ПЕРЕВОД НЕ РЕДАКТИРОВАН, ПОСЕМУ МОГУТ ВСТРЕЧАТЬСЯ ЛЯПЫ
В те дни воевать собирались валлийцы.
Г. Барри «История Уэльса».
ХРОНИКИ, из коих сей рассказ извлечен, ручаются нам, что в течение долгих лет, когда вожди валлийцев сражались за свою независимость, год 1187 был, как ни странно, отмечен благоприятным для мира с их воинственными соседями - маркграфами, владетелями огромных замков на границах древней Британии, руины которых ныне привлекают взоры путешественников. То было время, когда Болдуин, архиепископ Кентерберийский, сопровождаемый ученым мужем Гиральдом Барри, впоследствии епископом Св. Дэвида, проповедуя крестовый поход от замка к замку, от города к городу, добрался наконец и до глубоких долин Камбрии, воззвав к их обитателям поднять оружие для освобождения гроба господня; и осуждая вражду и войны между христианами, призвал во имя единой и преблагой цели присоединиться к святому воинству, успеху и удаче коего будут способствовать Небеса и сопутствовать земная слава.
Вожди валлийцев пренебречь призывом покинуть край родной ради страны чужедальней, имели предлог самый благовидный. Превосходным англо-норманнским рыцарям, постоянно терзающим пограничные земли Уэльса, и отрывающим от них кусок за куском, возводя на них неприступные замки, они противостояли изо вех сил, но тщетно - мстительные набеги бриттов были подобны волнам отлива, которые с шумом и ревом бились о твердь, но пядь за пядью пред ней отступали.
Союз бриттов мог бы положить конец вторжениям захватчиков, но, увы, их кланы враждовали друг с другом почти так же, как с норманнами, и частые войны между ними предоставляли общему их врагу решающее преимущество.
Призыв к воинственным валлийцам участвовать в Крестовом походе прозвучал впервые, и потому многие откликнулись на него, паче отчизне угроза ослабла, ибо даже непримиримые враги – саксы и норманны, оставили в стороне вражду, собираясь под знаменем Креста.
Средь бриттов тогда особенно выделялся некто Гвенвин, уэльский князь, который оберегал шаткий суверенитет Поуис , не порабощенной пока ни Мортимерами, ни Гирнами, ни Латимерами, ни Фитц-Аланами и никакой прочею норманнскою знатью, кто под разными предлогами и вовсе без таковых, исключительно по праву сильного, рвали на куски это некогда обширное владение, которое, когда Уэльс по смерти Родри Мавра был поделен натрое, перешло к его младшему сыну Мервину. Безумная отвага и воинственность его потомка, Гвенвина, снискали ему уважение среди вождей кланов, и именно потому, а не в силу его родовитости, к нему стекались все жаждущие англичанам большего зла, чем те заслужили.
Но ныне Гвенвин, казалось, забыл о своей, скрепленной кровью, клятве ненависти к опасным соседям. «Светоч Пенгуера » (так прозвали Гвенвина за то, что он слишком часто предавал Шрусбери пожарищу) тлел достойно свечи в женском будуаре, и Плинлимонский Волк, другое его прозвище, данное бардами, мирно дремал подобно волкодаву у камина.
Но не красноречие Болдуина и Гиларда усыпили сей дикий и жестокий дух. Их увещевания, воистину, сделали более чем, что они почли возможным. Архиепископ побудил короля бриттов преломить хлеб в лесу на охоте с его злейшим и опасным врагом, искушенным в битвах норманном сэром Раймондом Беренджером, кто побежден иль побеждал, несмотря на все усилия Гвенвина, держался стойко в своем замке «Грустной обители» на границе с Уэльсом - месте творением природы неприступном и упроченном человеческими руками, которое валлийский король не нашел возможным одолеть ни хитростью, ни в бою, и которое, пребывая в тылу с сильным гарнизоном во время набегов, оставляло сомнительным отступление бриттов. Сотню раз грозился Гвенвин убить Раймонда Беренджера и разрушить его замок, но старый воин вкупе с соплеменниками остудил его горячность. Если и был в Англии человек, кого Гвенвин ненавидел более прочих, то им был Раймонд Беренджер. Однако же архиепископ Болдуин убедил вождя с ним замириться ради Креста. Тот даже пригласил Раймонда осенью на праздники в свое владение, и старый рыцарь любезно поохотился и попировал аж целую неделю со своим давним недругом.
Чтобы не остаться в долгу, Раймонд пригласил с небольшой охраной вождя Поуис на Рождество в «Грустную обитель», которую некоторые антиквары пытаются отождествить с замком Кланье на реке с тем же названием. Но временные несовпадения и некоторые географические неточности вызывают сомнение относительно верности этого предположения.
Едва вождь бриттов пересек подъемный мост, верный бард заметил блеск в глазах господина, и готов был поклясться, ибо кому как не ему знать норов своего хозяина, что в тот миг он думал о крепком орешке, который никак не удавалось ему раскусить и который теперь так легко разгрызть не поломав зубов, не заботясь о чести.
Испугавшись за доброе имя своего господина, бард прошептал ему на родном языке: «Орешек тверд, но ядрышко калено», и Гвенвин, осмотревшись вокруг, увидел не только внутренний двор полный слуг, но и стены и башни битком набитые лучниками и меченосцами.
На пиру Гвенвин узрел единственную дочь норманна-кастеляна о шестнадцати лет Эвилин Беренджер, наследницу его земель и богатств, и первую красавицу в пограничном Уэльсе. Много копий уже было преломлено ради ее благосклонного взгляда, а недавно рыцарь Хьюго де Лаг, констебль древнего Честера, один из лучших воинов того времени, возложил на голову Эвелин венок, добытый на большом честерском турнире. Гвенвин глянул на нее и решил – красавица-Эвелин, наследница замка коим он стремился обладать, мог бы достаться ему более легким путем, нежели тем, коим он досель подвигался.
Однако ж, ненависть между валлийцами и норманнами, долгая вражда с Раймондом Беренджером; поминание, что союзы Уэльса и Англии были крайне редки и еще реже удачны, и понимание, что затея его вряд ли будет одобрена соотечественниками, и отвернет от него многих из них, помешали Гвенвину пойти на прямой разговор с Раймондом о его дочери. Мысль, что он может получить отказ, ему и в голову не приходила; он был убежден, что стоит ему только высказать свое пожелание, и дочь норманна, который не принадлежал к верховной знати и не был самым могущественным владетелем в пограничном крае, будет счастлива соединиться в браке с королем гор.
Существовало, правда, одно препятствие, какое, впрочем, не было непреодолимо: Гвенвин был женат. Но Бренгвен – супруга, никак не могла зачать наследника. Государи, а вождь валлийцев почитался именно таковым, женятся для продолжения рода. И римский папа вряд ли будет строг, коснись речь о разводе с женой сюзерена, откликнувшегося на призыв церкви, и предпочевшего воевать Иерусалим вместо «Грустной обители». Более того, Раймонд Беренджер мог (и на это вождь бриттов очень надеялся) по обычаям Уэльса отдать ему Эвелин в сожительство еще до расторжения брака, ну а если этого не случится, то придется ждать несколько месяцев, обратившись за разводом через епископа Св. Дэвида, или иного какого ходатая, к суду Папы.
Таковые мысли заставили Гвенвина загоститься в замке Беренджера с Рождества до Крещения и сносить присутствие саксо-норманнских рыцарей, кои за пиршественным столом мнили себя равными валлийским князьям и ни мало не считались с высокородием государя Поуис, который в их глазах оставался всего лишь вождем клана варваров; да и сам он видел в них своего рода разбойников, и едва сдерживался от проявления своей ненависти к ним, когда зрел их конные ристалища и состязания в мастерстве владеть оружием, кое слишком часто обращалось против его народа. Но вот праздники закончились, и Гвенвин с оруженосцем отбыл из радушного замка, который снова стал для него неприступной крепостью.
Однако суверен Поуисленда, морщась от воспоминаний о стремительных скачках рыцарей-охотников в его горных долинах, нашел, что пренебрежение им галантных норманнов, не видящих в нем себе равного, вышло ему на руку, сколь Эвелин на ее белой лошадке тоже не могла угнаться за прекрасной гонкой. Короче говоря, он более не колебался и взял поверенным в свои дела священника, хитрого и ловкого человека, чье самолюбие было польщено, и который, кроме прочего, видел в сем деле некую выгоду для себя и своего ордена. Его советами слушание о разводе Гвенвина закончилось благоприятно, и несчастная Бренгвен была удалена в тихую обитель, где нашла, возможно, жизнь более отрадной, нежели коротание дней в одиночестве на оскорбленном супружеском ложе, где Гвенвин отчаялся произвести на свет потомство. Отец Ион советовался также с вождями кланов, и указал им на выгодное положение замка «Грустная обитель», который вот уже сто лет торчит у них костью в горле, грозя ударить им в спину всякий раз во время набегов на пограничье и лишая их спокойного отступления, когда с добычей и ранеными они возвращаются в горы; и, к слову сказать, эти ворота Шрусбери, закрывают от них богатство тамошних земель. Что касается брака с саксонской девицей, то оковы эти, намекнул святой отец, могут статься не прочнее тех, что связывали Гвенвина с прежней супругой.
Эти доводы с некоторыми оговорками и пожеланиями были приняты большинством вождей кланов, и спустя несколько недель святой отец дал знать своему царственному патрону, что его выбор невесты был воспринят валлийской знатью сочувственно. Золотой браслет в шесть унций стал немедленной наградой священнику за ловкость в переговорах, и Гвенвин поручил ему состряпать на бумаге те предложения, которые, в том он ничуть не сомневался, повергнут «Грустную обитель» в бесконечную радость. С превеликим трудом святой отец уговорил вождя ничего не писать о его намерении сожительствовать с Эвелин до освящения брака, которое, как он мудро полагал, могло оскорбить и саму дочь и ее отца. Вопрос о разводе он представил как вполне улаженный и закончил письмо нравственным наставлением о житиях Астинь, Эсфири и Артаксеркса.
Отправив письмо с надежным гонцом, валлийский князь стал со всей торжественностью праздновать Пасху, какая наступила вослед переговорам.
На Святую неделю, чтоб ублажить своих соплеменников, Гвенвин пригласил их на празднование в Красный Замок, более известный позднее как «Замок Поуис», ставший последней резиденцией герцога Бофора. Архитектурное великолепие этого ансамбля было создано много позже после Гвенвина, во времена которого это было низкое с высокой крышей строение из красного камня, откуда и название замка, защищенного лишь рвом и частоколом.