«…МИР ВСЕ ЕЩЕ НЕ ИЗНОСИЛ ШТАНОВ,
ХОТЯ МЕСТАМИ И БОКА ПОТЕРТЫ…» *
* * *
…И вовсе не факт, что служение Моцарта и Баха европейским государям нанесло больше вреда их таланту и сильнее подавляло их высокие устремления, чем превращение духовной деятельности в вид промышленного производства, ориентированного на массовый рынок. (А.Ф. Зотов).
* * *
…Наполняющая нас вера — в то, что непозволительно, чтобы в нашей культуре оставалось все по-старому, и в то, что ее можно и должно реформировать с помощью разума и воли человека — может «сдвинуть гору»…» (Э.Гуссерль).
* * *
Не идеология , но культура— в высоком и требовательном понимании этого слова— стала, как мне думается острейшей потребностью России во всем многообразии ее как внутренних, так и глобальных связей. (Е.Б. Рашковский).
* * *
… Для общества в целом и в равной мере необходимы как гуманитаризация естественнонаучного и инженерного образования, так и естественнонаучная фундаментализация образования гуманитарного. (Н.В. Карлов).
* * *
В условиях нарастающих перемен… культура выступает как точка опоры для создания устойчивой системы. (Т.М. Фадеева).
* * *
Все меньше людей, которые, попав на рынок, способны воскликнуть по-сократовски: « Как много здесь ненужных мне вещей!». В угоду материальным приобретениям люди охотно жертвуют своими естественными, природными и духовными качествами ( вместо культуры —«культуризм» тела и души, отсутствие темперамента и страсти подменяется истерикой на подиуме искусства и политики)… (В.С. Степин).
* * *
…Нравственное сознание должно охватывать все человечество. Должно возникнуть сознание ответственности за человечество. (В.А. Конев).
* В этой главе — «Мистический венок» Проталина.
* * *
Формирование нравственного императива как совокупности моральных основ жизни планетарного общества ХХ1 в. постепенно вырастает в основную проблему современности.
…Людям придется подчинить свою жизнь новым и очень жестким ограничениям. По существу создать новую нравственность и следовать ей в своей повседневной жизни. …духовный мир человека из «надстройки», следующей за развитием производительных сил, должен превратиться в определяющий фактор развития человечества как вида.
…Человечеству еще придется пройти долгий и тернистый путь, наполненный трагедиями планетарного масштаба…Возможным выходом из кризиса может оказаться не только его преодоление и выход на новые рубежи развития, но и распад общественных структур, деградация человека и его возвращение в царство одних биосоциальных законов… «…феномен лемингов» нельзя исключить… во многих странах, причем вполне «благополучных», мы наблюдаем разрушение нравственных начал, усиление агрессивности и нетерпимости, проявление разного рода фундаментализмов, распространение разного рода псевдокультуры, распространение генетических и иммунных заболеваний, уменьшение рождаемости и т. д. Это и многое другое я воспринимаю как проявление тех самых биосоциальных законов ( и даже как проявление феномена лемингов), которые властвовали на заре антропологии, и для сдерживания действия которых в современных условиях традиционно действующих нравственных начал, по-видимому, уже недостаточно…(Н.Н.Моисеев).
* * *
…Без осуществления крупных культурных трансформаций, проводимых сознательно и целенаправленно в общегосударственном масштабе, выход из… кризисов, знаменующих завершение инновационного цикла, представляется невозможным. ( А.И. Ракитов).
* * *
…В динамических цивилизациях очень старое, классическое, имеет весьма важное преимущество, поскольку устаревает не так резко, как менее старое. ( Герман Люббе).
* * *
…Для того, чтобы человеческое общество, народ или государство представляли не косную безразличную массу, а расчлененный богатый индивидуальными проявлениями общественный организм, для этого необходимо, чтобы каждый член этого общественного организма, каждое лицо стремилось к возможно большему утверждению своей индивидуальной особенности, своей личности, чтобы оно достигало наибольшего развития самосознания, т.е. чтобы в известном смысле ставило себя центром всего остального, относило бы все к себе, ибо в этом заключается сущность самосознания. ( Вл. Соловьев).
* * *
…Фундаментальные идеи вообще нисходят к сквозным структурам культуры ( или архетипам ), которые пронизывают весь массив ее истории.
..Мораль …задевает коренные проблемы человеческой экзистенции и человеческого выживания в мире.…А. Тойнби насчитал в истории человечества 21 цивилизацию. Из них выжили до нашего времени только 4, те, которые создали общечеловеческие этические ценности, выраженные в мировых религиях. Мораль, таким образом, имеет отношение не только к нормам поведения, но и к проблеме взаимодействия человека с универсумом. (С.Б. Крымский).
* * *
Единственная творческая сила, созидающая новый порядок вещей, это этическое воспитание, и должно иметь в виду созидание таких общественных учреждений, такого политического строя, которые воспитали бы этически возможно большее количество людей. ( К. Вентцель).
* * *
Что можно исправить, если упрекающий голос бывает вовсе не слышен до принятия решения и если он вновь и вновь бывает не приглашен к участию в процессе его выработки и мотивировки?
…Речь должна …идти исключительно о той культуре нравственной мотивации, которая выступает как работа совести, упреждающая дело,— загодя и наперед, даже с избытком, на случай возможного дефицита возможностей для рефлексии и взвешивания. ( Г.С. Батищев).
* * *
Предъявленные выше позиции — отборные зерна из взглядов лучших умов России и мира. Здесь — малая толика таковых, взятая из Валиного досье, которое он собирал десятками лет, обдумывая разлаженность жизни человека и как жить людям дальше. На это досье опирался Валя в работе над циклом своих эссе «Пятое измерение». О приоритетности нематериального над материальным, о том, что жизнь людскую можно сохранить и наладить, лишь развивая до спасительного уровня главное в главном — этическую культуру в многоаспектной культуре нашей страны и человечества…
В журнале «Культура и свобода», который мы с несколькими «родственными душами» учредили в 92-м году ( в связи с «черным вторником» смогли выпустить только два сдвоенных номера), а затем и в посвященной в основном Пушкину, —но и проблемам культуры в целом,— в нашей газете «Автограф» Валя намеревался ввести постоянную рубрику: «Что мы подчеркиваем» и постоянную же рубрику «Системная этика» ( счастливая формулировка академика Н.Я. Петракова, возникшая летом 2000 года в разговоре с Валей)…
Обеими рубриками предполагалось привлекать читательское внимание к «предмету», о котором особенно в последнюю треть ХХ века очень много сказано и отечественной, и мировой интеллектуальной элитой. И— о которой с циничной «забывчивостью» молчат варварские, насильнические по отношению к людской массе, средства массовой «информации», жаждущие лишь рейтинговой, то есть материальной выгоды по типу «после нас — хоть потоп».
Но «предмет» этот необходим в наши дни, уже как хлеб и кров, уже именно массам, потому что без него человеческое в людской массе будет выдавлено рукотворно опримитивленным — социально-биологическим — существом. И это — в лучшем случае. В худшем — люди как вид исчезнут с лица Земли.
«Работа совести, упреждающая дело» — вот тот «предмет», та главнейшая из «новейших технологий», какой должны овладеть, по меньшей мере, все люди, имеющие отношение к принятию решений. А право принимать решения эти все (их — миллионы) получают от масс. Едва ли не от каждого из нас в отдельности.
«Системная этика» может ли не стать приоритетом №1, коль скоро упадок культуры нравственной мотивации землян и есть основной из всех вызовов современности? Пока же этот критерий зрелости человеческого общества не срабатывает. Поистине — « ...Мир все еще не износил штанов…» (стих этот — из «Третьего венка» сонетов Проталина.
…Индивидуальной этичности, этики отдельного человека теперь мало. «Хороший парень» — этого мало. Несколько «хороших парней» — тоже мало. Система же «стандартов» этики спасения в контрольной мере светского общества, где каждый неотвратимо зависит от каждого, экономической конкуренцией несоздаваема.
Идея спасения (идея — значит, идеология) сталкивается с ущербными в этом, —самом главном для людей,— смысле, с более, чем ущербными, институтами организации современной действительности. И чаще всего разбивается именно об этот барьер.
Выходит, требуется новое— адекватное новейшей объективности— качество названных институтов.
Нужна общественно-государственная нацеленность на создание технологии для выработки этически мотивированных решений. Целеустремленная координация ресурсов для лечения от этического бессилия. И — институциализация этой деятельности. Ибо не структурированная часть жизнедеятельности общества выдавливается , выталкивается из его жизни. И пропадает.
Мы-то, Россия, знаем, каково жить при этой пропаже.
Русская философия не зря была такой, какой была. Именно то она предчувствовала, что только последовательным, — но неагрессивным!— применением совокупных моральных основ сообществ планеты возможно создание сносной жизни для отдельного человека в условиях государственного устройства..
На нынешнем этапе излома России при нестерпимом психо-физическом состоянии общества опора на совокупные моральные основы столь насущна, что и возможна. … В том числе, и Совет мудрецов, на этические рекомендации которого работали бы ученые силы страны, оснащенные современной техникой и технологией, для России — не химера. Повседневность может корректироваться этически.
Для предупреждения же опасных проектов и решений обществу должно иметь скрепленное заблаговременной этической экспертизой право вето. В силу чего вето не может не быть не услышано теми, кто решения принимает.
Нераспространение на широкую аудиторию такого хода русской, российской, европейской и общечеловеческой научной мысли считал Проталин верхом человеческой беспечности. А организацию обсуждения проблемы на страницах печати и других средств массовой информации — за рамками сугубо научных учреждений и изданий — своим личностным долгом.
Так больше десяти лет назад и началась Валина работа над публицистическим циклом «Пятое измерение», не прекращавшаяся до последнего часа его жизни. Первое эссе опубликовано в газете «Русский курьер» в 91 году, в журнале «Культура и свобода» — в 92, три эссе— в газете «Автограф», из них одно — посмертно. Все семь эссе, которые Проталин успел закончить, отданы Владимиру Ивановичу Гусеву, главному редактору журнала «Московский вестник». Передала я ему этот цикл прошлым летом. Год, выходит, прошел. Недавно сказал Гусев: «Материалы идут». Правда, в союзе писателей сейчас — «несезон»…
* * * * *
…От предчувствования личностного «я», от выслушивания себя, других, от усовершенствования плодов любимых « долгих дум» до отображения опыта стояния, отстаивания себя. Последовательного — самоотверженного — опыта создания образа чувствования и понимания себя как конечно-бесконечного неделимо целого в мире. То есть — до создания образа психологии и философии уникальной в единственности своей ( неповторимой) личности — органической составляющей целого и бесконечного мира во времени, «о котором история будет еще говорить»…
Такова красная и сущностная линия в написанном, сложенном Валентином — от начала его пути до конца. Он словно и родился, чтобы пронести этот крест: « Я о себе пишу. Мой каждый стих — и исповедь, и завещанье».
Не по зубам был путь Проталина господствующей в России всей второй половины минувшего века литературе о литературе.
Потоку глобально социализированной поэзии — и поэтики!— стихотворные строки и строфы его, рассказы и повести, малая и крупная проза с его этико-эстетическим обязательным выходом на личность представляли собой фактически противоток.
Грандиозный обман оттепели обернулся для шестидесятников пожизненными внутренне и внешне искаженно-перенапряженными — то есть экстремальными — каждодневностью и бытованием.
Из социального варева поэтому не могли не выплескиваться обжигающие сгуски субкультурной стихии. Концепты самозащиты души социума и массового сознания. По понятию. По образу понятия. По способу понимания обитателей временно-постоянного обиталища, каким была страна. Плюс — блокадные суррогаты того, что называют поэтикой пост- и постпостмодернизма.
…Нынешние «серебряные калоши», «зеркальные художества», как ни заденет это кого-нибудь из «приличной публики»,— суть яблочки от обоих одичавших яблонек, от названных выше явлений.
Ни на то, ни на другое Проталин работать не хотел.
Самочувствие личности во времени, в которое выпало жить, при ее уникальности, или, как нынче любят сказать,— штучности ее,— помноженной на начала, конечность и бесконечность, — вот неподъемный «предмет» для нашей литературы с начала шестидесятых на целую жизнь вперед и вызов поэтики Проталина ультраобобществленному этому времени.
Все, насквозь все, сделанное Проталиным и в поэзии и в прозе, об этом свидетельствует. Цитации из сочинений его тут в связи с этим были бы просто формальностью.
А вот к дневнику Валиному, приведенному в предыдущем, восьмом, «куске» нынешних моих записок, именно в связи с этим же — предельно важным для Вали — следует вернуться.
Повторю ( в сокращении ) записи от 30 января и 9 февраля 78 года.
( У Тарковского готовится книга в Грузии, у Вали — в Азербайджане).
—У меня нет стихов о Грузии,—ответил Тарковский,— я ее не описывал.
—Я пишу о себе,— возразил я ,— в Баку мне приходилось бывать часто, и поэтому…
— Я пишу о человечестве,— продолжал свое Тарковский.
— Я же — о себе для человечества.
…Тарковский отвечал скорее себе, чем мне..:
…—Ничего о себе. Обо всем, о чем угодно… но о себе…Ничего нет.
Валя избегал акцентирования пафосной интерпретации фактов. И этой его записью, как и следующей, не акцентируется принципиальная полемичность двух позиций:
Разговор крутился вокруг летающих тарелок.
— До того, как я умру,—…говорил Арсений Александрович,— хочу встретиться с инопланетянином… хочу,—… чтобы они меня исследовали, узнали, как я устроен…
Не могла быть не отмечена Валей противоречивая внутренняя непоследовательность такой весомой, такой значительной личности, как Тарковский, в отношении к самому себе как к личности.
…Моя приятельница крымчанка Елена Криштоф часто живала в Переделкине. Когда ей стало трудно выбираться в Москву, чтобы погостить у нас, что было привычным многие годы, я стала на денек-другой приезжать к ней.
— Как я рада, что дожила до того, чтобы решиться написать о Пушкине!
Крупная, иногда экспансивная шумная Лена говорила о новом этапе своей жизни охотно и много. Втягивала в разговоры о Пушкине обитателей Переделкина с ходу: так она выверяла свое знание и понимание Пушкина. Откровенно восторгалась тем, что Пушкин все обо всем написал.
Однажды во время «перекура» между ужином и кино в большом, хорошо резонирующем холле Лена словно объявила:
— А письма Пушкина — настоящий роман о себе!
— Это — открытие,— коротко, ровно, но с внятным значением сказала Татьяна Алексеевна Тарковская.
Повисло молчание.
— Да… Если…,— медленно, словно обдумывая интонацию, очень мягко Тарковский расставлял слова,— если забыть письмо, где говорится у Пушкина, что скучно писать про себя…
…Мы с Леной тогда много друг другу наговорили. В том духе, что цену Пушкин себе знал, что после Пушкина полтора века прошло, что — да, Пушкин авторитетен в каждом своем слове, но в каждом времени слово его поворачивается новой гранью, что и он понимал, что личностная уникальность узаконена природой и должна быть узаконена обществом, что чьей-то непохожестью на других не вправе общество раздражаться, как происходит на каждом шагу, что «наивная» Лена не успела заморочиться, а Тарковский, тепло относясь к Лене, всего-навсего смягчал реплику своей жены, не успевшей разморочиться от расхожего в то время однолинейного прочтения письма 24-летнего Пушкина к Вяземскому… О том говорили, что у внутренне тонкого, корректного Пушкина не поднялась рука распространяться о себе рядом со словами — «…за упокой души Байрона…», в связи с которым к тому же несколько позднее возникнет строчка — « Еще один от нас умчался гений…»…
…Я не знала тогда Валиных дневниковых записей… Не знала и —чем, возможно, объяснял себе «старый поэт», что не нашел себе места в поэзии своей.
Как не сопоставить мне теперь то, что сопоставляется само собой?
В высшей степени классическое для российской личности противоречие (ничего о себе — хочу, чтобы меня исследовали) не должно остаться вне взгляда на развитие отечественной литературы в период антиличностной «бытовухи» второй половины ХХ века.
Вале этот вековой замес не годился. Он сознательно торил в родимой литературе нетрадиционную стезю пристального внимания к сложнейшему процессу внутреннего саморазвития личности, к ее самочувствию во времени, в котором выпало жить и «о котором история будет еще говорить».
Неотступной отваги требовала эта взятая на себя Проталиным пожизненная миссия.
На Валином столе остался затрепанный машинописный экземпляр последнего из написанных им венков сонетов — видимо, многократно он прихватывал его с собой, по каким бы делам ни отправлялся из дома, как делал это обычно с рукописями в ходе работы над ними, очень часто — даже в автобусе или в метро. Валя не показывал мне этот «Мистический венок» в окончательном виде — видимо, работу над ним законченной не считал…
МИСТИЧЕСКИЙ ВЕНОК
Растерянный стою перед собой.
Глаза закрой —и жалкие сирены
Гудят, гудят, гудят... и словно пена,
Безмыслие сомкнулось над тобой.
И тем, кто ты еще... Трубят отбой?
Так почему не вырваться из плена?
И стоило платить такую цену
За вымысел, рожденный на убой?
Я на себя или в себя смотрю?
Иду-бреду, вопросами сорю
И грежу о каком-то древнем даре.
Самотворим? Исчисленный иным
Создателем и разлученный с ним?
Какая тайна скрыта в этой твари?
2.
Какая тайна скрыта в этой твари?
Во мне самом... А если тайны нет?
Тогда зачем являться мне на свет
В такой весьма несовершенной таре?
Расслабленный всегда в земном угаре,
Подверженный болезням и страстям .
И что же? Перебесимся, а там —
Конец всему? Кричи, как на пожаре.
Блуждаю в заколдованном кругу.
Я быть собой без тайны не могу.
Вот где подвох... Он, словно гниль в товаре.
Мне тайна эта древняя нужна.
В кромешной тьме погружена она.
Прозрачны с ней мы в нашей вечной сваре.
3.
Прозрачны с ней мы в этой вечной сваре.
Как с женщиной, где все как на духу.
На небесах, в решальне, наверху
Предписано нам пребыванье в паре.
Освоишься когда-нибудь?.. Едва ли.
Что в этой бездне с кожей, словно мед?
Кто сущность женщин до конца поймет...
Смешно сказать — распят на идеале.
Одно лишь побужденье на примете.
И в сущности, доверчивые дети —
желания, спешащие гурьбой.
Вдвоем понятны и теплу, и свету
в избытке чувств... И несмотря на это,
Повязанные темною судьбой.
4.
Повязанные темною судьбой,..
Платили дань надуманным вопросам.
Я по пространствам и годам разбросан.
Привычками пришпилен, как скобой.
Все время занят якобы борьбой.
Но - снова в стоге отыщу иголку:
Все "я" мои — забытые осколки —
Засветятся, чтоб стал самим собой.
И молниею все, что рядом, стерто.
И космосы над мигом распростерты.
Былое, как период голубой.
Нет смерти... В этом мире не приблуден,
Я был привязан и к вещам, и к людям.
Что скрыто за подробностью любой?
5.
Что скрыто за подробностью любой?
Мы дети нескончаемого спора.
Не больше ли здесь самооговора
С его гуманитарной ворожбой...
Капризно время поведет губой:
Ах, это "я", разбитое на крохи.
Что нового - зациклиться на вздохе
И кончить заурядною гульбой.
Все может быть, старуха, а пока
Я вырываюсь на простор венка.
Мне тесно в этом мире, как в подвале.
На миг земные бросив чудеса,
Я снова возвращаюсь в небеса.
Какие голоса опять позвали?
6.
Какие голоса опять позвали?
Иных законов отзвуки они.
Законы эти чувствам лишь сродни,
Что, раз взорвавшись, мир образовали.
Стою открытый, как на перевале.
Пленяй меня, нездешняя краса.
По-женски заструились голоса.
Вели меня, но не повелевали.
И вскрикнул я, и соскользнул с холма
Поющего. Казалось, жизнь сама
Внимала пенью, всматриваясь в дали.
Наш мир, он тоже сам в себя упал.
И рухнув, снова этой жизнью стал.
Черт ногу сломит — все, как на развале.
7.
Черт ногу сломит — все, как на развале.
Умолк за нереальной гранью хор.
Мир был расколот —как попасть в зазор?
Я помещался в этом интервале.
Я слушал, я внимал, но нас прервали.
Нет, все —во мне: и взлеты, и распад.
Меж тем и здешним сам в себе распят.
Порыв развеян —не доколдовали.
Произнесите сокровенным слово.
Идущий в неизвестность, вы готовы?
Акт сотворенья не решить мольбой.
Но стоит выпасть из житейской рамы —
Смысл вспыхнет, словно лик прекрасной дамы...
И дальше —снова тьма перед тобой.
8.
И дальше —снова тьма перед тобой.
Раскаты чувства опустились в схему.
Скользнула в быт великая богема.
В обыденность с его смешной божбой.
Где, как однообразною резьбой,
Подскоки чувств обозначают "ахи".
Мучительно движение во прахе.
Себя я оставляю за собой.
Как хочется перевернуть минуту
И вырваться в мою былую смуту
Из торжества обыденного зла.
Туда, где по кускам пространство губят,
Где, взвившись, словно сабли, время рубят.
В воображеньи женские тела.
9.
В воображеньи женские тела,
Обретшие земную форму души...
Хмельной, я этот образ не разрушу
И таинства, что с ним меня свела.
Гармонии златые купола
В реальность обратил однажды Гений.
И рядом с ними— вроде приведений
Людские побужденья и дела.
Там, где судьбы неведомая сила
Во тьме сомнений, что меня накрыла,
Проглянет, словно птица из дупла.
И завершеньем тяжкого союза,
Не разберешь, богини или музы
Засветятся, сжигая все дотла.
10.
Засветятся, сжигая все дотла.
И нет путей —ты попадаешь сразу
В любую цель. Ни просьбы, ни приказы
Не действуют. Тебя перенесла
В пространства эта сила, из числа
Духовных рвений, внутреннего дела.
Преполно, всереально и всецело,
Где бесконечность форму обрела.
Быть может, красота, — как вечный суд.
Привязчивей всего желанный труд.
Войди в определенье —тяжесть света.
Смотри, прекрасна полная луна.
Но, чувствуешь — тебя гнетет она.
Ты беспокоен, что сказать на это.
II.
Ты беспокоен, что сказать на это.
Есть основанья, но поговорим:
Естественный порыв неповторим.
Как полнота собой живого цвета.
Все изначально призваны в поэты.
Что к небу подбираться, словно тать.
Бессмертным здесь необходимо стать.
Прости, конечно немощны советы.
И душу облегчить — не то леченье.
Стереотипны наши увлеченья
И речи погорластее гусынь.
Что просто так стучаться в эти двери,
Когда не тверд в гуманитарной вере.
Да, ты чего-то стоишь, но остынь.
12
Да, ты чего-то стоишь, но остынь.
Томительно так и блуждать по кругу,
Искать в мечтах творимую подругу
Из сонма своенравных берегинь.
Чем ты владеешь, чтоб прельщать богинь,
Смеющихся, за каждым чувством скрытых.
Про них нам поясняли эрудиты.
Ах, птичьим пеньем вспененная высь...
В дорогу эрудицией самой
Был собран — все же не тряси сумой
Священной и себя не опрокинь.
Виденья наши выношены, чтобы
Не сбиться на распутьях, но попробуй
Освоиться среди своих святынь.
13
Освоиться среди своих святынь...
А там, куда потом придем, сумеем
Осуществить все, что в себе имеем.
Где память населит ландшафт пустынь
Теперешних. И взор куда ни кинь,
Для каждого свой мир себя раскроет.
И если некто рядом свой пристроит,
Мешая вам, — плечом его подвинь.
Будь призрачным, оденься снова в плоть,
Будь тем и этим, да ничем будь хоть...
Сады, селенья, острова, планеты —
Плоды рассвобожленного ума...
Где в нас светильник, где во мне тюрьма?
Запрос из не имеющих ответа.
14
Запрос из не имеющих ответа.
И все ж, порассуждаем... Например,
Ты занят самостроем, высших сфер
Еще лишенный — впереди все это.
Или обратно из иного света
Вернешься кем-то в старый, чтобы вновь
Пройти земные горечь и любовь...
Здесь пальцы обожгла мне сигарета.
И давят, давят, давят те же стены.
В мозгу гудит нездешняя сирена,
Как дальний и загадочный прибой.
Урок понятен мне, но не усвоен.
На том же месте и опять раздвоен
Растерянный стою перед собой.
15
Растерянный, стою перед собой.
Какая тайна скрыта в этой твари?
Прозрачны с ней мы в нашей вечной сваре,
Повязанные темною судьбой.
Что скрыто за подробностью любой?
Какие голоса опять позвали?
Черт ногу сломит — все, как —на развале.
И дальше —снова тьма перед тобой.
В воображеньи женские тела
Засветятся, сжигая все дотла.
Ты беспокоен — что сказать на это.
Да, ты чего-то стоишь, но остынь.
Освоиться среди своих святынь —
Запрос из не имеющих ответа.
1998
Читая этот венок сейчас, думаю и думаю я о том, что гармонизирующим душу счастьем было для автора одновременно работать над упоительно занимательной, веселой, грустной и мудрой историей жизни Тезея, над образом времен Тезея — в перекличке с временем нашим, теперешним.
Валя не останавливал этой своей работы и после выхода тома «Лабиринт, или сказание о Тезее». Считал его первой частью целостного романа. Всякий раз, когда Валя давал мне прочитать очередную законченную главу, в глазах его отражалось отдохновение. Всего компьютерных страниц второго Тезеева тома осталось после Вали 116. И «кусок» этот не воспринимается как оборвавшийся на полуслове.
Мне нравился Валин Тезей. Молодой царь Афин, любимец жителей древней Аттики, «на бессмертных похожий». Юный герой античности, легендарный сын человека и бога. Смельчак и осмотрительный храбрец, навсегда освободивший земляков от обязанности ежегодно отдавать детей прежде непобедимому чудовищу в жертву. Тот, кто спасает Афины от напавшего на город воинства амазонок, от бесчинствующих кентавров, кто дает приют гонимым и беззащитным, кто поощряет деятельных и одаренных. Справедливый неподкупный арбитр в самых сложных спорах, решительный и осторожный преобразователь социальной жизни.
Тезей — отец афинской демократии, он ее в Афинах вводит. Чтобы исключить тут опрометчивость, он объезжает города и веси по всей Аттике, обсуждает с правителями и мудрецами плюсы и минусы нового типа правления в государстве. С этого и начинается объединение жителей Аттики в единый народ и продвижение всей Древней Греции к началу истории, продолжением которой являемся мы.
В сюжет книги вплетается и Калидонская охота, и похищение прекрасной Елены, приведшее впоследствии к Троянской войне, и проникновение Тезея с Пирифоем в преисподнюю, чтобы выкрасть оттуда для Пирифоя Персефону, и многое другое… Если внимательно вглядеться в мифологию Древней Греции, говорил Валя, то выяснится, что Тезей, младший друг Геракла, так или иначе связан почти со всеми главными ее мифами.
Тезей умеет побеждать в себе страхи ума и сердца, весело и горько смеяться над собственными предрассудками, чувствовать свое пребывание на земле как дар, драгоценность которого безусловна. Он действует, побеждает и проигрывает, снова действует в самых непредсказуемых драматических и комических ситуациях. Этот образ и характер, как и населенное пространство романа в целом предлагает читающему его и поэтическую, и историческую, и философскую, и морально-этическую насыщенность — посредством переплетения серьезного и грустного, остроумного и смешного. А нравственные коллизии, с какими Тезей сталкивается на каждом шагу,— органически соотносимы с сегодняшними нравственными проблемами, острейшими для наших дней.
…Конец Тезея на поле битвы связан с тяжелыми мыслями о смертной доле людей. О том, что сам он, по воле богов, но и по собственной — земной царской и воинской — воле укорачивал короткую жизнь смертных. Умирающему Тезею будет мниться, говорил Валя, рассказывая, как повернется сюжет, что увлекают его от света земного в ночь тартара ( заметь: тартар — не ад) стенающие жены и девы, приведенные справедливейшей из олимпийцев — богиней Дике.
Валя считал, что понятия о суде по-божески складывались на земле задолго до христианства. А роль души своей дохристианский Тезей, несмотря на весь свой очевидный и внутренний героизм, и не мог бы сам для себя прояснить в силу двойственности рождения своего — от олимпийского и земного родителей ( миф ведь — почти что факт):
— Только божественному Данте простительно, что сверхмерно потребовал он задним числом от героя греческой древности, помещая его в адское подземелье.
…И ропщут в каждой жизни даже дни,
Той жизни,
что собою быть стремится,
И каждая,
какую ни возьми,
Не хочет быть зачеркнутой страница.
И жаждет воплотиться жизнь в слова,
И крепнет в вечность слов святая вера,
И каждый миг
ждет своего Гомера,
И все имеет на него права.