Оптимизму больных раком посвящается.
Глава 4.
Дед Коля
Татьяна тихо ушла в самом конце зимы. И не болела вроде бы, не жаловалась на хвори, и дед Коля не видел, как она тайком пила какие-то таблетки, а иногда будто просто так потирала ладонью левый бок. О своём нездоровье, как потом выяснилось, не говорила она ни слова ни сыну, ни дочери. Только однажды утром, проснувшись, как давным-давно было заведено, ровно в семь часов, дядя Коля не услышал привычного звона посуды на кухне. Сел, покрутил головой, как советовал когда-то давно один знакомый, утверждая, что таким образом улучшается кровоснабжение головного мозга, с лёгким кряхтением поднялся, потёр смолоду побаливающую поясницу, нащупал тапочки, всунул в них свои босые ноги и, шаркая, отправился на кухню.
Татьяны там не было. Не было на плите и свежесваренной каши, ставшей привычной в их утреннем рационе.
- Видать, захворала моя старушка, - заботливо подумал дед Коля и, чему-то улыбаясь, отправился к жене, с которой они давно уже спали в разных комнатах, чтобы не тревожить друг друга храпом или кашлем.
Жена лежала на спине, держась правой рукой за левый бок. Голова её была запрокинута, рот открыт, будто в попытке докричаться до спящего за стеной мужа. Даже не дотрагиваясь до тела, дядя Коля понял, что жена оставила его доживать на этом свете одного.
После похорон и поминального обеда, когда соседки-старушки разошлись по домам, напоследок скорбно вытирая слёзы и одинаково вторя, что, слава богу, не намаялась Татьяна, прибрал господь с миром. Говорили, что, конечно, могла бы ещё жить да жить при её-то здоровье, да, видать, так было судьбой определено. Другие кивали головами, мол, им тоже не много осталось на этом свете. У порога откланивались и уходили каждая к себе со своими скорбными мыслями о бренности жизни.
А когда народ разошёлся, начался семейный совет. Светка, сноха, сразу заявила, что деду надо сегодня же переезжать к ним, не гоже одному, старому да немощному, век вековать. Квартиру можно сдавать – вон сколько объявлений от желающих. Хоть и хрущёвка, но трёхкомнатная, и не беда, что кухонька крохотная да одна комната проходная. Люди и такой рады. И русские семьи жильё ищут, и кавказцы. С этих можно запросить даже больше, потому что дом неподалёку от рынка, вот только загадят они чужое жилье, как пить дать. Потом скоблить да чистить долго придётся.
Танька, дочь, с тем, что деда надо забирать, была полностью согласна. Но женщины расходились в том, у кого отец будет жить.
- Мы папу к себе забираем, - безапелляционно заявила дочь. У нас и район тихий, и парк рядом, так что есть куда погулять выйти.
- Так у вас же двухкомнатная квартира на троих, куда вы деда-то поселите? – запротестовала Светка.
- А мы деду маленькую комнату отведём, а Серёжку сюда поселим. Парню уже жениться пора, пусть привыкает самостоятельно жить.
- Ну, если на то пошло, у нас тоже Наташка на выданье, тоже стесняется кавалеров приводить. Пусть дедуля её комнату занимает, а она здесь поселится. И университет рядом, и работа в двух кварталах.
- Нет уж! – категорично заявила Татьяна. – Папулю мы забираем к себе. Всё-таки родная дочь лучше снохи, что бы ты ни говорила.
Разговор начинал обретать форму скандала. Дед Коля поднялся из-за стола:
- А что вы тут распорядились-то? Я никуда не собираюсь. Дайте мне спокойно помереть в своём доме.
- Ага, а кто тут за тобой прибираться станет? – взвилась Татьяна. – Мы сюда каждый день не наездимся. Не близок крюк с работы сюда таскаться.
- Таня ведь правду говорит, папа, - поддержала Светлана. – У нас же дома свои дела, да и на работе так выматываешься, что никаких сил нет, а ещё к тебе сюда ездить.
- Вот что, милые мои, я никого и не прошу сюда ко мне, как Танька сказала, таскаться. Я не маленький, сам себя обихожу, силы, слава богу, ещё есть. И разговоры о моём переезде вы тут напрасно затеяли. Мы с Татьяной тут сорок лет прожили, тут и помрём оба. Она, царствие ей небесное, ушла с миром, да и мне немного осталось. А потом, что хошь делайте.
Дед Коля повернулся и пошёл из залы в свою комнату. Всё это время молчавшие мужчины тоже поднялись и пошли на площадку выкурить по сигарете. У сына и зятя тоже были свои мнения по поводу дальнейшей судьбы деда, где и с кем ему доживать, но ни тот, ни другой в разговор жён не встревали. Их супруги не спрашивали, а если бы и спросили, то вряд ли прислушались.
На второй день, когда на двух машинах съездили на кладбище и вернулись домой, едва только женщины уже в присутствии своих взрослых детей затеяли разговор о переезде, дед Коля и с небывалой раньше строгостью пресёк их доводы и аргументы, взял с полки какую-то толстую книгу и ушёл в свою комнату, демонстративно громко притворив дверь.
Первое время сын и дочь звонили каждый день, справлялись о здоровье, спрашивали, что готовил на обед, чем ужинал. После девятого дня звонки постепенно перешли с ежедневных только на воскресные. Раз в неделю забегала после лекций внучка Наташка, иногда с подружками. Пили в зале чай, потому что на тесной кухне за крохотным столиком места было только на двоих, весело щебетали о своих университетских делах, жаловались деду на строгость молодых преподавателей, хихикали по поводу нерадивых кавалеров и шумной стайкой убегали по своим молодым делам.
Время от времени заезжал внук Серёжка. Но это были только визиты вежливости. Он отказывался от чая, сидел на диване, справлялся о самочувствии, беспрестанно кому-то звонил и пикал кнопками, отправляя смс-ски, спрашивал, не надо ли чем помочь, в магазин там сходить или ещё что, а когда дед от его волонтёрской помощи отказывался, ссылаясь на массу дел, уходил с обещанием как-нибудь заглянуть снова.
Иногда заезжали и сын с дочерью. То ли они сговаривались заранее промеж собой, то ли так получалось, но каждый раз объявлялись врозь. Только на сороковины дети и внуки сидели за общим столом, а после будто чёрная кошка промеж них пробежала. Дед Коля не забивал себе голову такими пустяками, и от разговоров о завещании, что заводили и дочь, и сноха, только отмахивался:
- Да что вы меня хоронить-то торопитесь? Не собираюсь я помирать, отступитесь вы от меня. А похороните, потом сами разбирайтесь, кому квартира отойдёт. Другого-то богатства мы не накопили. Да и квартира незавидная – скоро, поди, дому срок годности кончится. Вон в Москве, по телевизору говорят, хрущёвки уже сносить начали. Дойдёт это и до нашего города.
Как-то очень быстро растаял снег, не было даже привычной для весны грязи, начался дачный сезон, сын и дочь наперебой приглашали его на свои дачи, но ехать никуда не хотелось. Это раньше они с Татьяной занимались посадками у тех и других, благо участки находились в одном кооперативе, на них всё лето приходился и полив, и прополка. Дети наезжали только на выходные, да и то можно сказать, с инспекторской проверкой: всё ли сделано, да не созрели ли огурцы и ягоды.
Чаще всего, когда созревал урожай, привозили своих друзей шашлыков отведать да попариться в баньке, которые дед Коля на обоих участках соорудил на совесть. Пенсионерам на дачах тоже было лучше, чем в квартире, поэтому дед Коля с Татьяной всё лето жили за городом в срубленной из брёвен старого дома даче, которую потом отписали сыну. Как-то незаметно и на этой своей даче они стали вроде как не хозяевами, а гостями. Правда, из рубленой половины их никто не выселял, потому что там было теплее, но в выходные всё чаще хотелось уехать в город, чтобы не мозолить глаза семье сына и его друзьям. А уж если заявлялся Серёжка с компанией, Татьяна сразу начинала собираться в город, объясняя, что им с дедом надо было давно проверить, всё ли там в порядке, да только боялись оставить дачу без присмотра.
Дед стариком себя не считал. Силы у него были, всю тяжёлую работу на даче он делал сам, хотя и сын, и зять ворчали, что мог бы их дождаться, но он не любил, когда кто-то мешался под руками. Татьяна тоже на старуху не тянула. Правда, после рождения внука, а потом и внучки, сразу безоговорочно объявила себя бабушкой и старалась во всём соответствовать новому статусу. А уж когда те стали взрослыми, и совсем смирилась со своей старостью.
Конечно, на даче было бы вольготнее, но дед Коля даже не представлял, как он будет один там, где привык быть вдвоём с женой, всего несколько месяцев не дождавшейся их золотой свадьбы. Дома – другое дело. Тут они хоть и были вместе, но больше времени проводили каждый в своей комнате. Дед отдавал предпочтение книгам, а Татьяна – телевизору. И возникшая после смерти жены пустота не так угнетала, как на даче. Дед Коля замкнулся. Он целыми днями сидел с книгами, читал первое попавшее под руку, а когда переворачивал последнюю страницу, не мог вспомнить ни строчки из прочитанного. Текст не отпечатывался в сознании, занятом совершенно другими мыслями.
Старик тосковал. Тосковал сильно, хоть и не подавал вида.
Вот, говорят, перед смертью у человека перед глазами вихрем пролетает вся его жизнь. Дед Коля умирать не собирался, и жизнь перед его глазами не пролетала стремительным мигом, а медленно, как в занудных телевизионных сериалах, которые так любила Татьяна, просматривалась серия за серией. В этих своих воспоминаниях он иногда так отрешался от действительности, что вставал из кресла и направлялся к двери, чтобы напомнить жене о том или ином случае, но сделав два-три шага, останавливался, осознавая, что сказать некому, что он один-одинёшенек в этой сразу ставшей такой ненужно большой квартире.
От этого одиночества начинало ныть сердце. Дед Коля брал со столика валидол, клал его под язык, откидывался в кресле, стараясь переключиться на что-то приятное, но это что-то непременно было связано опять же с Татьяной, и становилось ещё тоскливее.
Хандра наваливалась всё чаще и чаще. В этом своём состоянии отрешённости от мира дед Коля забывал про еду и вспоминал о ней, только когда в животе начинало урчать. Тогда он шёл на кухню, доставал из холодильника пакет кефира, наливал кружку и пил маленькими глотками, только чтобы заглушить чувство голода.
Когда сын или дочь спрашивали, что он ел на обед или на ужин, дед Коля вообще не мог вспомнить, а ел ли хоть что-то, или так и просидел в кресле с открытой книгой, но ворчал в ответ, что, слава богу, на что на что, а на еду его пенсии ему хватает.
К концу лета начал болеть живот. Резь время от времени становилась настолько невыносимой, что хоть старик и терпеть не мог врачей, пришлось идти в поликлинику. Участковый врач дала направление в гастроцентр, где впервые в жизни деду Коле пришлось глотать резиновый шланг. Его выворачивало наизнанку, но медсестра просила потерпеть и с каждым глотательным движением пациента проталкивала противную кишку всё дальше.
И это были не единственные мучения, которым подвергли доктора попавшего к ним руки пациента. После того, как он прошёл полное обследование, оставив в кассе почти всю свою пенсию, выписали деду Коле направление в онкоцентр. Так и оказался старик среди других товарищей по несчастью, диагноз которых люди называли коротким словом рак.