Барон решил - замок спрячет,
Бернард-кастл, значит.
Враги одолели его самого,
Но крепость могучую взять нелегко.
И вот явилась ярла рать,
А замок не шла воевать,
И пусть победил ярл в бою -
Не поклонились стены ему.
Т. Перси, «Памятники древней поэзии».
Горькая участь побежденных не укрылась от свидетелей сражения на смотровой башне замка «Грустная обитель», который в тот день и впрямь оправдал свое название. Святой отец был слишком подавлен, чтобы сострадать горю девушки, плач которой слился со стенаниями женщин, стариков и детей, родных и близких павших в страшном бою. Все они искали защиты в замке, и вот теперь плач стоял стеной, и отец Олдрован испугался, что враг, заслышав его, возрадуется еще более и немедленно пойдет на приступ. Он стал умолять леди Эвелин самой перестать плакать и заставить других прекратить лить слезы.
Даже в столь тяжкий час, послушная велению долга (прежде всего рыцарство учило стойкости), Эвелин удалось собраться; и хоть дрожал и тих ее был голос, она решительно сказала:
- Вы правы, святой отец… нельзя нам плакать. Доблесть и слава повержены, белые султаны на поле кровавом… Они не увидят наших слез никогда… Помолимся! Помолимся! Кончен турнир!
Безумна была ее речь, и когда она первой пошла со стены, то покачнулась, едва не упав, и священник успел поддержать ее за руку. Спрятав лицо под плотной накидкой, будто стыдясь своих слез, коих сдержать было ей не под силу, она глухо рыдала под нею и шла невесть куда, ведомая отцом Олдрованом.
- Злато, медь и серебро наши поржавели, - причитал священник, - мудрость и разум отвергнуты волей Его, кто мудрых обращает в безумных и сильных в немощных. Помолимся, помолимся, леди Эвелин, и не ропща, попросим господа и святых смилостивиться над нами и уберечь овец своих от пасти волчьей.
Так причитая, он привел потерявшуюся Эвелин к часовне, где, упав пред алтарем, девушка предалась молитвам, кои слетали с губ ее невольно и бездумно, потому как внутренним взором она все еще видела поле кровавое и изрубленное тело отца. Прочие молящиеся были так же близки к богу, как и она, и взор их туманили те же видения. То, что многие ныне расстались с жизнью безумной прихотью Раймонда, родных и близких павших полнило злобой, и только известная жестокость бриттов, какие не знали милости ни к женщинам ни к детям, удерживала их от возмущения.
Священник, однако, непререкаемым тоном, какой позволял ему его сан, внушил прихожанам смирение и напомнил о тщетности жалоб и слез, и, видя, сколь он преуспел своею проповедью, оставил его паству наедине с богом, торопясь узнать, что делается для защиты замка. На внешних стенах нашел он Уилкина Флеммока, довольного стрельбой своей команды, кои только что обратили вспять передовые отряды врага, и собственной рукою щедро разливающего солдатам вино.
- Осторожнее, сын мой, - сказал ему монах, - не переусердствуй. Огонь и вода верные слуги дотоле, покуда не вышли из воли.
- Ну, до этого еще далеко, - отвечал Уилкин, - у нас фламандцев головы чугунные. Мы как наши ломовые кони, только те ждут кнут, а мы - когда нальют. Верь мне, отче, мы стойкий народ, нас и потоп не зальет. Признаться, я им налил чуть больше... но то вместо закуски, которой нету.
- Как? - удивился монах. - Святые угодники, вы что, не запаслись провизией?
- Не так хорошо как ваша братия, святой отец, - сказал Уилкин насмешливо. - Видишь ли, мы чересчур радовались Рождеству, чтоб жировать на Пасху. Уэльские псы попировали за наш счет в сей праздник, и нашли наше угощение настолько приятным, что теперь, когда нас дома нет, роются в наших подвалах.
- Что ты несешь? Покойный лорд наш, упокой, Господи, его душу, прошлым днем распорядился свезти в замок все запасы из ближайших деревень!
- Да, но валлийцы нас опередили, одного утра мало на то, на что нужны недели, и даже месяцы. Наш лорд, да упокоится он с миром, всегда полагался лишь на свой меч, и вот вам результат. Дайте мне арбалетчиков, и я добуду провизию, хотя бы мне пришлось погибнуть… Что-то, поп, ты побледнел? Чаша вина вернет тебя к жизни…
Монах оттолкнул протянутый ему фламандцем полный кубок и сказал:
- Воистину, ничто теперь нас не спасет, кроме молитвы! - перекрестился отец Олдрован.
- Молись, дражайший поп, сколько тебе влезет, - отвечал насмешливо Уилкин, - а я не собираюсь морить себя голодом, который скоро даст о себе знать. - В этот миг за стенами затрубил рог. - Эй, парни! Кто там у ворот? Нейл Хансен, что там происходит?
- Глашатай валлийцев трубит у мельницы с холма. У него белый флаг. Я могу достать его из арбалета.
- Нет, погоди, ужо мы его встретим, - сказал Уилкин, и продолжил по-фламандски: - Зарядите-ка арбалеты, и если он сделает хоть шаг, стреляйте. И вот что, Нейл, пробегись по стенам - пусть каждое копье, бердыш и жердь с горшками торчат между зубцов, да поразвешивай ковры на башнях, сойдут за знамена. И будь готов, как дам сигнал, бить в барабаны, в трубы дуть, дудки, если есть, а нет в рожки; во что угодно дуйте, было б шума больше. Эй-эй! Нейл, выбери пяток парней из наших, добеги до оружейной, и облачись с ними в доспехи. Думаю, наши «нидерландские рыцари» глядеться будут иных не хуже. Затем пусть вору-валлийцу завяжут глаза и приведут сюда. Да смотрите-ка, молчок - пусть не знает он, что вы не норманны - а я с ним потолкую.
Священник, коему пришлось побродить по свету, немного знал язык фламандцев, и едва не содрогнулся от распоряжений Уилкина, но справился с собой, хотя был удивлен премного, сколь ловок и смышлен сей неотесаный фламандец в столь безысходный миг: откуда ведомы ему стратегия войны и наука маскировки?
Уилкин все ж таки заметил неладное в монахе и, желая успокоить его подозрительность, повторил по-английски многое из того, что говорил на родном ему языке, и спросил:
- Ну, каково придумано, святой отец?
- Дельно, сын мой, - отвечал монах, - как будто ты с рождения не ткал, а воевал.
- Не заговаривай мне зубы, поп, - рассмеялся Уилкин, - я знаю, что вы англичане думаете о фламандцах: мол котелок у них пустой, и мысли только о вареной говядине с капустой; но как видите - ткачество нас научило думать.
- Полно, мастер Флеммок. Посмотрим, каков ты будешь боек на язык, как станешь отвечать посланцу валлийцев.
- Сначала, преподобный, я послушаю его, - нашелся фламандец.
- После чего сдашь замок, не так ли?
- Мой ответ не будет - нет, если сделка будет выгодной.
- Как, фламандец! Ты смеешь «Грустную обитель» предметом торга делать? - взвился монах.
- Да, коль в голову не придет что-нибудь получше, - ответил Уилкин. - Или ты предпочитаешь попридержать товар, пока гарнизон замка не спросит: чье мясо будет пожирней - попа или фламандца?
- Сгинь! - вскричал отец Олдрован. - Ты худший из безумцев! В течении суток к нам придет помощь. Раймонд Беренджер уверен был в этом.
- Раймонд Беренджер нынешним утром был большим безумцем, нежели я, - пожал плечами Уилкин Флеммок.
- Слушай ты, фламандец! - набросился на него монах, чье отречение от мира не вполне избавило его от воинственности. - Я не советую тебе юлить, сколь за дела свои ты можешь поплатиться жизнью; не всех ныне вырезали англичан, достаточно их здесь еще, чтобы выбросить фламандских лягушек в ров за стеною, если покажется им, что ты лишь притворяешься защитником замка и леди Эвелин.
- Не твоего ума это дело, поп, - отвечал Уилкин Флеммок. - Я назначен лордом кастеляном в его замке, и мне лишь знать, как поступить лучше.
- А я, - надулся монах,-; я, слуга его святейшества римского папы, - капеллан этого замка, властный вязать и разрешать. Я не сомневался б в твоей вере в Господа нашего Иисуса Христа, Уилкин Флеммок, кабы ты не препадал пред язычниками с гор, кабы знамение крестное не отверг перед трапезой утренней, и не пил бы пива с вином, когда я звал на мессу. Не могу тебе я верить, человече, и пребуду свидетелем на встрече твоей с дикарем.
- Как бы не так, - отвечал Уилкин со своей неизменной улыбкой, однако теперь совсем недоброй. - Это ты верно подметил, поп, что зря я спешу на зов трубы иерихонской, да боюсь голодной осады «Грустной обители». Правда и то, что почасту я уже ткал, когда ты лишь поднимался к заутрене; а возлиянием обильным я восполняю пустоту моего живота. Но за это я подарил тебе рясу, какой ты остался премного доволен и сказал, как мне помнится, что трудолюбием я искупил свой грех.
Монах сник от напоминания о собственном его проступке перед строгим уставом церкви. Удрученный ответом фламандца, преподавшего ему урок благочестия, он не мог его боле корить за нечистую совесть, и едва ли не взмолился:
- И я не смогу услышать твоего разговора с валлийцем?
- Послушай, поп, - сказал Уилкин, - дело ведь это мирское, но если вдруг оно коснется веры, я тебя покличу.
- Ну, нет, фламандский бык, я все равно тебя услышу, - пробормотал себе под нос монах, спеша покинуть крепостные стены.
Уилкин Флеммок выждав, когда пополнится его гарнизон армией кукол на стенах, проследовал в караульню промеж внешних и внутренних укреплений замка, сопровождаемый полудюжиной фламандцев в норманнской броне, добытой в оружейной - их статные и неподвижные тяжелые формы больше походили на истуканов рыцарей прошлых веков в замках-музеях, нежели на воинов из плоти и крови. Под охраной этих гигантских реликвий, упирающихся в низкий сводчатый потолок сумрачной караульни, Флеммок встретил препровожденного сюда двумя фламандцами вестника валлийцев с неплотною повязкой на глазах, дабы сквозь нее он мог увидеть специально для него разыгрываемую сцену на стенах замка, заключавшуюся в грохоте оружном, громких приказах командиров, и прочих звуковых и зримых эффектов, внушающих, что многочисленный воинский гарнизон готовится к нападению врагов на крепость.
Когда с Джурта, доставившего ранее Раймонду предложение брачного союза, а ныне ультиматум осажденным в замке, сняли повязку, он гордо огляделся вокруг, принял вызывающую позу и потребовал того, кому в чести услышать волю Гвенвина ап Сивелиока, короля Поуис.
- Его Величеству, - отвечал Флеммок с его обычной непроницаемой улыбкой, - полагаю, будет не зазорно выразить ее Уилкину Флеммоку фон Ткачу, лорду замка.
- Ты лорд! - воскликнул Джоурт. - Ты? Подлый ткач? Не может быть! Ниже пасть нельзя, нежели пали лжецы-англичане, поставившие над собой тебя! Вот эти мне кажутся англичанами, им я передам послание.
- Конечно, как тебе будет угодно, - махнул рукой Уилкин, - но как они тебя не уважут, можешь обращаться ко мне - «господин».
- Это правда? - обратился посланник к стоящим возле Флеммока чучелам в металле. - Он и впрямь командует вами? Я думал, что предатели-захватчики своим ублюдкам в Британии внушили хоть какую гордость, чтобы быть в подручных у ткача. Вы языка от страха что ль лишились? Недаром пословица гласит - горе вверившемуся незнакомцу! Что ж вы молчите? Или немы? Так кивните головой: он в самом деле ваш хозяин?
Шлемы неподвижных латников согласные кивнули разом Джоурту и вновь застыли.
Посланник, дитя своей страны, заподозрил во всем этом неладное, но думать ему было недосуг и он обратился к ткачу:
- Пусть так, я ж волен явить обитателям «Яр замка», который, по своей привычке отнимать все и даже названия, норманны прозвали «Грустной обителью», милость и прощение моего государя. Король Поуис дозволяет всем, и деве Эвелин в том числе, покинуть крепость беспрепятственно с оружием и добром в любом направлении из Камбрии, и в том ручается.
- А как ему мы не поверим? - спросил, ухмыльнувшись Уилкин Флеммок.
- Постигнет вас участь Раймонда Беренджера, вашего вожака! - грозно сверкнув очами, ответил Джоурт. - Всех вас повесят и оставят стервятникам в пищу! Жир фламандский они смешают с ложью саксов.
- Друг Джоурт, - сказал Уилкин, - коль больше нечего тебе сказать, ступай обратно к своему хозяину, ему не можем мы поверить - его милость нам известна. Мы за высокими крепкими стенами и глубокими рвами, у нас много припасов, луков, арбалетов и стрел. Мы будем защищаться и молиться Богу.
- Не переусердствуйте в молитвах, - молвил валлиец по-фламандски; и далее продолжил тихо, желая скрыть свои слова от мнимых норманнов: - Послушай-ка, фламандец… Тот, на кого надеешься ты, констебль де Лаг, связавший себя клятвой меч обнажить лишь за морем, не может к вам придти на помощь. Он и прочие маркграфы отправились далеко на север, чтобы слиться воедино с другими крестоносцами. Кто может помешать нам вас запереть в осаде?
Самоуверенную улыбку Уилкина сменила растерянность, и уставившись на валлийца с тем выражением лица, кое завсегда обличает простофилю, он спросил его на своем родном языке:
- Что же делать?
- Вот что, ткач, - сказал посланец, - не валяй дурака и не кажись глупей, чем ты есть на самом деле. Вода в реке темна, но и ее озаряют лучи солнца. Замка тебе не спасти, но себя спасти ты можешь… - И подойдя к Уилкину, и наклонясь, он прошептал ему на ухо: - Незапертые ворота и решетка дадут фламандцу все, что он ни пожелает.
- Скажу тебе, - отвечал ему Флеммок, - что и то и другое может стоить мне жизни.
- Фламандец, твой страх окупится с лихвой. Щедрость Гвенвина, что летний ливень.
- Мои станки и ткани сгорели…
- Тысяча марок серебром покроет твои убытки, - пообещал Джоурт, но фламандец будто его не слышал и продолжал перечислять свои потери.
- Дома мои разграбили, двадцать коров увели, и…
- Получишь шестьдесят, самых лучших из добычи.
- Но моя дочь? И леди Эвелин? - в голосе Уилкина прозвучало сомнение. - Ваши воины жестоки…
- С теми, кто сопротивляется, - ответил Джоурт, - и великодушны, кто нашу милость заслужил. Гвенвин избудет оскорбление Раймонда и поднимет его дочь выше прочих в Камбрии. Что до твоей, так к ней и близко никто не подойдет, была бы ее воля. Ну, ткач, мы поняли друг друга?
- Я тебя понял вполне, - сказал Флеммок.
- И я тебя, не так ли? - спросил Джоурт, устремив свой острый изучающий взгляд на спокойное и ничего не выражающее лицо фламандца как жадный знаний ученик, видящий во всяком слове мудреца некий тайный смысл.
- Ты думаешь, что понял меня, - сказал Уилкин, - но вот какая закавыка: кто из нас доверится другому?
- Ты смеешь сомневаться? - вскипел валлиец. - Да кем ты себя возомнил, чтобы не верить слову государя Поуис?
- Я с ним знаком, милок, - возразил спокойно Флеммок, - постольку поскольку ты мне уши о нем прожужжал, так на то ты и мастер; но разве стану я вынюхивать удачу из твоей волчьей пасти?
- А вот крест на мне! - возмутился Джоурт и бил себя в грудь: - Клянусь памятью отца, честью матери, крестом над их могилой…
- Будет, будет, Джоурт. Ты так сыпешь клятвами, что я не успеваю взвесить их, - махнул рукой Уилкин. - Одна рука и крест кладет и ножик точит. И потом, хваленый товар всегда с изьяном.
- Гнусный торгаш, так для тебя ничто мое слово?
- Ни-ни, - замотал головой Уилкин, - но делу поверю.
- Короче, ткач. Чего ты хочешь от меня? - спросил Джоурт.
- Звон металла, а не посулы слушать я готов.
- Грязный меняла! - взбесился снова валлиец. - Ты мыслишь у моего государя мешки полны денег, как у купцов в твоей стране? Войной он добывает серебро, как вихрь из рек высасывает воду, но чтоб мечи его росли, дождем он льет его на землю. Я обещаю тебе серебро, но сперва нужно саксов потрясти, а нет, так мы перевернем сундуки Раймонда, о коих ходят сказки.
- Между прочим, я властен в этом замке, и мог бы сам поладить с его сундуками, вас не утруждая, - засмеялся фламандец.
- Верно, - Джоурт отвечал, - ну, а как насчет петли с веревкой, уэльской иль норманнской, которые лишат тебя сокровищ? Но ты сможешь все его забрать, как нам поможешь получить другое.
- Вот тут с тобою не поспоришь, - развел руками Флеммок. - Будь по-твоему, согласен я. Но… где мой скот, коль мы договорились? Ведь мое стадо у вас, а как его убудет?
- Я был бы рад его вернуть, - отвечал недоверчиво глашатай, - но к чему вам в крепости волы, коль им на лугу вольнее?
- Ваша правда, - сказал Флеммок. - То верно - понатыкалось тут солдатни. Наши стойла забиты, корма гниют под дождем… Но мои волы фландрской породы, и я боюсь ваши люди попортят им шкуры, кои дороже их мяса.
- Вы получите их нынешней ночью, - согласился Джоурт. - Рога и кожа малая часть щедрого дара, который вас ждет.
- Спасибо, конечно, - расчувствовался фламандец, - ведь я человек простой, и чужого мне не надо, свое б не потерять.
- Так ты готов затем нам замок сдать? - спросил Джоурт.
- О том мы завтра станем говорить, - замахал руками Флеммок, - если эти норманны и англичане не прознают ничего, иначе я не справлюсь с ними, и не смогу помочь. А теперь оскорбись нашею беседой и сердито спеши прочь.
- Я хотел бы знать ответ теперь, - не отставал валлиец.
- Никак не могу, - отвечал Уилкин. - Не смотри туда, вон тот здоровяк уже играется кинжалом… Иди, ступай скорей, да осерчай… и помни про моих волов.
- Я не забуду, но если ты обманешь нас…
И валлиец, обрушившись на Флеммока с угрозами, частью настоящими, а частью по его совету, круто повернулся и зашагал прочь. Ткач ему ответил по-английски:
- Давай-давай, валлиец! Я - честный человек, и плюю на ваши предложенья, сей замок позором станет для тебя и твоего хозяина! Завяжите ему глаза, и пусть он возвращается, и тот, кто станет трубить у ворот, поплатится за это!
Глашатаю завязали глаза и увели, но прежде чем Уилкин Флеммок хотел покинуть караульню, один из «латников» подступил к нему и прошептал на ухо по-английски:
- Ты подлый предатель, Флеммок, и подлою смертью умрешь!
Как громом пораженный, Уилкин хотел было крикнуть, чтобы его задержали, но тот словно в воду канул. Фламандец был раздосадован тем, что его разговор с Джоуртом был подслушан, и опасался, что его планы, известные ему одному, мог сорвать не весть кто. И не напрасно.