Иван Иваныч Гейнсборо был покладистый, более того – добрейшей души человек. Работал в нарукавничках, в одной из контор, которые, несмотря на перестройку, все же лепились, тихие и незаметные, по глухим переулкам, самым удивительным образом забытым в центре города Москвы. Только когда прокладывали какой-нибудь очередной чудотворный трубопровод или кабель со Старого Арбата на Новый, или с Большого Садового кольца на Малое, пересекался и его переулок, пяти метров всего шириной, вместе с тротуарами. Огромные, не вписывающиеся в размеры переулка машины устраивали настоящий ад, рабочие в ярких жилетах терзали асфальт, и все сотрясалось. И контора, в которой работал Иван Иваныч, притихала и замирала, переживая нашествие.
…А сам Иван Иваныч аккуратно облизывал и заклеивал последние конверты, снимал нарукавнички и клал их в ящик стола. Затем выключал свою настольную лампу и, в сущности, был готов уже к дороге домой. Рабочий день у них начинался и заканчивался рано, и домой он всегда возвращался засветло, часа в четыре, если не заходил по дороге к своим старым друзьям, Добберуокам, которые всегда находили для Ивана Иваныча стакан теплого столового вина и пару бисквитов, если перед этим не случалось обеда более субстантивного, после чего всегда начинался нескончаемый вечерний разговор, который мог продлиться и за полночь, и тогда Ивана Иваныча оставляли ночевать, хотя он и отказывался.
Иван Иваныч любил расслабиться в теплой домашней обстановке, разглядывая старые фамильные канделябры и кудряшки маленькой Леночки Добберуок. Но постоянным объектом его наблюдения было то тайное свечение, которое, казалось, исходило от Агнессы Добберуок, которой он боялся до потери дара речи. Вернее, боялся того собственного состояния, в которое он погружался, когда Агнесса проходила мимо, неся на подносе кофе и глинтвейн, лишь слегка задевая оборкой платья его манжет. Свечи плыли в его глазах, кофе обжигал, как купоросное масло, Иван Иваныч терялся, путался, краснел, хватал шляпу – но оставался сидеть…
Но то были редкие летние вечера, исполненные дурманящего запаха персидской сирени и жасмина. Зимой душа в Иване Иваныче дремала, и единственное, что он переживал, было умиление. Умиление перед белокурыми завиточками локонов Леночки, перед смешной мордочкой ее плюшевого мишки, подаренного самим Иваном Иванычем НедобровО (большим и непосредственным начальником Ивана Иваныча Гейнсборо) ей «на первый зубик».
День, с которого, собственно, и можно начинать повествование, ничем особенным выделен не был. Даже не состоялось нашествия дорожных рабочих, и Иван Иваныч уже предвкушал теплый глинтвейн с орешками, свои положенные бисквиты и убаюкивающие объятия кресла для гостей в доме Добберуоков. По пути к Добберуокам также не случилось ничего необычного, или, по крайней мере, достойного внимания, кроме того, что Иван Иваныч нагнулся и поднял монетку в две копейки.
Леночка подбежала к дверям еще до того, как он позвонил, и радостно закричала:
- Мама, мама, дядя Ваня пришел!
Иван Иваныч зашел, и первое, что он увидел в прихожей, были чужие галоши. Это сразу как-то неприятно поразило и насторожило его. С этого момента он был уже готов ждать любого подвоха и любой неожиданности. Кажется, даже если бы по дороге сюда он увидел бородатого мужчину с коромыслом – и это бы произвело на него меньше впечатления, чем чужие галоши. В конце концов, он просто расстроился.
Добберуок – супруга перехватила его взгляд и защебетала:
- Ах, милый Иван Иваныч, добрейшей вы души человек, видите ли (при этих словах она взяла его под руку и повела в комнаты) – друзья наши порекомендовали нам человека, спирита одного, с тем, чтобы он у нас месяц пожил. Так мы ему одну комнату наверху сдали, на месяц. Представляете – он спирит…
Кофе не шел в него, орешком он подавился, и, в результате, несколько испачкался. Не знал он, чего ждать теперь, хорошо это или плохо…
- Спирит, - думал он по дороге домой, Спиритов нам еще не хватало. Откуда – спирит?.. И зачем?..
Домой он пришел, пытался заснуть, но тотчас же страшное слово «спирит» раздувалось облаком, приевращалось в химеры, в улыбку Чеширского кота, в крокодила Гену, и еще Бог знает во что. «Спирит» не давал ему покоя. Самого спирита, надо сказать, он так и не увидел в тот вечер – ему сказал, что гость устал с дороги и отдыхает у себя наверху.
- Вот еще! Спирит… И с какой это стати?..
В ту ночь Иван Иваныч так и не заснул. Не знал он, ох, не знал, чего теперь ждать, но подвох в этом был…
…Поднялся утром Иван Иваныч с головной болью. Плохо завтракал, допустил оплошность при одевании, и опоздал на работу. В результате получил адмоницию от Ивана Иваныча НедобровО, чему последний сам удивился. Так и было: высказал адмоницию, потом глянул поверх очков, увидел – кому высказал, и – удивился.
- Что это с вами, - сказал он не своим тоном. А Иван Иваныч и сам не знал, что с ним…
…Ведь Иван Иваныч Гейнсборо был покладистый, более того – добрейшей души человек…
1987