В детстве я очень любила играть в темноте. Полдня могла просидеть, спрятавшись в огромном плательном шкафу. Здесь от света не болели глаза, и лучше работало воображение.
В одну из таких посиделок с куклами в таинственном шкафу, меня вдруг словно домовой пихнул – захотелось заглянуть вглубь, на задворки, третьей полки сверху. Я привстала на цыпочки, но не смогла дотянуться до нее даже кончиками пальцев. Тогда на помощь пришла незаменимая узенькая скамеечка, для удобства залезания на любимый подоконник или просто сидения у окна, половину которой я сумела-таки затащить в шкаф.
Аккуратно сняв с заветной полки все лишнее, я нащупала в темноте у дальней стенки небольшой прямоугольный предмет. Почти не дыша, я спустилась с сокровищем со скамьи и, толкнув дверь локтем, вышла с ним на свет…
Средних размеров деревянная шкатулка, которую я держала в руках вся была оплетена хитрым резным узором. Когда я потрясла ее, то без труда убедилась, что внутри что-то звякало, значит, она была не пуста, но вот беда – моя сокровищница не имела ни каких-либо щелей, ни замков, только четыре монолитные ножки да выпуклую крышку. Долго я возилась с ней, сидя на полу, и обхватив ларец ногами, но ничего так и не добилась. Тогда-то я и решилась показать ее отцу, как кладоискатель кладоискателю. На мое предложение все-таки расковырять вредный ларец и посмотреть что же там внутри, папа отреагировал, по меньшей мере, странно: посмотрев на меня строго, он, ни сказав ни слова, взял из моих рук шкатулку и унес ее – куда я не знаю до сих пор. «Самым благоразумным поступков в твоей жизни, Надин, возможно, будет забыть о том, что ты видела сегодня», – сказал мне отец тогда. Я честно множество раз пыталась выполнить его наказ, но забыть не получилось…
~*~*~
Посреди ночи нас разбудил дикий вопль. В первые несколько секунд я даже не мог понять, что кричала Надин, таким истошным был крик, так неестественно он продолжал звучать в моей голове. Но как только осознание происходящего начало возвращаться ко мне, я резко отбросил одеяло и, не помня себя от волнения, бросился вверх по чердачной лестнице.
На улице шел дождь, как часто бывает в этот сезон. Гром то и дело сменялся молниями, давая предметам в темной комнате таинственный и жуткий голубовато-белый оттенок стихии. Я распахнул дверь как раз во время одной из таких вспышек и увидел извивающуюся на постели дочь. Простынь была смята, сброшенное покрывало валялось у кровати. Кричать Надин уже не могла и только судорожно хрипела, то и дело, выгибая спину. Как раз в тот момент, когда я на секунду замер в дверях, в спину мне самому «ударила» волна страха и материнского беспокойства – из-за моего плеча выглядывала Элиза.
Я подошел к Надин и тихонько дотронулся до ее лба. Лоб был горячим и влажным от пота. Моя девочка явно бредила, то тихо шепча что-то, то пытаясь кричать севшим до хрипа голосом, лишь заходясь от того сухим кашлем. Было видно, что она и хотела бы вынырнуть из кошмара, да не может. Когда же я попытался взять ее на руки, Надин оттолкнула мои руки, и я расслышал бессвязное: «Нет… Не может быть! Они…» – на том языке, который, как думал, давно уж позабыл.
- Что с ней теперь будет? – сдавленным голосом спросила Элиза, когда мне все же удалось уложить дочь головою на свои колени. – Ведь ей всего тринадцать…
- А я знаю? – отозвался я шепотом. Впервые я чувствовал себя таким растерянным и беспомощным. – Одно я знаю точно – мы не можем позволить ей и дальше так мучиться.
- Только не говори мне, что ты… – лицо Элизы исказила боль и отчаяние.
- Будущее неизбежно, Лиз. Она такая же моя дочь, как и твоя. Не думай, что мне от этого больно меньше. Разве тебе будет легче, если она продолжит страдать рядом с нами?
Вместо ответа Элиза подошла ближе:
- Давай я посижу с ней, а ты сходи… за ней… Я знаю, тебе надо.
От моих «убаюкиваний» Надин стало легче, и она успокоилась, но я все еще не был уверен, что смогу, не нарушив этого хрупкого покоя, передать ее в руки матери, чтоб отлучиться, пусть мое отсутствие продлиться всего пять минут. Ее все еще пробивало мелкой дрожью по всему телу. Я нерешительно смотрел на жену, она, молча, ждала моего решения.
Все это время, с самого рождения Надин, я охранял свою дочь. Вот и теперь я сидел рядом, делая вид, что перебираю прядки ее волос, на самом же деле, как губка впитывал мрак, словно снимал пленочку грязи слой за слоем, подпитывая внутренний свет души. Я снова превратил каждую свою клеточку в одну огромную очищающую воронку, позволяя ее боли перетекать в меня, но никто не должен был этого знать. «Пусть лучше я, чем она…» – Понимая это, я боялся только одного, что эта моя жертвенность передалась ей с генами, с кровью целителей-переселенцев. «С таким самопожертвованием однажды ты сгоришь, Арман!» – вспомнились мне слова наставницы.
Наконец, я оставил мать с дочерью наедине, и отправился в тайник за Айринэл.
Вернувшись, я нашел Элизу, сидящей с закрытыми глазами и самозабвенно напевающей дочери колыбельную:
1.Ты удивляешься, мой котенок,
Что этой ночью капает дождь.
Знаешь ли ты, что он с пеленок
Был на тебя и меня похож?
Припев: Струны натянуты арфы странной
Из многоликого серебра
В дальней стране, что зовется Тайной,
Где спит мир магии и добра.
Звуки серебряной арфы тают
Тихо пророчат былины снов
В каждой росинке небес витают
Отблески зеркала всех миров.
2.Ты улыбаешься, мой котенок,
Знает лишь ветер и облака
То, что сокрыто от глаз с пеленок
С первою капелькой молока.
Вот так бы стоял полжизни в дверях и любовался этой картиной… Нет же! Я чувствовал себя зверем, готовым отобрать у матери самое святое – ее дитя.
- После той вспышки силы, которую она устроила сегодня, – начал я как можно мягче, но Элиза все же вздрогнула, резко оборвав песню. Видимо, мое выражение лица тоже было не самое добродушное, так как глаза ее испуганно расширились от страха, – для Надин будет гораздо лучше, если мы «перепрячем» ее. Там ее мир.
«Динь, доченька, надеюсь, однажды, когда ты узнаешь, почему я это сделал, ты поймешь и простишь меня».
~*~*~
- Здесь пахло сыростью тумана, занавесом укрывающего холмы, там, куда дотягивался взгляд. В самом верху, так же, как и над травою, его пелена казалась призрачной дымкой, сливающейся с небом и путающейся, цепляющейся за траву. Здесь пахло гарью паленой плоти, болью, выворачивающей наружу все внутренности и ломающей кости – повсюду здесь царила Смерть… – Надин вдохнула глубже и будто подавилась собственным воздухом, склонившись к столу. – Я медленно шла по полю между тел, чувствуя, как силы с каждым шагом становится все меньше. Боль ушедших, но все еще остающихся в этом мире пронизывала, высасывая последнее. Через несколько шагов меня будто «подломили», и я упала на колени в траву, кое-где уже превратившуюся в колкую солому. Только теперь я заметила легкий матово-сизый «дымок» поднимающийся от тел в распоротых латах, кольчугах и камзолах. Медленно он будто «ткал» идеально точеные, как эльфийские статуи, но невесомые «тела», павших в этом бою. Они вновь строились в шеренги и колонны… Они шли прямо на меня… – Ее голос затихал, и ей приходилось вновь, судорожно содрогаясь от воспоминаний, вдыхать очередную порцию для продолжения рассказа. Я же лишь молчал и внимательно слушал. – Когда они подошли совсем близко, поднялся такой ветер, что закладывало уши. Они проходили сквозь меня, одаривая, казалось бы, пустыми, но такими душераздирающими взглядами, полными тоски, отчаяния и одиночества, словно это я была виновата в их гибели.
Еще долго после того, как воинские колонны «прошли», я не решалась поднять головы, так и сидела в траве, съежившись, согнувшись, почти до самой земли. Когда же холод, поселенный Вечными понемногу стал изгоняться пустотой, и я посмотрела перед собой, то увидела, что на самом краю обрыва, спиной ко мне, стоит человек в длинном черном плаще и капюшоне. Хотела окликнуть, но в горле пересохло, а подойти все еще не было сил, ватные ноги никак не хотели слушаться.
«Скорее всего, ольерх…» – предположил я мысленно, когда понял, что она больше ничего не расскажет, но решил пока что с Надин своими догадками не делиться. У девочки и так за последнее время немало забот прибавилось, да и мыслей, которых юные леди ее возраста в голове не держат. Что поделать, Динь родилась моей дочерью…
Я обнял дочь, пропитывая теплом ее озябшую, измученную фигурку. Она прижалась, очевидно, стремясь втиснуться в меня каждой клеточкой. «Ничего, малышка, скоро тебе станет легче…»
- Пап, расскажи о маме… – попросила Надин. – Ты никогда не рассказывал, как вы познакомились. А она молчит, сколько бы я ее не спрашивала. – «Какая же ты все-таки еще маленькая…» – с улыбкой подумал я, видя, как она пытается поудобнее устроиться на моих коленях.
- Твоя мама, Надин, до сих пор не верит в то, что видела тогда. Но все же, она дала мне слово молчать. – Я невольно улыбнулся, вспоминая то время, когда просил жену ничего никому не рассказывать о том мире, а Элиза в ответ только фыркала, мол: «Как же я могу рассказать о том, чего нет ни на одной карте?... Меня же за ненормальную тут же примут!» - На самом деле ее случайно «выбросило» в тот мир реакцией от очередного опыта. И я нашел ее точно так же случайно, после очередного боя, подобного тому, что видела ты во сне. Ошалевшая от вида неизведанного до сих пор мира девушка не могла остаться незамеченной. Честно сказать, боялся я, что она может сойти с ума после такого, поэтому как можно скорее решил вернуть ее в привычную реальность, да так и остался. (Я намеренно упустил подробности погони, угрозы и прочее, чем мне пришлось поплатиться за любовь к обычной женщине, но Динь и сама обо всем догадалась, вновь открыв Айринэл и перебирая остриженные вместе с бусинами силы пряди черных волос. Нам с дочерью часто не требуется слов, чтобы понять друг друга).
~*~*~
То, чему я учил Надин последнее время, было даже не совсем медитацией. Хотелось, чтобы она, наконец, почувствовала покой и уверенность в себе. Это помогло бы ей в последующем накоплении и концентрации силы. Меня настораживало лишь одно: стоило моей дочери на мгновение расслабиться, отпуская сознание, погружаясь в себя, как она тут же вздрагивала, испуганно широко открывая глаза, и начинала затравленно тихо лепетать о человеке в плаще, который ее преследует.
И все же, Динь день изо дня продолжала добросовестно делиться со мной своими снами, видениями и ощущениями. Она рассказывала все подряд, ведь еще не умела отличать действительно важное от ненужного, и только я мог ей в этом помочь. (И только я знал, что дальше будет хуже…) По началу, большинство таких историй я просто внимательно выслушивал и тут же отметал, как ненужные сведения, радуясь в душе отсутствию фактов проявления. (Значит, моя девочка сможет побыть хоть какое-то время в родной семье). Но все стало изменяться…
Участились мигрени, бредовые кошмары (как называла это Элиза). Неисправимый практик до мозга костей она никак не могла позволить себе принять то, что я знал наверняка – это иной мир так недвусмысленно нагло прорываясь в сознание дочери, напоминая о своем существовании, призывает Надин. Побитые, измученные звери и птицы, порой даже группами (и в таких стаях-братствах существует взаимоподдержка) теперь не боялись выходить из джунглей прямо к нашему дому. Они требовали помощи, и Надин давала ее, как умела: залечивала, заговаривала, утешала… А белая пантера вообще спала у порога, как верный вассал, каждое утро обходила дозором вокруг дома и заглядывала в окна – не проснулась ли целительница.
И все же, самое страшное, как я и предполагал, ждало нас впереди… Наступил момент кризиса.
- Они мучаются… Зовут меня. И проклинают за то, что я не иду! – Кричала она, бегая по комнате среди ночи и все сильнее стискивая виски. – Днем и ночью! Они вечно со мной! – Это было правдой – чем ярче проявлялась загранка, тем меньше Надин ела, спала и разговаривала. Больше молчала и думала.
Сначала я находился в странном оцепенении и довольно долго просто наблюдал это со стороны, сидя на своей кровати (мы с Элизой уже давно решили, что будет лучше, если я буду находиться ближе к дочери, даже ночью, особенно ночью). Умом понимая, что обязан ей помочь, я перебаливал, очередной раз перебарывал в себе нечто отцовское, не желающее отпустить от себя родного ребенка. Потом будто во сне автоматически взял ее за руку чуть ниже плеча и повел за собой вниз – в подвал.
Конечно же, Надин не могла не заметить, что вместе с ней изменяюсь и я – из внимательного и чуткого отца я мало-помалу превращался в строгого, требовательного наставника. Ей новое представление обо мне давалось не легче меня, но даже сквозь безмерное удивление, поражавшее ее при каждом моем пассе, я чувствовал уважение и любовь к себе своей девочки. Надин явно гордилась отцом, которого, как оказалось, во многом и не знала.
Я точно знал, что Динь ни разу не была в подвале. Как только мы спустились, она заговорила медленно и отрывисто. Создавалось впечатление, что она вслух выдает подсознательную цепочку мыслей:
- Бетонные стены. Звенит в ушах, давит. – «Атмосферное давление», – догадался я. – Сыро от земли. Дует. Прохладно, но хорошо. Так лучше, легче. – Надин уселась на пол, видимо потому, что там было холоднее, а значит, комфортнее в ее нынешнем состоянии.
Я встал в нескольких шагах от нее и, медленно разводя руки, усилием воли разводил два стеллажа с книгами на расстояние чуть больше ширины каждого из этих братьев-близнецов. На этот раз дочь не удивилась и не ахнула, когда образовавшийся в проеме между ними портал загорелся белым светом, то и дело, выдавая радужные лучи. Словно бы в тот момент она тоже находилась в неком отчужденном, трансовом состоянии.
Надин медленно поднялась, накинула на плечи плащ и обернулась у самого портала.
- Прощаться с мамой не надо, ей будет только хуже, – ответил я на ее немой вопрос и протянул ей Айринэл. – Иди. Там тебе будет лучше.
- Папа… – вдруг сказала она совсем по-детски, умоляюще.
- Помни, я люблю тебя, малышка, – сказал я и легонько подтолкнул ее, не в силах больше растягивать прощание.