Среди негромкой, несуетной, опрятной очереди в клубную раздевалку – в тот вечер тут представлялась новая книжка стихов, изданная по бедности автора мизерным тиражом, которая с учетом возможностей приглашенных будет и продаваться за полцены, - вдруг кто-то громко пророкотал:
- Вар-ва-а-ра!
Варвара Гавриловна инстинктивно оглянулась, подумав, что еще тут есть какая-то Варвара, и увидела большого костистого человека, походя всех подряд, через кого он проламывался вперед, задевающего своей мохнатой шапкой и громоздящейся на той же руке сверкающей мехом шубой, движущегося прямо к ней. На темном тонкой шерсти жилете – тяжелый православный крест. Варвара Гавриловна видела подобной красоты кресты раза два только за жизнь и только у иерархов церкви...
«Ражий Шамара», мелькнуло у нее в памяти прозвище этого малоприятного ей человека. « И уж, конечно, крест для всеобщего обозрения …Самое, что надо. В его-то случае».
- А я как раз и рассчитывал кого-нибудь здесь вроде вас лицезреть. Затем и пришел, - без паузы, в своей манере раскатисто, беспардонно громко сообщал ражий Шамара, - на светских тусовках того, кто мне теперь нужен, днем с огнем не сыщешь.
Варвара Гавриловна усилием воли отвела глаза от креста. Подумала – «прекрасная ювелирная работа; надо же – понимает».
- На тусовках?
- Ну, я говорю – на светских тусовках кого нужно днем с огнем не встретишь. А здесь…
- Здесь в основном - все бывшие. Бывшие «сливки общества» - знатоки, умельцы, ценители, любители литературы, искусства, бывшие физики, бывшие лирики, бывшие технари, гуманитарии, военные, учителя, врачи. Просвещенные, начитанные люди, чьи умения и таланты двадцать лет подряд нигде и никак не нужны. Бывшие люди. Новые бедные. Зачем такие вам-то, так сказать, светскому, нужны?
Светский Шамара неглижирующей его Варвариной прямоты как не заметил. Размахивая свободной от шубы рукой, громыхал и громыхал все с большим и большим подъемом:
- А спрос переменился, Варвара.
- Что переменилось?
- Спрос, Варвара, спрос!
- Какой спрос? На что спрос?
- Разве вы не поняли, Варвара, что стали нужны квалифицированные специалисты. Очень нужны. Не то, что еще год назад. Чистая правда! У меня вот корректора нет нормального, - в моем рекламном агентстве… Чистая правда!
- У вас, помнится, издательство было затеяно. Ваш сын мне об издательстве говорил.
- Невыгодным для меня издательство оказалось, и я перешел на рекламу, реклама всегда нужна…
- Особенно реклама fast food? Скорой еды, - снова съязвила Варвара Гавриловна.
Но Шамара снова как будто ничего такого не заметил:
- …Больно требовательный заказчик теперь пошел. Корректор грамотный мне нужен…На объявления о работе косяком идут девчонки, но не справляются. Меняю одну за другой. - Шамара придвинулся к Варваре совсем по - свойски, сбавил ражу, продолжая точить слезу. - Чистая правда! Какой месяц мытарюсь. Штрафы устал из-за ошибок платить, тиражи приходится задерживать, начеты на корректоров приходится делать. Очередная сопливая девчонка за это меня эксплуататором обозвала…Чистая правда!
«О чем стенать, думалось Варваре Гавриловне, ведь так легко понять, грамотен человек или нет, чувствует фразу или нет, легко, да, видимо, как всегда, не Шамаре…Зря я вступила с ним в разговор…А он, оказывается, не только ражий, но и рыжий – ресницы ржавые, конопушки по всей щеке - сразу от здоровенного носа…
Шамара отступил на полшага:
- Пойдешь ко мне, Варвара, - деньги очень даже приличные плачу, зарплату то есть.
Ее всегда отвращал такой доверительно-панибратский, пошлый компартийно-хозяйственный стиль. К тому же с Шамарой они никак не были на «ты». И от этого, пахнувшего прошлым утвердительного «пойдешь ко мне, Варвара», внутри у Варвары Гавриловны что-то сначала сжалось, потом распрямилось, и ответ ее образовался сам собой:
- Увольте, Евсей, занята. На полгода подрядилась я подъезд свой убирать.
Ражий Шамара всем своим крупным пафосным лицом, как споткнувшись, замер. Ровно и тихо, непохоже на себя, проговорил:
- Видать, вы, Варвара Гавриловна, не прощаете зла.
Варвара молчала.
Шамара еще больше сократился голосом.
- Но ведь вы сыну моему работу давали в вашем журнале, когда вся наша прежняя редакция на улице оказалась. Я решил тогда, что незлопамятно вы простили меня.
- Не сыну же за отца отвечать. Тем более, что сыну, скорее всего, вы о своих художествах и не думали говорить.
- Не думал.
- Вот и живите, и здравствуйте, и процветайте, только без меня.
« Если криводушные пустогоны продолжают чувствовать себя как ни в чем не бывало, то … Чем же оправдан «цикл замены»? Страстью нового века - «где больше купить, как больше продать?», спросила себя Варвара Гавриловна, и пошла от ражего Шамары прочь.
* * *
В восьмидесятые они служили в одной редакции в одной из ежедневных центральных газет еще прежней страны. Он должен был поставлять газете информационную колонку, раза два в неделю размещаемую обычно на второй полосе номера. Работы этой было в день часа на два. Но даже при острой неотложности дела и нехватке рук ни с каким заданием ни один выпускающий редактор не рисковал обращаться к Шамаре, и никто и не вникал, что делал он в редакции в остальные часы.
И хотя газете всегда не хватало и стоящей, хорошо подобранной информации, и особенно полноценных проблемных, конфликтных, критических материалов, - на их профессиональном языке «гвоздей», - работающих и на репутацию издания, и, конечно же, на его читабельность, и, конечно же, исключительно трудоемких, все попривыкли к тому, что дюжий, мосластый мужик, всякий раз шумно доказывающий какую-то свою правоту, проталкивающий чаще всего малоинтересную свою мелочевку в номер, ничего толком ни добыть, ни написать не умеет. Только на «топтушках», на планерках, где утверждается свежий номер, и – обязательно! – на летучках, где собирается большая часть редакционного народа – публика! – умеет вываливать на головы других, впадая в раж, какие-то взбалмошные рассуждения, неприменимые на деле предложения, вычурные идеи.
То есть умел Шамара с личиной корпоративной солидарности «давить на психику» окружающих видимостью бурной деятельности и имитацией своего творческого потенциала.
А еще он умел разносить по редакции эксклюзивную информацию, кто, что, где про чью публикацию говорил, как что комментировали на том или ином радио, включая всевозможные «голоса».
Кто-то из сотрудников однажды даже заметил Варваре, мол, будь с «ражим Шамарой» поосторожней, мол, знать его надо.
«А что скрывать-то?», подумала тогда она, а вслух сказала, что все, мол, знают, какой он бестолково-шумливый, «болтун-находка для шпиона», забалтывающий свою непродуктивность в редакции, и вообще - «Мужик ражий к делу не прилажен».
В недавно обновленном партбюро Варвара стала, как говорилось тогда, отвечать за культурно-массовую работу. То есть за приглашение в редакцию интересных, выдающихся людей самых разных профессий, за коллективные театральные и кинопросмотры, за поэтические и музыкальные встречи, за праздничные вечера.
Вскорости на открытом для желающих заседании партбюро набрасывали и утверждали план на очередной квартал. Расшумелся Шамара:
- Почему не планируется диспут? С прошлого года я предлагаю диспут. Чистая правда! Предлагаю провести диспут «Марксизм и религия».
- Каким тут может быть диспут? – Варвара спросила, чтобы потянуть время – сориентироваться, какую-такую штуку наваливает на нее и на других «ражий Шамара».
- Философский! Какой же еще?
- Да, конечно, какой же еще…- Варвара едва сообразила, «что сейчас-то сказать?». - … Пункты, которые мы записали в план, вполне реальны. А диспут надо специально, целевым образом основательно готовить. Времени потребуется много при нашем-то бешеном рабочем ритме. …Отложим пока.
- От - ло - жим…от - ло - жим… отло-о-о-жим… на – от- кла – ды – ва – ешь – ся… чис-та-я прав-да!, - в такт своей поступи гудел сам с собой в коридоре Шамара. .
И совсем не мнительной Варваре почему-то послышалась в этой его сосредоточенной декламации угроза.
* * *
А тут подошли дни, когда все внередакционное внимание Варвары, впрочем, общее их с мужем внимание, было сосредоточено на том, чтобы собрать в разных местах бумаги и справки, нужные для получения отдельной квартиры.
Дело это осложнялось тем, что в огромном пятикомнатном жилище в «сталинском» доме, превратившемся со временем в коммуналку ( ведомственные начальствующие прежние жильцы поумирали, пять комнат заселили четырьмя маленькими семьями), они втроем – с двадцатилетней дочерью-студенткой - занимали две просторных смежных комнаты. И квадратных метров у них было больше, чем бывало тогда в трехкомнатных квартирах во вновь построенных домах. А выдавать меньше метров, чем было в коммуналке, закон запрещал.
К тому же и муж Варвары, и она сама как члены творческих союзов при получении нового жилища имели право каждый на свои дополнительные двадцать квадратов. Двадцать квадратов – одно рабочее место. В их случае – два рабочих места. Получалось, что семья Варвары имела право получить три действующих тогда обычных санитарных нормы (по девять квадратных метров на человека) плюс дополнительных сорок метров жилой площади, плюс кухня и коридор.
То есть они решили, что им как минимум необходимо получить нестандартную трехкомнатную квартиру, так как если они сейчас согласятся на «малогабаритную», то ничто лучшее ни в обозримом, ни в далеком будущем им не светит.
Заботиться об организации культурных мероприятий для редакции Варвара перестала. Хоть и понимал ситуацию, хоть и деликатно поэтому, благожелательный, вежливый Андреев, секретарь парторганизации уже дважды-трижды выговаривал ей, мол, больше месяца она пальцем о палец не ударяет, чтобы выполнить обязанности члена партбюро, что «при всем при том» нехорошо получается, нехорошо будет и если с очевидностью для других он будет ее прикрывать:
- Кто-нибудь подумает: вон о квартире ее редакция перед государством хлопочет, бумаги нужные в ее поддержку подписываются, ценить надо, а она отлынивает от общественных нагрузок.
Андрееву, было видно, не нравилось ей выговаривать, но положение обязывало.
«Зачем он ведет себя глупее, чем он есть?», подумалось Варваре, и она вскипела:
- Квартиру, между прочим, государство нам выделяет не из партийных ресурсов, а из квоты Союза писателей, а Союз писателей не мне квартиру подбирает, а моему мужу с семьей, где еще и дочь на выданье. Ничто меня сейчас не заставит отвлечься от квартирных дел, пусть даже и скандал.
Андреев ничего ей не ответил, и она поставила себя на его место:
- Кто так по-дурацки думает? Что ли и говорят?
- Шамара тут громыхает уже на всю Ивановскую, не раз и не два громыхал. А тут ко мне, так сказать, официально пришел. Мол, Варвара, как собака на сене, сама ничего не организует, собой занята, и другим не дает.
- Другим – это, конечно, ему. Но ведь не ему разглагольствовать о марксизме и религии, да еще в такой аудитории, как наша, это не членские взносы собирать, в чем он замечательно преуспевает. … Вы мне дали журналы с его публикациями, я посмотрела…Кошмар. Из кожи вылезешь, так плоско, как он, не напишешь, а состряпаешь если, постесняешься кому - либо для печати такое предлагать. - Варвара извлекла из под стопки бумаг на своем столе, журнал с заметкой Шамары. - «Религия – пережиток прошлого, противоречит исторической объективности, партийному, классовому подходу, оценивающему события и факты с точки зрения трудового народа». - Прочитала вслух и еще больше разгорячилась. - Примитивный набор примитивных клише, миллионы раз применяемых в антирелигиозных публикациях. Плюс радикализм вульгарного марксизма, вульгарный антиклерикализм, только что подпись оригинальная - «Евсей Шамара».. - Варвара не давала себя остановить. - Печатают такие, с позволения сказать, тексты те издания, где эта тематика в ряду обязательных, ради того, чтобы поставить «галочку», чтобы не намыливал им голову за нехватку антирелигиозных материалов ЦеКовский куратор, потому что ему тоже надо отчитываться перед более высоким, своим, начальством. А это на руку производителям пропагандистского мусора.
Андреев, выслушавши ее, согласно кивнул:
- Такие, как Шамара, часто очень даже нужны. Конъюнктура, приходится понимать. А ты не хочешь.
- Но наша газета для голого отчета ничего не печатает в принципе.
- Наивная ты, Варвара! - Воскликнул Андреев, встал из-за своего стола, потоптался, сел. - Давно хотел тебе сказать, да удерживался - все-таки еще новенькая ты в нашей редакции , да и неловко как-то. Вроде, умная ты, на самом деле – дура дурой – не хочешь знать правил игры.
- Понимаю конъюнктуру, понимаю правила игры. Но не до такой же степени! Дурее, чем есть, быть не хочу.
- Ладно, Варвара, угомонись. Знай то, о чем в редакции, скорее всего, знают все. Евсей рвется быть заметным, значительным. И прорвется. В райкоме уже нахвалиться на него не могут: такой уж он обязательный, да такой аккуратный – ни на минуту не опоздает - ни членские взносы сдать, ни бумаги какие принести. Опрятен, при галстуке всегда, большой и веселый. Шумноват, правда, зато задорен, активен. Орел!
- Небось, Леокадия Сергеевна от нашего орла в восторге.
- Правильно рассуждаешь, - рассмеялся Андреев.
…. Леокадию Сергеевну, оргсекретаря райкома КПСС, Варвара видела несколько раз. Смазливое курносенькое оживленное личико с ярко накрашенными губками бантиком, кукольный разрез светленьких глаз, увеличенный черной тушью. Должно быть, блондинка, но это приходилось только предполагать, потому что во всех случаях, когда Варваре в кабинете этой женщины приходилось бывать, на Леокадии Сергеевне всегда была объемистая шапка из норки.
Маслянисто-пламенный бантик полных губок и норковая шапка вызывали у Варвары, можно сказать, аллергию. Или, по меньшей мере, острое недоуменное чувство эстетической скорби.
Такие глазки и такие губки под такими шапками ей частенько виделись на распорядительницах галантерейных, хозяйственных или рыбных прилавков.
Представительниц торговли люди безошибочно узнавали по таким вот меткам: красно-оранжевая, обильно наложенная, губная помада, в роли шарфа – дефицитно-экспортный, тонкой вязки, оренбургский пуховый платок, основательная норковая шапка - полуушанка или «боярская», предпочтительно голубая. «Униформа торгашей» держалась несколько лет, демонстрируя их особость, - особый материальный достаток…
- …А также правильно рассуди, все еще улыбаясь, сказал Андреев, - в ЦК работает сводный брат Евсея.
Очень захотелось Варваре избавиться от своей партийной нагрузки. Но если ты не заболел тяжело, не попал на четыре месяца на больничный, без скандала получить подобное избавление невозможно; как же без скандала, если тебя выбирали, доверяли нужное всем дело, и у тебя не нашлось тогда достаточных причин тогда же и отказаться, а теперь ты манкируешь, не оправдываешь доверия.
И решила она облегчить жизнь и себе, и Андрееву. И с опережением графика пригласила придти в редакцию завсектором культуры ЦК Георгия Ивановича Куннова, который уже не раз бывал у них, чтобы рассказать журналистам то, что из других источников они или бы не узнали, или бы узнали с большим опозданием и далеко не из первых рук:
- Рановато я звоню, Георгий Иванович?..
- Очень даже во - время, Варвара Гавриловна, - понял ее Куннов, - самое время встретиться.
Куннов заговорил о том, что все более актуальной, и в первую голову, конечно, для журналистов, становится необходимость непрерывно наращивать свой интеллектуальный багаж, что побольше надо читать содержательных книг, развиваться так, чтобы понимать очень сложное происходящее в мире, в стране, видеть тенденции развития там и там. Надо изучать социальную психологию, культурные процессы, видеть художнические проблемы….И Маркса, мол, надо обязательно и повнимательнее читать, тем более что появились новые переводы его трудов, которых еще не было на русском.
При этих словах Куннова аудитория взбудоражилась, никто из присутствующих не мог предположить, что в восьмидесятых годах двадцатого века в Советском Союзе, чтобы читать Маркса, нужно знать по-немецки.
- Ну и дела! - громыхнул Шамара. Он сидел в первом ряду.
- Не горюй, Евсей, я понимаю по–немецки, я тебе почитаю, - весело подмигнув Варваре, тоже громко отозвался ее сосед - зарубежник Ваня Опенкин.
В попытке утишить его озорство Варвара наклонилась к нему и неожиданно для себя тоже громко сказала:
- Да лучше иногда и не понимать.
Ваня всем своим корпусом развернулся к ней:
- Что ты имеешь в виду? Ты – про Маркса?
Она только успела отрицающе мотнуть головой.
Куннов, про которого аудитория на минуту будто забыла, опередил ее.
- Что-то вы имеете в виду, Варвара Гавриловна? Сейчас, не отходя от кассы, и разберемся.
- Извините, вообще-то я не о Марксе.
- Зачем не о Марксе, когда речь о Марксе, - загромыхал ражий Шамара. -Почему – не о Марксе, когда речь о Марксе…Чистая правда!
- О ком, о чем, Варвара Гавриловна, - дружелюбно настаивал Георгий Иванович.
Варвара встала:
- Пятьдесят лет все учили, что Клара Цеткин говорила – «искусство должно быть понятно массам». Двадцать лет назад выяснилось, что эта формула – результат опечатки при переводе и смысл сказанного Цеткин прямо противоположный – «искусство должно быть понято массами». - Варвара помолчала немного. - Казалось, вопрос исчерпан. А на днях я прочитала в новой работе по теории искусства именно в связи с этими фактами, что вопрос о точности-неточности перевода в немалой степени схоластичен, а буквальность вроде того что и не нужна.. Варвара подумала остановиться, но добавила. - Но опечатка-то была не технической.
Все мгновенно все поняли, и аудитория разом примолкла. Куннов тоже молчал. Долгой показалась Варваре полная вокруг тишина.. «Подставила человека, дернулось у нее в мозгу, действительно, дура дурой».
Когда она снова посмотрела на Куннова, он широко улыбался:
- Собственно, о том мы с вами и говорим: о пользе повышения квалификации, о пользе хорошего перевода, о пользе содержательного чтения. И хорошо, что мне удалось придти к вам в редакцию раньше, чем мы с вами собирались встретиться. Совсем скоро предстоит большой международный философский симпозиум по проблемам развития современного мира. Наша страна готовится принять специалистов из многих стран. Тот, кто от вашей редакции поедет на этот симпозиум, расскажет о нем всему коллективу.
«Тренированный дядька, разрядил-таки обстановку, учись», сказала себе Варвара.
* * *
Через две недели, уже успокоившаяся насчет квартиры – в Москве с ордером на руках оставались муж и дочь, заверившие ее, что никаких накладок они не допустят, что по возвращении из командировки ей ехать по их новому адресу на одном только троллейбусе, без пересадок, - Варвара как научный обозреватель своей газеты оказалась в роскошной по весне Алуште. В огромной, виртуозно вписанной в гору, люксовой по тем временам ЦекКомольской гостинице «Юность», в атмосфере многолюдья и общей эмоциональной приподнятости.
.Четырнадцать неимоверно захватывающих дней – с утра до ночи разговоры и разговоры, мыслимые и немыслимые, желание заразить своими соображениями других. Замечательно насыщенные пленарные заседания, собеседования, секции, семинары, вечером прогулки по прибрежным дорожкам, по можжевеловым аллеям с продолжающимися разговорами о смыслах жизни - частной, общественной, о ценностях истинных, подменных и ложных, о ценностной конфронтации и взаимодействии, об этике и цинизме, об эстетике и катарсисе, о свойствах разных элит, о предназначении человечества, о свободе, о долженствовании, о красоте, о случае и закономерностях, о добре и зле, о правде, о вере, надежде, любви, о справедливости, о дольнем и о горнем…
В Москве, как говорится, не разгибаясь, она трудилась над привезенными из Алушты материалами. Создала, казалось ей, приличный текст, сбегала в Философское общество, в Институт философии, в родной университет – на философский факультет, в гостиницу, где обитали вернувшиеся из Алушты участники симпозиума - немосквичи. Одиннадцать подписей, каждая из которых подтверждала неискаженность позиций и слов каждого же из них, на кого были ссылки в ее статье, собрала Варвара, понимая чрезвычайную тут ответственность своей газеты.
- Не понимаю, как до дому-то добралась! – ликовала она, сбрасывая туфлю с отвалившимся «гвоздиком».
- Зато рада-довольна, пожевать-то силенок осталось? Отощала за три недели. Да-с! Отощала, недодаешь положенного кому положено.
Шутливым трепом муж разряжал внутреннюю ее запаленность.
- Перепечатать какие-нибудь страницы надо? – спросил.
- Все перепечатают в машбюро, а этот экземпляр оставлю в досье.
Машинистка, отдавая Варваре готовую работу, сказала: «Как интересно!». Выпускающему редактору материал тоже понравился. Варвара показала ему и экземпляр с визами. Он с интересом все их порассмотрел:
- Что визы есть, это очень даже хорошо. – Помедлил, добавил, - звонили главному из ЦК. Просили материал до публикации прислать им.
- В отдел печати?
- В международный…
- В международный?… Странновато…Впрочем, понять можно: симпозиум-то международный.
- Между нами, девочками, говоря, больше тут странного, чем понять можно. Симпозиум-то международный, но издание наше - даже не «Moскау ньюс» …Ты не думай, в набор твою статью я сейчас отправлю.
- Просили, значит просили, - ровно произнесла Варвара.
Но где-то в солнечном сплетении больно стиснулось, потом распрямилось, стало холодно и спокойно:
Варвара уже не сомневалась, что в ЦК ее статью зарубят. И пыталась отдать себе отчет, что за сим.
Правда, что не хотела бы она оставлять сейчас именно эту редакцию. Здесь ей, действительно, хорошо. Здесь, всячески загруженная, отошла она от состояния «ни жить, ни умереть» после непотребной истории с секретарем Горьковского обкома. Здесь учитывают ее характер, что она негромкий трудоголик, что не любит «ажиотажности ни за что, ни про что», что объясняется, если случается, без экивоков.
Но правда и то, что она – не девочка, чтоб на цековскую корзину работать, одного только стажа двадцать пять лет. И опыта учитывать дурацкие правила игры – выше крыши. И обрыдло работать, как под колпаком. Обрыдло видеть, до какой непристойности заигрываются в своих партийных передержках начальнички. «Совсем уходить надо, говорила себе Варвара. На волю. Дома будут только рады. Останется на семью одна зарплата? Переживем. В конце концов существует положение - на «вольных хлебах»… Надо же - всего год прошел, и снова хочется сбежать».
* * *
Ровно год назад она в одночасье оставила она большую газету, куда ее долго переманивали из «Литгазеты», прельщая лучшими условиями для интересной работы. Стиснув зубы, буквально бежала из кабинета главного, где еще накануне он сообщал ей «приятную для вас новость», что он как главный редактор и Азбукин как секретарь партбюро «завтра посылаем бумаги» на представление ее к ордену Трудового Красного знамени, положенного редакции по разнарядке, « и никаких сомнений у нас не было, поскольку все в коллективе вашу, Варвара Гавриловна, продуктивность, в том числе и по другим изданиям, давно знают».
Буквально бежала.
Намереваясь подготовить очередную публикацию для своей газеты, из длинного госплановского перечня научных и технологических новинок, утвержденных к внедрению в стране, она выбрала « Белковые добавки для подкормки мясного скота».
- Пересмотрите еще раз, может, остановитесь на чем-либо другом, - снова положил перед ней перечень общегосударственных новинок госплановец Морозов, который при всех аналогичных их встречах всегда хорошо ей помогал, - пересмотрите, время есть.
Она уже приняла решение, но ей не хотелось говорить ему «нет, не стану ничего больше смотреть», и он, видимо, почувствовал это:
- Вам придется ехать в Дзержинск и вам может там не понравиться - нынче сильно захимизирован город…
Она промолчала на это его замечание.
- Там уже выпускает добавки первый опытный завод, и люди там работают очень хорошие.
«Конечно, подумалось Варваре, он знает, почему мне важна эта тема»:
- Учту, что люди там хорошие. – Откликнулась она скорее формально - ожидала, когда Морозов извлечет для нее из своего шкафа желанное досье.
Как сама себе о похожем своем состоянии говорила, она уже «пошла на цель»…
Все знали, как в стране было с мясом. Плохо было. Совсем плохо. И хотя вкусное тогда магазинное было мясо ( сейчас такое только на рынке за бешеную цену и только богатый может купить; а тушенка, и говяжья, и свиная, была - пальчики оближешь), чем дальше, тем чаще острейше не хватало этого продукта стране.
Навсегда вошел в историю советского периода России и абсурдистский «мясной «сюжет», разыгравшийся в Рязанской области. Рязанский секретарь обкома в ответ на ужесточающиеся требования «сверху» - всем местным властям неукоснительно обеспечивать увеличение поставок мяса государству - придумал скупать мясо в других областях – в окрестных и даже в отдаленных. И поставлять его государству как произведенное под Рязанью. Наполучавши самых высоких наград за якобы сверхплановые заготовки мяса в руководимой им области, секретарь застрелился, когда обман раскрылся. В печати об этой смерти сообщалось очень глухо, но журналисты этот «сюжет» хорошо знали, и Варвара, конечно, тоже.
То есть нехватка мяса была столь хронической, вся «мясная проблема» столь застарелой, а желание столкнуть мясное дело с мертвой точки столь сильным, что из госплановского перечня новинок, намеченных к внедрению по всей стране, именно «белковые добавки» Варвара не могла не выбрать.
Морозов, далеко не первый раз помогавший ей определиться с темой для журналистского расследования, умевший «потоптаться», объяснить степень значительности каждой из новинок для народного хозяйства, - она определенно почувствовала, - умышленно, как сейчас бы сказали, пиарил, другие темы. Выкладывал перед ней одну за другой папки с документами то по полупроводникам, то по лазерному инструменту, то по другим прецизионным технологиям.
…Она молча ждала, чтобы Морозов вынул «ее» досье, но когда из его комнаты вышел присутствующий при их разговоре другой какой-то здешний сотрудник, спросила внимательного, вежливого Морозова, прямо:
- Кажется, вы не хотите, чтобы я занялась «кормовыми добавками», - и неловко попыталась смягчить лобовую свою прямоту, - допускаю, что вы безразличны к бифштексам….Впрочем, сегодня мне все время что-нибудь кажется… Например, кажется, что на любезного молодого человека, который только что вышел отсюда, я несколько раз натыкалась в здешних длинных коридорах, отыскивая ваш кабинет. Это ведь ваш кабинет? Второго письменного стола не вижу…
- Изучайте, - Морозов положил перед ней тяжелую твердую папку в серо-белых разводах с металлическими держалками внутри. – Не сетуйте, если напечатать вам ваш материал не удастся.
- Я вас не подводила.
- Потому и предупреждаю.
Над папкой в соседнем пустом кабинете, где определил ей рабочее место Морозов, она, не прерываясь, просидела почти до конца рабочего дня.
Поняла, но и не поняла опасений Морозова.
Поняла, что тема конфликтна, что у производства белковой подкормки для выращивания мясного скота есть авторитетные противники среди тех, кому предстоит строить негабаритное оборудование для будущих заводов и сами заводы, среди тех, кто в масштабах государства считает затею экономически малоэффективной. Технологи сетуют на неготовность аппаратов для очистки больших масс продукта, конструкторы – на то, что сроки для создания таких аппаратов, - при том, что дело очень новое, - заданы совсем недостаточные.
Но, с другой стороны, прежде чем попасть в Государственный план освоения новой техники и технологий, рассуждала, вчитываясь и вчитываясь в документы, Варвара, тема прошла все процедуры, все этапы обсуждения, снизу доверху, и, соответственно, все этапы представления и утверждения, включая Совмин и ЦК.
И уже выделяются не только огромные государственные деньги, но и огромная материальная база для того, чтобы построить по всей стране, включая республики, двадцать один завод. Целую отрасль небывалой промышленности для поддержки животноводства. Прямо с карты, которой и открывалась папка с документами по «добавкам», переписала Варвара в свой блокнот все такие места, включая Дзержинск Горьковской области и Кириши Ленинградской, где опытное производство, поняла она, уже создано..
Когда в конце рабочего дня Варвара возвращала Морозову тяжелую папку, он молча положил перед ней единственную страничку с фирменной «шапкой» поверху и с внятной подписью внизу: «Министр здравоохранения СССР».
Имя союзного министра здравоохранения академика медицины Петровского и среди немедиков было немало известно. У академика была репутация порядочного, но и неуламываемого человека, предпочитавшего годами слову «да» слово «нет», что наносило особенные обиды медикам, тоже годами и даже десятилетиями отрабатывавшими неизвестные прежде методики врачевания болезней, которые имевшимися в багаже медицины способами было трудно или невозможно лечить, и добивавшимися узаконения новых лечебных методов у минздрава.
Долго в стесненных условиях и в безвестности работали в том числе и блестящий хирург кунгурец Елизаров, и блистательный офтальмолог чебоксарец Федоров.
И у журналистов, писавших о таких людях, тоже были очень сложные отношения с минздравом. А редакторов, приветивших счастливых обладателей информации об успешном врачевании и не устоявших перед соблазном опубликовать очень редкий и чрезвычайно читабельный материал о враче-новаторе, как правило, вызывали на начальственный ковер. Мол, совсем не ваша тут «парафия», от таких публикаций - сплошной вред. Больше – ни-ни!
Все такое молнией скользнуло в мозгу Варвары, прежде чем она пробежала глазами оказавшийся в ее руках документ.
Министр не имел возражений против самого принципа – использовать искусственно получаемый белковый порошок в качестве добавки к пище животных для ускоренного выращивания крупного и мелкого скота, предназначенного для мясокомбинатов. Но он категорически возражал против узаконения технологии получения таких добавок в том ее состоянии, в каком ее уже применяют. Почему? Потому что применяемая технология не обеспечивает нужного качества белкового продукта.
Министр здравоохранения считал неприемлемым качество уже выпускаемого продукта, считал, что мясо, полученное с использованием искусственных белков может быть вредно для человека.
И хотя из документа было непонятно, чем же конкретно то мясо может быть вредным для человека, Варваре стало ясно, что Морозову ответ известен. Но не стала она больше спрашивать его ни о чем, потому что тот, чье молчаливое присутствие с утра ее напрягало, снова объявился, стукнул в дверь, с порога скользнул взглядом по пустому столу Морозова. И бесшумно удалился.
Они тоже покинули Морозовский кабинет.
- Сосед? – Варвара оглянулась на ближние двери по обе стороны коридора.
- Ну да, наш сотрудник, - неопределенно ответил Морозов.
Коридорные разговоры тут были не в чести.
–…На мою родину едете…
- Горький?
- Дзержинск…Когда я родился, этот городок на Оке близ Волги и Нижнего назывался Растяпово.
- Выходит, место вашего рождения - Растяпово Нижегородской области?
Она помнила со школы, что Нижний Новгород переименовали в Горький в тридцатые годы.
- Выходит.
- Но вы-то уж совсем не растяпа… - Варваре подумалось, « может, хотя бы походя скажет, какая главная с добавками закавыка». Но Морозова кто-то окликнул. И он только и сказал:
- Желаю удачи.
* * *
В командировочном удостоверении у нее значилось: «г. Горький и область». От обкома партии, считала Варвара, ей нужно только «колеса» по утрам и по окончании недели отметка в командировочном удостоверении. Главной целью ее поездки был Дзержинск, расположенный в нескольких десятках минут езды от ее гостиницы на машине, потому что лучше всего знают, а чаще всего попросту все знают о своем производстве и своей продукции люди, конечно, заводские.
При переработке нефти образуется остаточный продукт -парафины. Много парафиновых остатков, которые чаще всего некуда девать.
Но биология, микробиология, биохимия, генетика к тому времени немало на пользу человечества уже поработали.
В частности, было понято, что «мертвые» парафины - прекрасная еда для некоторых живых организмов - для некоторых дрожжей. Поедая предложенное им меню, дрожжинки с великой быстротой начинают размножаться, замещая наличную массу «бросового сырья» собственной белковой массой.
Все это происходит в огромных заводских «кастрюлях», соединенных в технологическую цепочку.
На выходе – тонны приятного глазу нежного желтенького порошка – по виду и на ощупь - в точности яичный. По свойствам - белок, в нужных количествах легко усваиваемый организмами молодняка продуктовых животных и птицы. Молодняк быстрее, чем обычно вырастает, набирает вес, что и требуется для большей продуктивности животноводства разных направлений, что требуется для ускоренного получения больших объемов разнообразного мяса.
Пятидесятиграммовый прозрачный с желтеньким порошочком пакетик, как только Варваре его подарили, она, можно сказать, не выпускала из рук. Ловила себя на том , что ей нравилось все, что ей показывали на заводе, что рассказывали и как. Нравилась ей и сама идея, благодаря которой исчезают горы отходов, и то, как выглядит чистенький цех со сверкающими новизной гулливеровскими емкостями, где скрытно от глаз, но не от приборов, устремляются к жизни неисчислимые прожорливые микроскопические существа.
Нравилась и некая особая здешняя эмоциональная обстановка – не было таких, кто не ощущал бы значимости, исключительной значимости, совсем нового дела, к которому стали причастны. Нравились рассказы о том, кто как, чему должен был переучиваться при острой нехватке специалистов, нужных именно для их совсем нового, небывалого производства.
…Спустя три дня, выкладывая пакетик с желтеньким порошком из своей сумки на гостиничный письменный стол, Варвара строго одернула себя: « Не замыливай, как простодушная дура, свои мозги тем, что тебе здесь все нравится. Предупреждение Морозова связано с письмом академика Петровского - мясо может быть вредным. А здесь за три дня – ни намека о чем-либо таком. Скорее всего, заводские о письме Петровского не знают. В облсельхозе тоже могут не знать… В обкоме? В обкоме не могут не знать. По меньшей мере, первый секретарь. Но туда, ежу понятно, нельзя идти с подобным вопросом! Значит, завтра в Дзержинске надо завести разговор о противоречиях среди специалистов в отношении новой отрасли в целом, о профессиональном скептицизме, если таковой заводским известен… Потому что после трехдневного взаимного благодушия и хвалам заводской технологии прямо спросить, чем вредно будет «новое мясо», - ну никак нельзя по целой куче причин. Тут тебе и невозможность обидеть заводских, и опасность «распустить панику» таким жутким вопросом, и - явная нехватка для него оснований. Тут тебе – и экономика, и психология, и политика.
А на заводе на следующее утро ходил по рукам свежий номер «Правды» с заметкой о том, что создатели способа получения «белковых добавок» для подкормки мясного скота, открывающего новые большие перспективы в развитии животноводства в стране, представлены к Ленинской премии. Заметка – под рубрикой - что-то вроде – « На всенародное обсуждение».
Варвара знала цену подобным «всенародным обсуждениям»
Подобные материалы начинали публиковать примерно за месяц-полтора до самой процедуры утверждения этих, наивысших в стране, премий. За «Правдой» заметки в поддержку потенциальных лауреатов печатали и другие центральные газеты – «Труд», «Известия», «Комсомолка»… В этом случае, конечно, вовсю должна была постараться и «Сельская жизнь»…Кандидаты на высокую премию в таких случаях начинали, как говорили тогда, готовить дырочки на лацкане пиджака для лауреатского значка и считать, что двести тысяч рублей почти что в их карманах.
- Посмотрите, - протянул Варваре газету один из технологов, много помогавший ей в предыдущие дни знакомиться с заводом.
Она пробежала глазами недлинный текст, написанный в хвалебно-информационной манере. И весь организм ее возмутился: «Дело, уже очевидно, продавлено на самом «верху», на позицию министра здравоохранения страны, считай, наплевали».
Варваре не хотелось на доброжелательного сорокалетнего человека, которому больше других досталось рассказывать ей о смысле и устройстве нового производства, обрушивать прямой неприятный вопрос, но и выхода не было. И она медлила.
- Не вижу радости, - утвердительно проговорил он, когда она молча вернула ему газету.
- Да уж, - с нажимом откликнулась она, - чего не вижу, того не вижу. …Я ведь готовилась в Москве, прежде чем приехать сюда… - И, помешкав еще немного, продолжила, безо всякого осторожничания, напрямик.
- Что в технологии не так? Почему «новое мясо» может быть вредным для человека?
- Публикация … С такой публикацией … Словом, зачем-то торопятся. … У нас – опытное производство. Со своей стороны, мы на заводе делаем все, что от нас требуется, и даже больше того. Но биохимия – очень тонкая вещь…Будь у меня два миллиона долларов, купил бы я еще одну «кастрюльку», самую красивую из всех наших наличных «кастрюлек», поставил бы ее в конце технологической цепочки… И никому не пришлось бы задаваться таким вопросом.
* * *
Матвей Иванченко работал на складе готовой продукции. Время от времени из разорвавшейся однажды упаковки, которую он оставил на складе, «по жменьке желтенького подцеплял» в карман робы. Приносил домой. Жена подсыпала «чуть-чуток» свиньям и поросятам. Росли те на зависть. Продали они по соседям из пары молодняка мясо. Рублей на четыреста вышло больше, чем обычно. А вскоре опоросилась свиноматка. Разве плохо? Но через неделю обнаружилось, что двое из семи поросяток – уродцы. Один без глаза, другой с ушами, «будто у легавой». Никто не захотел тех поросят на базаре покупать. Бабы сбежались, «та смеется, та причитает», толкотня, гам, переполох, поросята верещат, бабье не расходится. Пришлось Матвею - живность в мешки и - домой. А есть такую поросятину его домашние наотрез отказались. Получился сплошной убыток. Перестал Матвей приносить домой порошок Но жена его сказала, как отрезала: «Уходи с завода от греха». И он ушел – пенсия подоспела.
- Иванченки сыпали порошок свиньям в кормушку на глазок, а надо всякий раз точно по норме. И за две недели до того, как отправят животных на бойню, надо прекращать подкормку и бычков, и свиней, и гусей-уток….- Лида, светленькая, славненькая, еще совсем юная выпускница «Тимирязевки», дежурившая в тот день в заводской лаборатории, уповала на строгое соблюдение норм на всех этапах работы с «замечательными белками».
Кроме того, что Иванченки сыпали подкормку на глазок, та, прорвавшаяся, тара, из которой Матвей « по жменьке желтенького подцеплял» в свой злосчастный карман, была из пробной партии, чистота порошка в ней была меньшей, чем допускается по техническим условиям, - неторопливо объясняла Варваре Лида, держа на ладони маленький, уже знакомый Варваре, пакетик:
- Мы приготовили такие вот пятидесятиграммовые пакетики с «нашим белком» для наших потенциальных потребителей - это откормочные комплексы, колхозы, совхозы - чтобы люди могли показать в своем хозяйстве, как подкормка выглядит, и посчитать, сколько им этого продукта может понадобиться. У вас есть такой пакетик?
Варвара кивнула, мол, есть.
- Значит, вы видели цифры, которые показывают чистоту продукта?
- 0, 001 ?
- Да!! - С явным удовольствием воскликнула Лида. - На то тут нас, лабораторию, и собрали – двое из четверых с высшим образованием.
Лида побежала «забирать материал» для очередного обязательного анализа.
Варвара, наконец, поняла, что на место слов «качество порошка» в данном случае надо ставить слова «чистота порошка».
Чистота… Чистота … Нечистота … Грязь…
Потом долго толковали они с тем же знакомым технологом о чистоте заводского продукта и о том, что такое применительно к новым белковым добавкам грязь.
…На тарелке после всякой еды остаются хотя бы мельчайшие остатки пищи. «Так и в наших «кастрюлях» после пиршества дрожжей остается малая малость их еды – парафиновые остатки. Это и есть грязь». Позволительно иметь в готовом белке 0,001 такой грязи. В научной лаборатории можно получить чистоту 0, 0001. А в производстве, перерабатывающем большие объемы парафина, чтобы получить допустимую чистоту 0,001, надо, первое, иметь абсолютно надежного контролера, как Лида, второе - надо иметь, как, скажем, в фармацевтике, специально обученных технологов и инженеров, в третьих, надо специально отбирать сырье, то есть пищу для дрожжей, в четвертых, обязательно надо иметь исчерпывающе-необходимый комплект технологического оборудования для должной очистки продукта.
С первым, вторым и третьим завод справляется. Не справляется с четвертым. «Кастрюля», которую технолог купил бы, будь у него два миллиона долларов, и есть то, отсутствующее, четвертое. Нет «кастрюли» для завершения очистки, где бы прожорливые дрожжи «вылизали» последние остатки парафинов».
- Представьте, - карандаш в руке технолога будто сам по себе в одно движение изобразил на бумаге забавного малыша, облизывающего блюдечко. Художник развеселился, встал, прикрыл поплотнее дверь.
Лицо его снова стало строгим:
- …Лида наша – по своему настоящий клад. Но она - не микробиолог и, тем более, не генетик. И она обижается, что колхозники неохотно соглашаются брать наш порошок. Сарафанное радио разнесло историю с Иванченко… Нужна аптечная, фармакологическая, чистота. Нужна идеальная чистота продукта под названием « белковые кормовые добавки». Наша чистота 0, 001 граничит с проблемной.
Иванченко кормил своих свиней «грязью» - 0,002. Получил, что получил, потому что наша «грязь» - мина для генетической природы животного. «Грязь» - инструмент мутации животных генов.. Некоторые врачи считают возможную «грязь» в таком производстве, как наше, – возможной миной замедленного действия и для генетики человека. И не известно, в каком поколении она сработает.
Есть и еще подробность. Сторонники белковых добавок, а вместе с ними и Лида принимают в защиту существующей технологии как аргумент то, что за две недели до того, как скотину отправлять на бойню, предписывается этими добавками прекращать ее прикармливать. Я же – на стороне врачей. А они считают, что организму, чтобы освободиться от чужеродных остатков, нужно полгода.
Вы – обыватель. Я – обыватель. Вы захотите покупать «новое мясо»? Я?
Во всяком случае своей забеременевшей жене я лучше вообще никакого мяса не дам есть, если не буду уверен, что теленка , поросенка или цыпленка не подкармливали добавками, которые выпускаю я сам.
«Вот уж действительно, дьявол - в подробностях! Вот смысл письма Петровского! Вот что знал Морозов и знал, что в Госплане вынуждены скрывать», оглушающе застучало в мозгу Варвары. «Желание отличиться? Преступное легкомыслие? Самообман? Нет - циничная показуха любой ценой.. После нас – хоть трава не расти».
* * *
В Горьком областные сельхозуправленцы вполне были наслышаны об истории с Иванченко. Вполне простодушно признавались, что не знают, как на нее реагировать, потому что «колхозные животноводы один за другим стали мешкать с приобретением кормовых добавок, а некоторые так прямо отказываются использовать их при том, что план мясных заготовок вырос больше, чем ожидалось».
Знали и о «кастрюле», какая нужна была бы дзержинцам, говорили, что продается такая в Англии или «еще где-то в Европе, стоит два миллиона долларов, а таких денег на подобные цели в бюджете области нет».
И вообще-де, американцы отказались применять у себя эту затею и передали все свои такие заводы черной Африке, уповая на то, что там - «когда еще будут нужные специалисты? - сомнительные производства просто-напросто быстро выйдут из строя. То есть возможный вред от их, так сказать, помощи естественным образом будет предотвращен».
И обо всем этом говорилось с космическим спокойствием или вполне философски, говорилось как о чем-то вполне обычном, уж никак из ряда вон не выходящем.
* * *
Накануне последнего командировочного дня из-за нескончаемых разговоров в гостиницу Варвара вернулась поздно, внутренне вздернутая, переполненная усталостью и тревогой, но и с сознанием полностью выполненной работы. «Первый раз за все дни завтра до поезда по городу поброжу, а сейчас – в душ, погладить брюки на завтра и спать».
Но не успела вынуть из своей дорожной сумки свою «выручалочку» – малюсенькую электроплитку, чтобы согреть на ней малюсенький походный утюжок, раздался телефонный звонок.
Звонивший назвался помощником секретаря обкома по науке и промышленности:
- Так поздно, извините, отлавливаю вас, потому что должен передать вам приглашение Ивана Александровича быть завтра у него в девять утра.
Варвару застали врасплох. Нынче ей эта начальственная встреча была совсем уж не нужна. Нарушалась окрепшая с годами газетного опыта Варварина тактика – при изучении конфликтного материала быть подальше от местного и неместного партийного начальства, встречаться с таковым только при крайней необходимости, то есть только когда редакция специально требует выявить позицию партийных чиновников.
- От таких предложений не отказываются, - несколько помолчала вынужденная ответить Варвара.
Гостиница была через площадь напротив обкома. Без пяти девять Варвара открыла дверь приемной. Кроме секретарши, увидела двоих мужчин.
«Господи, Переведенцев. С кем? Зачем здесь, сейчас?».
- Наш собкорр по Поволжью Евсей Шамара. Живет в Куйбышеве, знакомьтесь…
Переведенцев, похоже было, не договорил – приглушая свою раскатистую речь, но с явным подъемом тут же вступил Шамара:
- А мы тут ждем, когда Иван Александрович свое выступление для нашей газеты завизирует, и сразу – в Москву, на ежегодное собрание корсети. Чистая правда!
- У меня тоже билет в Москву на сегодня, - дружелюбно улыбнулась
Варвара, зная, что получить визу такого партийного босса, как секретарь обкома, – целое событие, и поняв, что мужчин надо приободрить, что маются они, конечно, что она – невольный для них тормоз и что об этом визите ее в обком обязательно будет известно их общему начальнику - главному редактору.
- Варвара Гавриловна, Иван Александрович вас ждет, - секретарша, направилась к двери своего шефа, обращаясь к мужчинам, - пожалуйста, приходите после обеда, и открыла перед Варварой дверь в начальственный кабинет.
Мужчина предполагаемо респектабельной наружности пережидал за своим столом, пока она пересечет огромный его кабинет и у массивного стола, чтобы свет не падал ей в лицо и не мешал видеть его лицо, устроится спиной к окну.
«Не встает из-за стола, отметила она про себя, неважно, должно быть, ко мне настроен».
* * *
До полудня ни один из множества телефонных аппаратов на столе Ивана Александровича не звонил, ни одна душа не появилась даже на пороге его кабинета. Секретарь обкома, знавший, как быстро поняла Варвара, все, что связано с кормовыми добавками, все, что делается на новом заводе в Дзержинске, не дал возникнуть никакой паузе, не предложил чаю или кофе в ходе их почти трехчасового разговора с глазу на глаз. Много, с деталями, заинтересованно сам говорил о становлении новой отрасли промышленности, о естественном возникновении проблем по ходу освоения всякого нового дела, возвращался к рассуждениям об острой необходимости наладить массовое животноводство, бездефицитное производство для населения страны разнообразного мяса, не прерывая выслушивал он и Варвару, разговор как бы сам собой выстроился как разговор начистоту, хотя Варвара с самого начала притормаживала себя. Особенно аккуратно подбирала свои слова, почувствовав, что Иван Александрович, не экономя времени, нацелен полностью прояснить для себя Варварино к ситуации отношение.
На краю стола Ивана Александровича лежала стопка газет, сверху «Правда» с заметкой о представлении разработчиков белковой технологии к Ленинской премии. Он коснулся ладонью заметки:
- Вы въедливы, Варвара Гавриловна.
- Профессия…
- …Само по себе это замечательное качество. …Из вас вышел бы хороший организатор исследовательского института…
Она едва сдержалась, чтобы не сказать этой умной и хитрой бестии, что ей пора, что сегодня она уезжает.
И тут они начали торговаться. Варвара согласилась с ним: о том, том и том написать очень аккуратно. Слова «генетическая мина» - ни в каком контексте вообще не употреблять.
Расстались весьма дружелюбно, он проводил ее до выхода из приемной.
* * *
В Москве за несколько часов написала она статью.
Отловила в «Известиях» Аграновского:
- Материал - в сегодняшний номер, место на четыреста строк в верстке оставлено, мне крайне надо, чтобы именно вы сказали, внятно ли тут все и нет ли крайностей, я дала слово - о «генетической мине» не упоминать.
Поняв ее, Аграновский прямо на скамейке у памятника Пушкину неполные восемь страничек ее и прочитал:
- Не впервой ведь ходить по канату. Не надо нервничать. И внятно, и вполне можно печатать.
…Когда главный редактор, чтоб не терять минут, прямо при ней читал ее текст и уже перевернул последнюю страничку, на небольшой тумбочке у его огромного стола загорелась зеленая лампочка и раздался характерный звук «вертушки» - прямой телефонной правительственной связи.
Кто-то что-то, поняла Варвара, у главного спросил.
- Да, - ответил тот, - в номер.
Кто-то что-то довольно долго главному говорил.
- Понял, - сказал главный, - не ставить.
Кто-то снова что-то долго главному говорил.
- Шамару? …У нас забито все штатное расписание, но найдем что-нибудь подходящее у коллег…Понял, пусть заходит…. Понял - еще раз согласился главный, - не ставить.
Варваре, помедлив, он только и сказал:
- Они не могут отказать просьбе секретаря обкома, он вроде – из новеньких членов ЦК.
Варвара молчала. Главный тоже помолчал:
- Сделайте милость, Варвара Гавриловна, пойдете к себе мимо ответсекретаря, там у него собкорр Шамара сидит, скажите, пожалуйста, им - пусть заходят ко мне.
« Ничего себе штучки - быстрее быстрого все делается, и ничто не может их остановить». Вдруг ощутила себя Варвара внутри согласованного плутократского паскудства, исключающего огласку немилосердной социальной аферы, шахер-махерского надругательства над самой людской жизнью, настоящего инфернального зла. Звенели в мозгу слова нормальных порядочных людей - заводского технолога, Петровского, Морозова, тосковало чувство общественного долга, казалось Варваре, что сейчас потеряет она присутствие духа, взвоет, возопит от бессилия.
Но не возопила, только взмокла вся от напряжения, посидела за своим рабочим столом, побросала обиходные женские мелочи в сумку, вышла на улицу. Походила туда-сюда по улице «Правды», знакомой в общей сложности больше двадцати лет, посидела на скамеечке в скверике рядом с правдинским клубом, где для журналистов множества изданий, располагавшихся в гигантском правдинском комбинате, нередко устраивались полузакрытые показы «сомнительных» советских и зарубежных фильмов.
Вернулась в свой кабинет, написала заявление об уходе «по собственному желанию», оставила его здесь, придавив скоросшивателем.
Много дней дома «голыми нервами» выдраивала углы во всей их коммунальной квартире, перемывала посуду, перестирывала белье, не смотрела телевизора, никуда не выходила.
Прозрачный пакетик с желтеньким содержимым убрала с глаз долой, но не выбросила, уложила вместе с «дзержинским досье» в нижний ящик домашнего письменного стола, где копились номера газет с ее публикациями, надписала папку: «Растяпово». Чуть поуспокоилась, когда недели через три в опубликованном перечне удостоенных Ленинской премии не увидела своих «подопечных».
* * *
Зачем не выбросила прозрачный пакетик с желтым порошком?
Зачем он оставался в старом письменном столе, с которым муж не захотел расстаться и в новой квартире?
Чтобы больше чем через четверть века, разбирая архив мужа, наткнуться и на свои бумаги из прошлой жизни? И на папку с надписью «Растяпово»?
Чтобы вспомнить, какой была тогда она, Варвара, сама? Какими разными тогда были люди? Какой над ними была власть?
Зачем не выбросила и сейчас держит в руках тот же, ничуть не изменившийся, прозрачный пакетик с сыпучим, безобидным на вид желтеньким содержимым?
Чтобы нечаянно (случайно?) увидев «ражего Шамару», никогда ей не нужного, ни прежде, ни теперь, но являвшего натуральнейший ингредиент силы, затыкавшей ей рот в самые ответственные моменты ее профессиональной миссии, встрепенуться в своем нынешнем внутреннем затишье, в душевном параличе, какого она и принять не в состоянии, но какого она и преодолеть тоже не в состоянии?
Чтобы обессилевшей в утратах снова оживиться душой?
Господи, как странно - шалопутный, дешевый, квипрокво, «новосветский» Шамара, мелким бесом сменивший идею антибожия на идею Бога, припечатав актуальность своей персоны богатым крестом, - и импульс для души!
Теперь Варваре Гавриловне часто думается о таком.
* * *
Прошло несколько недель. Идти служить снова в штате другой какой-нибудь большой газеты ей было невмоготу.
Ее знали в журналистской среде, в других изданиях всегда не хватало квалифицированных нештатных сотрудников, и она стала внутренне готовить себя к тому, что « пусть и при нестабильных заработках, есть шанс больше почувствовать себя человеком на «вольных хлебах».
Но почти сразу ее позвали в штат газеты, только что из ведомственной преобразованную в газету ЦК КПСС, на завидную обычно должность научного обозревателя:
- Давай, Варвара, к нам, тебе у нас будет хорошо.
Когда она на первой же общередакционной «летучке» услышала откуда-то из рядов громогласную возбужденную речь, да еще и восклицание «Чистая правда!», поняла, что ЦеКовского протеже пристроили с помощью ее бывшего главного редактора сюда, и он в восторге от нового своего положения. «Бог с ним, подумалось тогда Варваре, пусть живет и здравствует».
И крупный костистый Евсей жил, здравствовал, громко суетился, «по дружбе эксклюзивно» разносил молву, тешился своими антирелигиозными публикациями. Но никто в редакции, как уже было сказано, не мог принимать его надувную активность всерьез. И прозвище к нему прилипло «ражий Шамара». И год прошел с первой здешней «летучки»..
* * *
…Ее рабочая комната была смежной с комнатой Андреева, партийного секретаря. И если настойчиво звонил ее телефонный аппарат в ее отсутствие или его аппарат в его отсутствие, он или она снимали параллельную трубку, находя общий язык со звонившим. И ничто, никакое даже недоразумение не омрачило этого соседства ни разу за минувший год.
В этот раз Варвара не понеслась с утра по делам, поскольку гранки с ее статьей были в ЦК и надо было дождаться результата тамошнего ее прочтения, так сказать, прочтения «на просвет».
У Андреева зазвонил обычный городской телефон.
- Да, я, - сказал Андреев. Выслушав что-то, ответил, - да, Варвара Гавриловна, - при этом он, жестами торопя ее, тыкал свободной рукой в сторону параллельного аппарата, мол, бери скорей, слушай!
- Кого вы держите в редакции! Пятую колонну! В статье нет ни намека на марксизм, ни ссылок на классиков, ни упоминания, живая мысль, видите ли, о живом бодром обществе с человеческим лицом, толковище вокруг химер свободы, о каких-то внеклассовых общечеловеческих ценностях, гнать нужно таких научных обозревателей из печати! – неслось из трубки.
Лицо Андреева сплошь покрылось краской, но голос был совершенно ровный:
- Простите, а вы-то тут причем? Ведь вы к отделу печати не имеете отношения. С какой такой стати лезете не в свое дело? К сотрудникам редакции, кроме Евсея, тем более не имеете отношения, - размеренно жестко сказал Андреев и положил трубку.
- Кажется, я тебе подложил свинью, - глядя прямо в глаза Варваре, произнес Андреев. - … И Куннову тоже…
И тут же на его пульте связи с главным редактором ожила кнопка с красным огоньком. Андреев нажал «громкость»:
- Саша, скажите Варваре, чтоб она отнеслась спокойно к тому, что гранки ее нам не возвращают.
- Понял, Иван Леонтьевич. Хотел бы к вам зайти.
В этот момент на пороге появилась громоздкая долговязая мужская игура, в руке – дефицитная банка растворимого кофе, на лице - миндальная улыбка:
- Привет, шесть рублей, и банка ваша! Кто берет?
Время от времени Шамара приносил такие банки в редакцию, отдавал жаждущим за те же шесть рублей, за какие покупал, за официальную цену.
Варвара, бывая в разных «конторах», тоже приучила себя заходить в учрежденческие и ведомственные буфеты и покупать там такой кофе для дома и для их с Андреевым апартаментов.
- Вот, Евсей, твои шесть рублей. - Тут Андреев поднял брови, заулыбался, как человек, озаренный мгновенной:
- Правда ведь, интересная статья про симпозиум у Варвары?
- Чистая правда! - отозвался Шамара, сообразил, что дал маху, и его миндальное выражение на лице перетекло в выражение обалделости.
– Интересная, - вяло добавил он.
- Где ты ее прочитал? Номер-то газеты еще не вышел.
- В секретариате на столе лежала…
- Такая интересная статья, что ты наплевал на профессиональную этику - не болтать о готовящихся публикациях где попало, побежал рассказывать, перевирать, словесной каши наворотил три короба, такое как раз хорошо у тебя получается…
- Но к брату ведь только… Чистая правда!
- Не валяй простодушную дурочку - брат твой, всем известно, в ЦК…
- Но в статье, правда, ничего нет о классиках марксизма и ничего марксистского! Чистая правда!
- Вот ты, Евсей, идейно передержанный легкодум, брата напугал… международники… елки-палки… марксисты… философы… едрена вошь… Им лапшу на уши навешивают, а они хотят, вишь, вникнуть…- Андреев остановился, не договорил, что с подачи международников отдел печати запросил статью и не возвратил ее в редакцию. - Если бы ты, Евсей, хоть чуть-чуть понимал бы, что значит уметь работать в газете.
* * *
Варвара взяла неделю отпуска без сохранения содержания, что в редакциях никогда не практиковалось. Андреев сам сочинил для этого официальную версию - обустройство в новой квартире, мол, сантехнику бракованную надо менять, то да се. А ей «на дорожку» сказал: « Конечно, лихо не лежит тихо – либо катится, либо валится, либо по плечам рассыпается, но поживешь тихо – изживешь лихо. А с Кунновым, которому такое эхо вокруг симпозиума, конечно, было ненужным, я сам поговорю, он – мужик - не дурак, поймет, кто его подставил. Уже, похоже, понял – молчит».
После отпуска Варвара надолго отказалась от собственных, личных публикаций в своей газете. Но не умевшая и не желавшая существовать без обратной связи с читателем, выкладывалась на работе, как пахарь в посевную. Только тот, кто сам знает, как достается газетчику бесперебойный «выход годного», то есть регулярный выход создаваемых журналистом текстов на страницы ежедневного издания, способен представить предельную интенсивность этой работы.
Организовывала Варвара одну за другой тематические полосы с авторскими выступлениями и интервью, где высказывались «одним пакетом» несколько (четверо – пятеро) деятелей науки и культуры - писатели, художники, архитекторы, организаторы промышленности, и, конечно, экономисты.
…Еще в шестидесятые, готовя для «Комсомолки» статью одного из зампредов Госплана, Варвара поняла, что экономика, действительно, - главная политика и что ей, Варваре, экономике надо учиться специально. Получив это второе высшее образование, некоторое время - в годы Косыгинских попыток экономической реформы – она позволила себе этим своим образованием несколько даже погордиться, добавляя после своей фамилии слово «экономист». Но и в неладные восьмидесятые, когда экономика страны, уже для многих было очевидно, разваливается, напечатать в центральной газете автора, неканонического с точки зрения планового хозяйствования, было чуть ли не подвиг. Варвара радовалась, когда ей удавалось организовать сотрудничество с такими замечательными, на ее взгляд, экономистами, как Львов, Петраков, Аганбегян, Шаталин…, и с их «командами».
…Организовывала Варвара тематические же «круглые столы» под стенограмму, куда приглашались социологи, демографы, врачи, общественные деятели… Создавала по следам «круглых столов» тематические подборки читательских откликов с комментариями специалистов.
Читательской почты и в предыдущие годы в газетах всегда хватало, а в те месяцы ее всегдашняя нацеленность - вызвать публикацией резонанс - получала с каждым днем все большее удовлетворение. Стала необычно быстро расти розница, а затем и тираж их газеты. Другие издания тоже пошли, что называется, нарасхват. В стране начинался читательский бум, и в одночасье возникло бодрое веселое общественное оживление, не чуявшее беды.
….Через неделю после сообщения о взорвавшемся Чернобыле пришлось ей ехать в Киев. Сначала там пришлось добиваться встреч с людьми, причастными к работе станции, к обслуживанию ее, и с теми, кто вел первые обследования людей, вывезенных из зоны радиационного поражения. Затем пришлось добиваться встреч с московскими специалистами - в Академии наук, в Госстрое, в Минмонтажспецстрое, в Госкомитете по науке и технике… Приходилось чуть ли не буквально «трясти за грудки» физиков, математиков, строителей, теоретиков, практиков всех мастей, вслушиваться в речи очевидцев и «очевидцев» катастрофы на жарком многолюдном собрании в клубе «Бородино»…. Никто еще ничего толком в причинах страшного события не понимал, сколько было людей – столько и мнений. Один только могучий старик Михайлов, известный во всем мире, на всем земном шаре, своими сверхпрочными бетонами, по дружбе ей сразу сказал: «Атомная физика – дело сверхтонкое и сверхмощное, ей нужна особенная сверхзащита. У АЭС под Киевом был слабый защитный колпак, а в этом мы, строители, виноваты».
….Да уж, - лихое споро: не уходит скоро.
С первого часа, как только случился Спитак, пришлось доискиваться Варваре до скрытых причин того землетрясения, прямо-таки циклопического по масштабам жертв и разрушений. Обязательно надо было искать оказавшиеся скрытыми причины, потому что вероятность и время возможного землетрясения именно в этой сейсмоопасной зоне Армении были специалистами предсказаны, и если бы был учтен научный прогноз, таких страшных разрушений, значит, и массовой гибели людей, могло бы не быть. Где только ни помогали ей понять, почему республика оказалась застигнутой природным катаклизмом врасплох. Где только ни помогали - от института физики земли до института фундаментов и оснований.
Одна из причин необъяснимо больших разрушений жилых многоэтажек была та, что при строительстве их использовали слабый бетон, так как воровали цемент, чтобы продавать его налево.
…Тридцать первого декабря в 24 часа, под новый 1990 год, были закрыты все, подчиненные ЦК КПСС, центральные газеты. Многие сотни газетчиков оказались в прямом смысле на улице, правда, с трехмесячным выходным пособием. За пять минут до времени подписания номера, жестко обусловленного производственным графиком, за пять минут до новогодней полуночи Варвара, как в окопе, еще ждала звонка скульптора Клыкова, отлавливающего в ЦК секретаря по идеологии, чтобы выклянчить у него разрешение опубликовать Варварин материал о его, Клыковской, скульптуре «Сергий Радонежский». В 23.56. раздался–таки звонок: разрешено, и она подписала номер в печать.
В полдень первого января на всех четырех этажах, где еще несколько часов назад располагалась редакция, не было не только ни души, но и ни единой бумажки – тонны документов, досье, рукописей, папок, подшивок, пишущие машинки, настольные лампы, да и сами письменные столы словно испарились. Впечатление от молниеносности ночной ликвидаторской операции пальнуло в Варварин мозг, отозвавшись внутренней встряской. «Вот уж умельцы так умельцы! Вот что такое партийная дисциплина!».
Не прошло и месяца - вместе с другими бывшими сотрудниками Варваре одного за другим пришлось хоронить троих бывших «однополчан», троих еще молодых мужчин, кормильцев семей.
Сквозь информационное громыхание ухо Варвары ухватило короткое, буквально в десяток слов сообщение о многолюдных уличных протестах в Киришах. Протестовал завод, где выпускались белковые кормовые добавки - из-за того самого желтенького порошка, незаметно проникавшего в воздух, люди страдали от аллергии, от ухудшения общего самочувствия.
Но уже совсем невозможно было в налетевшей отчаянной жизни Варваре позволить себе и памятью сокрушаться , и даже подумать, что в связи с этим проклятущим порошком можно что-то предпринять, было химерой.
Жизнь неслась колесом, спиц не видать.
…Несмотря на то, что дома у людей не хватало ни муки, ни курева, ни мужских носков, ни детских колготок, печатное слово в те месяцы, казалось, было потребностью номер один.
Сбросившись из выходного пособия по семьсот рублей вдвоем, договорившись платить по сорок семь рублей в месяц за дополнительное использование своего кабинета в одном из особняков, когда-то принадлежащих Савве Мамонтову, а тогда Высшей партийной школе, где она вела курс повышения квалификации журналистов, Варвара с напарницей выпустили пробный номер многополосной своей частной газеты.
Как самую свежую новость показал этот номер Артем Боровик на телеэкране, разворачивая и комментируя страницы, фактически рекламируя новую газету перед зрителями сверхпопулярной тогда программы «Взгляд».
Тогда-то и пришел к ней сын Шамары, заканчивавший факультет журналистики. Попросил работы, посетовал, что ему дали свободное распределение, что хотя на факультет он пошел с подачи отца, отец недавно сказал - «начинай я жизнь, выбрал бы другую профессию» - и что отец ему, зеленому, с устройством на работу нынче никак помочь не может. И она взяла его к себе в редакцию. Через год сын Шамары объявил ей, что Шамара старший затеял частное издательство и надо отцу помогать. И она с мальчиком старательным, но не гораздым обучаться как надо их делу, рассталась с ровной душой. И - забыла, что есть такая фамилия - Шамара.
Ее студенты, сначала на голом энтузиазме, пока не образовалась первая прибыль, потом за пятнадцать процентов от продажной цены охотно взялись распространять газету, создали целую команду, отправлявшуюся с долями тиража по городам страны, организовали подписку.
В августе девяностого милиция арестовала Варвариного студента на площади трех вокзалов вместе с тяжеленной стопой газет, которые он привез на людное место продавать. За пятнадцать минут суд на Басманной вынес решение парня оштрафовать на пятьсот рублей, хотя выручки у него не было еще и пятисот копеек.
За неделю обегав ради получения консультаций множество юридических контор, взяв интервью у министра печати Федотова, Варвара выступила против судьи, нарушившего только что принятый в новой России закон о печати. Суд Москвы отменил неправовое решение районного судьи, а Верховный суд направил соответствующее разъяснение во все грады и веси страны. Тут Варвара и решила для себя, что в новых условиях можно и нужно выстаивать.
Поэтому, несмотря на то, что началась свистопляска с деньгами, девальвация за девальвацией, оголение сберкнижек у всех по всей стране, не отказалась Варвара от частного своего предприятия. Газету трансформировали они с мужем в толстый журнал, зарегистрировав его как журнал российского культурного пореформенного движения. У журнала другая периодичность, будет время подкапливать на издание деньги, так надеялись выстоять и сотрудники ее, и авторы. Публикой журнал был хорошо принят, определилась и его репутация: «самый теплый из толстых журналов».
Но когда готовили пятый номер, посвященный Пушкину, стало понятно - взятые на себя обязательства выполнить не удастся.
- Пушкина не след обижать, - сказал Варваре муж.- Никак нельзя даже во время революций. Печатные издания словно начисто позабывали, что скоро Пушкину двести лет. Журнал не потянем, потянем газету, пусть будем выпускать ее лишь по Пушкинским датам. Рожденье. Лицейское девятнадцатое октября. Натальин день. Смерть.
Газета напечатала больше двух с половиной тысяч страниц - больше ста печатных листов - это несколько книжек о наследии Пушкина, о нем самом, его времени, о его окружении, объединив в этой работе больше трехсот авторов со всех концов земли. На счету газеты, а также множества граждан – знатоков и почитателей Пушкина - и шестилетняя борьба за воссоздание усадьбы Пушкиных на территории Государственного Пушкинского музея-заповедника в селе Захарово, на западе ближнего Подмосковья. В эту усадьбу, где в долицейские годы рос поэт, приезжают люди зимой и летом, мал и стар, приходят сами по себе, на экскурсии ли, кому как по душе и по средствам.
Из газеты, весьма наработавшей авторитет, ее как главного редактора несколько раз пытались вытеснить: мол, деньги дам, но под своего редактора.
Муж Варвары, чтобы не допустить этого, буквально надрывался с изданием и реализацией книг, какие уже тогда стали называть некоммерческими. И «приносил в клювике» деньги на очередной номер.
Теперь, перебирая в памяти долгое лихолетье, корит она себя, что мало оберегала мужа от затяжного засасывающего сверхперенапряжения.
…После семнадцатого августа девяносто восьмого, в самый канун двухсотлетия Пушкина, они собирали на газету буквально с миру по нитке.
В одночасье – жестокая болезнь мужа при полном безденежье, шок от смерти человека, с которым только времени прожито сорок два года. При неотступной боли физическое ощущение разваливающейся души.
Одновременно пенсионная нищета, редкие копеечные заработки, добивающее в человеке жизнь, чувство социальной никчемности на густопсовом фоне малограмотных выскочек, нуворишей от культуры, идейных легализаторов контркультуры с их единственным трендом - возбуждать и возбуждать в душах желтую жажду искусственных развлечений и неселективного потребительства.
Одновременно - безуспешные попытки собрать в себе ошметки сердца, мыслей, воли.
* * *
Побыть на людях, прийти на скромную презентацию - тоже было из попыток Варвары Гавриловны очнуться - как говаривали раньше, исполниться ощущением в себе присутствия жизни. Чтоб не твердить только тупо добрые слова добрых людей – «Надо жить!», а самой почуять - хочется жить.
И, конечно, от встречи с новоряженым Евсеем отстранилась она как от нелепого недоразумения. Но в мозгу ее стал крутиться и крутился нелепый же его восклик - «Чистая правда!». А затем, как эхо, – восклицание Андреева – «Чистая правда – твоя нечистая сила!». А затем - подробности из негодяйского репертуара Шамары.
И вдруг проняла Варвару Гавриловну догадка: фигура Шамары, чувствовавшего себя проходной пешкой при прошлом режиме и благолепно чувствующего себя при режиме новом есть важная говорящая - знаковая фигура. Сквозной мотив, сквозная социально –асоциальная особь, системный «сквозняк»; и она же, эта фигура - связной, связник, связист, связка между взаимоисключающими, казалось бы, системами. И в этом ее важность, плюс. «Евсею, как с гуся вода, - он был принят и той системой, принят и этой. А тебя, лепая Варвара, что та система выталкивала, что эта».
И захотелось Варваре Гавриловне вспомнить, что прямо и косвенно связано со знаковым Шамарой. И записать. Кто-то же прочитает...
Не зря же тысячелетиями люди уповают на записанное - слова развеиваются, записанное остается.
01.05.08