ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ МАЙОРА.
ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ.
Однажды, ближе к вечеру, мне позвонил мой старый школьный друг Серёжка Одинцов и пригласил отметить покупку его загородного дома, находившегося километрах в тридцати, от Нововолынска. К тому моменту он был уже достаточно состоятельным человеком и мог позволить себе не только рядовое приобретение недвижимости, но и многое другое, для нас, простых смертных, недоступное
Последний раз мы с ним виделись года три тому назад и поэтому, особо не раздумывая, я с радостью принял его предложение.
Когда на следующий день такси подкатило меня по указанному адресу, навстречу из ворот вышел новоявленный хозяин в окружении домочадцев и двух породистых собак, грозно заворчавших при виде незнакомого человека. Крепко обнявшись и отпустив по поводу друг друга несколько шуток, мы прошли в обширную гостиную, где уже стоял, сверкая «фамильным серебром», накрытый по торжественному случаю стол.
Серёжка всегда умел встречать гостей, а когда дело доходило до дружеских вечеринок, то его фантазии просто не было предела. Великолепной сервировке стола мог бы позавидовать любой московский ресторан, ну а количество выставленных напитков навевало действительно праздничное настроение.
Поскольку его жена и дети считали меня чуть ли не близким родственником, то встреча прошла тепло и по-семейному уютно. Но самое интересное состоялось уже потом, после застолья, в преддверии сумерек и при зажженных люминесцентных свечах в библиотеке. Мой друг, зная о том, что я работаю журналистом в одном известном и популярном издании, рассказал, как во время ремонта этого старого дома он нашёл в подвале, в груде старой макулатуры, потрёпанную общую тетрадь с записями каких-то событий периода войны 1941-45-го годов. Он решил, что, возможно, эти записи представляют для меня профессиональный интерес и предложил ознакомиться с содержанием той тетради на предмет если не сенсации, то, во всяком случае, ради простого человеческого интереса.
Сначала я без особого внимания бегло просмотрел содержимое, но потом увлёкся, начал читать с начала и до конца, потом перечитал ещё раз, и в конце концов решил, что такой материал будет любопытен не только для меня одного. Поэтому по возвращении домой, я зашёл на нужный сайт в интернете и проверил события и факты, относящиеся к тому периоду времени, на их подлинность. К моему удивлению все исторические лица, номера воинских частей, названия городов и населённых пунктов в точности соответствовали указанным в тексте. Не было подтверждения только самого главного: факта использования… но об этом лучше судить читателям.
Здесь приводится подлинное содержание той рукописи с точным сохранением авторского стиля и орфографии, которые я не счёл нужным редактировать или вносить какие либо изменения.
* * *
«Было это почти в самом начале войны, приблизительно в конце июля 41-го года, когда серая вражеская лавина катилась всей своей мощью вперёд, врезаясь в красноармейские части, словно раскалённый нож в сливочное масло. Внезапное, хорошо спланированное и подготовленное нападение фашистской Германии застало наши войска почему-то не на рубежах обороны, а как раз в местах их постоянного расквартирования и дислокации. К тому времени, о котором пойдёт речь, ударная немецкая группировка армий «Центр» на направлениях главных ударов продвинулась вглубь страны на 500 - 600 километров и, пользуясь своим основным преимуществом – ужасающим количеством танков и самоходок, - продолжала развивать первоначальный успех. Намереваясь двусторонним охватом окружить действующие перед ней войска Советской Армии, она, по всей видимости, надеялась открыть себе широкую и прямую дорогу на Бобруйск, Волоколамск и далее на Москву.
На том участке, где разрозненные подразделения отходили с жестокими боями, сплошного фронта уже как такового просто не существовало. Отдельные полки нашей 87-й стрелковой дивизии, потеряв всякую связь со штабом и соседями на флангах, отбивались от наседающего противника практически в полной изоляции, на пределе всех мыслимых и немыслимых физических сил. В солдатских кругах ходили слухи о том, что несколько крупных воинских частей попали в окружение западнее Минска и, потеряв почти всю материальную часть, артиллерию, бронемашины и продовольствие, перестали существовать как полноценные боевые единицы.
Положение усугублялось ещё и тем, что соотношение сил и средств как в воздухе, так и на земле было явно на стороне фашистов, а на отдельных участках превышало наши возможности в десятки раз.
Одним словом, ситуация была такая, что в присутствии женщин и назвать-то её не представлялось никакой возможности. Да что там наше положение! Даже главнокомандующий всей этой тевтонской армадой - генерал-фельдмаршал фон Бок - и в кошмарном сне не мог представить себе, что всего через каких-то пять месяцев он будет снят с занимаемой должности по личному распоряжению Гитлера якобы за грубые стратегические просчёты и преступную недооценку русского солдата. Ничего себе формулировочка, а? Да на каждое наше отделение приходилось как минимум по три их танка и штук пять-шесть самолётов при почти полном отсутствии советской авиации в небе, и надо ж тебе – просчитался! Не свёл, так сказать, дебет с кредитом.
Короче говоря, то ли мужество красноармейцев повлияло на судьбу бравого вояки, то ли кто-то спихнул на него собственную нерасторопность, но в короткий срок в генеральном штабе Вермахта сделали одного из крупнейших немецких стратегов большим козлом отпущения.
Только это уже случилось потом, а тогда «коричневая чума» победоносно продвигалась на восток, между делом расстреливая захваченных пленных и методично уничтожая мирное население. Правда кое-где всё-таки возникали небольшие островки обороны, переходящие порой в яростные контрнаступления, но все они носили разовый, единичный характер и никак не могли повлиять на общее положение дел. Опьянённые первыми победами немцы настолько обнаглели, что, передвигаясь по ночным дорогам, не находили нужным даже выключать фары грузовиков и танков, видимо, полагая, что воевать уже в принципе не с кем.
Вот в такой дикой обстановке всеобщей неразберихи и неопределённости, каким-то чудом едва не переходящей в панику, и произошло то самое удивительное событие, о котором и будет рассказано ниже.
Ещё в ходе Гражданской войны, многие военные специалисты пришли к выводу о том, что при хорошей обороне потери личного состава становятся в три-четыре раза меньше, чем при самом подготовленном наступлении. Да, собственно, и первый месяц немецкого победоносного шествия как бы на практике подтверждал эту старую, написанную солдатской кровью формулу. И хотя нас постоянно сбивали с необорудованных, неприспособленных к боям позиций, заставляя отходить всё дальше и дальше, доставался такой успех противнику, ценой больших потерь в живой силе и технике.
По всей видимости, в тот день наше командование вспомнило об этой старой и не раз проверенной истине и решило в очередной раз, надёжно зацепиться на одном из направлений. Пока остатки двух полков прикрытия с трудом сдерживали передовые немецкие части нашему батальону было приказано в течение суток организовать прочную оборону в районе деревеньки Малые дубки, стоящей как раз на обрывистом берегу небольшой реки Свеять.
Надо вам сказать, что местность там была такая, словно сам Господь Бог задумал на ней создать удобный и труднопреодолимый оборонительный рубеж. Левый край деревни, как я уже сказал, упирался в речной обрыв высотой метров в двадцать, а правая сторона почти вплотную примыкала к густому сосновому бору, от которого на сотни километров начинался сплошной лесной массив. Единственной возможностью для противника вырваться на оперативный простор была дорога через эту самую деревню, поскольку форсировать речку с ходу, да и вообще как-то её основательно в ходе боёв преодолеть не представлялось никакой возможности.
С Волгой или Камой она, конечно, и рядом не стояла, но с глубиной в десять-пятнадцать метров и отсутствием близко расположенных бродов при ширине метров в сто получалось достаточно труднопреодолимое препятствие. Ну, а лезть танками через лес было просто откровенной глупостью, да и не стали бы немцы в тот период изобретать себе дополнительные проблемы, когда и так можно было всё разбомбить, расстрелять, раздавить гусеницами. Вот на том самом берегу и было приказано занять оборону нашей 2-й роте с пометкой: «Ни шагу назад!».
Правда, наше подразделение и ротой-то назвать было трудно, поскольку насчитывала она к тому времени всего сорок семь «активных штыков», да плюс две санитарки, прибившиеся к нам из разных разгромленных частей. Я и сам со своими пятью разведчиками тоже относился к числу многих приставших окруженцев, ввиду того, что наш 56-й полк оказался полностью разбитым ещё в середине июня.
Командовал нами майор Лифков Виктор Михайлович – человек в военном отношении очень грамотный и знавший цену солдатской жизни на войне, за что и получил полное уважение у подчинённых. Люди здесь были разные - и танкисты, и артиллеристы, и связисты, и даже один лётчик со сбитого ДБ-3, тоже имевший чин майора, - но все они безоговорочно признавали авторитет Лифкова и выполняли все его распоряжения не за страх, а на совесть.
Как он у нас появился, не знал никто, да, собственно, никого это особо не волновало, потому, что каждую минуту рядом погибали товарищи, а вместо них становились в строй те, кто отстал от своих взводов, рот или батальонов, выходя из окружения в надежде найти своих. В такой обстановке всеобщего хаоса немудрено было вместо своей части командовать вообще совершенно другим подразделением или просто небольшой группой бойцов.
Могучий, за два метра ростом, был он наделён недюжинной физической силой и мог запросто в одиночку, протащить полкилометра 45- миллиметровую пушку, если в этом возникала необходимость. Солдаты, не раз ходившие с ним в рукопашную схватку, поражались мастерством его бойцовской выучки, когда командир демонстрировал невиданные до того времени приёмы рукопашного боя. Любой предмет, будь то винтовка-трёхлинейка или простая палка, подобранная с земли, превращались в его руках в такое грозное оружие, что у фашистов не оставалось ни единого шанса уцелеть в таком бою. Порой совершенно голые руки майора действовали не хуже любого ножа или кастета. Даже если численный перевес составлял пять к одному, Лифков с лёгкостью, свойственной только большому мастеру, расправлялся, с превосходящим по численности, противником.
К тому же он свободно владел немецким языком, что порой очень помогало в работе с редкими пленными. А ещё наш командир был классным пулемётчиком, да таким, что, наверно, и во всей армии не найти второго такого. Зенитный ли, танковый ли, ручной или на станке – все пулемёты, даже трофейные МГ-49, в его руках работали, на редкость чётко и, что самое важное, исключительно точно. Уж на что наш ротный был специалистом в стрелковом деле, но и он признавал солдатскую молву, наделявшую Лифкова способностью на любой цели «расписаться» одной очередью.
Особую гордость майора составляла счетверённая пулемётная установка типа «Максим», которая и на немецкую пехоту ужас наводила, и была нашим единственным средством ПВО. Несмотря на все тяготы и перипетии того жестокого отступления, таскал он её за собой неустанно, не доверяя никому, и тем самым не раз спасал жизнь своим людям, казалось, в совсем безвыходной ситуации.
Так вот, ближе к вечеру, когда уже были вырыты окопы в полный профиль и оборудован КП батальона, вызвал он меня к себе и - нет, не приказал, а скорее попросил - взять с собой трёх моих бойцов и совершить вылазку в немецкий тыл для взятия «языка». Уж очень странным показалось ему ненормальное затишье перед нашим передним краем с полным отсутствием атак вражеской пехоты, артобстрелов, лязга танковых гусениц вперемешку с налётами пикирующих бомбардировщиков.
В виду всего этого, было необходимо добыть информацию о ближайших планах немецкого командования. Не стану вдаваться в подробности той ночной операции, поскольку, как оказалось впоследствии, не она явилась самым главным событием следующего дня. К трём часам утра мы притащили в командирский блиндаж подполковника СС, захваченного в расположении немецкого танкового полка и совершенно обалдевшего от неожиданной и, как он сам выразился, «языческой, дикой наглости русских Иванов».
Правда, при виде богатырской внешности нашего майора вся хвалёная арийская спесь тут же с него слетела и завоеватель нескольких стран Европы очень даже охотно стал давать показания. По ходу допроса удалось выяснить интересные сведения: оказалось, что генерал Гот в срочном порядке перебросил на наш участок специальную авиагруппу, так называемых «Птенцов Геринга», созданную исключительно из самых опытных пилотов бомбардировочной авиации Люфтваффе. По словам пленного подполковника, это соединение, используя последние разработки в области оптики и радиотехники, могло наносить воздушные удары не только по всему переднему краю, но и даже весьма эффективно по мелким отдельным огневым позициям. Ну, этакий прототип современного сверхвысокоточного оружия.
Задача, которая была поставлена перед этой группой, заключалась в том, чтобы рано утром совершить два, максимум три налёта на нашу оборону и, стерев её с лица земли, открыть прямой выход Первой танковой армии на направлении Луцк, Ровно, Житомир. В случае успеха данной акции немцы сразу бы убивали двух зайцев: вырывались на оперативный простор боевых действий, а свои потери зачисляли в нулевой вариант. Вот только они не предусмотрели одного: с какой иронией отнесётся к ним военная судьба.
Когда пленного увели, майор Лифков на какое-то мгновение задумался, а потом отдал такой приказ, от которого все присутствующие, мягко выражаясь, пришли в полное недоумение. Ну, сами рассудите: что должен думать подчинённый о командире, если тот приказывает выделить сорок бойцов и в самое короткое время собрать в деревне все имеющиеся там самовары? Даже я, беззаветно веривший в авторитет Лифкова, и то подумал, что у того что-то не в порядке с головой. Тут, как говорится, война идёт, и смерть с нами ходит чуть ли не в обнимку, решать надо, каким образом следует поступить в создавшейся обстановке, а он собирается «чаи гонять», да ещё с таким широким размахом. Правда, все эти соображения и им подобные, вслух не произносились, потому, что в армии вообще, а при военном положении в частности, приказы сначала выполняются, а уже потом, если представится возможность, – обсуждаются. Так что пошли мы по деревенским домам договариваться с местными жителями по поводу этого странного распоряжения.
Правда, был ещё один приказ для первого взвода, который должен был снять неповреждённое, уцелевшее оборудование с брошенной немецкой автомобильной радиостанции и собрать оставшиеся аккумуляторы от трёх подбитых вражеских танков Т-1V. И хотя солдаты ворчали, не понимая происходящего, но часа через полтора всё, что было приказано, они выполнили и собрали на КП батальона - 69 самоваров различной формы и ёмкости, четыре аккумуляторных батареи, ну, и все приёмники и передатчики от авторадиостанции. Наш командир деловито осмотрел всю эту «свалку» и одобрительно хмыкнув, приказал всем бойцам и офицерам разойтись по своим позициям и ждать дальнейших указаний.
Кстати, пленный немец в разговоре упомянул, что «Птенцы Геринга» воюют исключительно на пикирующих бомбардировщиках Ю-87 (Юнкерс), ввиду их редкой подвижности и универсальности. Что и говорить: нам был хорошо знаком этот тип летающего стервятника, безнаказанно осыпавшего бомбами наши не защищённые с воздуха войска. Оснащённый не убирающимися в полёте шасси, он напоминал с земли какой-то карикатурный персонаж, и с первых дней войны получил у солдат кличку «Лаптёжник». Правда, когда целые ульи этих шутников пикировали с включёнными сиренами на отступающие колонны и позиции, то от ужаса всем было явно не до смеха.
И это относилось к обычным строевым экипажам, а ведь в тот день мы должны были удостоиться чести от какого-то специального и очень засекреченного авиасоединения! От такого известия не у одного из нас тогда пробежали по спине мурашки. Один только майор Лифков, весело насвистывая, что-то лихорадочно монтировал, клепал, соединял десятки проводов и время от времени, удовлетворительно потирая руки, отпускал нецензурные словечки в адрес фашистов.
Немцы, известные своей болезненной педантичностью, доходившей иногда почти до полного абсурда, не изменили своим принципам и в очередной раз. Ровно в 7.00 утра, как по расписанию, с юго-западного направления послышался нарастающий гул, и вскоре в небе стали отчётливо проявляться характерные силуэты вражеских пикировщиков. Видимо, пытаясь заранее морально раздавить нас, они шли без прикрытия истребителей, тремя эшелонами по восемь машин в каждом.
Честно говоря, я хоть и повидал к тому времени, много каких фронтовых страхов и как-то успел привыкнуть к большинству из них, но при виде надвигающейся угрозы с воздуха неожиданно почувствовал, что жить нам всем осталось минуты полторы, максимум две. Справиться с такой силой или избежать столкновения с ней не представлялось ни малейшей возможности. Поэтому когда самолётный рёв перешёл из ровного гудения в завывающий вой, означавший выход «Юнкерсов» в атаку, я как можно сильнее вжался в свой отрытый окопчик и на всякий случай мысленно попрощался со своими родными и близкими. Не прошло и нескольких секунд, как послышался знакомый до боли ужасающий вой самолётных сирен, предвещавший конец всей нашей обороне и всем, кто её создавал.
И вдруг воздух прорезал резкий и оглушительный звук. Словно кто-то дёрнул за первую струну гигантской гитары и вибрирующие колебания начали расходиться во все стороны, срывая листву с ближайших деревьев. Высота звучания стала постепенно увеличиваться, точно чудовищный комар завис над всеми нами, а потом, по всей видимости, и вовсе перешла в ультразвук. Что-то явно происходило в воздухе, но что именно - понять было невозможно.
Только минуты через полторы, может, чуть больше я с удивлением стал осознавать странность происходящего: в небе, из какого-то одного места, стояло жуткое завывание вражеских бомбардировщиков, но бомбы почему-то не свистели и даже не падали. Было в этом что-то ненормальное и пугающе-таинственное, а на войне положение неизвестности всегда хуже любой неприятности. Поэтому, как ни страшно было поднимать голову от земли, но всё же любопытство оказалось сильнее, и некоторые бойцы осторожно стали выглядывать из своих укрытий.
К тому времени нас уже вряд ли можно было чем-то удивить, но то, что открылось солдатам нашей роты - да и не только нашей, - иначе как потрясением назвать было нельзя. Шестнадцать «Юнкерсов» неподвижно висели метрах в четырёхстах над землёй, строго вертикально, словно подвешенные за невидимые ниточки марионетки. Пилоты выжимали из моторов всю имеющуюся в них мощность, но положение от этого нисколько не менялось.
Картина выглядела настолько неправдоподобной, что мне пришлось крепко себя ущипнуть для полной уверенности в реальности происходящего. Остальные бомбардировщики беспомощно кружили несколько в стороне, явно не понимая происходящего, и даже не пытались подвергнуть атаке наши позиции. Видимо, фашистские асы осознавали, что против них применили какое-то новое, неизвестное и уникальное оружие, и по этой причине, из осторожности, не пересекали невидимый радиус его действия. Зрелище напоминало то ли сказочную, то ли внеземную фантастическую картину из неизвестного романа. А ещё через минуту звук ревущих моторов совсем пропал, хотя винты продолжали, бешено вращаться, отбрасывая вниз солнечные блики.
И тут «заговорила» пулемётная установка майора Лифкова. Четыре огненные нити протянулись от земли к самолётам, вспарывая их серебристые фюзеляжи, словно консервные банки, отсекая целые куски от крыльев и хвостовых оперений. Некогда грозные и беспощадные «Птенцы Геринга» выглядели теперь просто птенцами, которые не могли даже убежать от возникшей опасности. Может быть, впервые за три последних года немцы на себе почувствовали смертельное дыхание войны. Первые пять машин загорелись почти сразу, а у шестой точная очередь попала в бомболюк, отчего сдетонировали находившиеся в нём авиабомбы. Взрыв получился такой силы, что оставшиеся десять бомбардировщиков, пронзённые разлетевшимися осколками, вспыхнули, как спичечные коробки, и начали взрываться на собственном боезапасе. Картина казалась вдвойне феерической, поскольку горящие обломки не падали на землю, а почему-то оставались висеть на той же самой высоте, представляя из себя целый каскад дымящихся костров.
За несколько секунд до последнего взрыва экипаж крайнего «Юнкерса» успел выброситься на парашютах, но бойцы третьей роты «пощёлкали» его из винтовок ещё в воздухе. Можно было только представить себе состояние уцелевших лётчиков, видевших происходящее из своих кабин и ничего не понимавших в сложившейся ситуации.
А затем уши снова рванул звук гигантской струны и всё, что осталось от горящих немецких самолётов, рухнуло на землю. Те, что уцелели, начали в спешке, беспорядочно сбрасывать бомбы на реку и чуть ли не на бреющем полёте уходить в сторону своих аэродромов.
Внезапно наступила такая тишина, какая бывает только на войне в редкие минуты затишья. Каким-то чудом мы не только остались живы, но и оказались свидетелями совершенно невероятного события, которое повергло всех в неописуемое изумление. А что уж было говорить о противнике, который тоже со своих позиций наблюдал происходящее в небе и, по всей видимости, не меньше нашего находился в состоянии шока.
Только наш командир, выйдя из блиндажа и став на бруствере во весь свой рост, что-то яростно прокричал и погрозил кулаком в сторону улетевших самолётов. Это был выигранный бой, выигранный не только вчистую, вопреки всем немецким планам, но и на редкость быстро, красиво, неожиданно и без каких либо потерь с нашей стороны. Не знаю кому как, а мне вдруг отчётливо стало ясно, что ко всему, что произошло несколько минут назад, майор Лифков имеет не самое последнее отношение, если не сказать больше. Я даже хотел сбегать на КП батальона и выразить ему свой восторг и благодарность, но тут фашисты опомнились и обрушили на наши позиции всю мощь имеющейся у них артиллерии. Всё завертелось, смешалось в невообразимом огненном круговороте рвущихся снарядов и падающих мин…
В тот день мы отбили пять вражеских атак. Две танковых, две речных и одну воздушную. Последняя атака получилась настолько сокрушительной для немецкой авиации, что потом в течение двух недель нам не доводилось видеть в небе ни одного вражеского самолёта.
Пятьдесят два бомбардировщика и двадцать четыре истребителя превратились в обломки на берегу той памятной речки. Восемнадцать танков и два полка гитлеровской пехоты так и не смогли за светлое время дня прорвать оборону нашего батальона и были вынуждены откатиться на прежние позиции. Досталось конечно, и нам. Из двухсот двадцати бойцов, оборонявших деревеньку Малые Дубки, в живых осталось только сорок, и половину из них составляли раненые и контуженые.
Не было среди вышедших из того боя и майора Лифкова. Как это часто бывает на войне, в дело вмешался дурацкий нелепый случай: уже когда всё закончилось, какой-то немецкий артиллерист сдуру пальнул из 152-миллиметровой гаубицы просто так, наугад, и снаряд прямым попаданием разнёс КП батальона. В одно, последние мгновение боя погибли все, кто там находился, а мы, всё ещё не веря своим глазам, бежали к дымящейся воронке в надежде хоть кого-то застать живым.
Только картина, открывшаяся нашим глазам, была уж очень удручающая. Повсюду валялись искореженные взрывом деревенские самовары с обрывками проводов, да стоял резкий запах электролита из разбитых аккумуляторов. Метрах в пятнадцати лежала какая-то мудрёная установка, собранная из трофейной радиостанции, и рядом с ней - пистолет «ТТ» с кончиком оплавленного ствола.
Как это ни казалось странным, но ни одного из тел погибших офицеров, несмотря на все наши старания, найти так и не удалось. Даже перерыв метра на два вглубь всю землю на месте КП кроме фуражки майора Лифкова нам ничего найти не удалось. Словно находившиеся там люди бесследно испарились вместе с обмундированием и личными вещами.
Во время поисков мне попался в руки небольшой продолговатый предмет, размером чуть больше пачки «Беломора», на лицевой стороне которого всё ещё светились четыре цифры с двумя мигающими точками посредине, и подсоединённый к нему обрывок телефонного провода. В левом нижнем углу чем-то острым было нацарапано крупными буквами слово «Витёк». Что представляло собой это устройство, тогда не знал никто, и только лет сорок спустя, когда в широкой продаже появились первые настольные электронные будильники, память напомнила мне страшный эпизод первых месяцев войны и тот бой у реки Свеять.
Месяца через четыре, когда я уже воевал в 162-м стрелковом корпусе на подступах к Москве, к нам в роту приехало какое-то высокое воинское начальство и на протяжении целой недели вело следствие по поводу тех событий. Меня и ещё двоих бойцов, сражавшихся под Малыми Дубками, каждый день вызывали на допросы в штаб корпуса, пытаясь выяснить тайну установки майора Лифкова. И каждый день мы твердили одно и то же: что понятия не имеем о том, что из себя, представляла эта разработка являвшая собой уникальное, сверхновое и непонятное оружие.
Ну, откуда мы могли знать, для какой цели потребовалось такое количество самоваров? Какое устройство смонтировал наш командир из трофейной радиостанции? И, наконец, какой принцип лежал в основе невиданной чудо-установки? На все эти вопросы ответов не существовало.
В конце концов высокое начальство, решив, что от нас нет никакого толку, оставило очевидцев в покое, а через два дня и вовсе уехало в столицу. Так и осталась тайна майора Лифкова нераскрытой.
А дальше продолжались бои, из которых далеко не всем довелось вернуться назад. Мне в общем-то повезло и я довоевал до самой Берлинской операции. При штурме Зееловских высот в пригороде Берлина от взрыва немецкого «Фауст-патрона» получил ранение в правое плечо, и пока отлёживался в госпитале, война закончилась победой. Потом была демобилизация и возвращение в родные места, где начиналась новая, мирная жизнь.
По прошествии нескольких десятков лет эта история получила совершенно неожиданное продолжение, причём с такой стороны, с какой я никак не мог ожидать.
Как-то весной ко мне в отпуск приехал мой младший внук, который служил в Воздушно-десантных войсках в качестве командира полка и принимал участие во Второй чеченской войне. Так вот, однажды, после полудня, рассказал он мне историю гибели своего боевого друга, с которым они вместе начинали службу ещё в Рязанском военном училище ВДВ. По ходу рассказа он, вынул из чемодана пачку фотографий и, немного полистав, протянул одну из них. На обычном любительском снимке… да нет, такого быть в принципе не могло! Я даже вздрогнул от неожиданности. На меня смотрел человек, как две капли воды похожий на нашего майора Лифкова, только был он в форме капитана Воздушно-десантных войск Российской армии. Такой же рослый и широкоплечий, с характерной родинкой на левой щеке. Но самое главное – рядом, на солдатской тумбочке стояли те самые электронные часы с хорошо различимой надписью «Витёк».
Лихорадочно я перевернул фотографию. На обороте шариковой ручкой была нанесена надпись: «Лифков Виктор Михайлович – командир второй роты, погиб, смертью героя, выполняя свой воинский долг, в районе площади Минутка».
Внук потом объяснил, что во время одного из боёв за Грозный Виктор во время очередной атаки, оторвался от своих десантников и, попав в окружение от наседавших со всех сторон боевиков, отстреливался до последнего патрона, а когда понял, что плена не избежать – подорвал себя и окруживших его врагов противотанковой гранатой. Глаза неожиданно предательски зачесались и мне вдруг показалось, что за несколько секунд промелькнуло всё моё военное прошлое полузабытых военных лет, с лицами вернувшихся и не вернувшихся фронтовых друзей.
Что произошло в момент взрыва, и каким образом получилось перемещение во времени человека, сумевшего организовать в 1941 году разрозненные группы солдат и создать невероятной силы устройство – понять невозможно, и в ближайшем будущем вряд ли этому найдётся какое-то объяснение. Но если где-то, в каком-то параллельном мире, всё ещё происходят эти события, то от всей души хочется сказать: «Спасибо тебе майор или капитан Лифков, за то, что ты многих спас в том страшном бою у реки Свеять. Спасибо, что в минуты жесточайших военных испытаний не уронил чести русского офицера, не отступил перед превосходящим врагом, и не дал ему ни малейшей возможности стать победителем на нашей земле…».
* * *
Далее запись в тетради обрывалась и ни в начале, ни в конце не значились фамилия и имя автора.