в другом направлении. Пробовал было нести его пешком, но камень тут же нагревался, обжигая руки. И чем медленнее Степан бежал, тем жарче становился камень. Вот ведь незадача!

Кормил старик тоже не на убой, а как раз, чтобы не помер. С утра салат из какой-то тины, нездорового вида, к тому же без соли, но в неограниченном количестве, а много ли съешь того количества без соли и без качества. Водяной, правда, приговаривал, мол, тебе, соколик, необходимо очищать организм. Он у тебя, как добрый советский сортир общественный привокзальный. Степан злился, но с голодухи давился этой гадостью, беготня и учеба отнимали достаточно много сил. На обед, правда, к салату добавлялась ещё рыба отварная, но тоже несоленая, хотя жирная и свежая. Иногда дед в качестве поощрения выдавал капусты квашенной миску и соленый огурчик. Но для этого приходилось сильно попотеть в учебе, пошевелить мозгами, да растрясти жирок, коего наш герой у себя в последнее время не находил, даже при самом тщательном осмотре. Конечно, с такой пищи ожиреть - не встать. Да ещё бегать приходится, драться с деревянным мужиком, истуканом неживым, но вопреки всяким законам физики, идущим в ответку, хлёстко и без дураков. После таких драк, как сказал Дед, кулачных игрищ, Степа едва доползал до дощатого топчана, который в последнее время заменял ему кровать.

Еще Водяной заставлял Степана читать, чего наш герой терпеть не мог. Читать приходилось внимательно, обращая внимание на всякие тонкости, ибо старик вечерами задавал всякие каверзные вопросы. И если Степан не мог ответить-то, приходилось перечитывать, под угрозой отмены ужина. А читать приходилось все учебники: география - для умения ориентироваться в окружающем пространстве, математика - для свежести мысли, физика и астрономия - для миропонимания. Старик любил приговаривать: мол, ученье свет, а неучей тьма. И ещё:

- Нет разных наук, все они изучают одно, вселенную.

А Стёпа думал: “Ну, на фига мне всё это и сразу?”

Однако быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Степан смутно чувствовал, что заключение у водяного пошло ему на пользу. По мере того знания, которые, словно воду губка, впитывал его молодой мозг, как-то преобразовывали его. В голове, словно пчёлы весной, роились, шумели вопросы, ответы на которые вызывали ещё большие вопросы, и их количество, и это непонимание заставляло его испытывать непонятную, но пьянящую жажду.

Как-то вечером, сидя на берегу, Степан спросил:

- Дед, а зачем ты это все затеял?

На что старик, как всегда, степенно крякнув, ответил:

- Понимаешь, Степа, в кои-то веки восхотелось проверить, остались ли на земле славянской настоящие богатыри, способные за неё постоять в трудный час. Ведь Мир, в котором ты родился, стремительно меняется и не всегда в лучшую сторону. Славяне распались сначала на племена, затем на народы. Их стало много, казалось бы, это хорошо, больше стало прогресса, люди стали жить лучше. Но дружнее ли? Твой предок поляк, прабабка украинка, а ты русский, и это правильно. Ты несешь в себе память двух ветвей одного дерева. В тебе должны сочетаться все их лучшие качества. Ведь, по сути своей, ты Степан - новый ствол. А может быть, и корень, хе-хе, жизни. А что мы на сегодняшний день с тобой видим? Малограмотный, спитый народ, никуда не стремящийся, ни во что не верящий. Вот мы - нечистая сила прошлого, лешие, кикиморы, водяные. Раньше мы с вами жили в гармонии. Вы, люди, нас уважали, в речки не гадили, мусор убирали. Правильно? Да и мы вас почем зря не топили, берегли, детьми малыми неразумными считали. Потом время у вас новое пришло, пролетарское, по-своему тоже правильное, о природе заботились, заповедники там всякие, зооказники. Короче, было хоть спросить с кого и наказать, если что не так. А ныне кто хозяин, кто дурак, хоть всех, хоть порознь в омут толкай.

- Да ты и сейчас спросишь, мало не покажется, да? Вон, меня как лихо утопил.

- Можно и спросить. Отчего ж не спросить, если кто попадется.

- А ты бы, старый, про славян поподробней загнул, больно интересно про них раскладываешь.

- Да об этом многие сейчас глаголят, а толку-то… Был один раньше первожурналист, по-вашему, Нестором звался. Кхе-кхе. Дюже способный в этом плане мужик, хоть и из простых, не из породистых. Сейчас таких много у вас, у людей, развелось. Пишут, пишут, хоть бы читали потом, что пишут, а то потом внукам придется в это верить. Прежде, чем писать, Степа, надо много читать, многих слушать, учиться понимать, сопоставлять то, что узнал с тем, что видишь. Ибо прошлое - оно в нас, а мы в нем. Недаром пословица гласит: «Новое - это хорошо забытое старое». А Славяне, то бишь Славы или Славине, они всегда были, то срастались в один народ, то распадались на сотни. Каждый мужик из настоящих хотел своего, хотел сам прикрыть от беды себя и детей своих, то есть свой род свой народ, от того их еще и звали Родяне, значит - от роду. Потом если племя выживало, становился Князем, правил, как отец, отсюда - Отечество. Понимаешь, корень у слов один, а значение разное. Ну, ты читай, Степашка, читай, да думай, у нас с тобой время еще не ушло.

- Дед, а дед, ты вот сила нечистая, да, а выходит, есть ещё и чистая сила. То есть, бог там или как?

- Тут, Степа, так: Бог он, конечно, есть, но не такой, как вы, люди, себе его представляете. Вот ты, например, раньше, до нашей с тобой встречи, как его себе представлял?

- Да никак. Бог, да и бог, чо про него думать, пока не приспичит.

- Понимаешь, ведь он такой, каким его люди представляют. Вот, например, профессор физики, который всю сознательную жизнь отдал изучению природы вещей. Как его видит? Как вселенную, полную тайн и загадок, вопросов, ответы на которые вызывают ещё больше вопросов, - дед погрозил пальцем какой-то лягухе, пытающейся незаметно к ним подкрасться и продолжал:

- Религия, сынок, растет вместе с прогрессом. Чем больше знаний в человеке, тем взрослее его бог. Вот смотри, древние люди боялись молнии, грома и прочих явлений природы. Потом пришло время богов полузверей-полулюдей, они требовали человеческих жертв, дикими были по нашим современным меркам. За ними Зевсы, всякие Перуны там, Афродиты и прочие Венеры. Ну, эти хоть на людей побольше походили, хотя тоже от животных недалеко ушли. А ныне время богов добрых, которые в человеке человека пробуждают. А что вера, так у каждого она своя.

- Это что, всякие Христосы и Будды, Аллахи? Это же люди бывшие, так ведь?

- Понимаешь, сначала возникают обстоятельства, из них возникает в обществе идея, если она соответствует историческому моменту, значит, она выживает. А уж потом люди сами ее обожествляют, выражают в настенной живописи или в иконописи. Однажды из этой идеи родится идол, его портреты поместят в храмах, в школах поставят, на площадях в виде бетонных бюстов. И это будет конец идеи, потому как она-таки себя исчерпает, превратится в старую ненужную помятую газету. Вы, люди, склонны постоянно что-то менять и сами меняетесь, как времена года, поэтому и выживаемость у вас высокая.

– А вы меняетесь? - спросил Степан. Дед, покачав головой, снова продолжил:

- Вот мы, нечистая сила, лешие там, всякие бабаёги, прочие твари, долго не менялись, все традиции блюли. Потому и вымерли почти. Некому вас нынче пугать, стращать, уму разуму учить.

- Так как же, Дед, с богом-то быть, а?

- А никак. Либо ты с ним, либо без него. Это только он с тобой всегда. Это уж тебе, сынок, выбирать, какой он должен быть, твой бог. Во всяком случае, он равен твоему интеллекту.

Так шли дни, все своей чередой. Незаметно подкралась осень, задождило, залистопадило. Водокрутыч, чувствуется, привязался к своему невольному пленнику. Ведь за многие годы впервые почувствовал он нужность некую, отцовскость, что ли. Да и повзрослевший Степан, из которого выветрился душок застоя и малограмотности, наконец, понявший то, что попал в сказку, и ощутивший некую радость, ранее ему недоступную, жажду знаний неутолимую, сам понял, что не быть ему прежним, без деда водяного, без бесед с ним задушевных. Стало у него на душе спокойно и хорошо, появился какой-то ранее недоступный смысл бытия.

На Богородицу, поутру, Дед говорил Степану такие слова:

- Пора тебе, сынок, уходить. Окреп ты, на человека стал походить. Пойдешь в Муромские леса, там найдешь серого волка, того самого что, с Иваном дураком во Тмутаракань мотался, за Еленой якобы, ну да эту байку он тебе сам промает, ежели ты ему поглянешься. Смотри, он мужик серьезный, спуску не дает! И говори с ним почтительно, уважительно, все-таки древнее животное, реликт. От меня ему привет, земной поклон, да вот гостинец снесешь, глядишь, понравишься ему. Он тебя воинской премудрости обучит. Как-никак две войны прошел в разведке полковой. А уж мелких революций и прочих бунтов ему вообще не считано пришлось претерпеть. На Руси всегда кто-то бунтовал, протестовал. А он по натуре своей волчьей - бунтарь. Одежду тебе дам простую, неброскую, лишь бы тепло было да чисто, денег возьми на билеты. Да в дороге не пей зелена вина, да лишнего не болтай, лучше вот книгу прочти, автор хороший, умнейший. Гумилев Лев, он и в Африке Гумилев. Хоть и пишет тяжеловато для среднего читателя, ну да ты уж и не очень теперь средний.

Через два дня фирменный поезд Москва-Владивосток увозил нашего героя на запад.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Дальше в лес, больше дров

В деревне Залесье Владимирской области проживал мирно крепкого вида пенсионер Сергей Андреевич Волков. Бывший сторож и по совместительству лесничий филиала Владимиро-Суздальского исторического и художественного музея-заповедника. С виду старик как старик. Жил себе на лесной заимке, вдали от дорог, гонял время от времени браконьеров да охотился на зайцев. А на самом деле - древнейший оборотень из племени Мурома. Было такое финно-угорское племя, проживавшее в бассейне реки Оки. Аж с первого тысячелетия до нашей эры. И к двенадцатому веку плавно и незаметно растворившееся в восточных славянах. Мурома эти, полулюди-полузвери, жили в гармонии с лесом, из которого вышли. Среди них-то, как гласят легенды, и водились перевертыши. То есть люди, умеющие принимать обличие зверя, волка или медведя. Один из них дожил до наших дней (благодаря, наверное, здоровому образу жизни).

Опытный тысячелетний оборотень, проживший среди славян не одну сотню лет, приспособился быть незаметным. Вековой опыт выживания помогал ему не просто быть невидимым, но и полезным. В советские времена Волков, внезапно переезжая, предварительно сменив документы и внешность, оказывался на малозначительных должностях различных организаций. Война дважды заставляла его проявлять свои способности, ведь, защищая славян, он защищал своих детей, людей, которые за тысячелетия стали его народом. Теперь он вел жизнь скромного пенсионера, садовода и заядлого грибника. Вот с кем предстояло встретиться на этот раз Степану.

Поезд мирно стучал колесами, Степа дремал на верхней полке и сон его был ровен и спокоен, ведь он снова оказался среди людей, хотя что-то неуловимо изменилось в их привычном облике, или он взглянул на них по-новому. Люди перестали быть похожими друг на друга, теперь он стал различать их характеры, типы темперамента. Пока еще смутно в голове вырисовывалась предполагаемая картина их жизни. Он и раньше с присущей русскому мужику смекалкой лишь по мозолям на руках мог определить – рабочий, простой крестьянин это или человек, занимающийся интеллектуальным трудом. В чем сейчас он больше всего сомневался - так в этом своем прошлом умении. Да и вообще - он стал больше сомневаться, наверное, взрослел.

И все бы было как в сказке, чем дальше, тем страшней, если б не досадное недоразумение, произошедшее с ним по приезде на одну маленькую станцию. Вышел покурить, накинув тёплую овчинную душегрейку. У ларька, какими изобилуют наши российские полустанки, услышал какую-то возню. Любопытство подвело. Решил глянуть - чего там запускают. А там подвыпившую бабку-лотошницу трепали два бравых служителя порядка. Добры молодцы расходились не на шутку, один тянул из бабкиной руки авоську, в которой подозрительно булькало, другой слегка трепал её за шиворот ветхого пуховика.

- Вы чего, опричные люди, с бабулькой делаете?- спросил, ежась на прохладном ветерке, Степан.

- Дергай отсюдова, гражданин проезжающий, а то и тебе вставим. Пол, да?!-  сказал сквозь зубы один милиционер. Бабка, к тому времени окончательно протрезвев от такого «гуманного» подхода, жалобно всхлипывала:

- Гражданин начальник, ну, отпусти, не забирай чекушку, дома ведь сдохну без опохмелки.

- Молчи, кляча, урою,- сказал трепавший бабульку патрульный.

- Отпусти бабку,- прошипел, вдруг озлившись, Степан.

- Ну, все, проезжий, ты меня достал, урод!  - один из опричников, постукивая, дубинатором по правой ладони, неспешно двинулся к Степану. Степа ударил не сильно. Милицейская переносица хрустнула, и служитель фемиды медленно стал оседать на привокзальный асфальт.

- Ах ты, урод! При исполнении! Да я тебя ща в урну закатаю!- проревел второй милиционер.

Дубинка свистнула над головой, почему-то к удивлению сержанта не зацепив присевшего Степана, который в свою очередь, разгибаясь, приложился кулаком к подбородку сержанта.

Бабка, схватив двумя руками авоську с драгоценной бутылкой, смотрела выпученными глазами то на своего неожиданного спасителя, то на лежащих, таких страшных ранее, милиционеров.

- Во, сынок, ты их как! А? - только и смогла она выговорить, вытирая вспотевший лоб уголком платка.

- Да чего, мать, не жалко, их нынче много, да и эти еще оклемаются, как огурчики будут, - бодро сказал Степан.

- Совсем житья нам, бомжам, не стало, последнюю водочку отбирают. И попробуй, пожалуйся. А, сынок? Ты как? Накатишь со мной помалу? Тебе ведь все едино спешить некуда, поезд-то ушел. Ушел твой поезд-то, родимый.

Степа жалобно оглянулся сначала на ушедший поезд, потом и на себя посмотрел. «Да… Картинка еще та». Пожал плечами и, махнув рукой, сказал:

- Пойдем, мать, накатим по стопорю, за отставших от паровоза.

- Пойдем, бедовый.

Пришлось Степану до волка Волкова добираться неспешно вдоль дорог. Благо, в средней полосе тепло в это время года. Муромская земля встретила Степана мелким затяжным дождем. Холодная морось, промокшая до нитки одежда, синий нос и губы - вот таким бравым парнем и предстал пред ясны очи серого волка наш герой.

Пенсионер Волков возился под навесом во дворе, перекладывая старые заборные доски, срубая подгнивший низ небольшим странного вида топориком. На Степана даже не взглянул. Только дострогав очередную доску, не оборачиваясь, спросил:

- Чего это нелегкая в непогодь доброго молодца принесла? Да еще из краев дальних, богом забытых.

- Доброго здоровьечка и тебе, Сергей Андреевич, да низкий поклон из Забайкальских озёр,- сказал, клацая зубами, Степа.

- Во как! А я, было, подумал - лихой человек, беглый, а тут гость дорогой, ну входи, раз пришел,- обернувшись, сказал Волков-волк, а в дальнейшем просто Волк, и распахнул дверь в дом. Пахнуло теплом и еще тем особенным духом, который исходит от заготовленных про запас лечебных трав.

- Скидывай лопать-то, совсем промок, горемыка. Да садись за стол, вечерять будем. А заодно и поведаешь, с чем от водяного заслан.

Степа ел долго с аппетитом и моченые грибки, и мелко порезанное отварное мясо, всему честь отдал, запивал квасом. Потом, отвалясь от стола и отдышавшись, стал, не торопясь, рассказывать о своём пребывании у водяного. Рассказ получился не очень длинным, хотя достаточно подробным.

Волк выслушал его молча, неспешно встал, поправил подушку на старом диване.

- Ложись, поспи, Степа, утро вечера мудренее.

Степан пригрелся на старом диване, и сквозь сон слышался ему птичий щебет, странный такой, словно бы синица вдруг заговорила человеческим голосом.

«Странно… Да мало ли нынче странного со мной произошло»,- успел подумать, прежде чем смежились его веки, Степан и уснул. Волк тем временем вышел во двор, негромко свистнул, достал трубку-носогрейку, закурил уже под навесом. На свист прилетела синичка, села на топорище и стала терпеливо коситься на Андреевича. Волк, не торопясь, словно собравшись с мыслями, докурил, стукнул чубуком о мокрую доску.

- Дуй, пернатая, на болото, передай кому следует, мол, жду ночью для приватной беседы. Потом сгоняй на южный склон. Увидишь особнячок, там тоже пошуруй, да повежливее, мол, так и так, Потапыч, жду-де в гости. Ну, лети, чего расселась!

Синичка что-то озабоченно прощебетала, вспорхнула - и нет её.



Ночью дождь прекратился, как по команде. В воздухе пахло сыростью и свежестью. Неповторимый запах, какой бывает только в русских осенних лесах.

Степа проснулся от назойливого солнечного зайца, который упорно лез в глаза, не давая насладиться самым сладким утренним сном. Чувствовал себя на редкость отдохнувшим, прям посвежевшим. Голодным, как волк зимой. Встал, надел штаны и вышел во двор, привычно размялся и умылся холодной водой, прямо из поточной кадки. Дождевая вода приятно охлаждала разнеженное со сна тело, вливая в него упругую силу.

На кухне слышался неторопливый разговор, негромкий такой говорок. По голосам понял, что разговаривают трое. Причем о нем, о Степане. Прислушался, да так, с открытым ртом и застыл. Голоса были негромкими, говорили несколько человек.

- Значит, началось?

- Видать, началось, раз он мальца прислал.

- Кого же на этот раз, Лешего, наверно? Да… Уходят наши понемногу...

- Как с ребенком думаешь поступать?

- Ой, не знаю, Кикиморушка, не знаю, учить придется, а времени кот наплакал.

- Кстати, Кот! О нем кто слышал, о Коте? Спрятался, поди, супостат, в своем Лукоморье, днем с огнём не сыщешь.

- Там у него боевые действия были, Сербы с хазарами дрались.

- Да не с хазарами, а с Хорватами.

- Хорваты, Тюрки, все одно мусульмане. Они ныне самые агрессивные.

- Зато у них есть шанс выжить. Они смерть презрев, бьются за этого своего безымянного. Видал, как по Америке шибанули. Сколь народу ухлопали.

- Опять ты все путаешь, Кикиморушка. Это еще впереди, лет через пять будет.

- Будет, не будет, а, сколько народу сгубят.

- Оно, конечно, доблесть, я не спорю. А людей жалко.

- Ты бы еще немцев, в сорок первом, пожалел, Серый, а то, помнится мне, как два взвода за три часа одними зубами уработал.

- Ладно, Потапыч, не о том мы всё, не о том. Нам бы решить, что с парнем делать, чтобы из него поскорее человек получился.

- А ты его в прошлое забрось. Года на три, на два. Если помнишь, наши там один камушек заветный припрятали.

- Да, эта безделушка волшебная в свое время всю историю Руси изменила. Славяне тогда на триста лет разобщились.

- А в чем там дело-то было? Да, метнули тогда камушек тот заветный в голову Хельгиного коня, он и издох. А в черепе гад гремучий завелся, он Вещего-то и куснул.

- Погоди, где это было-то?

- Под Новгородом, на Велесовом холме.

- Да не там! А вовсе на Ладоге это было!

- Это когда же у нас гремучие змеи под Новгородом водились, или на Ладоге? А!? И как же ты, биолог древний, если круче не сказать, об этом столько лет молчал!

- Там же в то время Кот ошивался, ученый наш, он эти обстоятельства и расследовал. Потому как он у нас самый мудрый. Как же, ещё при старых богах в фаворе хаживал, ему тогда все верили. Египтянин, образованный. Колыбель цивилизации и все такое.

- Ладно, ребята, так и порешим, для начала я его понатаскаю. А уж потом мы с ним смотаемся к руссам и расследуем те гадючьи обстоятельства. Степа, иди сюда, чего там уши-то навострил, я тебя с людьми познакомлю.

За столом сидели двое мужчин и пожилая женщина. На вид женщине можно было дать лет сорок семь - пятьдесят. Невысокого роста, полноватая, лицо такое, что и не выделишь особо, таких теток много, вечно спешащих по своим, только им ведомым делам с одинаковым выражением на лицах. Вот только глаза у тети были такие, что, глянув в них один раз, Степан почувствовал себя маленьким нашкодившим котенком перед трепкой.

- Это, Степушка, друзья мои, и твои. Настасья Павловна, а по совместительству Кикимора болотная, хозяйка всех Российских болот и прочих хлябей. Женщина она приветливая, но относиться к ней надо крайне уважительно,- сказал, указывая на улыбающуюся тетку, Волк.

- А это, прошу любить и жаловать, Потап Михайлович Медведев. По профессии и по сути своей - леший нашего Муромского края. Личность во всех отношениях уникальная, можно сказать, реликтовая.

Потап Михайлович выглядел лет на пятьдесят, высокого роста, статный, импозантный мужчина, чувствовалась в нем некая сила. Будто эдакий дуб, хозяин леса, вековой богатырь, вдруг решил превратиться в человека и превратился-таки, оставив неизменной лишь свою древесную сущность.

- Проходи, мил друг, присаживайся. Разговоры говорить будем. Будем нынче тебя, Степа, учить. Наука теперь твоя одна и называется она «Как мне выжить, если все хотят меня прихлопнуть». Ведь впереди у нас поход дальний и трудный, разведка во времени. А тебе еще многое узнать надо, ох, многое! Да и мы к тебе присмотримся, подходишь ли,-сказал Потап Михайлович.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой наш герой снова учится

Ох, и горячее времечко началось для Степана! Изучение рукопашного боя со всеми видами холодного оружия, бег по пересеченной местности. Лес - это вам не степь, это пни да выворотни, ветки так и норовят по лицу хлестнуть. Да еще задания разные, волк присесть не дает, все норовит в три жилы гонять, до семи потов. Прибежал как-то с болота мокрый весь, как лягух. А он уж тут как тут.

- Вставай, чего разлегся, щас в полном укладе к лешему побежим. У нас там рукопашный бой, значится.

А леший уже в засаде, попробуй, сыщи, крадешься, стараешься из-под ветру, и по мху едва слышно ползешь. А он - трясь тебя веткой в грудь, аж дух вон.

Да еще приговаривает, гад деревянный:

- Что ж ты нерасторопный-то, Степа, ну вставай, не лежи, как красна девка-то, это ведь сучок всего лишь острый. А представь, если б сулица, или копьё нурманское, тогда все. Мечом не махай, это не оглобля, это оружие грозное, иной умелый кметь, по-вашему, богатырь, один на дюжину выходил. Этих самых нинзей, так все их уловки, - киту под хвост. Едва пара в живых оставалась, да и то до конца жизни зарекались как с Руссами ратиться.

После того, как Степан падал весь в синяках на мягкие мхи, Леший продолжал:

- Ты теперь поспи, а к ночи на болота беги. Там тебе Кикиморушка про славянский быт поведает. Заодно следопытсву поучишься, а то прешь по лесу, словно лось безрогий. Да, вот тебе пень сырой, носи, как можешь, чтобы жизнь раем не казалась. Голодный, поди, это хорошо, сытый науку не розумиет.

Словно лось безрогий, носился наш герой по лесу, то крался, как рысь, то плавал как лягушка в ряске. Стрелял из лука и славянского, простого, и сарматского, кривого. А уж нож бросать учили с завязанными глазами, копьё в бою рукопашном применять и против конного, и пешего, и лежа на коне спать, коню доверяя.

Кикимора оказалась хуже училки школьной. Оказывается, надо было назубок знать такие простые вещи: как одевались славяне, что ели, как спали, когда мылись, кто кому кланяться обязан. А на кого и свысока глянуть можно. Оказывается, Руссы — пришельцы, воины, и ратиться сними опасно. Мало их выживало в походах, но выживали самые сильные да умелые. Не гнушались руссы отведать печень побежденного врага. А вера у них такая: верят они богу суровому РОДУ, от чего бреют волосы на всей голове, кроме чуба на макушке, считают, что в момент гибели в сечи, РОД самого лучшего к себе за чуб тянет-тянет, и в вирий вытянет. В рай, значится.

- Ну, это легенда, а на самом деле тебе придется столкнуться с воинами жестокими, умелыми и дисциплинированными. Они выходцы с Буяна, или Руяна, острова, который ныне называют Рютген или Рюгген. Это скандинавский остров в северном море. Не забывай, каждый из них может поймать стрелу в полете. А уж князь - лучший среди лучших. Рюрика позвала на княжение та часть славян, которые селились вокруг Киева, тогдашней Куябы. Это, преимущественно, поляне, меря и другие смешенные племена угоро-финнов.

- Ты, Степа, должен знать их язык в совершенстве. Уметь различить по одежде, по тому, как плетут косу, и как от кого пахнет, понял?

- Уж больно мудрено это, боюсь, умишка моего, Кикимора, не хватит,- опечаленно говорил Степан.

- А ты не блажи, кое-что через магию в твою головенку загрузим, кое-что научным путем. Мы ведь не только лаптей щи тысячи лет хлебали, ваши компьютеры, ноутбуки разные тоже не брезгуем. Кроме того, мы ж сила-то нечистая.

На две седмицы угодил наш герой в мясокрутку к лешему. Потому иначе эту учебу не назовешь, учить приходилось приемы странные, ни на один вид боевых искусств не похожие. Стоя на скользком бревне зубами, руками, чем не попадя, ловить летящие в тебя всевозможные колющие, режущие предметы, которые к тому же и колют, и режут взаправду. Но, как говорится, леший свое дело знал отменно. К утру раны исправно заживали, хотя чесались. «У… Убил бы». Да, хуже дело обстояло с лошадьми, боевые кони, которых ему подсовывали, чувствуя в нем неуверенность и страх, норовили куснуть, лягнуть и сбрасывали в самый, казалось, неподходящий момент. Здесь здорово помог Волк. В один из очередных неудачных для Степана моментов, подсказал словцо волчье, после которого самые ярые кони вдруг становились покладистыми и приветливыми коняками.

Как-то в полночь Серый грубо растолкал Степана.

- Вставай, бедовый, сущность твою выяснять пойдем. Хочу тебя проверить, способен ли ты перевертышем стать.

Степан, уже было ко всему привыкший, уныло поднялся, накинул портки.

- Пойдем, что ли.

- Как пойдем! Ты это слово «пойдем» забудь, прям, задними лапами загреби, теперь в лунную ночь только бегать будешь.

Прибежали на поляну, окруженную дремучим лесом, посреди поляны пень. Волк, зачем-то обежал его пару раз, недовольно ворча себе под нос, послышалось «Ё….н-зин..ять, тут! Водку жрут, зас…цы»!

- Серый, это ты о ком?- спросил Степа.

- Да все о ваших, охотниках, возле пня месяц тому подранок умер в муках. Это теперь здорово помешает. Ну, ладно, начнем. Ты теперь спиной к пню поворотись и дыши, так как я тебя учил, чтобы успокоиться, значится. Потом брось нож через плечо, так, чтобы он ровно в пень воткнулся и кувыркайся спиной вперед. Ну, пошел.

В первый миг, еще в полете, Степан почувствовал боль, словно сломалась каждая косточка, каждая жилка лопнула. О землю грянулся и стал серым волком. Нос, казалось, взорвался от миллионов запахов, старых и не очень. Уши слышали ВСЕ. Шуршал под корой жук короед. А шелест ветвей казался таким громким, словно стук пионерского барабана. Словом, все прелести волчьего обоняния и осязания Степа познал сполна. Да так сильно шандарахнуло, что в какой-то момент, испугавшись, жалобно заскулил, лежал, прикрывал неказистыми лапами уши, полз на непривычно лохматом брюхе, помечая осеннюю листву.

- Это ты не боись, это с непривычки. Вы, людишки, и половины запахов не чуете, а тут сразу вся гамма! Вот ты и окосел маленько. Ну, побежали, на бегу быстро оклемаешься.

Тело Степана словно пело какую-то доселе неизвестную, но веселую песню. Прыжки упругие, длинные, легкие, словно полет. Какая-то звериная радость распирала грудь, хотелось схватки, крови на клыках, рвать податливо нежное вражье горло.

Кусты и деревья мелькали с немыслимой быстротой, холодный осенний ветерок приятно щекотал ноздри.

«Стоп, что это?» Выглянули из кустов, на берегу джип, к запаху бензина примешивался отвратительный запах мочи, водки и пороха.

Двое стояли напряженно, один лежал, от него-то и тянуло страхом и мочой.

- Ну, чо, крыса, уссался? Тебе сроку сколько давали? Подписывай, чмо, все одно тебе шиндец.

- УУУ…….. - стонал связанный мужик с кляпом во рту.

- Мочи его, братан, и валим, чей-то неуютно тут как-то, да и водяра кончилась. Братан достал выкидной нож, и, не торопясь, перерезал горло связанному человеку.

В следующий момент, серое тело сработало, как снаряд из катапульты. Удар, захват, и вот она, рута непокорная, омыла волчий клык. Второй пятился как-то медленно, словно в замедленной съемке. Он пытался вскинуть ТТ, когда волчья лапа ударила в лицо, послышался треск разрываемой когтями кожи. «Вот так, глаза в глаза, эх, братан, нет у тебя таких зубов. А пистолет ты от страха взвести забыл, привык, обсосанных клиентов в затылок мочить. А вот теперь сам клиентом стал. Да только не клиент ты мне, а мясо, липкое от пота и страха мясо»,- мелькало в голове Волка-Степана.

- Эй, Степа, не увлекайся, поменьше ненависти к врагу, она силы отнимает.

Серый как-то не заметно оказался рядом, потерся мордой о плечо, сразу стало спокойнее, хотя внутри все еще дрожало, как заячий хвост.

- Возвращаться нам надо, свое боевое крещенье ты успешно прошел,- рычал седой волк-Волков.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой наш герой получает мудрые советы и уходит в поход

Вернувшись в человеческую личину, Степан завис, как сломанный компьютер, уж больно большая разница между человеком и зверем. Волк, тоже перекинувшийся, утешал:

- Это ты, сынок, не просто волком побывал, это ты свою душу на волю отпускал, нутро так сказать проверял. А что на мир по-другому взглянул, так не печалься, это теперь с тобой навсегда. Ты только почаще вспоминай, как зверем себя чувствовал, земля тебя сама звать будет.

Вот так и пошло. Из лука стрелял, да так, чтоб одна стрела еще до цели не дошла, а две другие уже с тетивы сорвались. Копье метал, как мастер спорта СССР. С ножом в зубах за сомами нырял. Один меч никак освоить не мог, и волшба в этом деле не помогала, тут ведь - как медведь в воде, если не дано пузыри пускать, то и неча рыбу смешить.

Леший так говорил: мол, не печалься, Степашка. Я тебя бою с шестом обучу, то есть дрынобою. Будешь любой оглоблей, словно перышком, врагов валить.

Учеба продвигалась по плану. Леший матерился, оборотень ворчал, Степа уставал, но в целом все были довольны. Заканчивался сентябрь, подходило время странствий.

Степан много узнал о славянах и руссах, скандинавах и прочих народах, среди которых ему придется жить, сражаться и, может быть, что-то понять.

Переход во времени и пространстве был назначен на 30 сентября.

Двадцать девятого вечером собрались все. Стол ломился и кряхтел от изобилия всяческой снеди. Тут и лебедь тушеный с яблоками, и гусь, нашпигованный тройной кашей, и репа в меду, и карп, обжаренный в сметане, и брусничные пироги, и блины, и заморские киви и приморская икра, черная, красная. Капуста квашеная, яблоки моченые, взвар, ряженка, томленная в печи, копчений сортов семь, солений восемь, не считая грибов и груздей. В общем, разом - не то что съесть, но и слюной непривычному современному человеку досыта нахлебаться можно.

Под такое дело потребляли наливку яблочную градусов от силы 20, мягонько, ой, мягонько шла, прям как по маслу, и разговор клеился, прям, как реченька, журчал.

- Ты, Степа, там не пасуй. Будь спокоен, знай, мы тебя в это дело втравили, мы тебе спину-то и прикроим,- говорила Кикимора.

- Ты, главное, воли чувствам не давай, без нужды с людьми не задирайся, они там все немного иначе живут, все больше по правде, но и прирезать могут. Сначала оглядись, осмотрись, больше слушай, вникай. В общем, информацию собирай, меньше торопись, да не зевай.

- На глаза не суйся к Вещему Олегу, его там Хельгом кличут, он потому и вещий, что, таких как мы, за версту чует. Правая рука самого Рюрика. Много он тогда наших в распыл пустил, когда Христову веру на Русь вел.

- Да он действовал исподтишка, выходило, как бы, вера сама, катясь по миру, до славян докатилась. А он, дескать, язычник ни разу не грамотный, как бы ей противник рьяный. Хитер. Смотри в оба, в то время возникло много, как теперь принято говорить, тайных обществ. Из них потом и возникли разные Масоны и прочие разведки.

- Пойдешь по легенде Перунового послушника и просто охотника из Древлян, одежду и оружие тебе подберем соответственно, попроще, без доспеха, хотя кожаночка заговоренная будет, не всякая стрела её пробьет.

Кикимора, задумчиво почесав лоб, потому как нормальные дамы в затылках не чешут, сказала:

- Как проходить-то думаешь, Серый бочок? Раньше-то проще было, сколько героев - столько дорог. А ныне где герои, где дороги - черт ногу сломит.

- Помнишь, благородная водяница, того чудика, что дверь без дома во поле поставил. Мы все над ним тогда вволю нахохотались. А дядя-то не просто строил, он верил, что однажды откроет ту дверь, а там другой мир. Одна беда - трусоват был, сам так и не решился её открыть. Даже помер, так и не дождавшись, что с той стороны кто-то постучится. С тех пор много воды утекло, на том месте даже лес вырос и успел состариться. Во как. А дверь странным образом уцелела и даже больше - приобрела определённые свойства. Если в неё постучать ночью, потом попросить хозяина впустить, то, открыв дверь, можно оказаться там, куда хочешь попасть. Я, правда, не понял, кто этот хозяин, мыши говорят, что можно этого хозяина увидеть. Только я бы посоветовал не оборачиваться в начале пути.

- Так ты через неё и сигай,- хлопнул по столу Леший.

- Сигай-то сигай, а если занесет куда, как выкручиваться, а?

- Да выпутаемся, что, впервой, нам теперя терять неча, окромя своих портков, хе-хе.

- На этом и порешим.

- Кого порешим?- спросил Степан.

- Чувствую, ныне многих порешим,- задумчиво ответил леший.



В ночь кромешную, почти лунную, перекинулись волками - и в путь-дорожку. Ноги легко несут, словно песню поют, залихватскую, казацкую. Не успели оглянуться, а вот и он, лесок заветный. Стукнулись оземь - вот и снова человеки. К двери подходили с опаской. И верно, чудно, лес кругом непроходимый, полянка с пятачок. А на поляне все чин чином, дверь, порог из валуна замшелого. С одной стороны, дверь прибита к огромной сосне. С другой, косяк дубовый, видно, древний, потрескался весь, подгнил. Качни путём- обломится. К косяку прислонился костяк, череп крупный, кости тоже ядреные, хотя и старые, и что удивительно - зверье их так и не тронуло.

Степан вдруг почувствовал странное уважение к усопшему. Даже предложил оборотню похоронить по-христиански. Волков же в ответ небрежно бросил:

- Не суетись, малыш, эти кости здесь не одну тысячу лет лежат. Да и не был он христианином, даже может быть и человеком-то не совсем был. Видишь, зубы странные. Кстати, его Кородером звали.

- Да причем зубы, я ж чисто из уважения, мол, раз покойный, так пускай в земле и покоится.

- Тебе оно надо? В земле, на земле, ему, видать, все едино. Ну, пошли.

И они шагнули в дверной проем.

В последний момент, занеся ногу, Степан неожиданно для себя самого обернулся, хотя волк неоднократно предупреждал его этого не делать. Степа увидел длинный голубой коридор, в котором стоял, вальяжно сцепив руки, здоровый такой дядя, прямо как с той картины, где бурлаки тянут какой-то корабль. Дядька улыбался, спокойно и дружелюбно. Как-то благодарственно, что ли. Степан вдруг понял, за что благодарил его древний чудак Кородер.



Они попали в март, в самое начало весны. На окраину болотистого озера, с уже немного оттаявшими камышовыми берегами. Леса кругом не было, просто небольшая роща березок молодых, с только начавшими набухать почками. Невдалеке рысью скакали всадники. Кони шли легко, упруго, ходом хорошо отдохнувших лошадей. Как же, все же утро, морозное, весеннее, значит, ночевали невдалеке, скорее, где-то здесь же возле озерка. Степан спросил волка:

- Кто?

Волк в ответ тихо прошептал:

- Хазары. Не торопятся, видать, далеко до русских разъездов нас занесло. Запах чуешь? Кострище ихнее недалеко. Числом - девять, оружные, колчаны полны, значит, едут спереди войска, вроде, отряд разведки.

- А нам как быть?

- А мы за ними побежим, поглядим, куда их ныне понесло.

Перекинулись волками, шли спод ветра рысцой, низко пригибая головы к жухлой прошлогодней траве. Хазары, негромко переговариваясь, на скаку достали луки. Тетива тренькнула четыре раза. Косуля, сбитая сильными ударами стрел, высоко подпрыгнув, упала в траву. Один всадник, не слезая с коня, лихо нагнувшись, подхватил и не спеша приторочил позади себя.

Степа подумал: «На ужин запасается, значит, ехать им еще и ехать, видать, не близко собрались».

Так прошел день. Вечером возле нерастаявшего ручья всадники затеяли привал. Волк со Степаном, намеренно отстав, перекусили встретившимся по дороге зайцем, и подползли послушать разнежившихся у костра воинов.

- Самсон собрал много хороших воинов, нынче руссам придется жарко. Мы возьмем много белых женщин, тучных и толстых, как их коровы. Ты видел их шапки, они носят рогатые шапки,- смеясь, начал один из воинов.

- Кики, они называют их кики. Я люблю срывать с них кики, а затем все остальное, они так нелепо кричат, жалобно и в тоже время гневно. Что еще нравится мужчине? Убить сильного мужа и взять его женщину,- поддержал его другой молодой хазарин.

- А я люблю заставить их после этого петь. Песни у них такие непонятные, но звуки красивые, ока, оха, тала, тала, не повторишь. Еще возьму соли, много соли.

- Тебя, наверное, родили несоленым. Ха-ха. Не соленый Фарух, который любит русских женщин, толстых и мягких, как хлопок.

- Заткни свой поганый рот, шакал! Самуил сказал, что мы избранный Яхве народ, лучшие воины, на самых быстрых конях. Мы приходим и берем то, что хотим.

- Эй вы, заткнитесь оба, а ты, Фарух, будешь сторожить, сегодня последняя сытая ночь. Завтра есть не будет никто. Вы должны быть голодные и злые, как степные красные волки. Спите, волки степей, и пусть вам снится пламя русских хат.

Степан, выслушав этот диалог, закипел, как жир на сковородке.

- Давай, серый, их замочим!

- Это, брат, тебе не отмороженных братков мочить, эти всю свою сознательную жизнь сами кого-то мочили, понял, малыш? Мы с тобой дальше побежим, во-первых, у нас с тобой задача другая, во-вторых, нельзя их здесь убивать. Они сами дозор разведческий. А в-третьих, успеешь ты еще кровушки пролить. Лишь бы не зря.

Обойдя караульного хазара, бежали долго, два дня. Перебивались - чем придется, волки есть волки, хоть и оборотни.

Наконец приблизились к городищу. Крепкий лиственный частокол, недавно поставленный. Видно маковки на шлемах часовых, да блеснет иногда, отразившись от наконечника копья, шустрый солнечный зайчик.

- Мы с тобой, малыш, вышли на земли северных Вятичей. Это одна из русинских застав. Севернее будет Мещера, там остатки моего народа. Но мы туда не ногой. Мы будем прорываться вдоль Оки, до её истока. Там земли куябов, полян. Мимо поселения Черниговского, в Киев. На запад.

- А как же хазары?

- Об этом не беспокойся. Их остановят Вятичи, народ приграничный, к набегам привычный. Небось, тех девятерых уже взяли. Здесь народ резвый, не то, что в твое время. Мы в детинец не пойдем, разжигай костер. Да пару сырых веток в него кинь. Для дыму.

Немного погодя, услышали стук подков по дороге, от городища. Скакали двое, с копьями наперевес, один явно моложе, другой по виду - варяг или датчанин.

Не слезая с коней, спросили, не выпуская из рук копий, старший еще и руку на секиру опустил:

- Кто такие?

- Мурома мы, охотой промышляем, грибы-ягоды собираем,- спокойно кланяясь, отвечал волк.

- Куда путь-дорога ваша?

- По родове идем, до Чернигова, там родственники вон его матери,- кивнул серый на Степана. - Хочу его там в дружину отроком пристроить. Он у меня последний остался. Непутевый. Коней боится,- продолжал волк.

- И верно, не похож он на ваших. Больно рус волосами,- улыбаясь, сказал старший воин. И вдруг спросил резко: - Какими богами клянётесь?

- Свентовиту руку держим, да Велесу-заступнику,- смиренно отвечал волк.

- Почему в город не пошли?

- Нам в лесу привычнее. Да и сам знаешь, светлый вой, как нас, лесных человеков, народ в городах привечает. Мы со зверями живем и сами на зверей походим. Мы уж, здесь открылись. Здесь и останемся.

- Ну, гляди, Мурома, я тебя запомнил! Коль что удумал, живу не быть,- сказал, разворачивая коня, ратник. Медленно развернув коней, всадники поскакали в городище.

Степа едва перевел дух. Как-никак, с далекими предками довелось пообщаться. Правда, эти ихние копья... Просто оторопь берет, как подумаешь - вдруг ткнет! Степан взглотнул. А волк сказал:

- Видал? Чо дрожишь, как осинный лист? Давай вечерять. Да спать, к утру дальше побежим.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой наш герой остается один, совсем один, и где волк-Волков ошибается на несколько лет, а Степан знакомится с Улафом Густавсоном.

На четвертый день в пути встретили небольшой обоз. Семеро охотников из кривичей направлялись к Окскому волоку. Несли рухлядь на обмен. Нурмане, поднявшиеся по Днепру до Смоленска и Чернигова, охотно брали заготовленные зимой меха. Разъезд славянских дружинников сопровождал нурманских купцов до небольших городищ, где они совершали обмен. Куда, в свою очередь, стекался разноплеменный славянский люд. Вот так наши походники и оказались в городище, которое впоследствии будет называться Калуга.

Здесь заехали в корчму. Кабак или корчма, забегаловка или другая какая столовая такого пошиба бывает хорошая, бывает плохая, и, наконец, просто бывает (случается). Когда человеку грустно или гнусно, он идет сюда. Когда радостно или весело, он идет сюда. Тут и напьешься, и подерешься, а главное - узнаешь все новости за последние пятьдесят дней или лет. Здесь всегда одни и те же запахи, пахнет прогорклым маслом и перегаром, доброй дракой и веселой песней.

Мужчины, те, что настоящие, во все времена одинаковы, пьют и бьют, спускают деньги на продажных дам, едят жадно, как умеют. Есть дикие, голодные мужчины, отмахавшие версты, усталые, и просто с похмелья. Всякого сюда рано или поздно заносит нелегкая.

Едят по-простецки, не чинясь, не стесняясь сплюнуть или высморкаться. Здесь нет приличий, здесь едят голодные, дикие. Едят и пьют, пьют и поют, поют и бьют, жестко, сильно, от души. Нередко души эти вылетают из людей под потолок, а затем то ли в рай, то ли еще куда, редко успевая понять проломленной головой, что же на самом деле произошло. Эх, задуматься бы об этом... да времени уж нет.

Степа ел, как все, грыз кости молодыми здоровыми зубами. Стучал о крепкую дубовую столешницу, выколачивая сладкий мозг – чимугу. Луковицы хватал руками, пихал в рот. Все это обильно поливал хмельным медом и взваром из яблок. Девок хватал, как и все, при этом пьяно приговаривал:

- Милая телка, давай встретимся, где-нибудь на нейтральной территории.

Девка открыла рот, а в глазах полное непонимание. То есть понимает, зараза, что куда-то зовет. Смутно понимает зачем. Но вот слов таких отродясь не слыхивала. А может, оскорбляет парень? Да нет, вроде не из византийцев. На всякий случай нахмурила брови, беззлобно толкнула: «Хорош, сероглазый».

Хмурый датчанин, до этого молчавший, злобно толкнул одного из кривичей, показал обидный жест, дескать, славы с медведицей того.

- Сам ты, брат, козий муж. Будто русы не знают, зачем вы козочек на своих дракарах возите,- взревел бородатый русс.

Волк потер подбородок и прошептал:

- Ну, понеслась.

Степан в первый момент не понял, откуда чего прилетело. То ли свои локтём, то ли чужие лавкой, или то и другое и сразу, и с двух сторон. Девки привычно визжат, это чтоб не зацепили, значится. «Того урмана добуду»,- решил мутной головой Степан, - «больно борзый, гад». В следующий момент все смешалось - головы, руки, ноги. Одни только мысли отдыхали, так сказать, в процессе не участвовали. Вот потеха была, разом всю корчму разнесли.

С утра подвергались доброму русскому обычаю - святому похмелью. Солёные венедские огурчики с их восхитительным рассолом. Зелено вино, что привозят тиверцы от валахов, примирительным образом воздействовало на общество. Кто-то не досчитался нескольких зубов, да и губы, похожие на оладьи, не всегда внятно произносили слова извинения. Ну, да и не особо прислушивались. Зато погуляли отменно. Теперь, вроде даже породнились. Степан к полудню, уже распевал песняка с датчанином. Хвастал ножиком засапожным, с удивительно тонкой работы рукоятью. Датчанин назвался Улафом Густавсоном и показал Степану свой меч, хотя говорил, мол, нельзя, не принято у них, урман, оружием хвастать. Дескать, сглазят еще. Звал Степу с собой по весне Ловатью до Новгорода плыть. Там у него невеста, дочка купца ильменского. Степан чуть не сболтнул лишнего, да вовремя язык прикусил, помнил, зараза, слова грозного лешего.

Оборотень в корчме появился к вечеру, усталый и помятый весь. Растолкал полупьяного Степана:

- Ну, высыпайся, сынок, сейчас все одно глазки свои рыбьи пучить будишь, а дела не поймешь, - устало махнул рукой и сам прилег до утра.

Утро вечера мудренее - так гласит народная мудрость. Неужели этот народ никогда не бывал с похмелья? Степан встретил это мудрое утро хмуро.

- Надо в баню,- шепотом сказал он себе, вставая с лавки и потирая затекшую шею.

- Ну, в баню - так в баню,- сказал серый волк.

И они подались на тиверский конец городка, который здесь славился банями.

После, сидя в корчме, оборотень говорил Степе:

- Придется тебе, сынок, одному остаться, меня из этого времени, так сказать, вежливо попросили. Тяжел я ныне для этого времени стал. Конечно, совсем одного тебя здесь никто не бросит. Но и меня нынешнего с тобой не будет.

Степан наш тут приуныл немного, - как же, легко сказать, ты, мол, оставайся, я пошел. Ладно бы еще в Забайкалье, в конце двадцатого века. А то у чертовой бабушки на куличиках! В эпоху раннего феодализма, когда и языка-то толком не знаешь, и задание надо выполнить. Которое, кстати, непонятно и неизвестно, в чем заключается.

- Вот в том-то и вся соль,- говорил серый волк. - Нам, нечистой силе, нельзя в прошлое надолго. Искажение времени может получиться. Ты-то как нельзя лучше для нашего дела подходишь. Так было подстроено, что ты как бы в своем времени спьяну утоп. И теперь, став неплохим воином, да к тому же - оборотнем, в древней Руси можешь разрешить одно противоречие, которое в твоем двадцатом веке, так сказать, восстановит порядок вещей. Естественный ход событий.

- Ого, сколько слов-то наговорено. А почему я-то? И что делать надо?

- Понравился ты водяному, видать, чистая твоя душа. Помыслы твои правильные. Да и кому еще за Русь-матушку ныне стоять, если не тебе. Подумай, как тебе подфартило, попасть в прошлое своего народа. Спасти славян от демократии. В будущем и прошлом.

- А что плохого в этой демократии, америкосы вон как при ней разжирели. А мы, русские в ж…е.

- Вот ты сам на свой вопрос и ответил. У всех народов свой путь. А демократия все народы в один лепит. Конечно, когда все на одно лицо, одинаково поют, одинаково пляшут, в одну сторону смотрят, все сыты-обуты, пострижены одинаково, тогда и врагов нет. А нет врагов, и все как бы управляют страной. Таким стадом легко рулить. Так рухнул Рим, так разрушилась Византия и много других примеров в истории. Так загнивает Америка, пытаясь навязать свою идею остальному миру. Так, если ты не выполнишь задание, - в двадцать первом веке, они купят Россию, чтобы распродать её по кусочкам. Это последний поход против славян, и он самый страшный. Потом нас, Славян, убедят, что это для нашей же пользы. А мы же такие легковерные! Мне пора, нет времени лекции начитывать. Храни тебя бог. Авось ещё свидимся. Берегись кота, не доверяй ему.

- Во как! Не ждал - не гадал, а в спасители попал. Чо-то ты мне все это так мудрено закрутил, Серый. А как конкретно поступать - не сказал.

- Доверяй своему сердцу. Иди вперед, не заботься о себе, всегда волком обернешься - выживешь. Сколоти ватагу и иди к Киеву. Там найди волхвов, Свентовида, возьми карты. Разберись подробно, русла рек изменились, флора и фауна тоже. Ты попал в другую Русь. Под Киевом спросишь о Михаиле Потыке, он тебе поможет, если скажешь правду. Трудно тебе будет. Ошиблись мы малость, не в то время угодили. А с Потыком о чем говорить - сам решай.

- О том, что все три оставшиеся народа славян как кот с собакой живут? Да и будет он меня, такого спеца, слушать?

- Смело об этом ему говори. Он Велесов сын, кому, как не ему, знать, как славянский род попробуют ныне продать. Ну, до побаченья. Прощай Степан, не поминай лихом, когда загуляешь.

Степа после этих слов, как есть, встряхнулся. Побежал собираться. В корчме встретили радостным криком. Всем понравился парень. Мало, говорит, охотник, лошадей уважает. Дерется, видать, с душой, но калечить не стремится. Наш человек, он везде родной. Пивнули меда хмельного. И тут Степашка себя сдерживать не стал.

- А кому слабо со мной ныне до Свентовитого капища сходить!

Толпа взревела:

- Мы в ватагу куликом пойдем, только позови. Нам теперь теряти неча, окромя своих рогов. Как ты так ловко сказал!

- Ладно, вот с утреца я вас и попытаю,- грозя пальцем народу, сказал Степа. И прибавил: - Кому за родину не в тягу постоять, тот завтра непохмеленный придет.


Утро, как всегда у нас случается, было хмурым, угрюмым. Пришло человек семь, среди которых - двое спившихся Руссов и варяг, седой чуб по-русинским законам заплел в косу. Датчанин тоже пришел и меч принес.

- Ну, чо, напряжемся,- сказал, почесав давно не бритый подбородок, Степан. Для себя выбрал печенежскую саблю. Мотивировав тем, что мол, деды-казаки шашкой пол-Европы раком ставили. Значит, и нам сие славное дело продолжать. К тому же, шашка показалась более маневренной, и с ней ловко пошли те приемы, которые показал ему леший.

Ну, вот и сошлись, Улаф, хитро прокрутив меч сверху и налево, попытался рубануть по коленным суставам, но прогадал, явно прогадал, Степан, поймав его меч концом сабли на излёте удара, чуть отступил с линии и отправил его себе за спину, одновременно сделав шаг на встречу. Таким образом, противник, привыкший к честному ответу и звону мечей, пробежал один-два шага вслед за своим ударом. Распрямившись, огляделся, толпа в недоумении пожимала плечами. По правому плечу Улафа текла тонкая струйка крови. Сабля Степана, сделав полный круг, лишь прошла режущей кромкой по основанию шеи датчанина, и если б нажатие было сильным, то голова доблестного воителя сейчас бы катилась, упрыгивая от хозяина в направлении смерти. Валгалла была близка, Улаф решил воздержаться от второй попытки атаковать необычного Русса.

Затем была очередь русина Тсарога. Этот воин бывалый, и в Византии послуживший, различные школы меча повидавший. Здесь Степану пришлось попотеть изрядно. Русин дрался ровно, без спешки, сберегая силы и дыхание. Минут десять Степа кружился вокруг него волчком. Наконец, поняв, что с наскоку такого не одолеть, просто отскочил и отсалютовал, приглашая тем самым закончить схватку.

Силу и удаль молодецкую пытали еще час, потом решили, что подходят друг другу и разошлись собирать снаряжение для дальнего пути. Степа выделил каждому ватажнику по золотой гривне на закупку коней запасных и обмундирования. Что очень ободрило старых гридней и развеселило молодых.

Этой ночью Степан не спал вовсе, все думал, взвешивал шансы. Вспоминал уроки истории древней Руси, преподанные ему водяным и кикиморой, вспоминал самого водяного деда и грустил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой Степан выдвигается в поход с ватагой. Ватажники, заподозрив в нем нечисть, велят ему пройти проверку в живом огне. Степан встречается с бабой Ягой.

Выезжали из городища рано утром. Каждый при запасном коне с полным припасом. До Чернигова и Любича добираться полных три седмицы, к тому же в лесах все ещё встречались разъезды Венгров и Печенегов, которые ещё кочевали в обход славянских земель, через земли Угличей и Тиверцев, Авар и Валахов, на Дунайские берега. Старый русин Тсарог на привалах у костров поведал Степану истинное положение вещей. Так сказать, давал расклад на сегодняшний день. Расклад Тсарога был таков:

- Хельга, он же Олег, служивший некогда с самим Рюриком и ходивший с ним на Уличей, после схватки с Песахом, хазарским полководцем, принудившим его сразиться с бывшими союзниками-византийцами за иудеев Итильских, ныне исчез из вида. Лет двадцать о нем никто не слышал. Злые языки говорят - укусила его змея в руку, и умер он в Велесовом капище, в Изборске, - говорил, не спеша, в полголоса, Тсарог. Его неторопливая и обстоятельная речь, доходила до Степана ловко, как патрон в патронник.

- Князь Владимир, сын Игоря Рюриковича и рабыни Малуши, племянник Добрыни-драконоборца, набрал варягов, которые еще е его дедом Рюриком по морям скитались. А уж с их помощью погубил своих сводных братьев, Ярополка и Рогвольда и взял под себя Киев. Сейчас же идет период богоборства, старых богов свергают по всей Руси, капища рушат, волхвов распинают. Киев держит руку Византии, оттуда пришла новая, овечья вера. По ней мы все овцы, а пастух наш иудейский. Крестили же Киев в водах Днепровских. Остальную Русь огнем и мечом крестят.

Вот что поведал старый рус.

- В недоброе время ты затеял свой квест, Степан, - прибавил он, качая головою.



На третий день натолкнулись на засаду печенегов. Двое сразу упали, пробитые стрелами. Из-за рощи появились всадники, на скаку натягивая луки, они громко и грозно кричали. Кое-как оклемавшись от первой атаки, ватажники вступили в сечу. Степану досталось сразу трое. Сабли востры, морды злы, - рубился не по чести, да и какая тут честная схватка. Кое-как поправился с двумя, третий же, изловчившись, подрезал коню Степана жилы на ногах. Наш герой, доблестно хрястнувшись оземь, смачно выругался, после чего даже печенег уважительно покачал головой. Злыдень рубанул с плеча и промахнулся - Степу два раза не влупишь в одном углу, не зря Степа на мокром бревне с лешим танцевал. Да и волчья натура помогла. Поймал супостата за ногу и скинул с лошади. Печенег упал, но выругаться не успел, Степанов сапог ненавязчиво проверил крепость печенежской челюсти. Оглянулся, - ага, наши все живы, хотя на каждого приходится по два-три противника, рубятся умело, с огоньком. Подумал: «Надо помогать». Быстро отбежал в кусты с глаз долой, перевернулся волком, привычно удивившись яркости мира. Назад скакнул уже в серой шерстке. Коняги сразу шарахнулись, печенеги тоже оторопели. Откуда волк, да ещё такой большой! Нагло напал на коней, показались вкуснее, от печенегов пахло противно. Лошадки сразу пошли в разнос, понесли. А Степа ещё и завыл, жалобно так. Как же, столько мяса убегает.

С трудом заставил себя вернуться в кусты. В человечью шкуру возвращаться не хотелось. Запоздало подумал: «Вот так волком бы и бежал до адреса, там исполнил дело - и опять человек. Зачем суетился, ватагу набирал, людей погублю. Задним-то умом все сильны».

Отряхнувшись, вышел из кустов. Ватажники, кое-как сдержавшие своих коней, смотрели вопросительно.

- Ну, волчара, зверюга, опять помог! - удивленно воскликнул Степа. - Не догнал, да и стрела его не взяла. Да чего там говорить, я и стрелок неважнецкий,- приговаривал он, делая вид, что это не он только что волком скакнул из кустов.

Ватажники, поминая щура и пращура, бурча под нос и оглядываясь, начали собирать оружие убиенных. Своих похоронить надо. Разбили лагерь. Тут же тот печенег, что так неосторожно познакомил свою челюсть со Степановым сапогом, очнулся.

- Ну, сказывай, горемыка, кто вас послал, почему на мирных паломников напали? А то буду пасть твою рвать, ухи резать, понял! - говорил Степан печенегу, делая пальцами козу.

- Моя, сильный боготур, моя с коня случайно падать, коня дурак совсем. Рус больно, санки пинать. Моя все забывать,- отвечал гордо печенег.

- Моя тебе напоминать ножиком, горячий костер ж….й садить, понял, урюк! - снова грозил Степан.

- Моя не урюк, моя Самлохуд, великий воин, много коней и славян съел. Печенка врага съел. Моя твоя не говорить.

Степан отошел, подумал, привычно почесал волосатую грудь. Вернулся и сказал:

– Развяжите его, браты. Пойдем Самохудомуд со мной, вон в те кустки, побазарим. А вы, мужики, пока тут приберите, да пожрать чего.

Через час из кустов вышли Степан и Самлохуд, чему-то улыбаясь, мирно беседуя, подошли к стоянке.

- Вот, прошу любить и жаловать нового товарища. Отныне он наш попутчик и подельник, печенежская харя, по имени Самлохуд,- сказал довольный Степан.

Ватажники опять пожимали плечами и удивленно, уважительно поглядывали на своего атамана. Вечером Самлохуд поведал Степану, что в их лагерь на днях явился из Киева важный русс. Полевой хан его выслушал и велел послать пять раз по дюжине всадников, чтобы перехватили ватагу Руссов-охотников, что двигаются к Чернигову, одвуконь.

- А как он выглядел, этот сановник?- спросил Степа.

- Невысокий такой, одет просто, сабля богатая при нем. Морда у него на рысинную похожа, усы не как у руссов или иудеев, а редкие и длинные, как у священной рыбы сом. И глаза страшные, словно золото расплавленное. Моя тогда хану коня привел, киянин как поглядел на Самлохуд, моя так неловко стал, как будто штаны слетел.

Улаф, выслушав печенега, покачал головой, и все покачали. Потом датчанин сказал:

- Ты, Степан, кому-то крепко не нужен в капище вашего Свентовида, и мы с тобой сгинем. Но я до конца с тобой пойду. Люб ты мне, Степа, необычный человек ты, другой бы басурмана прибил, а он тебе служить стал. Видишь, как преданно смотрит, что твоя собака.

Тсарог сказал, грозно прищурившись:

- Атаман ты, конечно, крутой, ярл, но можно - мы тебя попросим через костер скакнуть? Сомненья у нас, не в обиду будет сказано, насчет волка давешнего.

- Разводи живой огонь, русин, прыгать будем, - подумав, сказал Степан.

Обряд сладили по всем правилам волховского искусства. Очертили круг, обнажили мечи, сами по пояс обнажились, каждый брал чашу и резал вену, рута бежала в чашу, смешиваясь с кровью других, тем самым как бы родня воинов между собой и делая необоримый щит от нечистой силы. Степан пролил кровь вместе со всеми. Хоть и страшно, но отступать некуда. Начнешь ж…й юлить - сразу раскусят. Здесь народ тертый, да и самому было интересно поучаствовать в настоящем воинском очистительном обряде.

Костер горел жарко, яро, пламя было высоким, весело гудел огонь на весеннем утреннем ветерке. Пошли, посолонь, медленно отбивая ритм, босыми ногами, по нагретой утренним солнцем земле. Тем самым призывая в свидетели обряда Перуна, бога воинских дружин и бранной сечи, Сварога, бога славянской правды, и других светлых богов. Прыгали прямо в пламя, держа оружие в зубах, чтобы подавить невольный крик восторга, вырывающийся из груди при встрече с огнем очистительного костра. Степан скакнул, как все, не задумываясь о своей измененной природе. Снова на краткий миг оказался как бы за той самой дверью, что привела его в этот странный мир. Снова увидел того странного мужика, что построил эту дверь. Он все так же стоял, привалясь плечом к стене и улыбался. Степан захотел остановиться и поздороваться с симпатичным дядькой, порасспросить его о загадочной двери, что ведет в прошлое. Но мужик погрозил ему пальцем и резко толкнул в грудь, после чего Степу выбросило на поляну из огня. Грудь сдавило приступом кашля, - горяч огонек, не для дыхания, а для согреву. Ватажники встретили Степу дружным криком, радуясь, что их вожак не оказался нечистой силой, оборотнем-перевёртышем.

Дальше решили, не искушая судьбу, ехать ночами. Изловили коней печенежских, повели в запасных, стрелы тоже собрали - авось сгодятся. Через ночь выехали к большой веси: тридцать дворов, обнесенных крепким частоколом, имелась и корчма. Решили остановиться, поразнюхать, что да как, заодно промочить пересохшие глотки местным медом. На воротах сказались малой ватагой, едущей в Киев на подворье князя Владимира, чтоб в дальнейшем идти с ним в Константинополь. Дескать, он туда варягов за зипунами отправляет.

Эх, корчма, наливай да пей, пей да дело разумей, местных здесь немного, все больше проезжий люд. Поговорить, поразузнать можно всякое, да и на Руси в подпитии каждый похвастать норовит. У Степана деньга в мошне бренчала, спасибо волку. Так что на пропой своим выделил аж шесть серебряных динариев. Что, впрочем, и не волчьи были, а взяты в седлах убиенных печенегов. Пришёл десятник от войта местного, самому посмотреть возжелалось, что за люди ныне в Киев прут. Упоили вусмерть, порывался с ними в дальние края, дескать, мечом помахать, поразмять старые кости. А то, мол, жинка - зараза, совсем сладу нет. Наливали часто, закусь была не то, что ныне, ни тебе консервов в томатном соусе, «а-ля рыбные фрикадельки», а чистейший натурпродукт. Подавали печеного порося и гуся в яблоках, репа с медом, пареная, дух захватывает.

Десятник сам из дулебов, а те к хмельному не стойки, не то, что поляне. Захмелев, разошелся не на шутку.

- Вы, браты, ныне на Византию прете, а мы гуси домашние. Не воистые, хотя и был указ из Чернигова ловить ватагу вроде вашей, тайно идущую в сторону капища языческого. Да кто их, тайных, теперь словит. Там, поди, кмети отборные, вражьи идут. Не нам, простым воям, их имать. Вы, если встретите какую ватагу, вроде вашей, немедля их воюйте. А коих вяжите, и в Киев посаднику, Добрыне, везите, и вам слава, и мошна. И меня не забудьте помянуть, дескать, это я вам такую мысль подсказал да направил. Вышнебоем меня кличут.

- Спасибо на добром слове, десятник, а мы уж тех варнаков сладим, и тебя не забудем, - пьяно говорил Степан, а про себя смекал: слава о его ватаге бежит впереди семимильными шагами. Вот те конспирация!

Выезжали из веси утром, с похмелья. Да похмелье-то было тяжким. Не из-за зелена вина, а из-за погони. Настроение у всех было, как болото - тоскливым, хмурым каким-то, унылым.

К вечеру въехали в лес. Мерно накрапывал холодный, весенний дождь. Степан ехал впереди, понурив голову, заводной конь его, иногда грустно пофыркивая, тыкал мокрой мордой в молодые ветки, похрустывал, вздыхал о своем, о важном, о конском. Тсарог догнал, поехал рядом.

- Нам, атаман, надо бы рассыпаться, уговоримся встретиться через дюжину дней, в последней веси под Черниговом.

- Все ты правильно решил, вой. Впереди неизвестность, погоня не оставляет нам никаких шансов прорваться вместе. Да и людей жалко, я ведь уже и не рад сам, что вас позвал в этот квест,- хмуро отвечал Степан, глубоко вздыхая.

- Так и решим, под Черниговом свидимся. Мы тебя, атаман, не бросим, просто каждый будет собирать сведенья, о том, где похоронен Вещий Олег. А там и решим - как быть, что делать.



Сказано, сделано. Поехал наш Степан дальше один. А кругом лес дремучий, бездорожье, ночь хоть глаз коли. И вынесла его нелегкая на поляну.

Изба стояла на сваях, покосившись от времени, крытая гонтом, без окон, на одной стене виднелось небольшая отдушина, заткнутая изнутри ветошью.

Волчье чутьё подсказывало Степану - в избе находится человек, старый, даже древний, настолько, такой старостью пахнут люди, которые давно не мужчины и не женщины, а просто раритеты, динозавры, дожившие до наших времен исключительно благодаря вредности характера.

«Баба Яга»,- подумал Степа. – «А я думал - только в сказках они и водились. Хотя теперь вроде как сам сказка ходячая. Вернее, сказ, да к тому же - оборотень. Как там дальше-то?»

- Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом,- негромко сказал Степан.

Конь удивленно обернулся и посмотрел: «Не спятил ли хозяин, часом».

Некоторое время ничего не происходило. Затем изба покачнулась, сваи медленно полезли из земли, поднимая пласты дерна, мха и каких-то еще корней. Скрип стоял такой, что даже через шум дождя распугивал местную живность на три версты вокруг. Наконец изба развернулась, потопталась немного, и села на оклад, как курица, поджав под себя лапы. Дверь, заскрипев в ля миноре, открылась на две трети, и шепелявый голос произнес:

- Чо доброму молодцу лениво обойтить, надо обязательно избенку повертеть, как же, важный какой! Задом ему, передом, грамотный дюже. Постой, да ты никак из наших, Муромских, давненько я вашего, волчьего, духа не чуяла. Ну, входи, волчонок, коняжков своих оставь, за ними ветошник присмотрит.

Тут ближайший куст, качнувшись, протянул ветку и взял лошадей под узду. Кони, впрочем, были не против и совсем не испугались, в отличие от Степана, который вдруг почувствовал смутное беспокойство, холод и промозглость весенней дождливой ночи.

Но все же рассудив,- мол, терять неча - прыгать надо, шагнул в избу. В избенке оказалось на удивление просторно, уютно и тепло. Бабка тоже - не совсем костяная нога. Выглядит благообразно, лет на семьдесят - семьдесят пять. Чем-то вкусно пахло, и Степа вдруг понял, что одежда на нем абсолютно сухая. Это приятно удивило и настроило на добрый лад. Бабка суетилась вокруг печи.

- Как же ты, касатик, мою избенку-то почуял, она ныне вот уж триста лет от проезжего люда схоронена. Не иначе, натура твоя волчья тебя сюда завела.

- Сам не понял, Бабушка, как и вышло, я ведь ныне-то от погони хоронюсь, устал, задремал видать. Вот конь-то и забрел на твою полянку заветную.

- Ты садись за стол, наливочки испей, она у меня не простая, сразу силы восстановит.

- Низкий поклон тебе, матушка, за хлеб, за соль, за ласку,- сказал возрадовавшийся в душе Степа. Он поел бабкиной снеди, расслабился в тепле и уюте, и потянуло вдруг рассказать обо всем, поведать ласковой бабе Яге свою одиссею.

Рассказывал долго и подробно, стараясь не упустить ни одной детали, видно, чуял Степан - поможет бабка, направит. Что-то было в глазах у старухи, что напомнило ему свою настоящую бабку, Алевтину Яновну, которая, осталась нынче там, в далеком двадцатом веке.

Старуха слушала очень внимательно, не перебивала, лишь один раз попросила повторить эпизод с дверью. После чего, покачав головой печально, прошептала:

- Вот как с ним вышло, добился-таки своего Аскольд. А я-то не верила, дура. Мы ведь с ним из одного народа, сперва убегали от ледника, потом наше племя вернулось на болота. Тогда болота везде были, полмира сплошное болото-болотище. Потом деревья появились, выросли, стали лесами. Мы жили долго, не то, что нынешние люди, да мы и людьми-то не были, так себе перво-люди, перво-звери. От нас все остальные потом пошли, мы с богами по земле запросто хаживали, вась-вась, как с простыми медведями. А Аскольд, он такой, из короедов.

Помолчав, добавила:
- А Михаилу Потыка ты ныне не найдешь, с тех пор как он приковал себя к воротам Киевским, много воды утекло. Теперь он на гербе изображенный только и остался, образ светлого ангела, заступника земли русской. Ложись, усни, утро вечера мудренее, завтра и решим, как нам с тобой быть дальше.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой наш герой спасает своего нового друга и встречается с самыми настоящими древними богами

Наутро бабка, покормив Степана, отправила его лесной тропой заколдованной прямо под Чернигов. Изрядно-де, срежешь путь, и погоня всякая со следу собьется.

- Под Черниговом не задерживайся, собери своих соколов и двигай вдоль Днепра, до Смоленского детинца. В сам Смоленск не суйся, там вас супостаты наверняка ждать будут. Ишь, что удумали, поход против славян учинить. А про Кота тебе ничего сказать не могу. Он тоже древний, он встречный нам был, раньше, до ледника, такой народ жил, мы с богами воевали за человечье, а они все стремились из людей рабов сделать. Прогресс несли, а культуру в человеке истребляли, дескать, прогрессивными управлять легче, чем культурными. Боги светлые их тогда на голову разбили и рассеяли.

Бабка, собирая нехитрую снедь в котомку, продолжала наставлять:

- Иди в земли Ильменских славян. Там, на берегу озера Чудского, в пещере, лежит отравленный змеиным ядом, вечно спящий Вещий Олег. Разбуди его живой водой. Хотя, конечно, не вечно спит. А последние лет двадцать, это точно, спит великий ведун, холодным сном. И никто его не может разбудить. А нам этого делать нельзя. Тут как на весах - если мы, древние, свою силу проявим, то и чернобогу руки развяжем, теперь это ваш бог, человечий.

Низко кланялся Степан Бабе Яге, и уехал, не оглядываясь, как просила.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается - гласит человеческая мудрость. Про то, как ехал Степан по лесным тропам и про то, как приключилась с ним медвежья болезнь, рассказывать не буду. Потому как это история отдельная. (А вам скажу – руки перед едой мойте чаще.)

«Не без неприятностей жизнь походит, как-то все больше с ними»,- думал Степан, когда, раздвинув ветки кустов, увидел берег Десны и вяло плывущий по реке урманский дракар. Красно-белый парус был убран, а к мачте привязан человек, по пояс раздетый, он вяло мотал окровавленной головой. Белоснежные волосы, теперь ставшие коричневыми от крови, прилипли к разбитому лицу.

- Ага, приятель мой Улаф влип, - прошептал Степа. Он насчитал по двенадцать весел с борта, по два гребца на весло, значит двадцать четыре человека на веслах. Да пусть десять на палубе, итого тридцать с небольшим. «Однако», - подумал Степа, -  «Придется с ними повозиться, такого парня обвязали, грех скандинавские морды без подарка отпускать».

Река делала плавный поворот, течение было сильным, и дракар медленно поднимался к порогам. Впереди, в трех верстах, выше по течению, находилась небольшая весь. Куда наш Степан и поспешил, издали громко крича:

– Нурмане, не замай, бей гадов, пока горячо! - особенно удавался боевой клич про су…их детей.

Сам же на скаку размахивал сабелькой вострой, печенежской. Северяне народ простой, их два раза не просить. Войт сам, встретив Степана и выслушав, велел малой весянской дружине браться за топоры, а бабам да ребятишкам бежать в лес, хорониться. Так что, когда вражий корабль показался из-за поворота реки, урман встретил дружный залп северянских стрел. Охотник бывалый, из лука белку в глаз бьет, чтобы шкурку не попортить. Так что, пока находчики поняли, что лесные славы их ждали с гостинцами, тринадцать уже схватились руками за стрелы, торчащие из глоток. Нормане, воины-берсерки, мухоморами быстренько закусили, отчего сделались не совсем вменяемыми, стали как можно быстрей грести к берегу. Степан бросился первым, закричав:

- Насолом гадов, супостатов! Мочи волков позорных, козлов, мать их за ногу!

Еще этажей восемь-девять привели его в такое состояние духа, что встречные берсерки, слыша эти пассажи, на миг теряли ориентацию, чем Степа с успехом пользовался. Саблей, в отличие от меча, можно и рубить и колоть с гораздо большей амплитудой. Меч, к тому же скандинавский, короче, тяжелее, да к тому же конец его плавно скруглен. Он требует большего замаха, чем сабля. Степан прошел через урман, как нож сквозь масло и, не останавливаясь, запрыгнул на борт дракара.

Доскам палубы, отшлифованным сапогами викингов и смоченным деснинской водой, сразу не понравилось такое резвое отношение Степановых ног. Ноги эти почему-то взлетели к небу, как бы пытаясь пнуть тяжелые весенние облака. Нелепо барахтаясь и матерясь, Степа пытался встать, падал, снова вставал. А навстречу озабоченному вставанием герою спешил дюжий дядя. Борода вся в косичках, топор в правой руке, щит в левой. В праведной ярости грызет зубами край щита. Степан понимал, что если он немедленно не поднимется на ноги, быть ему порубленным в капусту добрым скандинавским топором.

Но, к сожалению, положение не менялось, к тому же сабля ускользнула из рук, как счастливая щука. «Ну, вот и конец, а где же пистолет», - подумал наш герой. Викинг быстро махал топором, пытался, видать, попасть. А Степа, как раз наоборот, пытался увернуться и не попасть под топор. В голове крутился какой-то нелепый стишок, про то, как помирать нам неохота, есть у нас еще где-то дела.

Вдруг вспомнилось скользкое бревно лешего. Сразу духом воспрял, и откуда силы взялись! Ударил, изловчившись, обеими ногами аккурат под щит, попав при этом пяткой в причинное место викинга. Тот, конечно, парень крутой, щит грыз и вообще берсерк, но такое отношение к себе его несколько озадачило. Бросив топор, викинг схватился руками за поврежденный в битве участок тела, тут же запрыгал.

- Вот так, это тебе не в тапки с…..ть. Нечестно, конечно, зато смертельно,- сказал Степа, поднимая востру сабельку и рубя викинга с плеча.

Улаф поднял разбитое лицо, с запекшейся коркой пота и крови.

- Атаман, дай мне слово, что когда доберемся, то расскажешь, кто эти загадочные «Болать», о которых ты упоминаешь по всякому поводу, и чем эти героини лучше других.

- Ладно, дружище, если доберемся, обязательно тебя с этими героинями познакомлю. Только это не героини, а... как бы тебе сказать, ну что-то вроде жриц любви.

- Всю жизнь мечтал с этими жрицами…. познакомиться,- мечтательно прошептал Улаф. Степан спешно развязал побратима и уложил на палубу корабля.

- Дружище, как ты попал в такой переплёт? Что с другими, все ли живы?

- Когда мы расстались в лесу, наши решили продвигаться порознь, мы с хазаром загуляли в одной веси, а руссы поехали обходной дорогой через Тиверские земли. Гуляли два дня, пропили, как ведётся, твой золотой. А наутро напали дружинники князя Радомира. Схватка была кровавой и быстрой, хазарина нашего порубили, а может, ранили, мне удалось вырваться. Скакал два дня и две ночи, совсем заблудился, а когда выбрался на берег реки, схватился с этими свеями, четверых успел срубить, потом сзади ударили по голове веслом, хотели принести в жертву Вотану. Атаман, тебя ищут, все они говорили между собой, я все слышал, сказали, что ты опасный вервольф.

Улаф устало закрыл подбитые глаза.

- Ничего-ничего, дружище, прорвемся, где наша не пропадала! (Наша пропадала везде.) Авось пронесет. - Степан ободрительно поглаживал плечо друга.

- Ну почему у вас, у русских, этот Авось всех возит, носит и прокармливает? Самый неутомимый, что ли? Ты меня с ним познакомь, хочется на Авосе прокатиться. Свеи все еще бьются?

- Сейчас посмотрим, - оглядываясь, сказал Степан.

Оставшихся в живых викингов славяне топили баграми. Вода была красной от пролитой крови, и закатное солнце само алое от далекого лесного пожара, словно бы растворялось в красной, кровавой, воде. На берегу выли бабы, а из воды вытаскивали погибших охотников. Древляне отстояли родную весь дорогой ценой, семерым уже никогда не вернуться домой с охоты, не обнять жены, ни погладить по голове сынка. Вечером рубили краду, подземную избу, в которую сносили погибших, обряженных в нарядные одежды. Каждому герою в руки вложили лук и стрелы, постелили ложе из веток ели и пихты, поставили братины. Тризна будет позже.

Викингов попросту сбросили в воду, предварительно раздев. Пусть их возьмет река, по которой пришли, чтобы грабить и убивать. Староста по-местному, Войт пригласил Степана в свой терем, отрядил девок, чтоб помыли героя, спасителя, что каким-то чудом предупредил о грозящей опасности. Девки красные и сдобные, весело хихикая, долго терли Степана мочалками в большой лохани. Разогретая вода успокаивала, а каждое прикосновение девичьих рук как бы вливало силы в утомленные мышцы. Улафа уложили в светлицу, перебинтовав его раны, местный волхв поил его терпкими настоями лесных трав, которые быстро восстановят утраченные силы, дадут здоровый сон.

Наутро была тризна. Поминали погибших, веселились и грустили одновременно. Девки и бабы пели песни, тоскливые славянские песни, от которых душа сворачивается, как береста на огне. Слушал бы и слушал, ведь песня - это и есть подарок богов. А наши боги - они самые справедливые, самые добрые.

Улаф шел на поправку. А Степана позвала луна, позвала властно, не терпя никаких отговорок, проснулся, весь потный, взъерошенный, захотелось бежать по лесу, вдыхать запах трав, почувствовать след. Ощутить себя зверем, свободным и сильным, не знающим преград. Впиться в горло оленя и опьянеть от свежей крови. Услышать, как жук скребется под корой старой лиственницы.

Тихонько встал с ложа, прокрался в сенцы, там во двор, мощенный кондовым лесом. Плахи в полбревна толщиной, ни одна не скрипнет под мягкой подошвой кожаного сапога. Тихонько проскользнул мимо сонного часового, подумал мимоходом: «Эх ты, русская беспечность...» На самом деле, часовой, опытный охотник, конечно же, приметил мелькнувшую тень, закрывшую собой на миг звезды, но тревогу поднимать не стал. Кто его знает, может домовой шалит. А может - молодец за красной девкой охотится.

Степан неспешной рысцой побежал к темнеющему невдалеке лесу. Молод Степа, не заметил, что не только глаза часового, всматривались в темноту. Из подворотни последнего сарая за ним наблюдали глаза ночного существа, привыкшего к ночной темени, как люди привыкают к свету. Существо, похожее на кошку, только с острой, как у куницы мордочкой, скользнуло вслед за Степаном, тихо, как рыба, уходящая на глубину.

Ветки расступились, пропуская Степана как в родной дом. Лес принял его, как непутевое дитя принимает мать, нежно и ласково, ни одна веточка не хрустнула под ногой. Свежий весенний ветерок тихо шептал в кронах вековых сосен, звал за собой на волю. Звал не человека, звал зверя. Степан стукнулся оземь, и превращение прошло легко, без боли, кости не ломало, в отличие от предыдущих перекидываний. Волк побежал, принюхиваясь, низко держа голову над землёй, вдыхая ароматы по-весеннему сильной травы, прелой листвы.

Следы ночного зверья говорили ему в полный голос, прямо как газета. Запахи можно было читать, как слова. Вот тут прошел барсук, прихрамывая на неправильно сросшуюся ногу. Хитрый соболь спускался с ветки, его шерстинки застряли в коре. В прелой листве отпечаталась пятка медвежьей лапы, давнишний след, трехдневный. Мишка уже наелся, первая весенняя злость прошла вместе с зимним голодом, когда вылез из берлоги, казалось, желудок к хребту присох. Весна - время пробуждений. А сейчас наелся молодых побегов, разорил пару муравейников, поймал зазевавшегося бобра, а в реке снулая рыба сонная с зимы, вкусная, жирная, неповоротливая. Весна входит в свои права, пора задуматься о любви, вот и подался искать медведицу.

Так, незаметно купаясь в весенних запахах, Степан спустился в овраг, по дну которого бежал ручей. Пойдешь вдоль ручья - придешь к реке. Пойдешь вдоль реки - придешь к людям. К людям не хотелось, пошел вверх по ручью. «Авось, что-нибудь найду. На хвост приключений я найду», - подумал Степан, но продолжал бежать, читая лесную газету.

Вдали мелькнул огонек костра. Ого, кто бы это мог быть? Надо глянуть...

На поляне, поросшей мелким кустарником и удивительно шелковой травой, горел огонь небольшого костерка. Спиной к огню сидел странный человек, большой, очень большой, прямо великан, в сером плаще и широкополой шляпе. Седая, как мел, борода аккуратно заправлена за пояс. Сапоги из мягкой оленьей кожи снял, стояли у костра, видать, сушатся. На поясе меч, не длинный, широкое лезвие голубого цвета, покрыто какими-то хитрыми узорами, что струятся от рукояти вдоль клинка. «Странный ножичек у тебя, дядя», - подумал Степа, - «словно живой». Так засмотрелся на путника и на его странное оружие, что чуть было не прозевал огромного черного ворона. Тот бесшумно упал с ночных небес прямо на плечо страннику.

Старик поднес к клюву птицы кусочек сыра. Ворон не схватил сразу, а лишь наклонил голову, как бы благодаря, потом с достоинством, аккуратно взял угощение.

«А ведь это не хозяин с питомцем, это, скорее, товарищи, друзья, побратимы»,- подумал Степан. Старик тем временем помог птице слезть с плеча. И ворон, как усталый продрогший путник, подвинулся к огню.

- Что, дружище, зябко? - спросил гигант.

- Да,- хрипло каркнул ворон.

- Ты всех позвал?

- Да.

- Ну вот, теперь будем ждать. Выпьешь теплого вина?

- Нет, лучше воды, хочу голову оставить светлой, когда еще их всех вместе увижу,- проскрипел ворон.

«Интересные тут у вас дела творятся, ребята»,- подумал Степан и прилег на живот под кустом, - «Кого-то этот мужик напоминает... Ага, это скандинавский, бог богов Один. Бог - странник и путешественник. Одноглазый воин, а с ним и друзяка, его ворон, шибко мудрый. Таким и представлял его по рассказам Лешего. Ну, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Посмотрим, посмотрим, чего этому грозному дяде у нас на Руси великой надо...»

Тем временем кусты напротив аккуратно раздвинулись, и на поляну вышел другой персонаж.

- Приветствую славного Одина на земле славянской, и друга его, верного ворона.

- И ты будь здрав, Велес.

Велес был не выше Одина, зато в плечах шире, лохматый, в руках здоровенная дубина, одет, правда, попроще. Безрукавка из шкуры тура и штаны мехом наружу. Дядя, видно, из каменного века пришел. Велес сел на огромный валун лицом к огню. Да и кого бояться-то в своих лесах, тут каждое дерево - дом родной. Один протянул ему братину, из которой вкусно пахло хлебным квасом.

Велес неторопливо отхлебнул, покачал головой.

- Знаешь, отец богов, чем обрадовать старика.

- После того, как твои дикие славы вышли из леса, не ты ли их научил сеять хлеб и пахать пашни. Они из древлян стали полянами.

- И те, что вышли, и те, что остались, все они - один народ, одно племя. Все мои дети,- негромко сказал Велес. - Хотя не буду врать, не я учил их сеять и пахать. Это Апия, мать сыра земля.

- Велес, побудь с нами, дождемся остальных богов, ныне трудные времена, пора решать, как жить дальше.

В небе несильно грохнуло, Степа едва не заскулил от неожиданности. А на поляну уже опускалась с неба четверка великолепных лошадей. В гривах и хвостах играли искры, словно волосы наэлектризовались, как шерстяная одежда от трения. Кони били копытами, злобно сверкали глазами. Колесницей управлял парень лет тридцати, одет в блестящий булатный доспех. У бедра в красиво убранных золотом и самоцветами ножнах - кривой меч. На голове позолоченный шелом. По кольчуге бегают такие же искорки. Борода курчавая, русая, по грудь. Соскочил резво, как бы бросая вызов всему свету, одним своим появлением. Шпоры на сапогах грозно звякнули.

- Светлому Перуну исполать,- привстав сказал Один. Велес же просто кивнул.

- И вам поклон земной, боги праведные,- добродушно ответил Перун.

- Проходи, испей чашу здравицу,- Один протянул Перуну кубок с пенным медом.

Перун стоя взял в руки братину, осушил одним долгим глотком. Провел рукой по усам, вытирая капли хмельного меда.

Тут же на поляне появился большой стол с разными яствами. Боги, не торопясь, прошли к столу, сели на возникшие, словно из воздуха, дубовые лавки.

- Круто живете… - прошептал под нос Степан.

Воздух невдалеке задрожал, сгустился, на миг потемнел, закрыв звезды, и появился еще один участник. Он был высокий, стройный, как Перун. Такой же русоволосый, бородатый, с голубыми, как небо, глазами. От него шел какой-то невообразимый свет. Про такие лица говорят - лик небесный. Боги обернулись, Перун и Один встали, Велес же остался сидеть за столом, хотя яблоко, которое в задумчивости благородной катал в руках, положил.

- Исполать всем, и тебе, гость дорогой Один, и другу твоему мудрому.

- Здравствуй, светлый Сварожич, проходи к столу. - Один уступил Сварогу свое место во главе стола.

Сварог присел за стол. Он единственный из всех не носил меча, да и прочего оружия на нем не было. Рубашка идеальной белизны, расшитая петухами, да простые брюки из шерсти, лыковые лапти. «Скромный малый», - подумал Степан, - «а ведь по преданиям славян, один из наиболее почитаемых богов. Ведь это он когда-то перековал меч Перуна на орало и кинул его с неба на землю, тогда скифы слезли с коней и стали пахать степь, сеять рожь. Стали зваться таврославянами, как рассказывала Кикимора».

- Все, больше никто не придет. Будем начинать,- сказал Один. - Друзья, я собрал вас, и вы пришли. Спасибо вам. Хочу услышать, что вы думаете по поводу наступления нового бога, Иисуса-человека, как нам быть ныне. Эта религия идет семимильными шагами по всему миру. Наши храмы и капища полыхают, словно ветки костров.

Перун в нетерпении вскочил:

- Волхвы не дадут! Славянам не быть рабами, Русь выше рабства духовного.

- Внукам Кия не свойственна рабская покорность, они трудолюбивы, добры. Даже взятых в полон они со временем отпускают. Те становятся полноправными хозяевами, даже могут взять себе жену, а то и не одну. А их дети вообще считаются полноправными славянами. Берут наши обычаи, нашу веру, а внуки их даже думают, как коренные русы,- вслух размышлял Сварог.

Велес поскреб затылок крепкими ногтями, прокашлялся и сказал:

- С тех пор как великий Род сотворил человека, много воды утекло. Мир много раз менялся, и только обычаи удерживали людей на краю пропасти, неверия и страха, а мы, светлые боги, являлись гарантом веры, символами, хранителями традиций. Но вот пришло время, и нам взглянуть на этот мир по-иному. Христос отважился сделать то, что под силу не каждому из нас, он погиб ради людей.

Перун гневно выкрикнул:

- Уж не крестился ли ты, Велес? Уж не поклонился ли ты, грозный бог, иудею простому? Где твоя гордость!

Велес стиснул в железном кулаке кубок, серебро измялось как береста, во все стороны брызнули самоцветы.

- Мальчишка! Как посмел! - Велес вскочил, лавка полетела в сторону, а в его ручищах оказалась сучковатая дубина.

Один поспешно вскочил на ноги, встав стеной между разъяренными богами. В воздухе запахло озоном, а на безоблачном небе заворчало, словно где-то гремел гром.

Степан испуганно закрывал лапами голову, скулил, тыкался носом в мох. Чуял гнев грозных богов, шерсть на загривке становилась дыбом, а душа пряталась в задних лапах.

- Уймите свой гнев, грозные боги, не время сейчас затевать распрю меж собой, враг только и ждет наших ошибок.

Сварог, до этого молчавший, вдруг встал из за стола и сказал:

- Велес, и ты Перун, вы служили полянам и древлянам, вас почитали многие славянские племена. Так храните же достоинство перед лицом новой опасности. Чую грядут перемены, Русь крестят пока насильно, князья из Рюриковичей ведут на Русь православие.

- Сами знаем,- зло прервал его Перун.

- Оно объединит славянские племена,- продолжал, невзирая на это, Сварог. – Константинополь положил глаз на славянские земли, и двуглавый орел скоро воспарит над Русью. Мне открылось недалекое будущее, где руссы станут великим народом, а держава их будет простираться от моря и до моря.

- Русь всегда стояла на страже между восточными степями и западными лесами,- продолжал он, вставая из-за стола и начиная прохаживаться вдоль по поляне. - Из степи шли волны народов, несущих разрушение ничего не имеющих, их культура не менялась века. Их быт одинаков из поколенья в поколенье, они пастухи, умелые воины, но они не строят города, не сеют хлеб. Хазары, половцы, печенги, волна за волной они катятся через Русь на Европу. Славянские земли впитывают племена, как морская губка впитывает воду. Они растворяются в ней, рождаются новые традиции, новый народ. А Иисус хочет, чтобы все народы были равны, хотя бы перед ним.

Сварог сел и отпил из братины.

- А что ты зрел в будущем о нас, о русских богах, будет ли нам место, или это последний наш бой?- спросил Перун.

- Нас нет там, есть лишь красивые легенды о грозных славянских богах, что сотворил великий бог. А самого его считают духом святым, отцом нынешнего Христа. Славяне в церквях (это храмы нового бога) восклицают: «Я раб божий» и произносят свои новые греческие имена. А волхвы христовы обряжены в позолоченные одежды. Зрел я в будущем беды и напасти. Русь объединялась под знаменами нового бога и побеждала врагов. Из степи шел новый народ, неся беды на подковах своих коней. А с запада шли дети Рудого волка, насаждая веру Христа, только измененную. Там славяне огерманивались, лютичи забывали свой язык и культуру. А еще с запада шел демон прогресса, он менял человека изнутри. Поощрял инстинкты, данные человеку чернобогом.

- Сварожич, и ты смирился, ты сдался без боя!- воскликнул, гневно сверкнув очами, Перун.

- Не то, чтоб сдался, просто по-иному взглянул на мир. Мы, как дети, играли всю свою жизнь в детские игры, не создав своих учений, думали, что так будет всегда, а река времени течёт вопреки нашим желаниям. Мир изменился с приходом этого бога, а тот, кто не хочет меняться, канет в лету. Люди теперь тоже меняются, внутренне, все меньше в них остается от зверя.

- А как же без гордости! Мы рабами славян не зовем. Неужто, они, воины Перуновой рати, добровольно пойдут в рабство! В духовное рабство, оно ведь страшнее телесного,- сказал Перун.

- Пока не добровольно. Первое поколение окрещенных поставит распятье в капищах, наряду с нами, и будут приносить жертвы. Только Христу не нужны колосья пшеницы, как тебе Велес, не нужна кровь врагов в бою, как тебе, Перун. Ему подавай душу, а тело он объявил сосудом греха. По его учению человек - творение Рода - изначально грешен, то есть, виновен в своем появлении на свет. И обязан всей своей жизнью искупать этот грех.

- Надо же, какой хитрый иудей,- зло сказал Велес. Сварог глядя ему в глаза, продолжил:

- Сила его учения в простоте и доступности. Конечно, его истины будут трактовать по-разному, как говорится, сколько волхвов - столько капищ. И рубашку его речей будут подгонять под местные фигуры. Таков человек, последнее творение Рода.

- Мы служили людям верой и правдой, не раз вставали с ними в одном ряду против козней чернобога, против кривды и лжи. Мы учили их делать рисунки, украшения, ты сам подарил когда-то человеку первую песню,- не спеша проговорил Велес.

- Да, это так. Мы учили славян культуре, слуги нового бога будут учить его своей вере. Библиотеки наших волхвов сожгут, капища разрушат. Самих служителей объявят язычниками, а нас демонами. Будут переделывать историю по своим меркам.

- Где же выход?- вскричал Перун.

Он уже давно теребил бороду, мялся, желая перебить Сварога, да все не решался, памятуя от последней их встрече, когда мирный на вид бог-песенник помешал ему захватить власть, просто посадив голубя с голубкой в его шлеме, пока Перун спал. А когда грозный бог покровитель дружин проснулся, голубка уже свила гнездо и выводила птенцов. Пришлось Перуну поджидать выводка.

- Выход, конечно, есть. Правда не такой, как нам хочется. И не для нас с вами, а для славян. Пусть христианство придет, но пусть он будет нашего, русского толка. Надо сделать так, чтобы язычество славян растворило в себе непонятные стороны христианства, так сказать, сгладило углы. Есть на Руси один человек, который способен воплотить мой замысел,- задумчиво проговорил Сварог.

- Я знал! - воскликнул Один, - что ты уже придумал что-то.- Говори!

- Кто он, скажи нам имя, - воскликнули остальные боги, схватившись за слова Сварога, как утопающий хватается за соломинку.

- Он покоится в пещере на Чудском озере, укушенный змеей. Тело его спит под воздействием яда. Но душа жива, она бьется между явью и навью, не может найти выход.

- Так это тот воин, варяг, который с Рюриком на Русь приплыл! Так разбуди же его!- воскликнул Один.

- Не в нашей власти даровать ему свободу ото сна. Я говорил с самим Родом, и он рассказал мне, что он был разгневан, когда наказал Хельгу за его волшбу, благодаря которой и началось великое переселение славян.

- Вот кто, значит, приказал его усыпить,- задумчиво произнес Один.

Перун же удивленно вставил:

- Так вот кто затеял весь этот переполох с кочевьем! Ну, парень, ну волхв! А я, признаться, так и не догадался раньше, кто всему виной. Сколько крови тогда пролилось, столкнул Полянские племена с древлянами. Всех перемешал. А все, чтобы угодить своему князю. Ну и как мы его поднимем?

- Нужен герой, который может справиться с этой задачей. А где ныне его сыскать?- Один вопросительно глянул в глаза Сварога. Тот хитро усмехнулся в усы и указал на куст, за которым прятался Степан.

Степан затаился, ни живой, ни мертвый, даже дышал через раз. Вдруг с другой стороны куста, что-то шевельнулось. Человек бы, конечно, не заметил такого движения, а вот волк уши сразу навострил. Невысокий пенёк вдруг шевельнулся и как бы переместился со своего места на небольшое расстояние. Степа сморгнул, принюхался - странно, нет запаха, говорящего, что рядом живое существо. Пахло, как, бывае, пахнет вода, в луже.

«А ведь всего в двух шагах от меня кто-то есть», - подумал Степан, - «тоже подслушивает, шпиён проклятый. Сейчас я тебя возьму в оборот». Тихонечко присел на задние лапы, напрягся и прыгнул, зубы сошлись на загривке странного хорька. Чуть давнул, услышал характерный для ломающихся на зубах костей звук. Вот так! Степан почувствовал во рту отвратительный вкус кислоты. Успел подумать: «Ну и кровь у тебя, зараза! Чем же вас таким кормят, если вы так воняете!»

Боги обернулись на внезапный звук. Один сказал громко:

- А нука, иди к столу, охотник-вервольф, и добычу свою с собой неси, хочется глянуть, кто посмел подслушивать да выведывать.

Степан аккуратно взял за шкурку у загривка придушенного зверька. Принес к столу богов, сам сел по-собачьи на задние лапы. Преданно глядел в глаза, даже поскуливал. От богов шла какая-то необъяснимая мощь, заставлявшая его чувствовать себя маленьким щенком.

- Ты не суетись, парень, садись к столу, вкуси пищи богов, хе-хе, чем сами послали, - спокойно сказал Велес.

Сам же скотий бог взял в руки зверька, покрутил, поплевал, бурча чего-то под нос, дунул, плюнул и кинул гаденыша под ноги. В первый момент зверек подскочил, при этом голова его забавно болталась из стороны в сторону.

Попытался бежать, но нога Перуна тут же наступила на хвост.

- А ну, скажи нам, любезный, кто тебя послал наши разговоры послушать? Откуда прибег? Ну?

- Пощади, великий,- проскрипел зверек надломлено. - Все скажу, только дозволь в землю сыру лечь, тяжко мне, убитому, слово молвить по велению твоему.

- Ты говори, тварь, а то страдания твои не скоро закончатся, в моей власти тебя на серые дороги не пускать, слово моё крепко! - Грозно вскричал Велес.

- Прости, владыка, все скажу, ничего не утаю, - верещал зверек. – Послал меня один колдун из тайного ордена, он там у них самый главный. Велел находчика одного выявить и доложить. Кто же знал, что он оборотнем-перевертышем окажется, и меня самого подловит.

- Говори, мразь, что за колдун, и где логово его!- грозно вопросил Перун.

- В горах он, в пещерах тайных Тянь-Шань, в стране солнца, поднебесной империей называется та сторона. Правит там сейчас император Юй. А поклоняются желтолицые странным богам. Боги те сродни зверю-дракону.

- Ты нам зубы-то не заговаривай, зачем твоему хозяину этот русский вервольф?- в голосе Одина звучала сталь.

- Прости, вечный, не в моей власти поведать то, чего не знаю. Задание было простым - выведать, откуда взялся находчик и доложить. А хозяин сам разберется.

- Теперь поподробнее о хозяине, - спокойно сказал Сварог.

- Хозяин - великий маг и колдун, он и его пять слуг управляют всеми народами из века в век, передвигая их мановением своей длани по земной тверди. Они решают, каким богам будут кланяться, как будут строить свой быт и вообще - сколько будут существовать те или иные союзы племен. Они могут все. Мощь их настолько велика, они мудры, даже боги боятся их.

- Чево..о!!! - спросил, наклоняясь к зверьку, Перун.

На краткий миг воцарилась полная тишина. Все как бы обмерли, казалось, даже листья в окружающем лесу перестали шевелиться под вечерним ветерком. Перун встал, в его речи зазвучал металл.

- А ну-ка, ну-ка, повтори, неужто есть сила в этом мире, которую даже мы, боги всего сущего, не могли почуять?

- Да, мои хозяева выше вас, вами пользуются, точнее, пользовались до тех пор, пока вы, как символы, были нужны человеку. Теперь мои хозяева создали новую силу, способную управлять стадом без вас. Теперь люди пойдут по пути, который мы им укажем. Эта сила называется Матерьяльный Прогресс. Они, людишки, сами теперь решают, кого им выбирать. Жаль, как говорят мои хозяева, выбор мы им предоставляем небольшой. Христос, бог всех иудеев, сказал: «Нет ни иудея, ни филистимлянина». Все рабы божьи, а значит, равны перед лицом его. Покорные ныне угодны богу, а непокорные признаны будут гордецами, а гордыню признали теперь смертным грехом. Будет так, что вас, славян, скупят мелким оптом и в розницу. Не будет ваших Бромиров, Ратмиров, Всеславов, Ратиборов, будут все - как в писании - Иваны, без родства.

Боги изумленно молчали. Наконец Сварог встал и сказал:

- Ну, что-то ты разболтался дюже. Разве не мы учили русский люд любви к родной земле, не мы ли садили его на коня в годину трудную.

- Мой хозяин считает вас, славян, самым опасным народом. Вы слишком независимы и плохо управляемы. На последнем совете владык принято решение вас нейтрализовать.

- Это как?

- Славян разобщат, перессорят. Принят тезис «разделяй и властвуй». Сотни шпионов сегодня сеют смуту на Руси. Под видом купцов и монахов, нового бога они затевают интриги. Ничто не сможет остановить процесс, операция планировалась очень тщательно. Слишком большие силы ушли на воплощение этого плана. И ни в чьей власти помешать его исполнению. Тем более в вашей, «светлые боги».

- Умри, мразь!- воскликнул Перун.

- Подожди, Перун, - спокойно одернул его Сварог. - Он уже мертв. Пусть говорит. Будет хорошо говорить, дам ему второй шанс честно прожить остаток дней.

В тусклых глазах зверька блеснул огонёк надежды. Он заговорил еще быстрее, стараясь разоблачить как можно больше планов своих хозяев.

- Еще они говорили, что у славян нет национальной идеи, и это хорошо, потому им легко навязать идеологию, то есть множественность идей, имеющих общее направление. Это, дескать, заставит вас идти в нужном направлении.

- Интересно, у нас под носом кучка каких-то магов решают судьбы вверившихся нам народов. А мы в благородной задумчивости пребываем,- сказал Сварог.

- Вот что я думаю, тварь. Ты пока помолчи, все хорошенько обдумай, а мы с нашим оборотнем пообщаемся,- сказал, почесав бороду, Один.

- Ну, рассказывай, кто ты и с чем тебя кушать, волчонок,- Один хитро взглянул на Степана, остальные боги смотрели ожидающе.

Степа вдруг понял, что с этими дядьками лучше не шутить, они его насквозь видят. Это как пить дать - раскусят, мало не покажется, придется всю правду-мамку выкладывать.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой Степан продолжает разговор с богами и наконец-то узнает немного правды о своем задании

- Оно, конечно, можно и рассказать, да уж больно долго. История моя довольно странная, и смахивает на бред сивой кобылы,- перекинувшись в человека, сказал Степа.

- А ты излагай, мы уж сами решим - где правда, а где кривда,- сказал Велес.

Пришлось Степану в очередной раз рассказывать свою эпопею. Боги слушали, не перебивая, даже Перун, отличающийся своим нетерпеливым нравом, не перебивал. Степа торопился, иногда заикался, краснел под строгими взглядами небожителей, от этого рассказ становился скомканным, эмоциональным. Когда закончил, дышал тяжело, вспотел, уж больно аудитория оказалась серьезная. Подумать только — боги!

Небожители молчали, серьезно поглядывали друг на друга. Один, наконец, сказал:

- Бывали случаи, чтобы кто-то из вас, уважаемые, попадал в такую историю раньше? Слишком много совпадений для одной встречи. Мы собрались, чтобы определиться, раз - тут как тут лазутчик, из будущего - два, да к тому же вервольф. За ним охотится еще один гад, шпион, какого-то тайного общества магов - три. Пора начать разбираться в этой ситуации.

Сварог медленно произнес:

- Мне кажется, господа боги, мы несколько опоздали с началом, раз уж теперь стоим перед фактом всех этих явлений. Действовать, безусловно, надо, но с начала толком просчитав каждый шаг.

- Ты, как всегда, прав, великий Сварог,- так же спокойно произнес Велес. – Мы так же должны действовать быстро, а решения наши должны быть точны как никогда. Я ухожу теперь, господа, свяжетесь со мной, когда будете готовы. А волчонка прошу отпустить. Он делает странное дело, пусть его, мало ли что там, в будущем, происходит. Я думаю, это пока подождет, иди своей дорогой, маленький, я за тобой погляжу,- сказал Велес и поднялся, чтобы уйти.

- Велес принял правильное решение, мне тоже нужна информация, а её пока мало, чтобы делать выводы,- Перун только кивнул головой и, напялив шлем, грозно глянул на Степана и проговорил.

- Беги, рус, своей дорогой, не трусь. А если умереть придется, умри с честью,- сказал и растаял в небе. При этом грозно прогрохотало.

- Странно, до чего Перун любит эти громовые эффекты, уж сейчас-то мог бы без помпы обойтись,- проворчал Один, и добавил, обращаясь к Сварогу:

- Прощай и ты, Сварог. Пройдусь по землям и весям, поразузнаю, что к чему, а там и повидаемся.

Степан остался один на один со Сварогом, не считая полудохлого лазутчика. Сварог улыбался.

- Ну и как там, в будущем, нас, светлых богов Руси, часто вспоминают?

- Как вам сказать, чтоб не обидеть.. Было время, когда на Руси не только вас не вспоминали, но христианство притесняли. А сегодня говорят, что христова вера исконная, мол, славяне всегда под Христом стояли. Да я и сам раньше так думал. Теперь время пришло в обратном убедиться. А я - малограмотный русский парень, из далёкого Забайкалья. Будет такой край на Руси, на самом ее краю. Обрадовался, вас увидав. На душе стало приятно. Значит, вы, боги, и вправду были.

- Как были? Мы, боги, есть. А раньше, когда-то, тоже были людьми. Велес, например из перволюдей, он помнит времена, когда великий творец сущего Род творил человека. Он тогда влил в него каплю своей крови, чтобы человек тоже мог творить. Да, видно, что-то не вышло, не все хотят созидать, не все умеют видеть прекрасное творение мира, которое еще идет.

- Как идет, разве не все еще есть в мире?

- Эх ты, малыш, всякий раз, когда рождается живое существо, вселенная рождается вновь, ибо только оно видит мир своими глазами, чувствует, вдыхает, воздух вселенной каждую ее частицу. Думаешь, откуда в человеке рождается песня, почему иногда в душе звучит музыка, художник пишет картину, а зодчий строит храм или дом. Почему один хочет украсить рубашку вышивкой, а другой работу песней. И я когда-то был человеком, простым парнем. Любил играть на свирели, сочинять песни и дарить их людям. Я всегда хотел, чтоб не было войн между степными народами, пастухами и воинами, и мирными пахарями, охотниками. Теперь о деле. Вся эта возня с твоим обучением и переправкой в прошлое - моя затея.

Степан аж подпрыгнул от удивления.

- Значит, это ты?

- Значит, я. Слушай, не перебивай. В этом времени все так сложно устроено, что я не могу сам разбудить Вещего Олега. И проникнуть туда, где он спит, тоже не могу. Вообще, его не разбудит никто из рожденных под этими звездами. Для этого ты и нужен.

Степа так и сидел с открытым ртом.

- А как же я его разбужу? Я же не колдун какой.

- Не знаю, не знаю. Но попробовать ты должен. Слышал наш разговор о христианстве на Руси?

- Да.

- Вот и действуй. Только будь осторожен. Про этих колдунов я раньше слышал. Вот только не предполагал, что они нам помешать попытаются. Теперь прощай, я ухожу, но незримо буду присутствовать рядом с тобой в твоем трудном походе за веру Христову.

- Спасибо тебе, батюшка Сварог, постараюсь не подвести вас,- промямлил Степан.

Сварог встал из-за стола, подобрал притихшего зверька и растаял, как другие боги в предутреннем тумане. Степа остался один на поляне, переосмысливая только что услышанные вещи, перепонимая по-своему. В какой-то момент показалось, как в голове скрипят мысли, гремят грозные слова, словно камни с гор. «Ну да ладно», - решил он,- «побегу назад, в весь, там теперь все проснулись, как бы переполоха не вышло».

Только не по Степану был переполох в веси. Горел терем, горели пристройки, и некому было тушить разбушевавшийся пожар. Старый войт с дружинниками первыми пали под стрелами и мечами дружины соседнего князя.

Под утро пришла беда. На этот раз свои, Русичи, напали на весь. Местный князек давно положил глаз на богатые пушным зверем и лесом приокские земли. Его наемная дружина постепенно захватывала малые охотничьи веси, женщин и детей брали в полон. Мужчин обычно истребляли, садили посадника княжеского. Рюриковичи, которые быстро расплодились на Руси, делили славянские земли всеми доступными способами.

Вот и теперь шел бой. Охотники и рыбаки сражались люто. Да где простому мужику против отборных наемников, оружных, только и умеющих жестоко и хладнокровно убивать! «Опять война, опять драться… Ну когда это кончится?»- подумал Степан. - «Как же там Улаф, не оправился от ран, а уж свежие подавай. Однако подойдем поближе, что тут за напасть, может, кто и уцелел».

Степа перекинулся в волчью шкуру и, словно серая молния, метнулся из леса к частоколу. Возле ворот лежали вперемешку и защитники, и находники. Некоторым из нападавших все же не повезло, не помогли ни латы, ни добротные кольчуги. Пали под меткими охотничьими стрелами. Один раненный с разрубленным мечом животом приподнял голову. Взгляд замутненных смертью глаз скользнул по Степану. «Эх, в больницу бы тебя»,- с тоской подумал Степан.

За воротами, лежащими на телах защитников, была все та же печальная картина. Раненные стонали, кто-то пытался ползти. Степан стукнулся оземь, подобрал чей-то меч и поспешил, поскальзываясь в кровавых лужах, к терему войта, там еще слышались звуки битвы.

На площади перед теремом несколько дружинников методично и не спеша рубили последних защитников, да и защищались теперь только отроки, отцы уже лежали в лужах крови еще у ворот. Мальчишки, неумело держащие тяжелые мечи, отбивались от лютых наймитов князя Рудимира и таяли, как весенний снег.

На крыльце слышался дружный рев нападающих, пытающихся прорваться в горящий терем. Им кто-то успешно мешал, судя по крепкому скандинавскому реву, это был Улаф. Его топор наносил неслабый урон нападавшим. Кто-то уже тащил подобранные в спешке рыбачьи сети, надеясь набросить их на викинга. Степа тоже как озверел, заорал нецензурно и пошел, махая мечом направо и налево, на губах выступила пена, а ноздри прямо рвал запах крови и гари.

- Эй, не русский, держись, прорвемся!- ткнул мечом набежавшего дружинника под подбородок. Кровь ударила струей, залила лицо и руки. Успел подумать: «Чо творю…. Чо творю… Получи зараза!»

Дальше было как во сне, в кровавом кошмаре бился, пока были силы. Потом упал, то ли от ран, то ли от усталости ратной. Пинали долго, потом за ноги отволокли в сарай. Вязать не стали, видно, думали, что после такого и дышать-то не сможет, не то, что бежать. Из тумана боли выныривал долго, лишь к вечеру стал понимать, где он, и что с ним случилось. Один глаз так и не открылся, может, вообще выбили. Правая рука тоже не шевелилась, пальцы были странно вывернуты.

«Не убили, гады, во с…. Значит потом прибьют, а может, будут пытать. Как там Улаф? Ему наверное пришел …на ухо… Да, а дрался парень - что надо, многих ухомячил, не пикнули».

В сарай проникали последние лучи заходящего солнца. В полутьме разглядел троих, все в засохшей крови, своей и чужой. Двое молчали, от них исходил запах смерти. Один слабо постанывал, кряхтел, пытаясь перевернуться на спину.

- Эй, паря, ты кто?- с трудом пошептал Степан. Губы едва разлепил, борода слиплась от крови.

Связанный человек повернул голову.

- Это ты, атаман? А я думал - они тебя угробили. Ну и покрошил ты их, как теща капусту. Дюжину-то уж точно к Вотану отправил.

- Улаф? Долго жить будешь, я уж грешным делом тебя похоронил. На ухо к селедке…

- Успеем еще помереть, атаман. Скоро за нами придут. А чо, у селедки ухи есть?

- Ну, это мы посмотрим, брат, есть у нее на ухе шерсть или нет… Раз живые, авось прорвемся, им еще и взять нас придется, паря. Ты к стенке отвернись и ничему не удивляйся, понял?

С этими словами Степа приподнялся на четвереньки, затем, опираясь на здоровую руку, поднялся на ноги. Ноги дрожали, как с похмелья. Стукнулся о земляной пол сарая, успел подумать: «Как хорошо, что мы, русские, такие ленивые, не везде полы стелем». Встал уже в волчьей шкуре.

Боль, так терзавшая человека, сразу ушла. Только лапа передняя досадно саднила, да суставы похрустывали. Постоял, прислушиваясь к себе, и скользнул к дверям. Запора на дверях не было, а подпереть пленников никто не позаботился, видно, спешили пограбить, снасильничать девок. Теперь мертвых снесли в одну кучу, по пути вывернув карманы. За воротами догорала крада, для своих. Погибших охотников просто выволокли за полуразрушенный частокол. Теперь, пьяные, орали песни во славу князя Рудимира.

Степан, словно тень, проскользнул в лучах заходящего солнца, вдоль уцелевшей стены, попутно отмечая, где и как можно выбраться из детинца, неся раненного друга. Часовые тоже были пьяными, после трудов ратных, службу несли нерадиво, с кувшином браги. Да и кого теперь бояться, теперь это земли любимого князя.

Волк метнулся в сарай, взвалил на себя раненого Улафа и, с трудом перебирая ногами, потащился по намеченному пути. Ноги раненного друга здорово мешали движению, зато руками Улаф крепко держался за волчью шерсть.

Степа остановился возле конюшни, бережно стряхнул полубесчувственного друга на землю, сам же проскользнул в створки ворот. Кони дружинников храпели, фыркали, жалобно ржали, чуя волка в конюшне. Маленький дворовой храбро выступил, защищая вверенную ему собственность.

- Сгинь, малыш, не мешай, - прорычал Степан. А лучше помоги, выбери двужильных коней. - С этими словами Степа перекинулся в человечью личину. Дворовой, забавно засучив ножками, поспешил впереди показывать коней. А что жалеть-то, все одно - врагу достанутся.

Через несколько минут Степан уже лихо вскочил в седло, ведя еще трех коней в поводу. К седлу каждого была приторочена баклажка с провизией и оружие.

Улаф с трудом, но забрался в седло. Степа лихо свистнул, произнес знаменитое русское «Поехали» и еще загадочное «б…..и», и понесла нелегкая, через головы спящих дружинников. Те даже не сразу поняли, что к чему, а пока, разобравшись, метались по дворам, выясняя причину переполоха, Степан с Улафом были уже далеко в лесу. Ночь- подруга помогла, да кони лихие. А к утру никакая погоня их не догнала, да и не шибко старались, после браги да хмельного меда.



Воевода Вырвидуб командовал отрядом, который разорил лесную весь. Все прошло как нельзя хорошо. Напали внезапно и всех убили, кого надо. Вот только никакого оборотня, о котором так пекся молодой князь, в веси не оказалось.

На всякий случай он проорал на пьяных дружинников, заставляя гнаться в погонь за двумя раненными. И невдомек было старому воину, что не далее, как полчаса назад, его князь сам стоял перед монахом, братом Никодимусом, и плакал, как нашкодивший ребенок.

Никодимус, он же тайный адепт ордена прогрессистов, лазутчик в сутане, прибывший к славянам якобы несть свет католической церкви, грозил Рудимиру, пугал его немилостью церковных владык запада. Угрожал разоблачением тайны прихода молодого княжича к власти. Когда три года назад Рудимирушка, любимый сынок, отравил отца, польстившись на посулы Никодимуса и святых братьев во христе, щедро дарящих золотые гривны и обещавших быстрый прирост земельных угодий, монахи давали деньги, на которые сын нанимал дружинников, искателей легкой наживы, под предлогом крещения и несения света господня. Дружина его разоряла близлежащие веси и городки. Доход был велик, полон продавали Буртасам, Венграм, Тиверцам. Братья монахи ничего не требовали до поры до времени.

И вот теперь иллюзия власти растаяла, словно весенний туман. Испуганный князек метался по горнице, срывая злобу на смердах и дружинниках, что попадались под руку.

В голове стучали слова монаха, как молот по наковальне:

- Кнез нэ випольниль наш поручень. Кнез забить, как он взять власть. Руссы не простить, Ратимежь предательство отец. Ты, Ратимежь, теперь не иметь власть, ты теперь исполнять наш воля. О Езус Кристос, О Мария!

Терем князя Крестослава, отца Ратимира, стоял на берегу речки, укрепленный со всех сторон, словно западный замок. За три года набегов он разросся и укрепился, Рутимир исправно платил дань Черниговцам.


Эта дань, а также подношения святых отцов, немало способствовали взглядам сквозь пальцы на мелкое вольничанье Рутимира. Чернигов был охвачен борьбой за власть, потомки и лжепотомки Рюриковичей плодились и росли, как на дрожжах.

К тому же вся Русь переживала великий распад. Позади было кочевье венгерских племен, разрозненные по годам походы Буртасов, Печенегов, заря Половецких станов, а так же время голубой орды.
Даурский каганат еще не возник, но маньчжуры уже сформировались как сообщество племен. Впереди было время, когда Русь назовут православной, а набеги Чингиза-хана и других находников за зипунами назовут страшным словом «Иго».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой наш герой опять воюет и воюет, а враги его замышляют и замышляют

Итак, великая организация, пытающаяся контролировать движение и развитие народов на планете, преследует нашего героя. Ему противостоят силы, способные реально изменять действительность, могущественная организация, задавшаяся целью взять под контроль духовный мир общества. Этим существам не нужен пришелец из будущего, ибо его появление вносит хаос в их коварные планы.

Степан за эти дни осунулся, лицом постарел, в глазах появился лихорадочный блеск. Приключения, которые произошли за последние несколько дней, больше не казались ему столь увлекательными. Смерть людей, принявших его и разделивших с ним кров и пищу, сильно потрясла его. Обычно такие пассажи жизни ломают психику неподготовленного человека. Как быть дальше, как поступить? Бросить все и начать войну с князем? Или продолжить поход? Степан думал, вспоминал по крупицам, все, что с ним произошло, лица людей, богов и других существ, с кем его столкнула жизнь.

Он впервые в жизни выстраивал цепи огромных логических размышлений, анализировал ситуацию. Ему становилось страшно, страшно до поросячьего визга. Иногда хотелось, чтоб ничего не было, чтобы все вернулось на круги своя. Снова стать простым забайкальским парнем, пить спирт, бегать за деревенскими девками, драться с такими же парнями, гонять на мотоцикле по сибирскому бездорожью.

«Ну, нафига мне все это»,- думал Степа. - «Я же не искал в жизни приключений, они меня сами нашли».

Рядом заворочался во сне Улаф, стонал, перевернулся сбоку на бок. «Ему-то за что всегда достается»,- думал Степа. - «За то, что не предал, а пошел со мной до конца, не испугался».

- Ладно, ребята, побегаем. А за погибших охотников я с вас еще спрошу. И вы мне лично ответите, так сказать, по законам военного времени.


Утром, наскоро перекусив, Степа и Улаф повернули лошадей на север навстречу настигавшей их погоне. Лошади, хорошо отдохнувшие за ночь, шли резво. Степан теперь тоже успокоился. Он принял решение - сражаться до конца, и присущая ему русская решимость придавала сил.

С погоней они столкнулись внезапно. Дружинники несколько опешили от такой наглости, растерялись, когда те, которые должны удирать, словно зайцы, вдруг с мечами наголо ворвались на стоянку, с молодецким гиканьем, рубя направо и налево нелепо набегающих ратников. Степан и Улаф проскакали через лагерь, словно нож сквозь масло. И снова погоня. Теперь уже не на шутку обозленные дружинники Рудимира, кое-как оседлав коней, гнали наших друзей, словно стая волков бегущую козу. Впереди были пороги Днепра, что течет по землям Кривичей и Дреговичей, лесистая местность, изобилующая болотами и топями.

Улаф едва успел отдернуть голову от встречных ветвей, как над ним свистнули две стрелы, третья на излете ударила запасного коня в круп. Животное, жалобно вскрикнув, рванулось в сторону с тропы, где, споткнувшись о старую валежину, упало, сломав переднюю ногу. Датчанин полетел из седла, как куль с мукой, не успев сгруппироваться. Степану пришлось спешиться, чтобы помочь другу подняться и прийти в себя. Время было безнадежно проиграно. Из-за поворота тропы уже показались дружинники князя. Степан и Улаф решили принять свой последний бой.

Став спина к спине, они обнажили мечи.

- Бросьте оружие и сдавайтесь, вам некуда больше бежать,- прокричал десятник Рудимировой дружины.

- Ха! Сам пошел к медведю на ухо… опричная морда, иди, возьми. Урод!

Улаф что-то тоже проворчал на своем языке и громко запел грозную песню, поминая Вотана, отца дружин.

- Прощай, атаман, встретимся в Волгале, ты был славным воином и настоящим другом. Умрем как воины,- сказал он сквозь зубы Степану.

- Погоди, брат, помирать. Авось еще повоюем.

Дружинники тоже спешились, и теперь, окружив друзей, медленно приближались.

- Вы бы не торопились, ребята.

Голос из кустов прозвучал внезапно. Тут же из-за деревьев стали выходить воины с луками. Стрелы угрожающе поблескивали булатными наконечниками. На каждого из дружинников было направлено не менее трех.

- Что воинам Рудислава нужно в наших землях? Почему славный Крестославич прислал к нам свой воинский отряд?- спросил, выходя из кустов, Тиверский десятник Борун.

Старший дружинник Рудиславичей медленно опустил меч.

- Мы не собирались чинить непотребство на вашей земле. Мы ловим этих воров и разбойников, - оглядывая окруживших Тиверцев, сказал сотник.

- В чем же виноваты эти воины? Лица их благородны и смелы.

- Они украли коней князя и убили несколько дружинников, словно тати в ночи они бежали, убив часовых. Кроме того, их еще обвиняют в растлении малолетних и богопротивном колдовстве.

- Ого, да это разбойники! А что скажите вы, воины, в свое оправдание?

- Пусть нас рассудят боги, правду они лишь зрят,- сказал Степан спокойно. - Мы готовы умереть за правду, Перун свидетель.

Он вдруг вспомнил один из уроков лешего. Леший учил, что в таких случаях надо вызвать на поединок сильнейшего. Славяне верили в силу оружия и считали, что правду можно доказать, победив врага в зачарованном круге.

Воины зашумели мало, кто из людей, готовых солгать, клянется правдой перед богами.

«Слава богу…, эти, кажется, все еще язычники», - подумал Степан.

Тут же очертили круг, и Степан с Улафом встали, раздевшись по пояс. Тиверцы смотрели на их противников. Те мялись, смотрели друг на друга изподлобъя, только-то не подталкивали друг друга в круг.

- Ну, крестославичи, кто из вас перед ликом богов готов защитить правду, да и своих друзей. Кто подтвердит обвинения?- сказал десятник Тиверцев. Его усы грозно топорщились, а глаза метали молнии.

Дружинники Рудимира переминались с ноги на ногу. Каждый понимал - одно дело биться с противником, убегающим во всю прыть. Можно и стрелами издалека побить, и конями стоптать. Другое дело - вот так, лицом к лицу, да еще с противником, который уже доказал свое превосходство в бою один на один.

Тиверцы снова заскрипели луками, стрелы направили на нерешительных дружинников. Те, в свою очередь, видели, что медлить нельзя.

Старший дружинник князя, откашлявшись, сказал:

- Боряк, и ты, Важень, выходите, бейте супостатов.

Боряк оказался дюжим парнем, с давно перебитым носом, шрам тянулся во все лицо, и тонул в русой бороде. Важень был пощупловатей, но будто свитый из крепких пеньковых канатов.

Воины встали в круг. Тиверцы же всех держали под прицелом.

- Ну, потешимся, побакланим, братва, - спокойно прищурив глаз, сказал Степан. Датчанин уже раскручивал меч, нагнетая в руки дикую убойную кровь. Важень атаковал яростно, его тонкий меч рассекал воздух со свистом. Менял тактику, прыгал, норовил подрубить ноги. Степан вертелся, как бес на сковородке. Наконец изловчившись, пропустил противника мимо себя, подловив его ногу простой подножкой и залихватски хекнув, рубанул ладонью по затылку.

Важень вскинул руки, пытаясь удержаться за воздух, пробежал пару шагов и ударился о как бы случайно оказавшийся на пути сапог Степана. Шейный позвонок жалобно хрустнул.

Тем временем Улаф и Боряк рубили друг дружку, на чем свет стоит. Лица злые, сосредоточенные, каждый больше рассчитывает измотать противника силой, нежели воинским умением.

- Ну, чо, нерусский, помощь нужна,- спросил Степан.

- Сам пошел на ухо к селедке, волосы проверять, - только просипел Улаф. Пот уже заливал ему глаза, впрочем, его противнику тоже было не сладко.

Степан сел по-татарски, поджав под себя ноги, и неспешно вытирал меч травой.

- Ну, кто еще из вас, княжичи, хочет покувыркаться? Будем рады уважить.

В круг прыгнули уже двое. Тиверцы уже было выстрелили, но их старшой предостерегающе поднял руку. При этом на его лице была такая ухмылка, что у остальных дружинников сразу пропало желание нападать парами.

Степан успел заметить движение еще в самом начале, помогло чутьё волка. Поэтому за миг до того, как ратник приземлился, Степа, кувыркнувшись, подставил кривой меч. Дружинник умер, так ничего не поняв.

Второй остановился, видя с какой скоростью погиб его товарищ, а ведь был в кольчуге. Тогда как Степан, голый по пояс, нерешительно пошел по кругу, держа меч перед собой. Тиверцы заулюлюкали, попытались ткнуть в зад дружинника копьем. Тот, понимая, что отступать поздно, кинулся с ревом на Степана. Степа, так и не успевший выдернуть меч из первого противника (Эх, глубоко залез, зараза!), увернулся из-под меча  и теперь стоял напротив, слегка согнув ноги, как учил леший. Дружинник снова атаковал, Степан опять ушел, при этом пнув дружинника по копчику. Дружинник взревел от позора. Видно, понимал, что бьется с безоружным, и это видят все. Степану тоже надоело бегать от озлобленного дружинника. Он схватил горсть земли и, изловчившись, сыпнул тому в глаза, потом присев, под пролетающим мечом, выпрямился, проведя удар снизу по салазкам. Воин постоял секунду, качаясь, затем рухнул, как был, прямо лицом в землю.

- Вот тебе, брат, нокаут по полной программе.

Тут только огляделся. Улаф еще боролись с Боряком, только теперь бросив мечи, ломали друг друга, обхватив руками, давили, был слышен хруст ребер и частое дыхание.

- Эй, нерусский, ты долго будешь пыхтеть,- спросил Степан, снова садясь по-татарски.

Тиверцы тем временем обезоружили дружинников и спешно их вязали. Наконец Улаф придавил Боряка к земле и спрашивал:

- Будешь, гад, землю жрать?

Боряк только хрипел, изо рта текла тонкая струйка крови.

- Ну, Улаф, ну, брат, отпусти парня, совсем его прижучил,- Степан похлопал Улафа по плечу.

Вдвоем с подбежавшим Тиверцем они кое-как оторвали бойцов друг от друга. Причем Степан упросил воеводу взять полузадушенного героя с собой. Боряка погрузили на коня и повезли в городище Тиверцев. Улаф отчаянно матерился, спина болела, каждая мышца прямо выла от натуги.

- Ничо, брат, зато как ты его аки медведь бревно, ухомячил, убаюкал дитятко. Теперь будет знать, как в воде рыбу пугать. Вы друг друга так давили, так мяли! А какой при этом дух стоял! Мухи лесные замертво падали.

Воины, понимая шутку Степана, смеялись, похлопывали Улафа по плечам, дивясь силе датчанина.

Два дня наши герои провели в граде Тиверцев. Их Комес, так в старину у них называли правителя, князя, - мужик средних годов, умный, ироничный, рад был появлению новых героев. Племя все еще чтило старых богов, поэтому не утратило самобытности. Суровые времена домостроя еще не коснулись Тиверских земель, а влияние крещеного Киева было не столь велико. Конечно, Тиверцы чтили князя Владимира, видя в нем хранителя воинских традиций. Но где Киев, а где лес? Степан отдохнул душой. Комес понимал простой юмор, присущий умным людям, поощрял и искания волхвов, посему любил пофилософствовать при лучине. Степа же умел слушать. А, как известно, внимательно слушающий человек получает симпатию говорящего. На второй день неторопливого застолья Степа и Улаф были приглашены на охоту. Надо заметить, что охота была одним из основных занятий Тиверцев.

Степан был немало удивлен тем обстоятельством, что хозяева не охотились в близлежащих лесах, мотивируя это тем, что зверь, не пуганный рядом с домом, лучше, чем никакой. Просто, зато эффективно. Еще они почитали лес, считая его живым существом, с присущей всем нам душой, положенной Родом. Неким сообществом душ животных и деревьев.

Они были храбрыми воинами и удачливыми охотниками. В роду было принято особо почитать женщин, особенно рожениц. Считалось, что дарующая жизнь дева угодна матери рода, началу начал, великой пустоте и правде. За изнасилование они карали смертью жуткой. Насильник должен был собрать свои внутренности, среди корней отца дуба. И если он при этом выживал, то остаток жизни отдавал виру потерпевшей.

Степану очень понравились их простые законы, их вера и суровая жизнь. Эх, если бы не обещание, данное Сварогу, остался бы здесь навсегда.

На четвертый день Степан и Улаф попрощались с Тиверцами. Те, в свою очередь, просили их остаться. Всем полюбился простой парень Степан, сын степи, как прозвали его здесь. И дюже сильный урманен Боряк все еще приходил в себя, отлеживаясь в спальни челяди. Степан упросил за него князя.

- Отпусти его, а лучше оставь в дружине, чую, быть ему славным кметем.

- Пусть остается, не всякий герой с твоим другом в борьбе обняться решится. А этот еще и выжил,- говорил Старейшина Тиверцев.



И снова в дорогу, и снова в путь. На север туда, где плещутся о камни воды Ильменского озера, и где томится в пещере хладной вещий Олег.

Улаф что-то мурлыкал себе под нос. Кони шли неторопливо, в развалку, сытые, с круглыми боками. Совсем не те, заморенные, на которых приехали к Тиверцам. Этих отобрал сам Комес, велел дать им овса в дорогу, по бурдюку ключевой воды.

Оружие тоже помог выбрать, не простое, а из своих запасов, чистый булат. Степан выбрал сабельку, что гнулась в полный круг. Причем её можно было одеть как пояс, при этом сабля рассекала парящее в воздухе перо. Улаф остался верен секире, он выбрал самый большой топор и попросил удлинить рукоять. Теперь скандинав напевал, точнее, сыто урчал себе под нос. Степан попросил:

- Друг, расскажи про невесту?

- О! Я готов лететь к ней хоть сейчас. - О, это самая прекрасная русская дева, словно пава. Нет лучше её на свете, у меня все внутри трясется, когда вспоминаю её. Я как сокол готов ле...

- Так что же не летишь, дурак?

- Сам дурак, как я тебя брошу, такого беспомощного, а? Тебя без меня зеленый лягух лапами загребет, брюхой затопчет.

- Ну, ничего, друг, мы тебе справим свадьбу, чертям жарко станет.

- На мою свадьбу нужно большое приданное. Отец невесты не простой купец. У него лавки в Хольмгарде, кузни во Пскове.

- А ты, что, с ним жить собрался или с его дочерью?

- Он её так просто не отдаст бедному датчанину, у которого есть только меч и честь. Русский выгоду чтит больше отца матери. Особенно купец.

- А если мы найдем деньги? Большие деньги. Отдаст?
 - Отдаст, только стараться будет навязать свое хозяйство.
 - А ты что, лыком шит? Убеги и девку умыкни.
- Все правильно убегу, умыкну. Где денег возьму?
 - Не переживай, авось добудем.
 - Вот всегда у вас, у русских, когда негде взять, вы своейное авось говорите.
- Такой, брат, менталитет.
 - И где ты Степан такие слова великие берешь. Вроде скажешь слово, ничо не понятно, а верится.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Степан и Улаф встречают настоящего змея Горыныча

Ночью подъехали к старинному капищу. Заброшенный алтарь порос мхом. Решили спешиться, передохнуть, развели костер.

У могилы недавней, прибранной и ухоженной, сидел человек. Сгорбился в задумчивости своей.

- Здравствуй, хозяин, исполать тебе, - кланяясь, сказал Степан.

- Будьте здравы и вы, добры молодцы. Пройдемте в дом.

Домом старик назвал маленькую полуизбушку-полуземлянку, что прилепилась среди корней раскидистого векового дуба с другой стороны холма. Лунный свет с трудом проникал в маленькое окно, затянутое бычьим пузырем.

Лучина горела ровно, не чадила, но света давала мало. Хозяин собрал на стол, пища его была скудна и неприхотлива, немного трав и кореньев. Холодная полбяная каша да краюха ржаного хлеба. Степан впервые пожалел об отсутствии электрического света. Очень хотелось рассмотреть хозяина дома.

- Нельзя ли ещё одну лучину запалить?- попросил Степан.

- Отчего ж нельзя,- старик что-то шепнул, и из-за очага вдруг появилась маленькая ящерка. Она медленно стала нагреваться. И через несколько минут засияла пронзительно ярким светом. Степа с Улафом с удивлением уставились на это чудо.

Хозяин же, лукаво улыбаясь в усы, пояснил:

- Это, гости дорогие, одна из тех самых огневушек, что жили в древности.

- Саламандра? - воскликнул Степан.

- Да, так их называют на западе, на северных островах. Кельты даже поклонялись им когда-то. А ты откуда знаешь про них? Ты слишком молод.

- Да вот, читал когда-то про этих удивительных зверушек,- ответил попросту Степан.

- Ну, что ж, мой образованный друг, расскажи, куда путь держите.

Хозяин оказался высокого роста, крепким, словно старый дуб седеющим мужиком, одетым в кожаные рубаху и штаны. Руки, словно корни дерева, все в узлах мышц. Говорил с хрипотцой неторопливо. Глаза какие-то печально мудрые, словно прожил мужик непростую жизнь, повидал всякого.

- Хозяин, а как звать-величать, тебя? - вежливо спросил Улаф.

- Зови меня Тимуром, из рода Горынычей. Последний ныне я Горыныч остался. Урарту страна моя. Теперь живу среди славян, здесь, в лесной глуши. А недавно схоронил жену свою, красавицу Снежану. А ты, я вижу, серым волкам сродни, запах тебя выдает и повадка.

- Есть немного,- ответил удивленно Степан.

- Не удивляйся, Волк. Я такой же, как ты, только змей крылатый, - спокойно глядя в глаза Степану, произнес Тимур. И прибавил: – Мне можешь довериться. Я Сварогов давний друг и побратим.

Степану на ум пришел недавний разговор Богов, с рассказом странного шпиона, про Тянь-Шань. Там, кажется, тоже говорили о драконах.

Горыныч, словно прочтя его мысли, тихо рассмеялся в седую бороду:

- Не бойся, малыш, те драконы никаких дел с людьми давно не имеют. Живут себе мирно, на кромке миров. Знаешь, что это такое?

- Нет,- ответил Степан.

- И правильно, нечего этим тебе голову забивать. Твое время еще придет. А теперь доверься мне, расскажи все. Авось помогу.

Что-то в тоне и голосе Тимура было такое, отчего Степан вдруг решил довериться ему. Да и волчье чутье подсказало, что можно. Степан уселся поудобнее и начал:

- Слушай нашу историю.

И Степан начал рассказывать старому Горынычу свою одиссею. Хозяин слушал внимательно, не перебивал. Иногда кивал головой, удивленно вплескивал руками. Когда Степан закончил, просто сказал:

- Ложитесь-ка спать, утро вечера мудренее. Солнце встанет, и решим, как нам быть дальше.

На заре Степана разбудило необычное сияние. Он вышел во двор, а там...

Дракон был большим, очень большим. Весь такой медно-золотистый. От хвоста до носа метров эдак десять. А от носа до хвоста, страшно подумать. Степан тут же схватился за саблю, выматерился и, широко расставив ноги, изготовился принять смерть с честью.

Дракон меланхолично чесал лапой за ухом, не обращая на героя никакого внимания, при этом скрип когтей по драконьей шкуре был такой, что веточки близлежащих кустов мерно подрагивали. Улаф стоял рядом, угрожающе вытянув руку с топором, мордой покраснел, надулся весь, как мыша на крупу. Дракон, наконец, закончил почесон и, повернувшись к воинам, посмотрел на них долгим и спокойно-ироничным взглядом.

- Ну, чо, приуныли, не узнаете, гости дорогие?

- Горыныч, неужто это ты? А я вчера тебе не поверил. Ты нас не съешь, а?- сказал, слегка заикаясь, Степан.

- Нет, если бы даже хотел, не стал бы, от вас потом пахнет, и не кастрированные к тому же. А вот коняжек ваших, я извините, скушал, пока вы изволили почивать. При этом Горыныч сыто рыгнул.

- А как же мы теперь поскачем? На палочке верхом, что ли?

- Не переживай ты, Степа, за лошадок. Я вот тут подумал - а что, если и мне с вами махнуть. Давно не странствовал, да и помру теперь тут с тоски, у могилы-то сидючи.

Улаф восхищенно воскликнул:

- Вот здорово, так мы в миг до Ладоги доберемся.

- Можно подумать, ты на Горынычах летать умеешь,- с усмешкой сказал Степан. Все рассмеялись.



Солнышко красное быстро поднималось по небу, верша свой нелегкий ежедневный путь. Решили лететь на Горыныче. Так, мол, быстрее. Собрали нехитрый свой скарб и оружие, привязались веревками за костяной гребень, что растет на спине у каждого уважающего себя змея летучего. И тут началось. Жуть неимоверная. Змей побежал, громко топая ногами и маша крыльями, словно несолидная утка, большая утка. При этом у героев все внутри неистово прыгало. Степан успел подумать хорошо, что не ели с утра. Зубы стучали друг о друга, так, словно хотели раскрошиться вдребезги.

Когда, наконец, Горыныч взлетел и медленно стал набирать высоту, друзья зажмурились. Оно и понятно, это тебе не «Ил-130». Под задом чуялось, как перекатываются мощные мышцы.

Полет выровнялся, змей перестал взмахивать перепончатыми крыльями и теперь просто парил над лесами. Отсюда, с высоты птичьего полета, Степан и Улаф с удивлением рассматривали леса и реки, что проносились под ними. «Эх, какую красоту человек загубил»,- подумал Степан. - «Олени бегут, отсюда - так не больше жуков. В мое время их уже и нету таких. А вон зубры, такие же маленькие. Надо потом, когда все закончится, побегать по лесам, все толком рассмотреть».

Змей тем временем нагнал жирного селезня, челюсти щелкнули и медленно заработали, пережевывая птицу вместе с пером.

По шее прокатился комок. Змей сыто рыгнул, и из пасти на миг полыхнуло белое пламя. Улаф сказал:

- Во дает, он еще и жрет. Тут тошнит от высоты, больше чем от морской качки, а ему бы все жрать. Двух таких коней слопал, все мало.

- А как ты хотел, - сказал Степан. - Ему же крыльями махать, да еще нас таких, не мелких, на себе переть. Попробовал бы сам на голодный желудок.

- А чего, а кто его просил лошадей кушать. Лошадь тоже человек, еще неизвестно кто из нас человечнее? Вот у нас в Дании лошадки, знаешь, как ценятся!

Степан удивленно взглянул на друга. Сам боится до щенячьего визга, а философствует о человечности.

Под ними проплывали по рекам маленькие кораблики, везли грузы. Вдоль рек гнали на продажу стада коров. Караваны телег везли разделанные туши оленей, зубров, полные подводы рыбы и битой птицы. Народ поднимал головы, тыкали пальцами, что-то неразборчиво кричали. Стражники из сопровождения метали стрелы. Но высоко летел Горыныч, никакой стреле не достать. Полоцк остался в стороне, по левое крыло, виделись заставы полотчан, села и веси дяговичей. Змей повернул голову и спросил:

- Ну, что, замерзли? Так давай спустимся, перекусим.

- Давай, коли есть, чего есть,- сказал Улаф. - А я бы от зажаренного кабана не отказался. Мотаемся здесь, под облаками, аки гуси голодные.

- Ну, ты и жрать горазд! Вчера же хлеб ели,- удивился Горыныч.

- Брюхо, оно вчерашнего добра не помнит. Понял, атаман?

- Досталось же с двумя жрунами по небу болтаться,- стуча зубами, сказал Степа.

Змей пошел кругами, выискивая место для посадки. А Степан с Улафом, дружно вцепившись в зубцы гребня, снова закрыли глаза. «Десантником никогда не буду»,- успел подумать Степан. Наконец змеиные лапы застучали по земле, затрясло неимоверно, зуб на зуб не попадал.

- Ага, слезай, приехали. А то вы мне своими ж… костлявыми всю спину обколотили.

- Тебе отобьешь, шкура-то, небось, медная?

Степан слез, шатаясь, прошелся по пьяной земле. Наконец деревья перестали подпрыгивать. Улаф, тот вообще лежал и постанывал.

- Расскажу у себя во фьорде, никто не поверит. И вообще я с тобой, атаман, столько диковинок повидал! Хоть в скальды иди песни складывай.

- А чо, нормальная профессия, ходи себе, бренчи на гуслях по кабакам, а тебя все слушают, наливают.

- Ты что, серьезно, атаман? А что же сам не идешь? У нас в Дании скальдом быть почетно.

- Мне все больше по нечетно везет, - оглядывая поляну, произнес Степан. Его нос уже вынюхивал добычу. - Да и нельзя мне, я сопьюсь, больно быстро у нас, у русских, что ни талант - то и спился. Душа слишком восприимчивая, широкая. Ни одной за компанию не пропускаем.

- Это верно, а все равно мне у вас нравится. Можно, я немного буду русским?

- Валяй, только не получится нифига. Это у нас в крови.

- А у нас ваша кровь и вообще - она у всех красная. Уж я-то проверял,- задумчиво почесываясь, сказал Улаф.

Дракон тем временем вломился в кусты. Кряхтел, ворочался, наконец, вышел на поляну, держа в зубах вяло трепыхающегося кабана.

- Мне пару стегон и голову, остальное ваше. Можно в сыром виде.

Улаф притащил валежину и теперь споро рубил секирой дрова. Степан разделывал, свежевал кабана, печень нарезал мелко, посолил и теперь давился слюной.

Когда мясо было готово, а на углях допекались последние куски про запас, Степан и Улаф, сыто задрав к небу животы, лежали на мягкой траве. Змей Горыныч сказал:

- Если вылетим сегодня, ночью будем на месте. Пора подумать над тем, что нас ждет на Ильменских берегах. Судя потому, что ты мне рассказал, Степа, там будет жарко. Я предлагаю с неба все осмотреть, а под утро идти в пещеры, будить твоего Олега.

- Ты правильно решил, Горыныч. А как ты с нами пойдешь?

- А я и не пойду, я с воды приду, когда вы в драку вступите,- сказал Горыныч и добавил:

- Все, полетели, ребята, авось пробьемся.

Улаф кряхтя, поднялся, бурча под нос: «Живым останусь, детям накажу найти и потом бояться этого хитрого русского Авося».

Ночной полёт понравился больше. Не так было страшно. Озеро Чудское, словно зеркало, заблестело под ними, лунные блики, словно зайцы, разбегались по его глади. Погода стояла тихая, безветренная. Хотя и прохладно было. Змей, сделав несколько больших кругов над побережьем, приземлился на небольшом утесе.

- Ну, успели разглядеть? Вход в пещеру со стороны озера, отсюда в десяти полетах стрелы. Когда солнышко взойдет, ты, волчонок, пробегись, посмотри вблизи, что да как. Улаф пусть плывет вон к тем камням. Там будешь сигнала Степиного ждать. А я под воду пошел, оттуда появлюсь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Последний бой и несвоевременное явление богов

Сказано — сделано. Степа ударился оземь, оборотился серым волком. И побежал вдоль кромки леса, к пещерам. Местность вдоль берега хоть и лесистая, но изобилующая болотами и топями. В общем, ни пешему, ни конному с наскоку не пройти. А с воды тянутся камни частым гребнем. Ни кочь, ни дракар не пройдет, ни на веслах, ни под парусом. «Ловко, ловко» - подумал Степан. - «Как ни крути, придется почти в открытую идти».

- Эх, вот Калашникова бы мне, да пару запасных магазинов, да ручных гранат. Я бы им показал, как раком зимуют,- шептал под нос Степан.

Полчаса пришлось подождать, пока солнышко встало. На небе кружились две небольшие тучки. Еще одна у горизонта, тяжелая, черная, грозовая, медленно выползала, грозя закрыть солнце.

Степан, приняв человеческий облик, стал медленно красться среди камней. Меч кривой перевесил за спину, чтобы не мешал ползти. Ножи спрятал за голенище сапог.

Пещера выплыла внезапно из-за камней. На берегу топтались две фигуры в серо-черных балахонах, о чем-то тихо переговаривались. Степан встал в полный рост и окликнул:

- Товарищи! Будьте добры, подскажите, как мне пройти к Вещему Олегу?

Твари в балахонах опешили. Удивленно вскинули руки. Затем, что-то проверещав друг другу, пустились бежать к пещере. Степан, громко прокричав: - Улаф, атас! - кинулся вслед за ними.

Но те, едва добежав до камней у входа в пещеру, схватили лежащие на камнях посохи и, развернувшись, метнули в кричащего Степана молнии. Самые настоящие молнии сорвались с концов посохов. И если бы не волчье чутье, лежать бы Степану кучкой пепла. Успел-таки упасть плашмя на камни. Падая, слышал за спиной рев Улафа. Тот бежал по колено в холодной Чудской воде, грозно размахивая секирой.

- Прячься, дурень, пришибут! - успел крикнуть Степа. Рука сама нащупала нож и в следующую долю секунды отправила его в одну из фигур. Тварь, всхлипнув и схватившись руками за торчащую из груди рукоять, медленно осела грудой тряпья на песок. Не прошли даром уроки Лешего. Второй выцеливал посохом бегущего по отмели Улафа Густавсона. Степан прыгнул, одновременно нанося рубящий удар.

- Ну, что дальше?- спросил запыхавшийся Улаф.

- Дальше в лес, больше дров,- ответил Степан. - В пещеру побежим, там нас уже засекли. Думаешь, зря эти орали.

В первом зале было пусто, три двери, добротных таких, окованных полосками железа. Степан потянул первую, угадал - за ней открылся второй зал, освященный тусклым светом масляных ламп. И тут началось! Откуда только они брались, эти, в серых балахонах, с кривыми хазарскими мечами, навалились скопом, кололи, мешая друг другу.

От звона мечей гул в голове стоял такой, что, казалось, кузнечным молотом бьют по ушам. Руки в момент налились усталостью, точно свинцом, пришлось отступать. Твари теснили их из пещеры. Наконец, оказавшись у входа, постепенно окружили. Степан, матерясь, крутился, как карп на сковородке. Уже потерял из вида Улафа. Только крепкий скандинавский рев да летящие из под секиры обрубки мечей и частей тел говорили о том, что друг пока жив.

В тот момент, когда Степан окончательно простился с жизнью, у берега раздался грозный рык. Змей Горыныч пошел в атаку, изрыгая пламя и дым, давя набегающих тварей медными когтями. Фигуры в балахонах побежали, улепетывали в панике, бросая мечи и вереща в три горла, непонятно и жалобно.

- Что стоите, вперед, на спинах врагов,- прохрипел Горыныч.

Степан с Улафом, почувствовав прилив сил, кинулись догонять остатки балахонного войска. Дракон медленно шел следом, по пути давя раненных тварей. «Ишь, развелось вас, гадов».

Все дальнейшие события слились для Степана в одну чудовищную картину, состоящую из множества криков, ударов мечом, ран, которые он наносил, ран, которые наносили ему, молний, ожогов и неимоверной усталости. Казалось, что ноги и руки его налиты свинцом, а в глотке от рева образовался песок, который мешал не то что кричать, но и дышать. Дышать воздухом, пропитанным запахом смерти, крови и пота.

В какой-то момент в одном из многочисленных залов, когда на них навалились какие-то летающие твари, и змей Горыныч снова прикрыл их своим огнем, Степа потерял из вида Улафа, точнее перестал слышать его рев и молодецкое хеканье, ударов топора. Сам получил крылом одной из летучих тварей по затылку, на несколько минут выбыл из строя, потеряв сознание.

Очнулся на спине Горыныча. Первое, что увидел, открыв глаза, были чудовищные раны на боку змея. Глубина ожогов была такова, что кожа почти сгорела, и видны были кровящие мышцы и сухожилия. Змей тяжело дышал, пламя его было редким и коротким, а между вспышками становилось все больше времени. Огонь уже не был столь разрушителен, просто держал нападавших на расстоянии. У самых больших и громоздких дверей их встретили два гиганта ростом почти под потолок. У каждого в огромных раках были дубины, величиной с самого Степана. «Вот тут нам и крышка»,- сказал Степану внутренний голос. На внешний уже сил не оставалось. И тут Степана осенило: Боги! Они же обещали помочь! А что, если их позвать?

Он попробовал закричать, но из горла вырвался настолько нечленораздельный звук, что сам Степан не понял, о чем прошипел. Гиганты ударили враз, палицы поднялись и опустились. Змей, тряхнув уцелевшим крылом, отбросил Степана в угол пещеры. А сам принял удары палиц. Одна угодила по голове, скользом выбив Горынычу глаз, другая попала по хребту. Раздался противный хруст ломающегося позвоночника змея. Горыныч нелепо взмахнув крылом, затих.

Степан больно ударился спиной о светильник, и неосознанно перекинулся в волка.
Очередное превращение отозвалось болью в уставшем теле. Шерсть встала дыбом на загривке, волк присел, готовясь к прыжку. Краем глаза видел, как темная кровь течет из ноздрей убитого друга. Гиганты повернулись к нему и, подняв палицы, двинулись, мечтая покончить со Степаном одним молодецким ударом. Степа, видя, что пришел смертный час, оскалил зубы. Глаза, налитые кровью, смотрели на приближавшихся уродов-великанов.

В этот момент Горыныч поднял голову, уцелевший глаз глянул на волка, как бы прощаясь. И столько было надежды в этом взгляде, целое море, Степана охватила волна жалости и сострадания. «Вот и еще один друг гибнет, помогая мне». Перед мысленным взором встали лица погибших друзей, все смотрели прямо в душу. Горыныч сумел дотянуться зубами до ноги одного из гигантов и в последнем предсмертном движении сжал, что было сил челюсти, на ноге врага. Это опять спасло Степана.

Великаны отвлеклись, чтобы освободить ногу из пасти Горыныча. И тут Степа завыл. В свой вой он вкладывал все - и обиду на богов, обещавших прийти на помощь, и ненависть к врагам. Это был даже не вой - это был крик души.

На краткий миг все в зале озарила ослепительная вспышка, в воздухе как бы открылась дверь, и оттуда шагнули боги.

Их было трое. Огромный мужик с дубиной, завернутый в шкуру мамонта, Велес. Витязь, изумительно прекрасный, весь увитый молниями, Перун, бог - покровитель воинских дружин. И высокий, статный, желтовласый Сварог.

Гиганты тут же побросали свои палицы и распростерлись ниц перед грозной мощью Русских богов.

Степану хотелось, наоборот, кричать, ругаться, материть поздно пришедших спасителей. Но слова комком стояли в глотке, соленым горьким комком. Он обернулся и пошел к последним дверям. По пути вяло стукнулся о каменный пол пещеры и, скрипя зубами от боли, поднялся в человечьем обличии.

Этот зал был холоден и пуст, если не считать прозрачного саркофага, стоящего на огромном камне. В нем-то и спал Вещий Олег. «Да, дядя крупный, видать, из настоящих»,- подумал Степан. «Как же тебя будить?»

И подойдя к саркофагу, просто потряс Олега за плечо.

– Ну, хватит спать, соня, все царство проспишь,- устало прошептал он.

Веки Олега затрепетали, лицо дрогнуло, и он вздохнул.

Степан, которому вдруг стало все равно, что будет дальше, повернулся и медленно побрел к раскрытым дверям, понурив плечи и опустив голову. Он не чувствовал ни радости победы, ни счастья, он чувствовал только усталость. Смертельную усталость. Боги расступились перед ним, давая пройти. Их взгляды были устремлены туда, где восстал после векового сна Вещий Олег.

Среди тел защитников подземелья Степан искал тело Улафа, тело друга.

В зале, где он погиб, было сумрачно и тихо. Не слышно было стонов раненых, Степан направился к наиболее большой куче убитых, не менее двадцати защитников. Судя по ранам, здесь поработал топор его друга, некоторые попросту были разрублены пополам, у других не было рук, ног, голов. В общем, славно рубился Улаф. Слёзы мокрыми дорожками текли в бороду, глаза застилала мутная пелена. Степан таскал трупы врагов, смахивал разорванным рукавом рубахи пот, смешанный со слезами, горячими - слезами бессилия. Ничего нельзя изменить. Вернуть назад время. Позвал бы богов, они бы пришли еще перед боем. Теперь не вернешь Горыныча, Улафа. Остается только таскать и таскать треклятые трупы врагов.

Наконец увидел тело скандинава. Мертвые руки все еще сжимали выщербленный топор. Ран было столько, что, казалось, тело состоит из кусков плоти, непонятно как держащихся между собой. «Эх, мертвого рубили. Боялись гады, даже мертвого боялись». С трудом взвалив тело друга на плечи, Степан зашагал к выходу из пещеры. Солнце уже садилось за горизонт. Степа вяло подумал: «Значит, бились весь день».

Он положил тело на прибрежный песок, а сам, привалившись спиной к валуну, закрыл глаза. В ушах стояла звенящая тишина.

Волны тихо ласкали берег и шелестели в камнях. Степа открыл глаза и увидел приближающийся дракар. На корме небольшого корабля стоял высокий одноглазый воин. А на плече его сидел огромный черный как ночь ворон.

«Кажется, Один»,- подумал Степан. - Как хорошо, поможет похоронить Улафа. Потом и Змея вытащим. Бог спрыгнул с корабля и побрел по прибрежной воде.

Степа подумал: «От берега далеко, как тело понесем?» И снова закрыл глаза.

- На-ка, вот, глотни, парень. Один протянул ему баклажку. От глотка доброго эля еще ни один не помер.

Степан глотнул. Горло словно опалило огнем, и тепло спиртного, проникнув внутрь, приятно согрело.

- Ты не переживай, сейчас за ним придут. Один кивнул головой на лежащего у камней Улафа. Я заберу его с собой. Такие герои должны быть в Вольхале.

Степан сморщился и шепотом сказал:

- Жить они должны. Ребятишек растить, любить и радоваться. А не по вашим Вольхалам штаны протирать. Мать вашу…!

- Я понимаю тебя, воин, ты раздражен потерей боевых друзей,- пафосно вскинув голову, сказал Один.

- Вы как дети, Один. Так повзрослеть и не успеете. Вот поэтому Христос вас и победил.

Один раздраженно дернул плечами и, задрав подбородок, направился к пещере.

Степан закрыл глаза и провалился в глубокий сон. Он не видел, как валькирии - девы битв, из свиты Одина, отнесли тело Улафа на корабль, и тот, отчалив, растаял в предвечернем тумане. Он крепко-крепко спал.



Высоко над степью летит птица беркут. Видны ему с небесной высоты и озеро в камышах, и утка, что плавает, ковыряясь в прибрежной тине. И то, как на берегу озера покатом, раскинув широко руки, спит тяжелым сном простой Забайкальский парень. И невдомек птице беркуту, какие сны видит Степан.

Степа проснулся и долго не мог понять, где он находится. Вокруг был насквозь родной пейзаж, озеро, кусты тальника. Невдалеке лежит его мотоцикл. - «Надо же, чо только не приснится, спьяну-то». Он поднялся, от вчерашнего похмелья даже вкуса не осталось. «Видать, долго я спал, весь спирт из головы выветрился». Спустился к воде, встал на колени и долго с удовольствием плескал себе в лицо холодную воду. Затем, напившись, зашагал к лежащему невдалеке Восходу. За спиной, в воде булькнуло, словно большая рыба плеснула в предвечерней озерной воде. Степан запоздало оглянулся, но по озеру уже расходились круги. Он почесал бороду и удивился: « Надо же, как оброс-то, а ведь позавчера в бане брился».

04.08.2003\Лыков\Калга.