«Двум заблудам не бывать, а одной не миновать» - так говаривала моя бабушка, сидя на завалинке у своего деревянного дома. Ее мудрые подружки в белых косыночках качали при этом головой. Перед глазами каждой вставала собственная заблуда, и они начинали друг дружке о ней рассказывать, но так как уже лет шестьдесят все жили на одной улице, то бывает, одна другую и поправит.
-Не ври, Ефимовна, Семен у тебя был третьим после того, как Ванька откланялся.
Вечно ты путаешь...
-Дак ведь, энто я не нарочно ... Что Семен, что Ванька ... не любила я их бабоньки, не любила... - Бабоньки не переставая, качали головами.
-А кто любил, Ефимовна? Кака така любовь, когда война всех любимых перебила?
-Я любила, Савишна. Ой, как я любила...
-Сашку что ли? Да тебе 17 было. Кака така любовь?
-Кака не кака, а он у меня до сих пор перед глазами. Нет-нет, иду за пенсией или в огороде чаго, а он как встанет перед глазами и не уходит, и смотрит на меня, вроде, как с укоризной, а я б его глаза так бы своим ребятишкам и прицепила. Ведь как он, никто не смотрел...
-Хвантазия это все виновата. Я нонче в телевизоре слышала, что хвантазия, бывает, виноватая в том, что человек нахвантазирует сначала, а потом это все и случается, как будто по-настоящему. А человек этот как сумасшедший становится. Вот как ты точно! Как бы ты детишкам своим, дура, его глаза лепила бы?
- Не знаю, как, но куда он взгляд не бросит, там оживает все. Помнишь, как мужики мельницу запустить не могли год, а он в два дня ее оживил. Потом в войну и мы все оживали той мукой, - смахивая слезы, продолжала Ефимовна, - А он... в такой муке в танке сгорел живой. Сама б к нему залезла, чтоб вместе сгореть. Всю свою жизню горю в том огне.
- Поэтому ты первого своего Сашкой назвала то? Непохожий он совсем вышел.
-Смеешься, Савишна? Он же от Ваньки!
-Да... а Ванька твой кощей лютый. Ох...
-Да уж и нет его, и Семена тоже. Одни мы – бабы остались, не перемрем никак.
-Типун тебе. Жить охота.
-Только я все думаю, а если б можно было без войны обойтись. Сашка мой живой был бы. Поженились бы мы. Какие счастливые были б. Каких деток нам бы послал Бог? Я б не с тяготой с утра вставала, а как на речку в жару бежала бы ... в каждый новый день...
Третья старушка - Кузьминична, кивала, глядя в далекую даль, но молчала. Она так же когда-то любила Сашку, но никому об этом не говорила. Она также залезла бы в танк, также бы как в речку бежала б в каждый день и также, как Ефимовна хотела, чтоб у кого-то из ее так и не родившихся, но обязательно многочисленных детей были Сашкины глаза и голос.
-Блудила я, - вдруг изрекла Ефимовна, - Как представлю смерть, а за ней суд и Бог на меня, старую рухлядь, смотрит. И ничего же я там не скрою. Мужиков троих пережила, а с любимым ни разу и не была. Детей наклепала, а любила их в полсилы. Как не любить то? Но вот как встанет он у меня перед глазами, так с ума и схожу. Он же меня там встретит. Его одного там хочу видеть. Куда глаза свои девать? Там же и другие три мужика. Провалиться б мне. Будь он жив, я б и не посмотрела в их сторону.
- А он жив... – вполголоса, все также глядя вдаль, произнесла Кузьминична, всколыхнув подруг. Она говорила редко, и каждое ее слово подруги воспринимали, как знамение Божие, и так завелось уже лет десять, после ее слов они всегда крестились и кланялись на Восток. Кузьминична молчала, продолжая читать про себя: «Прости, Господи, нас грешных. И Ефимовну прости, и что она кается, услышь. Душу Александра, раба Твоего, на пажитях злачных упокой. Господи, помилуй нас грешных». Чтобы Кузьминична нb делала, о чем бы не думала сквозь все ее мысли струилась тихая молитва. На нее в деревне смотрели, как на святую, а она просто жила в согласии с жизненным соком, что питал ее тело и душу.
Даже в облике ее было мало от ее подруг, хоть и одета она была почти как они, но все вещи были подобраны друг другу в тон. Полвойны она отлетала на самолете.
После войны учила детишек в школе русскому языку, воздушным змеям по весне, лыжам и конькам зимой и добру всегда. Своих детей у нее не было, и мужа тоже, потому что любила она одного человека всю свою земную жизнь и готовилась к встрече с ним, зная, что каждым своим дыханием в Боге, она делает эту встречу реальной. Жила она за всех, кто погиб, а поэтому брала у жизни и давала ей только вечное, что ни чем не отнимешь. И смотрела на все как будто с того света, но всегда оставалась при памяти. Люди уважали ее, но сторонились, просто так с обычным разговором не подходили. Вспомню ее, и будто свечку в церкви поставила. Глаза ее синие как глубокое небо. В 20 лет она уже видела его не как остальные бабы из-под косынки, запрокинув голову вверх, а вблизи, разрезая своим самолетом необъятную ширь. Глаза ее не выцвели от времени, как бывает со многими. Кажется, наоборот, каждый год насыщал их цветом. Всего восемьдесят пять лет она ходила по грешной и на Пасху, отпостившись и, отмолившись, отстояв всенощную, придя домой, легла и отдала свой дух в Его руки. Впрочем, это к слову о людях, которые ни по чем не сдаются заблудам.
2004