Образы персонажей
1.Hexenmeister
Первые читатели пьесы, мои знакомые, почему-то склонны были к отождествлению этого героя с автором, трактовке его как автобиографического. Видимо, сказывается вера в истину, что автор, да еще молодой, обязан писать сугубо про себя. Оно, разумеется, так, но могу уверить, что другие персонажи пьесы, почти без исключения, содержат не меньше меня, чем этот самый Hexenmeister. Природа же у данного типа слегка другая.
С одной стороны, я стремился придать ему черты совершенно комиксового супергеройства, в самом утрированном виде: невероятную физическую силу и живучесть, способность легко и весело выходить из любых проблемных положений, учителя-гуру и сказочный обряд инициации по Проппу. Причем супергерой этот окрашивался в эстетику модернизма, подстраивался под нее (вот как бы выглядел персонаж комикса в атмосфере Серебряного века!) – отсюда гедонизм, подчеркнутая философичность рассуждений, изысканная образованность (непередаваемо изысканная, особенно в музыкальных-то вкусах), цинично-проницательный, почти бунинский взгляд на мир (и имитация в какой-то степени бунинской любовной речи), важная критика модернизма, в котором герою, на самом деле, уютно.
С другой стороны, Hexenmeister снабжен и чертами характера, да еще самыми чудными. Он по мелочи мстителен: всякому в пьесе, кто его оскорбил или просто недолюбливал, он изобретательно и злобно придумывает кару (за одним только исключением, о смысле которого поговорим мы ниже); основной, между прочим, метод разрешения проблем по Hexenmeister’ски – мордобой, где жертвы заведомо слабее этой героической натуры. Что там еще? Супергерой должен бороться с неким сильным и глобальным злом? Вот тебе, дорогой, и зло, заключенное в университете, филфаке. Но, поразмыслив неспешно, Hexenmeister на рожон не лезет: с серьезными проблемами у него метод борьбы иной – интриганство, обман противника вместо грубого напора. А что до убедительности речей и демонического обаяния, то в пьесе есть намеки на способность Hexenmeister’а менять внешность (раз Korax умеет, то почему бы и нет). Так что, насмехаясь над Грёблином, может он казаться хилым студентом, в глазах Кацмана он, вероятно, и правда выглядит черным рэпером, а Зине представляется ее идеалом мужской красоты – все одновременно.
Словом, герой-трикстер, подлец, мягко говоря, этически не безупречный. Социопат, наконец. Почти не умеет Hexenmeister искренне привязаться, не деформируя объект привязанности, разве что Кораксюше, такому же интересному типу, он друг и вполне с ним честен (и они подкалывают друг друга в начале второго акта – настоящие приятели!). Остальным супергерой наш никогда не говорит правды, хотя и крайне редко лжет напрямую – процедура привычная и отточенная.
Однако, со стороны уже третьей, Hexenmeister’у я соизволил подарить и вполне искреннее страдание: он действительно мучается памятью, ее художественным воссозданием раз за разом, да еще, по всей видимости, не очень дружит с головой (называя себя сумасшедшим перед Кораксом, он иронизирует, но едва ли шутит; это Зиночке позволитетльно влепить явную и красивую чушь, что неизвестно, что скажет в следующий момент). Почему это он, такой нелюдимый, не склонный ходить на собрания себе подобных, так хорошо в курсе о «третьем»? Если этот третий заявляется к нему, то что мешает его выпроводить? Наконец, Зине-то за каким дьяволом про третьего рассказывать – вот уж кто ей нужен. (А общение с Зиной, что бы там сам герой не твердил, он ведет весьма продуманно и не без цели.) Тут я попробовал наметить тему страшного двойничества: не является ли третий двойником Hexenmeister’а, неистребимой болезнью, двоением рассудка, с которой приходится иметь дело? Тогда объяснима и осведомленность (о себе родимом-то, да чтоб этот человек не знал), и подробный разбор, что это за третий и с чем его едят, который включается в специфический брачный договор, предлагаемый Зине. Так что, как бы рационален и умен герой не был, а родная башка преподносит ему крайне неприятные сюрпризы.
О втором двойнике Hexenmeister’а, что имеется в тексте и связан с перемещением во времени, расскажу в комментарии к соответствующему персонажу. Заодно тогда понятно станет, почему ни разу не назвался Hexenmeister настоящим именем, предпочитая родовое определение. А пока вот составил какую-никакую характеристику самого синтетичного и сложного из героев пьесы, хотя и вряд ли полную. И решительно не вижу, что в ней автобиографического: даже любовные воспоминания, и те я стремился сделать предельно абстрактной, обобщенной частью школьного мифа, отвлеченным от одного субъекта чувством.
2.Коракс
Korax (греч. «ворон») – имя главного антагониста, всадника змея (serpent rider) из игры Hexen. Оттуда же и некоторые английские реплики, и особая эстетика изображения (боюсь, едва ли где-то увижу ее вновь: в трехмерной графике тяжело нарисовать нечто подобное, что уже второй Hexen доказал), и внешний вид: по замыслу, Коракс выглядит таким же шестилапым чудищем, только ростом в пьесе не удался (или, вероятнее, сам предпочитает мелкогабаритным быть). Сходства достаточно поверхностные, и заканчиваются на этом, а что до причины – добавлялись они главным образом ради веселья самого автора. Во всяком случае, были ему приятны.
Коракс сопровождает Hexenmeister’а, очевидно с ним дружит и в курсе всех замыслов последнего: персонаж-помощник и слуга, впрочем, вполне равный своему хозяину. Да и хозяйство-то условное довольно. Положим, победил там его когда-то Hexenmeister, в другой раз бы уже Кораксюша отыгрался… Да и самому «хозяину» неожиданно неинтересно проявлять власть. Нет, Коракс тут присутствует по доброй воле и играет роль эдакого шута-беса, поскольку сам хочет. А что играет, то, по-моему, ясно: за всю пьесу он едва ли хоть одну реплику сказал на полном серьезе, прикалывается постоянно, подтрунивает над другими тонко и иронично. Даже сюзерен становится жертвой таких ненавязчивых пародий и подколок.
Только зачем это самому Кораксу нужно? Помочь другу, конечно (хотя и чем он, по большому счету, в действительности помогает?), благородно, однако не представляется достаточным поводом, чтобы дурачка из себя строить. Здесь я хотел наметить еще одну печальную тему, тему будущего Hexenmeister’а (недаром в финале играет далеко не веселый «Железнодорожник», поезд на небо неизвестно еще для кого уходит). Сколько лет Коракс уже живет? Так уж ли устроена его жизнь? По-видимому, в таком виде он уже давным-давно, и потерял уже всякое чувство смысла существования, давно наскучило все… Остается развлекать себя хоть чем-то: взять с порога ученика, пойти с ним за Сферой Хаоса, подыграть в жестоких шутках молодости, при этом издеваясь в душе над окружающими. Кстати, а где Елизавета у него, которую все подобные личности ищут? Очевидно, нет ее. Невеселая перспектива: жизнь давно надоела, делать нечего, нечего и творить, а умереть в таком положении крайне затруднительно, да и, возможно, страшновато.
Пара слов о поисках Кораксом женщины. В пьесе есть намек на определенное и давнее его знакомство с Ларисой, так что предполагаешь: не ей ли всадник змея предлагал свой брачный договор и получил, похоже, сдержанный отказ: ты, конечно, Кораксюша, хорош, но на ваш манер жить – нетушки. Косвенно такую историю подтверждают три факта. Во-первых, Лариса неплохо знает, кто такие весь заявившийся в школу «серпентарий» и их цели, и возможные последствия. Во-вторых, Коракс предлагает в начале второго акта ученику своему: пошли, Ларису поищем, нам же поручено… Знает же, что приказы Укурка веса не имеют – скучает, должно быть. Молодости намеки не понятны. Наконец, в-третьих, не особо склонный к жестокости и явной агрессии всадник змея будто необоснованно невзлюбил Валку-Палку: не мешает ее мучить, инициирует суд и наказание, когда всем уже нет дела до бедной поверженной учительницы. Не иначе, мстит за свою даму, за то, что Валка Ларису терпеть не может: это, пожалуй, единственное, что действительно злит старого Кораксюшу.
Кстати, про интеллигентность. Коракс спокойнее, умнее своего непутевого ученика, образованнее (филологию любит, дешевый рок не станет цитировать через фразу), не проявляет особой мстительности и лишен какого-то мрачноватого, скрытого чувства неполноценности, которое проглядывает порой в Hexenmeister’е. Со своей извечной скукой и неустроенностью бытия он, похоже, смирился и шута изображает очень естественно, без стеснения. Еще малозаметная деталь: пусть напрямую не станет Кораксюша препятствовать выкрутасам младшего поколения, но намеками, осторожно пробует слегка урезонить, притормозить заигравшегося ученичка (обычно безуспешно) и сочувствует порой жертвам развеселой юности. Протюнинговали Грёблина – и бог бы с ним, Коракс готов и его в покое оставить, и Кацмана осчастливить новенькой тачкой, но тут Hexenmeister, как обычно, делает следующий шаг: Кораксюша, брат, да мы же краш-тесты забыли! Образец сострадания, впрочем, довольно отстраненного, Зине (старый всадник змея стар и мудр и уже понимает, что Зина за ученичком вряд ли в лес побежит) – в цитате из БГ, завершающей третий акт. Или накинулся Hexenmeister на третьего, на свою же психованность, ногами ее, кулаками: и тем третий плох, и этим, и вообще никуда не годится; эдакий приступ здоровой самокритики. А Коракс без особой надежды увещевает. «Что ж ты, братишка, так нервничаешь! Не такой и гад твой третий, стихи вон пишет… то есть ты пишешь. Неплохие же! И вообще, тебе с этим жить, и жить долго, уж поверь – привыкай…».
3.U-smoker
Укурок (U-smoker – это такая своеобразная калька; не переименовывать же в стоунера!) имеет корни в школьной мифологии, в отличие от двух предыдущих персонажей, и в некоторой степени реальный прототип. Однако по сравнению с изначальным вариантом образ изменился радикально. Укурок из школы – добродушный мужичок, герой, который защищает детей от злобных преподов. Особенно любит он, разумеется, Валку-Палку, и сообщения ей шлет, и охотится, преследует всюду, вызывая у нервной учительницы натуральную панику. В пьесе сохраняется имидж оригинального Укурка: недобритая помятая физиономия, старенький пиджачок, рубашечка из семидесятых, испачканная сумочка. И, конечно же, неповторимый стиль боя карандашами, кипятильником и винтовкой G11, которую он собирает в прыжке (винтовка была выбрана А. Седовым из принципа крайней сложности сборки) и использует для коронных ударов. За Укурком осталась и манера речи с вечным кашлем, запинками, с уменьшительно-ласкательными суффиксами и не к месту сказанными научными словечками. Постойте, так не было же этих научных словечек в школе! Как есть не было. Вот тут и начинается деформация образа в угоду пьесе и глубокому разочарованию в филфаке, испытанному мной в годы ее написания.
В итоге Укурок из защитника детских интересов превратился в злобного препода-садиста с филфака, ходячее воплощение факультетских догм. Его генетическая принадлежность к университету, местной инстанции несвободы и угнетения, и определила новые черты U-smoker’а: уверенность в своей непоколебимой власти, самодовольство, естественность и дозволенность в садистских замашках. Ну, охотится Укурок на Валку-Палку, но детушками, пусть и в косвенных, узаконенных формах он полакомиться не прочь. При этом, как и подобает истинному бытовому злодею, интеллектом накуренный преподаватель наделен весьма умеренно, да еще и жутко ограничен (увы, власть развращает – Hexenmeister, впрочем, в этом смысле немногим лучше: он хоть эстет, аристократ).
Филология и ее немыслимо высокая общественная миссия, чуть ли не спасение нации и человечества для Укурка святое. А какая там дорога выложена благими начинаниями? Не говоря уж о том, что паству свою филолог-энтузиаст этот презирает и считает, очевидно, сборищем идиотов, которых необходимо на путь истинный наставить. К сожалению, в этом пьеса гротескно-реалистична: черты U-smoker’а гипертрофируются в реализованные метафоры, в частности, в убивающую разум коноплю, которую отмеривает всем местный божок-декан, но истоки подобных мысленных конструктов лежат в моем личном опыте обращения с филфаком, не слишком-то, право слово, веселом. Да и такой ли уж Укурок представитель гуманитарной элиты? Комически вставленные не туда крутые научные словечки наводят на мысли… Равно и то, какую чушь мужик начинает нести, накурившись. Особенно высокая образованность – речь Упячки!
Относительно борьбы с филфаком и его представителем в тексте драма демонстрирует суровый и жестокий хэппи-энд. Укурок расплатился прежде всего за собственное самодурство и глупость, а также за то, что окружающих (не исключая и любимого ученика с верным всадником змея) полагал, кхм… как там это воены говорят… УГ, очевидно. За это Hexenmeister и тащит ничего не соображающего Укурка до конца, и больно бьет, прежде всего по самолюбию и по идеалам, каким U-smoker слепо верен. Мог бы «практикант» и раньше его прикончить, и поединок этот издевательский не затевать, разделавшись по-быстрому, без сцен, и с Валкой и ключом к Сфере Хаоса сам разобраться. Но мстить есть за что – вот и мстит. И даже со стороны Коракса никаких возражений: видно, любовь к филологии, конечно, любовью, но эта торжествующая посредственность и старому всаднику змея успела вконец надоесть.
4. Зина
Ах, добрая Зиночка, сударыня… В ранних редакциях, когда пьеса еще звалась Suck Horror, ты проводами была прикручена к Севе и даже имя производное носила – AS (active Seva, активный вариант киборга Севы). И, вновь очень отчасти, обладала прототипом – но в большей степени, чем в конце концов вышло. Теперь факт, что тебя сделал из проволоки и позитронного мозга Сева, перевоплотился в шутку – отчего? Да по простой причине: куда еще одного дурацкого персонажа девать? Не так уж эта возня с Севой и его кибернетическими изделиями смешна, а главное, она бессюжетна. Пока пьеса задумывалась в виде набора отдельных сценок, пусть бы и была ты, Зиночка, суетным по-женски механизмом. Но любовь, и безо всякого комизма – тоже часть школьной мифологии. А одного из не вошедших в конечную редакцию персонажей, помощников Асца мужского пола звали Зиной. Отсюда и выбор имени для девушки – к слову, совершенно случайный, имя не говорящее.
Так что Зина из дурного киборга с левыми политическими взглядами стала героиней текста и ферзем в любовной линии. Я не стремился придать ее чертам особой конкретики, наоборот, персонаж делался довольно обобщенным и типичным. Даже о внешности ее, кроме того, что она хороша собой, ничего не известно (хотя по некоторым сугубо литературным аллюзиям, едва заметно намечается цвет волос; по-видимому, она рыжая). Обыкновенно интеллигентная старшеклассница: и привлекательна, и умна, и с проблемами, и с романтической наивной чепухой в голове, при этом слушает предельно простую музыку (а музыкальные вкусы в пьесе очень неплохо характеризуют героев) – минимум каких-то необыкновенных черт. И поведение Зины в пьесе строго, по-реалистически зависимо от психологии и особенностей характера, а также от общелитературных пространственных отношений: ночь – время измененного сознания, забытья, иллюзии, день – разума, осознанности, социального…
К слову, объясню причины того, что Зина в пьесе одиночна, без подруг и других девиц. Это технически удобнее, выделяет ее, не размазывает образ. Да и в пьесе и так куча мелких персонажей, а что бы добавила к созданному построению пара товарок?
Если сама Зина – не загадка, то, полагаю, загадочным видится отношение к ней Hexenmeister’а: как его интерпретировать? Что Зине он может казаться идеально красивым, равно как и ведет себя с ней строго последовательно и, конечно, не вполне с нею откровенен, тоже говорилось. Но где объяснения-то? Конечно, Hexenmeister молод, но уж не настолько, чтобы испытывать муки плоти и пытаться воспользоваться первой же женщиной. К тому же, при его-то умении менять внешность и манипулировать людьми этот момент можно бы и попроще обустроить.
Я предлагаю пока такую трактовку: Зиночка представляется неплохой кандидаткой в Елизаветы, в вечные спутницы (проверки уж точно заслуживает). Следовательно, Hexenmeister, добившись некоторого доверия, в третьем акте честно, без особых недомолвок, пусть и не напрямую, предлагает ей нечто вроде брачного договора. Он прекрасно осознает серьезность предстоящего ферзю решения, поэтому и перечисляет все, так сказать, по пунктам: такие-то достоинства, такие-то недостатки. И про свои проблемы с психикой упоминает, и про то, что любит (и будет любить) другую. Словом, это для Hexenmeister’а ситуация значимая настолько, что лгать и манипулировать неуместно: есть и для него предел цинизму. Перечислил – теперь пора кандидатуру проверить на вшивость: вот тебе, милая Зиночка, вместо опасного и жестокого леса детский его вариант, парк, песочница. Не попробуем ли поиграть в догонялки? Ты думаешь, что меня не догонишь… Но ведь, коль уж помянула ты «Матрицу», Зинаида, то припомни: Нео там избранным стал, когда поверил. И с нами, если мы уж с тобой герои постмодернизма, тоже такая история. Ах, Коракса выпроваживаешь? Последнее испытание: три раза спрошу тебя, не хочешь ли ты попробовать влезть на дерево, на которое обычный человек никогда не влезет. (Это же волшебный парк, кстати, здесь с подачи Hexenmeister'а и не такое допустимо.) Но усталая Зиночка оказывается категорически непонятливой. Ей бы отдохнуть, расслабиться – и Hexenmeister, который, к слову, совсем не рвется к любовным утехам, решает отложить решение до утра. И показать Зиночке, что и в этой последней области с ним куда приятней, чем обычно бывает в реальности.
Будучи социопатом таки и легко убив своих родителей, будущий владелец сферы Хаоса, похоже, мимо ушей пропустил и реплику Зины про любовь к отцу и матери, и про смирение перед мрачным будущим. Он вообще, заливаясь перед Зиночкой соловьем, не то чтобы ее не слышит, но себя слушает намного внимательней, чем ее. Как же на себя не полюбоваться? Это мудрый Кораксюша уже, видимо, все в честных девичьих глазах прочел и догадывается о завтрашних событиях, отчего и произносит последнюю в третьем акте реплику. Но и вмешаться не пожелал, однако – для него невелика трагедия, да и Зиночка ему кто, дочка родная, что ли?
Из предыдущего вопроса вытекает новый и крайне подозрительный: а с чего вообще Зину записывают в подходящие кандидатки, такую обычную и типичную. Чтобы она рациональному однолюбу Hexenmeister’у приглянулась с первого взгляда – чушь собачья, да он бы еще и подумал, обмозговал, как лучше к ней подступиться. А тут все по накатанной дорожке, знает, подлец, где посочувствовать, на что надавить, с кем сравниться, продемонстрировав себя в выгодном свете. Да и по дружескому обмену репликами с Кораксом в начале второго акта как-то не кажется, что они Зину только сегодня встретили. Да и сама героиня, в школьных коридорах повстречав «молодого человека» (с четвертого этажа из-за близорукости, должно быть, не разглядела), сразу же дергает Эскабаро за рукав: а ты его раньше видел? Не иначе, померещилось что-то знакомое. Как и, увидев возлюбленную Hexenmeister’а, она сразу же предполагает, что где-то ее уже наблюдала.
5.Сева
Киборгом вечно страдающий Сева видится разве что нервному старому учителю физкультуры. Ну и Кацману, разумеется, безалаберному выдумщику. Как посмел он, этот тупой жалкий обалдуй, распространять о столь представительном и важном лице, коим является Сева, такие вздорные слухи! Киборг, да из проволоки, да с процессором в один герц… Возмутительно просто, б…! – скажет Сева. Как компьютерщик истовый, он хорошо понимает смысл гиперболы про один герц, а на шутки кацмановские обижается с болезненной серьезностью, не иначе, боится, что он и правда в глазах других «тормоз», «киборг». Не человек, не свой.
Казалось бы, Сева представляет типичнейшего школьного изгоя и неудачника, а в пьесу добавлен либо для потехи, либо как непременная часть школы в виде системы мифов (и тогда речь его тоже вписывается в речь о школе). Автор к бедному отшельнику безжалостен и ставит его в самые плачевные ситуации. Но Сева и сам виноват: с раздутым самомнением, с дешевыми претензиями на уникальность среди толпы безмозглых скотов (хотя чем он даже на словах-то лучше одноклассников?), с похотливой подростковой влюбленностью – якобы любовью столь высокой, что простым смертным не понять. И завидует Сева, конечно, этим презренным тварям, и когнитивный диссонанс мучителен: как же быть с Зиной, если она тоже такая, любить ее, оправдывать либо же ненавидеть? Словом, та самая сугубо нетворческая, серая «школота», проявляющая себя образом довольно-таки отвратительным.
Вот уж, казалось бы, кто меньше всего заслуживает внимания Hexenmeister’а, если не Сева. Однако упомянули его не единожды, а с подачи Зины рассуждения о Севе и вовсе развиваются. Hexenmeister подсказал Зине, какими именно словами послать влюбленного дурачка – положим, еще допустимо. Но откуда же замечательная реплика про Севу: «полторы недели как уверен, что влюбился в Зиночку с первого взгляда», предельно точная, как будто говорят о чем-то знакомом. Нет, Hexenmeister мысли, может, и читает, но порой весьма неохотно и неразборчиво, а копаться в голове такого ничтожества – фи! Незачем его вообще приплетать в обличительный монолог. Да и распустил бы руки в четвертом акте, когда Сева на него полез с идиотскими обвинениями: Щипакину и прочей «мафии» Hexenmeister мстит быстро и очень как физически, так и морально неприятно. А Севе не мстит, только сдает U-smoker’у, произнося не менее прелестную реплику «Он твой, U-smoker, пока что во власти филфака», да еще и Набокова рекомендует прочесть… Что-то тут не то. Да и предположение вида «он их всех знает» я выдвинул раньше.
Примерно отсюда растут намеки на временной парадокс в пьесе и на еще одну тему двойников. И без этой псевдонаучной суеты, разумеется, Hexen читается и объясняется, по крайней мере, в виде системы школьного фольклора и речи, и, наверное, прочитав пьесу и не увидев в ней никакого перемещения во времени, не так уж много потеряешь… Но раз уж начал, так надо быть честным до конца.
Так вот, мною подразумевалась простая вещь: вообще-то Сева и Hexenmeister суть один и тот же человек. Почему бы, коль скоро два лесных приятеля живут в собственном временном континууме, им не наведаться в прошлое за сферой Хаоса, прихватив Укурка, да заодно и в школе повеселившись! Укурок, кстати, к своей Укуркиной, видимо, возвращается в обычное время, да и где они вообще находятся в самом начале пьесы?
Если принять эту гипотезу, то на свои места становятся многие вещи: и осведомленность Hexenmeister’а в отношении других персонажей, и его пиетет в отношении Севы (себя побить? Да вы что!), и история с Зиночкой, разумеется. Ну и характер прожженного циника и психопата: вот в кого превратился мирный дурачок Сева лет через пятнадцать (а Hexenmeister, учитывая, как идет для него время, видимо, куда старше, чем изображает, хотя и все еще молод). Заботливый гость из будущего даже себя самого наставит на верный путь: и книжечку ему подскажет, и филфак, и Укурку отдаст пока что (хоть и не тому Укурку из будущего, а его нынешнему двойнику). Вполне в духе U-smoker’а потом, после избиения, было бы истолковать все случившееся (а Лариса уж расскажет, если ее попросят, будьте благонадежны) в виде приступа амнезии по накурке и принять Севу со лживыми извинениями: это, мол, пацаненок, как тебя, я ж с целью-то… кхе-кхе… воспитательненькой. А ты у нас умненький, ага… и т. д. Такой своеобразный садизм. И еще удивительно, что в финале Укурку заплатят той же монетой? Меня – избить? – беспощадный крик души самовлюбленного психопата.
Ну а что с Зиночкой делать? Видимо, Сева впоследствии предпочтет ее другой, той самой, чье художественное отражение до сих пор в памяти Hexenmeister’а. А зачем ее выбрали в кандидатки, тут версий равнозначных аж две, и не исключено, что своеобразный характер бывшего влюбленного имел в виду сразу обе. С одной стороны, отчетливо по-Hexenmeister’ски злая и меткая месть. «Вы меня отвергли, и я вам покажу, что это такое!». Заодно и мрачное пророчество Севы, что не он первым узнает Зину, вывернуть наизнанку неплохо. Но, все-таки скорее Hexenmeister’у Зина по-прежнему довольно симпатична, и он действительно пробует, стоила ли его школьная любовь (уже с позиций взрослых, куда более взвешенных и рациональных) того, чтобы увести ее за собой. А вдруг пойдет? – невольно мучает память. Может быть, если переиграть отношение к ней… Продумать, попробовать… Вряд ли Hexenmeister не терзается такими альтернативами. Такая уж противоречивая натура. Хорошенькое существо выросло из Севы.
6.Лариса
Пускай себе Hexenmeister носится по школе за ученицами и сферой Хаоса, даже убивает старого дурня Укурка, Валка суетится и паникует от подозрительных смс-ок, Грёблин нервничает от перспективы быть изнасилованным Севой, Кацман бегает, рэп читает и тачку ищет… Нет Ларисе дела до мирской суеты. Пожилая учительница поступает умнее: не желая погрязнуть в тоскливых буднях, она скуривает их материальное воплощение. Мазут, он же black mineral oil. Скуривает и радуется себе жизни, и ни до кого ей дела нет. Разве что с Кораксюшей спеть да кипятильник свеженький для коллекции приобрести. Полнейший пофигизм как жизненная позиция – неудивительно, что Коракс к Ларисе не вполне равнодушен.
Конечно, Лариса в тексте во многом присутствует ради сохранения, записывания школьных приколов и для разрядки атмосферы. Но ее полнейшее неучастие во всем, что творится в школе, в принципе, объясняется как раз ее философией. Даже Валка-Палка и та не в силах вывести Ларису из себя, как ни пытается это сделать в первом акте. Пародия на постмодернизм уже: Обломов, спрятавшись под столом, говорил «я в домике», Лариса еще проще – «я в ауте».
7.Кацман
Впрочем, довольно о грустном, потому что теперь вашему вниманию представлен… Махать, пацаны, стебово! Моднявый чел Кацманито! Пожалуй, любимый мой персонаж, да и центральный во всей системе историй про школу. Не будь его, едва ли бы и в голову мне явилась мысль сочинять такую пьесу. Все эти временные петли, двойники и прочая авангардная околесица уже потом приплетена. К слову, был у Кацмана и реальный прототип, абсолютно неповторимый человек, каждая фраза которого была смешна непередаваемо. Ну и знаменитое «махать, пацаны, стебово!» сказал именно он, с чего и началась мифологическая жизнь Кацмана.
Да, вот про кого выдумывали всякие приколы два бездельника и разгильдяя из одиннадцатого класса. Образ Кацмана в пьесе явлен в том первозданном великолепии, со всеми его особыми словечками (в школе мы с А. Седовым придумали целый язык этого персонажа, состоявший из примерно 70 слов), манерой поведения и, конечно, его необыкновенной тачкой – Грёблином. Кацман – крутой драйвер и рэйсер, он драйвит и дрифтит на Грёблине; из таких позиций мы исходили поначалу. Придумали комплектацию Грёблина, даже была таблица из двух десятков забавных деталей: увы, не сохранилась, но наиболее характерные элементы крутого тюнинг-мэйка, такие как бесполезная гидравлика, наклейки, номер М1231ТЬ, стартер, перфораторы я сохранил, пока память позволяла. Ну и краш-тесты с целью установления визуального и агрессивного рейтинга (что может быть важнее этих показателей для крутой тачки?), Шишкалова, «краш не хочу!» и многое другое.
Впоследствии уже тема взаимоотношений тачки и драйвера перешла в новую плоскость, в пьесе лишь намеченную в качестве дальнейшего варианта. И Грёблин, и Кацман становились одновременно тачками и драйверами, тюнинговали, краш-тестили друг друга (кто лучше? Кто лучше?) – словом, развлекались в свое удовольствие. Ну и, разумеется, нет и не может быть тест-драйва в бесконечных краш-тестах и тюнингах: цель всего этого мероприятия очевидно и заведомо утопична. Но, без старого склочника Укурка, в Рамони – может быть, именно это взаимное равенство и его бесконечность, эту совершенную модель застал бы новый обладатель сферы Хаоса?
Однако, тест-драйв тест-драйвом, а сколько ни читаю, именно Кацман дарит море положительных эмоций и чистого, легкого веселья. И сам он истинный ребенок, радостен, счастлив малым и морально безупречен, не мучается никакими горестями и сомнениями. Не побоюсь сказать, что Кацман среди галереи разнокалиберных мерзавцев, каких в Hexen полно, выглядит весьма положительным. И чувство его к тачке глубоко платонично и оттого тоже смешно и трогательно, не стоит искать в нем какой-то сексуальный или иерархический элемент (что чаще всего понятия близкие). Нет, Кацмана есть за что любить, и даже Hexenmeister’у он невольно приятен. Так и хочется сказать: кого же ты, Зиночка, пропустила.
Немножко о внешности и привычках Кацмана – хотя они, в принципе, ясны из пьесы, опишу их для удовольствия. Истинный драйвер обязательно облачается в белые кроссы, футболочку-модняк, свитер, который постоянно теряет, и крутые уши, например, Koss’ы (их изрядно уважал реальный прототип персонажа). Если идти – то махать руками и ногами, если говорить – то громко, заявляя о себе, с неподдельным изумлением. Да и вообще, Кацману почти всегда махать – этим термином только и описывается его особое душевное состояние и взгляд на жизнь, и никаким другим не растолкуешь вернее, что есть Кацман. Но краткий экскурс в лексику особого языка, каким он пользуется, таки произвожу. Это, конечно, не 70 слов с особым значением, да и старался я сделать речь его более или менее понятной. Но как не обозначить самые ключевые моменты?
-Махать – это особое внутреннее состояние Кацмана. Если ему махать, значит, все хорошо, не махать – плохо.
-Стебово – оценка внешнего мира, коль скоро тот соответствует духу Кацмана. Не стебово – неудовлетворенность этим внешним миром. Следовательно, фраза «Махать, стебово!» означает полнейшую гармонию самого драйвера и всего, что творится вокруг.
-Тыц-тыц – слово-заменитель любого другого с негативной или нейтральной оценкой.
-Терьям-терьям – слово-заменитель любого другого с положительной оценкой.
-Гидравлика – нечто бесполезное.
-Тормоза – см. гидравлика.
Ну, пожалуй, и хватит. В комментарии крайне трудно передать натуру Кацмана, хотя в самой пьесе это, пожалуй, неплохо удалось.
8.Грёблин
Второй персонаж, входящий в систему тачка-драйвер и в соответствующую сюжетную линию, тоже был крайне распространен в школьных байках и прошел через несколько лет, постепенно трансформируясь. Что предсказуемо: маленький и пожилой физрук с лысиной и скверным нравом подвергался большому количеству самых разнообразных насмешек со стороны всех, кто имел с ним дело. Почти в каждом классе имелась для этого человека особая кличка. Грубыми восьмиклассниками мы прозвали его Беломором (по ассоциации с советской действительностью), затем переименовали в десятом классе в Грёблина, что более чем подходило к внешности и нраву объекта.
Пьеса блюдет хронологию изменений образа Грёблина в школьной мифологии. Поначалу он описывался исключительно как мерзкий преподаватель, а дабы унизить его, придумана была теория, что за ним охотится киборг Сева. Цели этой охоты наглядно обозначены в пьесе, в сбивчивых монологах перепуганного учителя. К слову, за аксиому бралось и то, что Грёблин тоже кибернетический организм, отчего и так легко сворачивать его, укладывать на полку и так далее. Мало того, Севу называли даже порой создателем Грёблина, этакая охота отца на сына.
Такую трактовку, постепенно сформулировав все детали, мы с А. Седовым поддерживали в течение предпоследнего года нашей учебы. Но весною она нам, вероятно, надоела, и кого-то осенило: а что, если на Грёблина охотится совсем не Сева, а Кацман? Образ Кацмана как раз тогда был разработан до мелочей, и он идеально обновлял всю парадигму знаний, на которой базируются такие истории. А зачем Грёблин такому крутому стебовому чуваку? – задались мы вопросом, и ответ всплыл моментально: пусть Грёблин станет крутой тачкой! Кацман тюнингует его, прокачивает, как истинный стритрэйсер, а затем, наверное, устроит какой-то тест… Тест-драйв? – говорю задумчиво я. Нет, ответил мой товарищ, лучше краш-тест (этот диалог воспроизведен в пьесе почти буквально). Краш-тест? – поразился я, а потом безудержно захохотал, потому что не смеяться было невозможно.
В дальнейшем быстро оформилась концепция краш-тестов, которая досконально реализована в пьесе, Грёблин не торопясь оброс атрибутикой тюнинга и так далее… Концепция оказалась удивительно веселой, жизнеспособной и богатой на возможности, так что не устарела до выпускного вечера, да и после него, по большому счету, тоже. Даром что сам виновник торжества, прототип героя этой главы, давно уж покинул школу, и чудом удалось его поймать и сфотографировать якобы для газеты школьной, а на самом деле, как проницательный читатель догадается, для фотожаб с Кацманом. И пара тачек-драйверов красовалась вместо сфинксов на стене местной филармонии, на афишах фильмов, а то вдруг напоминала друг другу, что пора теститься. Сочиняли мы и песенки про этих неунывающих персонажей.
В пьесе Грёблин проходит похожую, хотя и сжатую по времени эволюцию не только снаружи, но и изнутри. Поначалу, в первом акте, это действительно физрук старой формации в худшем смысле и личность в целом не слишком обаятельная. Но, став тачкой, он постепенно включается в правила этой безумной игры в тюнинг и краш-тесты и даже, пожалуй, увлекается ею, и к Кацману проникается доверием. Грёблин вообще, как и Кацман, наивен и доверчив: и Ларисе верит, и драйверу своему, и даже Укурку, который своим грубым вмешательством ломает идиллию, едва только начала она устраиваться… Либо переводит ее в новую плоскость: вдруг в Рамони Кацман и Грёблин действительно достигнут метафизического равенства, став одновременно и тачками, и драйверами? Не будь Укурка, не скоро бы они пришли к такой идее. Красиво, кстати, получается и показательно: сначала Hexenmeister своей мстительностью, затем U-smoker глупостью лишь укрепляют и развивают эту систему отношений.
9. Гимназия
Оставим Валку-Палку, Асца, охранника и прочих кадров в покое: все они лишь элементы, составляющие единого полотна гимназии, которое я и желал написать. И, по моему скромному мнению, полученный результат согласуется с задумкой. В речи героев, во всем звучит именно принадлежность к определенному пространству – гимназии, школе и ее культурной сложности, синтетичности.
Пытаясь передать эту синтетичность, я и отказался от реалистического занудства, от системы общественных отношений, характеров, анализа школьных иерархий и прочего, что описывалось уже неоднократно и с апломбом, с претензией на тотальность. Будто это единственный вариант восприятия школы – и другие суть следствия, в том числе культурно-мифологический локус школьного, который тогда можно явить как отражение межличностных отношений, умственного развития и т. п. Я отказался от этой идеи вполне осмысленно, даром что придерживаюсь материалистических взглядов на мир и исторический процесс. Во-первых, в задачи пьесы не входила постановка школы как проблемы общественного развития, во-вторых, честно признаюсь, я сам, некогда учась там, видел прежде всего именно то, что и написал – отнюдь не власть, не взаимоотношения, а чисто речевую мифологию. Мало того: именно она отложилась в памяти прочнее и радостнее всего остального.
Поэтому и не существует в пьесе некой исходной, реальной школы, она постоянно пересотворяется речью персонажей. Поэтому и литературный род, избранный мной: необходимо было сделать присутствие третьего лица, эпической объективности минимальным, оставить призму высказываний единственным, через что школа воспринимается.
Что до крайней, порой безумной эклектичности речей, антиномии сопоставленных фабульно фрагментов (вот Hexenmeister тоскует по утраченной возлюбленной, а тут приходят Дарвин и Эйнштейном и через дверь декламируют матерную песенку и просто загоняются по полной; вот Сева развлекает читателей своим нытьем, а во дворе – вопли Грёблина; вот Укурок сражался с Валкой, а через минуту Hexenmeister разводит философию, почему не стоит уничтожать школу) – это эффект намеренный. Не только ради комизма или во имя принципа коллажа он репрезентировался в пьесе раз за разом. Это черта словесного портрета гимназии, неизбежного смешения самых разных лексических и смысловых слоев, где разные речи и ролевые модели сочетаются одновременно: и влюбленность, и грубые шутки, и философия… Реалистический метод тут оказался бы менее жизнеподобным, поскольку наложил бы табу на столь резкие и не мотивированные развертыванием сюжета, образов героев переходы.
Наконец, для меня пьеса была и остается апологией школьной жизни. А реализм не хвалит.