«…НА ВКУС НЕ ОЩУТИВ НАПИТКА…»
Чья фраза застряла в нынешнем моем мозгу: «докучный гость чужого поколенья»?
Предъявлено, поощрено, «обосновано» жажды «адреналина» за последние десять лет столько, агрессивно-азартная экспансия теорий, практик, технологий одноразового менталитета, клипового сознания, оккупация всего и вся «профессионалами» кичкультуры таковы…
…Не будучи инфицированным рейтинговою пошлостью зрелищ, чувствуешь себя ветошью для протирки, хорошо, если для протирки переднего стекла «престижного» авто. Ни производителем, ни потребителем «элитных» субпродуктов ты быть не можешь.
В одном из Валиных досье по проблемам системной этики лежит письмо без имени и адреса на конверте, давно ненароком попавшее в наш давно взломанный почтовый ящик.
Разговор о том, как бывает нынче, что называется, и в интеллигентных семьях, в связи с этим письмом помню, как повернулся разговор помню. А Валя к тому же письмо приберег.
И оно, конечно, стоит того:
«Славный, драгоценный племянник Георгий!
Наверное, ты помнишь, как в древней Японии обычаи предписывали семье избавляться от престарелых. Старший сын обязан был провести мать-отца по запутанному долгому пути от жилища до вершинного леса на горе и оставить там родителя ждать конца своего в одиночестве. Сын не мог нарушить закон, потому что тысячелетия назад не было другого способа сохранить жизнь потомству. После обряда в тяжких страданиях доживали свой срок не только отец или мать, но и сын.
Подобные законы как законы с незапамятных же времен отринуты людьми.
Но сама Ее Величество жизнь хитроумно подкидывает нам закрученные ситуации, когда вроде бы надо выбирать между жизнью старых и молодых.. Это,— безусловно, тяжелое испытание для нормального и более, чем нормального,— хорошего человека, подобного тебе. Ты сейчас проходишь через такое испытание.
…Твоя мама не должна быть подавлена в общем-то преходящими интересами многочисленного сложного твоего семейства. На ноги не встанете все вы, если у тебя, у главного мужчины в доме, душа будет навсегда не на месте.
Мама твоя, строго говоря, уже сделала для семьи все, что могла. Ваш черед — уступить ее воле-неволе: не хочет она лишаться обжитого места ( тут и поликлиника, где ее знают, и муниципалитет, с которым она так много сотрудничает, и творческая среда, и друзья). И не должна Мария быть этого лишена.
Решение в пользу материнской воли не означает в вашем случае, что ты лишаешь крайне важного других твоих любимых. А закрывать глаза на иное твое решение — был бы непростительный грех.
Надо по-мужски, тихо, спокойно, но бесповоротно отказаться от побуждений распорядиться материнской квартирой против желания матери.… Ты, Георгий, знаешь, как трудно твоей безотказной матери произносить тебе вслух прямые слова несогласия. А она их вынуждена произносить.
Семья ваша пока молода. Но себя, Георгий, ты тоже должен поберечь. Знаю я, о чем говорю: тебе, в свой час, тоже предстоит это узнать, если поддашься теперь ситуационной морали. Не поддавшемуся же тебе сразу станет легче, здоровее жить, более осознанно любить тех, кого ты любишь.
Прости, пожалуйста, мне это письмо. Но кто, кроме тебя, на деле защитит в необходимейший час Марию?
Твоя тетя Нина
19 мая, 1998»
Как удержаться обществу в рамках людского?
Валя тогда сказал — поступками, каждодневно:
— Например, союзам писателей, всем вместе, немедля и вместе с минпечатью надо организовывать некоммерческое издательство, о чем с секретарями разных союзов уже почти что договорено. …Правда, Римма говорит: только не с Гусевым.
— Но это же — пат.
— Выберемся.
Выбираются ли — не знаю.
Что я вообще теперь могу знать, чтоб сказать себе: знаю, вижу, слышу, понимаю?
…Ватага варварит: урвать, вымоторить, допроворить, очертополошить, затурить.
…Ватагой варварят и о литературе: в последние полвека литературы как таковой в России не было. По сему — отказать аборигенам от места в литературе вообще!
Валя, выходит, тоже абориген.
Заалалыканы дикоманами «новой России» невозделанные читательские умы и души. А модные литераторы, которые расшатом с мели сошли, с выгодой для себя дикоманам поддакивают. Самодувный миф устаканивают. Мышцы миологическому поверью накачивают.
Знаю, что далеко не единицы из тех, кто вторую половину минувшего века «прожили зря», тоже немало ( и не только по молодости, которая «не разобьет, так разольет, на вкус не ощутив напитка») над историей литературы бесшабашно поизголялись: до Державина, мол, не существовало автохтонной литературы. А поныне — и философии. Вплоть до девяностых годов этим махрово-невежественным штандартом размахивали некоторые матерые и матереющие мужи, даже и в академии наук.
Но грех «прежней жизни», в минувших десятилетиях, можно хотя бы объяснить. Хотя бы информационной блокадой объяснить, объяснить хотя бы отсутствием тех знаний и чувств, которые наработают и накопят именно аборигены за вторую половину ХХ века. …Не говоря уж о цензуре и проч.
— Все поднимались, все поднимались, а тут поднялись, — отец умер.
Валя, записавший эти слова деревенской тетки Груши, говорил, что они — вполне в духе словесности постмодерна. Выкарабкался мужик из непролазной дорожной лужи, присел на травку передохнуть; встал, качнулся, упал, помер,— только грязи в ландшафте прибавилось, да и то не надолго. Все.
— Опупели.
— Буки.
— И бяки.
— Побойтесь.., — сказал бы нежданно заговоривший Младенец, персонаж из Валиного «… Турусино».*
А тот, кто рассказывал о приключении в населенном пункте Турусино, то ли автор, то ли сам турусянин, заметил бы: «Что еще скажешь. Да и какие наши мысли: мелкие выбрасываем, крупные в спичечный коробок кладем.»
———————————————————————————————————
* Ненаучно-фантастический роман «Смута в Турусино», или Коробок спичек»,
М. Автограф.1997