Подойдя утром к зеркалу, Пётр по привычке поздоровался с отражением. Зачем он это делал было непонятно. Может, хотелось, чтобы хотя бы один человек здоровался с ним искренне.
- Опять не спал? – с тревогой спросил он.
- Откуда ты знаешь? – равнодушно сам же себе и ответил.
- Откуда-откуда, вон круги под глазами!
- А-а-а!
- Не пишется?
- Я не знаю. Пишется, не пишется – всё едино…
В последние годы исчез блеск в глазах. Раньше он верил в свою судьбу, верил в свою исключительность, но теперь он всё больше и больше убеждался, что он и есть самый главный неудачник, лузер, которому никогда не повезёт в жизни. Никогда!
Еще некоторое время назад эти мысли вызывали бурный прилив адреналина в кровь, он не мог успокоиться, долгими часами мерил огромными шагами комнатушку, пока наконец усталость не сковывало его, наступало равнодушное успокоение, и он засыпал тяжёлым сном. Он не видел снов, а просто проваливался в тёмную яму.
Сейчас Пётр смирился с этой мыслью. Она успокаивала и многое объясняла. С помощью неё он мог объяснить всё: и свою несложившуюся жизнь, и ненапечатанный романы, и незаконченный работы, и презрительные взгляды прохожих, когда он отваживался выйти на улицу.
Его некогда горячее сердце остыло, тело налилось холодной свинцовой тяжестью, он еще по привычке мог подхватить и развить какую-либо тему, но она уж не отзывалась в его теле сладостной истомой творческой лихорадки, он записывал текст, бросал его в стол и интерес тут же пропадал.
Его друзья и знакомые продолжали штурмовать журналы и издательства, рассылая работы и синопсисы. Он остыл. Даже если бы вдруг неожиданно пришёл положительный ответ, то он бы, несомненно, отказался: зачем? К чему? Ведь всё прошло. Творчества в душе больше нет, есть лишь пустые, мертвые листочки с текстами.
Иногда на него накатывали воспоминания. Он отрывал стол и перебирал работы. Он пытался вспомнить, какие чувства его наполняли, когда он их писал.
Словно омертвелый, сухой пень Пётр смотрел на зеленый цветущий сад своего творчества, но он уже так не думал. Всё было другое. Всё.
Он представлял, как его строки будет читать какая-нибудь наивная очкастая студентка, она ничего не поймёт, лишь смех вызовет его желание разобраться с самим собой, с тем, что с ним происходит.
Ничего не осталось от него, не осталось даже того, чем он больше всего гордился, что больше всего на свете любил и превозносил.
Всё было напрасно: боль, преодоление, радость творчества – всё, абсолютно всё.
Пустые строки, пустые страницы, пустая жизнь.