Бабы выбежали вслед мужикам, которых они растолкали в бока: «Убивают что ли кого-то? А ну, давай вставай!» Побежало человек 20 к озеру с фонариками. А там снова тихо. Походили-поаукали и по домам. Переполох затих, а у озера был слышен равномерный мужской говор и ответное скуление.
– Это, брат, тишина заставляет меня орать. Деться некуда, горла хватает... В общем, шум гам этот, потому что соседи думают, убили кого-то и кинулись к плесу. А знаешь, ночь и никто не заметил меня. Один только Бог одной только звездой без конца мигал и мигал…понимаешь, мигал и мигал…а я молчал снова и в груди надрывалось что-то, пекло невыносимо. Соседи побегали-походили, я слышал, как кто-то милицию вызвать хотел, а старуха-повивалка отговорила… Понимаешь, брат, у нее свой интерес. Она двоих девчонок в могилу свела и милицию боится до чертиков. В общем, соседи разбрелись, и я снова остался у самой воды. Она гладкая как стекло. Видишь? Утонуть страшно. Вдруг я заметил, что Он перестал мигать, и холодно мне стало, и уж до самого утра теперь печь будет. Брат, ну, ты слышишь? Ах, ты Боже мой, спишь что ли? Это хорошо. Спать надо. Думаю, Он тогда не мигал, а просто засыпал, и когда уснул, то и меня отпустило. Тоже мне… Ну, ты спи, мой хороший, спи… и я рядом полежу и тоже, может быть, усну… Деваться ведь мне некуда, слышишь? Да и тебе некуда деваться… Только вот так обняться и спать в тепле, а с утра уж решим, что дальше делать, куда идти… – Скрипучий зевок раздался и тут же слился со скрипом дерева, из последних сил держащего свои ветви над водой. Игнат устал жить давно, когда еще был пацаном. Он все смотрел-смотрел, как оно в мире устроено, а потом вдруг устал. Двоек в дневнике не было, потому что внимание у Игната было чрезвычайное. Он давно уже все заметил и сплел в одну теорию.
Он знал, что ничто ниоткуда не берется, пока не появляется само по себе. Так он заработал на первую машину. Одним только сказанным словом. Зима тогда стояла лютая. С углем было туго. Леса вокруг верст пятьсот нет. Он возьми да и предложи топить соляркой. Ничего особенного. Соляркой топили в ту пору много кто, но вот здесь в Избывайлово никто об этом не знал. Даже о солярке не знали, что ее в котел можно лить и тепло получать, а Игнат смастерил такой котел и поставил у себя в доме. Деревня всполошилась, и председатель пришел и прямо так и сказал: «Игнат, ты парень толковый, давай думай, как это все дело обустроить во всех домах». Почесал Игнат лоб и обустроил тепло во всей деревне. За это председатель отдал ему списанную Ниву. С ней парень повозился, и засверкала, и зарычала Нива, и поехал на ней Игнат в путешествие. Сверху вниз. С севера на Юг. Доехал почти до китайской границы. Остановился в двух сотнях километров в шахтерском поселке Букачача. Нашел среди ссыльных толковую девку. Она толково смотрела на многие вещи. Интерес умела находить во всем и, конечно же, нашла его в Игнате. Они сели в Ниву и поехали к озеру, которое до сих пор не дает Игнату покоя, поэтому он лежал под деревом, а к нему прижимался немец по кличке Бой. Он достался ему от той толковой девки…
– Ууу…– завывал иногда Игнат во сне. Он видел, как много лет назад, он вместе с Настасьей подъезжает к тому озеру на той еще Ниве. Как вышли они. Как ветер дул бешено. Вышли они, и ветер дул бешено. Звезды сияли и отражались на водной зыби.
Они держались за руки, и она тогда так и сказала: «Что со всей этой красотой сделать можно?» Игнат тогда удивился: «А что с ней сделаешь? Беречь нужно…», и мягко так коснулся Настасьиного плеча. Оно нежно впечаталось в его ладонь. Он до сих пор помнит, какое оно горячее, нежное и… живое. Он по часам может смотреть на ладонь и не понимать, что вот он помнит ее плечо, а его… и ее.. ее... в этот момент он и завывал. Собака тогда очень странно смотрела по сторонам, будто кого-то ища, а потом прижималась к Игнату по-кречпе.
– И бог его знает, куда тебя черти носили? – ворчала обычно баб Маша и, как могла, бежала, качаясь, за ушатом воды. Приносила к изголовью. Игнат слышал, как скрипят половицы, и тянул руку, а потом жадно пил. Бесплодной казалась ему его жизнь, но крест, на котором распяли Христа, и что болтался у него на груди, когда он водил рубанком по дереву, не давал ему отчаяться совсем. Он твердо верил и знал, что нельзя уйти от извечного вопроса бытия «зачем и почему» и что ответ этот такой же, как и тот, что дал он тогда своей Настасье. В каждой новой щепке, что без конца появлялись под его руками, он нет-нет да видел ту, что сыпалась, когда он рубил дровишки для их первого в жизни костра. Он был так счастлив, оттого что все эти движения греют не только его, но и ее душу. Она просто стояла и смотрела на него любя и любуясь. У них совсем ничего не было. Он ни разу ее еще не целовал, но уже так чувствовал, что и не надо это, что вот когда она так смотрит, у них вроде бы все и есть. И ничего больше не нужно, разве что просто еще что-то или кто-то… но это что-то взрывное и чудесное, что он тогда еще даже не знал, как назвать.
Она упала на еловую подстилку и накрылась одеялом, что ему показалось, что это их дом. Долго так он посмотрел, на нее и она смотрела долго. Искрилось что-то яркое и тонкое во взгляде. Завязалось в Игнате что-то, и завязью был ее безумно красивый взгляд на мир, и он понял, что просто хочет продолжить жизнь, что струилась в его жилах. Она ласково кивнула, потому что хотелось ей того же. Потом смотрели долго в звезды. Еловые иголки кололи в спину. Два комочка, четыре ноги, руки и две головы стали одним целым.
– Настасья, а ты думаешь, это надолго?
– Навсегда…
– А ты думаешь, что они видят нас?
– Конечно, видят…
– Что нам теперь делать?
– Ничего. Просто хранить…
Она засмеялась.
– Как же это хранить, если это даже потрогать нельзя?
– Как нельзя? Я вот тебя так возьму, – он прижал ее к себе, – и буду хранить.
Она засмеялась снова.
– Я же умру…
– Никогда.
– Когда-то это случится все равно.
Он грустно посмотрел на нее. Глаза ее стали влажными.
– Ты уедешь скоро.
– Без тебя никуда.
– Значит, останешься здесь?
– Нет. Мы уедем вместе.
– Смешной.
– Ты.
– Что?
– Ты смешная!
Она держала его ладонь на своей груди, сжимая обеими руками. Она была самой счастливой женщиной. Такими они бывают, когда верят в того, кто рядом.
– А ты…ты мне очень нравишься… с тобой я чувствую себя собой.
В ответ глубокое дыхание.
Так обнявшись, они лежали на берегу Байкала. В тот момент над ними в нескольких десятках километров сверху пересекались дороги спутников, а чуть выше горела Луна, а еще выше звезды. Это были те же самые звезды и Луна, что и теперь над Игнатом. Все было то же самое. Только Игнат завывал, а собака жалась к нему. Он знал, что ничто ниоткуда не берется, пока не появляется само по себе, но он ума не мог приложить, как вернуть то, что уходит само собой, и куда оно уходит тоже понять не мог. Начинал ворочаться и разговаривать.
– Брат, ты спишь? Ты животное. Ты должно знать, куда Настасья подевалась. Да и я знаю душой. Но не могу я без нее. Она мне всем была. Умом не пойму, как так вчера была, а сегодня нет. Как же это так? Брат, болит во мне все. Не могу я больше. Если бы у нас ребеночек был бы, и она, наверное, была бы. Схожу я с ума. Не протяну до утра. Ты ж знаешь, это каждую ночь так. До утра бы дотянуть, а там когда солнце светит, уже легче дышится. Можно дальше идти...
Брат пару раз лижет щеку Игната и засыпает.
– Ты животное, но я знаю, что тебе тоже больно. Как же нам жить? Брат? Ты скажи мне, а? Брат! Не могу больше! А-а-а-а-а-а!!! Не могу больше!!! Где она?
Игнат начинает кататься, еловые иголки впиваются в спину. Собака подскакивает и начинает скулить. Игнат открывает глаза и видит, что вокруг такая же красота, как и тогда. От этого он начинает стонать еще больше. Брат сочувственно смотрит на него. Он точно знает, чего не хватает Игнату и точно знает, где то место. Брат даже знает, как оно на человеческом языке называется – сама Настасья много раз говорила псу об этом месте, когда просто молча гладила его. Но когда Брат пытается сказать, один только скулеж получается. Игнат орал как не в себе. Он открывал глаза и видел те же звезды, то же небо, но ему не с кем было поделиться этой красотой. Никто из людей не знал, что рядом с ним когда-то была Настасья.
По округе какое-то время слух ходил, что, мол, бродит вдоль озера сумасшедший мужик с собакой и воет волком. Потом перестал ходить, потому что вокруг воцарилась тишина. Из неё взяли, что исчезли: и мужик, и собака.
22 июля 2007 года
Симферополь.