- … Не перебивай, Морозов, твоё «хочу – не хочу» оставь для девиц и внимательно слушай.
Начальник слепо сощурился, склонившись над картой южной части страны.
- Туркмения… Ашхабад… Красноводск… - водил он пальцем у самой границы с Ираном, - вот он, Небит-Даг, между Красноводском и Ашхабадом, видишь?
Серега с трудом разглядел мелкий кружочек в самом низу школьной географической карты, на краю ярко-желтого пятна, вытянутого от берегов Каспийского моря до коричневых гор Западного Памира. По желтому полю крупным шрифтом грозила суровая надпись: «Пустыня Каракумы». Небит-Даг сиротливо лепился к тонкой черной ниточке железной дороги, секущей пустыню от столицы республики до каспийского побережья.
- Эх, ни фига себе, - упавшим голосом заныл Серега, - это же черт знает где. Там же голый песок, жара и скорпионы! Не поеду!
Начальник устало протер глаза и, не глядя на Серегу, сказал:
- А куда ты денешься? Я что, твоего согласия спрашиваю? Приказ на командировку уже подписан, дуй в кассу за деньгами, собирай манатки, и вперед… Или ты забыл про контракт?
Серега вздохнул:
- Да ничего я не забыл… В прошлое лето с отпуском продинамили, нынче вот тоже… Что я вам – в каждой дыре затычка?
- Не плачь, Морозов. Ты же знаешь: у остальных семьи, дети малые, их на большую землю, к витаминам везти надо, а ты у нас птица вольная, не окольцованная. А потом, кто же лучше тебя эти турбогенераторы знает? Коллеги из Туркмении просили спеца, а не затычку… Через месяц вернешься – никуда твоя рыбалка не денется, на весь август отпущу. Лады?
Серега с сомнением покачал головой, но по лицу было видно, что такой расклад его устраивал.
- Август и половину сентября, - он сделал попытку поторговаться.
- Там видно будет, - построжел начальник, - но август гарантирую.
Серега прикрыл за собой дверь кабинета и широко улыбнулся. Маленький спектакль недовольства был разыгран удачно. Он и не ставил перед собой цель «откосить» от командировки, ему нужен был август – блатное время для казымских рыбаков. В августе северный бешеный гнус прибивают холодные утренники, реки мелеют, сливаются в главное русло, водная живность кучкуется в нужных местах, щука становится жадной и любит блесёнку. Благословенное время для жизни в тайге. Из прочих времен года Серегу устраивал именно август, но причиной тому служила не только рыбалка. Была у Морозова тайная страсть, которую он тщательно скрывал даже от друзей. Так уж случилось, что его приезд в поселок пришелся на этот месяц три года назад. И первый выезд на лодке в компании рыбаков перевернул все представления о прекрасном, заложенные школьной программой и потому имевшие пресноватый вкус обязаловки. Дивная, сказочная прозрачность воды, воздуха и тайги, тонкий звон схваченного утренним заморозком листа, непривычно глубокая тишина с редкими высверками птичьего звука и еще много всего «не как прежде» проткнули душевную оболочку и она расползлась на лоскутья, открыв для соития всё, что внутри, всему, что снаружи. Вернувшись домой, Серега отыскал сломанный карандаш, торопясь, очинил его и на обратной стороне какой-то электросхемы написал первое стихотворение.
С тех пор эта «напасть» привязалась к нему, словно проказа. Вечерами в своей половине балка он мучился над исчерканными листами, страшно боясь, чтобы кто-нибудь случайно не застал его за этим «не взрослым» занятием. В августе душевный недуг обострялся и единственным спасением (или наоборот) становилась рыбалка.
Всё, что являлось из-под тонко очиненного карандаша, Серега переписывал начисто в маленький блокнотик, засовывал его под фанерную обшивку стены, а черновики сжигал в пепельнице. Таких блокнотиков набралось уже немало, но что с ними делать дальше Серега не думал: лежат, ну и пусть лежат, хлеба не просят…
* * *
…Вертолетом до Комсомольского, там железкой в Тюмень, дальше – самолетом в Москву. Погуляю пару дней по столице, затарюсь впечатлениями, а потом можно и в пустыню, думал Сергей, приткнувшись в хвосте битком набитой отпускниками восьмерки.
В Комсомольском он едва успел запрыгнуть в уходящий поезд, сунул проводнику четвертак, и тот устроил его в своем купе, сняв с откидной полки узлы с бельем.
Кассы тюменского аэропорта брали приступом толпы желающих отдохнуть на Черноморском побережье. Взопревшие мужики плотной стеной перекрыли подступы к окошечкам, сопели и молча отжимали друг друга, тиская в потных кулаках паспорта и телеграммы срочного вызова. Серега ткнулся к военной кассе, но был отбит стройной шеренгой бравых офицеров. Командировочный опыт подсказал выход. Покрутив головой, он заметил невзрачную личность, стоявшую у колонны, подошел и, сказав «Москва», сунул в раскрытую ладонь паспорт с вложенными в него деньгами. Личность кивнула, пропала на десять минут и снова заняла место у колонны; в Серегином паспорте вместо денег лежал хрустящий билет на ближайший самолет до Москвы.
Столица произвела на Морозова двойственное впечатление. В свои двадцать пять лет он бывал здесь только один раз. В детстве родители возили его и маленькую сестренку посмотреть первомайский салют и парад на Красной площади. Это событие отложилось в памяти огромным ярким пятном без подробностей. Москва тогда показалась цветным шумным базаром, набитом людьми, красными флагами и входами в метро под огромными горящими буквами «М».
В этот приезд Серега чувствовал себя дорогим гостем. Ему улыбались таксисты, нутром угадывая щедрого пассажира, официанты слегка прогибались, подавая на тарелочке счет, в людских потоках он не маневрировал, рассекал по прямой уверенным неторопливым шагом. Но прежний отпечаток непрерывного праздника остался, и город, несмотря на суетность и обилие народа, снова, как в детстве, поражал торжеством и значимостью.
Серега осмотрел по давно установленному порядку московские достопримечательности. Подышал воздухом Красной площади, терпеливо отстоял очередь в Мавзолей, восхитился архитектурным разбоем Василия Блаженного, сунулся было в ЦУМ, но опасливо потискав бумажник, выше первого этажа подниматься не рискнул. Остаток дня провел на ВДНХ, обойдя едва ли пятую часть научно-технического великолепия. Вечерние сумерки застали Серегу на скамейке Гоголевского бульвара, где он с жадностью поглощал завиток твердой краковской колбасы, запивая лимонадом из горлышка.
Нет, думал Серега, с интересом поглядывая на группу разноцветных студентов, рассевшихся на спинках сдвинутых вместе скамеек, Москва это не мой город, жить здесь нашему брату северянину никак невозможно. Куда ни ткнись – везде люди. Кажется, весь мир собрался в одном месте, а на огромных земных пространствах, кроме зверей и строителей газопроводов, никого не осталось. И ведь где-то этому скопищу народа нужно работать! Вот они все бегают, ничего перед собой не видят, торопятся куда-то, посреди бела дня, в рабочее время шастают по магазинам, в метро катаются толпами – дыхнуть невозможно и все, вроде бы, заняты, все при деле. А ведь кто-то этим муравьиным снованием руководит! Может оно только кажется бестолковым, а на самом деле: дома строятся, магазины торгуют, транспорт общественный здорово работает – спустился под землю на Арбате, вылез из-под земли где-нибудь в Сокольниках и, главное, никакой путаницы!.. Нет, всё-таки разумно придумано…
Серега допил бутылку, потянулся, хрустнув суставами, и направился осматривать старый Арбат; говорят, там вечерами можно встретить любую столичную знаменитость.
Ночевал он не в гостинице. Вернее, он совсем не ночевал, в обычном понимании. Просидел до четырех утра в маленьком ресторанчике на Арбате, слушая тихий печальный саксофон и потягивая через соломинку из высокого бокала коктейль с необычным названием «Киви». В сон не тянуло, ночная публика своими нарядами и поведением вызывала жгучий интерес, особенно девицы с хохлатыми прическами, в набедренных повязках и рваных преднамеренно джинсах. Никто на его пустой столик не покушался, вежливая официантка периодически заменяла опустевший бокал полным, мягко спрашивая: «Повторить?» И только счет, поданный перед уходом, слегка шокировал: стоимость четырех коктейлей превысила все его предыдущие транспортные расходы. «Что-то я не пойму…» - начал было Сергей, но официантка, словно бы спохватившись, мило улыбнулась и положила на счет сдачу.
Второй день столичной жизни прошел вяло, сказались дорога и жадная поспешность первого дня. К обеду путешественник едва волочил ноги. Всё, навпечатлялся, решил он и на такси уехал в аэропорт, обзавестись билетами и отдохнуть в привычном и спокойном месте. Там он повторил отработанную в Тюмени билетную операцию. Время вылета давало возможность отоспаться, и Серега устроился на диване, положив под голову спортивную сумку с нехитрыми пожитками вечного командировочного.
* * *
- Что вы лягаетесь? – разбудил его обиженный, похожий на звон колокольчика голос.
Серега разлепил веки, посмотрел на часы и только потом повернул голову на звук восклицания. Все сидячие места по обе стороны вольготно развалившегося Сергея были плотно заняты. В ногах, несколько боком, сидела маленькая худенькая девчушка и смотрела на него укоризненным взглядом огромных миндалевидных глаз. Серега попытался резко встать, но затекшее от сна тело не послушалось, и он грохнулся на пол, увлекая за собой спортивную сумку. Девчушка звонко засмеялась, потом, смутившись, перекинула со спины длинную черную косу и заслонила ею глаза. Серега поднялся, отряхнул колени и, буркнув «Извините», уселся рядом, поставив сумку между собой и смешливой соседкой. Маленько отойдя ото сна, он боковым зрением принялся разглядывать виновницу неудачного пробуждения и отметил про себя, что девушка-то вовсе не ребенок, как показалось в начале. Круглое скуластенькое лицо, широкие дуги бровей, темные, почти черные волосы, туго увязанные в косу… Азиатка, определил Сергей, узбечка или где-то рядом. Переместив взгляд пониже, он уверился в своем предположении. На девушке было темное шифоновое платье небесно-голубого цвета, отделанное по вороту затейливой восточной вышивкой, круглые маленькие коленки, обтянутые невесомой тканью, выглядывали из-под обреза раскрытой книги, текст которой, как успел заметить Сергей, был весьма специфичен. Похоже, английский, удивился он, и, уже не скрываясь, повернулся к девушке.
- Еще раз простите мою неловкость… А я вас действительно лягнул?
Девушка оторвала взгляд от книги, в упор посмотрела на Сергея. Взгляд был серьезен, но в глубине зрачков проскочила желтая искорка, и Сереге почудилось, что соседка показала язык.
- Вы так беспокойно спали, что могли и лягнуть.
- Так значит, я вас все-таки не лягнул? – продолжал приставать Серега. – Тогда забираю свои извинения обратно.
Девушка молча закрыла книгу, встала с дивана и окинула взглядом зал ожидания. Свободных мест не нашлось. Она взяла в руку маленький чемоданчик, прошла к окну и пристроилась на низком подоконнике, словно маленькая синяя птичка на полке перед входом в скворечник.
Сереге стало нехорошо. Он потрогал пальцами покрасневшее ухо и виновато помотал головой. Соседка справа, толстая беспокойная женщина, бесцеремонно потеснила его сумку и на свободное место посадила мальчишку, до этого удобно лежавшего на мягком огромном узле. Серега расстроился окончательно. Исказнив себя за глупую выходку, он тоже поднялся с дивана и пошел в буфет выстаивать долгую очередь за чашкой бурого не вкусного кофе.
Объявили регистрацию на рейс до Ашхабада. Сергей отставил недопитый кофе, бросил на плечо сумку и направился к весовым стойкам. Впереди себя в очереди он заметил голубое платье соседки по дивану, и то же самое ухо снова полыхнуло огнем. Если уж пошло не в масть, так весь кон удачи не будет, думал Серега, стараясь быть подальше от колючей девчонки во время посадки на самолет. Но, видимо, накаркал на свою голову. Сверяя билет с номерами кресел, он добрался до своего и чуть не выругался от досады. Голубенькое платье расположилось у иллюминатора, а его черноглазая хозяйка, с усмешкой взглянув на Серегу, сказала:
- Какой вы прилипчивый, спасу нет, - и отвернулась к окну
- Я не специально, - вздохнул Серега, устраиваясь рядом, - просто не повезло…
- Кому, вам или мне? – не оборачиваясь, спросила девушка.
Серега поперхнулся, осознав двусмысленность своего оправдания, но быстро поправился:
- Вам, конечно, я же лягучий и приставучий.
Девушка засмеялась:
- Таких слов в русском языке нет, хотя… весьма оригинальная находка.
Серега понял, что прощен. Он сделал серьезное лицо, резко мотнул вверх-вниз головой и представился:
- Сергей Морозов, Западная Сибирь, наладчик.
- Что, что? – не поняла девушка.
- Ну, это… специалист по электроавтоматике… в общем – электрик.
- Ага, - сказала девушка, - вот это уже по-русски, особенно – Сергей Морозов.
Она протянула узкую смуглую ладошку и, словно бы , тренькнула серебряным колокольчиком:
- Очень приятно. Мерьем.
- Простите, это на каком языке? – полюбопытствовал Сергей.
- Туркменский, - ответила девушка. – Мерьем, у вас Марья, на Западе – Мэри – производное от древнееврейского Мария.
- Понятно, - кивнул Сергей. – Значит вы – туркменка… Мерьем.
- Можете называть Маша, если вам так удобнее.
- Ну зачем же искажать такое красивое имя? Мерьем – значит Мерьем, очень даже вам идет, как и ваше чудесное платье…
На щеках Мерьем выступил румянец.
- Вы опять за своё? – она прикрыла ладонями обтянутые коленки.
- Кыш меня, куш! – хлопнул себя по щекам Серега. – Отсохни язык, зажмурьтесь глаза! Нехороший я человек!.. Выпрыгнуть из самолета прикажете?
Девушка улыбнулась:
- Лягучий, приставучий и еще… как это… болтучий, если вам нравится.
- Нравится – красавица, случай – везучий, лететь безмерно рад с вами в Ашхабад, - каламбурил Сергей, понимая улыбку как сигнал к продолжению знакомства.
Зажглось табло «Пристегните ремни». Самолет вырулил на взлетную полосу, замер, взревел моторами, побежал, уплотняя под собой воздух и привстав на цыпочки, оторвал грузное тело от земли. Спинки кресел промялись под отяжелевшими спинами, руки вцепились в подлокотники, но через минуту давление отпустило и стало легко и спокойно. Самолет завершил взлетный маневр и, плавно набирая высоту, устремился к далекой цели. Там, за морем текучих песков, у подножья порубанных ущельями гор, лежала страна Туркмения, о которой Серега Морозов почти ничего не знал, но сидевшая рядом девушка была родом оттуда, а значит страна эта просто обязана быть прекрасной: голубое шифоновое небо, круглые коленки барханов, острые пики заснеженных вершин в обрамлении цветного орнамента и распахнутые крылья орла над бездонными черными озерами…
* * *
Время полета до Ашхабада – четыре с половиной часа с двумя посадками: в Донецке и Красноводске. Первую часть пути Сергей беспрестанно шутил, рассказывал «страшные» истории из северной жизни, стараясь изо всех сил загладить неловкость первого знакомства и расположить к себе маленькую соседку. Он отчаянно жестикулировал, делал большие глаза, подсвистывал и подвывал, описывая зимнюю пургу, жуткий мороз, «прелести» летней рыбалки и тройную уху с комарами на берегу «смертельно опасной» Чертовой протоки. Мерьем неподдельно пугалась, когда он, засучив рукава, показывал три глубоких шрама на предплечье левой руки, якобы, от когтей раненого им же медведя. И хотя эти шрамы достались Сереге совсем по другому случаю, он с увлечением врал, потому что врал он красиво и, главное, с оправдательной целью – он влюблялся в свою соседку все больше и больше, торопил это чувство, старался в него провалиться и, не стесняясь, так явно выказывал это желание, что девушка выставила перед собой ладони и перебила:
- Сергей Морозов, вы увлекаетесь. Отодвиньтесь на комсомольское расстояние.
- Как это? – оборвал себя на полуслове Серега.
- А вот так! – она подняла с пола его сумку и поставила на подлокотник между креслами. – Ваше жизненное пространство до этой границы, там и буйствуйте.
Серега поскучнел, но не надолго. Через несколько минут он уже подмял под себя сумку, перегнулся через подлокотник и, почти касаясь подбородком затылка Мерьем, просвещал её на предмет стратосферы, перистых и кучевых облаков и, конечно же, великолепных картин северного сияния, которые он, естественно, наблюдал «по семь раз на неделе», особенно, «в дальних ненецких стойбищах», где на обед подавали сырую оленью печенку и строганину из «обычной северной рыбы муксуна».
Мерьем смирилась под неудержимым напором Серегиного темперамента, только глубже втиснулась в кресло и время от времени повторяла: «Руки, Морозов, где ваши руки? Вы мне сейчас нос разобьете!» Серега на миг усмирялся, но вскоре обрушивал на Мерьем новую тему, усыпляя ее бдительность странными вопросами, вроде: «А знаете, чем отличаются манси от хантов?» Девушка удивленно вскидывала брови, и тут Серега легко пробивал ее защиту, вызывая смех или испуганные возгласы «Тоба, тоба», по-видимому, означавшие нечто вроде русского «Эх, ничего себе!».
Когда объявили о прибытии в Донецк, Серега уже почти выдохся. Мерьем, кажется, тоже устала от дикого обилия информации и мощного напора Серегиной энергетики. Пассажирам предложили отдохнуть в здании аэропорта, пока самолет заправляется, отведя на это тридцать – сорок минут.
- Может, проветримся, как ты думаешь? – предложил Сергей, по-свойски переходя на «ты».
Мерем согласно кивнула:
- Свежий воздух вам не повредит, особенно после такого длинного монолога.
- Извини…те, Мерьем, это со мной впервые. Обычно я сдержан и суров в мыслях и желаниях.
- В мыслях – возможно, - засмеялась Мерьем, - а вот желания ваши на лбу написаны.
- И что же вы прочли на моем высоком челе?
- На вашем «высоком челе» проступают совсем «невысокие» стремления… Вы больше часа охмуряли провинциальную девушку, ни разу не дав ей возможности для достойного отпора. Не сдержанность, а державность! И не прикрытая агрессия… Поворачиваем назад, мы уже далеко ушли от аэропорта.
Серега послушно развернулся и молча пошел рядом, стараясь попасть в такт мелким шажкам своенравной попутчицы.
- Мороженого хочешь… хотите?.. Слушайте, Мерьем, давайте на «ты», так проще и демократичнее.
- Ну, если вы настаиваете… Купи мне шоколадку, Морозов, холодное опасно при резкой перемене климата.
- Вот! – обрадовался Серега. – Вот это по-нашему, а то: «вы-те, на-те…» Шесть секунд – как выражается мой приятель Витя Свинаренко.
Он в два прыжка пересек дорогу, растолкал очередь у киоска и так же бегом вернулся назад, неся в каждой руке по три шоколадки.
- Восточные сладости! – заорал он на всю улицу. – Каму щербет, каму халва, каму заграничная диковинка – чоколатль?!
Мерьем замахала руками, пытаясь унять баламутившего парня.
- Тише, тише, ненормальный, люди же кругом! Вот наградил Аллах попутчиком!
- А что, - веселился Серега, - у вас на восточном базаре разве не так кричат?.. Мерьем, - успокоившись, серьезно спросил он, - а почему ты так правильно, без акцента говоришь по-русски? Прямо, как в книжках пишут! Даже удивительно, я так не умею. Приезжих из Средней Азии сразу по языку заметно, а ты словно в Москве родилась.
На лице Мерьем отразилось удовольствие.
- Правда, чисто говорю? – спросила она, порозовев щечками.
- Ей богу! – неловко перекрестился Сергей. – С закрытыми глазами тебя послушать – ну, училка по литературе, и языком и манерами. Ты случайно не в пединституте учишься?
Ответить Мерьем не успела. Диспетчер объявил посадку, грозно прибавив: за отставших пассажиров Аэрофлот ответственности не несет и пропавшие билеты не компенсирует.
Землю под самолетом скрывала плотная толчея облаков, напоминавшая зимнюю тундру. Смотреть в иллюминатор было скучно, пассажиры дремали под ровный гул моторов, посасывая взлетные леденцы, розданные нежадной рукой стюардессы.
… - Так ты не ответила на счет пединститута, - продолжил прерванный в аэропорту разговор Сергей. – Я точно угадал?
Мерьем помедлила и уклончиво сказала:
- Близко, но не очень, столица, но не Москва.
- За границей, что ли? – недоверчиво спросил Сергей.
Девушка достала из сумочки зачетную книжку и протянула Сергею.
- Государственный университет им. Вернадского. Ленинград, - прочел он вслух и раскрыл книжку. – Факультет журналистики.
- У-у, ты какая! – прогнусавил Хазановским голосом.
Мерьем смущенно засмеялась, вырвала у него зачетку и сунула в сумочку.
- То-то я смотрю, не простая пичужка, - покачал головой Сергей, - умненькая, книжки английские читает, язычок бритовкой… А я-то, медведь сиволапый, верчусь мелким бесом, скудоумие свое демонстрирую…
Он замолчал, прикрыл глаза и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку кресла. Несколько минут попутчики не разговаривали. Серега, страдая, переваривал весь свой предыдущий позор. Мерьем тоже сильно расстроилась. Она не ожидала от спутника такой болезненной реакции и сейчас грызла себя за невольную похвальбу, стирая холодной ладошкой предательский румянец со щек.
В конце концов она не выдержала первой.
- Сережа, а вы непосредственно в Ашхабад едете?
- Я еду непосредственно в Небит-Даг, - пробурчал Сергей, - а лечу, естественно, в Ашхабад. И мы, кажется общаемся посредством другого местоимения.
- Извините… - тихо сказала Мерьем.
Они встретились взглядами и громко рассмеялись.
Из-за спинки переднего кресла высунулась голова в строгих очках, осуждающе покачалась Ванькой-встанькой и скрылась за высоким подголовником.
Серега солидно кашлянул и нарочито громко спросил:
- А что это у нас с левым двигателем? Мнится, ангел опустился на крыло и намерен его стибрить. Вы не находите, мадам?
Строгие очки сунулись к иллюминатору и долго осматривали серебряную плоскость самолета, подрагивающую в сильном потоке прозрачного воздуха.
Мерьем прыснула в кулачок и погрозила Сереге лакированным ноготком. Он недоуменно пожал плечами.
- Расскажи мне что-нибудь про Туркмению, - попросил Сергей, когда соседка промокнула смеющиеся глаза и успокоилась, - лечу, а куда – толком не знаю.
Мерьем надолго задумалась, потом смущенно ответила:
- Понимаешь, Морозов, говорить по-русски я научилась, а вот рассказывать не умею. Для этого нужно думать на этом языке, чтобы даже сны по-русски снились, а я во сне по-туркменски разговариваю… Плохо расскажу – не интересно. Совсем не так, как ты о Севере… Кстати, а почему ты в Небит-Даг через Ашхабад летишь? Он же совсем рядом с Красноводском, тебе оттуда намного ближе.
Сергей подергал шевелюру.
- А черт его знает… Как начальник сказал, так и лечу. Я в подробности как-то и не вдавался.
- Ну вот, смотри, - оживилась Мерьем. Она порылась в сумочке, достала карандаш. – У тебя бумага есть? Я сейчас нарисую.
Серега вынул из грудного кармана маленький блокнотик.
- Это подойдет?
- Вполне, - Мерьем стала перелистывать блокнот в поисках чистого листа. – Здесь, кажется, стихи…
Серега выдернул из ее пальцев блокнот, перевернул его другой стороной и раскрыл в чистом месте.
- Вот, рисуй, а туда не заглядывай, обещаешь?
Мерьем кивнула, искоса бросив взгляд на багровое ухо Сергея.
- Вот Каспийское море, вот Красноводск, - рисовала она детскую картинку, - а вот здесь, примерно, Небит-Даг. А до Ашхабада еще через пустыню лететь надо.
- Значит, мне что, в Красноводске сходить? – расстроился Серега.
- Конечно. Там даже на поезд садиться не нужно, автобусом доедешь… Ты как будто не рад?
- Да рад я, рад, что не еду в Ашхабад, - сквозь зубы пробурчал Серега. – а ты, значит, дальше полетишь?
Мерьем улыбнулась:
- Ну, мне от Ашхабада еще полтуркмении проехать придется. Мой дом вот здесь, - и она дорисовала карту, поставив кружочек в самом дальнем ее углу. – Вот здесь, в трех километрах уже Афганистан, почти на границе.
Серега смотрел на детские каракули, призванные изображать карту, и думал: что же это за место, где живет востроглазая, несговорчивая девчонка, за короткое полетное время прихватившая острыми лакированными коготками его непривязчивое сердце. Как там вообще можно жить при такой жаре и безводности…
- А река у вас там есть? – неожиданно вырвалось у Сереги.
- Есть, конечно! Аму-Дарья, Каракумский канал, да и горных речушек много, только они летом пересыхают.
- Что, все, что ли?
- Нет, только мелкие. Аму и канал остаются.
Сергей снова замолчал, что-то обдумывая.
- Через десять минут самолет совершит посадку в городе Красноводске, - объявила стюардесса. – Температура воздуха на земле плюс тридцать восемь градусов. Просьба пассажирам пристегнуть ремни.
Серега вздрогнул, поглядел отрешенно на спутницу и повторил:
- Плюс тридцать восемь градусов… Как будто летом здесь бывает минус…
Полчаса на земле пролетели быстро и бестолково. Серега пытался что-то объяснить, тяжело вздыхал, закатывал глаза. Слов не хватало. Язык, так уверенно блиставший остроумием, прилипал к нёбу и вместо желаемого выдавал сорный набор бессвязных нелепостей и междометий. Мерьем стояла уже за турникетом у входа на летное поле. Серега по другую сторону барьера всё никак не выпускал из рук тонкий ремешок ее сумочки, щенячьим взглядом смотрел в немигающие печально-ироничные глаза и, наконец, быстрым шепотом заговорил:
- Значит так, адрес я запомнил и здешний, и ленинградский, на работе разберусь – вырвусь на пару дней в твою Чаршангу, обязательно. Слышишь?.. Я тебя очень прошу: забудь, что я всю дорогу молол чушь собачью, не помни меня таким! Я приеду и начнем всё сначала, обещаешь?
Мерьем чуть кивнула и улыбнулась.
- Сумку-то отдай, у меня там деньги и документы.
- Подожди, - Серега снова потянул к себе ремешок, - оставь что-нибудь на память… Ну, что-нибудь из твоих рук!
Девушка раскрыла сумочку, вынула перевязанный ниткой голубой моточек и кинула за барьер. Серега выпустил из руки ремешок, подобрал с пола вещицу и, обернувшись, увидел краешек небесного платья, мелькнувший в дверях аэродромного автобуса, медленно отъезжавшего от стеклянных дверей пассажирского дебаркадера.
*
Небит-Даг оказался небольшим пыльным городком, административным центром Прикаспийского нефтегазового района. Пункт назначения Сергея, небитдагская газокомпрессорная станция, находился в нескольких километрах от города, среди ровной, как блин, серой, безжизненной пустыни. Клочки выжженной солнцем травы спутанными клубками катались в тонкой невесомой пыли, поднятой колесами автобуса и долго висевшей в прожаренном воздухе. Пыль заполняла всю внутренность салона, осаждалась на черный дерматин раскаленных сидений, на потные тела пассажиров, скрипела и вязла на зубах. Два с половиной часа тряской езды уморили Сергея больше, чем весь путь от Тюмени до Красноводска. Какие тут плюс тридцать восемь, ругался про себя Серега, утираясь таким же серым, как и пустыня, полотенцем, парилка сплошная, только вместо пара пылища соленая! И как тут люди живут, поглядывал он на спокойно дремлющих пассажиров, одетых, несмотря на жару, в длинные полосатые халаты, темные закрытые платья и даже пиджаки. Похоже, их совсем не волновала адская погода. Женщины прикрыли половину лица головными платками, мужчины, все как один, в дырчатых капроновых шляпах, на головах ребятишек лепились круглыми цветастыми островками вышитые тюбетейки. Старый львовский автобус ревел кормовым двигателем, переключал с пятого раза зубовным скрежетом передачи и ходко бежал, подминая текучий асфальт прямой, словно школьная линейка, дороги.
НебитДаг выскочил из пустыни неожиданно, без предупреждения. Обычно окраины городов извещают о приближении к центру особыми знаками: появляются боковые съезды, учащаются остановки у мелких скоплений жилых и хозяйственных построек, сгущается поток автомобильного транспорта. Здесь всё произошло иначе. Автобус просто пересек черту, отделяющую пустыню от города, проехал сквозной прямой улицей метров пятьсот и остановился у здания из необожженной глины с вывеской «Автостанция».
Серега ступил на мягкий, податливый асфальт, осмотрелся. Полуденный город словно вымер. Пыльная листва густых насаждений скрывала окна домов. Улица была совершенно пуста, даже птиц или другой живности Серега заметить не смог.
- Замечательно, - сказал он вслед уходящему автобусу, - и где же здесь моя любимая компрессорная станция?
Ближайшие заросли шевельнулись, и мужской голос на приличном русском языке объяснил:
- Прямо пойдешь, направо свернешь, там увидишь два столба – посадочная площадка называется. На столбе – расписание вахтового автобуса… Только недавно ушел… Теперь вечером будет.
- Ага, - сказал Серега, - огромное спасибо. А больше никак добраться нельзя?
- Можно, - ответил парень в полосатой тельняшке, прикрывая за собой спрятанную в листве калитку.
- Ну, если можно, то как? – спросил Серега, видя, что парень отвечать не спешит.
- А зачем туда хочешь? – в свою очередь полюбопытствовал парень.
-Я, может, не очень хочу – дела заставляют, - осторожничал Серега.
Парень пожал плечами:
- Если не хочешь, кто заставит? Человек сам себе хозяин, хочу-нехочу…
- Где-то я уже это слышал, - пробормотал Серега. – Мил-человек, командированный я на эту станцию, ждут меня там, долго-долго ехал, от самого Крайнего Севера.
Парень засмеялся.
- Ладно, корешок, подожди минутку, я скоро.
Он скрылся за зданием автостанции. Спустя малое время оттуда с рыком выпрыгнул зеленый «Урал» с коляской, подкатил к Сереге и остановился.
- Ну, что, поехали! – крикнул парень.
- И что с меня за подмогу? – удивился Сергей.
- Ты уже расплатился «огромным спасибо». Садись, а то у меня обед кончается!
Серега обил пыль с сиденья и забрался в коляску, сложившись почти вдвое. Еще через полчаса он уже ставил в отделе кадров печать о прибытии на место работы.
Парня звали Нурмухамет или Нурик, как он сам отрекомендовался. Были они с Сергеем почти ровесниками, с небольшой разницей: Нурмухамет уже три года был женат и имел двоих близнецов девочек. Работал он там же на компрессорной, слесарем водонасосной станции. На обед ездил домой, успевал перекусить и помочь жене по хозяйству.
Первое знакомство в новом месте часто перерастает в дружбу, и этот случай не стал исключением. Первую ночь Сергей провел в общежитии, пытаясь уснуть в мокрых от пота простынях на продавленной панцирной сетке железной кровати, а когда пожаловался при встрече Нурику, тот, не слушая никаких отговорок, привез его после смены домой, определил место на застекленной веранде и развернул в два слоя цветастые душекче – ватные туркменские матрацы.
- Спать будешь здесь; не жарко, мы всегда на полу спим. Кормить будет Гульнара… Деньги убери, обижусь. Только одна просьба: при женщине с голым пузом не ходи, у нас не принято.
Началась привычная жизнь, с поправкой на климат. Если на Севере рабочий процесс хорошо сопрягался с теплом, то в условиях здешней температурной избыточности организм жаждал прохлады. Потому Сергей уговорил начальство разрешить ему работать ночью, поскольку его задача была строго индивидуальна и не требовала присутствия других лиц. Он налаживал масляные выключатели высоковольтных ячеек, автоматику нового, еще не работавшего турбогенератора, и в полном одиночестве и прохладе дело вершилось скорее и без помех.
Днем он отсыпался на веранде, а когда Нурик возвращался с работы, у них выпадало пару часов, чтобы поговорить. Обычно это случалось за ужином и сразу после него. Ближе к ночи хозяин занимался с детьми, отпуская жену отдохнуть и перетолочь новости с соседкой, но не надолго. Как отметил Сергей, в семье был негласный порядок, контроль за которым всегда оставался за мужчиной.
Через десять дней работы Серега взял первый выходной. Он подгадал его на воскресенье, хотя обычно в этот день работалось особенно легко – нагрузка падала, цепи освобождались от лишних наводок. Днем раньше Нурик предложил съездить на охоту, и Сергей дал добро, однако задав удивленно вопрос:
- А что, в этой пустыне и дичь водится?
- Поедем в горы, поближе к морю, - ответил Нурмухамет, - там сейчас прохладнее и пострелять кое-что найдется. Ружье для тебя сосед даёт.
Выехали утром, еще затемно, всё на том же зеленом мотоцикле. Около получаса ехали по асфальту в сторону Красноводска, потом свернули налево, пересекли ровный, лучше асфальта, солончак и остановились.
- Дальше в темноте нельзя, - сказал Нурик. – Подождем немного, у нас быстро светает.
Действительно, не успели они выкурить по сигарете, ночь словно бы растворилась, поредела, и впереди четко обозначились невысокие, мягких очертаний холмы.
- Предгорья, - указал рукой Нурик. – Смотри выше, сейчас вершины блеснут.
В небе, словно не связанные с землей, как-то сразу зажглись несколько горных пиков и начали быстро расти вниз, отсвечивая скальными срезами. Солнце впрыгнуло из-за спины охотников, окрасило мир в естественные цвета, и перед глазами возник строгий пейзаж горного хребта, изрезанный черными, хранившими ночь ущельями.
- Вот это да-а! – изумился Серега. – Такого я еще не видел! У нас в Сибири тайга и тундра, ну, сопочки иногда встречаются, а ту-ут… Эх, чёрт, фотоаппарат бы сюда, а то буду рассказывать – не поверят.
- Это старые горы, маленькие, видишь, осыпаются. Настоящие горы по другую сторону Туркмении, в Чаршанге. Туда Памир отроги спустил, Койтендаг называется.
Серега встрепенулся, хотел что-то спросить, но оборвал себя на полуслове и печально вздохнул.
- Тронулись, - сказал Нурик, заводя мотоцикл. – Сейчас держись крепче – дорога кончилась.
Мотоцикл ревел на перегазовках, скакал зеленым кузнечиком по каменным осыпям и, по всему, давно обязан был распасться на составные части. Нутро у Сереги уже распадалось; он ясно чувствовал отдельный желудок, отдельную печень, отдельное еще что-то, и всё это болталось внутри живота, никак не связанное с остальным организмом. Наконец охотники выехали к мелкому ручью, вытекавшему из ущелья. Закатив мотоцикл под нависший над ручьем козырек, они перевели дух, отряхнули с одежды коричневую пыль и умылись.
- Отсюда и начнем, - сказал Нурик. – Ты как больше любишь: гоняться за дичью или скрадывать?
- Смотря какая дичь, - Серега переломил ружье, продул и осмотрел стволы. – Если копытные, то придется побегать, я так понимаю, ну, а птицу лучше брать из скрадка. Мы-то зачем приехали?
Нурик достал из подсумка десять патронов, разделил пополам.
- Нет, в этих местах рога и копыта редко встретишь. Здесь сюльгун жирует, товшан…
- А это что за звери?
- Сюльгун? Курочка такая, фазан по-русски, товшан – заяц… Вон там, видишь, холмики и кустарник, саксаул? Этот ручей долину поит – зелень жару хорошо переносит, птица и зверь это место любят.
Серега зарядил ружьё, примерил к плечу.
- Не по руке, приклад коротковат, придется повыше целить.
- Ничего, - успокоил приятель, - здесь они близко подпускают. Если стрелял – не промажешь… Ну, пошли, у нас до жары всего два часа, потом их из тени не выгонишь.
Охотники разошлись метров на пятьдесят и одновременно вступили в саксаульник.
В густом сплетении тонких веток лазить с ружьем было бесполезно. Серега понял это через несколько минут. Он выбрался к подножью холма, где кустарник редел и жался к земле. Вершина горки выгорела, заплешивела, но с нее хорошо просматривалась долина ручья. Серега на корточках обогнул плешь, вытянул шею, вглядываясь в пятнистый мелкотравник пологого склона, и на самом урезе кустов заметил сидевшую неподвижно парочку фазанов. Ну, как у Дроздова в «Мире животных», улыбнулся он, разглядывая птиц, и стрелять-то жалко…
Слева, в районе соседнего холма прозвучал выстрел и тут же другой. Дуплетом сандалит, понял Серега, тоже, наверное, двоих нашел. Он поднял ружьё, но птиц на месте уже не было. Ну и ладно, ну и фиг с вами, сказал он про себя, вы же не последние у меня сегодня.
…Спустя два часа, как и договорились, охотники встретились в ущелье. Нурмухамет добыл четырех фазанов и кеклика – каменную куропатку. Серега принес крупного серого зайца.
– Почему птицу не бил? – улыбнулся Нурик. – Красивая очень, жалеешь, да?
- Заяц как-то привычнее, - оправдывался Сергей. – Он труда требует, а эти сидят, как попки, и глазами хлопают. Никакого интереса.
Приятели уселись в тени каменного навеса, рядом с мотоциклом. Нурик выпотрошил дичь, связал за ноги и подвесил на вбитый в расщелину колышек.
- Зайца раздевать сам будешь? – спросил он Сергея. – А то испортится – жарко.
- Это дело нехитрое, я их в тайге сколько ошкуривал.
Закончив работу, они сполоснулись по пояс водой из ручья.
- Сейчас перекусим и можно поспать, пока солнце за горы не уйдет, потом домой поедем.
Нурик разложил на камне взятый с собой припас: большую круглую лепешку, обжаренный в курдючном жиру бараний бок, пучок зеленого лука. Потом пошвырялся в ручье и достал из него бутылку водки.
- И когда ты успел ее спрятать? – засмеялся Сергей. – Я не видел, чтобы ты из дома брал.
- Конечно, не видел, - согласился Нурик. – Она здесь была. Если надо, еще достану.
- Их что, водой с гор намывает? – хохотал Серега. – И сколько у тебя там?
- Только две, - тоже смеясь, ответил Нурик. – Это с прошлой охоты осталось. Мы компанией сюда ездили, две недели назад, шашлык-машлык жарили, водку пили. Осталось.
Приятели выпили за хороший выстрел, плотно закусили. Потом выпили еще раз, на помин звериных и птичьих душ, закурили, и потекла с тихим журчаньем, словно вода на галечных перекатах, неторопливая беседа.
Сперва, как водится, обсудили ружья: дальность боя, кучность попадания, то, сё, потом Серега рассказал несколько случаев из северной жизни. Особенно поразила Нурмухамета история про Заглотыша ( был такой вор в поселке) и как его отучили брать чужое.
- Ай-яй-яй! – цокал языком приятель. – Значит, лозой по заднице? Легко отделался. У нас в Азии раньше за это руки отрубали.
- И правильно, - согласился Серега. – Вот потому у вас и не воруют.
- У нас другая беда, - вздохнул Нурик. – Травку курят, а когда одуреют – за ножи хватаются. Аксакалы говорят: дальше ещё хуже будет, как в Америке. Там уже героин в моду вошел…
Парни повздыхали, сочувствуя далекому избалованному народу, обсудили неправедную вьетнамскую войну, осторожно тронули афганскую тему, но углубляться не стали – замяли в зародыше.
- Давай-ка еще по стаканчику, да на боковую, - сказал Нурик.
Они сделали еще по глотку, больше не хотелось - в жару, на сытый желудок водка не шла, растянулись на прохладном галечнике, задремали.
Серега лежал и мучился: спросить – не спросить? Он мучился уже не первый день, но вопрос был слишком личным, а знакомство с Нурмухаметом еще очень непродолжительным, и как начать эту тему – Серега не знал.
Солнце перевалило зенит, прожгло мимоходом дно ущелья, и тени от гор повернулись в другую сторону. Краткая лучевая атака не смогла разогнать влажный сумрак над ручьем, но дала знак охотникам, что можно готовиться в дорогу.
Нурик поднялся, отдуваясь, утер с лица пот, посмотрел в небо.
- Ещё часок, и жара спадет, кончается наша сиеста…
Охотники снова поплескались в ручье, понюхали добычу на предмет сохранности.
- В этой расщелине ей сутки ничего не будет, - сказал Нурик. – Сунь туда руку. Чувствуешь, как холодно? Здесь даже в самое пекло как в холодильнике – место такое.
- Башку бы туда засунуть, - проворчал Серега, - распухла вся от дурацких мыслей.
- Что за мысли такие молодому джигиту спать не дают? – весело спросил Нурик. – Наверное, тонконогая северная газель дорогу перебежала?
- Не в бровь, а в глаз, - буркнул Серега. – Только не северная, а здешняя, вашинская…
- Что, что? – не понял Нурик. – Какой глаз, говоришь?
Серега махнул рукой.
- А, всё равно теперь… Слушай, Нурик, заноза у меня в сердце, и как с ней быть – ума не приложу…
И Сергей, не таясь, подробно рассказал приятелю всё, что произошло в Москве, в самолете и здесь, в Красноводске.
- …Понимаешь, ахнула она меня, как… как поленом из-за угла, вывернула всего наизнанку и пропала! Она пропала, а у меня вот здесь, - он постучал кулаком по груди, - саднит, саднит, спасу нет!.. Вот всё, что осталось… - он вытащил из кармана тугой моточек, развернул его, и в воздухе плеснулась узкая голубая ленточка. – Вот, на память оставила…
Нурмухамет посмотрел на яркую невесомую полоску, потом на покрывшееся пятнами лицо Сергея и озадаченно подергал себя за ухо.
- Ну, что молчишь? – угрюмо спросил Серега. – Не любите вы, когда ваши девушки с русскими… знаются?
Взгляд приятеля сделался жестким и колючим.
- Не любим, - тихо сказал он. – Но ты мой гость, а гость, как у нас говорят, дороже отца… Чего ты злишься? Я, что ли, виноват в твоей болезни?
Он поднял с камня недопитый стакан, протянул Сергею.
- На, выпей и успокойся… Раз такая болезнь пришла – лечить надо, а не задираться!.. Любим, не любим… Природе, ей всё равно: русский, туркмен, черт с рогами… Девушка-то как к тебе относится?
- Мерьем-то? Если бы я знал!.. Вот, ленточку подарила… Я к ней поеду, в эту Чаршангу, и всё проясню. Отошьёт, значит, так тому и быть!.. Нет, не быть… Я ведь что хотел у тебя спросить: как у вас за девушками ухаживают?.. Ты не обижайся на меня, я не со зла глупость брякнул, я ведь, кажется, серьёзно влюбился, нутром чую.
Нурик тоже отмяк, задумался.
- Ухаживают так же, наверное, как и везде. Главное, родственникам понравиться, особенно старшим в роду: отцу, матери, деду, если живой; их мнение решающее. Хотя в наше время молодежь самостоятельная… Я, вон, свою за большие деньги покупал, калым платил, даже если по взаимной любви. У нас смирная работящая девушка стоит дороже какой-нибудь «сильно образованной». А твоя, как я понял, столичная, с разными запросами. Так что сначала с ней разберись, а потом уж к старшим подкатывайся… Когда ехать собрался? Серега закатил глаза, посчитал дни.
- На будущей неделе распредщиты закончу и, пока монтажники кабели тянут, у меня суток трое в запасе будет. В следующую субботу поеду.
- За три дня не обернешься. Сутки до Чарджоу, поездом, полдня до Керки, да оттуда в Чаршангу еще пару часов – вот и считай: туда и обратно трое суток. Здравствуй и до свидания.
- И что же делать? – приуныл Серега. – Мне больше трех суток не дадут.
Парни замолчали.
- Эх, голова моя – тыква пустая! – шлепнул себя по лбу Нурик. – Из Красноводска в Гаурдак Як-40 летает, два часа и – ты на месте! А там до Чаршанги рукой подать. И как это я забыл?
Охотники повеселели, засобирались, словно лететь нужно было прямо сейчас, и, выкатив из-под козырька мотоцикл, тронулись в обратный путь.
Всю неделю Серега «пахал», как каторжный. Домой приезжал только чтобы перекусить и часа четыре соснуть в прохладе. Он составил себе график работ, в котором расписал каждый объект, оставил время для отдыха с семи утра до двенадцати, подогнав его под расписание вахтового автобуса. Начальство дивилось упорству командированного, объясняя всё это желанием поскорее уехать домой, но препятствий не чинило. Только смежники из монтажной конторы поглядывали косо и предложенного темпа не одобряли.
В четверг, под конец смены, Серега сдал последнюю ячейку и, зайдя в кабинет начальника, с честными глазами написал заявление на отгулы.
- Хочу съездить, Ашхабад посмотреть, а то был в Туркмении, а столицу вашу не видел. Говорят, чудный город, - подольстил совершенно искренне Серега.
Вечером он затеял сборы. Перегладил одежду, надраил до блеска коричневые итальянские башмаки, тщательно побрился и попросил Нурика укоротить отросшие волосы.
- Свататься едет, - сказал Нурик жене и повторил по-туркменски. – Ол гудачылыга барьяр.
Гульнара удивленно выгнула брови, посмотрела на квартиранта. Потом отозвала мужа в сторону и что-то долго объясняла ему, беспокойно поглядывая на Сергея. Нурик смущенно скреб затылок, подергивал пальцами ухо и, наконец, прервав жену, подошел к приятелю.
- Тут, видишь, какое дело, - замялся он, подбирая слова. – Я сам уже привык к цивилизации, а вот она, - кивнул на жену, - из дальнего селения, и все наши законы и традиции помнит. Говорит: скажи ему, чтобы в дом девушки не входил, позор для нее, на виду у людей не встречались – позор, с отцом её о сватовстве не разговаривал, это должен сделать кто-то другой, и вообще – зря ты всё это затеял! В тех местах традиции очень сильны, можешь и по башке получить, если что не так сделаешь.
- Ну, спасибо! Вы, ребята, меня вдохновили на подвиг! – возмутился Серега. – Мне что теперь, умыкать её ночью на резвом коне? Или как в песне: «Золотою казной я осыплю тебя»? А попроще никак нельзя: Я что, враг какой? Я же просто её люблю! Без задних мыслей.
- Ты не горячись, - успокаивал Нурик, - а то, действительно, дел натворишь, а на нее потом пальцем показывать будут. Выслушал, что тебе сказали, - подумай. И действуй сообразно обстановке. Как нас в армии учили: скрытно займи позицию, вымани противника в удобное для себя место и произведи захват. Традиции традициями, а все женятся, кто очень хочет…
Утром Серега выехал в Красноводск.
* * *
… Господи, какие сложности, думал Сергей, глядя в иллюминатор на бесконечные пески и тоненькую двойную нитку железной и автомобильной дорог. У нас в России тоже есть свои условности, но такого феодализма насчет женского пола… Хотя, если задуматься: народ маленький, выживать ему в этих песках трудно, да еще всякий сосед норовит захапать территорию… Чингисханы разные вторгаются… Вот и берегут своих женщин от чужаков. История древняя – Русь тоже защищалась от набегов… С другой стороны, наши князья женились на половчанках и дочерей своих замуж выдавали на сторону: немцам, татарам, полякам. Все народы медленно перетекают друг в друга… Ну, туркменка, ну и что? Только глаза у нас разные да обычаи, а всё остальное, как ни финти, - один к одному. И дети от смешанных браков рождаются красивые, через одного – гении. Похоже, природа наделала заготовок по всей земле: белых, черных, желтых, красных – на всякий случай. Какая раса сильнее, та и выживет, по Дарвину. А они возьми да выживи все! Вот и пошла неразбериха, сплошной Вавилон. Говорят по-разному, друг друга не понимают, религий кучу напридумывали, а Бог на всех один, да ещё ссорятся из-за него… Нет, пора этот базар кончать! Брошу, к чертовой матери, всю работу, женюсь на азиатке и организую движение за всемирную ассимиляцию!
Серега хохотнул над последней мыслью и смутился. Сидящий рядом пожилой туркмен проснулся и строго на него посмотрел.
Ну, если у Мерьем такой вот отец, подумал Серега, искоса разглядывая соседа, точно голову отрежет.
Туркмен снова задремал, густые лохматые брови приняли мирное положение, грозная складка над переносицей разгладилась.
Нет, резать он меня не будет, успокоился Серега. Если дочь учится в Ленинграде на журналистку, значит, семья интеллигентная, значит, резать не будут. Но в чужой монастырь со своим уставом влезать тоже не следует… Ладно, приедем – разберемся…
Он вздохнул и последовал примеру соседа.
Гаурдак прилепился к подножью гор на плоской, как дно огромной сковороды, красно-коричневой долине. Это был довольно крупный поселок, выстроенный почти полностью из местного, ломаного в горах камня, и разнообразием архитектура не отличалась. Серые одноцветные домики скрывались за длинными сплошными каменными заборами, похожими на крепостные стены. Вдоль улиц проложены неглубокие арыки, местами заполненные желтой глинистой водой, но большей частью сухие. Жара стояла неописуемая, при полном безветрии. Рядом с поселком в горах располагались серные копи, они-то и положили начало Гаурдаку и единственному промышленному предприятию – сернообогатительному заводу. Аэропорт с одной взлетно-посадочной бетонкой отстоял от поселка на три километра, и старенький пазик, забрав всех прилетевших, быстро довез до автостанции.
Серега прочел расписание трех маршрутов: Свинцовый рудник, Чаршанга, Кирки. Нужный ему автобус отправлялся вечером, и он решил добираться автостопом, как советовал Нурмухамет. Водитель желтого «Москвича», грузивший в богажник поклажу, не торговался, однако предупредил, что довезет только до развилки, поскольку сам едет «на Рудник».
- Там пересядешь, машины часто туда-сюда бегают…
В машине, несмотря на открытые окна, Сереге едва не стало плохо. И как такое терпеть, обливался он потом, чистая преисподня! Водитель, не оборачиваясь, протянул ему бутылку зеленого «Тархуна». Вода была сладкой и совершенно не утоляла жажду.
- Приехали, - наконец сказал водитель, останавливаясь у низкого каменного домика посреди голой, усыпанной мелким щебнем пустыни.
Серега достал деньги, но водитель махнул рукой, и «Москвич» покатился дальше, перхая дымом из выхлопной трубы.
Троит движок, свечи менять надо, рассеянно отметил про себя Сергей. Он огляделся по сторонам. Везде, куда хватало глаз, простиралась ровная, словно укатанная асфальтовым катком, поверхность. У горизонта, на равном удалении от перекрестка, долину опоясывала зубчатая стена гор. В том направлении, куда пылил уже едва заметный автомобиль, стена возвышалась несколькими пиками, вершины которых отсвечивали снегом. Над ними кудрявилось белое облачко. Остальное небо отдавало бледной голубизной, словно выгоревшая на солнце воздушная ткань.
Голубое платье Мерьем, подумал он и обернулся на звук голоса.
- Эй, зачем на солнце стоишь? Я здесь зачем чайхана поставил? Чтобы ты на солнце стоял?
В дверях домика из тени показался круглолицый улыбающийся туркмен в белом халате и высоком, развесистым по краям колпаке.
- Давай, давай, манты горячий кушать, чай зеленый пить. Много денег не возьму – компания лучше!
Серега вошел в крохотное помещение с одним столиком у окна и тремя табуретками.
- Садись, смотри в окно; машина поедет – далеко видно. Что кушать будем?
- Мне бы чего-нибудь попить, холодненького, - попросил Серега.
- В Туркмении летом зеленый чай пьют, горячий, - наставительно сказал хозяин. – Хорошо от жары помогает.
- Ну, давайте чаю, - согласился Серега.
Туркмен, он же повар, он же официант, быстро вынес из-за полотняной ширмы круглый фарфоровый чайник, две пиалушки, вазочку сладких орешков, обсыпанных сахарной пудрой, и кусок халвы, похожей на обломок серого гранита.
- Вино не предлагаю. Только глупый на жаре вино пьёт.
Он трижды перелил чай в пиалушку и обратно в чайник, подождал минуту, пока заварка осядет, и наполнил чашки.
- Пей, кушай. Я тоже выпью… Знаешь, что писал один иностранец, увидя, как туркмены пьют чай? Он писал, что жители этой страны так экономят воду, что ее не пьют, а только ополаскивают ею посуду. А, смешно?
Сергей покивал головой, отхлебывая душистый зеленый напиток.
- Ты, я вижу, русский, - продолжил беседу чайханщик. – В гости едешь или по делам? Если в гости к туркмену, привет передай от Ахмета, меня все знают. Скажи: пил чай, разговаривал – тебе уважение будет.
Серега о цели приезда умолчал, помня наказ Нурика, но на вопрос ответил:
- В Чаршангу еду. Транспорт туда часто ходит?
- Ходит, - неопределенно ответил хозяин. – Вот недавно один проехал… Может, манты хочешь или плов?
- Нет, спасибо, - поблагодарил Серега. – Очень хороший чай. Сколько с меня?
- Якши, якши, - улыбнулся чайханщик. – Тридцать пять копеек, - и лукаво взглянул на Сергея.
Тот положил на тарелочку полтинник и собрался уходить.
- Подожди, - остановил чайханщик. – Ты почему не торгуешься? Тридцать пять копеек за чай много, да?
- Много, - согласился Сергей.
- Вот! – хлопнул ладонью по столу туркмен. – Конечно, много! А ты сколько дашь?
Серега пожал плечами:
- Ну, не знаю… У нас в кафе чай девять копеек стоит, с лимоном.
- Я лимон не давал. Давал орешки, халву… Сколько стоит?
- Да что вы, в самом деле, - расстроился Серега, - мы же не на рынке. Сколько скажете, столько и стоит.
Чайханщик отсчитал сдачу, ссыпал мелочь в Серегину ладонь и удовлетворенно крякнул:
- Харашо поторговались! Правильный клиент. Заходи в другой раз, постоянным гостям у меня скидка.
Серега вышел на воздух, позвенел в кулаке мелочью и с интересом пересчитал. Получилась сорок одна копейка. Он усмехнулся и оглянулся на дверь. Туркмен стоял, упершись рукой в косяк, и тоже улыбался.
Скучно мужику, подумал Серега, и поднял руку, останавливая подъезжающую машину.
Водитель бензовоза, худой, небритый мужчина всю дорогу до Чаршанги молчал, но перед въездом в поселок спросил:
- За канал или перед канал?
- Не знаю, улица Комсомольская, это где?
- За канал, - сказал шофер. – Я на автобазу. Значит, выходи.
Он тормознул у поста ГАИ, молча сунул в карман трешник и, хлопнув дверкой, махнул из кабины рукой.
- Туда, туда, к рынку, там - Комсомольская.
Серега поправил на плече сумку и, холодея душой, вошел в поселок.
* * *
- Эна, можно я так пойду? – Мерьем вышла на крыльцо, крутнулась перед матерью, показывая наряд, привезенный из Ленинграда. – Красиво, правда? Девчонки от зависти упадут.
- Вай, тоба, тоба! – всплеснула руками мать. – Сен-э бир баша душен бела экинин, и что за напасть на мою голову! Иди, сейчас же переоденься… «Девчонки по-падают!» Не только девчонки, - ворчала она, повязывая на голову цветастый праздничный платок, - весь поселок смеяться будет, хоть глаз на улицу не кажи.
Мерьем с сожалением сняла брючный костюм, тонкий, в обтяжку, с молнией на ширинке и веселой бахромой на обшлагах, оделась в широкое туркменское платье.
- Вот, - строго сказала мать, - теперь по-людски. Ладно отец не видел, обоим бы досталось… Ну, пойдем скорее, а то рынок закроется.
Они вышли за калитку и направились к центру поселка.
Серега уже около часа топтался неподалеку от дома с цифрой три на белой стене. Помня местные строгости и наставления Гульнары, он делал вид беспечно фланирующего человека, этакого ротозея с туристскими наклонностями. Улицу и дом, записанные в адресе, он нашел быстро, и теперь главной задачей становилось узнать, дома ли Мерьем и как ее выманить из этой крепости.
Развернувшись в очередной раз в сторону дома, Серега увидел, как открылась калитка больших зеленых ворот, из нее вышли две женщины одинакового роста, в почти одинаковых платьях и свернули в его направлении.
Прошагав по инерции несколько метров, Серега вдруг понял, кто идет навстречу, и запаниковал. Втянув голову в плечи, он зашарил глазами по сторонам в поисках укрытия, но улица была пуста, дома стояли плотно, без переулков.
- И-ех, - выдохнул Серега, - была – не была!
Он надел на лицо полное отсутствие всякого интереса и, не торопясь, вразвалочку пошел навстречу своей судьбе.
Мерьем держала мать под руку, что-то, смеясь, рассказывала ей в ухо и Серегу узнала, когда он находился уже шагах в десяти.
- Ой, - вскрикнула мать, - ты чего ногтями вцепилась, как кошка? Слушаю я тебя, слушаю!
Мерьем на мгновение умолкла, вытаращив глаза на проходящего мимо парня, потом пропела длинное неопределенное «э-э-э», сбилась с шага, но быстро поправилась и, как ни в чем не бывало, продолжила щебетать.
Мать искоса взглянула на дочь, обернулась вслед необычному прохожему, молча покачала головой.
Рынок почти опустел, оставшиеся продавцы укладывали непроданный товар в узлы и корзины. Мерьем рассеянно улыбалась знакомым, отвечала на расспросы о ленинградской жизни, сама передавала приветы и пожелания – вообщем, всё, как обычно. Но под сердцем копилось, всё возрастало тянущее домой беспокойство.
Приехал, думала она, чувствуя, как холодеют пальцы, все-таки приехал… Вот сумасшедший!.. Что же делать, что же делать? – повторяла она про себя. – Дура я, дура, адрес оставила! Кто же мог подумать? Теперь – беда… Папа узнает… Ой, что бу-удет!..
Всю обратную дорогу она висела на руке у матери, ноги не чувствовали земли.
- Да что с тобой? – спрашивала мать. – Отвыкла от жары в своей России?
- Голова кружится, наверное, от жары, - соглашалась Мерьем.
Подходя к дому, она заметила торчавший из-за дерева угол спортивной сумки. Хозяина в густой тени кроны видно не было, но у Мерьем оборвалось сердце. Сейчас подойдет, с ужасом подумала девушка и, ускорив шаги, почти протащила мать до калитки, захлопнула за собой дверь и бросилась к умывальнику.
- Вот-вот, смочи полотенце да на голову положи, - успокаивала мать, - и полежи в тенечке, а я чаю принесу.
Лёжа на топчане и обмахиваясь влажным полотенцем, Мерьем искала выход из создавшегося положения. Сложность заключалась в том, что никак, ни при каких условиях встречаться на виду у поселка было нельзя. Приезжий человек здесь сразу заметен и наверняка соседи уже обратили на него внимание. Модный костюм, галстук, сверкающие на солнце ботинки… Это в нашей-то пылище! – сокрушалась Мерьем. – И эта дурацкая бейсболка! Не захочешь – увидишь.
Она посмотрела на часы. Скоро стемнеет. Если у него хватит ума и терпения, дождется сумерек. Тогда что-нибудь придумаю…
Серега взмок от макушки до носков в ботинках. Уйти уже было нельзя – Мерьем его видела. Оставаться здесь, посреди улицы, - навлечь подозрение соседей, рано или поздно кто-нибудь пристанет с вопросами. В дом тоже нельзя… Ну, влип, дружище! – страдал он, не выходя из спасительной тени. – Дождусь темноты: темнота – друг молодежи; что у нас, что здесь, - успокаивал себя Серега.
К вечеру на улице появились прохожие, и торчать на одном месте стало опасно. Прямо, какие-то шпионские страсти, возмущался он про себя, Монтекки с Капулеттями! Вот сейчас постучу и попрошу воды. Могу же я попросить напиться, не убьют же за это!
Он совсем уже было принял решение, но зеленая калитка приоткрылась и на улицу выскользнула Мерьем. Она быстро оглянулась по сторонам, сделала чуть заметное движение рукой и пошла вдоль забора между арыком и деревьями. Серега последовал за ней в некотором отдалении по своей стороне улицы. Метров через пятьдесят девушка свернула в узкий проулок и, пройдя еще немного, вдруг исчезла. Серега дошел до зарослей маклюры, остановился, растерянно оглядываясь по сторонам. Вечерний сумрак густел на глазах, кустарник казался непролазным. Серега замер, прислушиваясь.
- Ну и зачем ты приехал? – чирикнуло из ветвей. – Тебя сюда звали?
Серега, не раздумывая, ломанулся на голос. За шиворот посыпались мелкие шишки, щеку больно оцарапал сучок. Выбравшись из кустов, он увидел Мерьем. Она стояла у чинары, вытянув руки перед собой, словно защищаясь.
- Во-первых, здравствуй! – сказал Серега, отряхивая с пиджака мусор.
- Тише говори, - прошептала Мерьем, - и стой, где стоишь, - добавила она, заметив движение навстречу.
- Какие еще будут приказания? – он опустился на траву, подложив под себя сумку. – Последнее желание умирающего: где у вас тут вода?
- Нет здесь воды, - растерялась девушка. – Это больничный сквер… Есть вода, только подальше, - помедлив, сказала она, - раньше был родник, а сейчас – не знаю.
- Ну так веди, принцесса, путник прошел Кара-Кумы и умирает от жажды.
Он поднялся, в ожидании приглашения.
Мерьем подобрала подол длинного платья, осторожно ступая, пошла в темноту, махнув Сергею рукой. Родник оказался совсем рядом. Вода из трубы сбегала в бетонный лоток и дальше через дыру в заборе попадала в арык.
- Вот, спасибо, дикая горянка, - тихо шутил Серега, вытирая лицо мокрым носовым платком, - за доброту твою алмазов не пожалею.
Мерьем вздохнула и присела на скамейку у родника.
- Морозов, вы не ведаете, что творите, - она снова перешла на «вы», - Чаршанга – не Москва и не Ленинград. Здесь всё настолько по-другому, что вы даже представить себе не можете…
- Ну, почему же, могу, - перебил Сергей. – Я же не вломился к тебе в дом, хотя мысль такая была.
- Спасибо и на этом. Зачем вы приехали, раз вы такой умный и всё про наши обычаи знаете? Порезвиться захотелось? А обо мне вы подумали?
Сергей обхватил голову руками и сквозь зубы промычал:
- Да что же это такое? А если человек влюбился, и нет у него другого способа это доказать? Если он обещал приехать и приехал, несмотря ни на что?.. Я уважаю ваши законы, но я тебя люблю! Мне сказали, что я могу нарваться. Но, Мерьем… Слушай, а давай я тебя украду?
- Вот дурачок, - тихо прошептала девушка, - болтает, сам не знает чего… Морозов, ты уезжай, я вырвалась на минутку, пока мама отдыхает… Ты уезжай и всё, больше ничего-ничего не говори, просто уезжай!
Она встала, коснулась пальцем уголка глаз и еще тише повторила:
- Уезжай… пожалуйста.
Серега подержал ремень сумки, словно желая его оторвать, лязгнул зубами и кивнул:
- Хорошо, раз ты хочешь, я уеду. Но что-нибудь, кроме «дурак» и «уезжай», мне причитается? Или ты вообще… ко мне равнодушна?
Мерьем отвернулась, теребя косу, сделала шаг в сторону и почти не слышно сказала:
- У тебя есть ленинградский адрес… Всё, всё, я побежала.
Она перепрыгнула арык и растворилась в черноте ночи.
* * *
Сергей долго сидел на скамейке, щелкая пальцем по тихому водопадику и тупо повторяя одну фразу: «С чем приехал – с тем уехал». Темень была такой, что он не видел собственных ботинок. Звезды в небе светили и луна, вроде бы, торчала над крышей соседнего дома, но здесь, в сквере, ночь сконденсировалась в почти осязаемое вещество. Оно было плотным и душным, от него едко першило в горле, мокрило глаза и страшно чесалась переносица. Это вещество давило на плечи и голову, прижимало к земле, не давая подняться. Даже вода из трубы потеряла свою текучесть и висела серебряным неподвижным шнурком, совершенно не издавая звуков. Мёртвая ночь, умершая вода, замирающий пульс на холодном виске…
- Значит, вот так… Значит, так тебе и надо! – процедил он сквозь зубы и попытался поймать в кулак водяной шнурок. Тот рассыпался на руке мелкими брызгами, оставив в ладони ощущение влажной пустоты.
- И дождь смывает все следы, и только память остается, струна со звоном оборвется, слеза непрошено прольется, и путник не найдет воды… Стихоплет задрипанный, - он криво усмехнулся. Вытер о штаны мокрую ладонь и, прыгнув через тот же арык, вышел на темную улицу.
Сергей шел к центру поселка, где светили редкие фонари и неоновым светом горела реклама: чайхана «Койтендаг». Дверь в заведение была открыта, и он вошел в душное помещение, полное ароматов жареной баранины, табака и резанной дыни. Заняв свободный столик, он заказал соус из говядины, манты, плов и две кружки пива. Чайханщик с уважением покачал головой и тихо осведомился:
- Очень кушать хочешь?
- С утра маковой росинки во рту не было, - вздохнул Серега.
Когда на столе появились кушанья, он понял, что пожадничал. Соус оказался говяжьим бульоном с огромным куском мяса, двумя цельными картофелинами, репкой вареного лука и толстой морковиной. Горка золотистого плова, густо обсыпанного зеленью, возвышалась на полторы ладони, а порция мантов состояла из пяти крупных, с кулак, пельменин, начиненных рубленой бараниной и щедро политых сметаной.
- Мне столько не съесть, - упавшим голосом сказал Серега и жалобно посмотрел на чайханщика.
- Голодный джигит – плохой джигит, - улыбнулся чайханщик. – Ты пей, кушай, сколько душа просит. Много – не мало.
Серега снял пиджак, закатал рукава рубахи и принялся за дело.
Он съел всё, допил пиво и отдуваясь откинулся на спинку стула. Пока он ел, чайханщик сидел за соседним столиком в компании двух посетителей и время от времени поглядывал на Сергея, поощрительно чмокая губами. Серега сыто рыгнул в кулак и попросил счет.
- Ну вот, а говорил «много», - улыбнулся чайханщик, подавая исписанный обрывок бумажки.
Серега расплатился, но остался сидеть. Идти было некуда. Он сидел, и размягченные пивом мысли вяло переваливались в мозгах. Горечь короткого свидания, бессмысленного и безрезультатного разговора осела под тяжестью принятой пищи и мрачное настроение немного рассосалось. По жизни Серега был оптимистом, удары и каверзы судьбы он всегда отражал с ядовитой усмешкой, применяя известную формулу: жизнь – зебра, чем темнее одна полоса, тем светлее будет другая. Вспомнив любимое изречение, он подозвал чайханщика и сказал:
- Вы спасли меня от голодной смерти, а я вам передаю привет от коллеги, Ахмета.
- От какого Ахмета?
- От того, который в пустыне чайхану держит.
Чайханщик расплылся в улыбке, повернулся к приятелям и сказал несколько фраз по-туркменски.
- Я сказал друзьям, - перевел он Сергею, - что ты хароший человек, харашо кушаешь, харошее слово гаваришь. Ахмет нам друг, а друг нашего друга – наш друг.
Соседи дружно закивали, замахали руками, приглашая за свой столик.
- Спасибо, якши, - прижал руки к груди Серега, - только я устал. Здесь есть какая-нибудь гостиница?
- Зачем гостиница? – возмутился чайханщик. – Иди в мой дом, спи-отдыхай, сын проводит.
Из-за столика поднялся высокий парень и приглашающее махнул рукой. Серега понял, что радушие хозяев может обернуться расспросами, а выдавать тайну своего приезда было бы непростительной глупостью. Он снова сказал «якши» и вежливо отказался.
- Как хочешь, - немного обиделся чайханщик. – Джора, проводи человека в гостиницу.
Перед входом в белое двухэтажное здание гостиницы стоял большой автобус «Икарус-люкс». Сергей простился с провожатым и вошел в вестибюль. У стойки администратора толпилось человек двадцать разношерстно одетых людей, мужчин и женщин. Невысокий широкоплечий туркмен в ослепительно белой рубашке давал указания сидевшему за стойкой администратору, указывая на стопку паспортов.
- Женщин на второй этаж, мужчин на первый. Бельё застелить новое, полотенца в номерах поменять. Всё понял?
Он взял под руку толстого, совершенно лысого человека и, отведя в сторону, завел разговор.
Сергей подошел к стойке и наткнулся взглядом на картонную табличку: мест нет. Привычное дело, с сарказмом подумал он, было бы удивительно, если бы они были. Вложив в паспорт «синенькую», Сергей сунул его под нос администратору.
- Одно место на одну ночь, любое.
Тот испуганно посмотрел в сторону беседующих мужчин и пальцами отодвинул паспорт от себя.
- Мест нет. Видите: у нас делегация.
Серега молча вложил еще одну купюру. Лицо администратора скривилось, словно от зубной боли.
- Я ни чем не могу помочь. Поговорите с Шахмерданом Кулиевичем, - он показал на мужчину в белой рубашке.
- Он кто, директор гостиницы? – спросил Сергей.
Администратор замахал руками и зашептал:
- Что вы, что вы! Это второй секретарь райкома, он с делегацией работает.
Сергей терпеливо дождался паузы в разговоре и подошел к туркмену.
- Извините, Шах… ман… Нуриевич, - Серега запнулся, покраснел и замолчал.
Туркмен улыбнулся.
- Кулиевич. Что вы хотели, молодой человек?
Серега оправился от смущения и бодрой скороговоркой высказал просьбу. Секретарь оглядел его с ног до головы, удовлетворенно кивнул и спросил:
- Приезжий? Из России? По делам или как?
- Или как, - осмелев брякнул Серега, но тут же поправился. – Проездом, к другу, а ночевать негде.
- А что у друга не остановился? – хитро сощурясь, спросил секретарь.
Серега замялся.
- Да уж так получилось, - соврал он с честным лицом. – Разминулись мы. Я к нему, а он… в Питер укатил.
- В Ленинград, - поправил туркмен и как будто о чем-то задумался, - в Ленинград… У меня дочка в Ленинграде учится на журналиста… Что же с тобой делать?
Услышав про дочку, Серега похолодел. До него дошло, что разговаривает он с отцом Мерьем, и ноги противно задрожали. Вот влип, заметалась в голове паническая мысль.! Нарвался! Провалиться мне на этом месте! Сейчас допытается! Но туркмен повернулся к лысому, что-то спросил и, получив ответ, крикнул администратору.
- Разместите гостя в четвертом, вместе с водителем автобуса!
Хлопнув легонько Сергея по плечу и сказав «Устраивайтесь!», он вернулся к собеседнику.
- Спасибо, - одними губами прошептал Серега и медленно пошел оформлять документы.
Утренним рейсом он добрался до Гаурдака, сел в почти пустой самолет и к полудню был в Красноводске. Тот же старый «пазик» привез его в Небит-Даг. Отказавшись от ужина, Серега ушел к себе на веранду и завалился на душекче. Некоторое время из-за двери доносились тяжелые вздохи, бормотание, потом всё стихло. Когда вернулся с работы Нумухамет, Серега уже крепко спал, и будить его хозяева не стали.
Последняя неделя прошла в предпусковой горячке. Свою работу Серега закончил раньше срока, но уехать не смог, держали чужие недоделки. Наконец произвели пробный запуск и подписали акты сдачи объекта в эксплуатацию. Серега засобирался домой.
- Ну что, отходную справим? – спросил Нурик в последний перед отъездным вечер. – Гульнара кучу вкусностей наготовила.
Серега взглянул на уставленный блюдами дастархан и засмеялся.
- Что такое, тебе что-то не нравится? – обеспокоился Нурик.
- Да нет, вспомнился поздний обед в Чаршанге. На душе кошки скребут, а я жру и жру, словно горе заедаю.
Расселись вокруг накрытой прямо на ковре скатерти, поджав под себя ноги.
- Я смотрю, ты за этот месяц и сидеть по-туркменски научился, и плов кушать, - похвалил Нурмухамет.
- Чего не сделаешь ради любимой женщины, - философски заключил Серега. – Только вот пригодится ли эта наука?
Нурмухамет налил водки, поднял свой стакан.
- Как говорили наши мудрецы, уж если жизни без печали не может даровать творец, пусть беды все придут вначале и все удачи под конец.
- Золотые слова, - в тон ему ответил Серега, закусывая ломтем сахарной дыни. – У нас тоже говорят: лиха беда начало. И еще: из двери выгнали, а он – в окно.
- Так тебя что, в Чаршанге отказом наградили? – полюбопытствовал Нурик.
- Да как сказать?.. – пожал плечами Сергей. – Ни «да», ни «нет», мы говорили-то всего минут десять… Заладила: уезжай да уезжай… Я толком объясниться не успел. Правда, под конец намекнула про Ленинград.
Нурик одобряюще хохотнул, налил еще по стаканчику.
- Ну вот, а ты говоришь «неудача»! Если девушка не отказала, считай, что сражение выиграно. Была б у пастуха охота велика, так он и от быка дождется молока.
Душевная беседа продолжилась далеко за полночь. Приятели часто выходили курить на крыльцо, прихватывая с собой бутылку. В итоге полностью перебрались на топчан под развесистым гранатом.
- … Нор-рмальный ты парень, - нетвердым языком говорил Нурик, - и душа у тебя нор-рмальная. Плюнь ты на свои севера, давай сюда перебирайся. У нас тепло, фрукты… Вот как начальник про тебя говорил: зверь – мужик, в работе – чистый зверь!.. А подружка твоя никуда не денется: р-раз – и утащим! Я тебе помогу.
Друзья схватывались ладонями, жали до хруста в костях кулаки в знак мужской солидарности, и возглас «уваж-жаю» прописался в беседе, заместив другие эпитеты и обращения. Кривой ятаган ночного светила занес опасное лезвие над их головами, изготовился рубануть наотмашь прежнюю Серегину жизнь, и отверстая жила исхлестала бы северной кровью деревянный настил топчана, и другая, горячая кровь народилась бы в теле, чтобы дать продолженье себе в государстве пустынь и гор.
С языка уже готовилось слететь роковое слово, но дверь дома отворилась и женский голос отрезвил раскалившихся мужчин. Серега с трудом проглотил горячий комок, остервенело помотал головой и следом за Нуриком пошел к дому.
Весь август Серега, как и планировал, провел в тайге. Начальник не обманул, да еще прибавил одну сентябрьскую неделю. Чтобы не очень донимали местные рыбаки и охотники, Серега испросил разрешение у Василия Кудряшова разбить лагерь на самом дальнем и труднодоступном из Мазямских озер – на озере Кухтлум-лор. Кудряшов каждый год в это время ездил рыбачить на Обь, в хантыйские рыболовные артели и с легкостью дал добро.
- Угодья не купленные… Только бардак там не разводи и с огнем поглядывай, газовые фонтаны случаются…
Серега загрузил старенькую «казанку» снастями, запасом бензина в канистрах, сунул в носовой отсек ружье с боеприпасами, а в «бардачок» - чистую тетрадь и пару карандашей. Соседа по вагончику, Петюню, он попросил об одолжении: если вдруг придет письмо из Туркмении, сгоняй ко мне, привези, не поленись. Ладно?
Петюня обещал.
Первую неделю Серега привыкал к местной погоде, акклиматизировался. Обустроил стоянку необходимым комфортом: натаскал дров для костра, сколотил обеденный столик и пару скамеек, одну к столу, другую у кромки воды, для наблюдения за удочками, установил жерди для просушки сетей, выкопал яму для засолки рыбы, выложив дно и стенки свежей осокой. Даже место под туалет огородил плетнем из ивняка, хотя – от кого тут скрываться. Палатку он раскинул входом на озеро: с воды гнуса меньше и пейзаж глаз радует. Вобщем, сделал всё по уму, и для дела, и для отдыха.
Август прекрасен в сибирской тайге. Летнее солнце к полудню еще успевает прогреть остывающий за ночь воздух. За июль подсохли таежные балки, вода ушла из мелких промоин, отвердели границы болот; ходилось по лесу легко и без опаски. Осевшие в ложе озера и реки желтели чистым песком на изгибах, давая возможность таскать волокушу рыбачьего невода. Птица и зверь откормились на сочных полянах, злобный комар напитал своим телом подводный народ. Всё у природы нашло свою пищу и место. Надо теперь перед долгой зимой отдохнуть.
Вот и Серега тоже отдыхал. Правда, отдых его был несколько своеобразен. Первое, что он сделал после разбивки лагеря, - составил дневной распорядок, расписав его по часам, точно так же, как делал это в командировке. Только причины здесь были иные: засевшее внутри чувство то и дело сбивало с жизненного ритма, будь то в работе, а особенно в моменты безделья, и Серега построил свой режим так, что конец одного занятия плавно перетекал в начало другого. А для душевных переживаний он специально выделил два часа вечернего времени. Так и записал в графике: с двадцати до двадцати двух – страдание по Мерьем.
Но хватило его ненадолго. Как ни старался, мысль о прекрасной азиатке неотступно присутствовала в голове, мешала занятиям, и рыбалка заканчивалась порванными и спутанными сетями, охота – бесполезной тратой патронов. Единственное, что он мог делать с удовольствием и долго – это писать. Режим дня, так старательно вычерченный на бумаге и приколотый над входом в палатку, раздражал с самого утра, как только попадался на глаза. На десятый день добровольный отшельник сорвался.
Вылезая утром из палатки, он ненароком задел переднюю стойку, и натянутый туго брезент схлопнулся, ободрав сучковатой жердиной правый висок. Серега чертыхнулся, промокнул ссадину полой рубашки, огляделся в поисках подходящей лесины взамен сломанной. На территории лагеря таковой не оказалось.
- Щас умоюсь и схожу, вырублю, - сказал он вслух, словно перед кем-то оправдываясь.
Почистив зубы и выполнив утренний моцион, Серега запалил костерок, повесил на огонь чайник и, взяв топор, направился в ближайший кустарник. Что-то знакомое почудилось в плотной стене ивняка. Серега мучительно вспоминал, подбирая ствол попрямее… Маклюра! Очень похоже на место, где он разговаривал с Мерьем. Только запахи были другими, пахло пылью и темнота… Он вскрикнул от резкой боли в левой руке. Топор полоснул по большому пальцу, разрубив кожу до кости. Рана быстро набухла кровью, потекло за рукав, кисть одеревенела.
- Да что же это такое?! – свистящим шепотом застонал Серега. – Угробишь ведь ты меня, как пить дать угробишь! – причитал он, перетягивая травой палец у основания.
Вернувшись в лагерь, Серега наткнулся на сбитый с палатки листок. В глаза бросилась запись: с двадцати до двадцати двух…
- Какого черта!? Какие два часа!? – понеслось над пустынным озером. – Я круглые сутки о тебе думаю! У меня уже крыша едет! Что ты себе позволяешь? Думаешь, раз – и всё! Думаешь, человека можно вот так: обнадежить, а потом – адью! Я же втюрился по уши! Я вон палец себе… Э-эх!
Он горестно махнул рукой, достал из бардачка изоленту и туго перемотал рану. Присев у костра, он баюкал ноющую руку и всё говорил, говорил, то возмущенно, с обидой в голосе, то словно бы размышляя о превратностях жизни, рефреном повторяя слово «любовь» в различных вариациях.
- …А как я жил до встречи с тобой! Всё у меня было в порядке: и в голове, и в сердце. Работа, рыбалка, стихи, выпивка, друзья, подружки временные – всё как положено. И ни каких проблем! Бабки заработаю и в отпуск, на юг или к родителям в Горький. И там хорошо – все любят и уважают. А теперь что? Я вот в тебя влюбился, а ведь толку-то никакого! Всю душу измочалил, бумаги перемарал глупыми стихами полтетради, покажи кому – до смерти засмеют.
- …Тебе хорошо: глазками стрельнула, тряпочку синенькую подарила и – гуляй, Вася! Законы, традиции, папа строгий… «У меня в Ленинграде дочка учится». А посмотрел бы ты, строгий папа, как эти ваши законы в Питере соблюдаются! Там красивая девушка – цель номер один. И «перехватчики» там не чета вашим, пикируют, как таёжный комар, хрен увернешься. Воткнул, кровушки напился и отвалил, сытый, в сторону.
- …Ну, ревную, ревную!.. Еще прав-то никаких нет, а уже ревную… Так обидно же! У меня любовь из ушей прёт, сделать ничего не могу, а ты среди кровососов питерских, как… как овечка на заклание. Вот приеду, я с ними разберусь, хоботы поотшибаю!.. А что ты думаешь? Возьму и приеду! Я же в твою Тьмутаракань приехал. А тут – всего ничего, каких-нибудь три тыщи километров…
Серега прервал поток красноречия, встал и прошелся вокруг костра. Крышка чайника забренчала, сдерживая кипение воды.
- Счас, счас, погоди ты… - отмахнулся Серега, описывая круги. – Значит так, половина отпуска у меня еще есть, рыбачить я уже не могу, - он выставил напоказ больную руку. – Занятия в университете начинаются с первого сентября. Всё сходится.
Он передвинул бушевавший чайник подальше от огня, бросил в него горсть брусничных листьев и снова начал движение по кругу.
- …Всё сходится. Я приезжаю, разгоняю соперников и… Что? Что дальше-то? – Серега резко остановился, словно ткнулся головой в дерево.
- Ну, как же?.. – он неуверенно потоптался на месте. – Она сама про Ленинград сказала… И Нурик тоже… Просто так не говорят. А потом, я что, за неделю деваху не обломаю? Скажу: так и так, мол, вот снова приехал – любовь позвала в дорогу, намерения самые, что ни наесть серьёзные… А если кто обижает, скажи: враз кости переломаю!
Серега снова обрел твердость походки и резкость в суждениях.
- …Ну, доучишься эти два чертовых года, я тут денежку подкоплю, квартиру купим в Горьком, кооперативную, и всё будет путем. А с папой я как-нибудь договорюсь, не такой уж он и страшный, видел я его. В конце концов, на дворе двадцатый век, а не крепостное право! Ты, главное, ничего не бойся, я за тебя любого в землю по грудь вколочу, всех «перехватчиков» дуплетом, влёт, только лапки замелькают! – горячился Серега. – А папа нас поймет, и мама тоже, и мои старики… Знаешь, какие у меня старики? Золото, а не родители. И почти без предрассудков…
Он поймал себя на мысли, что фантазия перешла всякие пределы, замолчал, глядя на озерную гладь, бликующую мелкими желтыми зайчиками.
Размечтался, думал Серега, утишая неровное дыхание, раскатил губу на сладкое! А ведь может получиться совсем даже наоборот: здрасте – здрасте, вы ко мне – а я в кине, буду ваша – как немой скажет. И все твои расфантазии, как пух с одуванчика…
Вконец разбередив душу, Серега налил в кружку чаю, подошел к кромке берега и присел на корточки. Осветлевшая за ночь вода стояла неподвижно. Ее чистая ровная поверхность была похожа на тонкое стекло, разделявшее два мира: мир вышний, в котором всё двигалось, пело, меняло формы и содержания, имело влияние всего на всё и само принимало воздействие, подчинялось желаниям сущего в нём. И мир нижний, застывший без времени, опрокинутый вглубь, в недоступную взгляду кромешность, где сидит антипод с незакрытыми вечно глазами и следит, выжидая, когда мы туда упадем…
Серега зябко передернул плечами, плеснул в воду остатки чая и брусничный лист пошел на дно, его перестало быть видно. Достав из нагрудного кармана уже мохрившийся по краям моточек, он раскатал его в длинную голубую ленточку, разгладил через указательный палец и осторожно положил на воду.
- Если утонешь, - хрипло прошептал Серега, - значит, не судьба, а если выплывешь, я весь Питер на уши поставлю, а своего добьюсь.
Яркая синяя полоска лежала в метре от берега, там, где дно резко уходило вниз и пропадало из виду. Через минуту она намокла, потемнела, одним концом изогнулась в глубину, но в нерешительности застыла. Серега скрипнул зубами, встал и повернулся спиной к озеру.
- Считаю до ста, - громко сказал он. – Один, два, три… девяносто восемь, девяносто девять… Сто!
Он резко обернулся и зажмурился. Солнце ударило рикошетом в глаза, отразившись от озерного зеркала. Проморгавшись, он увидел синий мазок далеко от берега. Ленту тянуло открывшимся ветерком в центр Кухтлум-Лора. Она змейкой вилась по шершавой рябой поверхности, посверкивала синими бликами, теряясь из виду и вновь выплывая на свет.
- Ага! – закричал Серега. – Думаешь, от меня так легко убежать?!
Он сдернул с ног сапоги, смахнул с тела одежду и без разбега влетел в обжигающий холод воды.