Любовь нечаянно нагрянет...

                Любовь нечаянно нагрянет…

             (О психологии личности при тоталитарных и автократических режимах)

                Книга-хрестоматия


                Автор и составитель М.Архангородский.

                (Главы 1 - 4)




     В книге  представлен обширный материал о разрушительном влиянии на личность человека тоталитарных и авторитарных политических режимов и  тоталитарных групп, психологии толпы, социально-психологических «эпидемий», с точки зрения новой психоисторической науки,  мнений широкого круга известных исследователей этих вопросов.  Книга помогает читателю понять глубинные причины роста в России ксенофобии, антисемитизма, негативных психологических последствий усиления авторитаризма власти, на примере германского нацизма и сталинского тоталитаризма, феномен сохранения тоталитарного стиля сознания и поведения у значительной массы людей в отсутствии тоталитарного политического режима, что делает ее особенно актуальной в наше время, помогающей найти пути выхода из социальных кризисов с точки зрения социальной психологии, сформировать гуманистическое мировоззрение, особенно у молодежи.







«Несомненно, что и новая идея подвергнется, в конце концов, участи идеи, которую ей удалось заместить. Эта идея состарится и придет в упадок; но прежде, чем стать совершенно негодной, ей придется испытать целый ряд регрессивных изменений и странных искажений, для осуществления которых потребуется много поколений. Прежде чем окончательно умереть, она будет долгое время составлять часть старых наследственных идей, которые называют предрассудками, но которые мы, однако, уважаем. Старая идея даже тогда, когда она не более, как слово, звук, мираж, облачат магической властью, способной еще подчинять нас своему влиянию.
Так держится это старое наследие отживших идей, мнений, условностей, которые мы благоговейно принимаем, хотя они не выдержали бы малейшего прикосновения критики, если бы нам вздумалось исследовать их. Но много ли людей, способных разобраться в своих собственных мнениях, и много ли найдется таких мнений, которые могли бы устоять даже после самого поверхностного исследования?
Душевный склад существ не может избежать физиологических законов. Мозговая клеточка, которая не упражняется, в свою очередь перестает функционировать, и психические качества, требовавшие века для своего образования, могут быть быстро потеряны. Храбрость, инициатива, энергия, дух предприимчивости и различные качества характера, очень медленно приобретаемые, могут изгладиться довольно быстро, раз им не представляется больше повода упражняться. Этим объясняется тот факт, что какому-нибудь народу всегда нужно очень долгое время, чтобы подняться на высокую ступень культуры, и иногда очень короткое время, чтобы упасть в пропасть вырождения».
                Гюстав Лебон «Психология народов и масс»


                Народ наш забитый в отечестве темном, 
                Для мракобесов - надежный оплот,
                Если объявят, что двух будут вешать,
                Третий с веревкой своею придет!
                (На мотив гимна СССР)
                М.  Нахаловский





                Предисловие.



   Автор и составитель этой книги не является профессиональным  историком, социологом, культурологом или политологом, поэтому позиционирует эту работу, как научно-популярное издание. В тоже время, имея большой опыт, как психотерапевт и психолог, работавший с тысячами людей, автор обратил внимание на некоторые негативные личностные изменения, происходящие с людьми которые сами пережили тоталитарные режимы, а так же у их потомков. С другой стороны автор не мог не замечать, что за последнее десятилетие в российском обществе неуклонно увеличивается число лиц с тоталитарным, авторитарным, экстремистским и откровенно фашистским менталитетом (по данным некоторых социологических опросов такое мировоззрение отмечается у 30%-40%). Все это происходит на фоне реставрации авторитарного стиля власти, эрозии многих социальных институтов, отсутствия тенденции к развитию гражданского общества. Предлагаемая информация известна узкому кругу профессионалов и почти  совершенно неизвестна широкому кругу читателей. Широко представленные в книге мнения авторитетных ученых – историков, политологов, социологов, философов, врачей, психологов, возможно помогут сформировать адекватные взгляды на жизнь современного общества, особенно у молодежи, формирующей свое мировоззрение, а значит, буду надеяться, профилактике экстремизма, ксенофобии, фашизма. Не без некоторых колебаний автор включил в книгу и фрагменты книги «моя борьба» главного людоеда мировой истории – Гитлера. Сравнив некоторые идеи современных политиков, ученых, лидеров националистических движений с «первоисточником», можно, на мой взгляд, точнее идентифицировать их взгляды, поскольку у нас ряд простых граждан, представителей власти и судей не очень хорошо представляют (или не хотят представлять?) что такое фашистская идеология, что затрудняет борьбу с ней. Необычность названия  объясняется удивительным явлением любви значительной массы народа к авторитарному или тоталитарному лидеру, что очень весомо поддерживает такой режим «снизу». Несмотря на то, что данное издание рассчитано на широкого читателя, автор полагает, что оно может быть элементом самообразования студентов и преподавателей гуманитарных факультетов университетов и других учебных заведений.

         Прежде, чем рассмотреть основной вопрос нашей работы – формирование психологических особенностей личностей под влиянием тоталитарных и авторитарных режимов и об обратном процессе поддержания тоталитарных режимов психологическим влиянием масс, мы обратим внимание читателя на малоизвестную неспециалистам науку, имеющую прямое отношение к теме нашей книги – историческую психологию.

   Осмысление исторических  перемен нашего времени, стремление объяснить развитие русской истории и особенно трагической истории 20в., стимулирует внимание людей к вопросам о роли и месте личности в истории, о влиянии исторических событий на жизнь современника. Возникший в настоящее время интерес к вопросу о роли личности в истории, о взаимосвязях исторических и психологических феноменов свидетельствует о  распространении в научном и обыденном сознании гуманистического  восприятия истории.
 
   К настоящему времени имеется множество  вариантов  понимания  исторической психологии  и идеологии этой дисциплины. В соответствии с современными представлениями об "истории"  как о процессе развития природы и общества мы  определяем историческую психологию как науку, изучающую психику человека в зависимости от исторической эпохи. Историческая психология изучает психологические характеристики человека в зависимости от характеристик исторической эпохи: психологические особенности человека как субъекта познания и деятельности в зависимости от исторических условий, историческое своеобразие личности в данную историческую эпоху. 
            В основе представления о взаимодействии истории и психики человека  находится  идея об активной роли человека в историческом процессе, представление о человеке как об историческом деятеле -  как носителе творческого, созидающего историческую ситуацию начала. Историческая психология реализует антропоцентристский и гуманитарный подход к истории, сущность которого  заключается в следующем: человек является главным действующим лицом в истории, и для адекватного понимания исторического процесса следует изучать психику человека, с другой стороны - социальные, политические, экономические и культурные особенности исторического периода являются факторами, влияющими на процесс формирования личности. Гуманистическое восприятие исторического процесса, идея исторической изменчивости человеческой психики объединяет  разрозненные исследования  в рамки исторической психологии. 



                - 1 –


   Возникновение исторической психологии как самостоятельной  научной дисциплины связано с формированием и распространением в общественном и научном сознании  гуманистического восприятия истории, идеи социокультурной  обусловленности психических процессов и свойств, культурно-исторического своеобразия личности,  а также  с идеей исторического измерения психологических  явлений. Перечисленные мировоззренческие предпосылки исторической психологии сложились в результате развития  в гуманитарных науках Х1Х в. определенных философских и научных тенденций.

1. В научном сознании Х1Х в. прочно утверждается представление об истории как о процессе общественного развития. Это представление связано с развитием историко-генетического метода как общенаучного метода анализа природных и социальных явлений.  Важнейшим в исторической науке становится вопрос о законах исторического процесса, для чего выявляются биологические, климатические, географические и психологические факторы исторического процесса. Для психологической науки 19 века введение исторического измерения означало выход за пределы непосредственного опыта, использование косвенного метода наблюдения. В психологические исследования  включаются явления культуры, политики, что  является вполне типичным для гуманитарных наук XIX века.

2. К середине Х1Х в. изменяется объект социально-исторических исследований. В значительной мере под влиянием Великой Французской революции сфера интересов историков и социологов смещается в область массовых движений. Проблемы, связанные с проявлением активности народных масс, изучаются историками, психологами, медиками, социологами на протяжении всего Х1Х в. Философскую традицию эпохи Просвещения, согласно которой субъектом исторического процесса признавалась отдельная личность, сменяет представление о народе как об историческом индивидууме, который порождает язык, нравы и право и  является аналогом  личности.  Массовидные социальные явления предпочитаются индивидуальным,   отдельная  личность рассматривается как частица "коллективного индивида",  как носитель его свойств, история отдельных стран изучается как история народной жизни.  Этот  принцип ярко выражен  в философии истории Г.Спенсера, О.Конта, в историко-философских рассуждениях Л.Н.Толстого (в романе "Война и мир").

3. Представление об истории как о результате исторических действий героев и масс, представление о психической деятельности человека как об определяющем факторе общественного развития обуславливает  психологизацию социальной науки.   Вопросы о психологических причинах массовых действий,  о соотношении стихийности и сознательности в поведении героев и масс,  о влиянии психологических особенностей исторических деятелей  на ход исторического процесса и о влиянии массовых действий на ход истории становятся центральными проблемами исторических и социальных исследований.

4. Анализ первобытных культур, открытых археологией и этнографией в  Х1Х в., изучение обычаев, культуры, языка, искусства различных народов и эпох, использование исторического метода для исследования социальных и психических явлений   закрепляет в научном  и обыденном сознании  идею культурно-исторических и  психических различий людей и обществ в различные исторические эпохи.

   Реализация идеи психологизации истории  начинается   с поиска естественных проявлений человеческой природы в исторических событиях, с поиска проявлений "народного духа" в историческом процессе, что  порождает представление об истории как  психологическом  явлении.  "Мировая история для нас является историей человечества, а в еще более тесном смысле она даже является, в конечном счете, историей человеческого духа, - напишет В.Вундт в переведенной на русский язык в 1912 г монографии "Элементы психологии народов", -  поэтому существенным содержанием истории являются события, вытекающие из духовных мотивов человеческого поведения; и это содержание, в то же время сообщает  во  взаимной связи и  в изменении мотивов  этим событиям ту внутреннюю непрерывность, которую мы требуем для всякой истории". 
        Акцент на процессуальности как атрибуте  истории (исторический  процесс  представляется  подобно  эволюционным моделям органической природы, как, главным образом, процесс развития человеческих достижений, культуры, мифотворчества,  обычаев, науки, искусства) серьезно повлиял на содержание первых историко-психологических объяснительных моделей.  В рамках представления о психике как о некотором множестве психических процессов и в пределах общепсихологической теории  создается специальный понятийный аппарат.  Для обозначения множества "духовных"   исторических явлений используются названия отдельных психических процессов, "соответствующих" специфике выделенных элементов, а по аналогии с  интегральной психологической категорией "психика" разрабатывается новая категория -  "народный дух".

    Научная традиция психологической интерпретации исторического процесса и включения в психологическое исследование исторических материалов, характеризующих развитие культуры, языка, образа жизни отдельных народов, для объяснения и понимания их истории была заложена первыми историко - психологическими исследованиями, проведенными в рамках народной психологии, основанной в 50-х гг. 19 века в Германии Х.Штейнталем и М.Лацарусом. По мнению основателей новой науки  целью "народной психологии" является изучение методами психологической, филологической, исторической и философской наук феномена "народного духа". "Народный дух" рассматривался как особый склад мыслей и чувств, свойственный данному народу, и проявляющийся в народной жизни в совместных действиях людей, составляющих данную общность. Объектами "народной психологии" считались мифология, религия, культура, наука, народное творчество и обычаи, для изучения которых проводились аналогии с психическими процессами. Понятием "народный дух" обозначается сходство, одинаковость сознания множества людей, которое возникает "вначале из многих внешних условий одинакового происхождения и близости места жительства. Но еще важнее, - считают создатели народной психологии, - что через одинаковость рождения судьбы должны быть одинаковы".

     Включение в психологическое исследование материалов историко-этнографического характера, попытка выйти за пределы непосредственно наблюдаемых явлений, попытка описать и объяснить массовые и обыденные представления, предпринятая немецкими учеными являлась, безусловно, революционной и открыла большие перспективы для психологической науки.  Однако, это направление получило  весьма одностороннее развитие: исследование языка, культуры, религии, мифологии в историческом и психологическом плане становится в основном прерогативой этнографов и языковедов, как например, исследования русского языковеда А.А.Потебни. Вместе с тем приводимые, к примеру, советские пословицы и поговорки наглядно демонстрируют рельефный портрет психологии «советского человека, каким его «лепит» тоталитарный режим:

Артель дружбой крепка
Американец рядом - бей его прикладом!
Без актива нет коллектива.
Без удобрений не будет растений
Большой говорун — плохой работун.
Бумаг поток, а дело не идет.
Была коптилка да свеча - теперь лампа Ильича
Была Россия царская - стала пролетарская
Бюрократ — саботажнику брат.
Бюрократ любой бумажке рад.
В хорошей артели всяк при деле.
Велик день для лодыря, а для ударника мал.
Верблюд походкой не щеголяет, да шагист.
Видна из Кремля вся советская земля.
Видом внушительный, да в работе нерешительный.
Воля и труд дивные всходы дают.
Гвардейский миномет везде врага найдет.
Где бумажное царство, там волокита — король.
Где делом не руководят, там бумаги верховодят.
Где много говорят, там машины стоят.
Где работа, там и густо, а в ленивом доме пусто.
Два коммуниста ведут беспартийных триста
День гуляет, два больной, а на третий выходной.
Жди не дождя и грома, а жди агронома
За богом пойдешь - ничего не найдешь
Завод красен не планом, а выполнением.
И один в поле воин, если он советский воин
Ковал детали, а выковал медали.
Колхоз богат - колхозник рад
Колхоз пашет, а он руками машет.
Кремлевские звезды видишь - смелее вперед идешь
Кто в труде впереди, у того орден на груди.
Кто первый в труде, тому слава везде.
Кто труд любит, долго спать не будет.
Кудри завивай, да про дела не забывай.
Лицо лодыря видней при подсчете трудодней.
Лодыри и нытики не выносят критики.
Лодырь в цехе, что трус в бою.
Лодырю в колхозе, что волку на морозе.
Мечтой план не выполнишь.
На безделье и лень велик и один день, а на хорошие дела — и пятилетка мала.
На нашем заводе брак не в моде.
Не велик кооператив, а сколотил актив.
Не жалей спины — будут трудодни.
Не красен цех плакатами, а красен результатами.
Не тот ударник, кто языком болтает, а тот, кто план выполняет.
Нынче и пастухи в почете живут.
От ленинской науки крепнут разум и руки
Партийный - человек активный
Плохой работник всегда жалуется на свой инструмент.
Правда Ленина по всему свету шагает.
Прогульные дни воровству сродни.
Прогульщик на заводе, что дезертир на фронте.
Проснулась Ульяна ни поздно, ни рано, все с работы идут, а она тут как тут.
Раньше жили - слезу лили, а теперь живем - счастье куем
Раньше церковь да вино - а теперь клуб да кино
С кружки по капле - буфетчице дом.
Сам не скажет — трудодни покажут.
Сей кукурузу - получишь сало.
Советский народ смотрит всегда вперед.
Советский народ тверже каменных пород.
Спать долго — жить долгом.
СССР - всему миру пример.
Тот не член артели, кто прячется от работы во все щели.
У лентяя закон простой: работай час, полсмены стой.
Ударнику уваженье, лодырю презренье.
Хозрасчетная бригада потерям преграда.
Хорош бригадир — хороша и бригада.
 
      Другими словами работящий, любящий себе подобных и ненавидящий иностранцев, бескорыстный, партийный, безбожный, с большим самомнением, обезличенный, пролетарского происхождения, любитель клубов и кино,  борец с саботажниками и врагами, бездуховный, бездумный, счастливый от света кремлевских звезд и правды Ленина олигофрен – это «пример всему миру».

        Следующий важнейший опыт теоретического описания "психологии народов" предпринял известный немецкий психолог В.Вундт, который разработал обширную программу исследований в этой области. В фундаментальном 10-томном труде "Психология народов. Исследование закона развития языка, мифов и обычаев" (1900 - 1920)

   В.Вундт развивает идею своих предшественников о психологическом исследовании  явлений народной культуры как продукта духовной деятельности народа, как проявления "народной души". Рассматривая психологию народов, как часть психологии В.Вундт распространяет на исследования в этой области методы индивидуальной психологии. В каждом классе духовных и материальных явлений он ищет объективацию определенной психической функции: "язык содержит в себе особую форму живущих в духе народа представлений и законы их связи. Миф таит в себе первоначальное содержание этих представлений в их обусловленности чувствами и влечениями. Обычаи представляют собой возникшие из их представлений и влечений общие направления воли".
    Уже в 1863 году в "Лекции о душе человека и животных" В.Вундт обосновывает необходимость, наряду с экспериментальной, культурно-исторической психологии, поскольку именно психология народов может разрешить "проблемы психогенезиса": "психология народов ведет нас по пути истинного психогенезиса, изучая различные ступени духовного развития, на которых еще и теперь находится человечество. Она показывает здесь нам замкнутое первобытное состояние, от которого, благодаря почти непрерывному ряду промежуточных ступеней, можно перебросить мост к более сложным и более высоким культурам. Таким образом, психология народов есть в полном смысле слова психология развития".
Исторический метод, лишь обозначенный у предшественников, является для В.Вундта основным методом исследования в рамках народной психологии. В.Вундт считает, что для решения проблемы развития психики, для обнаружения законов психического развития существует два пути:
1 - "брать одно за другим отдельные важные явления общественной жизни и рассматривать их в их развитии, подобно тому, как это обычно делает общая психология при анализе индивидуального сознания";
 2- "употребляя прежнее сравнение, проводить не продольные, а поперечные разрезы, причем мы будем рассматривать одну за другой плавные ступени народно-психологического развития и каждую из них во всей взаимной связи ее явлений".

   Идея исторического своеобразия человека, то есть психологических различий людей в разные периоды мировой истории человечества была выражена В.Вундтом как историческая периодизация "народно-психологических явлений" по аналогии с  развитием индивидуального сознания ("поскольку эволюция сознания основана на психологических законах, постольку "все возникающее из общности духовной жизни процессы эволюции становятся проблемами самостоятельного психологического исследования"). Аналогия между этапом психологического развития человечества и  онтогенеза восходит к эволюционной теории Г.Спенсера, который расценивает доисторическое и цивилизованное состояние общества   в качестве ступеней онтогенетического развития -  как детство и зрелость человека.   

   В. Вундт выделяет 4 ступени развития народов, специфика которых  определяется "преобладанием одного из психологических качеств"
( представления, чувства и мотивы поведения), около которых группируются народно-психологические явления.
Следующим шагом в изучении историко-психологических закономерностей становится исторический подход к психологическому изучению мышления, памяти, представления, личности  французскими психологами Л.Леви-Брюлем, П.Жане.

 Активный научный  интерес к историческому изменению обыденных  представлений начинается с популярных в 20- е годы работ Л.Леви-Брюля, посвященных психологии первобытного человека: "Умственные функции в низших обществах"(1910), "Первобытное мышление" (1922), "Первобытная душа" (1927).  С работами Л.Леви-Брюля связано распространение  понятия "ментальность".  Именно  здесь впервые слово  mentalitй употребляется не только как традиционное для французской психологии обозначение мышления, но как система коллективных представлений, как определенная направленность мыслей.
   Объектом исследований для Л.Леви-Брюля выступают "коллективные представления" (традиции изучения коллективных представлений как самостоятельных психических явлений восходят к социологии Э.Дюркгейма). По мнению Л.Леви-Брюля "коллективные представления имеют свои собственные законы, которые не могут быть обнаружены изучением взрослого и цивилизованного человека.  Лишь изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет пролить свет на генезис наших категорий и логических принципов". Мировоззренческие истоки этого утверждения восходят к позитивистской философии О.Конта, согласно которой "не человечество следует определять исходя из человека, а напротив - человека исходя из человечества",  и, следовательно, различным типам общества соответствуют различные формы мышления. Сравнительное изучение разных типов обществ неотделимо от сравнительного изучения коллективных представлений, господствующих в этих обществах .

   В своих работах Л. Леви-Брюль излагает теорию "пралогического мышления", характерного для  "архаической психики".  Явления   "архаической психики", по мнению  Л.Леви-Брюля, свойственно не только первобытному человеку, или "отсталым" народам  современности, но и цивилизованному человеку в некоторых индивидуальных и коллективных проявлениях (поведение в ситуации неопределенности, угрозы, в религиозных обрядах, в ситуации толпы).  "Пралогическое мышление" отличается от  логического "современного" мышления  специфическим характером связи между представлениями, управляемой законом партиципации (сопричастия): ассоциация  мыслительных элементов происходит путем приписывания предметам и явлениям мистических свойств, при  этом  несколько различных предметов  мыслятся как идентичные. Особая форма категоризации   обусловливает  такие свойства  "пралогического мышления" как нечувствительность  к противоречиям,  непроницаемость для опыта, мистичность содержания (мистицизм).

   Исследования   Л.Леви-Брюля явились стимулом для изучения психологии первобытного  человека, для сравнительно-исторических исследований  мышления.

   Историческое развитие  отдельных психических функций и личности исследовал   П.Жане.  По мнению французского психолога  усложнение и совершенствование психических функций, появление  новых форм психической  деятельности  людей происходит в процессе совместной деятельности. В работе "Развитие памяти и представления о времени" (1928) мнемические действия рассматриваются  как произвольные, социально регулируемые операции запоминания и воспроизведения информации,  значимой в процессе социального взаимодействия. Исторически развитие памяти связано с необходимостью  передачи друг другу сведений о наблюдаемых явлениях, с потребностью   сотрудничать в условиях пространственного удаления друг от друга. Совершенствование  и  своеобразие    "культурных  орудий"  (составление,  сохранение и воспроизведение рассказа о важнейших событиях в племени,  техника запоминания  и воспроизведения информации с помощью камешков,  узелков и других подручных средств, появление письменности) определило, по мнению П.Жане этапы  исторического развития памяти.

   П.Жане одним из первых ставит вопрос о проведении генетического исследования личности для улучшения понимания характеристик ее структуры.  В рамках историко-генетического понимания П.Жане личность трактуется как  формирующийся в ходе истории человеческого общества в целях, необходимых для этого общества, психологический механизм: "Личность представляется нам как конструкция, человеческое изобретение; как многие вещи, она была создана людьми, которые конструируют как придется, более или менее плохо. Вопрос о том, чтобы определить, как, в какую эпоху, посредством каких переходов могла создаваться эта конструкция". 

   В монографии "Психологическое развитие личности" (1929),  описывая процесс становления личности, П. Жане выделяет насколько уровней индивидуального развития личности, соответствующих стадиям развития личности в истории человечества: 1 - личность как "персонаж" (усвоение и принятие индивидом определенной роли в семье и профессиональной группе); 2 - личность как "субъект" (образование системы внутренних побуждений к активной социальной деятельности);     3 -  личность как "Я" (надстройка к системе внутренних побуждений системы интересов, определяющих поведение человека); 4 -личность как "индивидуальность" (появление у человека чувства личной ответственности, оригинальности поведения, прогрессивных тенденций, выражающихся в стремлении содействовать социальному прогрессу).

   Сформировавшаяся к началу ХХ в. общенаучная  тенденция антропологизации  определила  становление множества новых научных дисциплин: культурантропология, этнопсихология,  историческая и социальная  антропология,  этнология, психосоциология.  В середине ХХ в. появляются специальные научные дисциплины, в рамках   которых изучается изменчивость человеческой психики в  процессе общественного  развития, осуществляется  психологический подход  к историческому процессу: историческая психология во Франции, психоистория в США.
Исходной философской предпосылкой  для историко-психологических исследований является признание исторической значимости  социальных действий  как отдельных личностей, так и социальных групп, изменение социальной действительности рассматривается  как результат прежде всего человеческой активности. Использование психологических моделей  для изучения исторических событий в значительной мере связано с  распространением психоаналитических  и бихевиористских теорий.  Формированию гуманистического восприятия истории способствовали следующие теоретические положения, непосредственно связанные с психоанализом и бихевиоризмом:

- прошлое человеческое поведение может быть изучено научно;
- исторический процесс может быть исследован через понимание законов человеческого поведения;
- для понимания исторической действительности необходимо изучать проявления сферы бессознательного в поведении исторических личностей и народных масс.

   В 1948 г. французский психолог И.Мейерсон  предлагает термин "историческая психология"  для обозначения специальной научной дисциплины,  изучающей психику человека в конкретно-исторических условиях, изменение психического склада личности в процессе социального развития. Конкретное историко- психологические исследования  французских психологов и историков Ж. Вернана, М.Детьена, П.Франкастеля, Л.Февра, Р. Мандру, Ж. ЛеГоффа, Ж. Дюби посвящены реконструкции мировоззрения, индивидуального и коллективного сознания  людей различных эпох, выявлению  исторического своеобразия личности, истории чувств и ментальности.
   В 60-х годах в США  формируется психоистория - научная дисциплина,  в рамках которой осуществляется психологический подход к истории (для объяснения исторических событий и деятелей используются психологические модели), изучаются взаимосвязи между историческими и психологическими феноменами. Американские психоисторики Л. де Моз, Б. Мэзлиш, Дж. Ковел, Дж. Плэтт, Э.Эриксон и другие в своих исследованиях рассматривают такие проблемы, как влияние психологических особенностей исторических деятелей на  исторические события, проблемы психологических истоков распространения различных идеологий,  психологических причин социальных революций, национально-освободительных движений.



            ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ВО  ФРАНЦИИ.

   В 1948 году в Париже опубликована программная работа И. Мейерсона "Психические функции и творения", в которой определяются задачи и методы исторической психологии. Тогда же  под его руководством создается Центр исследований по сравнительной исторической психологии, объединивший   его   учеников и последователей  Ж.П. Вернана, Ф. Мальрие, М. Детьена, П.Франкастеля и  других французских  психологов.

   Исходной теоретической позицией   концепции И.Мейерсона явилось признание изменчивости психики человека в зависимости от исторически изменяющихся форм созидательной деятельности.  Предметом  исторической психологии, по мнению Мейерсона, является процесс развития отдельных психических функций (восприятия, памяти, мышления, личности) в изменяющихся конкретно-исторических условиях человеческой деятельности. Теоретической основой данного научного направления является общепсихологическая концепция, согласно которой  психика всегда направлена на объект, создает объект и выражается в нем, и "ключ "к раскрытию своеобразия человека заложен в созидательной деятельности, поскольку единственным способом существования человека  является существование в качестве творца.
Французские исторические психологи выступили преемниками   основателей "народной психологии". Изучение истории языка, искусства, науки, мифологии как явлений, имеющих психологическое содержание; изучение эволюции человеческой психики на основе  исследования  продуктов  психической деятельности (социальные и культурные явления), -  эти  идеи, заложенные основателями "народной психологии", реализуются в методике историко-психологических исследований.

   Как считает И.Мейерсон, психика возникает, когда человеческое действие превращается в определенную внешнюю реальность (продукт, социальный факт), и, возникнув, психика существует как предмет, подчиняющийся законам предметного мира, и ее анализ не может быть чисто психологическим.  По мнению И. Мейерсона человеческая личность всегда в чем-то объективирована: в психических реакциях, в поступках, в социальных иерархиях, творениях искусства, орудиях труда. Для обозначения продуктов человеческой деятельности (продуктов труда), в которых человек реализует свое психическое своеобразие и которые, в свою очередь, становится инструментом для развития, как психических функций, так и всей личности И.Мейерсон использует категорию "творения": "Все человеческое объективируется и проецируется в творениях, весь физический и социальный опыт и все то, что в этом опыте и через этот опыт выступает как состояние или функция: аспекты анализа реальности, аспекты мысли, желания, чувства, личность - наиболее абстрактные идеи и наиболее интимные чувства".  Понятие "творения" охватывает все аспекты жизни общества: общественные институты, науку, искусство, религию, язык, технологии, знаковые системы.

    Анализ исторического развития значений  составил основу историко-психологического исследования. Создание психики в представлении И. Мейерсона - это грандиозный необратимый процесс перехода чувственных образов, эмоций в знаки.
Одной из центральных проблем историко-психологических исследований во Франции является изучение  исторического персоногенеза. Исторический персоногенез - процесс  исторического формирования личности под влиянием внешних и внутренних факторов психологической организации личности в ту или иную эпоху (например, личностных концептов - представлений о личности, внешних культурных атрибутов конституирования личности - произведений искусства и быта).   
   По мнению И. Мейерсона исторический метод изучения человека "устраняет допущение вечных категорий, и, в то же  время,  делает акцент на проблемах движения, изменений и прогресса".
   Как считают французские исторические психологи, представление каждой эпохи о личности отличается от простого отражения реальности, оно входит в число ее составляющих и является правилом ее построения, нормой, ибо оно соткано из идеологии, которая определяет мероприятия этой эпохи. Обращение к эпохам духовного, политического и экономического кризисов, смены общественных формаций, является принципиальным для этой школы, поскольку, именно в переломные периоды истории проявляются психические сдвиги в личностной сфере человека. По  определению И. Мейерсона "личность - это ощущение своей непрерывности, отождествление себя с источником действия, ощущение и понятие о себе как о существе, качественно отличающемся от других, единственном, оригинальном".
 
   Проблема психологического эффекта  исторических изменений в обществе в исследованиях французских ученых трансформируется в проблему возникновения и изменения представлений о личности  и ее месте в мире, отразившихся в материальных и идеальных продуктах человеческой деятельности. Таким образом, воздействие истории на личность опосредуется системой  представлений о человеке и мире, о времени и пространстве, которые рассматриваются в качестве факторов развития личности.

   В анализе личностных концептов, характерных для того или иного исторического периода, выделяются следующие аспекты, которые, по  мнению французских ученых, подвержены историческому изменению,  которые являются своеобразными творениями, в которых проявляются  и формируются структуры создающих эти творения личностей:

1. В какой степени агент-индивид отличает самого себя от мира, в котором он действует?
2. В каких отношениях он со своим телом?
3. Как он рассматривает свою исключительность?
4. Как он рассматривает зависимость своей активности от себя самого и самого себя от своих актов?
5. Какой тип идентичности признает он для себя?
6. В какой степени он чувствует свою зависимость от окружающих, богов, мертвых и живых, грядущих поколений, и какую зависимость он предпочитает?
В соответствии с пониманием закономерности персоногенеза и с представлением о личности как одной из функций человеческой психики исследование исторического персоногенеза и своеобразия личности в различные исторические эпохи  сводятся  в основном  к  изучению отдельных личностных свойств и проявлений:
-изучение мотивационно - волевой сферы личности (Ж.П. Вернан);
-изучение и развитие самосознания личности, исторической динамики  "Я-концепции"(И.Мейерсон, Г. Ле Бра, Ф. Дрейфус);
-исследование мировоззрения, представлений о времени и пространстве (Д. Кохэн);
-изучение поведения через отношения личности к своим действиям (Э. Сурье, Д. Феше);
-представления о собственном теле ( Х. Хекон)
-исследование развития терминов, обозначающих личность (И.Мейерсон);
-исследование культурно-исторического содержания  этапов индивидуального и исторического персоногенеза (Ф. Ариес, Ф. Мальрие).
 Одним из приоритетов французских исторических психологов является сравнительно-историческое исследование обыденного сознания, ментальности. По мнению отечественного историка А.Я.Гуревича, работающего  в рамках междисциплинарного подхода к изучению человека и развивающего традиции французских историков, "ментальность"- это социально-психологические установки, способы восприятия, манера чувствовать и думать. Ментальность выражает повседневный облик коллективного сознания, не отрефлектированного и не систематизированного посредством целенаправленных умственных усилий мыслителей теоретиков. Важным признаком ментальности является неосознанность. Современные исследования в области "истории ментальности", по мнению А.Я.Гуревича, включают множество явлений,  обозначаемых понятием "ментальность":
-отношение членов данного общества и входящих в него классов к труду, собственности, богатству и бедности;
-образ социального целого и оценка разных групп, разрядов, классов и сословий;
-понимание природы права и обычая, значимости права как социального регулятора;
-образ природы и ее познание, способы воздействия на нее - от технических и трудовых - до магических;
-понимание места человека в общей структуре мироздания;
-оценка возрастов жизни, в частности, детства и старости, восприятие смерти, болезней, отношение к женщине, роль брака и семьи , сексуальная мораль и практика;
-отношение мира земного и мира трансцендентного, связь между ними и понимание роли потусторонних сил в жизни индивидов и коллективов;
-трактовка пространства и времени;
-восприятие истории и ее направленности (прогресс или регресс, повторение или развитие), при том не одно осмысление истории профессионалами, хронистами, теологами, схоластами, но и более непосредственное переживание ее обыденным сознанием;
-форма религиозности, присущая "верхам" и "низам", образованным и неграмотным;
-психология "людей книги" и психология людей, живущих в условиях господства устного слова;
-социальные фобии и иные негативные эмоции, коллективные психозы и напряженные  социально-психологические состояния;
-соотношение" культуры  вины" и "культуры стыда", то есть психологическая ориентация на внутренний мир или на социум;
-история праздников,  календарных обычаев, ритмизирующих жизнь коллективов;
-осознание национальной, племенной, государственной идентичности, национальные противоречия и заложенные в них стереотипы.

   Французские историки, разделяющие представление об истории человечества как об истории человеческих чувств и представлений, а не только как о политической и социальной истории, объединились вокруг журнала "Анналы", основанного в 1929 году М.Блоком, ориентируясь на концепцию "живой истории", сформулированную историком Л. Февром в конце 30-гг. В статье "История и психология", опубликованной в 1938 году Л.Февр говорит о необходимости исследовать психологические феномены прошлого, эмоции и мысли, чувства и желания прошлых эпох. Вместо традиционных для историка фактов, характеризующих действия субъектов социальных преобразований Л.Февр призывает историков изучать данные о духовной жизни прошлого, представления о мире, жизни, религии и политике "исторических коллективов",  воссоздать психологическую атмосферу прошлых эпох. Эта идея показалась заманчивой многим историкам, которые  занялись "историей ментальностей", воссозданием психологической атмосферы Античности, Средневековья, Возрождения, Нового времени (Р.Мандру,  Л.Февр,  Ж. Легофф,  Ж.Дюби,  А.Дюпон).

   В своих исследованиях французские историки реализуют следующие  методические принципы:
 
1. Тщательного исследования заслуживают феномены обыденного сознания (системы представлений о мире, стиль мышления,  особенности мировоззрения, характерные для людей прошлого), которые подвержены исторической изменчивости, наиболее ярко выражают историческое своеобразие личности и во многом определяют поведение людей в конкретную эпоху. Французские историки используют для  изучения психологического уровня обыденного сознания оригинальную систему понятий, например:
 -"духовный универсум" (Л.Февр) - эстетические, этические, правовые нормы, эмоциональные состояния, типичные для исторической эпохи, особенности психического склада людей данной эпохи;
-"видение мира" (Р.Мандру) -  мироощущение, мировосприятие, мировоззрение, система отношений к действительности, определяющая позиции людей в частной и социальной жизни, в труде;
-"ментальность" (Л.Февр) - способ преломления интеллектуальной обработки впечатлений;
-"ментальность" (А.Дюпон) - состояние духовности, манера думать, воспринимать мир, система символов и ценностей.

2. Психологические феномены, характерные для определенной эпохи, исследуются в связи с социальными,  экономическими, политическими, географическими и др. явлениями. Например, общественное сознание исследуется в непрерывной связи с состоянием общества и всей его истории.

3. Особенности коллективной психологии изучаются, главным образом, через реконструкцию знаковых систем, характерных для данной эпохи. Семантические и семиотические системы, созданные обществом в процессе его жизнедеятельности, рассматриваются как основное средство воздействия   "исторического коллектива" на личность, обусловливающее историческое своеобразие личности.

4. Для воссоздания  целостного облика эпохи используется герменевтический принцип "вживания в эпоху", то есть, понимание эпохи из нее самой. По мнению  французских историков, эпоху возможно понять через реконструкцию ментальности, через раскрытие повседневной жизни представителей различных социальных и возрастных групп, особенности духовной и аффективной жизни человека через изучение мотивов индивидуального и коллективного поведения, через исследование коллективных действий и коллективных эмоций.
Ярким примером воссоздания целостной историко-психологической картины эпохи является работа Й. Хейзинги "Осень Средневековья" (1919), опубликованная на русском языке в 1990г., и положившая начало серии блистательных исследований в области исторической психологии Средневековья: Ж. Дюби, Ф.Ариас, Ж. Ле Гофф,  А.Я.Гуревич .
               

        АМЕРИКАНСКАЯ ПСИХОИСТОРИЯ.

   В годы второй мировой войны в Соединенных Штатах Америки начинается проведение исследований, осуществляющих психологический анализ исторических событий. Речь идет о   первых исследованиях по психологии нацизма, выявляющих психологические предпосылки и возможные последствия тоталитарного режима (В. Лэнгер, Э.Эриксон, Ф.Нойман). В американской науке накоплен богатый опыт  психологического изучения исторических деятелей.   Развитие данной традиции восходит к работам З.Фрейда "Леонардо да Винчи" (1910),   "Томас Вудро Вильсон. 28 президент США: Психологическое исследование" (1932)   совместно с У.Буллитом, в которых психоаналитический метод был применен в качестве способа интерпретации  и понимания личности исторического деятеля. 
В  дальнейшем, в  60-е гг., исследования, посвященные психологическому описанию и объяснению исторических  личностей и социальных групп, психологической интерпретации исторических событий и периодов  в истории  различных народов  обозначаются как "психоисторические"  исследования.
       Начиная с 60-х годов психоистория существует как университетская дисциплина: если  в 1963  Б. Мэзлишем организован  первый психоисторический семинар под названием "История и психоанализ", то к концу 70-х  годов в американских университетах читается около 200 лекционных курсов, посвященных   проблемам психоистории.
 
     Самой распространенной психологической концепцией, используемой для интерпретации группового  и индивидуального поведения в психоисторических исследованиях является  психоанализ в его классическом и модернистском вариантах.  Некоторые теоретики психоистории определяют психоисторию как область применения психоанализа для интерпретации истории (Б.Мэзлиш, П.Левенберг, Э.Эриксон, Р.Бинион). Эти ученые считают, что у психоанализа и истории единый предмет исследования: история изучает прошлые человеческие действия, мысли и мотивы, а это тоже, что психоаналитики изучают у своих пациентов.

   В ряде работ, начиная с 1912 года, З.Фрейд последовательно экстраполирует психологические наблюдения и теоретические положения на исторический материал, выстраивая психологическую концепцию, объясняющую исторические явления и применяя  метод психоанализа к истории.  Идеологические  и процедурные основы психоаналитического подхода к историческому процессу изложены в работах З.Фрейда:   "Тотем и табу"(1912), "Психология группы и анализ Эго" (1921), "Будущее одно иллюзии" (1927), "Болезнь цивилизации" (1930), "Моисей и монотеизм" (1939).

   Основой историко-психологической концепции З.Фрейда выступает  аналогия между психическими и историческими феноменами: в психологической истории человечества, так же как и  в душевной жизни нечто, раз возникнув, не исчезает, все каким-то образом сохраняется и при известных условиях, например, в случае далеко зашедшего регресса, может вновь всплыть на поверхность. Влияние на формирование историко-психологических  представлений З.Фрейда оказала собственно психоаналитическая  теория личности и терапевтический метод психоанализа, который  является по существу историческим методом.   Психоанализ, предполагающий обязательное изучение  истории жизни личности для понимания ее актуального поведения, является такой психологической  концепцией личности, которая базируется на историческом методе,  что и дает возможность соотносить исторический процесс и процесс развития личности.
 
   Осевая аналогия, на которой строится  историко- психологическая концепция З.Фрейда заключается в соотнесении  истории социальной общности (человечества, социальной группы, или  нации)  с  развитием личности. Так, например, роль  великой личности в истории народа рассматривается по аналогии с ролью личности значимого другого в жизни человека;  влияние  личностных кризисов на формирование личности выступает аналогом конфликта поколений в историческом ракурсе. Историко-психологическая концепция З.Фрейда содержит следующие  положения:

1. Для понимания массовых социальных действий, так же, как и поведения  отдельной личности, необходимо исследование феноменов "бессознательного" (влечения, невротические  симптомы, идентификации, либидозные связи, содержимое вытесненного сознанием). Так, ответ на вопрос о причинах поведения исторической личности или  социальной группы  предполагает выявление неосознаваемых мотивов поведения.
Использование психоаналитической процедуры для объяснения группового поведения восходит к работам З.Фрейда "Тотем и табу", "Психология группы и анализ Эго", где делается попытка расширить возможности психоанализа, выйти за пределы объяснения отдельного индивида. Особенности поведения людей в толпе (импульсивность, нетерпимость, доверчивость, подчиненность) З.Фрейд объясняет предположением о коллективной регрессии к ранней стадии исторического развития, когда общество подавлялось отцом-тираном, тогда как современные толпы бессознательно ищут своего утраченного отца, и через механизм идентификации происходит замещение отца лидером.
2. Для понимания процессов, происходящих в психологии масс необходимо по аналогии с психоанализом исследовать опыт прошлых переживаний в истории народа. Унаследование аффективных переживаний прошлых поколений происходит путем бессознательного понимания обычаев, церемониалов и узаконений, в которых отразилось первоначальное отношение к отцу.
3. Особую роль в формировании массовой психологии народа и его судьбы играет "великий человек, который является выразителем массовых порывов, "производит устойчивые психологические изменения в своем народе", влияет на своих современников через свою личность ("силой исходящего от него воздействия и через свои идеи"). Психологической основой для формирования специфической либидинозной связи народа с лидером являются психологические  особенности  выдающейся  личности
3. Для объяснения поведения взрослого субъекта необходима реконструкция событий раннего детства. В этом случае выявляются события, оказавшие травмирующее влияние на формирование исследуемой личности (психотравмы).  Для объяснения группового социального поведения выявляется общий для членов  группы  детский опыт. В качестве такого опыта рассматривается  первобытная история, которой З.Фрейд отводит особенную роль в понимании истории человечества и его настоящего. Концепция праистории изложена Фрейдом в "Тотем и табу", где предложена оригинальная концепция, связывающая прошлые и настоящие исторические события.   По  аналогии с процессом формирования личности  Фрейд реконструирует  исторически ранние  формы человеческого сообщества (по типу взаимоотношений в семье).
4. Для понимания роли исторических событий в народной жизни выявляются их психологические последствия. В истории (в жизни человеческого рода)  тоже имели место события сексуально-агрессивного содержания, оставившие по себе стойкие забытые следы, которые после достаточно долгого латентного периода оказали свое воздействие и вызвали к жизни феномены, аналогичные по структуре и тенденции невротическим симптомам. З.Фрейд рассматривает религиозные феномены как симптомоподобные последствия таких событий.  Сходство  бредовой идеи и возвратившегося фрагмента прошлого приводится в качестве доказательства этой гипотезы: "в бредовой идее кроется фрагмент забытой истины, неизбежно извращенной и недопонятой при своем возвращении в сознание, и что навязчивая убедительность, окружающая бредовую идею, исходит от этого зерна истины, распространяясь и на наслоившиеся заблуждения. Подобную истину, которую можно назвать исторической, мы и должны признать за положениями религиозной веры".  Исторические события в жизни народа имеют психологические последствия (подобно травмам раннего детства), обусловливают психологические тенденции в жизни народа, социальной группы (подобно невротическим  симптомам) и формируют  народный характер.  В  религиозных, этических и политических идеях находят свое выражение забытые переживания и события прошлого ("историческая истина"), неизбежно приобретающие извращенный и искаженный характер.
Наиболее ярко и последовательно  идея соотнесения истории человечества и отдельной личности воплощается в жанре, в котором З.Фрейд выступает в качестве основоположника, -  в психобиографии. В 1910 году опубликовано  первое в психологии психобиографическое исследование З.Фрейда "Леонардо да Винчи"(1910), в котором продемонстрированы возможности психоаналитического метода для изучения биографии. Основными вехами в развитии психобиографического направления, которое становится впоследствии наиболее популярным жанром американской психоистории, являются работа З.Фрейда, написанная совместно с историком У.Буллитом "Томас Вудро Вильсон. 28 президент США. Психологическое исследование" (1932), работы Э. Эриксона "Юность Лютера" (1958), "Истина Ганди" (1969) .
Психобиография - психологическое исследование жизненного пути исторического деятеля. Цезарь, Бисмарк, Кромвель, Наполеон, Робеспьер, Адамс, Вильсон, Линкольн, Лютер, Ленин, Троцкий, Сталин, Мао Цзе Дун, Гитлер, Ганди,- далеко не полный список исторических личностей, жизнь и деятельность которых подверглась психобиографической реконструкции. Объектом психобиографического исследования является исторический деятель, его биография, предметом психобиографии является психологическое содержание жизненного пути исторического деятеля.  Исходной мировоззренческой предпосылкой психобиографических исследований является признание исторической значимости отдельной личности, понимание действий которой рассматривается как один из способов объяснения исторических событий. Временными рамками таких исследований выступают уже не исторические эпохи, границы которых определяются социальными, культурными, экономическими сдвигами, но время человеческой жизни, границы которого определяются событиями истории жизни конкретной личности.

   Отличие психобиографического исследования от традиционного жизнеописания (биографии) великих людей заключается в принципах и методах исследования: если целью исторической биографии является максимально достоверное описание истории жизни и деятельности выдающейся личности, то психобиография призвана составить психологическое описание жизненного пути, объяснить причины действия исторической личности, используя для этой цели психологический инструментарий (психологические теории личности, психологические понятия). Психобиография является основным на сегодняшний день способом изучения  влияния психологических особенностей личности исторического деятеля на ход исторического процесса. Вопрос о влиянии психологических особенностей исторической личности  на исторические события  поднимается еще в 19 веке в работах ученых  И.Тэна, А. Токвиля, П.Л.Лаврова, Н.К.Михайловского, В.О.Ключевского,  Г. ЛеБона в рамках осмысления вопроса о роли личности в истории. Психобиография не только выражает, но и реализует идею  соотнесения истории человека и истории человечества и является  адекватным  методом психологической интерпретации истории.


   Психобиография является наиболее распространенной практикой применения  психоаналитической процедуры  в психоисторических  исследованиях (Б. Мэзлиш, Г.Вильсон, П. Левенберг, Р. Бинион). Для установления причинной связи  между детским опытом субъекта и его поведением в зрелом возрасте, для получения сведений о перенесенных исторической личностью в раннем детстве  психотравмах исследователи  полагаются на информацию, содержащуюся в письмах, дневниках, биографиях и автобиографиях, в документах и медицинских картах.
   Существуют некоторые трудности в использовании  психоанализа в психобиографическом исследовании, которые сводятся к следующему:

а) биографические  источники обеспечивают  адекватную информацию о характеристиках взрослого, но не о детстве; дело не только в отсутствии фактических доказательств в исторических источниках, но в трудности установления эмоциональной значимости этих документов для личности;
б) использование психоаналитической техники  зачастую сводится к редукции клинических способов исследования на психобиографию;
в) чрезмерная апелляция к поиску исключительно неосознаваемых мотивов поведения субъекта не обеспечивает целостного описания изучаемой личности.
Совершенствование методики психобиографического исследования происходит путем дополнения классического психоанализа, выявляющего скрытые неосознаваемые мотивы поведения, неофрейдизмом, признающим влияние исторических условий на формирование личности и поведение субъекта истории (работы Э. Эриксона).

        Наглядный и информативный, для нашего исследования пример психоисторических биографий дал Антон Ноймар в книге «Диктаторы в зеркале медицины» (Ростов-на Дону, 1997), фрагменты из которой с психограммами Гитлера и Сталина мы приводим.
«…хотя бы некоторым станет ясно, сколь безответственно мы поступаем, давая опутать себя искусству демагогического убалтывания, поставленному на службу бредовым идеям народных трибунов, одержимых манией власти. Для того, чтобы эта опасность наконец-таки была осознана, необходимо окончательно и бесповоротно похоронить многие существующие легенды и позволить, наконец, проявиться истинной реалистической картине…  героев новой и новейшей истории Европы. И здесь помощь медицины трудно переоценить. Вот почему эта книга рассчитана не только на тех читателей, которые интересуются медициной и историей, но и на любого человека, не разучившегося мыслить политически и не растерявшего гражданскую совесть.

                Вена, январь 1995 г.

                ПСИХОГРАММА ГИТЛЕРА



  «Ведь    все    мы    знаем,    что   задачу руководящего государственного деятеля в наши времена видят не столько в том, чтобы он обладал творческой мыслью и творческим планом, сколько в том, чтобы он умел  популяризовать  свои  идеи  перед  стадом
баранов  и  дураков  и  затем  выклянчить  у  них их милостивое согласие на проведение его планов. Разве вообще можно подходить к государственному деятелю  с
тем  критерием,  что  он  обязательно  должен  в  такой же мере обладать  искусством  переубедить  массу,  как  и  способностью принимать государственно мудрые решения и планы? Да  разве  вообще когда-нибудь видно было, чтобы эта толпа людей поняла крупную идею раньше, чем практический  успех  этой идеи стал говорить сам за себя? Да разве вообще любое гениальное действие в нашем мире не
является наглядным протестом гения против косности массы? Ну, а что делать  государственному  деятелю,  которому  не удалось  даже  какой  угодно лестью завоевать благоволение этой толпы? Что же ему остается - купить это благоволение? Или ввиду глупости своих сограждан он должен отказаться от проведения того, что он считает жизненно  необходимым?  Или  он должен уйти? Или тем не менее остаться?... Подлинный   политический   руководитель постарается отойти подальше от такой политической деятельности, которая  в  главной  своей части состоит вовсе не из творческой работы,  а  из интриг  и  фальши,  имеющих   целью   завоевать большинство.   А   нищих   духом   людей  как  раз  именно  это обстоятельство и будет привлекать. Чем мельче этакий духовный карлик и  политический торгаш, чем  ясней  ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от  него  ни гениальности,  ни  силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом  такому типу  ни  капельки  не  приходится  мучиться  над  вопросом  об ответственности. Это тем меньше доставляет ему  забот,  что  он заранее   точно   знает,  что  независимо  от  тех  или других результатов его "государственной" пачкотни  конец  его  карьеры будет один и тот же...»
                А. Гитлер, «Моя борьба»



     Жажда убийства.


   Важнейшим свойством характера Гитлера была некрофилия, которую Эрих Фромм определил как "страстную тягу ко всему мертвому, прогнившему, разложившемуся и больному; страсть превращать все живое в неживое; страсть к разрушению ради разрушения". Объектом этой страсти становились люди и города, и своего апогея она достигла в приказе о "выжженной земле", отданном Гитлером в сентябре 1944 года, согласно которому вся территория Германии, в случае оккупации врагом, должна была быть предана тотальному уничтожению. Детали этого плана поведал Шпеер в 1970 году: "Полному уничтожению подлежали не только промышленные объекты, станции водо-, газо - и электроснабжения, телефонные станции, но и вообще все, необходимое для жизнеобеспечения: документы, по которым выдавались продовольственные карточки, акты гражданского состояния и сведения о прописке, банкноты; запасы продовольствия должны были быть уничтожены, крестьянские подворья сожжены, скот забит. Даже произведения искусства приказано было уничтожать: памятники архитектуры, дворцы, замки, церкви и театры также надлежало разрушить". Генри Пиккер писал, что деструктивность Гитлера в полной мере проявилась в бесчеловечном плане, предусмотренном им для побежденной Польши: поляков следовало в культурном плане "кастрировать", уготовив им судьбу дешевых рабов. Первыми людьми, ставшими жертвами его страсти к уничтожению, были неизлечимо больные.         
   Следующим ранним деструктивным действием Гитлера было вероломное убийство Эрнста Рема и более сотни главарей СА. Однако главным объектом его буйной разрушительности были евреи и славянские народы, при этом в юдофобии Гитлера важную роль играла позаимствованная у Ланца фон Либенфельса и прочих "евгеников" мысль о том, что евреи отравляют арийскую кровь.
   В фантазии некрофильной личности страх отравления, загрязнения или заражения возбудителями опасных заболеваний занимает важное место. У Гитлера этот страх проявлялся в навязчивой потребности в мытье и в убеждении, что "сифилис является важнейшей жизненной проблемой нации".
   Кульминационным пунктом слепой страсти Гитлера к разрушению стал конец его собственной жизни, ставший также концом жизни и его жены - если бы это зависело от него, то Гитлер прихватил бы с собой и всех немцев вместе с их жизненным пространством. Тот факт, что выраженная деструктивность Гитлера в течение длительного времени не воспринималась всерьез ни его соотечественниками, ни зарубежными государственными деятелями, объясняется, во-первых, вытеснением его деструктивности различного рода рациональными соображениями, и, во-вторых, тем, что, будучи высококлассным лжецом и прекрасным актером, он блестяще разыгрывал нужные ему роли.
   Лживость и вероломство, как в личном плане, так и в политике, принадлежат к наиболее отвратительным чертам характера Гитлера.  Если речь шла о личной выгоде, он не щадил даже самых близких друзей и самых преданных соратников, как показывает пример "ночи длинных ножей". И в отношениях с католической церковью действия Гитлера были лживыми и лицемерными.
   Заключив в 1933 году конкордат с Римом, он уже в то время начал планировать "окончательное решение вопроса" в будущем: "Придет время, и я с ними рассчитаюсь без всякой волокиты... Каждое лишнее столетие сосуществования с этим позорным для культуры явлением будет просто не понято будущими поколениями. Как в свое время избавились от охоты на ведьм, так следует избавиться и от этого ее пережитка". Также и вся внешняя политика Гитлера была сплошным обманом и надувательством, ярким примером которого является Мюнхенская конференция в сентябре 1938 года.

   Садизм и патологическая самовлюбленность.


   Наряду с некрофилией и деструктивностью важнейшей особенностью личности Гитлера является его садомазохистский авторитарный характер, очень точно описанный Эрихом Фроммом еще в 1941 году. Эта особенность оказалась определяющей не только для отношений Гитлера с женщинами, но самым отвратительным образом проявила себя в ряде других примеров. Гельмут Краусник рассказывал о высказывании Гитлера, сделанном им после одного из партийных собраний и в полной мере характеризующем его садистскую ненависть к евреям: "Их следует изгнать из всех профессий и загнать в гетто - пусть подыхают там, как того заслуживают, а немецкий народ будет разглядывать их, как диких зверей".
   А вот потрясающий пример садистской мстительности, о котором мы уже упоминали выше при описании реакции Гитлера на заговор 20 июля 1944 года. Гитлер, вообще-то не выносивший вида трупов, приказал заснять на кинопленку сцены пыток и казни генералов, участвовавших в заговоре, и приказывал многократно прокручивать себе этот фильм, наслаждаясь видом трупов, висевших на мясных крючьях со спущенными штанами. Фотографию этой сцены он даже держал на своем письменном столе. Садистскую сущность этого человека ни в малейшей мере не могут смягчить или приукрасить лицемерные проявления чувств, например, заявления о том, что он не в состоянии перенести вида раненых и убитых немецких солдат, или, что он по этой же причине не мог присутствовать при казни того же Рема и других своих приспешников из числа главарей СА, которых сам же коварно приказал убить. Причиной подобных реакций является не проявление чувства истинного участия, а исключительно срабатывание фобического защитного механизма, с помощью которого Гитлер пытался вытеснить осознание собственной небывалой деструктивности и собственного садизма. Оценивая подобный камуфляж, нельзя ни в коем случае забывать о том, что "глубоко деструктивный человек часто прикрывается фасадом дружелюбия, вежливости, любви к семье, детям и животным и постоянно заявляет о своих добрых намерениях и идеалах". Раушнинг, бывший некогда почитателем Гитлера, писал: "Гитлер мог рыдать, узнав о гибели канарейки, и в то же самое время приказать прикончить политических противников".
   Еще одной характерной чертой личности Гитлера был выраженный нарциссизм со всеми типичными его признаками, описанными Фроммом: "Его интересует только он сам, его собственные вожделения, мысли и желания. Он бесконечно говорит о своих идеях, своем прошлом, своих планах. Мир его интересует только как предмет собственных вожделений и планов. Люди интересуют его лишь настолько, насколько они могут служить его целям или быть использованы в этих целях. Он знает все и всегда лучше, чем другие. Уверенность в правильности собственных идей и планов является типичным признаком интенсивного нарциссизма".
   Мы располагаем свидетельствами современников, однозначно подтверждающими наличие у Гитлера нарциссизма именно такого рода. Вот как описывал "Путци" Ханфштенгль поведение Гитлера при прослушивании записи собственной речи: "Гитлер упал в моррисовское кресло, и, будто находясь под полным наркозом, стал упиваться звуком собственного голоса, подобно греческому юноше, трагически влюбленному в самого себя и погибшему в волнах, не в силах оторваться от своего изображения в воде". Патологическая самовлюбленность Гитлера проявилась уже в период его заключения в Ландсбергской крепости. Тюремный воспитатель вспоминал о его "тщеславии примадонны". Демонстративно самозабвенная любовь Гитлера к Байрейту была обусловлена не столько культом Рихарда Вагнера, преданностью которому он всегда похвалялся, сколько нарциссическим культом собственной персоны, который он мог поддерживать, появляясь в образе блестящего триумфатора перед гостями фестиваля и внимая их преданности и раболепию. Насколько мало его в действительности интересовала судьба Байрейта, показывает следующий эпизод, о котором рассказывает де Боор: "В марте 1945 года он приказал казнить гауляйтера Вехтлера, за то, что тот, желая спасти культурные ценности и памятники архитектуры, хотел без боя сдать город американцам". Такой образ действий Гитлера в полной мере соответствует мысли Ницше о том, что всякий большой талант напоминает вампира, ибо мир его видений подобен груде развалин людских надежд и существовании. Так и Гитлер целиком был поглощен "режиссурой гигантского театра, в котором людям была уготована роль либо актеров, либо статистов, покорных режиссеру и готовых по его воле идти на смерть". Человека с выраженным деструктивным характером крайний нарциссизм может привести к поистине самоубийственным решениям, направленным на достижение призрачных целей, причем решения эти применяются без каких-либо угрызений совести или чувства вины. В частности, во время русской кампании Гитлером принимались решения, которые Иоахим К. Фест характеризует как "стратегию грандиозного краха" и "несокрушимую волю к катастрофе".
   Во всех биографиях Гитлера упоминается его несгибаемая воля, и он сам был непоколебимо убежден в том, что сильная воля является одним из самых крупных его козырей. Эрих Фромм первым указал, "то, что Гитлер называл волей, на самом деле было ничем иным, как его страстями, неумолимо заставлявшими его стремиться к их реализации". По мнению Альберта Шпеера, воля Гитлера была "необузданной и неотесанной", как воля шестилетнего ребенка. Правильнее было бы сказать, что Гитлером руководили его импульсы, и он был не в состоянии смириться с фрустрацией. Сколь незначительной была его сила воли, показала уже его юность. Он был разгильдяем, без намека на самодисциплину, и даже в критический момент, когда его не приняли в Венскую академию художеств, не нашел в себе сил для того, чтобы усиленным трудом наверстать упущенное и осуществить свою мечту - стать архитектором. Если бы политическая ситуация после первой мировой войны сложилась для него менее благоприятно, он скорее всего и дальше продолжал бы вести праздную жизнь, удовлетворившись скромным существованием. Присущая Гитлеру слабость воли проявлялась и позднее - в колебаниях и сомнениях в те моменты, когда от него ждали решения, как, например, при провале мюнхенского "пивного путча". Как правило, он стремился выжидать события, с тем, чтобы необходимость принимать решения отпала сама собой. Для того, чтобы разрешить это кажущееся противоречие между нерешительностью, являющейся проявлением слабой воли, и непоколебимой решимостью "железной волей" добиться цели, необходимо определиться с такими понятиями, как "рациональная" и "иррациональная" воля.
  Под рациональной волей Эрих Фромм понимает "энергичные усилия с целью достижения рационально желаемой цели; сюда относятся: чувство реальности, дисциплина, терпение и способность к преодолению действия отвлекающих факторов". Иррациональная воля, напротив, воплощает в себе "подогреваемое иррациональными страстями стремление, из которого проистекают свойства, необходимые рациональной воле". Применив это психологическое определение к Гитлеру, мы придем к выводу, что он действительно обладал очень сильной волей, если говорить о воле иррациональной. Рациональная же воля была развита у Гитлера чрезвычайно слабо. Другим свойством личности Гитлера было нарушенное чувство реальности. Слабый контакт с действительностью проявился у Гитлера уже в юношеские годы в его мечте стать художником, имевшей весьма мало общего с реальностью. Так же и люди, с которыми он имел дело и которых он обычно считал лишь инструментами в своих руках, были едва ли реальны для него.
   Не следует, однако, думать, что он обитал исключительно в мире фантазий - в случае необходимости он проявлял незаурядное чувство реальности, например, при оценке мотивов действий противника. С другой стороны, в стратегических планах Гитлера отсутствовало всякое чувство реальности, и он не был способен объективно оценивать положение. Перси Эрнст Шрамм, очень глубоко исследовавший эту проблему, считал, что стратегия Гитлера всегда была "стратегией престижа и пропаганды", а недостаток чувства реальности не позволял ему осознать, что война и пропаганда подчиняются различным законам и принципам. Это особенно проявилось к концу войны, когда его рассуждения полностью перенеслись в нереальный мир, и даже у Йозефа Геббельса, безгранично восхищавшегося им и рабски преданного ему, сложилось впечатление, что "Гитлер живет в облаках". Основополагающей чертой характера Гитлера было также явно выраженное недоверие, о котором уже в начале тридцатых годов верховный комиссар города Данцига от Лиги наций швейцарец Карл И. Бургхардт, которого мы уже цитировали выше, писал: "Он не доверяет никому и ничему, подозревает каждого в контакте с врагом или даже в готовности перебежать на сторону врага". Столь крайняя недоверчивость усилила неконтактность Гитлера, проявившуюся уже в юности и присущую до конца жизни. К числу глубоко укоренившихся особенностей характера Гитлера принадлежит высокая возбудимость и склонность к мощным, порой взрывным аффективным проявлениям - классические симптомы чрезвычайно низкого порога фрустрации. Часто упоминаемые приступы ярости послужили основой к созданию, прежде всего за границей, карикатурного образа Гитлера, согласно которому он постоянно пребывал в бешенстве, непрерывно орал и был не в состоянии совладать с приступами ярости. Этот образ, однако, не соответствует действительности. Хотя приступы ярости, особенно к концу войны, усилились, все же они были скорее исключением, чем правилом. Свидетели единодушны в том, что, как правило, он был вежлив, предупредителен и любезен, а приступы ярости часто использовал лишь для того, чтобы запугать собеседника и подавить в нем волю к сопротивлению. Альберт Шпеер подтвердил это, сказав: "Некоторые реакции, производившие впечатление истерических припадков, можно считать проявлениями актерства". Если Гитлеру становилось ясно, что собеседника не удается таким образом склонить к капитуляции, то он мог немедленно восстановить контроль над своей яростью. Аллан Буллок вполне правдоподобно иллюстрирует это утверждение следующей сценой, имевшей место между Гитлером и Гудерианом: "Человек, стоявший передо мной с поднятыми кулаками, трясся всем телом, щеки его покраснели от гнева. Казалось, он полностью утратил контроль над собой. Он зашелся в крике, глаза его вылезли из орбит, вены на висках вздулись. Однако генерал-полковник все же продолжал настаивать на своем мнении, и тут Гитлер внезапно любезно улыбнулся и попросил Гудериана: "Продолжайте ваш доклад, пожалуйста. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение". Первичные качества личности Гитлера, отмеченные выше, характеризуют его как человека, которому свойственны некрофилия, деструктивность, интравертность, крайний нарциссизм, садомазохизм, отсутствие чувства реальности, неконтактность и недисциплинированность. Однако для объективного и свободного от эмоций представления о Гитлере необходимо также остановиться на его талантах и способностях, позволивших ему добиться очевидных успехов и, будучи одиночкой, не от мира сего, без какого-либо профессионального образования, всего лишь за двадцать лет стать одним из самых могущественных людей Европы. Самым значительным талантом Гитлера было искусство влиять на других людей и убеждать их. Если мы попытаемся выяснить причины, лежащие в основе его таланта влиять на людей, выделявшего его из числа прочих удачливых демагогов того времени, то мы прежде всего столкнемся с необычайной одаренностью Гитлера как политического оратора, которая сочеталась в нем с явным актерским талантом. Огромные ораторские способности были важнейшим его инструментом на пути к власти, а его политический дар состоял в том, что он умел, пользуясь весьма ограниченным набором тем, соединить эти темы со специфическими условиями своего времени и окружить их чем-то вроде псевдорелигиозного мифа. Холодные, пронизывающие глаза Гитлера на многих слушателей производили почти магнетическое действие, а в столь социально и политически неустойчивое время, как двадцатые годы в Германии, непоколебимая уверенность, с которой он провозглашал свои тезисы, не могла не превратить его в чрезвычайно привлекательную фигуру, так что многими он воспринимался как избавитель. Это неопределенное восприятие, возникшее в массах, он умел тактически очень ловко углублять, используя формулы христианской литургии - "Я вышел из народа. Из этого народа я в течение пятнадцати лет на волне этого движения пробивал себе дорогу вверх. Меня никто не поставил над этим народом. Я вырос из народа, я остался в народе, я вернусь в народ". Эти пророческие слова не были для него пустым звуком, но произрастали из его нарциссического убеждения в том, что ему уготована роль "политического Иоанна Предтечи". Вначале он отводил себе лишь роль провозвестника грядущего мессии, но, начиная с 1924 года, он во все большей степени ощущает самого себя "избранным", или фюрером. Другой его сильной стороной был талант просто говорить о сложных вещах. Он прекрасно осознавал это, когда заявлял: "Наши проблемы казались сложными. Немецкий народ не знал, как к ним подступиться, и в этих условиях их предпочитали отдавать на откуп профессиональным политикам. Я же, напротив, упростил проблемы и свел их к простейшей формуле. Масса поняла это и последовала за мной". То, что при этом он выискивал факты, подтверждающее его тезисы, и связывал эти факты с вещами, не имевшими к этому никакого отношения, чтобы из месива затем вывести убедительные аргументы, для большинства некритичной массы, естественно, осталось тайной. Необходимо также выделить феноменальную память Гитлера, о которой Перси Эрнст Шрамм наряду с прочим написал: "Одним из качеств Гитлера, поражавшим даже тех, кто ему не симпатизировал, была необычайная память, которая позволяла ему точно запоминать даже незначительные детали, и ухватывавшая все, что когда-либо попадало в его поле зрения".

   Генералов всегда глубоко потрясали "фундаментальные знания" Гитлера в военной области, но дело здесь было всего лишь в его феноменальной памяти на числа и технические детали. То же самое относится и к начитанности и общей образованности Гитлера, которые вызывают телячий восторг у некоторых биографов. Из "Застольных бесед", записанных Генри Пиккером, можно видеть, что он действительно очень любил читать и был в этом смысле просто ненасытен, а его прекрасная память могла удерживать огромное множество фактов. Однако именно эти часто цитируемые "Застольные беседы" выдают в нем, несомненно, талантливого, но в принципе лишь полуобразованного человека без прочных основ в какой-либо конкретной области. Однако благодаря своему интеллекту он мог связывать между собой почерпнутые из беспорядочного поверхностного чтения и удерживаемые памятью факты и так ловко вплетать их в разговор, что у собеседников создавалось впечатление о его всесторонней образованности. В полном соответствии со своим характером Гитлер избегал чтения, противоречившего его представлениям, видениям и предрассудкам, то есть он читал не для того, чтобы расширить круг знаний, а, по выражению Эриха Фромма, "в новых поисках боеприпасов для своей страсти убеждать других и самого себя... Гитлер не был человеком, который сам добыл себе образование, он был полуобразованным человеком, и той половиной, которой ему не хватало, были знания о том, что такое знания".


   Характер нарцисса, которому нравилась роль всезнающего и непогрешимого, приводил его к трудностям при беседах с людьми, равными ему или, тем более, превосходившими его, так как при таких беседах мнимое здание его якобы огромных знаний легко могло рухнуть. Единственным исключением являлись архитекторы, с которыми он беседовал охотно - ведь архитектура была единственной областью, которая когда-либо вызывала у него серьезный интерес. Архитектурные вкусы Гитлера, как и его вкусы в других видах искусства, были примитивными и плоскими, что не удивительно при его бесчувственном и примитивном в своей основе характере. При всех талантах и способностях Гитлера его стремительный взлет был бы все же невозможен без колоссальной пропагандистской работы, выполнившей роль своего рода гидравлического подъемника. Эта пропаганда постоянно убеждала массы в том, что фюреру и каждому немцу ежедневно и ежечасно угрожает опасность со стороны темных сил, принявших обличье евреев, большевиков и плутократического Запада, и что отвратить эту опасность в состоянии единственно решительный, железный фюрер. Фюрер стал идолом, причем не только идолом, "спущенным" свыше, но и идолом, в создании которого сами массы также приняли участие. Восхождение Гитлера к вершинам абсолютной власти было бы немыслимым, если бы в то время значительная часть граждан Германии, а затем и Австрии, не проявила повышенной восприимчивости к его идеологии, которая сводилась к юдофобии, восстановлению немецкой великодержавности и расширению немецкого "жизненного пространства" на восток. В своем интересном аналитическом исследовании Йозеф Штерн совершенно справедливо делает вывод о том, что личность Гитлера и готовность народных масс воспринять те упрощенные, но понятные каждому картинки, которые Гитлер строил в своих демонически-завлекательных речах из немногочисленных плакатных элементов, образовали прочное взаимообогащающее единство. Аналогичный вывод делает и Шпеер, утверждая, что "в том, что Гитлер в конце концов уверился в своих сверхчеловеческих качествах, повинно и его окружение. Даже человеку, обладающему большей скромностью и большим самообладанием, чем Гитлер, грозила бы опасность утратить масштаб самооценки под аккомпанемент несмолкающих гимнов и оваций". По мнению Биниона, "в основе страшной личной власти Гитлера над немцами лежало то, что он сумел привести свою личную ярость, вызванную капитуляцией Германии в 1918 голу, в созвучие с национальной травматической потребностью". В то же время Томас Айх справедливо полагает, что необходимым условием "для возникновения массового гипноза и/или массового показа является наличие массового человека". Такой массовый человек представляет собой "некритичный, подверженный идеологическому влиянию, эмоционально неустойчивый человеческий тип, вырванный индустриализацией из системы традиционных связей и нуждающийся для стабилизации своего Я, в особенности во времена экономических кризисов, в сильном психическом наркотике, которым и снабдил его Гитлер". Поскольку все психоаналитические и глубинно-психологические понятия позволяют построить лишь теоретическую схему характера и в высшей степени своеобразной личности Гитлера, мы приведем ниже слова Андре Франсуа-Понсе, который с 1931 по 1938 годы был послом Франции в Берлине и мог наблюдать Гитлера в процессе непосредственного личного общения Его описание Гитлера отличается яркостью и необычайной способностью психологического проникновения. Отрывок из книги Франсуа-Понсе, опубликованной в 1949 году, мы цитируем по монографии де Боора. Этот отрывок создает перед нами рельефный образ этого жуткого человека, увиденный глазами весьма наблюдательного современника: "Такого человека, как Гитлер, невозможно уложить в простую формулу... Лично я знал три его лица, соответствовавшие трем аспектам его натуры. Первое из них было очень бледным, черты размыты и цвет лица тусклый. Глаза, лишенные выражения, немного навыкате, с мечтательным блеском придавали этому лицу как будто отсутствующее, далекое выражение - непроницаемое лицо, вселяющее беспокойство, подобно лицу медиума или лунатика. Второе его лицо было возбужденным, с яркими красками, страстно-подвижное. Крылья носа вибрировали... глаза извергали молнии, в нем сквозила сила, воля к власти, протест против любого принуждения, ненависть к противнику, циничная удаль, дикая энергия, готовая все смести на своем пути - лицо, отмеченное печатью бури и натиска, лицо одержимого. Третье лицо принадлежало обычному повседневному человеку, наивному, простоватому, неуклюжему, банальному, которого легко рассмешить и который громко смеется и лупит себя при этом по ляжкам - лицо, какое встречается очень часто, лицо без особого выражения, одно из тысяч и тысяч лиц, которые можно увидеть повсюду. Говоря с Гитлером, иногда можно было видеть все три его лица по очереди. В начале разговора казалось, что он не слушает и не понимает. Он выглядел равнодушно и отстраненно. Перед вами как будто был человек, который мог часами оставаться погруженным в странное созерцание, а после полуночи, когда товарищи покидали его, вновь впадал в длительное одинокое раздумье - вождь, которого сотрудники упрекали в нерешительности, слабости и непоследовательности... И тут, совершенно внезапно, как будто некая рука нажала на кнопку, начиналась страстная речь, он говорил повышенным голосом, гневно, нагромождая один аргумент на другой, многословно, будто щелкая бичом, грубым голосом, с раскатистым "р", с переливами, подобно речи тирольца из отдаленнейших горных долин. Он бесновался и грохотал, как будто говорил перед многотысячной аудиторией. Затем в нем просыпался оратор, великий оратор латинской школы, трибун, говоривший глубоким грудным голосом, свидетельствовавшим об убежденности, который  инстинктивно использует все риторические фигуры и мастерски переключает все регистры красноречия, не знающий себе равных в остроте иронии и насмешки. А для масс это - нечто невиданное и неслыханное, ибо политическое красноречие в Германии в общем и целом и монотонно, и скучно. Если уж Гитлера понесло в доклад или филиппику, то нечего было и думать, чтобы прервать его или возразить ему. Допустивший подобную неосторожность был бы незамедлительно уничтожен взрывом гнева, подобно тому, как были повержены громом Шушниг или Эмиль Гаха, попытавшиеся оказать ему сопротивление. Это могло продолжаться четверть часа, полчаса или три четверти часа. Затем поток вдруг прекращался, казалось, что он иссяк. Можно было подумать, что у него сели аккумуляторы. Он замолкал и расслаблялся. В этот момент можно было высказать возражение, противоречить ему, предложить другую редакцию, поскольку он уже не злился: он колебался, выражал желание обдумать вопрос еще раз и пытался отложить решение. И если в этот момент собеседник мог найти слово, будившее его чувства, или шутку, которая его полностью расслабляла, то с его лба исчезали тяжелые морщины и мрачные черты освещались улыбкой. Эти смены состояний возбуждения и депрессии, эти кризисы, которым он, по словам его окружения, был подвержен и во время которых самая дикая жажда разрушений переходила в стон раненого животного, побудила психиатров объявить его душевнобольным, страдающим периодическим психозом. Другие усматривают в нем типичного параноика. Очевидно, во всяком случае, что нормальным он не был. Его личность была патологической. Можно назвать его даже безумным, тот тип, который Достоевский назвал "одержимым". Когда я, следуя учению Тэна, пытаюсь выделить главную черту его характера, его доминирующее качество, то в первую очередь мне приходят на ум высокомерие и честолюбие. Однако здесь представляется более уместным прибегнуть к термину из словаря Ницше: воля к власти... Власть - ее он жаждал для себя, но и для Германии, для него это было одно и то же... С юности он был шовинистом и приверженцем великогерманской идеи. Он собственной плотью ощущал страдания и унижения страны, которую считал своей родиной... Он поклялся отомстить за себя, отомстив за нее... Поскольку в соответствии с его натурой воля к власти должна была быть направлена на войну и завоевания, он попытался превратить государство в государство милитаристское и полицейское, превратить его в диктатуру... Но волю к власти насытить невозможно. Она постоянно перерастает себя, ибо только в действии она находит счастье. Поэтому Гитлер не мог остановиться, когда ему удалось создать третий рейх и разорвать цепи Версальского договора. Он хотел создать в Европе "великую империю", и если бы ему это удалось, то его руки потянулись бы за Северной и Южной Америкой... Фантазия Гитлера была дикой и романтической. Он подпитывал ее элементами, вычитанными то здесь, то там. Его нельзя назвать необразованным человеком, но это плохо усвоенное образование автодидакта. Он обладал даром сводить вещи к общему знаменателю и упрощать их, что снискало ему горячую благодарность поклонников.  В результате чтения Хьюстона Стьюарда Чемберлена, Ницше, Шпенглера и многих других автором перед его духовным взором возник фантастический образ Германии, призванной возродить Священную римскую империю германской нации...для расы господ, стоящей на здоровой крестьянской основе, ведомой партией, представляющей собой политическую элиту, своего рода рыцарство. После того, как эта раса господ навсегда освободит мир от еврейского яда, в котором, по мнению Гитлера, содержатся все прочие яды - яд демократии и парламентаризма, яд марксизма и коммунизма, яд капитализма и христианства, - она создаст новую положительную религию, по широте и глубине равную христианству. Вот каковы были те бредовые идеи, которым он предавался в ночных мечтаниях... Иногда этот бред облекался в форму вагнеровских гармоний. Он видел себя героем из мира Вагнера - Лоэнгрином, Зигфридом и, в первую очередь, Парсифалем, излечившим раны Амфортаса и вернувшим чудесную силу святому Граалю. Ошибаются, однако, те, кто полагают, что у этого человека, жившего в фантастическом мире, отсутствовало чувство реальности. Он был холодным реалистом и фундаментально расчетливым человеком. Будучи по природе инертным и не способным к регулярному труду, он, тем не менее, всегда был осведомлен обо всем, что происходит в рейхе... Таким образом, он не может быть освобожден от ответственности. Он знал о самых страшных преступлениях и эксцессах, они совершались с его ведома и по его желанию.

   Воля Гитлера к власти усиливалась опасными свойствами его характера: беспредельным упорством, безграничной отвагой, способностью принимать внезапные и бесповоротные решения, умением быстро схватывать суть проблемы, внутренней интуицией, не раз предупреждавшей его об опасности и спасшей его не от одного заговора... Грубости и жестокости Гитлера сопутствовали хитрость, лицемерие и лживость. Оглядываясь на пройденный путь, приведшей его к власти, не снившейся до него ни одному императору, он пришел к мысли, что провидение хранит его и делает непобедимым. Неверующий, враг христианства, он возомнил себя избранником Всевышнего и все чаще обращался к Нему в своих речах... Он переоценивал свою личность и свою страну и, совершенно не зная заграницы, недооценивал силы своих русских и англосаксонских противников. Он хотел достичь славы Фридриха II и превзойти славу Наполеона. Его абсолютизм и тирания становились все более жестокими. Его именем Гиммлер и гестапо установили в рейхе чудовищный террор... Непросто понять, почему немецкий народ столь долго и столь послушно следовал за этим бесноватым фюрером. Одним лишь страхом перед полицией и концлагерями это объяснить невозможно".
Если на основе приведенного выше блестящего анализа очевидца, а также на основе многочисленных работ психологов, психоаналитиков, специалистов в области глубинной психологии и исторической психиатрии, посвященных чертам характера Гитлера, мы попытаемся построить истинную картину личности Гитлера и его отношений с обществом, то перед нами в первую очередь встанет вопрос, который задает Иоахим К. Фест в начале написанной им биографии Гитлера: "Известная нам история не знает явления, подобного ему. Должны ли мы называть его "великим"? ". Действительно, Джон Толанд в своей биографии Гитлера придерживается той позиции, что его значение как движителя истории выше, чем значение Александра Великого или Наполеона. Правда, Уве Банзен в своем предисловии к этой биографии пишет: "Действительно, ни один из правителей нашего времени не стал причиной гибели стольких людей. Тем не менее, для некоторых он продолжал оставаться предметом восхищения и почитания... Для тех немногих, кто до сих пор продолжает оставаться его сторонниками, он является героем, падшим мессией. Для всех остальных этот человек остается "безумным", военным и политическим авантюристом, убийцей, безвозвратно погрязшим во зле, который достиг всех своих успехов преступными методами".
Доказать или опровергнуть последнее утверждение можно лишь, прибегнув к методам судебно-психиатрической экспертизы. За решение этой задачи взялся Вольфганг де Боор, признанный во всем мире ученый криминалист, автор книги "Гитлер: человек, сверхчеловек, недочеловек". В своем судебно-психиатрическом исследовании дела Гитлера де Боор пользовался в основном двумя научными методами, позволяющими путем анализа различных характерных признаков получить максимально объективную оценку личности с точки зрения преступных наклонностей и проявлений ее характера. Речь идет о теории "социального инфантилизма" и о "концепции моноперцептоза". По де Боору, под социальным инфантилизмом, в отличие от соматического и психического инфантилизма, следует понимать аномальное поведение индивидуума в поле социальных напряжений, характеризующееся различными дефицитами социальной психики, то есть дефицитами механизмов контроля его социальной активности. Если следовать определению, данному Ф. Найдхардтом, то социализация индивидуума есть процесс, "посредством которого господствующие в обществе ценности, нормы и методы жизни индивидуума становятся известными индивидууму и обязательными для него", и мы не обнаружим каких-либо дефицитов, которые бы в детстве оказали непоправимое влияние на первичную социализацию Гитлера. При всех негативных и авторитарных чертах характера его отца, именно отец должен был особенно твердо внушить ему нормативные представления о законе и порядке. Есть полные основания считать, что и вторичная фаза социализации, в которой важнейшим является влияние школы, прошла у Гитлера без отклонений от нормы. Подтверждением тому служит для де Боора яростный спор между Гитлером и строительными рабочими, который произошел в начале венского периода его жизни. В этом споре Гитлер "страстно защищал практически весь набор буржуазных общественных норм". В то же время у Гитлера практически не могут быть обнаружены признаки третьей, заключительной фазы социализации, во время которой происходит окончательная персонализация индивидуума, "социально-психический мораторий", по выражению Эриксона. Этот социально-психический мораторий затянулся у Гитлера на целое десятилетие, и мы не располагаем фактами, которые позволяли бы утверждать, что его личность к концу этого десятилетия сформировалась окончательно.

   В этот период (1-905-1914 годы) произошел ряд событий, оказавших значительное влияние на последующее развитие личности Гитлера. На это время пришлась смерть его матери. Это событие глубоко потрясло его и, по свидетельству врача-еврея доктора Блоха, сделанному им уже в Америке в 1943 году, явилось, наверное, самым сильным эмоциональным переживанием в жизни Гитлера. Другим переживанием, оставившим глубокие следы, стал провал при попытке поступления в венскую Академию изобразительного искусства в 1907 году, последствия которого вылились в явную неприязнь Гитлера к преуспевающим, социально интегрированным людям, ко всему, что связано с академиями и университетами. В крушении мечты своей жизни - стать художником или архитектором - он винил не себя, а чванство и некомпетентность академических профессоров. Гитлер почувствовал себя отвергнутым буржуазным обществом, что побудило его искать укрытия в анонимности - вначале в убежище для бездомных, позднее в мужском общежитии.
   Итак, судебно-психологический анализ социальнопсихического моратория Гитлера не позволяет получить сколько-нибудь конкретных результатов. Ясным остается лишь то, что ряд кризисов идентификации не позволил ему успешно идентифицировать себя, и результатом венского периода становления явилась лишь выработка защитных механизмов, обусловленных страхом. С тем большей силой вторглась в психический вакуум Гитлера первая мировая война, ставшая господствующим фактором запечатления и "главным воспитательным переживанием" его жизни. Война сыграла роль пускового механизма для позднего процесса созревания, и из "аморфного" образа Гитлера начали проступать зримые контуры личности. При этом мы не располагаем какими-либо фактами, свидетельствующими о проявлениях склонности Гитлера к жестокости. В период, непосредственно следующий за окончанием войны, в жизни Гитлера не произошло события, которое можно было бы назвать явным "политически пробуждающим переживанием" и поэтому сложно указать точный момент начала его политической карьеры. Возможно, это произошло, когда он внезапно открыл в себе дар политического оратора: такое событие вывело его из длительного кризиса самооценки и послужило началом "прорыва к себе".
   Собственно момент завершения персонализации Гитлера приходится на период его заключения в ландсбергекой крепости, после которого он решительно и окончательно вступил на политическую сцену. Ганс-Юрген Айтнер считает, что в изменении политического сознания Гитлера тюремное заключение выполнило функцию пускового механизма - сыграло роль библейского "переживания Иордани". В процессе длительной социализации среднего нормального гражданина всегда происходит формирование так называемого "структурного барьера", который препятствует осуществлению опасных агрессивных действий под влиянием сильных эмоций. К концу первой мировой войны такой барьер сохранился у Гитлера практически в полной неприкосновенности. Прогрессирующая деформация структурного барьера проявилась лишь в момент начала его политической деятельности, о чем свидетельствует беседа Гитлера с генерал-полковником фон Зеектом в баварском военном министерстве, где Гитлер, в частности, заявил растерявшемуся генералу: "Мы, национал-социалисты, видим свою задачу в том, чтобы марксисты и пораженцы, сидящие в теперешнем правительстве, попали туда, куда следует - на фонари". Однако последние механизмы торможения отказали только после прихода к власти. Резня главарей СА в "ночь длинных ножей" 1934 года, убийство мешавших ему генералов фон Бредова и фон Шлейхера, приказ об "эвтаназии" душевнобольных в 1939 году, и, наконец, приказ об истреблении миллионов евреев и бесчеловечный "приказ Нерон" в 1945 году, показывают, что сужение структурного барьера у Гитлера приняло характер "распада нормативной субстанции подобно тому, как это происходит у массовых убийц".
   Другим характерным для Гитлера явлением судебно-психиатрического плана был выраженный "социальный аутизм", являющийся, по де Бору, типичной чертой характера шизоидных личностей. У таких личностей, при отсутствии истинной шизофрении, имеют место характерные для шизофрении симптомы.
   Де Боор так описывает судебно-психиатрические аспекты подобного социального аутизма: "Человек испытывает трудности при вступлении в социальные контакты или вообще неспособен к таковым; тенденция к обособлению затрудняет разрешение психических конфликтов в беседах с другими людьми и получение квалифицированной консультации. Инкапсуляция создает агрессивное напряжение. Коммуникационный барьер и блокирование информации затрудняют адаптацию к реальному миру". Эрнст Кречмер приводит дополнительные характеристики аутизма шизоидной личности, которые в полной мере относятся к личности Гитлера: "Холодный и прямолинейный эгоизм, фарисейское самодовольство и безмерно ранимое чувство собственного достоинства, теоретическое стремление осчастливить человечество в соответствии со схематическими доктринерскими принципами, желание сделать мир лучше, альтруистическое самопожертвование в большом стиле, прежде всего во имя общих обезличенных идеалов". Особо типичным признаком аутизма Гитлера была холодная аффективная безучастность, корни которой лежат в глубочайшем презрении к людям. Его совершенно не волновали нечеловеческие условия жизни гражданского населения Германии в условиях беспощадных бомбежек в последние годы войны. Однако это не мешало ему демонстрировать глубокое потрясение при известиях о разрушении оперных театров. Отдавая приказ открыть шлюзы на реке Шпрее, Гитлер ни на минуту не задумался о судьбе раненых немецких солдат, находившихся в туннелях берлинского метро, которых этот преступный приказ обрекал на неминуемую смерть. Слабое «Я» привело Гитлера к безмерной недоверчивости, которая, по выражению Шпеера, стала его "жизненной стихией". В последние месяцы жизни Гитлер отгородился от мира непробиваемыми стенами бункера рейхсканцелярии, что де Боор также считает символичным "для завершения его жизни, которая между аутической узостью и необузданными видениями мирового господства так и не вышла на лежащую посредине гуманистическую координату". Судебная психиатрия придает важное значение нетерпимости фрустрации, которая не позволяет личности переносить неудачи, разочарования и болезненные унижения без агрессивных реакций. Нетерпимость фрустрации проявилась у Гитлера действительно очень рано, что в сочетании с биологически обусловленной повышенной агрессивностью уже в юности порой вызывало непонятные реакции. Это в соединении с отсутствием социальной совести, что также является характерной для Гитлера чертой его поведения, привело его к неисчислимым актам чудовищного насилия. Со многими преступниками Гитлера роднят дефициты идентификации. Такие дефициты возникают в тех случаях, когда в ранние годы, решающие для формирования человека, у этого человека не формируется идентифицирующее ядро. Для Гитлера идентификация с деспотичным, внушавшим страх отцом была невозможна, так как означала бы для него отрицание собственного «Я». Поэтому, после смерти матери, он оказался в эмоциональном вакууме, заполнить который помешали неудачи, преследовавшие его в Вене. Не исключено, что факторами, помешавшими его идентификации, явились также незнание собственного происхождения и знание того, что между его родителями существовала кровосмесительная связь. По мнению специалистов в области судебной психиатрии, дефициты идентификации способны подвинуть социально инфантильных людей на умозрительные действия в поисках собственной идентификации. У Гитлера импульсы к умозрительным действиям вначале носили позитивный и конструктивный характер, но после начала второй мировой воины их характер все больше становился деструктивным. Сколь тесно могут переплестись между собой нарушения идентификации и параноидальные явления, показал психолог Ф. Рудин в книге "Фанатизм. Магия силы": "Жесткая модель поведения доходит у фанатиков этого типа, как правило, до полной идентификации с идеей, которую те представляют. Здесь мы имеем второй симптом, указывающий на круг шизоидных форм. Даже если процессы идентификации, подобно процессам проекции, принадлежат к числу общечеловеческих и, следовательно, необходимых механизмов, то глубинной психологии хорошо известны неадекватные идентификации, которые, выполняя роль защитных механизмов, отчуждают человека от его собственной сущности, от его самого внутреннего Я, за счет чего... латентный психоз может стать острым. Такая опасность возникает прежде всего при длительных идентификациях и сверхидентификациях, при которых реальное «Я» все больше сжимается, а на его месте появляются фантастические, наивные или параноидальные формы идентификации". Таким образом, Гитлер становится в ряд с теми преступниками, чей жизненный путь вследствие дефицита личностной идентификации отмечен печатью "разрушения" своего мира. Будучи исходно созидателем, с 1939 года он превращается в фанатического разрушителя, что подтверждает следующий фрагмент из воспоминаний Шпеера: "Он умышленно хотел, чтобы люди гибли вместе с ним. Для него уже не существовало моральных границ. Конец собственной жизни означал для него конец всего". Столь полное разрушение "нормативного органа", которое нашло свое выражение в присущей Гитлеру мании уничтожения, не имеющей аналогов в истории, не может иметь своим единственным объяснением наличие "социального инфантилизма" или первичную преступную деформацию структуры личности. Следует предположить, что в этом сыграло свою роль, по выражению де Боора, "разложение его нормативного органа" вследствие отсутствия высшей корректирующей или по меньшей мере предостерегающей инстанции в Германии и за ее пределами. Это позволило Гитлеру "удовлетворить свои инфантильные потребности. В радикальных слоях народа он нашел... идеального партнера. Два инфантилизма объединились в один... Явление, которое в психиатрии получило название "безумие на двоих"... Активный партнер, фюрер, все бесцеремоннее навязывал темы своего бреда более слабому партнеру, народу, подверженному идеологическим влияниям, так что за несколько лет возникло нерушимое единство, наиболее подходящим словом для которого является массовый психоз. Но массовый психоз может возникнуть лишь тогда, когда оба партнера инфантильны". Подобные психотические процессы в сознании с глубокими социальными последствиями де Боор обобщенно называет "моноперцептозом". К характерным признакам моноперцептоза относится мания величия, в полной мере свойственная Гитлеру. И сам он был глубоко убежден в том, что "как индивидуум по своей духовной и творческой силе один превосходит весь мир". Развитию мании величия, несомненно, способствовал его "социальный аутизм", сочетавшийся со склонностью принимать желаемое за действительное и с его представлением о том, что своими необычайными способностями он обязан высшей силе. Подобная мания величия не является симптомом психического заболевания, а представляет собой результат длительного психологического процесса, корни которого уходят в юность. Одним из аспектов мании величия Гитлера была "строительная мегаломания". Так, он планировал выстроить в столице рейха "Большой зал", долженствующий символизировать мировое господство. Этот зал должен был украшать имперский орел со свастикой, держащий в когтях огромный земной шар. В рейхсканцелярии для него должны были устроить рабочий кабинет площадью почти 1000 квадратных метров - завершение строительства было намечено на 1950 год. Уильям Карр называет это "гиперкомпенсацией комплекса неполноценности, которая являлась частью сложного защитного механизма, помогавшего ему преодолеть сомнения в своей миссии и страх перед тем, что он не сможет удержать то, что он уже завоевал и еще завоюет в будущем". Все попытки объяснить беспримерную агрессивность Гитлера наталкиваются на трудность, состоящую в том, что биографические факты практически полностью исключают врожденную агрессивность его характера как причину позднейшей эксцессивной готовности к агрессии. Де Боор указал на не учитывавшуюся до сих пор невероятную динамику, которая возникает за счет моноперцептоза под диктатом доминирующей над всем сверхценной идеи и позволяет мобилизовать страшную силу и эмоциональную энергию для реализации той или иной основной темы. В нормальной ситуации препятствием на пути агрессий, к которым призывают носители "сверхценной идеи" бредового содержания и которые способны вызвать тяжкие социальные последствия, является угроза применения мер уголовно-правового характера. Однако, начиная с 1934 года, уже не существовало тормозящей инстанции, вследствие чего Гитлер безнаказанно мог полностью выплеснуть свою агрессивность, постоянно подпитываемую энергией его сверхценных идей - уничтожение евреев, борьба с марксизмом, расширение немецкого "жизненного пространства" на восток. "Поскольку с 1934 года он имел в своем распоряжении все технические, экономические и военные возможности современного промышленного государства и располагал неограниченными властными полномочиями, в результате осуществления его моноперцепторных сверхценных идей сложилась уникальная в истории ситуация.


   Как правильно заметил Тревор-Ропер, невозможно себе представить, чтобы подобное зловещее стечение трех факторов повторилось еще раз. Вот эти три фактора: - существование личности с диктаторскими и, по де Боору, с тяжкими преступными наклонностями; - наличие моноперцепторной бредовой идеи, опасной для существования человечества; - абсолютная власть, позволяющая поставить весь потенциал государства на службу этой идее. К этому следует добавить крайний нарциссизм, приведший к концентрации либидо исключительно на собственном Я и, таким образом, не только породивший ощущение всемогущества, но и давший толчок преступным действиям на почве "нарциссических обид", склонность к которым у подобных личностей носит особо выраженный характер. Ни одна психическая травма, ни одно унижение, ни одна обида в таком случае не могут быть когда-либо забыты или прощены, и мы найдем у Гитлера немало примеров запоздалой мести людям, когда-то унизившим или обидевшим его и заплатившим за это жизнью. Эта комбинация нарциссизма и эгоцентризма на фоне веры в собственную всемирно-историческую миссию в конце концов привела к "стиранию внутренних систем ценностей" и полному игнорированию потребностей и прав других людей. Как подчеркивает де Боор, подобный процесс наблюдается только при тяжелых психических заболеваниях, например, при шизофреническом распаде личности.

   До настоящего времени не существует научно подтвержденной картины возникновения подобного, практически полного распада нормативной системы у людей, не являющихся душевнобольными - Гитлер является единственным известным случаем такого рода за всю историю научного исследования подобных изменений психики преступников. Доминирующее место среди навязчивых бредовых идей Гитлера занимала беспримерная патологическая юдофобия. Именно этой цели - умерщвлению евреев - были, в конечном счете, подчинены военные акции, предпринятые Гитлером, а начав завоевание "жизненного пространства" на востоке, он в 1942 году устрашающе близко подошел к реализации своей мечты: заполнить гигантское пространство на востоке людьми "высшей расы", предварительно очистив это пространство от "неполноценных" евреев и славян и защитив его могучим "Восточным валом" от нашествий "азиатских орд".
   При попытке объяснить эту "поистине ариманову ненависть, изуродовавшую все гуманное, что еще оставалось в Гитлере, до полной неузнаваемости" не срабатывает ни одна из психологических гипотез, известных современной медицине. Ясно лишь то, что юдофобия Гитлера безусловно носила маниакальный характер, ибо она полностью удовлетворяет всем трем критериям мании, сформулированным К. Ясперсом: во-первых, бредовая идея Гитлера о существовании некоего еврейского лобби, целью которого является уничтожение арийской расы и установление мирового господства, нереальна априори. Во-вторых, Гитлер был непоколебимо убежден в правильности этой бредовой идеи, и, в-третьих, эта идея не могла корректироваться логическими рассуждениями и содержанием собственного опыта. Поэтому де Боор приходит к выводу, что "в своей совокупности идеология Гитлера должна быть признана соответствующей всем критериям мании. Таким образом, имела место мания, но... мания клинически здорового человека, у которого отсутствуют какие-либо симптомы шизофрении. Поэтому мы предложили... собственный термин "моноперцептоз" с тем, чтобы дать возможность разграничения мании здорового человека, приведшей к тяжелым социальным последствиям, и маниакально-психических заболеваний". Исходя из анализа особенностей личности Гитлера в различные периоды его жизни и основываясь на понятиях "социальный инфантилизм" и "моноперцептоз", де Боор попытался сделать криминалистический и социально-психологический вывод, подобный тем выводам, которые делают эксперты в уголовном процессе. Согласно де Боору, результаты такого прогноза являются поистине катастрофическими: "В случае окончательной победы немецкий народ и народы Европы ожидали жестокие испытания. Мы должны быть благодарны союзникам за то, что они избавили Германию и Европу от диктатуры личности с тяжелейшими преступными наклонностями".

   Аргументация некоторых психиатров, утверждающих, что Гитлер был душевнобольным, не выдерживает объективной критики, однако серьезные специалисты единодушно считают, что Гитлер был "истерическим психопатом с потребностью самовыражения и шизоидно-аутистическим фанатиком", который был полностью вменяем и ответствен за все свои поступки. Профессор Освальд Бумке, заведовавший в свое время кафедрой психиатрии Мюнхенского университета, дал Гитлеру следующую судебно-психиатрическую характеристику: "Шизоид и истерик, брутально жесток, недоучка, невыдержан и лжив, лишен доброты, чувства ответственности и вообще всякой морали". Профессор Шальтенбранд, заведующий кафедрой психиатрии Вюрцбургского университета, считает, что такого рода люди, добившись политической власти, представляют невероятную опасность для общества, потому что "политик-психопат представляет собой особо опасное явление на грани здорового человека и душевнобольного. Это опасно именно потому, что в психопате в общем случае присутствует так много от здорового человека, что обычные люди не в состоянии распознать в нем какие-либо психические отклонения... Типично, что психопатам удается обзавестись учениками и сторонниками, которые сами по себе лишь чуть-чуть отличаются по своей психической конституции от нормальных людей. Эти люди принимают гротескные, "двинутые" программы, которые затем вызывают массовый психоз". Быстрому распространению этого массового психоза способствовал необычайный дар Гитлера подчинять людей своему влиянию, принимавший порой характер настоящего массового гипноза. Каким образом этот гипноз оказывал влияние на самого Гитлера, в результате чего фюрер и масса "накачивали" друг друга по спирали, объясняет нам криминологическая психология: "Если социально инфантильная личность, обуреваемая маниакальными идеями, встречает со стороны массы почти собачью преданность, то негативные потенции объекта обожания неизбежно должны усилиться и в конечном итоге уничтожить остатки гуманности".

    Принимая во внимание ужасные события, которые произошли за те немногие годы, когда Гитлер был абсолютным властелином Германии и почти всей Европы, мы, вне всякого сомнения, не можем не признать за ним высокий и, возможно, уникальный исторический ранг, пусть даже в отрицательном смысле. И если он, как личность, несомненно, историческая, имеет право навеки попасть в "пантеон всемирной истории", то, в то же время, по выражению де Боора, ему принадлежит не менее почетное место и в "пантеоне великих преступников". По-видимому, такого же мнения придерживались национал-социалистические заправилы во главе со своим фюрером уже в 1943 году, ибо тогда, возможно, полностью осознавая чудовищность совершенного нацистским режимом и отдавая себе отчет в тяжести возмездия, Иозеф Геббельс написал в журнале "Дас Райх" за 14 ноября следующие строки: "Что касается нас, то мы сожгли за собой мосты. У нас нет пути назад, но мы и не хотим идти назад. Мы войдем в историю как величайшие государственные деятели всех времен - или как величайшие преступники в истории".


           ПСИХОГРАММА СТАЛИНА

            Нарциссическая мания величия
         Достижения современной психологической науки сегодня позволяют нам объяснить противоречия личности одного и того же индивидуума. Особое значение при этом имеет учение Зигмунда Фрейда и его школы, согласно которому наш внутренний мир существует как бы в двух уровнях - на уровне сознания и на уровне подсознания. Сегодня мы также знаем, что базовые черты характера человека формируются не только за счет наследственно предопределенных факторов, но также и под влиянием воспитания, впечатлений раннего детства и юности. Эти исходные впечатления никогда полностью не стираются - они могут лишь быть вытесненными в подсознание и, позднее, сменяя друг друга, в различной степени воздействуют на поведение и эмоциональный мир взрослого индивидуума. Поэтому не представляется возможным понять характер человека в целом, если не уделять подсознательному в нем такое же внимание, как и сознательному, если не обращаться к юношеским переживаниям этого человека. Поэтому при исследовании личности Сталина нам придется попытаться полностью синтезировать все ступени ее развития подобно тому, как мы поступили в случае Наполеона и Гитлера.
          Если объективно, с медицинской точки зрения, проанализировать юношеский анамнез Сталина, то мы обнаружим несколько фаз, оказавших решающее влияние на его последующее развитие. Первой из таких определяющих фаз, безусловно, является его раннее детство. Как показывают воспоминания друга его юности Иремашвили, грубые методы воспитания жестокого и часто пьяного Виссариона Джугашвили оставили неизгладимые следы в душе сына. Причем следует говорить, не только и не столько о физической боли от ежедневных побоев, которыми отец якобы хотел сломить упрямство сына, сколько о чувстве несправедливости от незаслуженных наказаний, которые вошли у отца в привычку, и о чувстве бессилия, с которым он был вынужден сносить жестокость грубого, примитивного и непредсказуемого родителя. Подобное физическое насилие и психическое подавление вынуждены были претерпеть миллионы взрослых людей, переживших фашистскую и коммунистическую диктатуру. Элис Миллер настойчиво доказывает, что между насилием над ребенком и насилием над взрослым существует большая разница: ребенок не имеет права открыто выразить ненависть к своему мучителю. Ведь не положено ненавидеть отца - так гласит четвертая заповедь - и, в принципе, ребенок и не хочет ненавидеть своего отца, потому что он его любит. Этот парадокс, состоящий в том, что страдания принимаются от руки "любимого мучителя", может оказать необратимое влияние на последующее психическое развитие человека. Ребенок запечатлевает в себе именно событие перенесенных в детстве побоев, а не эмоциональное содержание, вкладываемое в это воспитательное мероприятие его родителями, согласно которому ребенок был бит для его же блага. Поэтому взрослый человек, полностью вытеснивший это детское переживание в подсознание, воспринимает подобные события совершенно без эмоций и какого-либо участия. Страдания, вызванные жестоким обращением, побоями и отсутствием сочувствия к своим детским невзгодам, запечатленные в подсознании ребенка, в будущем порождают у взрослого человека внутреннее желание повторить эти страдания детства. При этом характерно, что такие люди полностью идентифицируют себя с агрессором и не испытывают ни малейшего сочувствия к жертве. Не удивительно, что самые надежные лагерные надзиратели и заплечных дел мастера поставляются именно этим контингентом людей. Некогда порабощенный и преследуемый ребенок сам становится поработителем и преследователем, ибо даже десятилетия спустя в нем продолжает жить трагическая потребность, заставляющая его мстить за обиды, перенесенные в раннем детстве, и проецировать накопленную ненависть на другие личности и общественные институты.
   Друг детства Сталина Иосиф Иремашвили сто лет назад предвосхитил эти выводы современной психологии, написав: "Тяжкие, незаслуженные избиения мальчишки сделали его таким же жестоким и бессердечным, как его отец. Он был убежден в том, что человек, которому должны подчиняться другие люди, должен быть таким, как его отец, и поэтому в нем вскоре выработалась глубокая неприязнь ко всем, кто был выше его по положению. С детских лет целью его жизни стала месть, и этой цели он подчинил все".
       Отец всегда играл в семье лишь роль властелина и почти никогда не проявлял дружеских, тем более нежных чувств. Поэтому в сыне "непрерывно и однозначно накапливалась ненависть". О влиянии матери мы можем строить одни лишь предположения. Безусловно, у Сталина не было такой связи с матерью, как у Наполеона или, тем более, у Гитлера. Нам известно лишь, что она была вынуждена столь же безропотно сносить унижения и несправедливости, а нередко и побои главы семейства и безмолвно взирать на издевательства мужа над своим Coco.
   В глазах ребенка мать как бы давала молчаливое согласие на грубые "воспитательные мероприятия" отца и, таким образом, утратила роль союзницы его самоутверждения по отношению к отцу, что, естественно, не способствовало укреплению связи между ребенком и матерью. С другой стороны, имеются основания предполагать, что мать Сталина, лишенная других радостей в своей беспросветной жизни, была очень привязана к своему единственному ребенку, причем ее любовь к сыну должна была усиливаться его увечьем - укороченной левой рукой, из-за чего он нуждался в защите более, чем другие дети. Великая ее любовь к Coco нашла свое выражение в готовности пойти на любые жертвы во имя того, чтобы избавить его в жизни от нужды. 
   В этом она, в конце концов, достигла успеха, добившись поступления сына в высшее учебное заведение, что позволяло рассчитывать на удачную его карьеру в будущем. Учителя очень рано обратили внимание на уверенность Coco в своих силах и его способность добиваться своей цели. Это доказывает, что мать, свято верившая в будущие успехи сына, была для него, по выражению Хельма Штирлина, "сильнейшей родительской реальностью", то есть именно в матери Coco видел центральную, делегирующую его родительскую фигуру.

   Второй важнейшей фазой развития личности Иосифа Сталина является период учебы в горийском церковном училище и в тифлисской духовной семинарии. Первым делом ему предстояло убедиться в том, что учителя столь же малоразборчивы в выборе воспитательных средств, сколь и отцы, поскольку также нуждаются в подобных переживаниях для укрепления своего слабого нарциссического «Я».
   В еще большей степени ему это стало ясно в семинарии, жизнь в которой напоминала больше казарму, нежели студенческое общежитие. Тотальная слежка и стукачество монахов, раболепствовавших перед начальством и пытавшихся различными наказаниями достичь безоговорочного повиновения, породили в его душе еще один очаг ненависти. За счет этого в период полового созревания произошло возрождение той ненависти, которая была им преодолена в раннем детстве. Однако эта ненависть претерпела изменения в том смысле, что появился однозначный образ врага, ибо теперь подросток Джугашвили "имел право на свободную и дозволенную ненависть". Сначала аккумулируемая в нем ненависть была направлена только против монахов, непосредственно надзиравших за ним, но затем она распространилась и на других носителей авторитарной власти, таких, как офицеры и чиновники царского правительства. В то же самое время в нем усиливалось презрение к глупой и трусливой массе, безвольно терпевшей насилие авторитарной власти, что должно было пробуждать в нем бессознательные ассоциации с ролью матери в его собственной семье. Семинарская жизнь, казавшаяся ему невыносимой, давала, тем не менее, практические наглядные примеры тех средств и методов, с помощью которых можно бороться с такими порядками.
    Средствами этими были хитрость, ложь и подозрительная сдержанность по отношению ко всем и каждому. Дочь Сталина Светлана полагала, что уже в те времена он "на основе своего семинарского опыта убедился, что люди грубы и нетерпимы, что духовные пастыри обманывают свою паству, для того чтобы крепче держать ее в руках, что они занимаются интригами, лгут и что у них очень много других пороков, но очень мало достоинств".

    По-видимому, еще будучи семинаристом, Сталин полностью принял идеи Маркса - основополагающая идея марксизма о том, что классовая борьба неминуемо должна привести к устранению продажного и прогнившего буржуазного общества, предоставляла ему возможность получить выход для накопленной им чудовищной ненависти против всех форм власти и утолить жажду мести.

    В 1899 году, после исключения из семинарии по неизвестным причинам, начинается третья фаза формирования личности Сталина. Вот как комментирует это событие однокашник молодого Сталина по семинарии Иосиф Иремашвили: "Он... покинул семинарию, исполненный горькой и злобной ненависти к школьному начальству, буржуазии и всему тому, что было в стране воплощением царизма". Это свидетельствует о решительном намерении Сталина идентифицировать собственное «Я».  Он сжег за собой все мосты и выбрал для себя жизненный путь профессионального революционера со всеми вытекающими из этого опасными последствиями. Таким образом, у него завершился и компенсировался "юношеский кризис идентификации". На этапе поиска своего «Я» он должен был выстроить для себя идеализированный образ собственной личности и в дальнейшем стремиться максимально приблизиться к этому образу на практике. Образцом послужил ему Коба, кавказский аналог Робин Гуда, с которым в значительной степени идентифицировал себя молодой Сталин Подобное воображаемое слияние, выразившееся в том, что он выбрал для себя кличку Коба, должно было, скорее всего, послужить нарциссическому усилению его, к тому времени еще не вполне сложившейся, идентификации. В современной теории нарциссизма в подобных случаях принято говорить о формировании связи типа alter ego, подразумевая при этом размытие физических границ между собственно личностью и вторым партнером, в данном случае - кавказским героем Кобой, когда второй партнер воспринимается почти как близнец.

    Современное учение о "нарциссизме" позволяет лучше разобраться в тех расстройствах, которые находят свое видимое проявление в неудачных попытках личности установить нормальные контакты с конкретным и абстрактным внешним миром. Нарциссическая личность принимает только ту данность, которая соответствует ее желаниям, мыслям и чувствам. Поэтому вещи и лица вне этого эгоцентрического круга не заслуживают внимания, а все, что делают другие люди, оценивается и интерпретируется только и исключительно относительно собственной личности. При высокой степени выраженности нарциссических механизмов, которые, как известно, могут достигать мессианских масштабов, постулат собственной непогрешимости и неконтролируемой абсолютной власти может завести столь далеко, что в тот момент, когда малейшая критика или действие ставит под угрозу идеал, созданный собственным воображением, источник такой критики подвергается беспощадным преследованиям вплоть до физического уничтожения. В случае Сталина значение этих особенностей состоит в том, что они, вследствие реализации двойного стандарта, отрицательно сказались на его способности правильно и объективно оценивать действительность.

   Причина возникновения культа Сталина кроется, в первую очередь, в его нарциссической мании величия, а не в заслугах "великого вождя" как реальной человеческой личности. Сталин воспринял исключение из семинарии как акт социальной дискриминации и произвола чванного привилегированного общества, однако, произведя себя в профессиональные революционеры, он нашел признание и удовлетворение, столь остро необходимые после унижений, пережитых в отцовском доме и семинарии, для окончательной идентификации и окончательного самоопределения. Теперь он стал полноценным членом того боевого кадрового состава, который Ленин, его великий кумир, столь лестно называл "авангардом рабочего класса" и считал основной движущей силой планируемой революции. Подобные политические группировки естественным образом апеллируют к нарциссическим предрассудкам, которые укрепляют в них солидарность и внутреннюю замкнутость. Групповой нарциссизм, в свою очередь, сообщает чувство удовлетворенности и достаточности каждому отдельному члену группы, но, в первую очередь, тем из них, кто ранее, вне группы, страдал от фрустраций и ощущения собственной неполноценности. Принадлежность к столь важной и столь ценимой Лениным группе более чем достаточно компенсирует даже самого незначительного из ее членов за перенесенные ранее разочарования и репрессии. Следовательно, степень группового нарциссизма всегда соответствует дефициту реальной удовлетворенности своим существованием отдельного принадлежащего к ней индивидуума.
    Принадлежность к этой группе профессиональных революционеров также компенсировала снисходительное отношение к Сталину со стороны руководящих товарищей, принадлежавших преимущественно к интеллигенции. Четвертой фазой формирования личности Сталина были те 16 лет, которые он, будучи профессиональным революционером, провел в подполье, тюрьмах и ссылках. Трудности, пережитые им в этот период, еще более усилили такие черты характера, как эмоциональная холодность, расчетливость и хитрое коварство, но в первую очередь подозрительность к людям вообще. От людей, побывавших вместе с ним в заключении и ссылке, известно, что он все больше и больше превращался в одинокого волка, сторонившегося близких контактов даже с товарищами по несчастью и вообще с трудом способного к поддержанию нормальных человеческих отношений. Лучше всего он чувствовал себя в компании уголовников или иных темных личностей, что опять же вело к новым необратимым деформациям психики. Все это постепенно превращало его в неотесанного, грубого и хамоватого человека, движимого ненавистью и жаждой мести, что сочеталось в нем с мимозной чувствительностью к малейшей обиде или малейшему пренебрежению - типичным признаком его экстремально нарциссической личности.
             Случай несексуального садизма?

   С большой степенью вероятности можно утверждать, что годы лишения свободы, на протяжении которых он был предоставлен произволу тюремщиков, усилили в характере Сталина черту, которая была заложена в него еще в детстве - явно выраженный садизм. В своей работе "Анатомия человеческой деструктивности" Эрих Фромм убедительно показал, что среди причин, способствующих возникновению садизма, особое значение имеют те, которые порождают у ребенка или у взрослого человека чувство бессилия. К таким причинам принадлежат, в частности, "диктаторские наказания, вызывающие очень сильный страх. Под диктаторским наказанием Э. Фромм понимает такие меры наказания: "строгость способна внушать страх, жестко не ограничена и не находится в разумном соотношении с конкретным поступком, а зависит лишь исключительно от садизма наказующего". Подобные условия существовали и в родительском доме Сталина, и в семинарии, где он учился, и, в особенности, в тюрьмах и ссылках, где ему приходилось находиться годами. При попытке установить корни сталинского садизма, столь страшно проявившегося в последующие годы, необходимо учитывать факторы не только конституциональной предрасположенности и семейный фон, но и психическую атмосферу, способствующую возникновению социального и индивидуального садизма. Известно ведь, что власть, с помощью которой господствующая группа порабощает и эксплуатирует другую общественную группу, уже сама по себе способна порождать садизм.


   Если рассмотреть место Сталина в системе советского общества и сам недобрый дух этой системы, то станет понятно, почему садистские черты сталинского характера проявились в столь прочной и устойчивой форме и пустили столь глубокие корни. Э. Фромм считает Сталина ярчайшим клиническим примером несексуального садизма. Сталин мог бы гордиться тем, что был первым, кто после русской революции приказал пытать политических заключенных. Он мог бы также гордиться тем, что в период его правления методы пыток, применяемые НКВД, превзошли все известные до того средства. Сталин порой не отказывал себе в пикантном удовольствии лично выбрать метод пытки для той или иной жертвы. Наибольшее наслаждение доставляла ему душевная пытка, при которой он держал жертву как бы подвешенной в отчаянии и страхе между выражениями искренней симпатии и последующим оглашением смертного приговора, а в конце все же уничтожал ее. С чувством глубокого удовлетворения он устраивал высшим функционерам своей партии и правительства испытания на верность и преданность, по произволу арестовывая их жен и даже детей, в то время как мужья и отцы продолжали, как ни в чем не бывало, исполнять свои обязанности, даже не мысля о том, чтобы попросить об освобождении близких. Более того, они были обязаны подтверждать ему, что их близкие были арестованы обоснованно, хотя отлично знали, что Сталин поступил так исключительно ради собственного удовольствия. Рой Медведев пишет, что Сталин посадил в лагерь не только жену столь высокопоставленного функционера, как Молотов, но даже жену президента Советской республики Михаила Калинина, причем заставил ее под пытками подписать показания, компрометирующие ее мужа, на тот случай, когда и его понадобится убрать. Здесь в поведении Сталина проявился тот элемент его характера, который лежит в основе всякого садизма, а именно, страстное желание "обладать абсолютной и ничем не ограниченной властью над живым существом", будь то мужчина, женщина, ребенок или целая социальная группа. Власть, позволяющая доставлять другим людям физическую боль и душевные страдания, приносила Сталину не только величайшее чувственное наслаждение, но и подтверждение абсолютного господства. Ощущение абсолютной власти над живыми существами создавало у него иллюзию того, что он может решить проблему существования человека. Такая иллюзия является объектом страстного вожделения для людей подобных Сталину - людей, лишенных творческой силы и малейшей искры радости. С этой стороны садизм, по выражению Э. Фромма, является "превращением бессилия во всесилие. Это религия духовных калек".

       Не исключено, что искалеченная левая рука, психически угнетавшая Сталина до конца его дней, способствовала авантюрному и злокачественному развитию его характера. В спектре садизма Сталина имеется еще один момент, также типичный для этого характера, - трусость. По свидетельству Бориса Бажанова, бывшего на протяжении многих лет его личным секретарем, в жизни Сталина не было ни одного примера личной храбрости. И во время революции, и во время гражданской войны "он всегда предпочитал командовать на самом безопасном расстоянии". Во время революции Сталин действительно, по выражению Николая Суханова, был "на политической арене не более, чем серым пятном". В это время впервые явно проявились его слабые стороны. Недостаток образования, отсутствие творческих способностей и ораторского мастерства оставили его вне "штаба" и лишили возможностей играть руководящую роль. Тот факт, что в это решающее время он оказался вне "штаба" и без руководящей роли, о которой так мечтал его нарциссический автопортрет, вне всякого сомнения, явился для Сталина страшной душевной травмой, которую он не смог преодолеть. Ему пришлось долго и терпеливо ждать, пока придет подходящий момент и он сможет отомстить за обиду, тлевшую в его душе. Годы сибирских ссылок стали для него вынужденной школой искусства ожидания, при необходимости он мог ждать годами. Умение выжидать наиболее подходящего момента для достижения своей цели стало его фирменным знаком. Лишь в конце 1929 года Сталин решил, что наступил подходящий момент для того, чтобы путем насильственной ревизии историографии, подделки и уничтожения документов отомстить за эту давнюю обиду и приступить к закладке фундамента монументального культа собственной личности. Начиная с этого момента комплекс неполноценности, испытываемый Сталиным перед товарищами, превосходящими его по интеллекту, постепенно отступает на задний план, и он начинает разрабатывать план устранения возможных соперников, способных посягнуть на его власть генсека. В первую очередь он позаботился об удалении в мир теней ключевой фигуры коммунистического переворота 1917 года, выслав из страны Льва Троцкого. Теперь он без труда мог приписать себе ведущую роль главного помощника Ленина в установлении коммунистического правления. Нарциссическая обида, нанесенная Сталину во время революции и сразу после нее, оставила незаживающую рану, и он искал способ превзойти своего былого кумира Ленина. Это ему удалось - он организовал "третью революцию", заключавшуюся в принудительной коллективизации сельского хозяйства и индустриализации страны. Эти кампании, проходившие в 1929-1933 годах, отодвинули в тень все, что было до тех пор, не только невиданной жестокостью применявшихся средств принуждения, но и радикальностью "революционной" перестройки всего советского общества в первую очередь. Великий украинский голодомор, организованный в 1932-1933 годах по приказу Сталина, чудовищные масштабы которого стали известны лишь совсем недавно после открытия секретных архивов министерства иностранных дел Германии, совершенно шокирующим образом раскрывает деструктивные черты преступного характера этого монстра. Этот безумный акт геноцида обошелся в семь миллионов жизней украинских крестьян. Невероятно, но факт: строжайшими запретительными мерами Сталину удалось скрыть это массовое истребление собственных сограждан не только от заграницы, но и от советского народа. Лев Копелев, человек, которого можно причислить к интеллигенции, наблюдавший весь этот ужас собственными глазами, писал: "Я боялся показаться слабым и проявить сочувствие. Ведь мы делали исторически необходимое дело. Мы выполняли наш революционный долг. Мы обеспечивали социалистическую Родину хлебом".


   Это оправдание показывает, насколько уже тогда советский народ увяз в сетях сталинской лжи, до какой степени он уже пал жертвой пропагандистских трюков и утонченных отвлекающих маневров. Недаром Пастернак назвал в числе важнейших элементов политики Сталина "нечеловеческую власть лжи". Действительно, обман и предательство уже давно были его второй натурой, и поскольку он всегда правил с заднего плана, избегая открытой конфронтации, то и в кровавом эксперименте своей жестокой аграрной революции он смог подать себя как умеренную интегрирующую фигуру, которая всегда действует лишь из лучших побуждений, руководствуясь интересами партии, благом народа и ленинскими социалистическими принципами. Лишь на таких принципах можно было инсценировать "невидимый геноцид", не уронив при этом своего имиджа "великого вождя". Для того чтобы спланировать и воплотить подобное дьявольское предприятие, требовался человек, подобный Сталину, человек, в характере которого были бы сфокусированы все необходимые для этого преступные качества: глубочайшее презрение к людям, беспримерная беспощадность, полное отсутствие сочувствия и хладнокровная жестокость, питательной средой для которых была глубоко укоренившаяся ненависть ко всем потенциальным врагам. Эти черты характера предопределили абсолютную неразборчивость в средствах для достижения поставленных целей. К этому следует добавить нарциссическую убежденность Сталина в своей исторической миссии, которая постоянно усиливала в нем сознание избранности, что проявилось не только в "культе личности", ставшем основным инструментом его власти, но также и в уверенности Сталина в том, что он имеет право действовать за пределами обычных моральных законов. Это привело к вырождению внутренней системы ценностей и сделало его иммунным по отношению к любой форме чувства вины или сострадания, и, таким образом, ничто не мешало ему следовать стремлению ко всевластию и удовлетворению возникавших у него садистских желаний.


   Параноидальная структура личности.

 
   В отличие от Гитлера, Сталин не обладал харизматическими талантами, необходимыми для завоевания лояльных сторонников. Поэтому, опираясь на исторические примеры типа Ивана Грозного, он предпочитал держать советских граждан, и в особенности аппарат политической власти, в постоянном страхе и трепете. В совершенстве обладая искусством постоянно поддерживать накал психологического террора, он держал свое близкое окружение под таким давлением, что практически никто не мог считать себя застрахованным от его непредсказуемых капризов, каждый из которых мог означать моментальное физическое уничтожение. В соответствии с лозунгом Сталина о том, что в политике нет места доверию, его собственная подозрительность постоянно росла и в конечном итоге приняла форму настоящей мании преследования. Первым врачом, который поставил Сталину диагноз "паранойя", был ленинградский невропатолог профессор Владимир Бехтерев. Во время международного конгресса, состоявшегося в конце декабря 1927 года, он побывал у Сталина. Своими взрывоопасными наблюдениями профессор Бехтерев поделился со своим ассистентом доктором Мнухиным и при этом сказал, что в лице Сталина, однозначно страдающего паранойей, "во главе Советского Союза оказался опасный человек". То обстоятельство, что сразу же после этого профессор Бехтерев скончался в номере московской гостиницы от внезапной болезни, очень напоминает почерк Сталина, пусть даже мы и не располагаем никакими доказательствами такого предположения. Диагноз Бехтерева в сентябре 1988 года был целиком и полностью подтвержден советским психиатром Е. А. Личко в "Литературной газете". Автор публикации дополнил сказанное указанием на то, что, как правило, приступы параноидального психоза провоцируются различными перегрузками и необычными психическими ситуациями, и в типичном случае течение заболевания носит периодический характер. Проанализировав биографический анамнез Сталина, Личко высказал предположение, что первый такой приступ произошел у Сталина в связи с раскулачиванием в начале тридцатых годов, а второй приступ имел место перед началом большой "чистки" партаппарата и руководства армии в 1936-1937 годах. По мнению Личко, вероятно, "имел место еще один приступ в начале войны, когда Сталин де-факто прекратил управлять государством". Однако почти наверняка можно утверждать, что такого рода параноидальный приступ произошел незадолго до его смерти в связи с "делом врачей". Алан Буллок справедливо указывает на то, что у Сталина, так же, как и у Гитлера, не было органического психического заболевания по типу истинной шизофрении, а имела место параноидальная структура личности, чем и объясняются абсолютно все его действия. С точки зрения современной психиатрии, у подобной параноидальной личности имеет место "сформировавшаяся и непоколебимая система бредовых идей", которая, как правило, проявляется только в среднем возрасте. Эта система строго отграничена от всех прочих когнитивных функций, и личность остается неограниченно жизнеспособной и продолжает соответствовать всем требованиям, предъявляемым жизнью. Уже известный психиатр Краффт-Эббинг указывал на то, что при параноидальных психозах наряду с бредовой стадией наблюдается стадия "просветления", во время которой такой субъект способен к ничем не примечательному нормальному поведению, за счет чего у окружающих не возникает никаких подозрений. Наиважнейшим признаком параноидального психоза является мания преследования, проявляющаяся в болезненной подозрительности и в конечном итоге принимающая форму навязчивой идеи о том, что субъект со всех сторон окружен врагами и предателями. У Сталина параноидальный бред дошел до того, что он в конце концов ликвидировал почти всех бывших соратников вплоть до занимавших самые высокие посты, обвинив их в подрывной деятельности и террористических заговорах и не пощадив в ходе чисток ни своих друзей, ни членов собственной семьи. Во многих случаях достаточно было того, что человек "слишком много знал" о прошлом Сталина. Растущий страх перед покушением принес гротескные плоды: он спал на даче, превращенной в настоящую крепость, за бронированной дверью, открыть которую можно было только изнутри, приведя в действие сложный механизм, в окружении несметного количества бдительных чекистов, которых он, движимый подозрительностью, мог внезапно заменить в самый неподходящий момент. Он всегда носил при себе пистолет, который ночью клал под подушку. Весь короткий путь в Кремль кишел сотнями агентов тайной полиции, и каждый раз он садился в другой из пяти лимузинов, так что даже собственные его телохранители не знали, в какой из машин он сидит за зашторенными серыми окнами. Как уже говорилось выше, пищу ему готовили в специальных кухнях, а перед подачей на стол специально обученные токсикологи проверяли блюда на наличие вредных веществ или ядов. И, наконец, был найден двойник Сталина, позволявший самому Сталину в определенных случаях не подвергать себя опасности.
   Едва ли Сталина когда-либо мучили сильные угрызения совести за совершенные им преступления, однако столь крайняя форма мании преследования могла быть связана также и со страхом, что в один прекрасный день его настигнет рука мстителя. Еще одним существенным обстоятельством является здесь многовековая традиция политических заговоров в истории России, побуждавшая Сталина при малейшем намеке на возможность заговора на всякий случай ликвидировать возможных его участников. Прочно закрепившаяся система его бредовых идей требовала "подтверждения" правильности параноидальных домыслов, для чего у обвиняемых, в большинстве случаев полностью невиновных, добывались "чистосердечные признания". Организованные Вышинским показательные процессы, на которых Сталин, по собственной прихоти, мог посадить, на скамью подсудимых кого вздумается, доставляли ему садистское наслаждение, состоявшее в том, что он мог наглядно показать своим согражданам, кто в действительности является господином над их жизнью и смертью. Подобное опьянение властью прекрасно вписывается в картину предельно параноидальной личности.

   Третьим характерным признаком параноидальной личности, наряду с манией власти и манией преследования, является мания величия (мегаломания). Сталин, как и Гитлер, жил в бредовом убеждении о том, что он "как индивидуум превосходит по силе духа окружающий мир". На пике культа партия превратила Сталина в "сверхчеловека, обладающего божественными, сверхъестественными качествами, человека, который якобы все знает, все видит, за всех думает и ни в чем и никогда не ошибается". Это прославление не было продуктом почитания фанатичных приверженцев - в подобных выражениях о себе писал сам Сталин в "Краткой биографии". В этой автобиографии он называет себя величайшим теоретиком, руководящей силой партии и государства, гением, определившим пути развития передовой советской военной науки, полководцем с гениальной интуицией и мастером оперативного искусства. Этот труд Сталина гораздо лучше, чем та книга, которую Вы, читатель, сейчас держите в руках, иллюстрирует то, что в медицине принято называть "маниакальным величием духа". В последние годы жизни Сталин в своей мании величия дошел до того, что в 1949 году приказал советским историкам приписывать все выдающиеся научные и технические открытия русскому и советскому государству, с которым давно уже сам себя отождествил - вспомним хотя бы "изобретение радио". До него уже просто не доходило, что этим он заставил смеяться над собой весь мир - вот куда завели его мания величия и инфантильное представление о собственном всемогуществе. В сталинском бреде величия ведущую роль играли не метафизические идеи, а единственно и исключительно мания власти. Будучи убежденным в своих сверхъестественных способностях и в том, что он избран судьбой для выполнения некоей всемирно-исторической миссии, Сталин считал, что для выполнения этой миссии он должен обеспечить себе абсолютную власть над Советским Союзом. Основой для этого должно было послужить превращение ленинского большевизма в сталинизм, рожденный его бредовыми идеями. Такой план вполне соответствовал его мышлению, основными характерными чертами которого были аутизм, мегаломания и мания власти, равно как и крайнему нарциссизму его личности, сконцентрированной исключительно на себе и давно утратившей связи с действительностью и потерявшей способность реально видеть других людей. Для того чтобы подвести под роль "вождя" солидный идеологический фундамент, и была издана не раз цитированная нами выше "Краткая биография", отредактированная самим "вождем", которую в обязательном порядке должен был прорабатывать не только каждый член партии, но и каждый студент каждого вуза страны. С построением столь совершенного культа личности восточного образца вступил в силу радикальный запрет на любой свободный обмен мнениями в партии, что допускалось при Ленине.
   Сталин понимал единство партии, как беспрекословное выполнение директив и бездумное повиновение произволу "вождя". Опасное уже само по себе сочетание мании наличия и мании власти дополнялось у Сталина крайним несексуальным садизмом, что позволило ему безнаказанно получать пьянящее наслаждение от коварной игры с жизнью и смертью людей. Можно усмотреть противоречие в том, что в самый критический момент истории Советского Союза - в дни немецкого вторжения в июне 1941 года - "сверхчеловек" столь высокого стиля проявил полнейшую беспомощность и полную психическую капитуляцию. Охваченный паникой Сталин забился в бронированный лабиринт своей крепости-дачи, не забыв перед этим огульно обвинить командование Красной Армии в измене и трусости. Здесь мы также имеем дело с типичным проявлением параноидальной личности, которая стремится перенести на других те качества, с существованием которых у себя она не желает смириться. Сталин перенес собственную трусость и измену народу на руководство армии. Сталин был не только трусом - как известно, в его присутствии нельзя было заводить разговоры о смерти - он был еще и раболепным. Это свойство также типично сопутствует синдрому садизма. Наиболее выпукло это свойство проявилось в гибком приспособленчестве к Ленину во время революции и непосредственно в послереволюционные годы. Между садизмом и мазохизмом существует тесная взаимосвязь, почему правомернее было бы говорить о садомазохистском характере, помня о том, что у конкретного индивидуума может преобладать та или иная сторона этого явления. Согласно Эриху Фромму, садомазохиста можно также назвать "авторитарным характером", если соотнести черты такого характера с его отношением к политике. Действительно, у людей, проявляющих в политической деятельности "авторитарный характер", часто имеют место садомазохистские элементы характера, а именно, желание повелевать подчиненными, с одной стороны, и раболепствование перед начальством, с другой. Как и положено личности параноидального типа, Сталин реагировал на собственное позорное трусливое поведение и собственную практически полную неспособность к действию в первые дни войны весьма болезненно, ибо это подрывало в нем самоуважение и оказывало разрушительное действие на его выдуманный нарциссически завышенный образ. Для того чтобы дать понять народу, что победа стала возможной только благодаря Сталину и его "выдающимся талантам полководца", он снова пошел по пути неадекватных реакций, удалив из высшего руководства тех людей, которые в самые трудные моменты удержали на плаву государственный корабль и не дали ему опрокинуться, и отправив этих людей в места, отдаленные от столицы. Когда же речь шла о якобы трусости других людей перед лицом врага, то здесь он, в который уже раз подчиняясь проективному механизму, проявлял твердость, достойную лучшего применения: сотни тысяч бывших советских военнопленных, выживших в немецких концлагерях, были брошены в сибирские лагеря только за то, что предпочли плен смерти. Подобные неадекватные гипертрофированные реакции явились следствием чрезвычайно низкого барьера фрустрации.

    В практике судебной психиатрии это часто дает ключ к пониманию аномального поведения преступников. Под низким барьером фрустрации принято понимать неспособность личности воспринимать разочарования, неудачи, обиды и унижения без гипертрофированных реакций на них. Поэтому люди с низким барьером фрустрации всегда склонны к агрессивным действиям. Неспособность переносить фрустрации типична для социально незрелых личностей, к которым следует отнести и Сталина. При этом данное свойство его характера - постоянную готовность к агрессивным реакциям - еще более усиливала неспособность вступать в нормальные человеческие контакты. Как уже говорилось выше, в 1949 году у Сталина произошел очередной приступ паранойи, ставший поводом для второй волны "чисток", в которой его страсть к уничтожению приняла характер одержимости и обратилась вообще против всего на свете. Под влиянием мании преследования Сталину повсюду вдруг начали мерещиться "агенты сионизма" и, начав систематическое преследование евреев, он потребовал от своих высших функционеров предъявить "родословные". Ближайшие родственники членов политбюро становились жертвами террористического буйства Сталина, и высшим сановникам партии и государства стало ясно, что он намеревается в очередной раз избавиться от опасных соперников - в данном случае речь шла о старых членах политбюро. Однако до этого, как и до ликвидации участников "заговора врачей", находившихся в заключении с осени 1952 года, дело не дошло, потому что сам Сталин успел умереть раньше. "У постели умирающего, - пишет Дмитрий Волкогонов, - завершилась трагедия народа, хотя факт этот суждено было осознать лишь позднее. Завершилась трагедия, неразрывно связанная с жизнью этого человека. Тогда казалось, что трагедией для народа является его смерть, но позднее народу дано было понять, что истинной трагедией являются преступления его жизни".


                * * *

     "Верховный правитель должен быть справедлив к себе и при этом оставаться человеком. Это труднейшая из всех задач, более того, эта задача неразрешима: человек выструган из столь кривого полена, что никакому плотнику не дано его выпрямить. Природа возложила на нас лишь задачу приближения к этому идеалу".
             (Иммануил Кант. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане, 1784).

   В этих прозорливых, немного скептических словах великого философа, написанных за шесть лет до начала Великой французской революции, все же присутствует надежда и уверенность в том, что в будущем, несмотря на все человеческие слабости, станет возможным находить для управления государствами людей, которые не будут злоупотреблять своей свободой. Знай Кант, что произойдет в последующие 200 лет, он, пожалуй,  напрочь лишился своих иллюзий: желанное "приближение" к постулированному им идеалу превратилось едва ли не в свою противоположность - призрак национализма и новые тоталитарные идеологии привели к невиданной доселе радикализации широких слоев населения, пропагандистская машина, используя все средства и трюки, усиленно сколачивала мифы о самозваных спасителях, принесших своим народам лишь страдания и смерть. Для этой эволюции символичны имена Наполеона, Гитлера и Сталина. Эти фигуры являются вехами, отмечающими на этом пути кульминационные моменты исторических извращений, когда громкая фраза была всем, а человеческая жизнь ничем. Было бы неверно механически сравнивать жестокости и злодеяния этих людей между собой, ибо каждый из них неотделим от своего общества и своего времени. Полная и подробная оценка их политической и экономической деятельности здесь также не представляется возможной, во-первых, по названной выше причине, и, во-вторых, потому что это выходит далеко за рамки данного социально-психологического исследования. Тем не менее я считаю возможным заявить следующее: приход к власти террористического диктатора никогда не являлся "несчастным случаем на производстве истории". В таких случаях имеют место индивидуальные и социальные предпосылки, которые динамически взаимно оплодотворяют друг друга, и эта динамика поддается анализу. Что касается Гитлера и Сталина, то в их диктаторской деятельности появилось новое неслыханное ранее качество: они превратили убийство в сухой бюрократический акт, посылая на смерть неисчислимые множества людей исключительно по формальному внешнему признаку, будь то национальность или социальное положение. Если главным в этом деле становится циничный технократический расчет, то на сцене сразу же появляется "плановый показатель" - количество жертв, подлежащих умерщвлению. В условиях такого "разделения труда" убийство может превратиться в рутинную операцию даже для относительно "безобидных натур". Невероятные преступления, совершенные этими диктаторами (здесь мы пока не имеем в виду Наполеона), делают правомерными следующие принципиальные вопросы: - был ли присущ Гитлеру и Сталину "врожденный этический дефект" в смысле гипотезы "морального безумия" или - как того опасался Кант - их аморальное поведение стало возможным лишь потому, что над ними не оказалось высшей инстанции, способной им в этом воспрепятствовать? - почему во все времена всем тиранам удавалось для своих грязных и кровавых дел находить добровольных рабски услужливых и бесконечно жестоких подручных в любом необходимом для них (тиранов) количестве? В своем неоднократно цитированном нами аналитическом исследовании Вольфганг де Боор ссылается на интереснейшую монографию Л. Сонди "Каин. Образы зла", где автор в рамках разработанной им "психологии судьбы" пытается получить ответы на эти жгучие вопросы, имеющие ключевое значение для всякой практической политики.

   Сонди выдвигает тезис о том, что в основе "установки на убийство", так называемой "каиновой печати", лежит врожденная предрасположенность характера, которой он дал название радикал "е". По оценке Сонди, примерно 6% членов любой средней человеческой популяции отмечены "каиновой печатью", а еще 14% являются скрытыми, замаскированными ее носителями, которых он называет "авелизированными повседневными каинитами". На основе результатов собственных обширных психологических исследований Сонди пришел к выводу о том, что массовые убийства во все времена и, в частности, во времена нацизма и сталинизма, стали возможны лишь благодаря увеличению относительной частоты появления радикала "е". Сонди разработал собственный оригинальный метод экспериментального распознавания радикала "е". Согласно Сонди, в обычных условиях носители каиновой печати не в состоянии реализовать свою установку на убийство путем соответствующих извращенных действий или экстатических проявлений, однако в чрезвычайных обстоятельствах, сопутствующих революциям или военным действиям, подогретые политическими или идеологическими мотивами, они вполне способны совершить убийства тысяч людей. В такой обстановке незначительные, безобидные "повседневные каиниты" превращаются в массовых убийц и военных преступников. Результаты своих масштабных исследований Сонди резюмирует так: "Королям и императорам, политикам и фюрерам, страдающим манией величия, в любую эпоху удавалось вовлечь, мобилизовать для своих постыдных предприятий миллионные массы людей и заставить этих людей совершать чудовищные преступления только потому, что так называемый народ в какой-то своей части состоит из скрытых каинитов. Эти ультрашовинисты и расисты только и ждут того момента, когда им под личиной "патриотов" будет позволено вольно и безнаказанно дать выход своим каинитским притязаниям. Масса же является идеальным камуфляжем, под которым может укрываться каинит, ибо масса полностью освобождает от персональной ответственности".
 
   Можно как угодно относиться к тезисам и терминологии Сонди, однако необходимо признать, что эта модель дает ответ на вопрос, где нарциссически деформированные, садомазохистские психопаты находят себе приспешников: в тот момент, когда подобный субъект, став неограниченным властелином над жизнью и смертью своих подданных или соотечественников гарантирует безнаказанность, в том числе, и за самые бесчеловечные преступления, из гущи того же самого общества, как по мановению волшебной палочки тут же всплывают потрошители и заплечных дел мастера, тысячи из которых нашли себе применение в национал-социалистических концентрационных лагерях и гестаповских застенках, в лагерях ГУЛАГа и на расстрельно-пыточных комбинатах НКВД. Венский профессор психиатрии Эрвин Странски, принадлежавший к всемирно известной школе Вагнера-Яурегга, предпочитавший читать свои лекции и доклады в весьма эмоциональной манере, как-то высказал разумное, хотя, пожалуй, и не вполне реальное требование, о том, что любой государственный деятель, обладающий чувством ответственности, обязан не реже одного раза в год проходить контрольное психиатрическое обследование. Я вовсе не хотел бы, чтобы читатель принял данное требование в качестве вывода, я лишь призываю разумно и критически относиться к заманчивым лозунгам, сулящим свободу и величие, но в реальности ведущим только к угнетению, палочной дисциплине и смерти.

     Еще одним направлением психоисторических исследований является психоистория семьи, объектом которых являются исторические формы семейных отношений, предметом - влияние типа семейных отношений на становление личности в различные исторические периоды, изучение механизмов исторической социализации личности, их социальных, психологических   и исторических эффектов. Один из теоретиков и организаторов психоисторических исследований Л. Де Моз - автор "психогенетической" теории истории считает основой исторических изменений общества эволюцию взаимоотношений между матерью и детьми, изменение системы воспитания ребенка на ранних стадиях социализации. По мнению Л.Де Моза определенному типу семейных отношений ("модус отношений") соответствует определенный тип личности ("психовид") и определенные социальные изменения, как результат деятельности личности данного типа. В качестве "ключа" к пониманию исторического процесса, социальных культурных, экономических изменений в обществе представители этого направления (Д.Хант, Л.де Моз) рассматривают психологическую структуру семейных отношений. В основе этих представлений находится теоретическое положение психоанализа о роли ранней социализации в формировании личности.

   Методология психологического, преимущественно неофрейдистского анализа  и типологии личности в зависимости от исторических условий ее социализации, разработанная в рамках культурантропологии (А. Кардинер, Т. Парсонс, Т.Тернер), применяется в психоисторических исследованиях для выявления исторического своеобразия  личности, объяснения ее социального  поведения. Одна из авторитетных концепций исторической социализации личности - концепция "базовой  личности", сформулированная в 40-х гг. американскими психологами  А. Кардинером (1946) и Р. Линтоном (1945).
"Базовая  личность" определяется как определенная "личностная конфигурация" (свойства личности), характерная  для большинства членов данного общества, как результат  общего для них раннего опыта.


   Данная концепция основана  на следующих теоретических положениях:
- ранний опыт индивидов оказывает длительное действие на их личность, особенно на развитие творческих способностей;
- сходный опыт ведет  к порождению  сходных "личностных конфигураций" у индивидов, которые находятся под его воздействием;
- способы ухода за детьми и воспитания  у членов любого общества, как правило, сходны, хотя  и никогда не идентичны  для различных семей внутри общества;
- техники ухода за детьми  и воспитания, определенные культурой, отличаются друга от друга в разных  обществах.

   Основными факторами социализации личности, в рамках  рассматриваемой концепции "базовой личности"   являются  следующие:
1. Материнский уход  (устойчивость внимания или невнимания матери к ребенку; регулярность кормления; действия лиц, заменяющих родителей, помощь в процессах научения хождению, речи; забота до и  после рождения; отнятие от груди - методы и т.д.).
2. Отношение к ребенку (забота или невнимание; честное  отношение или обман).
3. Требование послушания, наличие  или  отсутствие  вознаграждений (формирование Сверх-Я).
4. Ранняя дисциплина (устойчивость требований к ребенку, система наказания и вознаграждения).
5. Сексуальная дисциплина (мастурбация - разрешается или запрещается, отношение к ней старших - отрицательное, снисходительное).
6. Игры с противоположным полом (открыто или молчаливо разрешаются старшими).
7. Институциализированные отношения со сверстниками (подавляемое или поощряемое соперничество, самоконтроль агрессии).
8. Включение в работу (возрастные обязанности, награды, степени участия различных полов в работе, отношение к труду).
9. Половая зрелость (социальная обусловленность,  преждевременность или запаздывание, родительская  помощь  в подготовке к браку).
10. Брак (брачные обычаи, трудности, создаваемые родителями, положение женщины, свобода выбора, экономический  статус супругов, требование верности, свобода развода).
11. Характер участия личности в обществе (статусная  дифференциация, жизненные цели).
12. Факторы, объединяющие общество (образование Сверх-Я, сотрудничество и антагонизм, разрешенные и контролируемые действия, санкции).
13. Проективные системы (религия, фольклор).
14. Искусство, ремесла и техники.
15. Отношения  в  процессе  производства (дифференциация функций, участие в распределении продуктов - степени статусной  дифференциации и контроль престижа).

   Направление психоистории, объектом исследования которого является психоистория социальной группы, называется социальной психоисторией.  В рамках этого направления психоисторических исследований изучается мотивация группового поведения (Ф. Вейнстейн, Дж.Плэтт, Р. Берингер, П. Левенберг, К. Кенистон). В исследованиях  по социальной психоистории также широко используются психоаналитические модели для  объяснения группового поведения, массовых социальных движений (Л. Хотт, Ю. Метвин, А. Улам), также  в этой области психоисторики пробуют возможности иных,  преимущественно  социально-психологических концепций, например, теории когнитивного диссонанса.
Наиболее эффективным в социальной психоистории оказалось использование психоанализа для  объяснения и описания социальных революций (Б. Мэзлиш, Ю. Метвин, Дж. Талмон, Р. Лифтон, Дж.Плэтт, Ф. Маунт, Р.Харлоу, В. Вольфенстейн, Г. Бичевский). Становление психоистории  революции связано с психоаналитическими принципами объяснения группового  социального поведения.  Психоаналитический метод как основа для изучения социальных   радикальных движений сводится к следующим принципам.

1. Иррациональные  влечения, неосознаваемые психические состояния, бессознательные враждебные инстинкты рассматриваются как основа революционного поведения личности и социальной группы. Агрессивные реакции индивидуального и коллективного  характера являются следствием массового невроза,  вызванного социальным  давлением на человека.  Современное насилие -  это,  в большинстве случаев, своеобразная форма невротического  протеста личности против различного рода давящих на нее стрессовых факторов и условий социальной жизни, к которым ей часто бывает трудно адаптироваться. Согласно психоаналитической  схеме, социальные санкции и  нормы  ограничивают возможности удовлетворения человеческих потребностей, вызывают  фрустрационные состояния - сознательное, подсознательное  ощущение лишения того, к чему стремишься. В соответствии с теорией агрессии и фрустрации,  разработанной социальными психологами Д. Доллардом и В.Миллером,  которая часто привлекается психоисториками для объяснения революционных действий народных масс, реакция агрессии неизбежно следует за фрустрационными состояниями и может быть направлена против объекта,  ставшего источником фрустрации или перенесена на кого-нибудь другого, или даже на себя.

   "Агрессия - последствие поведения, целевой реакцией которого  является причинение обиды тому лицу, против которого обращено это поведение. Агрессия не всегда совершается открыто,  она может проявляться в виде фантазии, сна и даже как хорошо обдуманный план реванша, она может быть направлена против объекта,  который признан причиной фрустрации, либо перенесена на совершенно невинный предмет и даже на самого себя". Так, например, при исследовании причины еврейских погромов, которыми сопровождались многие  социальные революции, в качестве  одной из причин называется феномен "козла отпущения", когда агрессия масс переносится на относительно беззащитный объект (как это произошло в Германии 30-х гг., когда  нацистская идеология вызвала перенесение агрессии немецких лавочников на относительно беззащитный  объект), как происходит сейчас в России в отношении, когда с преступниками принадлежащими к кавказсктим этносам отождествляются все «кавказцы, мусульмане», хотя и евреи не сняты «с повестки дня».

   2. Движение социального протеста (радикальные действия личности и  социальной группы  в политике,  культуре, в быту) рассматриваются как  война поколений, как поколенческий протест детей против отцов, вызванный остротой переживания детьми "Эдипова конфликта".
Интерес  к проблеме взаимоотношения поколений  связан с  попытками американских психологов объяснить  культурно-исторические и причины  студенческих молодёжных волнений в мае  1968 года в Париже и Нью-Йорке.   Например, в   работах американских психоисториков Л. Фойера, П. Левенберга, Г. Дикса, радикальные  социально-политические и культурные движения рассматриваются с позиций классического психоанализа   как специфические проявления  конфликта поколений. 

   Известный американский психоисторик  Л. Фойер в книге "Конфликт поколений: Характер и значение  студенческих движений" (1975) считает, что условием народнического движения в России в 70-е годы Х1Х в.  явилась потеря  старшим поколением авторитета у будущих революционеров, движение которых стало неосознаваемым протестом против традиций  и ценностей общества, созданного поколением  отцов.  По мнению Л. Фойера, идеологическое своеобразие народничества (лозунг  "хождения в народ", обращение к западным идеям социального устройства),  становится своеобразным  способом избавления от полученных в детстве психотравм (например, запрет дворянским детям играть с крестьянскими детьми активизирует неосознаваемую потребность интеллигенции в идентификации с крестьянами), а также выражением отрицания  социальной и политической идеологии поколения отцов. Этим же можно отчасти объяснить молодежные беспорядки в нынешней России, но уже под националистическими лозунгами.

   3. Причина популярности революционного лидера, массового преклонения, подчинения и обожествления политика (эффект "харизмы")  объясняется специфичностью  собственного психологического  опыта революционного лидера (повышенная агрессивность,  деструктивность,  фиксация на юношеской стадии развития,  острота переживания "Эдиповой ситуации",  перенос либидинозных  эффектов в область социальных отношений, на революционную идеологию) активизирует агрессивные невротические тенденции масс.
Так, например,  в фундаментальном исследовании, посвященном  психоисторическому анализу  Великой Французской  революции Ф. Венстейна и Дж. Плэтта  "Желание быть свободным: Общество, психика и изменение ценностей" (1973), причиной нисходящего развития революции, начиная с 1794 г. считаются психологические особенности революционного вождя М. Робеспьера, который не смог реализовать демократические ценности, за которые боролся ("свобода, равенство и братство"). Авторы рассматривают революцию как реализацию ценностей автономии,  оформленных французскими просветителями.  Если в начале революционной деятельности М. Робеспьера его личные качества (демонстрация морального превосходства, воинствующий, карающее - морализированный тон, способность  конструировать мир в абсолютных терминах) соответствовали историческим задачам революции и обеспечили ему огромную  популярность, политическую карьеру, массовую поддержку, то в дальнейшем,  с момента получения широких властных полномочий (с лета 1793 г. М.Робеспьер возглавляет Комитет  Общественного Спасения) такие личностные особенности  М. Робепьера, как бессознательная  установка над тотальный контроль  над ситуацией, неспособность справиться  с травмами обусловили диктаторский  стиль его политического поведения, что  не соответствовало  его собственным демократическим идеалам. Амбивалентность, как одна из личностных динамических характеристик М.Робеспьера, в силу которой этот политический лидер оказался не способен реализовать ценности, за которые боролся, по мнению многих психоисториков рассматривается как причина его конца и спада революции (Ю. Метвин, Дж. Талмон, В. Мэзлиш).

   М.Робеспьер является типичным представителем  "тоталитарного  мессианского темперамента с параноидальными  чертами" (Дж. Талмон), деятельность которого носит деструктивный характер, который действует из невротических побуждений и переносит либидинозные эффекты (в обыденной жизни чаще всего они переносятся на окружающих людей) на область социальных  отношений, тем самым "забывая" идеалы дружбы и любви во имя  революционных целей.
    4. Направленность революционных изменений, содержание революционной идеологии интерпретируется с точки зрения активности "бессознательного" (неосознаваемых желаний, фантазий и др.), выражающееся в системе деструктивных революционных действий,  в революционной символике, языке, обрядах и революционных ритуалах. "Все революционные  изменения имеют общий базис -  они возникают в форме личных фантазий-желаний. Прогрессия всегда одинакова: желания, которые до этого подавлялись, становятся осознанными, систематически кодифицируются и ведут к социальным акциям, направляемым на фундаментальные изменения ценностей, служащих для  организации поведения внутри социальной  системы".
По мнению некоторых психоисториков (Ф. Лифтона, К. Кенистона) психоисторические исследования имеют сходную с клиническим психоанализом  цель - психотерапевтический эффект. Тенденция рассматривать результаты психоисторических исследований, как "ключ" для  преодоления индивидуальных и коллективных неврозов характерна для некоторых психоисториков, называющих себя "социопсихотерапевтами". Например, Р. Лифтон в своей книге "Смерть при жизни: Уцелевшие в Хиросиме" (1967), посвященной исследованию адаптации лиц, выживших в Хиросиме, к условиям мирного существования, стремиться обнаружить эффективные средства помощи будущим поколениям справиться с историческими событиями стрессового характера.

   Один из наиболее авторитетных   психоисториков, основатель Эго-психологии Э.Эриксон видит в психоисторическом  подходе возможности для социальной терапии, оценивает историческую реальность,  как  "попытку создать будущий порядок из прошлого беспорядка". В известной работе "Истина Ганди" (1969),  посвященной описанию жизни  М.Ганди  и его отношений с народом Индии Э.Эриксон  обнаруживает психотерапевтическое влияние этого лидера на  индийское общества. Используя собственную концепцию  восьми специфических возрастных  психосоциальных  стадий  развития личности  для психоисторического  подхода, автор интерпретирует отношения исторического деятеля  с народом по аналогии психотерапевта и пациента: "Истина Ганди в том,  что он приобрел  мудрость самоотречения для себя самого и способствовал новому уровню  политического и духовного сознания своей нации".

   Исследуя психологические  и социальные причины  исторического своеобразного психотерапевтического эффекта Э.Эриксон учитывает  следующую информацию.

1. Конкретные исторические условия жизни  народа, характеристики социального процесса, социальные  ценности, характерные для данного общества в качестве  факторов формирования личности и всего поколения. Опираясь на   концепцию психосоциальной идентичности, в соответствии с которой  развитие личности рассматривается как психосоциальное развитие (то есть как история взаимодействия человека и общества на каждой стадии индивидуального развития личности), как прохождение   восьми специфических возрастных психосоциальных стадий жизни, Э.Эриксон исследует исторические  ситуации, когда отношения личности со средой имеют характер столкновения, вследствие чего личность оказывается в состоянии кризиса идентичности.  Конкретные исторические условия жизни народа (характеристики социального процесса, социальные ценности, характерные для данного общества) участвуют в процессе  формирования личностной целостности через  механизм психосоциальной идентичности,  являющийся, по мнению Э. Эриксона,  основным механизмом, связывающим   человека с обществом. С особенной остротой переживается кризис самосознания,  когда личность сталкивается с  социальными препятствиями, нарушающими  целостность Я-концепции. В книге Э. Эриксона "Истина Ганди" таким кризисом является переживание индийским народом кризиса идентичности в 20-40-е годы нашего столетия как  невозможность духовной идеологической интеграции в систему социальных отношений, выстраиваемую и контролируемую  английскими колониалистами в Индии. Эпохи социальных кризисов характеризуются своеобразным "вакуумом идентичности" для всего народа. В  стремлении восстановить нарушенную психосоциальную идентичность личность становится основным агентом исторического изменения общества.
2. Становление личности исторического деятеля.  По мнению Э. Эриксона,  формирующим фактором истории жизни исторической личности является острое переживание "Эдипова конфликта": "Выдающиеся люди переживают  сыновьи конфликты с такой неизбежной интенсивностью потому, что они чувствуют в самих себе уже в раннем  возрасте такого рода самобытность, которая далеко выходит за рамки простой  конкуренции с личными достоинствами  отца". В процессе поисков  самого себя  великая личность создает новую идеологию, помогая преодолевать множеству других людей  собственный кризис идентичности,  программируемый историческими условиями, и восстановить утраченную гармонию отношений с обществом -  таким образом, возвращая социальную гармонию.
3. Для оценки влияния идентичности исторического деятеля  на социальную идентичность выявляются сведения о социальной почве национально-освободительного движения, об идеологической программе движения, об основных событиях массового социального движения. Э.Эриксон  отвечает на следующие  вопросы: "Как лидер переживает себя,  как идея переживает человека, как общество разделяет его идеи и как чувство широкой идентичности, созданное его присутствием, переживает границы его  личности и исторического момента" (10, с.88)."
Кризис идентичности  является по Э. Эриксону одним из центральных понятий для объяснения истории человека и человечества: переживание историческим деятелем собственного кризиса идентичности способствует радикальному самообновлению современников в условиях социального кризиса. Таким образом исторический момент в жизни личности может стать историческим моментом, переворотным пунктом в истории  страны.  Как считает Э.Эриксон  в монографии "Историческая жизнь и исторический момент" (1975), психотерапевтическая функция "великих людей" по отношению к народу  осуществляется следующим образом: " Глубоко и патологически выведенные из равновесия, одержимые одновременно и  видением нового мирового  порядка и потребностью (и дарованием) преобразовывать массы людей, подобные люди делают свое индивидуальное страдание  представителем всеобщего, и обещают решить для всех то, что они не смогли  решить для самих себя".


  ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ 
  НАПРАВЛЕНИЕ  В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ.

   Устойчивая традиция гуманистического  восприятия истории возникает в русской науке в Х1Х веке. В трудах П.Л.Лаврова, Н.К.Михайловского, Н.И.Кареева, В.Н. Овсянико - Куликовского, П.А.Сорокина, Н.А.Бердяева, С.С.Корсакова, В.Х.Кандинского, А.Ф.Лазурского, В.М.Бехтерева поднимаются вопросы о психологической природе массовых социальных движений, об историческом  своеобразии личности,  о соотношении психологических и социальных законов,  имеются оригинальные попытки использования психологических, социологических, философских и теологических моделей для описания  и объяснения русской истории.
Принципиальными для историко-психологического подхода к психологических и социальным феноменам являются некоторые теоретические положения, сформулированные в работах  этих ученых.
1. Социальные явления, продукты духовной  и материальной деятельности, исторические события,  массовые социальные движения рассматриваются как проявления психической деятельности их участников,  как проявление их поведенческой активности. Соответственно, для понимания исторического процесса необходимо исследование  массовой психологии, закономерностей массового социального поведения,  осуществление психологического подход к  социальным явлениям.
Идеи о психологических основах  социальных изменений разрабатываются в трудах   П.Л.Лаврова, Н.К.Михайловского, Н.И.Кареева, которые рассматривают историю как результат действий отдельных личностей и народных масс, а не как безликий общественный процесс.  По мнению  историка и социолога Н.И.Кареева "исторический процесс осуществляется не иначе, как через человеческие действия, которые имеют свой источник в человеческих желаниях" (Введение в изучение социологии. (3 Изд. СПб., 1913).
Вопросы о психологических закономерностях общественного развития, о личности и ее роли в истории рождали споры в разных областях знаний, в том числе,   в психологических кругах.  Внимание русских психологов к проблемам социального поведения людей, к вопросам о психологических причинах массовых социальных движений в значительной мере было вызвано развитием революционного движения в России. Наиболее последовательно идея психологической обусловленности исторических действий разработана В.М. Бехтеревым, который рассматривал историю общества как, "главным образом, историю коллективных человеческих деяний". В его работах такая традиционная для  историков проблематика, как  массовые социально-политические и экономические движения, революции, восстания, войны квалифицируются в качестве групповых  действий и  становятся объектом психологического исследования. Интерпретация массовых социальных действий, имеющих историческое значение, согласно законам индивидуального поведения, означает, по сути, использование бихевиористской объяснительной модели. Наиболее ярко эта тенденция выражена в фундаментальном труде В.М.Бехтерева "Коллективная рефлексология" (1921г.).  Предметом  изучения становятся психологические механизмы ("рефлексологическая подготовка") исторических явлений, которые не могли бы начаться без психологической подоплеки. Хотя в большинстве из 23 законов коллективной рефлексологии для объяснения исторических действий использованы психофизиологические, физические и механические модели, принципиально новым для изучения историко-психологических закономерностей являются приемы исследования исторических явлений  и  обнаружение некоторых психологических механизмов массовых действий.
2. Поведение  субъекта  исторического  процесса (социальной группы, личности) в конкретно-исторической ситуации в значительной степени обусловлено предшествующим опытом, историей взаимодействия человека и общества, историей жизни субъекта.  Это положение  было сформулировано В.М.Бехтеревым как "Закон общественной наследственности", который связывает  настоящую деятельность социальных коллективов с  прошлым опытом, переданным через воспитание и традиции. "Закон общественной наследственности в своей основе включает в себя установление зависимых отношений между общественными событиями настоящего времени и прошлыми", - пишет В.М.Бехтерев, - "каждый социальный индивид имеет свою физиономию и свои личные особенности, которые передаются из поколения в поколение в качестве доминантных признаков (язык, религия, дух партийности, характер определенной среды, ее обычаев и привычек, коллективное выражение индивидуальных качеств коллектива). По мнению  В.М.Бехтерева общественный коллектив не может быть  исследован без исторического освещения.
3. Проявления  социальной активности людей рассматриваются в зависимости от  исторических условий:  для понимания  массовых социальных движений необходимо выявлять не только социально-психологические, но и социальные, экономические, культурные и бытовые причины. Массовидные психологические явления, характеризующиеся сходством переживаемых психических состояний, социального  поведения для  некоторого множества членов общества, -  типичный для психологических исследований  Х1Х в. объект.  Примером комплексного подхода, совмещающего психологический, социологический, исторический, этнический анализ к массовидным психологическим феноменам, являются исследований русских психиатров В.Х.Кандинского, А.А. Токарского, П.П.Якобия, Н.В. Краинского, посвященные проблеме психических эпидемий.

    Речь идет о массовых невротических реакциях и состояниях,  которые   могут  распространяться в  обществе (через действие механизма  социально-психологического заражения) как  массовые психические  эпидемии. Понятие "массовые психические эпидемии" широко использовалось в психиатрии 19 века для обозначения  "морального и интеллектуального движения масс,  принимающего форму резкого душевного расстройства" (по определению известного отечественного психиатра В.Х.Кандинского в работе "Нервно-психический контагий и душевные эпидемии" (1876).
В указанной работе рассматриваются   такие "факты коллективного безумия",  как эпидемии религиозного бреда (демономания, шабаши, ощущение своей греховности, доходящее до крайностей), теомания, пророчествование 16 -17 вв.,  мистицизм,   вампиризм, бесоодержимость (14-15 вв.), тарантизм, анабализм, зооантропия (16 в.),    конвульсионаризм - аскеза, самобичевание, припадки - 18 в., самобичевание (например, в 14 веке в Западной Европе  распространяется движение "братья Христа",   когда толпы до 10 тысяч человек, в течение 34 дней по 2 раза в день  всенародно ударяли себя плетьми  с железными остриями  до крови, совершая "подвиг покаяния"), крестовые походы детей  (например, в  1212 г. -  около 30 тыс. детей из Франции и Германии отправляются в Палестину с хоругвями и знаменами как юные крестоносцы. Большая часть из них погибли в пути или попали в рабство),  Психопатические эпидемии (тарантелла, истерия, кликушество), сопровождающиеся судорожными припадками.
Ученые  XIX века,  обнаружившие сходство массовых реакций  с невротическими проявлениями,    выделили   ряд характеризующих эти феномены отличительных  признаков:
1) Психопатологическая  "захваченность" состоянием, идеей, действием, которые неподконтрольны волевой регуляции, что  указывает на  невротическую   природу явления.  Например, В.Х.Кандинский подразумевал под   "душевными нервно-психическими эпидемиями"  - "известные побуждения и стремления, известные чувства и идеи,  охватывающие сразу массы людей, которые   обуславливают, независимо от воли отдельных индивидуумов, тот или другой ряд одинаковых действий".
2) Распространяемость этих  массовых  состояний и действий   социально-психологическими способами (заражение, внушение, подражание). По мнению В.Х. Кандинского механизм   заражения  является основным психическим механизмом, регулирующим   "явления нервно-психической контагиозности" (от  фр.  - contagion -зараза):  контагий  определяется  как   способность к имитации,  как способность приходить в унисон с остальными, под "духовной контагиозностью"  подразумевается заразительность настроением (радость, грусть, воинственный дух, жестокость, любовь, геройство, страх, трусость).
3) Психологическими механизмами, определяющими массовое поведение,  являются  состояния экзальтации и экстаза, обусловленные  ослаблением умственной деятельности и общим истощением нервной системы, что также указывает на невротическую природу явления. Экзальтация - глубокое постоянное сосредоточение мысли на одном пункте. В этом состоянии человек так поглощен свой мыслью, чувством, что все его действия совершаются под влиянием этой мысли, чувства. Экстаз - состояние транса, когда  вся душевная жизнь сосредотачивается на одной идее, чувстве настолько, что в это время окружающая реальность перестает существовать (нет внешних впечатлений); этому  возбуждению соответствуют ужас или восторг на лице, не вызванные внешними обстоятельствами, а стимулами для чувств и впечатлений становятся образы (галлюцинации, иллюзии).
В качестве условий для начала эпидемических явлений  в работах В.Х.Кандинского, А.А. Токарского, Н.В. Краинского, П.П.Якобия, В.М.Бехтерева  выделены следующие обстоятельства:
* повышенная внушаемость субъектов поведения вследствие  ослабления нервной системы  (как считает В.Х. Кандинский, это  высвобождает умственную силу, возбуждает чувства, ярко возникают забытые образы, возбуждается воображение и воспоминания);
* "бедность психического содержания" - ограниченность интересов, невежество (А.А. Токарский относит  это   к "предрасполагающим причинам" массовых психических эпидемий);      
*  "Господствующая идея" - аффективный  интерес населения к определенным идеям, темам и сюжетам (увлеченность), что   обуславливает массовое распространение определенного состояния и поведения. Идеологическая увлеченность  населения. Как полагает В.Х. Кандинский "заразительность идеи тем больше, чем больше она способна экзальтировать, чем больше она возбуждает те чувства и страсти, к которым  расположены массы в данное время";   
* Наличие   "очага заражения" -  яркого, по преимуществу аффективного образца-примера  для заражения ("чем сильнее и напряженнее душевное движение, тем оно заразительнее. Страсть поэтому заразительно по преимуществу").
Кроме   перечисленных факторов  психологического характера выделяются также  социально-исторические особенности эпохи:
* Социально-экономические условия, прежде всего - резкое снижение  уровня жизни населения (например, ситуации военного времени), способствующий нервному и физическому истощению.    А.А. Токарский обнаруживает зависимость между  эпидемиями религиозного бреда   и  временем общественных бедствий, финансового краха ("при таких условиях, в людях легко возрождается  с небывалой  силой идея обращения к Богу");
* политические  обстоятельства, которые  могут,  как считает В.М.Бехтерев,   стимулировать  массовую  увлеченность религиозно-мистическими идеями ("в периоды подавления народного духа религия и мистицизм приобретали особое развитие в народных массах, когда  подавляются политические движения, в народе благоприятная почва для мистицизма религиозного возбуждения").
* специфическая "психическая атмосфера эпохи", которая, по мнению указанных авторов, отражает политическую, экономическую неурядицы, болезни, голод, жестокость нравов, распространение суеверия, особенности мировоззрения человека  как  причины  экзальтации умов и  крайней психической подвижности нервной системы. По мнению А.А. Токарского это атмосфера соответствует "эпохам всеобщей деморализации" (в качестве примера  приводится эпоха Средневековья).

   Тенденция гуманистического восприятия истории, идея использования  психологических моделей для описания  и объяснения исторических событий не реализовалась в советский период в самостоятельное научное направление. Для проведения историко-психологических исследований необходима определенная мировоззренческая предпосылка, согласно которой  социальные действия, как отдельных личностей, так и  социальных групп расцениваются как  исторически значимые факторы. Распространение марксистской концепции  о субъективном факторе в истории, согласно которой  историческая деятельность масс и личностей зависит от развития производительных сил и не может произвести коренных изменений в действии экономических причин, длительное время определяло развитие общественной мысли в России, что  явилось одной из причин стагнации историко-психологической мысли в отечественной науке.
   Тем не менее,  в советский период развития отечественной психологии  историко-психологический подход к психологическим явлениям реализуется в практических и теоретических исследованиях Л.С. Выготского и его школы. Культурно-историческая теория психического развития, сформулированная Л.С. Выготским, легла в основу эмпирических исследований его учеников и последователей А.Р. Лурии, А.Н. Леонтьева, П.Я. Гальперина, Д.Б. Эльконина, В.П.Зинченко, а также была воспринята культурологами, историками как концепция развития культуры.
   С  исследованиями  Л.С. Выготского, его последователей и учеников А.Р. Лурии, А.Н. Леонтьева связан исторический подход к психологическим явлениям.  В культурно-исторической теории   Л.С. Выготского, который оценивал конкретные формы общественно-исторической деятельности, основные достижения  цивилизации в качестве решающих факторов  формирования  психических процессов и свойств, нашла развитие идея о знаковом характере психических изменений. Согласно этой теории психическое развитие личности  неотъемлемо от развития культуры, и лишь через овладение  достижениями культуры возможно развитие личности. В конце 20 - начале 30-х гг. в Москве под руководством Л.С. Выготского проводятся экспериментальные исследования, проверяющие  его гипотезу об опосредованном развитии психической деятельности человека. В результате экспериментального изучения памяти, мышления, речи Л.С. Выготский приходит к выводу о роли знаковых систем (язык, различные формы нумерации и счисления, мнемотехнические приспособления, алгебраическая символика, произведения искусства, письменность, всевозможные условные знаки, бытовые  и религиозные символы), которые вырабатываются исторически, фиксируются в культуре, передаются от поколения к поколению,  в организации и развитии психических функций.
Основными методологическими принципами психологических исследований в рамках культурно-исторической теории являются следующие положения, которые позволяют характеризовать концепцию Л.С. Выготского  как историко-психологическую:

1. Для исследования психической деятельности необходимо выявлять искусственную компоненту процесса (знаковое средство). Знак рассматривается как средство организации действий по овладению человеком своей психики, как средство "сигнификативной операции". Соответственно, объектом психологического исследования становится не только психологическое явление, но и явление культуры, а предметом психологического исследования является система психотехнических действий, трансформирующих человеческую психику.
2. Исследование психологических явлений предполагает историческую реконструкцию процесса культурной реорганизации различных форм психической деятельности (генетический метод).
3. Исследование социализации как процесса усвоения индивидом общественного опыта  как процесса интериоризации - как  "преобразование интрапсихического в интерпсихическое". Интериоризация рассматривается Л.С. Выготским в качестве генетического закона культурного развития  человека.
4. Исследование процесса культурной трансформации психики предполагает выявление психологических и социальных результатов этого процесса. Совокупность социальных условий (искусственных средств и приемов, направленных на развитие в индивиде природных  задатков), обозначенная как "социальная ситуация развития", может выступать по отношению к развитию индивида как благоприятная и неблагоприятная. Речь идет о психологическом критерии полезности и эффективности общества  по отношению к развитию природных и трансформации переданных предшественниками средств развития и совершенствования психических функций. 
Вначале 30-х гг. А.Р. Лурией было проведено первое экспериментальное исследование проблемы изменения психических процессов в результате изменения общественных отношений, которое было посвящено анализу социально-исторических причин формирования психических процессов. Исследование проводилось в отдаленных районах Узбекистана в 1931-32 гг. и показало, что важнейшие формы познавательных процессов - восприятие и обобщение, умозаключение и рассуждение, воображение и анализ своей внутренней жизни имеют исторический характер и меняются с изменением условий общественной жизни.
Данное эмпирическое исследование продемонстрировало  зависимость развития психических функций от общественно-исторических изменений:  психические  сдвиги в ходе истории проявляются в изменении форм психической деятельности. Например, психологическим результатом  социально-исторических сдвигов 20-30-х гг.  становится перестройка мыслительных форм познавательной деятельности, изменение строения и содержания операций восприятия, отвлечения, обобщения.    А.Р. Лурия приходит к выводу, что различные формы практики, соответствующие   социально-экономическому укладу, определяют  формирование психических процессов: "Люди, живущие  в условиях  различных  исторических укладов, различаются не только различными формами практики и различным содержанием своего сознания, но и различной структурой основных форм сознательной деятельности".
Попытки теоретического описания исторической психологии как самостоятельной научной дисциплины были предприняты  советским историком Б.Ф. Поршневым,  который организовал в конце 60-х годов семинар по исторической психологии при Институте Всеобщей  истории АН СССР.  В 1987 году А.Я. Гуревич возобновляет деятельность  семинара по исторической психологии. Результатом обсуждения историками, психологами, культурологами, философами конкретных историко-психологичексих исследований, проблем культурно-исторической обусловленности психики, исторического своеобразия личности  в различные эпохи, анализа мирового (преимущественно французского опыта исторической психологии) явилось появление первого в России специализированного периодического издания по исторической психологии и антропологии - ежегодника "Одиссей. Человек в истории".
Усилиями  отечественных психологов и историков Б.Ф.Поршнева, А.Я.Гуревича, А.В. Брушлинского, Л.И.Анцыферовой,  А.Г. Асмолова,  В.П.  Зинченко,  И.Г.Белявского, В.А.Шкуратова сложились научные предпосылки для развития исторической психологии в нашей стране.

   Теоретической основой для историко-психологических исследований могут служить концепция целостного системного описания человека, разработанная академиком Б.Г.Ананьевым. Именно в  данной концепции в рамках комплексного подхода к человеку содержатся принципы историко-психологического описания личности как объекта и субъекта исторического процесса.

1) Для понимания внутренних условий становления личности  как субъекта общественного развития необходимо охарактеризовать  основные силы, воздействующие на формирование личности.  Сущность и история образования личностных свойств связана с  "современным,  для данного общества, укладом жизни, историей общественного развития". Взаимодействие человека с комплексом экономических, политических, идеологических, социально-психологических обстоятельств (явления материального производства и сферы потребления, социальные институты, средства массовой коммуникации, сами люди, объединенные в различные общества) характеризуют  конкретно-историческую "социальную ситуацию развития" личности. Это понятие, введенное Л.С. Выготским, получило затем право гражданства в детской и социальной психологии.  Б.Г.Ананьев дополнил содержание этого понятия макросоциальными характеристиками, придающими конкретно-исторический характер "социальной ситуации развития" личности. По отношению к развитию индивида она может выступать как благоприятная и неблагоприятная. Речь идет о психологическом критерии полезности и эффективности общества для развития природных и трансформации переданных предшествующими поколениями средств развития и совершенствования психики. Например, нарушение   процесса передачи культурного опыта, сопутствующее эпохе социальной революции, может повлечь за собой отставание психического развития населения, нереализацию потенциальных возможностей общества, заложенных предшествующим исторически опытом и культурными достижениями народа.
2. Исторические события, современником и участником  которых является человек, рассматриваются как события его жизненной истории. "Фазы жизненного пути датируются историческими событиями, сменой способов воспитания, изменениями в образе жизни и системе отношений". История рассматривается как "фон и канва для биографии и основной партнер в жизненной драме человека". По мнению Ананьева, все события  индивидуального развития  человека располагаются  в системе измерения исторического времени. Даты исторического времени  и конкретные системы его отсчёта  определяются событиями в жизни отдельного народа и всего человечества.
3.  Структура человека как субъекта познания и деятельности обусловлена  исторически сложившимися способами деятельности, развитием производства,  науки, искусства. Логические, вербальные, мнемические компоненты познавательной деятельности  носят конкретно-исторический характер:
4. Для выявления исторического своеобразия личности следует рассматривать ее как представителя определенного поколения. По мнению Б.Г.Ананьева, принадлежность к определенному  поколению является  важнейшей характеристикой конкретной личности и определяется  обстоятельствами общественного развития: "Возрастная изменчивость индивидов  одного и того же  хронологического и биологического возраста, но относящихся к разным поколениям, обусловлена, конечно, социально-историческими, а не биологическими причинами". Поколенческие различия людей зависят от следующих обстоятельств:
- системы общественного воспитания;
- переживания исторических событий, свидетелем и участником которых была личность;
- способов  взаимодействия  с  другими  поколениями (как характеристика социальной ситуации развития);
- демографической ситуацией (оказывает влияние на условие передачи опыта и воспитание).
 Место, которое займет историческая психология в системе современного гуманитарного знания, определяется не столько научной значимостью исследования историко-психологических закономерностей, сколько их возможным прикладным эффектом.  На наш взгляд, возможны следующие варианты использования результатов историко-психологических исследований в  психологической науке и практике:
1. Знания историко-психологических закономерностей могут способствовать решению комплексных научных проблем, актуальных в настоящее время: формирование и развитие современного российского гражданина, прогнозирование социального поведения людей,  исследование историко-психологических  тенденций развития личности в условиях экономического, политического и духовного кризисов. Большую актуальность приобретают исследования поколенческой специфики личности представителей различных поколений российских граждан, определяющей  многочисленные  личностные  проявления, в том числе - социальное и политическое  поведение различных поколений в изменяющихся социальных условиях.
2. Результаты историко-психологических исследований могут использоваться в политическом анализе, прогнозе и политической  практике. Особое значение имеет историко-психологический подход к политическим явлениям в современной России.  За годы "перестройки" в нашей стране сформировался определенный тип политической культуры, который характеризуется массовой политизацией. Процесс формирования массового политического поведения определяется  совокупностью исторических, политических и психологических факторов, и, соответственно, психологический анализ массовых политических явлений требует комплексного психологического подхода.  Например, изучение и понимание феномена массовой политизации  невозможно без исторической реконструкции моделей социального поведения и мировоззрения, свойственных представителям политизированных социальных групп, без анализа историко-психологических предпосылок политического поведения, без исследования поколенческой специфики политизированных личностей. Так, например, для объяснения различия политического сознания и поведения "шестидесятников" и поколения "ветеранов" необходимо провести историко-психологическое исследование этих поколений, выявляющее специфический для представителей того или иного поколения жизненный опыт. Использование данных исторической психологии в политической науке и практике может повысить эффективность анализа и прогнозирования политического процесса.
3. Сведения исторической психологии представляют интерес  для проведения практических исследований не только в смежных  научных  областях, таких, как политическая психология, этническая и социальная психологии, но и в медицинской психологии. Речь идет о включении в практику психотерапевтических служб сведений о психологических и психопатологических тенденциях  развития личности в современную эпоху, информацию о свойственных  определенному историческому типу личности неврозах, о типичных деформациях личности.
4. Результаты историко-психологических исследований могут  эффективно использоваться в качестве теоретической и методической базы кросс-культурных исследований. Знание закономерностей формирования исторического своеобразия личности предоставляет  интересные возможности  для выявления и сравнения психологических особенностей людей, принадлежащих к различным культурам, для разработки адекватных психологических и социально-психологических методик оптимизации общения представителей разных культур и понимания их друг другом.




                - 2 –




    Тоталитаризм как тип политической системы возник в XX в., хотя тоталитарные идеи возникли гораздо раньше. Термин «тоталитаризм» происходит от позднелатинских слов totalitas (полнота, целостность) и totalis (весь, полный, целый). Термин «тоталитаризм» был введен в политический лексикон в 20-е гг. итальянским философом Джованни Джентиле, а затем был ис¬пользован лидером итальянских фашистов Бенито Муссолини для харак¬теристики созданного им режима. По другим авторам термин тоталитаризм изобретен немецким политологом XX века Карлом Шмиттом.  В 1929 г. газета «Таймс» употребила этот термин применительно к режиму, сложившемуся в Советском Сою¬зе. После Второй мировой войны в западной политической науке стало общепринятым обозначать понятием «тоталитаризм» режимы, существо¬вавшие в фашистской Германии, Советском Союзе, странах «победивше¬го социализма». Теория тоталитаризма складывалась в 40-50 гг. ХХ века и получила разви¬тие в последующие десятилетия. Первыми теоретическими исследованиями по проблемам тоталитаризма стали работы Ф.Хайека «Дорога к рабству» (1944) и Х. Арендт «Истоки тотали¬таризма» (1951), а также совместный труд двух американских политоло¬гов К.Фридриха и З. Бжезинского «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956). Первое отечественное предвидение тоталитаризма принадлежит русскому революционному мыслителю XIX века Александру Герцену, который предрекал, что деспотизм будущего будет гораздо страшнее деспотизма прошлого, ибо это будет «Чингисхан плюс телеграф», то есть, выражаясь современным нам языком, тоталитаризм - это «Сталин плюс компьютер». Ученые, занимавшиеся анализом тоталитаризма, выработали несколько его определений. Наиболее известное - Карла Фридриха и Збигнева Бжезинского, - изложенное в их книге «Тоталитарная диктатура и автократия». Характерными и обязательными чертами тоталитаризма авторы считают следующие факторы:
1. Всеохватывающая идеология.
2. Однопартийность, причем правящая партия преимущественно возглавляется единым вождем.
3. Террористическая полиция, партийно-государственная монополия в области:
3.1 коммуникаций,
3.2 экономики.
Затем авторы анализируют содержание этих факторов в контексте тоталитаризма:
1. Идеология тоталитарных систем обычно детально разработана, охватывает все стороны человеческого бытия. От каждого гражданина требуется полное принятие этой идеологии (по крайней мере, на словах и в официальном поведении). Эта идеология, как правило, нацелена на построение совершенного общества конца исторического развития. При радикальном отрицании существующих общественных систем она стремится к покорению всего мира, как поется в «Интернационале»: «До основания мы старый мир разрушим, чтобы построить новый мир, иной».
2. Единая партия (что касается стран Восточной Европы, то в большинстве из них при коммунистах продолжали формально существовать другие партии, но это была бутафория. - Д. П.), преимущественно возглавляемая единым вождем.
Тут уместно внести поправку в тезис Фридриха - Бжезинского о единоличном диктаторе в тоталитарном государстве. Ведь после смерти Сталина, а тем более после отставки Хрущева, страной правила в основном верхушка партийной олигархии, но в СМИ и в выступлениях партийных бонз сохранялась видимость существования вождя наряду с «коллективным руководством». Эту поправку внес покойный профессор социологии Парижского университета Реймон Арон, который в своей превосходной монографии «Демократия и тоталитаризм», учитывая то, что в ряде стран коммунистические режимы пережили своих диктаторов и превратились в диктатуры партийных комитетов, указывает на то, что монополия власти в тоталитарных режимах сосредотачивается в правящей партии. Однако практика показала, что без единого вождя система буксует и впадает в застой, ибо в командной структуре отсутствует регулярно работающая обратная связь, а командовать может только один командир, признанный непогрешимым вождем; без такового каждый член коллектива боится взять ответственность на себя за какие-либо решения; принципом их поведения становится лозунг «не высовывайся», и государственная машина застопоривается, требуя решительной перестройки, введения саморегулирующейся рыночной экономики и прочих атрибутов открытого общества, высвобождающего инициативу снизу. Членов правящей партии в тоталитарном государстве, как правило, сравнительно немного - до 10% населения, но все они беспрекословно подчиняются руководству, демонстрируя подлинный или фальшивый энтузиазм. Партия по структуре иерархическая и олигархическая. Она стоит над государственным аппаратом или, во всяком случае, тесно переплетена с таковым.
3. Система террора, будь то физического или психического характера, а скорее и того и другого, осуществляется комбинацией партийной дисциплины и тайной полиции, которая, с одной стороны, является прочной опорой партии, но с другой, терроризирует и партийные кадры, служа партийному руководству. Этот террор направлен не только против явных врагов режима, но и против целых категорий (классов) населения, весьма произвольно избираемых в качестве объекта террора. Террор, будь то непосредственно полицейский или более опосредованный, социально-партийный, пользуется последними достижениями науки, особенно методами научно-психологическими.
4. Предельно полная монополия в руках правящей партии и тоталитарного государства в области средств массовой информации: печать, радио, кино, а теперь еще и кибернетика, которые при тотальной монополии и централизации власти могут только способствовать усовершенствованию контроля над гражданами и их деятельностью.
5. Полное подчинение народного хозяйства бюрократическому централизованному планированию.
6. К этим пяти характеристикам следует добавить еще демократическую подоплеку тоталитаризма, о чем наши авторы говорят в тексте, но, почему-то, не вводят в свое шестичленное определение тоталитаризма. Под демократической подоплекой имеется ввиду, что тоталитарные режимы приходят к власти демократическим волеизъявлением (Гитлер, получивший относительное большинство голосов на выборах 1932 года) или подделкой такового (Ленин и вообще коммунистические режимы во всех случаях, кроме Чехословакии, где компартия получила относительное большинство голосов на выборах 1947 года); после чего они утверждают, что являются народными избранниками. С этой целью проводятся регулярно псевдовыборы, псевдореферендумы, массовые демонстрации лояльности и патриотизма и прочие внешние признаки демократии. Поэтому по своей природе тоталитаризм - это псевдодемократия или, как ее называет Тальмой, тоталитарная демократия, а не модернизированный классический авторитаризм, как думают люди, ошибочно считающие тоталитаризм продолжением традиционных абсолютных монархий или классических диктатур. Но вернемся к Фридриху и Бжезинскому. Они правильно отмечают «псевдорелигиозное качество» тоталитарных учений и режимов ввиду их утопизма. «На место рассудка тоталитаризм ставит веру, на место познания и критицизма - магические заклинания... Идеология интернализируется, то есть граждане настолько «пропитываются» ею, что многие произвольно, сами этого не сознавая, начинают думать, говорить и действовать в «официальных» рамках. Среди перечисленных признаков наибольшее значение имеют первые два – официальная идеология и монополия одной массовой пар¬тии на власть. Действительно, ни один диктаторский режим, кроме тота¬литарного, не насаждал и не утверждал в обществе единой официальной идеологии, не стремился поставить под свой контроль всю духовную жизнь общества. Именно партия, обладающая при тоталитаризме всей полнотой власти, обеспечивала мобилизацию масс на достижение поли¬тических целей и поддержку режима. При тоталитаризме стирается грань между государством и обществом, ибо исчезают автономные, неподкон¬трольные власти сферы общественной жизни. Под контроль и регламен¬тацию государства попадают экономические, социальные, духовные виды деятельности, а также частная жизнь граждан.
   Таким образом, тоталита¬ризм отличается от других диктатур высочайшей степенью регламентации и контроля.
   В становлении и осуществлении тоталитаризма значительную роль играют массовые политические движения. Предшествующие дикта¬туры имели, как правило, довольно узкую социальную базу. Возникнове¬ние тоталитаризма совпадает с громаднейшей политической активизацией масс и во многом ею же обусловлено. Разрушая прежние политические институты, массовые движения создают «поле» для становления неограниченной власти. Парадокс тоталитаризма заключается в том, что его «творцом» (в отличие от предыдущих диктатур) являются самые широкие народные массы, против которых он потом и оборачивается.
Острые социально-экономические кризисы резко усиливают бедст¬вия и недовольство населения, ускоряют созревание необходимых для тоталитаризма социальных предпосылок – появление значительных по численности и влиянию социальных слоев, непосредственно участвую¬щих в тоталитарной революции или поддерживающих ее. Это достигает¬ся в первую очередь через резко усиливающиеся в кризисные времена маргинализацию и люмпенизацию общества. Наиболее решительными сторонниками тоталитаризма выступают маргинальные группы – проме¬жуточные слои, не имеющие устойчивого положения в социальной струк-туре, стабильной среды обитания, утратившие культурную и социально-этническую идентификацию. Маргиналы выделяются такими психологи¬ческими качествами, как беспокойство, агрессивность, честолюбие, по¬вышенная чувствительность, стесненность, эгоцентричность.
Тоталитаризм имеет для социально отчужденной, одинокой лично¬сти особую психологическую привлекательность. Он дает надежду с помощью новой веры и организации утвердить себя в чем-то «вечном». С помощью приобщения к сакрализованной, всемогущей власти человек преодоле¬вает одиночество и получает социальную защиту.

    С помощью социальной демагогии тоталитарные движения могут использовать в своих целях недовольство различных слоев. Так, в России большевики использовали для прихода к власти требования земли и мира. В Германии социальной опорой национал-социалистического тоталита¬ризма стал новый «промежуточный класс» – многочисленные конторские служащие, машинистки, учителя, торговцы, мелкие чиновники, небогатые представители свободных профессий, положение которых значительно ухудшилось по сравнению с привилегированным положением промыш¬ленных рабочих, защищенных сильными профсоюзами и законами.
Принято выделять две разновидности тоталитаризма – «левый» и «правый».
«Левый» тоталитаризм возник в коммунистических странах – в Со¬ветском Союзе, в странах Восточной Европы, Азии (Китай, Северная Ко¬рея, Северный Вьетнам), на Кубе. «Правый» тоталитаризм утвердился в фашистской Италии и Германии.
«Левый» тоталитаризм основывался на идеологии марксизма-ленинизма, утверждающей 1) возможность построения коммунистическо¬го общества, в котором будут полностью удовлетворяться потребности всех индивидов; 2) необходимость отмены частной собственности и создания плановой, регулируемой экономики; 3) ведущую роль пролетариа¬та в современной истории; 4) необходимость диктатуры пролетариата при переходе к новому об¬ществу; 5) возможность построения коммунизма в каждой стране.
Соци¬альной основой «левого» тоталитаризма выступали низшие классы и прежде всего пролетариат. С точки зрения господствующей идеологии, все другие классы являются менее прогрессивными, а некоторые даже реакционными. Поэтому политика направлялась на искоренение иных классов. На практике это означало ликвидацию класса собственников и крестьянства. Построение «светлого будущего» предполагало использо¬вание мощного аппарата принуждения вплоть до террора.
    Дискуссионным является в политической науке вопрос о времен¬ных рамках существования тоталитаризма в СССР. Одни политологи счи¬тают, что тоталитарным можно назвать весь период советской истории. Другие тоталитарным называют режим, сложившийся в период правления Сталина (1929—1953), режим же, сложившийся после его смерти, опреде¬ляют как посттоталитарный.
    В рамках первого подхода довольно трудно объяснить произошед¬шее в СССР повышение уровня образования народа, достижения науки и культуры, социальную защищенность населения, развитие экономики, освоение космоса и т.д. Трудно понять в этом случае и процессы, кото¬рые начались в советском обществе в конце 80-х годов, ибо акцентирует¬ся внимание на неизменных чертах и признаках тоталитаризма, игнори¬руются подспудные перемены в экономической и социальной жизни 60-70-х, гг., ставшие основой половинчатых реформ 80-х и радикальных ре¬форм 90-х гг. В контексте второго подхода анализируется противоречие между растущими ожиданиями и требованиями изменившегося общества и низкой адаптацией правящей элиты. Усугубляющееся противоречие подрывало основы политической стабильности и в конечном итоге привело к полной ликвидации советского режима.
«Правый» тоталитаризм представлен фашизмом и национал-социализмом. Фашизм впервые был установлен в Италии в 1922 г. Итальянский фашизм тяготел не столько к радикальному строительству нового общества, сколько к возрождению величия Римской империи, установлению порядка, твердой политической власти. Фашизм претендует на восстановление или очищение «народной души», обеспечение коллективной идентичности на культурной или этнической основе, ликвидацию массовой преступности. В Италии границы фашистского тоталитаризма устанавливались позицией наиболее влиятельных в государстве кругов: короля, аристократии, офицерского корпуса и церкви. Когда обреченность режима стала очевидной, эти круги сами смогли отстранить Муссолини от власти. Германский фашизм основывался на идеологии национал-социализма. Эта идеология представляла собой смесь этатистских и националистических лозунгов. Последние опирались на расистские идеи Х.Чемберлена о германцах как ядре «высшей» арийской расы и на утвер¬ждения Ж. Гобино о ее упадке, связанном с кровосмешением. Именно из этих постулатов родилась идея превосходства немецкой нации и ее стремления к мировому господству.  Национал-социализм многое заимствует у советского коммунизма и, в частности, революционные и социалистические компоненты, формы реорганизации тоталитарной партии и государства и даже обращение «товарищ». Главные положения национал-социалистической идеологии сводились к следующему: воссоздание германского рейха; борьба за чистоту немецкой расы; истребление всех инородных элементов (и прежде всего евреев); антикоммунизм; ограничение капитализма. Социальной опорой правого тоталитаризма являлись экстремистски настроенные средние слои общества. Поддержку германский фашизм получал и у крупного капитала, видевшего в нем «наименьшее зло», по сравнению с революционным движением масс и коммунистической идеологией. В отличие от марксизма-ленинизма, национал-социализм отстаивал идею классового мира и «народного сообщества» на основе единых национальных традиций. Место класса здесь занимает нация, место классо¬вой ненависти – ненависть национальная и расовая. Идеология национал-социализма активно проповедовала образ «врага» в лице коммунизма, евреев, католической церкви. Если в коммунистических системах агрес¬сивность направлена, прежде всего, вовнутрь – против собственных граждан (классового врага), то в национал-социализме – вовне, против других народов. Для борьбы с ними и выживания нации допускалось использование террора и репрессий. Любая слабость воспринималась как угроза немецкой нации. Главные различия основных разновидностей тоталитаризма отчет-ливо выражены в их целях (коммунизм либо возрождение империи, миро¬вое господство арийской расы) и социальных предпочтениях (рабочий класс либо потомки римлян, германская нация). Тоталитаризм в той или иной форме испытала на себе примерно треть населения земного шара. В отдельных странах (например, в Север¬ной Корее) он существует и сегодня. История показала, что тоталитарный режим обладает достаточно высокой способностью мобилизации ресурсов и концентрации средств для достижения конкретных целей, например, победы в войне, индустриализации и т.д. Некоторые авторы рассматри¬вают тоталитаризм как одну из политических форм модернизации слабо¬развитых стран. Живучесть тоталитарной системы объясняется также наличием огромного аппарата социального контроля и принуждения, жес¬токим подавлением всякой оппозиции. 
               
   Большинство исследователей отмечают, что тоталитаризм – это «реакция» общества на кризисы периода индустриализации. Крушение старых традиций, коренное изменение устоев общества в условиях новой социальной и национальной идентичности порождают стремление к силь¬ной централизованной власти, устанавливающей жесткий порядок и га¬рантирующей быстрое решение самых острых и неотложных социальных проблем. Нарастание элементов рациональности, организованности, управляемости в общественной жизни, равно как и очевидные успехи в развитии техники, науки и образования, порождали иллюзии возможности перехода к рационально организованной и тотально управляемой форме жизни в масштабах всего общества. Ядром, стержнем этой тоталитарной организации могла быть только всесильная и всепроникающая государст¬венная власть.

Итак, предпосылками тоталитаризма являются:
o индустриальная стадия развития общества;
o нарастание рациональности и организованности в общественной жизни;
o появление монополий и их срастание с государством (с этой точки зрения тоталитаризм – всеобщая государственная монополия);
o этатизация (огосударствление) общества, особенно усиливающее¬ся во время войн;
o массовое коллективистско - механистическое мировоззрение;
o эмоциональная уверенность в возможности быстро улучшить жизнь с помощью рациональных общественных преобразований;
o психологическая неудовлетворенность социальным отчуждением личности, ее беззащитностью и одиночеством;
o острый социально-экономический кризис, резко усиливающий беды и недовольство населения;
o появление многочисленных маргинальных слоев.

        Стремление тоталитарного или авторитарного режима упростить мир, создав удобную для обзора сверху экономическую систему, в которой все запланировано и контролируемо, полностью подчинено «вертикали власти», приводит на деле к невероятному хаосу, в котором не могут разобраться не только вожди и высшие руководители, но и самые компетентные специалисты. Конечно, чем более замкнут мир тоталитарного или авторитарного режима, тем больше можно морочить людям голову. Главное – лишить их возможности проверить  то, что говорит им вождь и подконтрольные ему СМИ, соотнести это с реальностью. Там где есть тайна, возможно чудо. Делая тайну из всего, власть делает  чудо возможным. Политики у власти, СМИ, выпячивают некие элементы правды, оставляя за «рамками» более глубокую информацию. Например демонстрируется по телевидению посещение крупным политиком детского дома, вручение детям подарков. При  этом замалчивается информация, что в стране тысячи бездомных детей, до которых у власти руки «не доходят», огромное число семей разрушается из-за  повальной нищеты из которой выбраться невозможно даже человеку, имеющему работу из-за полного несоответствия зарплат трудовому вкладу – выгодна дешевая рабочая сила. Тысячи семей не имеют никакой реальной перспективы на получение жилья. Но в СМИ вы услышите об очередном чуде: семья прорвалась на интерактивную линию с руководителем государства и, о чудо, через неделю ей предоставлена квартира в новом доме, обеспечена работа, позволяющая выплатить кредит. И население должно верить: жизнь налаживается. Но оно не верит. Главным врагом тоталитарной автократической власти являются не агрессоры, заговорщики и диссиденты, а сама природа. Природа вещей и природа людей.
       И все же, вопреки мнению Воланда: «А москвичи все те же…» власть меняет  и природу и людей. Избирательные репрессии, подбор и расстановка кадров, манипуляции народным сознанием ведут к тому, что новая политическая система создает новый психологический тип, который становится доминирующим в обществе. Авторитар¬ность всегда была одной из основных проблем человеческого общества. Наиболее бросается в глаза пример политических диктатур, но в менее драматической и часто более коварной форме она присутствует почти во всех межличностных отношениях и социальных организациях. В самом деле. Существующий режим все более приобретает зловещие  авторитарные черты.
Например:
- Гиперцентрализация власти, причем до такой степени, что на ее фоне последний российский император выглядит просто жалко.
     - Наследственная передача власти, совершаемая в узком элитном кругу (в общественном сознании, в СМИ, в «коридорах власти» уже прочно закрепилось понятие «преемник», которое читается как «наследник»). Налицо своеобразный чиновно-олигархический вождизм, в перспективе, вероятно, пожизненный.
     - Сворачивание демократических свобод, откровенное профанирование демократических процедур, прежде всего выборов всех уровней. Явное стремление насадить однопартийную систему, которая будет закамуфлирована под двухпартийную, и при этом – полное отсутствие возможностей для возникновения партий «снизу».     - Неуклонный рост роли государства на фоне нового «имперского стиля». Вообще, растущий культ государства, характерный для авторитаризма. Усиливается мертвящая унитарность государства, все более ограничивающая самостоятельность регионов.     - Существование массовой прорежимной молодежной организации («Наши»), призванной обеспечить системе бесперебойную поставку послушных функционеров.     Кроме того, очевидна явная знаковость в плане символов, девизов, названий и т.д. Скажем, название «Единая Россия» содержит в себе основной тоталитарный архетип единства, сплоченности, в свое время выраженный в известном символе фашины. В День России, 12 июня, на стенах домов можно видеть глянцевые плакаты с лозунгом «СЛАВА РОССИИ!». Как известно, это был официальный девиз Всероссийской фашистской партии К. Родзаевского, активно действовавшей в 30-е годы в Манчжурии.
     Когда-то, в эпоху позднего «ельцинизма»,  один из думающих людей сказал, что девиз Родзаевского «Бог, нация, труд» скоро станет программным лозунгом Кремля. Ну, теперь-то его уж совсем не удивительно было бы увидеть на растяжках поперек улиц. «Бог»? Пожалуйста, батюшки мелькают в каждой школе, в каждом офисе, без иконки не осталось в России ни одного автомобиля, ни одной квартиры, ни одного рабочего стола. Вот недавно на день ВДВ прошел молебен на Красной площади, а Илья Пророк объявлен небесным покровителем десантников. Чем не государственная религия? О чем еще мечтать православным патриотам-державникам? О царе? Так вполне вероятно, будет и царь, а очередной путин будет при нем кем-то вроде дуче. Вернее, царь будет при путине.
        Далее. «Нация»? Опять же, пожалуйста: идут постоянные разговоры о «национальных интересах», «национальных программах», о «нации», наконец. Кстати понятие «нация» у Путина ничем не отличается от понятия «нация» у   «отца» русского фашизма Родзаевского, который много говорил и писал о «многонародной российской нации». О «россиянах», попросту.     Ну и, наконец, «труд». Тут и доказывать нечего, повсеместно насаждаемый быдловатый трудоголизм с его нехитрой формулой «Хорошо трудишься – хорошо живешь» очевиден. Вообще, чего режим, несомненно добился, так это всеобщего сумасшедшего «вкалывания», не оставляющего времени на подлинную жизнь.
       Одним из аспектов, в наибольшей мере интересовавших психологов, является роль структуры личности, в авторитарном поведении. В 1950 году выходит книга “Авторитарная личность” Т.Адорно, Э.Френкеля - Брюнсвика, Д.Левинсона, посвященная конкретному эмпирическому исследованию социальных установок, выражающих позиции антисемитизма, этноцентризма, авторитаризма, являющихся свойствами авторитарной личности. В этом исследовании формируется гипотеза о “фашизоидном ” типе личности, характерном не только для нацистской Германии, но и для послевоенного периода. Исследование политических установок авторитарной личности (некритическое отношение к существующему порядку, шаблонность мышления, проникнутого стереотипами пропаганды, ханжеством, презрением к бедным, ориентацией на власть и силу) позволяет расценивать этот тип как массовую психологическую основу фашистских политических тоталитарных режимов. По мнению авторов, авторитарная личность характеризуется следующим комплексом свойств:

1. Большая озабоченность субординацией: чрезвычайное почтение к вышестоящим и на¬чальственность по отношению к подчиненным.
2. Сильный акцент на общепринятых правилах поведения, ценностях и морали; точное соблюде¬ние норм своей социальной группы.
3. Чрезмерный контроль и отрицание наличия собственных «аморальных» импульсов и чувств и их проекция на членов другой группы; преуве-личенное чувство собственной моральной пра¬воты; отсутствие проницательности в отношении себя.
4. Обезличение социальных отношений: склон¬ность манипулировать людьми и использовать их как неодушевленные предметы, а не как живых людей, готовность быть управляемым так же в свою очередь; сочетание садистских и мазохистских тенденций.
5. Ригидность мыслительных процессов, мыш¬ление стереотипами, предубеждение и нетерпи¬мость по отношению к представителям мень-шинств.
6. Конвенционализм - или тщательное соблюдение принятых ценностей среднего класса;
7. Авторитарная агрессивность в отношении тех, кто нарушает принятые нормы;
8. Авторитарная оппозиция по отношению ко всему тому, что кажется субъективным, уязвимым и основано на воображении;
9. Вера в предрассудки, мышление с помощью стереотипов, вера в мистическое предопределение собственной судьбы
10. Культ силы и твердости, преувеличенная концентрация внимания на различиях между господством и подчинением, силой и слабостью;
11. Деструктивность, цинизм, враждебность и неприязнь к людям;
12. Проецирование собственных страхов на внешний мир, который в результате “наполняется “дикими и страшными вещами;
13. Преувеличенная концентрация внимания на вопросах пола.

      Полученные данные говорят о том, что в основе развития синдрома авторитаризма лежат жесткие дисциплинарные воздействия на ребенка или взрослого; для такого воспитания типичны чрезмерный упор на правильность родительских или начальственных взглядов и ценностей, требование безусловного послушания, подкреп¬ленное наказаниями. Часто такой тип родитель¬ского воспитания характеризуется эмоциональной отстраненностью от ребенка и манипулированием им. Как следствие в ребенке  и во взрослом развивается вы¬раженная покорность родительскому или «руководящему» авторитету, которая впоследствии распространяется на авторитет любого начальника. Покорность сопровож¬дается не рассуждающим признанием правоты лица, облеченного властью. Однако при этом имеет место сильная враждебность по отношению к родителям или начальству. Подавляемая враж¬дебность, не находящая выхода в прямой агрессии (кроме страха наказания существует несовмести¬мость агрессивных действий с верой в полную пра¬воту вышестоящего лица), проявляется в пере¬ориентации агрессивных импульсов в более без¬опасный адрес: меньшинств, лиц, имеющих низкий общественный статус, иногда самого себя.  Представленная выше общая картина нашла подтверждение в данных многих исследований; однако были обнаружены и некоторые методо¬логические трудности и противоречия. В послед¬ние годы высказывается мнение, что авторитаризм скорее является преходящей реакцией на психологически стрессовую ситуацию, а не по¬стоянной личностной характеристикой.

   Следует подчеркнуть, что синдром авторитар¬ности ни в коей мере не является исключитель¬ным отличием определенного идеологического на¬правления, социальной или профессиональной группы. Личности авторитарного склада могут быть найдены где угодно — среди профсоюзных активистов и в руководстве предприятий, в об¬щественных организациях.  Ключевые посты в правящей партии, в управлении страной, в армии, СМИ, социальной сфере (школы, больницы). занимают люди более всего соответствующие практике тоталитаризма или авторитаризма, поддерживающие их и готовые осуществлять соответствующую политику. Кадровая политика диктатуры и авторитаризма способна в исторически  короткий период сменить людей стоящих на многочисленных уровнях власти и привести их типаж в соответствие идеологии и, в еще большей степени, практике руководства «в новых условиях». Одновременно наблюдается и обратное влияние – люди, сформированные властью, требуют от властной элиты соответствия тоталитарному или автократическому канону. В период социальных изменений и реформ «сверху», это консервативное давление может оказаться мощным фактором торможения.
Любовь к власти не есть властолюбие. Если бы кадры режима стремились к власти, они извели бы друг друга в конкурентной борьбе. Это характерно для смутных времен начала и конца режима, но не для ясного дня его расцвета. Тут лидер – вне конкуренции. Тоталитарная личность, при всей привлекательности, которую имеет для нее власть, к ней не стремится. Режим подбирает и воспитывает такие кадры, которые совмещают страстную любовь к власти с полным отсутствием собственного стремления к ней. Культ власти включает в себя глубокое  убеждение подданных, что власть настолько сложная, ответственная и прекрасная вещь, что справиться с ней может человек необыкновенных, нечеловеческих способностей. Если власть представляет собой сверхценность, то и обладать ею, достоин сверхчеловек. Простые же члены общества, кроме вождей и высшей номенклатуры, обязаны отказаться от всяких притязаний и мечтаний о власти. Любые проявления такого рода рассматриваются, как карьеризм и амбиции. Они подлежат наказанию и являются безусловным противопоказанием к тому, что бы проявлявший их человек был бы повышен по службе. Преступлением Троцкого при сталинской диктатуре и  Ходорковского в наше время были именно притязания на власть (при этом мы не даем здесь оценки ни идеям, ни личности этих лиц, а отмечаем лишь факт их многолетней борьбы против диктатуры или авторитаризма.)
Идеологический код, как мы видим, не отличается разнообразием.



                - 3 –



     В начале 20 столетия один из крупнейших психологов А. Адлер признал влечение к власти основной движущей силой человеческого поведения. У тоталитарной личности стремление к власти вытесняется в бессознательное. Тем сильнее ее восторг и вера в «божественность» тех, кто обладает властью. В этом коренное отличие тоталитарного или авторитарного режима от любых других типов власти. Любая политическая система озабоченная своей эффективностью, позволяет человеку открыто выразить свое стремление к власти, и поощряет конкуренцию за нее, основанную на сравнении деловых качеств претендентов. В противоположность этому для «кадровой политики» тоталитарного режима главным достоинством является скромность. «Скромность была великолепным штрихом в парадных портретах Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева. Она, почти неизменно, фигурировала в  восхвалениях и некрологах больших и малых вождей и руководителей, хотя путь и образ жизни их были далеки от скромности. Культ власти оказывается и культом скромности. Нечто подобное наблюдаем мы и в жизни современной России. Причем скромностью называется поведение создающее у вышестоящего начальства уверенность в том, что нижестоящий не хочет занять его место. Причем не просто притворяется, а искренне не хочет, считает себя недостойным. Обычному человеку трудно притворяться, тем более, что начальник, как правило, не глупее его, сам был на его месте и имеет богатую информацию о его поведении. Поэтому при прочих равных условиях преимущество получает тот, кто действительно или, по крайней мере, на уровне своего сознания не желает повышения по службе. Такая система способствует профессиональной деградации коллективов, которые априори должны быть высоко профессиональными (научные, медицинские, преподавательские, военные и др.) или независимыми от власти (журналистский корпус, судейский, прокурорский и т.д.). Создавая культ «скромности» власть играет на этических принципах восходящих еще к крестьянской общине, не осознавая полную неприемлемость их для современных экономических отношений и демократического политического устройства. И сейчас еще самовыдвижение в профком, совет трудового коллектива,  на ту или иную  вакантную должность раздражает и шокирует. А самовыдвижение в депутаты, ставшее реальным при новой избирательной системе оказалось не самым верным способом победить  на выборах. И сейчас способного человека стремящегося продвинуться мы порой осуждаем более строго, чем бездаря, занимающего чужое место. И сейчас человек, которого рассматривают, как претендента на повышение в должности, делает все, что бы никто не подумал, что он для этого что-то сделал, что он этого хочет и даже что он это знает: решение начальства должно упасть, как дар с небес.

   Любовь к вождю и начальникам всех мастей представляется нам наиболее последовательным воплощением тех искажений картины мира, которыми живет тоталитарная личность. Чары еще живы. Немалое число наших современников, не смотря на все разоблачения, продолжают испытывать по отношению к Сталину чувство поклонения и любви. Но уже выросла новая когорта людей, готовых отдать свою преданность новым лидерам страны, которым навязывается и с помощью сознания «тоталитарных» поклонников и с помощью имиджмейкеров и пиартехнологий образ сильной личности, и если не тирана, то «просвещенного» авторитариста. Это не просто мечта о сильной власти, это мечта о любви к ней. Конечно, искать рациональные объяснения любви одного человека к другому бессмысленно. Вопрос: «за что ты ее (или его) любишь?» - не имеет ответа. Однако в межличностных отношениях крайне редко встречаются случаи, когда страстную и устойчивую любовь вызывает тот, кто постоянно унижает, грабит, избивает и эксплуатирует своего партнера. Такое встречается у лиц со скрытыми садомазохистскими комплексами. Описан так называемый «Стокгольмский синдром», когда заложники, захваченные террористами прониклись к ним чувством любви, сопереживания. Но любовь значительной части народа  к диктатору или авторитарному лидеру страны – явление слишком значительное, слишком распространенное, что бы просто отмахнуться  от него или отнести к массовому психозу.

   Любовь является исключительно важным механизмом установления и поддержания любой диктатуры или авторитаризма. Вождя не просто боятся, не просто признают его власть разумной и целесообразной – его любят, боготворят. Если насилие необходимо в качестве условия установления авторитарной власти или диктатуры, то любовь составляет основу ее стабильности. Власть основывается не только на развитой системе слежки и подавления, не только на усилиях идеологов, «пиарщиков», подконтрольных СМИ. Граждане, несущие на себе весь груз последствий некомпетентной (а в отсутствии обратной связи она неизбежно становится таковой) и жестокой политики диктатора, сами и сохраняют его и всю систему  от малейших проявлений недовольства и тем более от враждебных действий. Охраняют, фактически, от самих себя. Обеспечив себе любовь народа, авторитарный лидер получает индульгенцию за любые преступления, ошибки, некомпетентность и априорную благодарность за все, что бы он ни совершил. Иными словами он получает абсолютную власть. Этот механизм клонируется от Кремля и до самых маленьких учреждений. Что поразительно, его часто можно встретить и в современных бизнес - структурах, а не только в госучреждениях. Поистине, особо опасную инфекцию остановить трудно. Гнев народа может обратиться  на внутренних и внешних врагов (для этих целей их сейчас часто создают в массовом сознании искусственно – «кавказцы», евреи, американцы, коррумпированные чиновники, некоторые олигархи, масоны, «неправильные» руководители других стран), но никогда на его священную особу. Ему не грозит восстание, ему грозит только дворцовый переворот. Понимая, что любовь – основа их власти, диктаторы, авторитарные лидеры заботятся об отношении к себе больше, чем об экономике, жизненном уровне населения и даже обороноспособности, вместе взятых, хотя населению внушается, естественно, совсем обратное. Если нет природной, как сейчас говорят, «харизмы», то стараются имиджмейкеры. Создаются сусальные рассказы и фильмы о детстве и юности лидера, в каждой «конторе» висят высокопрофессионально сделанные фото лидера, излучающее мудрость, теплоту, заботу и строгость, а так же фото в военном мундире, в кабине истребителя, на палубе линкора, в кругу детей и молодежи, на встрече с ветеранами, в заводском цеху, в поле, в больнице. С точки зрения здравого смысла понятно, что диктатору, генсеку, президенту там делать нечего, но кто любит на основе здравого смысла – воздействие идет на подсознание, в котором сидит какой-нибудь комплекс: потребность в отце, («никто не должен быть обойден нашим вниманием»),которого многие не знают в нашей стране с детства, в мужчине своей мечты, которого так и не удалось встретить многим женщинам, потребность в кумире, идоле, которому можно поклоняться и т.д. Организуются встречи с народом в масштабах страны (электронные СМИ это могут), где каждый может задать вопрос президенту или премьеру, пожаловаться на судьбу и о чудо! Получить желаемое, но ранее несбыточное в течение нескольких дней – вот уж мегаиллюзия всенародной заботы: «За всем смотрю, все знаю, прикажу, и будет вам справедливое решение». В истории были и прямые требования любви. Гитлеровские юристы объявили любовь к фюреру юридической категорией. Нелюбовь  к нему стала преступлением. Ороуэлл в романе «1984» недаром назвал свой вариант НКВД или гестапо Министерством любви. Это не только смешение всех понятий в условиях диктатуры или авторитарной власти, это и демонстрация того, что тиран или авторитарный лидер требует не столько послушания, сколько искреннего и страстного чувства. Гигантский аппарат, созданный Сталиным, как к делу государственной важности относился к уничтожению тех, кто, не планируя никаких действий или не имея возможности их совершить, мог просто не любить вождя и созданное им государство. Об этом говорят многочисленные случаи репрессий не только за анекдоты или критические высказывания, но даже за случайные описки и оговорки в газетах и выступлениях. Хотя психоанализ З. Фрейда и был репрессирован в СССР, но силовые органы хорошо понимали, что ничего случайного в человеческих проявлениях не бывает и за опиской или оговоркой вполне может скрываться подсознательная нелюбовь к вождю. Объектом работы «органов» было не столько поведение, с ним в большинстве случаев все было в порядке, - а именно чувства людей, о которых они судили с изощренностью доморощенных «психоаналитиков».

   Пьер Лебон писал: «Чтобы доказать на опыте, как дорого обходятся народам Цезари, которых они приветствуют радостными криками, понадобился целый ряд разорительных испытаний…». В книге «Психология масс» он так описывает авторитарных лидеров, называя их вожаками:  «Лишь только известное число живых существ соберется вместе, все равно, будет ли то стадо животных или толпа людей, они инстинктивно подчиняются власти своего вождя. В толпе людей вождь часто бывает только вожаком, но, тем не менее, роль его значительна. Его воля представляет то ядро, вокруг которого кристаллизуются и объединяются мнения. Он составляет собой первый элемент организации разнородной толпы и готовит в ней организацию сект. Пока же это не наступит, он управляет ею, так как толпа представляет собой раболепное стадо, которое не может обойтись без властелина.

   Вожак обыкновенно сначала сам был в числе тех, кого ведут; он так же был загипнотизирован идеей, апостолом которой сделался впоследствии. Эта идея до такой степени завладела им, что все вокруг исчезло для него, и всякое противное мнение ему казалось уже заблуждением и предрассудком. Потому-то Робеспьер, загипнотизированный идеями Руссо, и пользовался методами инквизиции для их распространения.
   Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей — это люди действия. Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают психически неуравновешенные люди, полупомешанные, находящиеся на границе безумия. Как бы ни была нелепа идея, которую они защищают, и цель, к которой они стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рассудка. Презрение и преследование не производят на них впечатления или же только еще сильнее возбуждают их. Личный интерес, семья — все ими приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у них исчезает до такой степени, что единственная награда, к которой они стремятся, — это мученичество. Напряженность их собственной веры придает их словам громадную силу внушения. Толпа всегда готова слушать человека, одаренного сильной волей и умеющего действовать на нее внушительным образом. Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохранил.

   В вожаках у народов никогда не бывало недостатка, но эти вожаки всегда должны были обладать очень твердыми убеждениями, так как только такие убеждения создают апостолов. Часто вожаками бывают хитрые ораторы, преследующие лишь свои личные интересы и действующие путем поблажки низким инстинктам толпы. Влияние, которым они пользуются, может быть и очень велико, но всегда бывает очень эфемерно. Великие фанатики, увлекавшие душу толпы, Петр Пустынник, Лютер, Савонарола, деятели революции, только тогда подчинили ее своему обаянию, когда сами подпали под обаяние известной идеи.
Тогда им удалось создать в душе толпы ту грозную силу, которая называется верой и содействует превращению человека в абсолютного раба своей мечты.

   Роль всех великих вожаков главным образом заключается в том, чтобы создать веру, все равно, религиозную ли, политическую, социальную, или веру в какое-нибудь дело, человека или идею, вот почему их влияние и бывало всегда очень велико. Из всех сил, которыми располагает человечество, сила веры всегда была самой могущественной, и не напрасно в Евангелии говорится, что вера может сдвинуть горы. Дать человеку веру — это удесятерить его силы. Великие исторические события произведены были безвестными верующими, вся сила которых заключалась в их вере. Не ученые и не философы создали великие религии, управлявшие миром и обширные царства, распространявшиеся от одного полушария до другого!
Во всех этих случаях, конечно, действовали великие вожаки, а их не так много в истории. Они образуют вершину пирамиды, постепенно спускающейся от этих могущественных властителей над умами толпы до того оратора, который в дымной гостинице медленно подчиняет своему влиянию слушателей, повторяя им готовые формулы, смысла которых он сам не понимает, но считает их способными непременно повести за собой реализацию всех мечтаний и надежд.
Во всех социальных сферах, от самых высших до низших, если только человек не находится в изолированном положении, он легко подпадает под влияние какого-нибудь вожака. Большинство людей, особенно в народных массах, за пределами своей специальности не имеет почти ни о чем ясных и более или менее определенных понятий. Такие люди не в состоянии управлять собой, и вожак служит им руководителем.

   Власть вожаков очень деспотична, но именно этот деспотизм и заставляет ей подчиняться. Не трудно убедиться, как легко они вынуждают рабочие классы, даже самые буйные, повиноваться себе, хотя для поддержания своей власти у них нет никаких средств. Они назначают число рабочих часов, величину заработной платы, организуют стачки и заставляют их начинаться и прекращаться в определенный час.

   В настоящее время вожаки толпы все более и более оттесняют общественную власть, теряющую свое значение вследствие распрей. Тирания новых властелинов покоряет толпу и заставляет ее повиноваться им больше, чем она повиновалось какому-нибудь правительству. Если же вследствие какой-нибудь случайности вожак исчезает и не замещается немедленно другим, то толпа снова становится простым сборищем без всякой связи и устойчивости. Во время последней стачки кучеров омнибусов в Париже достаточно было арестовать двух вожаков, руководивших ею, чтобы она тотчас же прекратилась. В душе толпы преобладает не стремление к свободе, а потребность подчинения; толпа так жаждет повиноваться, что инстинктивно покоряется тому, кто объявляет себя ее властелином.
Класс вожаков удобно подразделяется на две определенные категории. К одной принадлежат люди энергичные, с сильной, но появляющейся у них лишь на короткое время волей; к другой — вожаки, встречающиеся гораздо реже, обладающие сильной, но в тоже время и стойкой волей.
   Первые — смелы, буйны, храбры; они особенно пригодны для внезапных дерзких предприятий, для того, чтобы увлечь массы несмотря на опасность и превратить в героев вчерашних рекрутов. Таковы были, например. Ней и Мюрат во времена первой Империи. В наше время таким был Гарибальди, не обладавший никакими особенными талантами, но очень энергичный, сумевший овладеть целым неаполитанским королевством, располагая лишь горстью людей, тогда как королевство имело в своем распоряжении дисциплинированную армию для своей защиты.
Но энергия этих вожаков, хотя и очень могущественная, держится недолго и исчезает вместе с возбудителем, вызвавшим ее появление. Очень часто герои, проявившие такую энергию, вернувшись к обыденной жизни, обнаруживали самую изумительную слабость и полную неспособность руководить своими поступками даже при самых обыкновенных условиях, хотя они с виду так хорошо умели руководить другими людьми. Такие вожаки могут выполнять свою функцию лишь при том условии, если ими руководят и возбуждают их постоянно, и если всегда над ними находится человек или идея, указывающие им их поведение.

   Вторая категория вожаков, обладающих стойкой волей, не столь блестяща, но имеет гораздо большее значение. К этой категории и принадлежат истинные основатели религии и творцы великих дел: св. Павел, Магомет, Христофор Колумб, Лессепс. Умны ли они, или ограничены все равно, мир будет всегда им принадлежать! Их упорная воля представляет собой такое бесконечно редкое и бесконечно могущественное качество, которое всё заставляет себе покоряться. Часто не отдают себе достаточно отчета в том, чего можно достигнуть посредством упорной и сильной воли, а между тем, ничто не может противостоять такой воле ни природа, ни боги, ни люди… Когда бывает нужно на мгновение увлечь толпу, заставить ее совершить какой-нибудь акт, например, ограбить дворец, погибнуть, защищая укрепление или баррикаду, надо действовать посредством быстрых внушений, и самым лучшим внушением является все-таки личный пример. Однако толпа, чтобы повиноваться внушению, должна быть подготовлена к этому раньше известными обстоятельствами, и главное — надо, чтобы тот, кто хочет увлечь ее за собой, обладал особенным качеством, известным под именем обаяния, о котором мы будем говорить далее.
   Когда же дело идет о том, чтобы заставить душу толпы проникнуться какими-нибудь идеями или верованиями, например, современными социальными теориями, то применяются другие способы, преимущественно следующие: утверждение, повторение, зараза. Действие этих способов медленное, но результаты, достигаемые ими, очень стойки.
Простое утверждение, не подкрепляемое никакими рассуждениями и никакими доказательствами, служит одним из самых верных средств, для того, чтобы заставить какую-нибудь идею проникнуть в душу толпы. Чем более кратко утверждение, чем более оно лишено какой бы то ни было доказательности, тем более оно оказывает влияние на толпу. Священные книги и кодексы всех веков всегда действовали посредством простого утверждения; государственные люди, призванные защищать какое-нибудь политическое дело, промышленники, старающиеся распространять свои продукты с помощью объявлений, хорошо знают, какую силу имеет утверждение.
   Утверждение тогда лишь оказывает действие, когда оно повторяется часто и, если возможно, в одних и тех же выражениях. Кажется, Наполеон сказал, что существует только одна заслуживающая внимания фигура риторики это повторение. Посредством повторения идея водворяется в умах до такой степени прочно, что, в конце концов, она уже принимается как доказанная истина.
   Влияние утверждения на толпу становится понятным, когда мы видим, какое могущественное действие оно оказывает на самые просвещенные умы. Это действие объясняется тем, что часто повторяемая идея, в конце концов, врезается в самые глубокие области бессознательного, где именно и вырабатываются двигатели наших поступков.
    Спустя некоторое время мы забываем, кто был автором утверждения, повторявшегося столько раз, и в конце концов начинаем верить ему, отсюда-то и происходит изумительное влияние всяких публикаций. После того, как мы сто, тысячу раз прочли, что лучший шоколад — это шоколад X, нам начинает казаться, что мы слышали это с разных сторон, и мы, в конце концов, совершенно убеждаемся в этом. Прочтя тысячи раз, что мука  спасла таких-то и таких-то знаменитых людей от самой упорной болезни, мы начинаем испытывать желание прибегнуть к этому средству, лишь только заболеваем аналогичной болезнью. Читая постоянно в одной и той же газете, что А. — совершенный негодяй, а Б. — честнейший человек, мы конце концов становимся сами в убежденными в этом, конечно, если только не читаем при этом еще какую-нибудь другую газету, высказывающую совершенно противоположное мнение. Только утверждение и повторение в состоянии состязаться друг с другом, так как обладают в этом случае одинаковой силой.
   После того, как какое-нибудь утверждение повторялось уже достаточное число раз, и повторение было единогласным (как это можно наблюдать, скажем, на примере некоторых финансовых предприятий, пользующихся известностью и достаточно богатых, чтобы купить себе поддержку общественного мнения), образуется то, что называется течением, и на сцену выступает могущественный фактор — зараза. В толпе идеи, чувства, эмоции, верования все получает такую же могущественную силу заразы, какой обладают некоторые микробы. Это явление вполне естественное, и его можно наблюдать даже у животных, когда они находятся в стаде. Паника, например, или какое-нибудь беспорядочное движение нескольких баранов быстро распространяется на целое стадо. В толпе все эмоции также точно быстро становятся заразительными, чем и объясняется мгновенное распространение паники. Умственные расстройства, например, безумие, также обладают заразительностью. Известно, как часто наблюдаются случаи умопомешательства среди психиатров, а в последнее время замечено даже, что некоторые формы, например агорафобия, могут даже передаваться от человека животным.
Появление заразы не требует одновременного присутствия нескольких индивидов в одном и том же месте; оно может проявлять свое действие и на расстоянии, под влиянием известных событий, ориентирующих направление мыслей в известном смысле и придающих ему специальную окраску, соответствующую толпе. Это заметно, особенно в тех случаях, когда умы уже подготовлены заранее отдаленными факторами, о которых я говорил выше. Поэтому-то революционное движение 1348 года, начавшись в Париже, сразу распространилось на большую часть Европы и пошатнуло несколько монархий. Подражание, которому приписывается такая крупная роль в социальных явлениях, в сущност, составляет лишь одно из проявлений заразы. В другом месте я уже достаточно говорил о влиянии подражания и поэтому здесь ограничусь лишь тем, что воспроизведу то, что было сказано мною об этом предмете пятнадцать лет тому назад и развито в последствии другими авторами в новейших сочинениях: «Человек так же, как и животное, склонен к подражанию; оно составляет для него потребность при условии, конечно, если не обставлено затруднениями. Именно эта потребность и обусловливает могущественное влияние так называемой моды. Кто же посмеет не подчиниться ее власти, все равно, касается ли это мнений, идей, литературных произведений или же просто-напросто одежды? Управляют толпой не при помощи аргументов, а лишь при помощи образцов. Во всякую эпоху существует небольшое число индивидов, внушающих толпе свои действия, и бессознательная масса подражает им. Но эти индивиды не должны все-таки слишком удаляться от преобладающих в толпе идей, иначе подражать будет трудно, и тогда все их влияние сведется к нулю. По этой-то причине люди, стоящие много выше своей эпохи, не имеют вообще на нее никакого влияния. Они слишком отдалены от нее. Поэтому-то и европейцы со всеми преимуществами своей цивилизации имеют столь незначительное влияние на народы Востока; они слишком отличаются от этих народов...
   Двойное влияние — прошлого и взаимного подражания — в конце концов, вызывает у людей одной и той же страны и одной и той же эпохи такое сходство, что даже те, кто менее всего должен был бы подаваться такому влиянию, — философы, ученые и литераторы — обнаруживают все же такое семейное сходство в своих мыслях и стиле, что по этим признакам можно тотчас же узнать эпоху, к которой они принадлежат. Достаточно короткого разговора с каким-нибудь человеком, чтобы получить полное понятие о том, что он читает, какие его обычные занятия и в какой среде он живет».
    Зараза настолько могущественна, что она может внушать индивидам не только известные мнения, но и известные чувства. Благодаря именно такой заразе, в известную эпоху подвергались презрению известные произведения, например, «Тангейзер», спустя несколько лет возбудивший восторги тех же самых людей, которые его осмеяли.
Мнения и верования распространяются в толпе именно путем заразы, а не путем рассуждений, и верования толпы всех эпох возникали посредством такого же точно механизма: утверждения, повторения и заразы. Ренан совершенно справедливо сравнивает первых основателей христианства «с рабочими социалистами, распространяющими свои идеи по кабакам». Вольтер, также говоря о христианской религии, сказал, «что в течение более чем ста лет ее последователями была только самая презренная чернь».
На примерах, аналогичных тем, на которые я уже указывал здесь, можно ясно проследить, как зараза, действующая вначале только в народных слоях, постепенно переходит в высшие слои общества; мы можем убедиться в этом на наших современных социалистских доктринах, которыми в настоящее время начинают увлекаться уже те, кто осужден сделаться первыми жертвами их торжества.
Действие заразы настолько сильно и могущественно, что перед ним отступает всякий личный интерес.
     Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в конце концов, получает такую силу, что проникает и в самые высшие социальные слои и становится там господствующим, хотя бы нелепость его была вполне очевидна. В этом явлении заключается очень любопытная реакция низших социальных слоев на высшие, тем более любопытная, что все верования толпы всегда проистекают из какой-нибудь высшей идеи, не пользовавшейся никаким влиянием в той среде, в которой она народилась. Обыкновенно вожаки, подпавшие под влияние этой идеи, завладевают ею, извращают ее, создают секту, которая в свою очередь извращает и затем распространяет ее в недрах масс, продолжающих извращать ее все более и более. Сделавшись, наконец, народной истиной, эта идея некоторым образом возвращается к своему первоначальному источнику и тогда уже действует на высшие слои нации. В конце концов мы видим, что все-таки ум управляет миром. Философы, создавшие какие-нибудь идеи, давно уже умерли и превратились в прах, но благодаря описанному мною механизму, мысль их все-таки торжествует в конце концов.

   Идеи, распространяемые путем утверждения, повторения и заразы, обязаны своим могуществом главным образом таинственной силе, которую они приобретают, — обаянию.
Идеи или люди, подчинявшие себе мир, господствовали над ним преимущественно благодаря этой непреодолимой силе, именуемой обаянием. Мы все понимаем значение этого слова, но оно употребляется часто в таких различных смыслах, что объяснить его нелегко. Обаяние может слагаться из противоположных чувств, например, восхищения и страха. В основе обаяния действительно часто заложены именно эти чувства, но иногда оно существует и без них. Наибольшим обаянием, например, пользуются умершие, следовательно, — существа, которых мы не боимся: Александр, Цезарь, Магомет, Будда. С другой стороны есть такие предметы и фикции, которые нисколько не возбуждают в нас восхищения, например, чудовищные божества подземных храмов Индии, но которые, тем не менее, имеют огромное обаяние.
В действительности обаяние — это род господства какой-нибудь идеи или какого-нибудь дела над умом индивида. Это господство парализует все критические способности индивида и наполняет его душу удивлением и почтением. Вызванное чувство необъяснимо, как и все чувства, но, вероятно, оно принадлежит к тому же порядку, к какому принадлежит очарование, овладевающее замагнитизированным субъектом. Обаяние составляет самую могущественную причину всякого господства; боги, короли и женщины не могли бы никогда властвовать без него.
Различные виды обаяния можно, однако, подразделить на две главные категории: обаяние приобретенное и обаяние личное. Приобретенное обаяние — то, которое доставляется именем, богатством, репутацией; оно может совершенно не зависеть от личного обаяния. Личное же обаяние носит более индивидуальный характер и может существовать одновременно с репутацией, славой и богатством, но может обходиться и без них.
Приобретенное или искусственное обаяние гораздо больше распространено. Уже одного того факта, что какой-нибудь индивид занимает известное социальное положение, обладает известным богатством и титулами, бывает зачастую достаточно, чтобы придать ему обаяние, как бы ни было ничтожно его личное значение. Военный в своем мундире, судья в своей мантии всегда пользуются обаянием. Паскаль совершенно справедливо указывал на необходимость облачить судей в мантии и парики. Без этого они бы лишились на три четверти своего авторитета. Самый свирепый социалист всегда бывает несколько смущен при виде принца или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и самый прозорливый коммерсант легко даст себя обморочить.
Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встречается во всех странах, даже там, где больше всего развито чувство личной свободы. Я приведу по этому поводу отрывок из новой книги одного путешественника, рассказывающего следующее о том обаянии, которым пользуются некоторые личности в Англии: «Много раз мне приходилось наблюдать особенное состояние опьянения, которое овладевает даже самыми благоразумными англичанами при виде и общении с каким-нибудь пэром Англии.

   Они заранее уже любят его, лишь бы богатство его соответствовало его положению, и в его присутствии они всё переносят от него с восторгом. Они краснеют от удовольствия, когда он приближается к ним или заговаривает с ними; сдерживаемая радость сообщает непривычный блеск их глазам. У них «лорд находится в крови», если позволено будет так выразиться, как мы выражаемся, например, про испанца, что у него танцах в крови, про немца — что у него музыка в крови, и про француза — что у него в крови революция- Их страсть к лошадям и Шекспиру менее сильна, и они менее извлекают из нее наслаждений. Книга пэров имеет огромный сбыт и ее можно найти в самых отдаленных местах и у всех так же, как Библию».
Я касаюсь здесь лишь обаяния, которое имеют люди; но рядом с этим можно поставить и обаяние мнений, литературных и художественных произведений и т.д. В последнем случае чаще всего обаяние является результатом усиленного повторения. История и в особенности история литературы и искусства, представляет собой не что иное, как повторение все одних и тех же суждений, которые никто не смеет оспаривать и в конце концов все повторяют их так, как выучили в школе. Есть имена и вещи, которых никто не смеет коснуться. Для современного читателя, например, чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодолимую скуку, но кто же посмеет сознаться в этом? Парфенон в его настоящем виде является несчастной развалиной, лишенной всякого интереса, но эта развалина обладает обаянием именно потому что она представляется нам не в том виде, в каком она есть, а в сопровождении всей свиты исторических воспоминаний. Главное свойство обаяния именно и заключается в том, что оно не допускает видеть предметы в их настоящем виде и парализует всякие суждения.
Толпа всегда, а индивиды — весьма часто нуждаются в готовых мнениях относительно всех предметов. Успех этих мнений совершенно не зависит от той частицы истины или заблуждения, которая в них заключается, а исключительно лишь от степени их обаяния.
Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния совершенно отличается от искусственного или приобретенного обаяния и не зависит ни от титула, ни от власти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сообщает им какое-то магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже на существование между ними равенства в социальном отношении и на то, что они не обладают никакими обыкновенными средствами для утверждения своего господства. Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как повинуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя они легко могли бы его разорвать.
Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна Д'Арк, Наполеон обладали в высшей степени именно такой формой обаяния и, благодаря ему, подчиняли себе толпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают, как только их подвергают обсуждению.
Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого обаяния не могли бы сделаться знаменитыми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своей славы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему могуществу, но все же это обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти и был совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он был назначен командовать армией в Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-генералов, готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.
   Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или жестов, будущий великий человек покорил их себе. Тэн заимствует из мемуаров современников следующий интересный рассказ об этом свидании: «Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, но героичный, очень гордившийся своим высоким ростом и своей храбростью, прибыли в главную квартиру весьма предубежденными против выскочки, присланного из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясь неповиноваться этому «фавориту Барраса», «генералу Вандемьера», «уличному генералу», на которого все смотрели как на медведя, потому что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он спохватился и разразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что этот маленький генерал внушил ему страх, и он решительно не может понять, почему с первого взгляда он почувствовал себя уничтоженным перед его превосходством».
   Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда он сделался великим человеком. Тогда уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу Д'Oрнано в 1815 году, когда они вместе поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: «Мой милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь». Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к нему.
Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами, которые его окружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув желаемого действия, Наполеон подошел к нему и сказал: «Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Беньо, высокий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, подняв руку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной милости, — пишет Беньо, — обычным жестом смилостивившегося господина». Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.
Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял: «Если бы император сказал нам обоим: «Интересы моей политики требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти и бежать», — то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, но, тем не менее, не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей».
    Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его удивительное возвращение с острова Эльбы и эту победу над Францией одинокого человека, против которого выступили все организованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему только взглянуть на генералов, присланных для того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились его обаянию.
    «Наполеон, — пишет английский генерал Уолслей, — высаживается во Франции почти один, как беглец с маленького острова Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию власти во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют ли случаи, где личное превосходство человека проявлялось бы более поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно видеть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было нужно, чтобы он их раздавил окончательно». Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.
    Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его безвестный племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться, насколько еще могущественна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вызывайте нашествия за нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и талантом для поддержания этого обаяния.
Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния, но необходимо было указать именно на такой случай, чтобы происхождение великих религий, великих доктрин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис всего этого неясен, если не принять во внимание могущественную силу обаяния. Но обаяние основывается не исключительно на личном превосходстве, на военной славе или религиозном страхе. Оно может иметь гораздо более скромное происхождение и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает нам много таких примеров. Одним из самых разительных является история знаменитого человека (Лессепса), изменившего вид земного шара и коммерческие сношения народов, отделив два континента. Он успел в своем предприятии не только вследствие громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел на всех окружающих. Чтобы победить почти всеобщее недоверие, ему надо было только показаться. Он говорил несколько минут, и благодаря его очарованию, противники быстро превращались в его сторонников. Англичане в особенности восставали против его проекта, но стоило ему лишь показаться в Англии, и все уже были на его стороне. Когда позднее он проезжал через Саутгемптон, колокола звонили в его честь, а теперь Англия собирается воздвигнуть ему статую. «Победив все вещи, людей, болота, скалы и пески», он уже не верил более в препятствия и вздумал было возобновить Суэз в Панаме. Он начал с теми же средствами, но пришла старость; кроме того, вера, сдвигающая горы, двигает ими лишь тогда, когда они не слишком высоки. Но горы, однако, устояли и, возникшая из этого катастрофа, уничтожила блестящий ореол славы, окружавший этого героя. Его жизнь лучше всего показывает, как возникает обаяние и как оно может исчезнуть. Сравнившись в величии с самыми знаменитыми героями истории, он был низвергнут простыми судьями своей страны в ряды самых презренных преступников. Когда он умер, толпа отнеслась к этому совершенно равнодушно, и только иностранные государи сочли нужным почтить память одного из величайших людей в истории.

   Одна иностранная газета, а именно «Neue Freie Presse», высказала по поводу судьбы Лессепса психологически верные замечания, которые я и воспроизвожу здесь: «После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изумляться печальному концу Христофора Колумба. Если Фердинанда Лессепса считать мошенником, то всякую благородную иллюзию надо признавать преступлением. Древний мир увенчал бы память Лессепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, потому что он изменил поверхность земли и выполнил дело, совершенствующее ее. Своим приговором Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие, так как народы всегда будут спрашивать имя человека, не побоявшегося унизить свой век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была славой его современников... Пусть нам не говорят более о неумолимости правосудия там, где царит бюрократическая ненависть ко всяким великим, смелым делам. Нации нуждаются в таких смелых людях, верующих в себя и преодолевающих все препятствия без внимания к своей собственной особе. Гений не может быть осторожен; руководствуясь осторожностью, он никогда не мог бы расширить круг человеческой деятельности.

...Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и горечь разочарований — это Суэз и Панама. Душа возмущается против этой морали успеха. Когда ему удалось соединить два моря, государи и нации воздали ему почести, но после того, как он потерпел поражение, не совладав со скалами Кордильеров, он превратился в обыкновенного мошенника... Тут проявляется борьба классов общества, неудовольствие бюрократов и чиновников, мстящих посредством уголовного кодекса тем, кто хотел бы возвыситься над другими. ...Современные законодатели приходят в замешательство перед такими великими идеями человеческого гения; публика же в них понимает еще меньше, и какому-нибудь генеральному адвокату, конечно, не трудно доказать, что Стэнли — убийца, а Лессепс — обманщик».

Все эти различные примеры, приведенные нами, касаются лишь крайних форм обаяния. Чтобы установить во всех подробностях его психологию, нам бы нужно было поставить эти формы в конце ряда, спускающегося от основателей религий и государств до какого-нибудь субъекта, старающегося ослепить своего соседа блеском нового костюма или орденами.
Между обоими концами такого ряда можно вместить все формы обаяния в различных элементах цивилизации: науках, искусствах, литературе и т.д., тогда будет видно, что обаяние составляет основной элемент всякого убеждения. Сознательно или нет, но существо, идея или вещь, пользующиеся обаянием, тотчас же, путем заразы, вызывают подражание и внушают целому поколению известный способ чувствований и выражения своих мыслей. Подражание чаще всего бывает бессознательным, и именно это и обусловливает его совершенство. Современные художники, воспроизводящие в своих произведениях бледные цвета и застывшие позы некоторых примитивных живописцев, и не подозревают, конечно, откуда у них явилось такое вдохновение. Они сами верят в свою искренность, а между тем, если бы один знаменитый художник не воскресил бы эту форму искусства, то мы бы продолжали в ней видеть лишь наивные стороны и более низкую степень искусства.
Те же художники, которые по примеру другого знаменитого мастера переполняют свои картины фиолетовыми тенями, вовсе не замечают в природе преобладания фиолетовой краски более, чем это замечалось лет пятьдесят тому назад, но на них до такой степени подействовали личные и специальные впечатления одного художника, что они подчинились этому внушению, тем более, что, несмотря на такую странность, художник сумел приобрести большое обаяние. Во всех элементах цивилизации можно легко найти много таких примеров.
Из всего предыдущего мы видим, что в генезисе обаяния участвуют многие факторы, и одним из самых главных был всегда успех. Всякий человек, имеющий успех, всякая идея, завладевающая умами, уже на этом самом основании становятся недоступными никаким оспариваниям. Доказательством того, что успех составляет одну из главных основ обаяния, является одновременное исчезновение обаяния с исчезновением успеха. Герой, которого толпа превозносила только накануне, может быть на другой день осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет тем сильнее, чем больше было обаяние. Толпа смотрит тогда на павшего героя как на равного себе и мстит за то, что поклонялась прежде его превосходству, которого не признает теперь. Когда Робеспьер посылал на казнь своих коллег и множество современников, он пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь перемещению нескольких голосов лишить его власти, и он немедленно потерял свое обаяние, и толпа провожала его на гильотину градом таких же проклятий, какими она осыпала его прежние жертвы. Верующие всегда с особенной яростью разбивают богов, которым поклонялись некогда.
Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно может прийти в упадок и вследствие оспаривания, но это совершается медленнее. Однако именно такой способ разрушения обаяния гораздо более действен. Обаяние, которое подвергается оспариванию, уже перестает быть обаянием. Боги и люди, сумевшие долго сохранить свое обаяние, не допускали оспариваний. Чтобы вызывать восхищение толпы, надо всегда держать ее на известном расстоянии».
Мы не случайно так длинно цитировали Гюстава Лебона (Gustav LeBon) (1841-1931), французского социолога, социального психолога и публициста; занимавшегося также и вопросами антропологии, археологии, естествознания. Вслед за Гобино, он отстаивал концепцию расового детерминизма, подчеркивая иерархический характер расового деления и особую значимость расовой принадлежности в развитии цивилизации. Лебон считал, что решающую роль в социальных процессах играют не разум, а эмоции. С позиций аристократизма он выступал против всех форм социального равенства и демократии, стремясь доказать, что все достижения цивилизации - результат деятельности элиты. Лебон - автор одной из первых концепций массового общества: отождествляя массу с толпой, он пророчил наступление «эры масс» и следующий за этим упадок цивилизации. В результате промышленной революции, роста городов и средств массовой коммуникации современная жизнь, по ЛеБону, все больше определяется поведением толп, которые всегда представляют собой слепую, разрушительную силу. В толпе индивиды утрачивают чувство ответственности и оказываются во власти иррациональных чувств, догматизма, нетерпимости, всемогущества, т. к. ими управляет закон «духовного единства толпы». Книгами, которые буквально перевернули наше представление о законах развития общества, и открыли нам секреты того, как политики управляют умами народных масс, стали книги этого великого французского мыслителя, философа, экономиста и историка. Это книги «Психология народов и масс» и «Психология социализма»
»Психология народов и масс» - настольная книга всех политиков добивавшихся власти. Ее перечитывали и тщательно изучали Ленин, Гитлер, Муссолини, Сталин. В ней излагаются основные и простые принципы поведения толпы, описываются приемы достижения политиками успеха в борьбе за власть. Парадокс и трагедия автора в том, что за небольшим исключением, в этом веке труды знаменитого ученого-энциклопедиста Гюстава Лебона углубленно изучались лишь потенциальными диктаторами. Те, кому книги адресовались автором, остались глухи к его предупреждениям и предвидениям. Призрак по-прежнему ходит по Европе, как, впрочем, и по остальному миру.  «Психология Социализма» - работа во многом пересекающаяся с «Психологией народов и масс». Анализ того, почему умами людей овладевает желание «отнять и поделить», анализ и закономерности развития обществ Европы и Америки. Природа верований, привлекательность и обманчивость социалистических и демократических идей. Сценарии событий, предсказанные Лебоном в этой работе, с поразительной точностью сбылись в ХХ в. Одно это уже заставляет внимательно вчитаться в его книги. В целом, его труды являют из себя редкое достояние здравой мысли. Если вам небезразлична своя судьба и вы хотите узнать о том, как и в какую сторону развивается, например, наша страна - прочитайте эти книги. Важнейшую роль в общественном развитии Лебон приписывал идеям, навязываемым массам немногими лидерами путем утверждения, повторения и заражения. Революции он считал проявлением массовой истерии.


           Любовь народа дает власти, куда большую уверенность, чем бронированные автомобили и неразвитость политических структур, лишающая людей возможности  вмешаться в диалог маленького или большого диктатора с историей. Лившийся на Брежнева поток наград, смешивший людей в 70-е годы 20 века был не только данью его тщеславию, но и наивной, смешной попыткой убедить его и всех нас в том какой он великий человек, «уговорить» полюбить его. То же требование находим мы и на нижних этажах социальной иерархии. Любви добиваются и, главное, карают за нелюбовь – ректор института, главный врач больницы, директор школы, командир войсковой части, бригадир производственной бригады, управляющий компанией; каждый имеющий власть над людьми. И если подчиненный не хочет неприятностей, он должен убедить начальника не только в своей дисциплинированности, квалификации и прочих полезных качествах, но и в положительных чувствах по отношению к нему, начальнику.




                - 4 –



      Крупнейшим исследователем «анатомии тоталитарной личности» стал видный социальный психолог, философ Эрих Фромм. В своей знаменитой книге «Бегство от свободы», опубликованной в 1941г., он рассматривает психику современного человека, проблемы взаимосвязи и взаимодействия между психологическими и социологическими факторами общего развития. Но в основном она сконцентрирована на значении свободы для современного человека.  По Фромму основным субъектом социального процесса является индивид: его стремление к тревоге, его страсти и раздумья и т.д. Но для понимания динамики общего развития, мы должны понимать динамику психологических процессов, проходящих внутри индивида, точно так же как для понимания индивида необходимо рассматривать его вместе с обществом, в котором он живет. Доиндивидуалистическое общество ограничивала человека, но в это же время гарантировала безопасность и покой, и получив свободу, человека охватила тревога, хотя он приобрел независимость и рациональность. Свобода также, по словам Фромма, изолировала его. Эта изолированность непереносима и человек становится перед выбором: избавится от свободы с помощью новой зависимости либо дорасти до полной реализации позитивной свободы, основанной на индивидуальности и повторяемости каждого. Человек в большинстве случаев еще недостаточно созрел, чтобы быть независимым, разумным, объективным. Человеку невыносимо, что он предоставлен собственным силам, что он сам должен придать смысл совей жизни, а не  получить ее от какой-нибудь высшей силы. Отсюда вывод –  людям нужны идолы, легенды, мифы. Отсюда возникает вопрос как же человечество может спастись от самоуничтожения в этом конфликте между преждевременной интелектуально-технической зрелостью и эмоциональной отсталостью?

   «Стремление к свободе выразилось в принципах экономического либерализма, политической демократии с отделения церкви от государства и индивидуализма в личной жизни. Осуществление этих принципов, казалось, приближало человечество к реализации данного стремления. Человек сбросил иго природы и сам стал ею управлять. Он сверг церковь и абсолютное государство. Ликвидация внешнего принуждения казалось не только необходимым, но и достаточным условием для достижения желанной цели – свободы человека.
Первую Мировую войну все считали последней битвой, а ее завершение – окончательной победой свободы, но через некоторое время и возникли новые системы, которые перечеркнули все, т.к. сущность этих новых систем практический полностью определяющих и общественную и личную жизнь человека, состоит в подчинении всех совершенно бесконтрольной власти и небольшой кучки людей.
    Одна из общепринятых иллюзий – быть может самая опасная из всех состояла в убеждении, что люди вроде Гитлера якобы захватили власть над государственным аппаратом лишь при помощи вероломства и мошенничества и правление его основано на насилии. Но после, всем видно, что в Германии миллионы людей отказывались  от свободы с таким упорством, с каким когда-то их отцы ее завоевывали, они не стремились к свободе, а искали способ от нее избавится. Другие миллионы людей были безразличны к свободе и не считали, что за нее нужно бороться. А так же всем стало ясно, что демократический кризис не является сугубо итальянским или германским, а угрожает каждому современному государству. Когда мы рассматриваем человеческий аспект свободы и говорим о стремлении к подчинению или к власти, возникают вопросы: что такое свобода в смысле человеческого переживания? Определяется ли свобода одним лишь отсутствием внешнего принуждения или она включает в себя некое присутствие чего-то, а если так, чего именно? Почему для одних свобода – это заветная цель, а для других – угроза? Существует ли стремление к подчинению? Анализ человеческих аспектов свободы и авторитаризма вынуждает нас рассмотреть ту роль, с которой играют психологические факторы в качестве активных сил процесса общественного развития, а это приводит к проблеме взаимодействия психологических, экономических и идеологических факторов. К примеру притягательность, которая имеет фашизм для целых наций, вынуждает нас признать роль психологических факторов. В течение последних веков человек был рациональным существом (по общепринятым мнениям), деятельность, которых должно было быть (по их утверждению) вызвана личными интересами и желаниями.
На те периоды истории оглядывались, как на потухший вулкан, давно уже неопасный. Все были уверены, что зловещие силы полностью уничтожены достижениями современных демократий; мир казался ярким и безопасным. Экономические кризисы считались случайностями хотя они повторялись регулярно. И когда фашизм пришел к власти ни кто не был готов ни теоретически, ни практически и никто не смог поверить в такую предрасположенность к злу. И тот благодушный оптимизм XIX века потревожили с очень разных сторон: Ницше и Маркс и позже Фрейд.» Но по мнению Фромма Фрейд и его ученики имели лишь очень наивное представление о процессах, производящих в обществе: большинство их попыток приложения психологии  к социальным проблемам вело к ошибочным построениям. Тем не менее анализ Фромма основан на некоторых фундаментальных открытиях Фрейда – в частности, на роли подсознательных сил в человеческом характере и на зависимости этих сил от внешних воздействовал Фрейд формулировал так называемые основные инстинкты человека, и тем самым он совершал ошибку своих предшественников, что концепция человеческой натуры является отражением тех важнейших стремлений, которые проявляются в современном человеке. Индивид его культура представляют и человека вообще, а страсти и тревоги, характерные для человека в нашем обществе, коренятся в биологической природе человека.
    Индивид является нам с полным набором биологически обусловленных потребностей, которые должны быть удовлетворены, По Фромму ключевой проблемой психологии является особого рода связанность индивида с внешним миром, а не удовлетворение или фрустрация.. Прекрасные и самые уродливые наклонности человека не вытекают из фиксированной, биологически обусловленной человеческой природы, а возникают в результате социального процесса формирования личности. Таким образом, общество осуществляет функцию подавления и созидания личности. Главная задача социальной психологии состоит в том, чтобы понять процесс формирования человека в ходе истории. Социальная психология должна объяснить, почему возникают новые способности и новые страсти, хорошие и дурные люди создаются историей и история создается людьми - разрешение  этого кажущегося противоречия и составляет задачу социальной психологии.
Фрейд представлял себе историю как результат действия внутрипсихических сил, не подверженных социальному влиянию. Он подчеркивает свое несогласие с теми теориями, которые отрицают роль человеческого фактора в динамике общественного развития.
Общей ошибкой всех этих теорий было убеждение, что у человеческой натуры нет своей динамики.
    Лишь динамическая психология может понять человеческий фактор. Фиксированный фактор «человеческой природы» не существует, но и нельзя ее рассматривать как нечто беспредельно пластичное. Фромм различает «статистическую» и «динамическую» адаптацию.
Динамическая адаптация – это приспособляемость я к неизбежной ситуации и во время принудительной адаптации с человеком что-то происходит – это подавленная враждебность и она становится динамическим фактором человеческого характера.
    Любой невроз – это адаптация к таким условиям, которые является для индивида иррациональными. Те черты, которые проявляют чрезвычайную эластичность развиваются как реакции на определенные условия жизни. Гибкими они являются в том случае, когда индивиды развивают ту или иную склонность в соответствии с обстановкой, в которой и приходится жить. Ни одна из таких склонностей не является изначально присущей человеку, т.е. человек развивает ту или иную склонность в зависимости от приобретенных потребностей. Но кроме приобретенных потребностей у него есть и физические потребности, объединившись эти потребности выступают как потребность самосохранения и властная потребность самосохранения вынуждает его принять условия, которыми является образ жизни общества где он живет (т.к. отдельный индивид не может изменить общество, он принимает его условия), а вне общества, одному ему не справится с потребностью связи с окружающим миром, с потребностью избежать одиночества т.к. чувство полного одиночества ведет к психическому разрушению.  Человек не может жить без  какого-то сотрудничества с другими. Есть еще одна причина, которая становится для общности столь насущно необходимой: это субъективное самосознание. Если его жизнь не приобретает какого-то смысла и направленности, человек чувствует себя пылинкой и ощущение собственной ничтожности его подавляет. Он должен иметь возможность отнести себя к какой-то системе.
    Резюмируя подход к проблемам социальной психологии: человеческая натура – это не сумма врожденных, биологически закрепленных побуждений, но и не безжизненный слепок с матрицы социальных условий, это продукт исторической эволюции в синтезе с определенными врожденными механизмами и законами. Натуре человека присущи некоторые неизменные факторы: необходимость удовлетворять физиологические потребности и необходимость избегать морального одиночества.
    В процессе адаптации к этому образу жизни в индивиде развивается ряд мощных стимулов, мотивирующих его чувства и действия. Возникнув, эти стимулы требуют удовлетворения, стремление к удовлетворению этих потребностей воздействует на процесс общего развития. Человек должен суметь воссоединится с миром в спонтанности любви и творческого труда или найти себе какую-то опору с помощью таких связей с этим миром, которые уничтожают его свободу и индивидуальность. Пока человек был неотъемлемой частью мира, пока не осознавал ни возможностей, ни последствий индивидуальных действий, ему не приходилось и боятся его. Но превратившись в индивида, он остается один на один с этим миром, ошеломляющим и грозным. Возникает стремление отказаться от своей индивидуальности, подобрать чувство одиночества и беспомощности, а для этого – слиться с окружающим миром. Подчинение – не единственный способ избавится от одиночества и тревоги. Другой способ – единственный продуктивный, не приводящих к неразрешимым конфликтам – это путь спонтанных связей с людьми и природой, т.е. таких связей, которые соединяют человека с миром, не уничтожая его индивидуальности. Итак, растущая индивидуальность приводит либо к подчинению, либо к спонтанной активности.
По мнению Фромма процесс развития человеческой свободы имеет тот же диалектический характер, что и процесс индивидуального роста. С одной стороны это процесс развития человека, овладения природой, возрастания роли разума, укрепление человеческой солидарности. С другой стороны – усиление индивидуализации означает и усиление изоляции, неуверенности, а следовательно, становится все более сомнительным место человека в мире и смысл его жизни. Структура современного общества воздействует на человека одновременно в двух направлениях: он все более независим, уверен в себе, критичен, но и все более одинок, изолирован и запуган. Хотя человек избавился от многих старых врагов свободы. В то же время появились новые враги; причем этими врагами становятся не столько разного рода внешние препоны, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию свободы личности.  Мы гордимся тем, что в своем образе жизни человек теперь не зависит от внешних властей, уже не диктующих ему, что делать и чего не делать. Но не замечаем роли таких анонимных авторитетов, как общественное мнение и «здравый смысл», которые так сильны именно потому, что мы готовы вести себя в соответствии с ожиданиями остальных, что мы внутренние боимся как-то отличаться от них. Мы забываем. Что проблема свободы является не только количественной, но и качественной. Мышление Лютера и Кальвина – как и мышление Канта и Фрейда – основано на предположении, что эгоизм и любовь к себе – это понятия идентичные. Любить другого – добродетель, любить себя – грех; и вообще любовь к другим и любовь к себе друг друга исключают. Эгоизм – это не любовь к себе, а прямая ее противоположность. Он коренится именно в недостатке любви к себе. Фромм отмечает, что мы столкнулись с противоречием: современный человек полагает, что его поступки мотивируются его интересами, однако на самом деле его жизнь посвящена целям, которые нужны не ему, то есть в соответствии с убеждением Кальвина, что единственной целью человеческого существования должна быть слава господня, а отнюдь не человек.

   Людьми управляют экономические кризисы, безработица, войны. Человек построил свой мир; он построил дома и заводы, производит автомашины и одежду, выращивает хлеб и плоды. Но он отчужден от продуктов своего труда, он больше не хозяин построенного им мира, наоборот, этот мир, созданный человеком, превратился в хозяина, перед которым человек склоняется, пытаясь его как-то умилостивить или по возможности перехитрить. Чувства изоляции и беспомощности еще более усиливаются новым характером человеческих взаимоотношений. Конкретные связи одного индивида с другим утратили ясный человеческий смысл, приобрели характер манипуляций, где человек используется как средство. Не только экономические, но и личные отношения между людьми приобрели тот же характер отчуждения; вместо человеческих отношений они стали напоминать отношения вещей. Но, может быть, ни в чем этот дух отчуждения не проявился так сильно и разрушительно, как в отношении индивида к самому себе. Человек продает не только товары, он продает самого себя и ощущает себя товаром. И – как со всяким всяки другим товаром – рынок решает, сколько стоят те или иные человеческие качества, и даже определяет само их существование. Если качества, которые может предложить человек, не пользуются спросом, то у него нет вообще никаких качеств; точно так же товар, который нельзя продать, ничего не стоит, хотя и обладает потребительной стоимостью. Таким образом, уверенность в себе, «чувство собственного достоинства» превращаются лишь в отражение того, что думают о человеке другие. У него нет никакой уверенности в собственной ценности, не зависящей от его популярности и рыночного успеха. Если на него есть спрос, то он считает себя «кем-то»; если же он непопулярен, он и в собственных глазах попросту никто.

   Как мы видим, новая свобода, которую принес индивиду капитализм, усугубила воздействие, уже оказанное религиозной свободой протестантства. Индивид стал еще более одинок; стал инструментом в руках подавляюще превосходящих сил, внешних по отношению к нему; он стал «индивидом», но индивидом неуверенным и запуганным. Некоторые факторы помогали ему справиться с внешним проявлением его внутренней неуверенности. Прежде всего, его «я» могло опереться на обладание какой-то собственностью.

   Другие факторы, на которые опиралось «я», - это престиж и власть.
Для тех, у кого не было ни собственности, ни социального престижа, источником личного престижа становилась семья. Там индивид мог ощутить, что он «кто-то». Жена и дети ему подчинялись, он играл главную роль на домашней сцене и наивно воспринимал эту роль как сове естественное право. В социальном плане он мог быть никем, зато дома царствовал. Эти последние факторы на самом деле усиливали личность и вели к развитию индивидуальности, независимости и рациональности. «Поддерживающие» факторы лишь помогали компенсировать неуверенность и беспокойство; они не излечивали, а только  залечивали эти недуги, маскировали их и тем самым помогали индивиду не испытывать свою ущербность. Однако чувство уверенности, основанное на поддерживающих факторах, всегда было лишь поверхностным и сохранялось, лишь пока и поскольку эти факторы продолжали существовать. Для Канта и Гегеля независимость и свобода индивида являются центральными постулатами их систем, однако они заставляют индивида подчиниться целям всемогущего государства. Философы периода Французской революции, а в XIX веке Фейербах, Маркс, Штирнер и Ницще снова бескомпромиссно выразили мысль, что индивид не должен быть подчинен никаким внешним целям, чуждым его собственному развитию и счастью. Однако в том же XIX и начало XX века показали наивысшее развитие свободы в ее предполагаемом позитивном смысле. Не только средний класс, но и рабочий класс превратился в независимого и активного представителя новой свободы, борясь за собственные цели и в то же время «за общие цели всего человечества». Одновременно чувства бессилия и одиночества усилились, «свобода» индивида от всех традиционных связей стала более явственной, его возможности личного экономического успеха сузились. Незначительность индивида в наше время относится не только к его роли в качестве предпринимателя, служащего или рабочего, но и к его роли в качестве потребителя. В последние десятилетия эта роль коренным образом изменилась. Клиент, приходящий в магазин, где хозяин отдельный, независимый торговец. Привлекает специальное внимание; его покупка  важна для владельца магазина; покупателя принимают там, как значительную персону, его желания изучаются. Как индивид он ничего не значит для универмага, он важен лишь как статическая «единица». Это положение еще более усугубляется методами современной рекламы.

   Широкий сектор современной рекламы работает совершенно иначе. Реклама апеллирует не к разуму, а к чувству; как любое гипнотическое внушение, она старается воздействовать на свои объекты эмоционально, чтобы заставить их подчиниться интеллектуально. В такой рекламе  есть элемент мечты, воздушного замка, и за счет этого она приносит человеку определенное удовлетворение – точно так же, как и кино, - но в то же время усиливает его чувство незначительности и бессилия. Это вовсе не значит, что реклама и политическая пропаганда открыто признают незначительность индивида. Совсем наоборот: они льстят индивиду, придавая ему важность в собственных глазах, они делают вид, будто обращаются к его критическому суждению, его способности разобраться в чем угодно. Но это лишь способ усыпить подозрения индивида и помочь ему обмануть самого себя в отношении «независимости» его решений. Растущее бессилие индивида усиливается и другими факторами. Экономическая и политическая сцена расширилась и усложнилась; человеку все труднее разобраться в происходящем. Угрозы, с которыми он сталкивается. Тоже возросли. Всеобщее чувство неуверенности усилилось из-за хронической безработицы миллионов людей.
Безработица усилила и угрозу старости. На многих производствах нужны только молодые люди – пусть и неквалифицированные, – которых можно без труда превратить в деталь машины, приспособленную для выполнения определенной операции. 
Неоглядность городов, в которых индивид теряется; задания, высокие, как горы; непрерывная акустическая бомбардировка радио; газетные заголовки, сменяющиеся трижды в день и не дающие времени сообразить, что же на самом деле важно; ревю, в которых сотни девушек демонстрируют способность истребить свою индивидуальность и действовать с точностью механизма в огромной, слаженной машине; бьющие ритмы современной музыки – все это лишь отдельные черты того общего положения вещей, при котором индивид противостоит не зависящим от него огромным величинам, ощущая себя песчинкой в сравнении с ними. Все, что он может, - это «пойти в ногу», как марширующий солдат или рабочий у конвейерной ленты. Он может действовать, но чувство независимости и собственной значимости он потерял.
Положение, в котором находится индивид в наши дни, предсказывали уже дальновидные мыслители прошлого века. Кьеркегор описал беспомощного индивида, раздираемого мучительными сомнениями, подавленного чувствами одиночества и ничтожности. Ницше наглядно изобразил приближающийся нигилизм, воплотившийся в нацизме, и написал портрет «сверхчеловека» как отрицание потерянного и ничтожного человека, какого он видел в действительности. Тема бессилия человека нашла наиболее яркое выражение в творчестве Франца Кафки. В своем «Замке» он изображает человека, который хочет войти в контакт с таинственными обитателями замка; предполагается, что они подскажут ему, как жить, укажут его место в мире. Вся его жизнь состоит из отчаянных попыток встретиться с ними, но это ему так и не удается; и он остается один с чувством полнейшей безнадежности и пустоты.
Одиночество, страх и потерянность остаются; люди не могут терпеть их вечно. Они не могут без конца влачить бремя «свободы от»; если они не в состоянии перейти от свободы негативной к свободе позитивной, они стараются избавиться от свободы вообще. Главные пути, по которым происходит бегство от свободы, - это подчинение вождю, как в фашистских странах, и вынужденная конформизация, преобладающая в нашем авторитарном варианте имитации демократии.

Фромм исследует не невротические механизмы «бегства от свободы», представляющие узко клинический интерес, а социальные.

      Авторитаризм.

    В первую очередь мы займемся таким механизмом бегства от свободы, который состоит в тенденции отказаться от независимости своей личности, слить свое «Я» с кем-нибудь или с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую самому индивиду. Другими словами, индивид ищет новые, «вторичные» узы взамен утраченных первичных. Отчетливые формы этого механизма можно найти в стремлениях к подчинению и к господству или – если использовать другую формулировку – в мазохистских и садистских тенденциях, существующих и у невротиков, и у здоровых людей. Эти тенденции представляют собой бегство от невыносимого одиночества. Наиболее частные формы проявления мазохистских тенденций – это чувство собственной неполноценности, беспомощности, ничтожности. Жизнь в целом они ощущают как нечто подавляющее сильное, непреодолимое и неуправляемое. В более тяжелых случаях, кроме тенденции к самоуничтожению и к подчинению внешним силам, проявляется еще и стремление нанести себе вред, причинить себе страдание. Кроме мазохистских тенденций,  наблюдается и прямо противоположные наклонности – садистские. Фромм выделяет 3 типа садистских тенденций:
1-й тип – стремление поставить других людей в зависимость от себя и приобрести полную и неограниченную власть над ними.
2-й тип – стремление эксплуатировать их, использовать и обкрадывать (так сказать, заглатывать все, что есть в них съедобного).
3-й тип – стремление причинить другим людям страдания или видеть, как они страдают.
Садисту нужен принадлежащий ему человек, ибо его собственное ощущение силы основано только на том, что он  является чьим-то владыкой. Например, садист совершенно очевидно «любит» тех, над кем ощущает власть. Существует явление, доказывающее, что страдание и слабость могут быть целью человеческих стремлений: это – мазохистское извращение. Здесь мы обнаруживаем, что люди вполне сознательно хотят страдать – тем или иным образом, - и наслаждаются своим страданием. В садистском извращении удовлетворение достигается с помощью соответствующих механизмов: через причинение другому человеку физической боли, унижение действием или словом. Мазохистские и садомазохистские стремления помогают индивиду избавиться от невыносимого чувства одиночества и бессилия. Все разнообразие формы мазохистских стремлений направлены к одному: избавиться от собственной личности, потерять себя; иными словами избавиться от бремени свободы. Мазохистские стремления вызываются желанием избавиться от собственного «я» со всеми его недостатками, конфликтами, риском, сомнениями и невыносимым одиночеством.
Невротическая и рациональная деятельность.
    В рациональной деятельности – результат соответствует мотивировке; человек действует для того, чтобы добиться какого-то определенного результата. В невротической – стимулы, по существу негативны: человек действует, чтобы избавиться от невыносимой ситуации. Основное различие между мазохистским извращением и моральным мазохизмом состоит в том, что при извращении стремление отказаться от себя проявляется через тело и связывается с половым чувством. При моральном мазохизме это стремление овладевает человеком целиком, так что может разрушить все цели, к которым его «я» сознательно стремился. Уничтожение собственного «я» и попытка за счет этого преодолеть невыносимое чувство бессилия – это только одна сторона мазохистских наклонностей. Другая – это попытка превратиться в часть большего и сильнейшего целого, попытка раствориться во внешней силе и стать ее частицей. Мазохист избавлен от принятия решений. Все наблюдаемые формы садизма можно свести к одному основному стремлению: полностью овладеть другим человеком, превратить его в беспомощный объект своей воли, стать его абсолютным повелителем, его богом, делать с ним все, что угодно. Средства для этой цели – его унижение и порабощение. Сущность садизма составляет наслаждение своим полным господством над другим человеком (или иным живым существом) Психологически обе тенденции происходят от одной и той же основной причины – неспособности вынести изоляцию и слабость собственной личности. Можно назвать союз садизма и мазохизма – симбиозом. Симбиоз в психологическом смысле слова – это союз некоторой личности с другой личностью (или иной внешней силой), в котором каждая сторона теряет целостность своего «я», так что обе они становятся в полную зависимость друг от друга. С садизмом обычно связывают тенденции разрушительности и враждебности. Главная разница состоит в том, что при садизме эта враждебность обычно более осознается и прямо проявляется в действии, в то время как при мазохизме враждебность бывает по большей части неосознанной и проявляется лишь в косвенной форме.
Жажда власти является наиболее существенным проявлением садизма, Жажда власти коренится не в силе, а в слабости. Поскольку термин «садистско - мазохистский» ассоциируется с извращениями и с неврозами, Фромм предпочитает говорить не о садистско - мазохистском, а об «авторитарном» характере, особенно когда речь идет не о невротиках, а о нормальных людях. Этот термин вполне оправдан, потому что садистско - мазохистская личность всегда характеризуется особым отношением к власти.
Власть – это не качество, которое человек «имеет», как имеет какую-либо собственность или физическое качество. Власть является результатом межличностных взаимоотношений, при которых один человек смотрит на другого, как на высшего по отношению к себе. Но существует принципиальная разница между теми отношениями «высших» и «низших», которые можно определить как рациональный авторитет, и теми отношениями, которые можно назвать подавляющей властью.
   Наиболее специфической чертой авторитарного характера является отношение к власти и силе. Авторитетный характер любит условия, ограничивающие свободу человека, он с удовольствием подчиняется судьбе. Общая черта всего размышлений Фромма состоит в убеждении, что жизнь определяется силами, лежащими вне человека, вне его интересов и желаний. Единственно возможное счастье состоит в подчинении этим силам. Садистско -мазохистские стремления необходимо отличать от разрушительности, хотя они по большей части бывают взаимосвязаны. Разрушительность отличается уже тем, что ее целью является не активный или пассивный симбиоз, а уничтожение, устранение объекта. Но корни у него те же: бессилие и изоляция индивида.
Разрушительность.

   Я могу избавиться от чувства собственного бессилия по сравнению с окружающим миром, разрушая этот мир.  Разрушить мир – это последняя, отчаянная попытка не дать этому миру разрушить меня. Целью садизма является поглощение объекта, целью разрушительности – его устранение. Садизм стремится усилить одинокого индивида за счет его господства на другими, разрушительность – за счет ликвидации любой угрозы.
Стремление к жизни и тяга к разрушению не являются взаимно независимыми факторами, а связаны обратной зависимостью. Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции: чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разрушению.
Разрушительность – это результат непрожитой жизни. Источники разрушительности в этом социальном слое легко определить: это все та же изоляция индивида, все то же подавление индивидуальной экспансивности, о которых уже говорилось и которые в низах среднего класса гораздо ощутимее чем в выше – или нижеследующих классах общества.

Автоматизирующий конформизм.

   С помощью рассмотренных  механизмов «бегства» индивид  преодолевает чувство своей ничтожности по сравнению с подавляюще  мощным внешним миром, или за счет отказа от собственной целостности, или за счет разрушения других, для того чтобы мир перестал ему угрожать.
    Мы рассмотрим ещё один механизм, которой является спасительным решением для большинства  нормальных индивидов в современном обществе. Индивид перестает быть собой, он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становиться точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Итак «нормальный» способ преодоления одиночества в нашем обществе состоит в превращении в автомат. У нас могут быть мысли, чувства, желания и даже ощущения, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя на самом деле это не так. Мы действительно испытываем эти чувства, ощущения и т.д., но они навязаны нам со стороны, по существу, нам чужды и могут не иметь ничего общего с тем, что мы думаем и чувствуем на самом деле. Рационализирующие мысли изобретены для того, чтобы оправдать ужу существующее чувство.
Псевдомышление известно лучше, чем аналогичные явления в сфере желаний и чувств. Поэтому надо разобраться в различии между истинным мышлением и псевдомышлением. Псевдомышление может быть вполне логичным и рациональным; его псевдохарактер не обязательно должен проявляться в каких-либо аналогичных элементах. Это можно заметить изучая рационализации, которые имеют целью объяснить некое действие или чувство разумными и объективными основаниями, хотя на самом деле оно определяется иррациональными и субъективными факторами. Рационализация разумна и логична; в этом случае ее иррациональность заключается только в том, что она не является подлинным мотивом действия, а лишь выдает себя за такой мотив.

   Рационализация – это не инструмент для проникновения в суть явлений, а попытка задним числом увязать свои собственные желания с уже существующими явлениями. Также, надо различать подлинное чувство, возникающее внутри нас, и псевдочувство, в действительности не наши, хотя мы и не отдаем себе в этом отчета.
Наблюдая, как люди принимают решения, приходится поражаться тому, насколько они ошибаются, принимая за свое собственное решение результат подчинения обычаям, условностям, чувству долга или не прикрытому давлению. Всякое подавление уничтожает какую-то часть подлинной личности и вызывает подмену подавленного чувства псевдочувством.
Замещение, подмена подлинных чувств мышления, чувство и желание в конечном счете ведет  к подмене подлинной личности псевдоличностью. Подлинное «я» является создателем своих психических проявлений. Псевдо-«я» лишь исполняет роль, предписанную ему со стороны, но делает это от своего имени.
    Роботизация индивида в современном обществе усугубило беспомощность среднего человека. Поэтому он готов подчиниться новой власти, предлагающей ему уверенность и избавление от сомнений.
         Таким образом, как считает Э. Фромм, социальная практика и идеология нацизма, в основе которой лежит принцип жесткой иерархии и контроля удовлетворила психологические запросы одной части населения, легализовала мазохистские и садистские тенденции личности и задала соответствующую ориентацию остальным, сформировала черты характера, который Э. Фромм называет авторитарным:

1. Для авторитарного характера существует два пола: имеющий власть и лишенный власти, а в результате сила власти вызывает в нем восхищение, а слабость- презрение.
2. Авторитарному характеру свойственен постоянный бунт по отношению к власти, но направляется этот бунт против слабой власти и согласный на безусловное признание более сильной власти над собой.
3. Чертами авторитарного характера является эмоциональность - отказ от рационализма и связанная с ним готовность признать зависимость от какой-либо высшей силы, которая может выступать в образе бога, судьбы или воли вождя.
4. Чертой авторитарного характера является радикальный отказ от концепции равенства. В понимании авторитарного характера мир состоит из людей, обладающих силой и лишенных ее. Исходя из садомазохистских стремлений он признает только господство или подчинение, но никогда - солидарность.
       Для низов среднего класса, ставших ядром нацистского движения, наиболее характерен именно авторитарный механизм.

(Продолжение следует)