Обрывки

Каждый фарисей втайне уверен, что, будь он богом, он бы таки устроил все лучше, чем бог. Не стало бы постоянно смущающего ненужного многообразия. Наоборот, все бы сколотилось по одному-единственному образцу. И чтобы никакой темноты необъяснимого – нет, абсолютно все будет разжевано и станет понятным правильному человеку.

* * *

Группа туристов из Оклахомы посетила Флоренцию и осталась недовольна: гамбургеры подают не того размера и без огурца.

* * *

Не стоит вербовать сторонников того, что представляется истиной.

Настало время, когда доступность первоисточников каждому потрудившемуся предоставляет возможность определить, что именно для него достоверно.

А вербовкой занимается пропаганда, но где пропаганда – там и ложь.

Может быть, поэтому миссионерство выродилось в перетягивание слабых и колеблющихся в свою секту.

Слабых или, скорее, расслабленных, становится все больше, а желающих трудиться в поте чела своего – все меньше. Хочется чудес, знамений или хотя бы фокусов, чтобы поддерживать горячность, или энтузиазм, или фанатизм.

Какой смысл рассказывать им, что я был свидетелем чуда? Они не поверят. А если поверят – будет еще хуже. Господь явил несомненные чудеса, чтобы достучаться до наших заскорузлых сердец. И когда шок прошел, мы дружно заорали: «Распни! Распни его!!»

Надо смириться, что всхожесть наших семян минимальна и постоянно падает. Прорастало, быть может, одно на тысячу, а теперь одно на десять тысяч.

Но пусть бухгалтеры считают.

А мы тут все изначально равны. У каждого одна попытка. Напрягись. Прорви оболочку изнутри. Найди свет и протяни к нему свой росточек.

* * *

Пророчества умника и дурака имеют примерно равные шансы, потому что их инструменты одинаково непригодны.

Все равно как если спрашивать: чем быстрее распиливается дерево – книгой или колбасой?

* * *

Проблема не в том, что большинство людей – скоты, а в том, что им хочется быть скотами. При этом они очень нравятся самим себе и полагают себя безусловно лучше других.

* * *

Когда люди организуются во имя благой цели, каждый неминуемо привносит в движение свою личную ограниченность. Покуда имеется пророк, стирающий все границы, – главное не забывается. Но с течением времени человеческая ограниченность все сужает и сужает благую цель. Хорошо, когда является святой и сметает все, что мы успели нагородить. Но святой не вечен, а мы воспроизводим ограниченность с удивительным упорством, так что приходит час, когда благая цель сужается до острия копья. А если имеется копье – находятся и желающие воспользоваться им. Вот ведь Георгий Победоносец поразил копьем змия, почему бы и нам?.. Только ограниченные энтузиасты уподобляются, как правило, не святому Георгию, но обыкновенному дикарю, который любит потрясать копьем под носом чужака, чтобы показать, кто здесь главный.

Все истории демонстрируют, что организации, созданные для причинения зла, бывают очень эффективны, а организации для распределения добра почему-то не удаются.

* * *

Когда человек говорит, что Бога нет, он демонстрирует свой ум. Когда говорит, что денег нет, – показывает свою глупость. А когда говорит, что Холокоста нет, – его сажают в тюрьму.

* * *

Затор не от дураков вовсе. А от всепобеждающей самоуверенной посредственности.

В XIX веке умные люди предупреждали о страшной опасности полуобразованности. Но ведь образованность не может быть «полной», даже если вызубрить Британскую энциклопедию наизусть. Самоуверенность, в какой бы степени она ни нахваталась добытых великими умами знаний, остается удушающей паутиной посредственности. Каким-то образом мы в нее сильно влипли.

Свобода слова оказалась для нее подходящим средством. До невообразимости самоуверенные господа вещают из любой дырки. Их невозможно уличить – они всегда правы. Они создают так называемое «общественное мнение» – среднеарифметическое от скрещения господствующей банальности с апломбом победившей посредственности. Любой, кто не согласен с ними, – либо изгой, либо дурак. Исчезли вершины и впадины – осталась изглаженная разнокалиберной усредненностью равнина. Да здравствует равенство в пошлости!

* * *

Запись в тетради:

«Людей есть нельзя: хоть многие и жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены».

* * *

Справедливым мировое устройство можно признать только в том случае, если я родился красивым и талантливым, живу в богатстве и довольстве, не болею, не скучаю, пользуюсь радостями долгие годы, а лучше – всегда.

На меньшее мы не согласны, мы люди принципа, а не какие-нибудь!

* * *

Не в храме Бог – но и в храме.

Не в Книге Бог – но и в Книге.

Не в сердце Бог – но и в сердце.

Можно ходить очень далеко за тем, что совсем рядом.

Легче всего обмануть собственную мысль, чтобы найти успокоение. Например – «я достиг». Или – «я знаю». Если ты подлинно на пути достижения или знания, то видишь бесконечную лестницу, теряющуюся в небе. Или, если тебе это больше нравится, – в космосе.

Самодовольство – всегда тупик. Голые стены – и все просто. Некоторым так нравится, что они становятся зазывалами и всех настойчиво приглашают в этот тупик.

Плавая по радиоволнам, я часто натыкаюсь на самоуверенные голоса проповедников. Какой-нибудь Дрек Мердек с напором убеждает: «Бог хочет, чтобы ты пришел и встал рядом со мной!» А я отвечаю ему в радиоприемник: «Успокойся, Дрек! Если ты знаешь, чего хочет бог, – зачем тебе я, недостойный, немощный и плутающий в собственных ошибках?»

Половина ума, половина таланта, половина знания ведут к самым большим обманам. Потому что эти половинки считаются за всю полноту. Непостижимое и недостижимое для самодовольных половинок есть враг и бессмыслица. Ибо Дрек есть мера всех вещей, и он их измерил.

Каждый имеет право говорить «от себя» то, что другому может представляться чушью.

Но отсебятина, прикрываемая высшим авторитетом, есть ложь.

* * *

Высота европейской политкорректности: о гомосексуалистах, лесбиянках и евреях – или хорошо, или ничего.

* * *

Итак, очередная отсебятина.

Наши поклонения и наши жертвы не нужны Богу. Они нужны нам. Поклоны, молитва, пост – это своего рода тормоза, которые не дают окончательно пропасть на скользкой дороге.

В очень нечастых случаях из этих доступных каждому подручных средств возникает чудесный мост, связывающий нас с Непостижимым. Мост исчезает, когда мы вновь отдаемся нескончаемой дороге заблуждений и скотства. Но в моменты сосредоточения духовных сил возникает снова и снова. У избранников реальностью становится именно этот мост, а не беспорядочное мельтешение неисчислимых комбинаций случая.

Экзальтация и нервозные потуги во что бы ни стало причислиться к избранным ведут только к огромной насмешливой харе лжи. Вот почему сами избранники, почитая себя крайне недостойными, каждый раз созерцают чудный мост как незаслуженную награду.

* * *

Ночь разума, день выборов.

* * *

Индюк вышагивает за забором, трясет башкой, увешанной красными побрякушками, оглядывает свое хозяйство, злобно всматривается за пределы забора, гребень, брови, борода еще больше наливаются кровью, и он громко высказывается: «Блу-бу-бу-бу, блум, ду, бу-бу-бу, блу-блу-блу, буль-ду, буль-ду!»

Долго так говорит, даже надоедает слушать. Но вот один известный ученый, член Королевского общества профессор Блэкуотер сделал дословный перевод. Приводим его в еще одном переводе – на русский:

«Только мы, индюки, нечто значим среди окружающего ничтожества! И это видно с первого взгляда: наша красота, сила, ум. Мы избранники, и ежели кто возразит – долбану по башке! Чего тут копошатся всякие прочие? И тоже ведь что-то блекочут по-своему. Как надоело все время слушать дураков! Ну не дано тебе, так забейся в щелку и сиди тихо! Так нет же – тоже лезет на трибуну: “Дискурс контента персонифицируют дефиниции”. Засунь свои дефиниции в дырку! Нет инда, кроме инда, и индюк есть последнее слово его. Спасибо, великий инд, что я не гусь! Как я счастлив, что я индюк! А мои жены! Никакая заря не сравнится с их красотой! Так какого пса еще искать при таком окончательном совершенстве? Ин-дюк! Вы слышите музыку сфер? Ин-дюк! Вы читаете приговор своему ничтожеству? Индюк, индюк, индюк, индюк! В конце времен отпадет все лишнее и останется только одно слово: ИНДЮК!»

* * *

Людей становится все больше и больше, а личностей – все меньше и меньше.

* * *

Вдруг ангел легкими перстами
Коснется струн твоей души...
В Рязани ли, в Иокогаме,
В людской толпе, в людской глуши.

Но если залил душу жиром,
В жиру струна не зазвучит...
Плыви и дальше пассажиром,
Все жрут и пьют. Струна молчит.

* * *

После прекращения партсобраний некоторые коммунисты прямиком пошли в церковь.

«Широк человек», – сказал Достоевский.

Или лучше Гоголь? «Куда бы ни приходил Петрушка, он повсюду приносил свой особенный запах».

Коммунисты и антикоммунисты, переехавшие в Израиль, немедленно стали сионистами.

Итак, Горький: «Человек – это звучит гордо».

* * *

За мои убеждения я готов даже отдать вашу жизнь.

* * *

– Злобные выпады так называемого историка против нашего великого народа вырвались наружу, например, на странице 149. Третий абзац сверху он начинает с прямой клеветы: «Как и другие народы...»

* * *

Ожидания сбылись: дети выросли, пенсию повысили, Америка разрушена землетрясением.

* * *

В какой-то момент произошел надлом, а в ХХ веке трезвую оценку реальности смела лавина словоблудия. Тьму могут называть светом, полусветом, радугой, вспышкой, озарением, рассветом, инфра-, ультра-, суперизлучением и хрен знает чем еще. Даже когда я разговариваю с профессором и он произносит слово «наука», я должен каждый раз разбираться, что он имеет в виду: чью-то гипотезу, привычные заблуждения большинства, фантастические бредни отдельных, пусть даже очень талантливых личностей или изучение законов окружающего мира, основанное не на словоблудии, а на экспериментах и доказательствах.

Спорить вообще стало невозможно. Прежде всего следует условиться о единообразном значении каждого термина и дать весь перечень подписать сопернику, а после уже тыкать друг друга в этот список при попытках привычного напускания тумана.

* * *

Невозможное возможно. Но неосуществимо.


* * *

Обязательно собираться в круг, в орду, в такую сторону, где мы будем лучше остальных. Мы избранные. Мы несем бремя просвещения толп. Мы гугланды – самое чистое в мире и беспримесное племя. Мы аристократы, и кровь у нас голубая.

Ничто из этого не кануло в Лету, несмотря на разгул так называемой демократии и появление тесного круга миллиардеров, вроде бы управляющих миром и презирающих потуги дилетантов.

А у нас в России был и продолжает оставаться еще и «идеалистический» кружок читателекритиков, общающихся на языке, чуждом для непосвященных и пережевывающих чаще всего уже пережеванное неоднократно. Они тоже избранные, они тоже в башне из слоновой кости.

И у меня есть кружок, в который я хотел бы, но никак не могу втиснуться. Это Надежда Васильевна, отдающая все для тех, кого любит, с неподражаемой естественностью. Это Андрей Платонов, заключенный в молчание и подметающий двор Литинститута. Это 80-летняя бабушка на псковском автовокзале, звонкий голосок которой, как ручеек, питающий надежду. Это Гриша Перельман, отпихивающий миллион баксов так, как я отфутболиваю замерзший собачий подарок на расчищенной от снега дорожке. Это сельский попик, расстрелянный энкаведюгами прямо в амвоне за то, что не прекратил службу по приказанию.

Много званых, да мало избранных.

* * *

Запись в тетради:

«Ребе Чмухария учит, что на Земле расселены три народа: евреи, юдофилы и антисемиты».

Приписка другим почерком:

«Такое мог сочинить только злостный антисемит».

* * *

Возможно, жизнь сложилась бы много прямее, если бы старший друг в юности вложил в меня следующую аксиоматическую триаду:

1. Ты судья никому.

2. Нравственные требования допустимо предъявлять только себе.

3. Сколь бы ни были другие виноваты в твоих бедах, отыщи поворот, где ты сам свернул навстречу беде.

* * *

– Жизнь – это всего лишь более или менее длительная агония на пути к смерти, – сказал мудрец.

– Смерть – это всего лишь переход жизни в другую жизнь, – сказал мудрец.

– Другая и третья жизнь – есть такая же эфемерность, как первая, – сказал мудрец.

– Любая жизнь есть непрерывное поедание других жизней, – сказал мудрец.

А дурак себе жил-поживал да добра наживал.

* * *

Сколько коротышка ни тянись, ни упражняйся, ни пей витамины, – все равно никогда не сравняться с высоким.

Способ один – отрубить высокому голову и ноги, и тогда наконец воцарится справедливость.

* * *

Еще раз о Грише Перельмане. Гений вынужден скрываться от всепроникающей наглости ничтожеств. Если стать юродивым – может быть, они отстанут?

* * *

Фюрер так повысил самооценку немецкого народа, что она, раздувшись, не оставила в психике места ни для чего другого – как туго накачанная камера в футбольном мяче. Мяч довольно скоро лопнул, но это не означает, что о достигнутом однажды не грезят другие ребятки.



* * *

Змеи нравятся мне более, нежели некие люди. Во-первых, змеи красивы, во-вторых, - молчаливы, в-третьих, ничего от меня не требуют. И это не все. Я могу рассказать про них еще много хорошего. Ну вот: змеи не воняют, им не нужны духи, дезодоранты и освежители воздуха. Змеи не деградируют – они просто умирают от старости или когда нечего жрать. И ни власти не хотят, ни миллиардных состояний.

Вы мне скажете, что среди человеков тоже порой вырастают потрясающе интересные экземпляры. Да, конечно, известная вещь. Только вот я этим экземплярам, скорее всего, и на фиг не нужен. Они тоже предпочитают змей.

* * *

Шарик падает и отскакивает, падает и отскакивает, еще, еще, потом катится по кривой, покуда не закатывается в щель. Жизнь кончилась.

* * *

К великому изумлению Антона Павловича, Лев Толстой увидел в «Душечке» идеальную подругу мужчины – за ее способность без остатка растворяться в избраннике. Но если бы сам Большой Лев женился на такой, то очень скоро, должно быть, стал обзывать ее неаристократическими словами – в устной речи он был весьма свободен. Что же до душечкиного обожания, то вроде бы Самый Большой Лев не был обойден – беспрекословных обожателей обоего пола у него хватало. Но он замахивался на гораздо большее. В некоторых его проповедях после обращения в собственную веру так и видишь страстное желание, чтобы сам Распятый приблизился к нему и сказал: «Равви!..»

Бедный, бедный Большой Лев!..

* * *

Новый закон новой вертикали: чем выше подымаешься, тем гаже народец.



* * *

– Життя нiц не варто!

Во дворе около морга исхудалый и бледный пациент раковой клиники глядел на меня, но очевидно куда-то мимо, полными отчаяния глазами и повторял только одно:

– Життя нiц не варто!

То есть жизнь ничего не стоит.

Дело было на Западной Украине, сама клиника во времена императора Франца Иосифа строилась как удобная больница общего профиля для небольшого города, но теперь была так ухищренно забита железными койками, что даже просто внутренность любой палаты мог без отчаяния пережить не каждый.

– Життя нiц не варто!

Он твердил это, будто требуя от меня безусловного согласия либо убедительного опровержения.

А у меня свое горе, но и без него я не смог бы ответить ни слова.

– Життя нiц не варто!

Ему было приблизительно сорок, и, наверное, он жил, как все, старался для семьи, пользовался какими-то утехами, и вдруг – стоп, освобождай площадь! За что именно он, такой ни в чем не замаранный и хороший? Все, что было дорого и как-то утешало, уступило место ужасу.

– Життя нiц не варто!

Думал ли он раньше о смерти? Скорее всего, как большинство, всячески гнал ее призрак. Теоретически, конечно, мы все умрем, но зачем заранее убиваться? Это еще далеко, там как-нибудь…

«Memento mori» есть в каждой традиционной культуре, но так называемый гуманизм постарался вымарать трагедию из воспитания, подменяя ее лживыми выкрутасами, которых не перечесть.

Я очень часто думаю о смерти. Я очень плохой христианин, но я христианин. И я верю, что земная жизнь потребна для того, чтобы взрастить свою душу к жизни иной. И я знаю, что делал и делаю это из рук вон плохо. Про себя я порядочно осведомлен и сам с собой могу разговаривать много и даже убедительно.

А стань вдруг передо мной тот, бледный, в больничном халате, со своим «Життя нiц не варто!» – я бы снова, как и тогда, ничего не ответил.

* * *

Застарелая болезнь псевдоинтеллигенции: яростно требовать свободы слова, но только такого, которое ей по вкусу. А за слова неугодные так же яростно призывают привлечь к суду и упечь за решетку.

* * *

Такой вот вид двояковогнутого одиночества: не находится ни одной души, которую волновало бы то, что я думаю, и не видно ни одного умника, с которым бы мечталось поговорить.

Из чего сделан этот странный кокон? Неужели из бесполезных трудов?

* * *

Говорят, что малоизвестный ученый Гдейто Стибринг разработал теорию деволюции. Будто бы развитие происходит не по восходящей кривой, как у дарвинистов, не по спирали, как у Энгельса, и даже не по штопору, как у алкаша, но по синусоиде. Дескать, взбираешься, взбираешься, взбираешься на гребень – а потом со свистом вниз, как на саночках. И будто бы люди, по возможности сохраняя внешний облик, внутренне возвращаются в предшествующие и даже в боковые стадии: в обезьян, свиней, пауков и т.д. Так, например, пишет Гдейто Стибринг, в борьбе за наследство человеческие особи чаще всего превращаются в гиен.

Звучит убедительно, но не могу судить, насколько научно.

* * *

Думал-думал, думал-думал, думал-думал – и решил воспользоваться туалетной бумагой.

* * *

Каждый раз, когда мне представится, что вскарабкался на холмик, я непременно оказываюсь в яме. И это происходит с точностью швейцарских часов. Как будто бы в тот момент, когда я осознал себя взрослым человеком, умелый часовой мастер вставил в меня свою пружину.

Древние люди не видели пропасти в гордыне, наоборот, почет, слава, триумф являлись не только бесконечно желанными, но и высшими благами. Раб желал насыщения и богатства, а герой жаждал славы.

Но Сизиф вкатывал свой невыносимый камень на вершину горы, а тот легко скатывался обратно согласно законам физики. Можно сколько угодно проклинать Олимпийцев, но ведь камень-то все равно скатится.

Высшая награда героя – неизвестность. Если, конечно, он способен воспарить на такую высоту. Неизвестность – это сокровище, которое дикари меняют на стеклянные бусы обманной славы.

Безвестно совершить подвиг и самому забыть, что ты его совершил – вот недостижимая высота.

* * *

Все-таки Джон Хаджибекович хороший человек: проезжал мимо на танке и не задавил.

* * *

– Я их презираю – они все бараны!..

– Я над ними смеюсь – они все дураки!..

– Я их ненавижу – они все сволочи!..

– Я их жалею – они все несчастные!..

– А я больше всего люблю баварские сосиски с тамошним пивом...

* * *

Распятие Христа есть свидетельство, что в этом мире добро не может победить. В состязании зло всегда имеет преимущество, ибо готово на все. Только в сердце отдельного человека у добра есть шанс возобладать, да и то для этого требуется вся жизнь, но даже и в конце ее добрый человек вдруг засомневается – а не стал ли он еще одним орудием зла?


* * *

Постыдно пинать гонимых, даже если ты с ними не согласен.

Когда толпа забивает ногами конокрада, пускай твой ноги там не будет.

Но над торжествующими и победителями можешь издеваться сколько влезет. Если, конечно, осмелишься.

* * *

Америка – лучшая страна, потому что она лучше всех.

Наш флаг самый красивый. Мы победили при Ватерлоо.

Мы выиграли Мировую войну.

Все самое хорошее придумали американцы.

Поэтому мы живем лучше всех. Я люблю тебя, доллар. Я тоже тебя люблю, доллар. И нам все завидуют. У остального мира комплекс неполноценности. И от этого они на нас нападают. Сначала Югославия, потом Ирак, а теперь Афганистан. Они бедные. Но мы их жалеем. Надо будет всех присоединить к Штатам в качестве заштатных. И распределить по трем группам:

заштатные штаты Америки бизнес-класса;

заштатные штаты Америки эконом-класса

и заштатные штаты без штанов.

Может быть, тогда они все наконец успокоятся.

* * *

Запись в тетради:

«Кто страдал с евреями, – сказал Бен-Гурион, – тот сам еврей».

Но ребе Чмухария мудро дополнил:

– А кто пострадал от евреев – тот антисемит.

* * *

Исходя из принципа исторической справедливости мы твердо выступаем за нашу независимость от вас и вашу зависимость от нас.



* * *

– Семья – это наша самая главная ценность, – сказал павиан. – Ежели кто на моих жен покусится, – башку оторву!

– А наша главная ценность – мясо! – сказал лев и сожрал павиана.

– Но у меня нет никаких ценностей, – сказал странник. – Когда я вижу красоту, я не могу ни присвоить ее, ни объяснить.

* * *

– Вообще-то химию я не люблю, – сказал учитель химии. – И учеников терпеть не могу. Но куда деваться?

* * *

Одни хотят, чтобы их понимали миллионы. Другие – чтобы некие избранные. А третьи требуют понимания хотя бы от самых близких людей. И, несмотря на то, что порой и понимать, кажется, нечего – примитивные чувства, банальнейшие мысли, – результат большей частью нулевой.

Массы легко вовлекаются в игру с новым властителем дум, но коллективный оргазм быстротечен, и вот уже толпа бежит за площадным крикуном, который сумел утнуть штуку посолонее.

Избранные очень капризны, и каждый втайне полагает себя первым, поэтому под чужие бастионы всегда подкапываются.

А наши самые близкие легко становятся врагами, когда мы недостаточно им угождаем.

Вот почему янки не нашли другого выхода как искать понимания у профессионалов психоанализа.

Сделаем предположение, что ищущий понимания может найти его в самом себе. Может быть, стоит воспитать в себе требовательного друга-оппонента, поворотив критическое жало, направленное обычно на других, вовнутрь.

Тогда наше самоутверждающее «я» может беседовать с «я» самоанализа. и при непрерывном тренинге честности такая беседа может становиться все более интересной.

Это не шизофрения, это труд.

Но, как всякий нелегкий труд, он противен большинству.

Вкалывать добровольно и бесплатно – это мазохизм. Потому лучше пойдем к психолекарям и в аптеку за таблетками.

* * *

Положим даже, что я всех люблю. Но далеко не всех уважаю.

* * *

Все поют (плохо), говорят (неумно), торгуют (как могут) и отдыхают (скучно). Будто бы поработала калибровочная машина: все примерно одного размера и пошиба. Вот бы найти склад отходов калибровки! – там, должно быть, все самое ценное и есть.

* * *

Согласно презумпции нашей морали
Мы всех, кто не с нами, всегда обсирали.

* * *

Голова – как старинный однозарядный пистолет – надо выстрелить, чтобы поместилась следующая мысль.

* * *

Великая английская, великая русская и великая американская литературы закончились приблизительно в одно и то же время – во второй половине ХХ века. При этом английская прожила три с половиной столетия, русская – полтора, американская – около половинки. Глупо и смешно теперь рассовывать нобелевские премии трудящимся, руководствуясь принципом политкорректности, когда все великие литературы умерли. Но муравью и солитер кажется анакондой.

* * *

Самовыражение дерьма оказалось таким полным, что зрители бежали из театра, зажимая носы.

* * *

Мужики не мужики, бабы не бабы. Так, клиенты.

* * *

Разум – это нечто высокое.

А раз ум – теоретический, два ум – аналитический, три ум – поведенческий, четыре – практический. Но также: остроумие, хитроумие, слабоумие.

* * *

– У тебя есть единомышленники?

– Не знаю… может, и есть где-то… я вообще-то сам по себе…

– То-то! А у нас в партии 3 миллиона 473 тысячи 851 член!

– А в мировом океане 156 миллиардов 849 миллионов 567 тысяч 286 сельдей!

– Ты что же это – нас с селедкой равняешь?

– Я никого не могу сравнять. Каждый выравнивает себя сам.

– Эх ты, индивидуй!..

Поговорили.

* * *

Особо следует отметить мужество, с которым я переношу любые бедствия, увиденные в телевизоре.

* * *

Кто будет властвовать в кормушке – либералы, консерваторы, коммунисты, демократы, патриоты – в наших условиях разница небольшая, ибо все это люди без чести, только с различными наклейками. Любой кодекс чести, как бы порой ни казался он странен и экзотичен, очерчивает границы, нарушение которых несовместимо с занимаемым положением или даже с жизнью. Независимо от личных качеств «вступившего в полк» честь должна быть соблюдена в любом случае. Иначе выкидыш из полка.

«Право на бесчестье», предсказанное Достоевским, в XIX веке казалось невозможным по определению, а теперь оно разумеется само собой и относится к самым ценимым. То есть все дозволено, надо лишь угодить сильнейшему. И тогда можно хавать сколько захочется. Вот они и хавают страну.

Есть такие членистоногие – сольпуги, или фаланги. Цитирую: «Отталкивающую картину обжорства сольпуг можно воспроизвести при содержании их в неволе. Если сольпуге предоставить неограниченное количество пищи, например, подносить ей пинцетом насекомых, то она наедается настолько, что может лопнуть. Обреченная на гибель сольпуга продолжает схватывать и поедать подносимую ей пищу…» (Жизнь животных. – М., 1984. Т.3. С.38).

Но человекосольпуги не лопаются. Они надевают изысканные одежды и говорят о морали и патриотизме.

* * *

Еще о сольпугах. И у них случаются лирические моменты. И тогда мечтательно закатываются глаза:

– Эх, были б у нас таблетки от смерти – мы бы жрали вечно!

* * *

Если бы я был хороший человек, я бы сделал что-нибудь хорошее. Но я, понимаете, плохой и могу сделать только плохое. Да и это плохое получается плохо. Единственный выход – ничего не делать!

* * *

Обрывки, обрывки, обрывки…

Когда вытягиваешь из земли луковицу, поврежденную луковой мухой, и срезаешь верхний слой, то видишь шевелящуюся массу белесых червячков – личинок этой самой мухи.

Вот так обычно в мозгу живут обрывки мышления, мы нечасто их пристально разглядываем – зрелище неэстетичное. Но вот стремительной птицей влетает неординарная мысль, и копошащиеся обрывки исчезают в ее точеном клюве.

– Погляди, какая красавица! – показываешь ее товарищу. – Какой удивительный разрез крыльев!

– Ничего особенного, – мельком взглянув, отвечает он. – Много их тут всяких летает!

* * *

В стране кроме жульничества никакой политики, но каждый второй – политолог.

* * *

Согласно чисто конкретной статистике, все взрослые люди разделяются на:

законченных мерзавцев;

мерзавцев в процессе становления;

потенциальных мерзавцев.

Неопределенное количество убогих, не участвующих в процессе, ни в каких прикидках не учитывается.

* * *

– В своем произведении я хотел воплотить всю мощь отвращения к этому делу.

– Какому делу?

– Да к любому!

* * *

Чтобы насолить мерзавцу Гитлеру, англо-американская авиация разбомбила полмиллиона немецких детей.

* * *

Потрясающее разнообразие живых существ и их удивительную организацию невозможно объяснить ничем иным как необходимостью для биологов находить все новые темы для диссертаций.

* * *

– Надо создать идеальный инвестиционный климат. Пусть отовсюду приезжают со своими капиталами.

– А дальше?

– А дальше мы их будем мочить!

* * *

У меня есть две заветные мысли: лошади едят овес и Волга впадает в Каспийское море. За эти выстраданные народом истины я готов биться до последней лошади и последней ложки овсянки. Каждый честный человек, не окончательно задуренный вражеской пропагандой, встанет в наши ряды.

А всякий, кто выступает против нас, самим этим фактом доказывает, что он лжец.

Вперед же, братья, победим лжу и станем счастливы! Ибо лошади едят овес!!

* * *

Сколько можно о тачках, о бабках, о бабах… Давайте о черной металлургии!..

* * *

Управители бывают самодуры, обезьяны и, в редких случаях, творцы. Петр Великий парадоксальным образом сочетал и первое, и второе, и третье.

Как творец он задумал в корне преобразовать страну и сделал это. Он заложил город своей мечты и изменил внешний облик всех, на кого упал его нелегкий взгляд.

Как самодур он не считался ни с кем, не терпел возражений и уничтожал все случающиеся препятствия, хотя бы и в виде людей.

Как обезьяна он сделал множество смешных заимствований, имевших далеко не смешные последствия. Ну да, ему нравилась Голландия, там все казалось прекрасным, а бритые голландцы курили табак. И Петр немедленно всунул трубки в русские зубы, не останавливаясь, ежели отдельные зубы приходилось выбивать. Он заставил приближенных танцевать и пьянствовать, а бороды просто выдрал с корнем.

Его тезка Петр не великий, но многократно обруганный самыми погаными словами (Петр Аркадьевич Столыпин) был чистейший воды творец. Случайно оказавшись управителем, он пошел наперекор всем признанным течениям, находя оригинальные решения и жертвуя личным ради Отечества. Обезьяны убили его, не дав завершить начатое.

...Когда после большевицкого кровавого холодца повеяло теплом и свободой, на освободившиеся от Политбюро места вспрыгнули молодые обезьянки… Они стали резво копировать отразившийся в воспаленных взорах западный рай. А рая хватало никак не на всех, только на самых ловких, нахальных и безжалостных. Но ничто не могло смутить обезьянок: нехай «совки» передохнут, зато демократия будет жить! «Альтернативы нет!» – гоготали они радостно. Или еще смешнее: «Другой альтернативы нет!..»

И действительно, какая может быть альтернатива у обезьяны!

* * *

– Какое, к чертям, другое мнение, когда именно я прав!

* * *

Гибель одного гугланда – это катастрофа для всего человечества. А сколько там погибает всяких других – всего лишь статистический факт.

* * *

Удивительно, как я хороша, когда никто не видит!

* * *

Мы так любим своих детей, что делаем их врагами.

* * *

Неприкосновенное право человека быть животным.

* * *

Известный всем дурак возмущается: «Столько идиотов наплодилось, не с кем потолковать о серьезном предмете».

* * *

Образование – вещь обоюдоострая. Простой дурак в результате может стать полным. Узкая щель, через которую мы рассматриваем реальность, может смениться вдолбленным представлением о реальности. Вместо благоговения перед красотой может взрасти убеждение в неправильном устройстве всего.

Но разве столб виноват, когда мы расшибаем об него башку?

* * *

Такая изумительно красивая девушка, что страстно хочется сделать ее немой.

* * *

…И приходит одиночество, когда оставшиеся связи уже ничего не связывают, сама мысль о возможности поддерживать разговор невыносима, реальность теряет твердые очертания – как в жаркий летний полдень четкость пейзажа смазывает струящийся воздух.

И нет тоски, ибо тосковать не о чем, а грусть по неверно прожитой жизни нивелируется ясным пониманием – ты и вторично прожил бы неверно…

Но тут врывается сосед с раздирающей его завистью к богатому жулью и выливает на тебя чан душевных помоев. И все. Ты очнулся, реальность вновь обрела четкость. Надо ткнуть тебя в пропасть пошлости, чтобы ты понял все счастье тоски по небесам.

* * *

Запись в тетради: «Главные деньги мира должны быть в одном месте, – сказал ребе Чмухария, – и я знаю это место».

* * *

ТИХОТВОРЕНИЕ В ПОЗЕ:

Ноблесс оближ,
Но брешь не лижь,
Лижи штаны
Нижей спины.

* * *

В университете так много дамско-полового, что он стал похож на ледисрум (Ledies room).

* * *

Наконец-то!! Потрясающие технологии обеспечили каждому-любому выкрикнуть на весь мир самое главное!

А кричать нечего. На уме лишь зажеванные банальности да дешевые хохмы.

* * *

Страшное дело, сколько говна может уместиться в одном человеке!

* * *

Россия, которую я так люблю, – где ты? Ушла ли под землю, скрылась ли в небесах, ужалась ли до размера прекрасной литературы?..

Жгли Россию огнем. косили свинцом, добивали молотом. Детей ее от самых крошек морили голодом и бездомьем. И вот остались кое-где ее приметы – ее холмы, ручейки, березы – а душа улетела. Границы кое-какие пооставались, только в них не Россия, Росфедер называется. Он то урчит, то пыжится, животом страдает и постоянно головка бо-бо. А я свою Россию давно собираю по листику, по словечку, по улыбке и взгляду. Каждый раз при новой встрече радуюсь, переживаю и долго потом любуюсь каждой черточкой. У меня, как у пушкинского скупого рыцаря, свой тайный сундучок, хоть и совсем маленький, и я в одиночестве открываю его и перебираю сокровища.

А вокруг толкается и жрет нахальная маммона, треск стоит от пустозвонства и гудение от бум-бум-бум...

Время от времени появляются какие-то ряженые и голосят: вот мы, Россия, вали все к нам!

Только врете вы всё, какая может быть Россия без совести! Росфедеры и есть.

А мы, далеко разбросанные капельки, никак не можем слиться даже в синее озерцо, чтобы небесная Россия, пролетая, отразилась в нем.

Все только грустим да плачем, да иногда мечтаем о чуде. А чуда мы и недостойны, и не заслужили. Да и свершаются чудеса по произволению, недоступному для нас.

И не стоит по утрам вскрикивать: «Прочь от меня, росфедерики, прочь!» Скоро ты сам уйдешь от кишащих росфедеров и, быть может, в твоем последнем сундучке ими пахнуть не будет.

* * *

Слава у меня есть, сказала Баба-Яга, мне популярности не хватает.

* * *

У нормального человека не должно быть ничего выдающегося: ни носа, ни этого самого, ни скул, ни брюха. Выдает нормального человека отсутствие того, что выдается.

* * *

Встану – стану тосковать по стану: ай, Айястан, ай, Туркестан, Афганистан и паки, паки, паки Пакистан.

* * *

Их получается любить только когда они несчастны и страдают. Любить – то есть желать им всяческого добра. Но если и когда чаемые блага их настигают, они тут же выплескивают миру всю годами копившуюся мерзость. Не для специальной какой-то цели, а как торжествующую песнь.

И тогда остается только быстрее отойти в сторону и горько задуматься о том, что же такое это желаемое нами добро.

* * *

Эксклюзив: говнецо с корицей в конфетной обертке.

* * *

Какое главное отличие человека от всех иных живых существ?

Для меня это, разумеется, не труд – многие трудятся куда больше нас. Не речь. Даже не мысль. А то, что человек способен создавать никогда не бывшее до него. И даже не имевшее возможности возникнуть. Лук. Колесо. Кувшин.

Еще дальше идет нечто на уровне чуда – создание небывшего из ничего, например, музыка и поэзия.

Человек – естественно, в своих высших и совсем не массовых проявлениях – это создатель нового. Массы этим пользуются, но этого же и не понимают.

Один огромный муравейник вырос у свалки битой керамики. И главный муравейный академик Чраз Дравин написал знаменитый труд о естественном происхождении занимающих всех осколков. Во-первых, он уверенно определил, что в их начале лежит обыкновенная глина. Когда-то давно было очень водянистое время, и глина размокла. Самые разные животные проходили по этим местам и оставляли следы разнообразных конечностей. Потом вода ушла. А еще позднее случился грандиозный пожар и обжег глиняные разнообразности до твердости камня. Так мы и получили то, что имеем.

Среди муравьев Чраз Дравин до сих пор безусловный авторитет.

* * *

Один известный культуровед, отмечая юбилей, решил продемонстрировать самоиронию и направил заявку в книгу рекордов: «Пятьдесят лет публичной деятельности без единой собственной мысли». И получил отказ с резолюцией: «Имя вам – легион».

* * *

В не такие уж давние времена (например, при королеве Виктории) приличный человек подавал себя так, будто не допускает и мысли о существовании половых органов.

А нынче принято делать вид, будто кроме половых органов вообще ничего нет.

Какой дурак предпочтительнее – с ханжески поджатой губой или с «прибором» под мышкой?

«Нужно что-то среднее, да где ж его взять?»

* * *

Самоуверенные всезнайки посмеиваются над жгучей проблемой познания «вещи в себе», которая так занимала Иммануила Канта (то есть мы познаем действительность в зависимости от уровня наших представлений о ней, абсолют остается закрытым). Какая такая вещь в себе, когда все вещи – для нас?! Запростяк все может быть объяснено, и именно мы вам все растолкуем.

Человечество разделяется по многим разнообразным признакам, но в аспекте толкования видимого и невидимого оно распределяется по двум очень неравным группам.

В подавляющей собраны те, кто предпочитает, чтобы все было ясно и определенно установлено, от альфы до омеги, и чтобы оставался только один вопрос: «А что у нас на обед?». В малочисленной кучке колотятся либо недотепы вроде меня, которые, вглядываясь в мир, то и дело становятся в тупик, либо неутомимые исследователи, которые шаг за шагом вгрызаются в толщу «вещи в себе», добывая оттуда факты и закономерности и резюмируя после многократной проверки: «Таким образом, установлено, что…»

Когда-то ученый мог быть только таким. Априорных всезнаек, толкающихся локтями и выкрикивающих «А вот я вам щас объясню», не пускали и на порог. Такое поведение считалось допустимым только для жрецов, вещающих не от себя, но от общепринятого верховного авторитета.

Ниспровергатели жрецов – совсем не обязательно умнее свергаемых.

Это прекрасно проиллюстрировали русские нигилисты, которым не терпелось вмазать «им всем» грязным сапогом («сапоги не ниже Шекспира»). С каким-то странным восторгом недоучившиеся мальчики ухватились за формулу германских ученых Бюхнера и Молешотта «мозг вырабатывает мысль, как печень – желчь». Сейчас никак не возьмешь в толк, откуда восторг и нервическое упоение. А вот откуда: «наука сказала!»

Неважно, что Бюхнер с Молешоттом, третьеразрядные профессора, кроме этого анекдота мало что после себя оставили. «Передовая европейская мысль утверждает!..» – это вам не скучный урок в казанской гимназии. Странно, но продолжить бюхнелогику в том смысле, что мозг извергает мысль, как прямая кишка – золото, смог только через полвека Владимир Ульянов, начертав свою решительную максиму: «Интеллигенция – не мозг нации, а говно».

Впрочем, это всего лишь частный случай полета мысли.

Широкая доступность видимости образования привела к разбуханию всемирного общества всезнаек, а их настырность в проникновении на экран и к микрофонам создала какое-то непрерываемое ля-ля-ля, от которого трудно укрыться.

Теоретически мы знаем, что существуют кропотливые исследователи, который не поступятся и йотой научной добросовестности ради всемирного проквакивания непроверенной гипотезы. Но в повседневности мы только и слышим звонарей, популяризаторов и зубрил.

Кстати, они как-то мирно уживаются на одном экране с колдунами, астрологами и разнообразными фантобредами, которые считают: если в голову взбрела идея, то она неопровержима. И публика довольна: они все знают, ситуация под контролем, мы можем спать спокойно.

Но сколько бы долго всезнайки ни тешили свое самолюбие в пронизанном миазмами эфире, в конце концов приходится переходить в совсем другой эфир. Что они там встретят – не нам, сомневающимся, судить. Однако предполагать не запрещено. Вот мы и осмеливаемся предположить, что они столкнутся там с кантовской вещью в себе во всей ее непроницаемости и убедить себя в ее несуществовании будет никак невозможно.

* * *

Мой друг туповат, зато никому не желает зла. Летом вода в озере была теплее теплого, зато вся картошка сгорела. Сосед распространяет о нас кошмарные гадости, зато он всегда патриотически настроен Во Франции на людях запрещено закрывать лицо, зато можно обнажить грудь. Меня считают занудой, зато я использую словарь иностранных слов. И ты не плачь, деточка, что никто не делает предложения, – в ином предложении одно только сказуемое без всякого подлежащего.

* * *

Огромное спасибо нашему начальству – ничто не мешало ему стать еще гаже, а оно тормознуло.

* * *

Я тоже наслышан, что все мы сделаны из молекул. Но не во всяком организме они бесчинствуют. Как человек, считающийся добропорядочным, я и склоняюсь к доброму порядку. Или хоть к какому-нибудь. Но, только представьте, в собственной моей голове ни с того ни с сего могут возникнуть обрывки мыслей и желаний, к которым я не имею (и не желаю иметь!) никакого отношения.

Тогда я пытаюсь прикрикнуть «брысь!». Но безобразники редко меня слушаются. Было дело, я стукнул по столу и заорал: «Кто в доме хозяин?!» – и внятно услышал: «Кто бы ни был, но во всяком случае не ты». Обидно, конечно. Однако я не так молод, чтобы схватиться врукопашную с обидной правдой. Ведь наяву я иногда еще могу молитвой очистить помещение, но в снах, например, всю жизнь только и вижу бессмысленные обрывки дряни. Ни одного связного и, тем более, имеющего воспитательное значение сюжета, ничего ценного для человечества. Нет, чтобы приснилась периодическая система элементов, или комедия А.Н.Островского «Не в свои сани не садись», или даже нечто простенькое вроде «Фауста» Гете – куда! Только обрубки абсурда, не годящиеся и для сонника. Хотел бы я высыпать этот мусор на голову Зигмунда Фрейда, чтобы он отыскал в нем хотя бы подавленную сексуальность. Да ведь нет там ничего! На помойке, и то легче выкопать рваную десятку.

Как-то в поисках спокойствия я посоветовался с начинающими умнеть людьми. Рассказываю им, к примеру, что вдруг, ни с какого перепугу, слышу от себя самого: «Вот бы заиметь кучу денег, купить самолет и улететь на нем к чертовой матери!» При этом, разумеется, обращаться с самолетами не умею, а чертова матерь нужна мне, как кол в заднице. Ино дело кабы на белой шхуне с косым парусом промышлять в океане омаров!.. Хотя и с парусами не знаю как управляются. Но шхуна в океане – это хотя бы прекрасно!

Так вот, начинающие умнеть люди говорят мне серьезно: «Скорее всего, это бес мутит».

Стал я в меру сил анализировать диагноз и нашел его неоднозначным. По моему представлению, персонального беса суют не каждому, его следует заслужить. Покуда человек не стал на собственный путь, ведущий к смыслу (Смысл может быть и один на всех, но путь к нему неодинаков), так вот, покуда рассеиваешь душу по всяким ветрам, никаким бесам ты не интересен, сам бываешь похлеще беса. Зато над праведниками черноватые вьются, как мухи. Потому как праведника пошатнуть – это им медаль, а заставить плутать – орден!

Выходит, что командировать в меня этих черноватеньких  ихняя казна навряд ли позволит. Разве что остался после разбора совсем паршивенький, дебильный бесенок – вот и сунули куда ни попадя. А он сидит в углу, раскладывает свои идиотические пазлы и время от времени засоряет пространство отходами жизнедеятельности.

Тоже теория, которая как бы что-то объясняет. Только теория антинаучная и вредная для самооценки.

А вот если просто плюнуть, взять да и связать из имеющихся обрывков лестницу, а после взобраться по ней на самую верхушку мачты моей белой шхуны?.. И, обнимая мачту, поворачиваться вокруг нее, оглядывая бескрайний океан… Даже когда спокоен, он неописуем. Для кого – восторг, для кого – ужас, для кого – полное равнодушие. Но уже ни для каких обрывков места не остается. И в очищенном взгляде все мелкое-жалкое растворяется без остатка, как не существующее вовсе.

* * *

Не суй суету в красоту, не крась красотой суету.

* * *

Ну что с того, что я признаю свою суетность и глупость? Я могу даже повторить это 740 раз и колотить при этом кулаком по башке – все равно после любых физиотерапевтических процедур я остаюсь с глупостью и суетностью.

* * *

Любовь, конечно, есть, но ее не бывает слишком много, и, когда ты думаешь: «На мой век хватит», – ее может не хватить и на один день.

* * *

Может быть – утверждать невозможно, но догадка напрашивается – упадок христианского влияния, наблюдаемый повсюду в мире, связан с многовековыми усилиями раскинуть сети пошире. Количество без качества есть бухгалтерия. Тысяча римлян когда-то справилась со стотысячной армией царя Тиграна…

Но всегда почему-то хочется, чтобы наших было побольше. А если они только по видимости наши?

Вы соль мира, – сказано было апостолам. И предупреждение вслед: если соль потеряет силу – она ни на что не годна.

Сравнительно недавно, веков пять-шесть назад, встал вопрос, как распорядиться этой солью – продолжать растворение в окружающем мире, концентрировать в драгоценных сосудах или гармонически сочетать оба действия. Вопрос не был решен из-за множества других забот.

Может быть, тихие бухгалтеры всегда побеждают, ибо умеют соблазнять цифрами. Призывы к сосредоточению никогда не прекращались. Но они не могли сравниться с эффектностью кожаных гроссбухов.

«Спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся», – сказал наш великий святой Серафим. Никто ему не возражал, но и подражал мало кто. Вширь, вширь, осолить все мутные воды вокруг… А потом, в тяжкую годину, – хвать-похвать, а соли-то и нет…

Как хотелось бы нам, слабым и мечущимся, знать о существовании драгоценных сосудов с Христовой Солью, пусть редких, пусть одиноких, только бы надеяться, что можешь добраться, доползти, и если не прикоснуться, то хоть увидеть и воспрянуть…

– Времена святых и подвижников прошли, – говорят мне радостные живчики энтузиазма. – Теперь все равны.

– Ну и равняйтесь себе, – бормочу я, сожалея, что снова вылез туда, куда не просят. – Молчать тебе нужно, старый, молчать!..

* * *

Не нужно семи пядей во лбу, чтобы увидеть, как беспредельно гадок бывает человек. К сожалению, каждый, кто хочет все радикально изменить, приходит к тому же, к чему пришел высокоморальный юноша по имени Максимилиан Робеспьер: чтобы исправить человека, надо отрубить ему голову.

* * *

Ценю в истории прогресс – от Чингисхана до SS.

* * *

– Нет, не понимаю я вашего Бога. Падла кругом расплодилась без меры, а он – никакого движения… Был бы я на таком месте и в силе такой, отщелкивал бы падлу ровно блох. И что ты мне толкуешь про свободу, про выбор каждого и про плату за все хрен знает когда? Падла при твоей свободе завсегда выбирает вонючий беспредел и размножается несчитанно – она ведь падла и есть. Никто никогда ее словом не очистил. Она и Бога вашего не уважает, раз он ее не давит… Ты вглядись, как оно есть, а то начитался готового и через чужие окуляры зыркаешь… Каждый раз самому разбираться надо. И тогда углядишь даже без меня – вычищать надо, не то все утонем в говне!

* * *

– Нельзя обращаться с людьми, как с животными!

– Наоборот, нельзя обращаться с животными, как с людьми!

– А я говорю, что ни с кем никак нельзя обращаться!

– Эко загнул!.. Обращаться надо так: «Леди и джентльмены!»

* * *

На фоне чужой глупости своя представляется умом.

* * *

Икс заключил контракт на восемь миллионов, Игрек купил Ван-Гога за двадцать миллионов, Зет продал холдинг, билдинг и хрюндинг за тридцать миллиардов.

А в нашей деревне диво как уродилась редька!

* * *

Когда человек сам о себе говорит, что он хороший, – значит, либо он еще не проснулся, либо уже кончился.

* * *

Цельная натура не приемлет неизвестности. В принципе. Ибо если не известно, что там, за ближайшей целью, то какая, к чертям, цельность? Неизвестность – мать сомнений, и сама цельность становится сомнительной, когда ее одолевают сомнения.

Цельность хороша для пули, а также ее воспитывают в солдатах. Каждый, кто научается видеть и анализировать, вскоре различает тот шесток, за которым абсолютно ничего не видать. И это вовсе не та граница, за которую еще могут проникнуть сказки и фантазии, а несуществующая грань, за коей – непредставимое.

Откуда же тогда мы знаем, что оно вообще есть? Это не знание. Это даже не чувство. Это нечто, приходящее ниоткуда. Будто дыхание абсолютной неизвестности входит в человека, и он лишается покоя. К счастью, лишается ненадолго. А тупица – и никогда. Тупица и в 70 лет хочет клацать пастью, как в 30, и мечтает о таблетках, продлевающих клацанье бесконечно.

Помогает успокоиться вера, но почему же у святых вера, которая не чета нашей, была сопряжена с неистощимыми слезами? Может быть, они смутно прозревали нечто за нашим шестком? И это нечто кренило даже их верный парус?

Для здравомыслящего человека все вышевымученное – только бред. Здравый смысл очень хорошо знает свой шесток.

* * *

Если – то. Это закон. Но они все законы объезжают на кривом своем дышле. «Если» всегда навалом, а «то»  они обещают в прекрасном будущем. Распалась связь времен, как давно сказал умный человек. Пожалуйста, граждане, соблюдайте правила грамматики!

* * *

Что не может быть мною осознано, то для меня и не существует. Вот взять, например, нейтрино – «стабильная нейтральная элементарная частица с массой покоя, равной, по-видимому, нулю» (Современный словарь иностранных слов. – СПб, 1994). Могу осознать только шикарное в данном случае выражение «по-видимому». Но у нас есть авторитеты, лобастые физики, и мы, по-видимому, принимаем их утверждения на веру.

Новичок в пустыне своими глазами видит мираж и верит, что он уже скоро попадет в оазис и напьется. Новичок в обучении ничего не видит и почти ничего не осознает, но верит учебнику.

Однако оставим нейтрино с его замечательной массой покоя, равной, по-видимому, нулю. Существует огромная масса, находящаяся в постоянном непокое, которая признает только то, что можно пощупать.

А неощупываемое не существует.

* * *

Горе иному в толпе одинаковых… Притвориться немым? Лгать всем видом, что свой? Умереть?..

* * *

– Старик, ты долго жил и, говорят, повидал немало. Помоги нам. Мы собираем опыт и зрелые мысли уходящего поколения, чтобы сопротивляться подступающей энтропии. Выскажи свое самое главное.

– Да отстаньте с вашими фокусами! Я вам не жемчужная раковина, чтобы добывать из меня сокровища. Все самое ценное высказано давным-давно, и я не придумал ничего нового.

– Не утаивай, мы знаем, что ты слывешь мудрым стариком. Представь, что перед тобой твои дети и внуки, поделись с ними исцеляющим от распада средством!..

– Мои дети и внуки помышляют только о деньгах. А у меня ничего нет. Так что и делиться нечем.

– Ладно, попробуем по-другому. Представь себе, что в городе Пустопорожнинске отрок со взором горящим стоит на обрыве, раздираемый стремлением в небо и привязчивой пошлостью окружающего мирка. Ему надо услышать, что он не один, что тонуть не обязательно, что для него возможна иная судьба. И вот тут он услышит твое слово, которое мы до него донесем.

– Да бросьте ловить, все уже написано в хороших книгах.

– Как отличить отроку в Пустопорожнинске хорошие книги от дурных? И как незрелому уму понять сложные мысли, если он по случаю на них наткнется? Кто-то, может, и продерется извилистыми путями, выплывет, потеряв силу вместе с иллюзиями… а другого с потухшим навсегда взором примет родное болото. Протяни ему руку, старик!..

– Достали вы меня! Я сам когда-то стоял на краю, и никто не протянул мне руки. И я не знал, что такая рука вообще существует. И вот теперь я подошел к закату, все потеряв, кроме самого для меня главного – но оно не передается человеческим словом. Высказанное главное теряет силу, вливаясь в поток бесконечной говорильни. Отрок со взором горящим должен взрастить свое главное сам, многим, может быть, пожертвовав. Я вам не кулинар, чтобы выдать рецепт необыкновенного блюда! Может быть, надо старательно прислушиваться к самому себе, чтобы выделить особенную мечту из бесформенного множества разнокачественных порывов. Поймать родной поток, который понесет тебя, почувствовать его и потом уже не бояться. Не бояться, главным образом, осуждения, насмешек и презрения других. Страх остаться в одиночестве нивелирует многие порывы, даже из самых горячих. Не страшись, ты не будешь один, если станешь следовать своему компасу. Твоя магнитная стрелка в тебе, не давай только множественным силам отклонить ее. Но легко, дорогой, не будет…

– Мало конкретики, старик. Что-нибудь о том, как стать счастливым…

– Молодые люди, шли бы вы к авторитетам!

– Нет-нет, мы все записываем!

– Греческий философ-гностик второго века нашей эры Валентин представлял человечество в виде пирамиды, разрезанной на три части параллельно основанию. Нижняя, наибольшая часть – это соматики, то есть люди плоти. Они борются за полнейшее удовлетворение телесных потребностей и желаний. Верхнюю часть пирамиды представляют пневматики, то есть люди духа, лишенные материальных интересов и стремящиеся ввысь. А посередине – психики, то есть люди душевные, в которых дух и плоть борются с переменным успехом. Так вот, счастливыми могут быть, при благоприятных условиях, только крайности – соматики и пневматики. Счастье их диаметральное, то есть не имеющее ничего общего, кроме названия, но психики счастливыми не бывают. Внутренная война разрушает мгновения гармонии.

– Э-э-э, старик, ты не о том. И непонятно. Нынешним людям надо льстить, чтобы они пошли за тобой. Ты-то сам, должно быть, психик?

– Безусловно.

– Оно и видно, старик.

* * *

Занимательный пересказ древней истории учеником средней школы:

– Гордей, козел, навязал узол, а Сашок, дебил, узелок срубил.

* * *

ПОДРАЖАНИЕ ИММАНУИЛУ

Две вещи поражают меня более всего: великолепие объективного мира, разнообразие и роскошь которого иногда даже кажутся избыточными, – и нищета сознания самодовольного субъекта.

* * *

Человек даже внешне нарисован неповторимым.

Да, конечно, случаются близнецы и очень редко – даже двойники. Но эти курьезы, быть может, призваны обратить внимание как раз на разительную неповторимость человека.

В одной семье рождаются двенадцать сыновей, и ни один не похож на другого. При желании можно сказать, что природа животного мира здесь пасует перед какой-то иной силой. Все леопарды – просто леопарды. И антилопы одного вида. И дельфины. И бегемоты. А сыновья одного отца могут быть более непохожи, чем чужие люди.

Но различия во внешности могут показаться пустяковыми, когда мы обратимся к внутреннему миру. Тогда вспоминается сумасшедший профессор из «Бравого солдата Швейка», утверждавший, что внутри земного шара есть другой шар гораздо большего размера.

Безумные властители часто применяли все доступное им насилие, чтобы причесать подданных под одну гребенку. Одинаково одеть, напудрить, выпороть, чтобы все были, как один. Властители нового времени ищут средства для промывания мозгов, ибо, по уверениям ученых, внутренний мир сосредоточен именно в извилинах серого вещества.

Уже милые детки очень непохожи, но как они расходятся в процессе жизни! Как-то это ничем не напоминает антилоп. Ибо в мире людей самоочевидность генетической аксиомы «от антилопы – антилопа, от дельфина – дельфин, от бегемота – бегемот» работает далеко не всегда.

Представим себе картину художника, принадлежащего к течению внутреннего реализма: умирающий отец-дельфин призывает сына для последнего лобызания – а у смертного одра стоит бегемот.

* * *

У девки рябой была курочка-ряба. И снесла она яичко, не простое, а фабержое. Куру – за гузку, девку – в кутузку, яичко – царю под подуску. Царь скачет, девка плачет, а курочка кудкудачет: «Ну вот вам, козлины, за злую коррупцию снесу для причины яйцо-революцию!»

* * *

Идет, попердывая, конь, –
Дым из ушей, из глаз – огонь!

* * *

Напрасно удивляешься, что мысли твои никого не интересуют. Ведь и кости твои, и потроха, и кожа так же неинтересны даже в районной поликлинике. Так что таскай при себе свою думу, как носишь печенку. Вот ежели у тебя есть две здоровые почки, то одну из них можешь продать за приличные деньги. А за мысли и рубля не дадут. И правильно. Каждый может сам себе надумать разных мыслишек, которые будут ему как родные.

* * *

Шел, полз, карабкался, изнемогал, отдыхал, забывался и снова шел. Временами казался себе крутым парнем, с удовольствием рассматривая ссадины и царапины.

А потом вдруг очнулся на том же месте, с которого двинулся в путь.

Горечь была такой полной, что отравила все.

Добро бы это навредили враги, но врагов нигде не видать.

Только жгучая обида на собственную беспомощность и нежелание оставаться на месте, с которого не сдвинуться.

Организм, однако, знал свое дело. Сердце гоняло кровь, которая вымывала из клеток яд. Печень и почки старательно отделяли отраву и выбрасывали прочь.

В одно прекрасное утро он почувствовал,, что может идти. И встал, и полез на свою гору, вершина которой никому невидима.

* * *

– Господа, представьте себе, что все мы входим в метро, усаживаемся в вагоны, едем и выходим каждый на своей станции. Вот это и есть жизнь. Вся жизнь. Стоит ли переживать из-за того, что нас где-то толкнули или что от соседа пахнет не по-нашему?

– А из-за чего же стоит, господин профессор?

– Из-за того, что при этой езде мы еще произносим разнообразные глупости.

* * *

Служить чужому эгоизму ничуть не благороднее, чем собственному, но зато глупее.



САМАЯ НАУЧНАЯ ТЕОРИЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ:

Науки цепь не знает гроба,
Все от всего – таков секрет.
Из камня сделалась митроба,
Из ей – ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ.

* * *

Когда поганые напали на Русь, все спали, один Колобок не дремал. Подкатился, расстелился – кушайте меня с маслом, господа хорошие!

Но главный поганый пренебрег:

– Стой, блин, мы по мясу более, ташши сюды девицы красныя!

– Нетути, родимые, никого кругом нетути! Только бабка-старушка да дед-погремушка, лисичка-сестричка да зайчик-побегайчик. И я, Колобок – печеный бок.

– А куды все подевалися?

– Кто в поход, кто в расход, кто в полуденный исход. Пустынь у нас таперича.

– Ну, блин, ты и даешь! А нам-то куды?

– Расклад такой, что к полудню. Там и шашлык-барбекю, да и девки в сокю, тама фирменны сосиськи, вина пенные да виськи, бедры страстной крутизны и несчитанно казны.

У поганых зенки разгорелись до красноты, вскочили они на своих лохматых, и только свистнуло.

Вот так Колобок спас дедку и бабку от напасти. Учитесь, зайчатки, у предков своих!

* * *

Никчемная мысль искупается бездарностью слога. Считать автора удостоенным.

* * *

Деятельность многогранная, финансирование соразмерное, оценка положительная, все подохли.

* * *

Когда юный философ Генри Дэйвид Торо поселился в хижине на берегу озера Уолден, то, подобно многим мудрецам до него, мечтал указать людям на неверное устройство их жизни.

Наглядный материал был рядом – ирландские батраки, уныло и бесконечно трудившиеся в крупных поместьях. Обязательный кофе утром, стакан виски на ночь перед деланием очередного ребенка – это все, что у них было кроме привычного труда.

А Генри убеждал, что и здесь можно оставаться свободным человеком, полностью независимым, впитывающим красоту мира.

Как американец он все доказывал цифрами. У него имелось небольшое поле, где он выращивал бобы. Записано, сколько потрачено на семена, сколько часов ушло на уход, сколько выручено за урожай.

Полученных долларов не хватило бы на кофе и виски, но свободному человеку и кофе, и виски ни к чему. А на пищу для поддержания жизни хватало. Философ ловил огромных окуней в Уолдене (у ирландцев на это не было времени и сноровки), собирал дары лесов лугов, измерял любимый Уолден во всех его показателях и писал замечательную книгу «Уолден, или Жизнь в лесу».

Однако ни одного ирландского батрака он не переубедил. По-ихнему, молодой человек просто съехал с колеи и, в лучшем случае, достоин жалости. Конечно, каждый хотел бы трудиться поменьше, но тогда потребуется слишком много кофе и виски для заполнения остающегося времени.

Незаполненное время есть главный враг настоящего батрака. И этого врага надо убивать, убивать, убивать!

Остаться одному, без отвлекающей работы, без виски, бабы и кофе – да это же ад!

А наивный Генри Дэйвид мечтал убедить их цифрами, ведущими к счастью свободы…

Время либо есть деньги, либо оно подлежит убийству. Когда денег уже много или процесс увеличения потерял интерес, приходится сильно разнообразить и разжигать страсти, чтобы успешно убивать время.

Каждый добропорядочный батрак предчувствует ужас оказаться один на один с бесконечным временем, которое уже невозможно убить. Это где-то там, за чертой, но пока мы здесь, будем убивать проклятое время, где бы оно ни просочилось. И никакие философы нам не указ.

Но как же понять повсеместную мечту о продлении жизни?

Да чего тут непонятного – жизнь необходимо продлить, чтобы убивать проклятое время.

* * *

В крови горит огонь желанья, но печка никак не растапливается.

* * *

Если в мир людей привнести прекрасную идею, прозрачную и чистую, как лучший бриллиант, то через некоторое время она будет выглядеть, будто засиженная мухами. И хоть всегда находятся фанатики очистки, но бриллианты отчищаются много легче идей.

* * *

Ну чё ты все учишь, падла? Станешь паханом – тогда и учи.

* * *

«Хочется верить, что существует неведомый друг, в котором все мое отзовется равноценной полнотой, как отзывается мастерский звук клавесина в сердцах понимающей публики. Без этой убежденности и сама жизнь потеряла бы всякий смысл».

Так писал французский палач времен Великой Революции в ежедневном тайном реестре после тяжких своих трудов.

* * *

Славные детки от двух до пяти – как радостное обещание, почти никогда не сбывающееся.

Почему – вот вопрос, разрешив который, мы как будто могли бы изменить саму жизнь.

Но серьезный биолог ответит вам, что в данном случае мы имеем классический механизм защиты. Если бы детки изначально были так же отвратительны, как взрослые особи, кто бы их заводил!..

* * *

Самое неприемлемое в данном заявлении – не его форма и не его содержание, а его факт.

* * *

– Учитель, когда я всматриваюсь в свое прошлое, то нахожу там одни только глупости. Это означает, что я обрел мудрость?

– Трудно сказать. Если бы ты мог из прошлого взглянуть на себя теперешнего, ты бы снова увидел не ум.

– Так что же – выходит, что мы тащимся по замкнутому кругу?

– Хорошо если тащимся. Чаще – стоим.

– Где же тогда эта мудрость, которую мы ищем?

– Надо отречься от себя, от тысячи маленьких себя, которые дергают в разные стороны, и терпеливо ждать, когда небо войдет в тебя. Так в засуху жаждущие ожидают спасительного дождя.

– Но ведь большинство умирает, никакого дождя не дождавшись!

– И что я могу поделать? Я не распределитель дождей.

* * *

Писали хульные слова на директора с такими грубыми ошибками, что пришлось уволить учительницу русского языка.

* * *

– Я не про то, улучшилось или ухудшилось, а про то, что все измельчало.

– Неочевидно – пузатость укрупнилась.

– Ну да. И мордатость. Калибр уменьшился. Калибр!.. Скажу как охотник: вот, у нас есть пули – на кабана, к примеру, и медведя, картечь на волка и разнокалиберная дробь от заячьей до бекасиной. Ежели эти припасы смешать, выйдет символическая картинка человечества: массы разнообразной дроби, в которых распределены картечины и редкие гиганты-пули. Так вот, во второй половине двадцатого века последние пули были выстрелены. Масштаб изменился – теперь картечина, даже изъеденная каверной, считается гигантом. Но никакое изменение масштаба не проходит бесследно. Просто незаметно меняется все главное в жизни.

– Так уж не осталось ни единой пули?

– Попробуйте назвать.

– Так сразу… Навскидку…

– Подумайте, вспомните Нобелевских лауреатов последних лет. Кого угодно…

– Боюсь, что картечь…

– Именно. Журнал «Тайм» печатает список ста самых влиятельных в мире людей – да ведь это позор! Пузатая мелочь.

– Но ведь и прежде негусто. Вспомните Собакевича: «Один там только и есть порядочный человек – прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья».

– Пример не очень к месту. Сам Гоголь – пуля из пуль, а представьте себе, что в эпоху Толстого, Достоевского и Лескова их не было, а вместо них первые – Боборыкин, Григорович и Успенский. Калибр уменьшается в сто раз. Таким зарядом разве что лягушку удивишь.

– Согласен. Но может быть, великими все уже сказано, и мы, как фонвизинский недоросль, бесконечно повторяем зады?

– Это и есть измельчание.

– Даже если так, отчего волноваться? Если вы верующий, то в Книге предсказан конец, когда зерен останется так мало, что их легко будет перечесть вручную. И забота должна быть о том, чтобы самому остаться хоть червивым, но зернышком. А если вы атеист, то вообще трын-трава. Дробь отлили, дробь переплавили. В чем проблема?

– Как-то неприятно жить в измененном масштабе. Голова неестественно повернута в прошлое, глазам противно вспухание мелочи, ушам больно от пошлостей, которые выдаются за остроумие.

– Ну, вы, батенька, не демократ!.. Масштаб для вас я изменить не могу. Чудо появления громадной личности не в наших руках. И кроме всего, мы же с вами – дробь, так что отсутствие крупняков вроде к нашей выгоде?

* * *

To be – не to be, а начальство люби. Поскольку нет шпаги, чтобы сражаться, и нет кольта, чтобы защититься, ты один нам поддержка и опора, о великий, могучий, узкий подход.

* * *

По твоему мнению, – ню, а я так не мню. Раньше мнил, что сомну свою мнимость… Я мню, ты мнишь, мы мним – ну и Мень с ним… Нынче много намнили, остальное завтра намнем.

* * *

Население кишечника взволновалось ввиду отсутствия свободы выбора.

* * *

– Хоть не понимаю, но могу представить, что в терпимое время года ты погружаешься в природу. На мой вкус – тоска зеленая. Но пусть… А вот когда мороз за двадцать и ветер сечет – нос не высунуть, – что тебя занимает в заснеженном безлюдье?

– Неумелое приготовление к смерти.

– Какая чушь! Какое приготовление? Бах – и Моцарта не стало!

– Не всегда так решительно.

– Фраза из некролога: «После тяжелой и продолжительной болезни…» Готовиться можно, если есть случай достать цианистый калий. Кроме того, тебе неведомо, что и как будешь тогда чувствовать. Зачем заранее нагружать корабль тем, что никогда не понадобится?

– Странно, но я как раз думаю об избавлении от лишнего груза.

– Ага, стих малоизвестного советского поэта: «Товарищ, товарищ, спокойно умри, но только сперва за собой подотри».

– Мысль вполне гигиеническая.

– А я не желаю запускать ерунду в голову. Я агностик, то есть не знающий. И мне противны фразы вроде «я конечно, не знаю, но думаю, что…» Не знаешь – так и помалкивай.

– Я и помалкивал, пока ты не спросил.

– Не лично против тебя. Но зачем усложнять процедуру? Стукнули – упал. Это физика.

– Для нас не окончательная.

– Откуда известно?

– Мы так верим. Потому и жаждем избавиться от лишнего груза, который прирос. А не выходит.

– Но тебе должно быть проще, у тебя есть Евангелие.

– Это правда. Но знаешь, привычно говорится, например, что Солнце светит всем. Тем не менее, для незрячих везде темно. А если слепой однажды прозревает, он ужасается грязи, в которой живет.

– Разве это не решаемо? Надо взять совковую лопату и выгрести грязь.

– Иная грязь прирастает.

– Тоже имеется пример. Надо взять обломок черепицы, как Иов многострадальный, и, сидя на пепелище, соскребать с себя гной.

– Бесконечный процесс. А старушка с косой уже за углом.

– Не следует унывать, товарищи! Что не соскребет черепица, то выжжет пламень Геенны. Никаких неуплаченных долгов не останется.  В крайнем случае, все будет отдано угольками. Или ты трусишь?

– Не то. Я должен проделать работу. И я стараюсь. Но неумело. Никогда не получается, как хочешь.

– Не впадай в манию величия. Ты не Адам. До тебя уже миллиарды прошли этим путем. Смело, товарищи, в ногу! Отбросим страх! Протопаем дорогу – и станем прах!

– Ты меня утешил.

– Конечно! Вспомни нищего Лазаря, который пирует в кущах с Моисеем, и бывшего богача, который из адской сковородки взирает на Лазаря с завистью. Должен – заплати. Заслужил – получи.

– Счастлив тот, для кого все просто.

– А на кой ты всегда усложняешь?

– Очевидно, существуют разновидности, не вмещающиеся в простоту.

– Тогда получи собственный ответ и успокойся.

– Продолжаю: существуют натуры, для которых ни один ответ не является окончательным.

– С математической точки зрения, количество таковых настолько мало, что ими можно пренебречь.

– Возможно, ты и прав. Но Господь не пренебрегает.

– Откуда знаешь?

– Вера наша такая.

* * *

Так цепляться за жизнь – и так непрестанно уничтожать ее смысл!

Не отвечать на главные вопросы, еще лучше – забыть о них, еще лучше – не знать, что они существуют.

Для этого надо все больше и больше скучиваться, поэтому города становятся громадней и городов становится все больше, и никто не хочет жить вдали от всех.

Для этого нужны дела, дела, дела или имитация дел. Для этого заботы, заботы, заботы, а если заботиться уж совсем не о ком – покупаются кошка с собакой. Для этого наслаждения – жратва-питье, туризм, роскошь, зрелища, наркотики.

Дикая красота никому не нужна – только если огородят, настроят отелей, бассейнов, сортиров, жральников, – тогда толпы приедут наслаждаться и запечатлевать.

Когда все привычные действия становятся в муку, когда тело начинает разлагаться, тогда подключают аппараты – искусственное сердце, почки, легкие, физиологический раствор. Чтобы продлить жизнь. Это у нас называется жизнь.

* * *

– Если бы Бог был, он не позволил бы мне быть таким гадом!

– Если бы Бог был, он не дал бы брату подохнуть от героина!

– Если бы Бог был, я бы не валялся в больнице и не вопил бы от боли!

– Если бы Бог был, я бы вышла замуж и в приличном домике тетешкала хорошеньких деток…

– Если бы Бог был, вы бы ползали у меня в ногах!

– А у меня все ОК. Значит, Бог есть.

* * *

Убрать из жизни грязь нельзя,
Грязь – это мы, мои друзья.

* * *

Пришли к царю Соломону три народа, чтобы тот рассудил, кто самый лучший. Один народ принес золото, другой – прекрасных наложниц, третий – лекарство от всех болезней.

– Заберите свои дары, – сказал мудрый Соломон. У меня все есть. И знайте, что Создатель наш производит только совершенные вещи – и никаких иных. А потому каждый глядись в зерцало тихой воды и повторяй: как я прекрасен, благодаря Тому, Кто создал все!

Пристыженные но неудовлетворенные народы убрались восвояси.

А мудрый царь Соломон, обнимая несравненную Суламифь, вдруг рассмеялся:

– Вот уж дураки! Спрашивать у еврея, какой народ самый лучший!

* * *

Грандиозный фильм «Вино на палочке» собрал в мировом прокате свыше миллиарда долларов. Трусы главного героя проданы на аукционе за 370 тысяч. Песенка главной героини «Подари мне вино на палочке» стала мировым хитом.

Как вы прекрасны, мои дорогие!

* * *

В БАНЕ:

– Нет, ни от чего так не воротит, как от их ритуала выпускания кишок. Как увижу – так больной делаюсь – гвоздь в башке: ну зачем?!!

– Самурайская честь, Артур Эдуардович!

– Умник! Профессор! Объяснил! Это ж надо вот так себя по брюху тесаком, чтобы меня всего вывернуло! И где там честь? Кишки, кровища, брюшина развороченная – где она, обманка? Кто ее видел? Ты-то сам, знаток, видал честь когда-нибудь?

– А вот когда мальчишкой выводили на демонстрацию, там во всю улицу полотнища вешали: «Партия – ум честь и совесть нашей эпохи».

– Во, и совесть тоже – дурилка для простаков, только из-за нее не слышно, чтобы кишки выпускали. А ум, конечно, есть. Слабые токи в башке, как в компе, пересекаются и дают результат. Если у тебя комп мощнее, то ты и первач. Но любой компик тебе просчитает, где сколько кишок и сколько кровищи, а чести никакой не бывает.

– Это у них мифология такая, Артур Эдуардович.

– Эх ты, японофан! Цветочки, стишочки, кишочки…

– Я на самом деле только от гейш фанатею…

– Да где ты их видал? В кино. Только дебилы фанатеют от картинок!

– Я, Артур Эдуардович, на Чехова целиком полагаюсь. Антон Павлович писал Суворину с Дальнего Востока – ну, типа, любая баба супротив гейши все одно что плотник супротив столяра. А известно, что Антон Павлович был химически чистый образец интеллигентности, он даже врать не умел.

– Да это когда было! Теперешние только подделываются под прежнее качество, а чуть поскреби – дешевка! Зуб даю, что и гейши твои теперь – фабричные обманки.

– Видите ли, Артур Эдуардович, из цепи совершенства нельзя вынимать звенья. Убрали самурайский образ мысли - исчезают и настоящие гейши…

– Только не надо опять про выпусканье кишок! Нету гейш – так зови наших приготовленных. Авось чего и получится…

* * *

– Господа, ну сколько можно спорить! Когда помрете - увидите, что абсолютно все неправы.

* * *

Жили-были три брата.

Один боялся и не высовывался.

Другой не боялся и высовывался.

Третий боялся и высовывался.

Пришла пора помирать.

Один сказал:

– Не надо было бояться!

Другой сказал:

– Не надо было высовываться!

Третий сказал:

– Не надо было!

* * *

К ЧЕМУ ПРИВОДЯТ СВЕТСКИЕ РАЗГОВОРЫ

– По закону шариата жену, изменившую мужу, побивают камнями. Если бы в Европе ввести такое правило, владельцы каменоломен немедленно бы озолотились.

– Зато ювелиры разорились бы.

– Отчего?

– Не на что бы стало вешать драгоценности.

– Ну здесь, коллега, вы ошибаетесь. А лесбиянки на что?

– Ах ты сволочь, мужской шовинист! Мечтаешь отдать мои бриллианты лесбиянке?

* * *

Коза-дереза стала исключительно вредной, когда вычислила, что она умнее и бабки, и дедки, и всего света. А дураков, полагала она, надо учить, и смеяться над ними тоже не грех.

Поэтому, когда вечером ее спрашивали приторным голоском «а что ты, козонька пила, а что ты, козонька, ела?», она отвечала скрипуче:

– Ничегошеньки я не пила и не ела, только бежала через мосточек и ухватила кленовый листочек.

Коза-дереза никого, кроме волка, не боялась, но прочитала в газетке, что волков истребили и занесли в Красную книгу, последние экземпляры мучаются в зоопарке.

Вот коза и изгалялась над всеми.

Но в одно прекрасное утро она встретилась со сворой одичавших собак, и не осталось от козоньки даже рожек и ножек.

Вот почему, милые детки, нельзя становиться чересчур вредными, ведь неизвестно, какой новый фортель выкинет проклятая эволюция, и не поджидает ли за поворотом тот, кто одичал еще больше вас.

* * *

– Герр профессор, вас никто не понимает! – сказал ассистент Гегелю.

– Меня понимает Бог, – свысока ответил недоучке профессор.

– Но Бог не платил за курс ваших лекций!

– Ничего, для Бога можно потрудиться бесплатно.

* * *

– Но некоторые не воняют.

– Для этого почитай Свифта «Путешествие Гулливера в страну великанов» или рассказ Артура Миллера о жизни с Мерилин Монро.

– В конце концов – «да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое!»

– Да здравствует.

- А ты сам вонючий?

– Я сам вонючий.

– Нет, ты просто зануда. Или у тебя какой-то специфически чувствительный нос.

– И нос неправильный.

– Давай лучше выпьем!

– Давай выпьем.

– Будь здоров! Вообще-то тебе надо жениться.

– Уже было.

– И как?

– Сперва неплохо, а после с каждым днем хуже.

– Тебе надо найти сокровище.

– А на хрен я сокровищу?

– Такое сокровище, которому не нравится свое отражение в зеркале. Оно не знает себе цены и не идет на ярмарку.

– Ты встречал?

– Слышал легенды и теоретически допускаю существование.

– Теоретически я все допускаю.

– Нет, тебе надо хорошенько обдумать!

– Я думаю. Но надо было сделать меня немножко умнее или много глупее. Застрял на какой-то очень нехорошей середине.

– Просто надо научиться терпеть. Самая главная наука – наука терпения.

– А ты терпишь?

– Еще как!

– Для чего?

– Чтобы не стать похожим на тебя.

* * *

О как красивы сытые морды – гладкие, ухоженные, глянцевые! Видно, что эволюция природы постаралась на славу.

Мешает малюсенькая деталь – присутствие языка.

* * *

– Как только отбросим выкрутасы, наступает абсолютная ясность: все люди жаждут богатства.

– Положим, не все. Апостол Павел не жаждал, и Нил Сорский, и Франциск Ассизский, и Серафим Саровский, и тысячи, тысячи иже с ними.

– Иже поближе – те будут пожиже. Еще хорошенькое словцо – дондеже. Когда рассуждают о социуме, не берут в расчет реальных и потенциальных клиентов желтого дома. Нормальные, здоровые люди жаждут богатства, а самые смелые из них добиваются желаемого любыми средствами. Это и есть правда.

– Правда – вещь скользкая. Даже на простом бракоразводном процессе имеем две правды – правду жены и правду мужа. А ежели взять, для примера, Ближний Восток с Ираном, Ираком, Израилем и саудитами, то тут столько правд, что и мировой судья не распутает.

– Это лишь наслоения. А в основе лежит одна всеобщая правда – все люди жаждут богатства. И как бы ни маскировались помыслы, они всегда об этом.

– Ох, верно тревожился Константин Леонтьев о грядущем торжестве торга и брюха.

– И Леонтьеву этому найдется местечко в желтом доме.

– Не рой другому яму.

– Яма давно уже вырыта. И сидят в ней жалкие мечтатели, не желающие признавать реальность. А мир спешит к утолению своей жажды.

– Вот поэтому я и исключился из вашего мира.

– И наш мир кошмарно от этого пострадал, ха-ха-ха-ха!..

* * *

Прекрасны европейские сортиры,
Средневековье кончилось, ура!
Они сияют средним людям мира
Как храмы милосердья и добра.

* * *

Элита всплыла наверх и плавала в проруби густым слоем. Мужик страшно выругался – «понасирали тут!» – и вонзил хорошо наточенный топор в колоду. Мужик впервые увидел элиту вблизи и поэтому перепутал.

* * *

Дура сказала дураку:

– Дурак ты!

А дурак дурашливо улыбнулся – он был воспитан в невозможности грубить дамам. А дурачок перед телевизором про себя рассмеялся: «Вот дурачье!» А на экране Иван-дурак по щучьему велению по своему хотению въезжал в Кремль на бронированной печке.

* * *

– Только не надо обличать!

– Разве я?..

– А то!

– Да я почти что замкнулся в пещере!..

– Ежели замкнулся, то и трудись там смиренно, а не высовывайся с постной рожей, укоряя: «Ай-я-яй!» Природа без тебя знает свое дело. Мухи прилетают на дерьмо, откладывают яйца, вылупляются опарыши и живут в этом. Потом окукливаются, и вылетают новые мухи. Зачем обзывать их словами?

– Человек – не муха.

– Который не муха, а который – очень даже муха. У человеков при стабильном избытке жратвы происходит деградация. Я, лично я открыл новый закон. Но заметь, не лезу при этом патентовать его… Когда деградация как нарыв, то прорывает. Когда как рак – то убивает. А когда как проказа, то гниет до самого конца. И ежели ты не Авиценна, не чудотворец, не Наполеон – не суйся! Процесс запущен. Ты же можешь пить кофий и гадать на кофейной гуще, чем все закончится.

– Да разве я мешаю твоему процессу?

– Ты его обличаешь. Из пещеры попискиваешь, стараясь обидеть. А затворнику положено бесстрастие. Если не умеешь рассматривать процесс с любопытством натуралиста. Понятно я излагаю?

– Неясно одно: почему при таком подходе ты занимаешься обличением меня?

* * *

Говно предложило законопроект о запрещении всех иных запахов как противоестественных.

* * *

Отца на деревне кличут Васькой, мать – Тонькой. А дочери у них – Карина, Даяна и Анжелика. Так, благодаря заботе партии и правительства, настоящая красота входит в быт простых поселян.

* * *

– В моем сознании не умещается существование Бога.

– Это я вполне понимаю. Ибо в моем сознании не умещается Его отсутствие.

– Тогда, значит, мы несовместимы?

– Отчего же? Можем совместно любоваться полетом ласточек и глядеть на звезды. Можем вместе полагать, что водке следует быть ледяной, борщу – обжигающим, а детей убивать нельзя

– Мне было бы легче вместить, если бы опереться на доказательства.

– И любовь, например, не имеет доказательств. Как это в старой казацкой песне? «Отец сыну не поверил, что на свете есть любовь». Тому, кто любит, не надо никаких доказательств, а постороннему скептику ничего не докажешь. Я вообще не за то, чтобы перетягивать канат. Инквизиторы уничтожали сомневавшихся в существовании Бога, а большевики – тех, кто за Него стоял. Пускай соберется неисчислимая рать и проорет свою правду – я останусь при своей. Потому что никаким самым толстым из канатов не сдвинуть невидимую магнитную ось. Это изделия разных реальностей.

* * *

Живем нормально, только правила поменялись местами с исключениями.

* * *

Ну, принес я свою диссертацию, а профессор и говорит:

– Чуть бы поумнее, и смог бы подаваться в прапорщики.

А я и без того лейтенант запаса.

* * *

Отчаяние ранимого человека, пораженного тем, что вытворяют люди, нередко приводит к восстанию против Бога. Ограниченное сознание воспринимает абсолютное могущество не иначе как полицейскую силу, карающую нарушителей закона. Но если зло остается ненаказанным и даже торжествует, то к чему нам такие полицейские?

Умозаключения на основе ложных посылок никак не могут претендовать на истину. А неложная посылка состоит, может быть, в том, что человек создан для свободы и посему свободно выбирает зло.

* * *

– И у англичан дураки бывают!

* * *

Два мыслящих индивида решили обменяться заветными сочинениями с условием откровенной и несмягчаемой их оценки.

– Ну что же, коллега? – сказал один. –  Ваши максимы представляются мне полнейшей ахинеей.

– Благодарю вас, – ответил другой. – А ваши эссе, на мой взгляд, есть квинтэссенция экскрементов осла.

И ученые отправились каждый своим путем.

* * *

1-й: – Моя жизнь никому не нужна.

2-й: – Никакая жизнь никому не нужна.

3-й: – Оба промах. Твоя жизнь нужна тебе самому.

1-й: – Это не считается. И червяку нужна его жизнь.

3-й: – Червяки не так созданы. Только человек имеет и материал, и инструменты для созидания собственной жизни.

2-й: – Хорошенькое созидание: прах ты был и в прах обратишься.

3-й: – Когда великий художник создает фрески на стенах базилики, он не страшится, что землетрясение или бомба уничтожит все. А твоя жизнь – это единственная попытка произвести образ, ранее не бывший и неповторимый.

2-й: – Люблю я резонеров – всегда знают, как надо!

1-й: – Но что же делать, если ты не Микеланджело и твоя жизнь никому не нужна!

2-й: – Пей вино, и все пройдет.

3-й: – Твоя жизнь нужна была матери, и нужна больше, чем своя. Не в величии дело, а в единственности. Надо понять, в чем она состоит, и потратить силы на строительство ее максимальной полноты.

2-й: – Это для тех, кто любит полненьких.

1-й: – Разве таким способом можно победить ненужность твоей жизни?

3-й: – Ты построишь необходимость ее в той системе смысла, которую нам не дано понять до конца.

2-й: – Понять не моги, а строить должон!

3-й – Есть правда, которую мы принимаем до понимания.

2-й: – Мудрёно, брат, и не универсально.

1-й: – Но я ничего не построил, б;льшая часть жизни прошла, как быть?

3-й: – Только ты сам можешь ответить на этот вопрос. Уйди, например, в затвор, на хлеб и воду, и думай.

2-й: – Ага, хлеб и вода – богатырская еда.

3-й: – Миллионы проходят, как тени, ни разу не задумавшись. Значит, материал и инструменты были выданы напрасно.

1-й: – Но почему все так мучительно?..

* * *

– Он такой гордый, такой гордый… ни за что не приклонит колени! разве только денежку поднять…

* * *

После пластической операции рожа стала кривая. Меряют штангенциркулем – все тютелька в тютельку. И придворные зеркала показывают благообразие. А как глянет кто непредвзято - кривая, как есть кривая! Ну, подданным, конечно, велено восхищаться, да только нет былого уважения. Чтобы с кривой рожей хорошо на троне сидеть, надо головы рубить. А масляны улыбочки только всё кривее делают.

* * *

Ну и что с того, что глупость? Следует и глупости предоставить возможность выходить из организма, как выходят из него другие продукты. Хорошо бы только соорудить специальные будочки, где каждый индивид в тишине и спокойствии мог бы освободиться от накопившейся глупости.

* * *

– У меня баба померла…

– И у меня горе – курица сдохла.

– А вот в рыло тебе за это.

– За что?..

* * *

Когда покажется, что изначальная тупость всезнайства наконец преодолена и понимание на пороге, когда начинаешь прозревать неназываемые глубины под наклеенными кем-то ярлычками, когда радостное чувство, не связанное с физиологией, ударяет в умную голову – внезапно и нелогично оказываешься в новом тупике. Где эта точка обрыва, когда ты самоуверенно ступил на несомненную опору, оказавшуюся подменой?.. Ввиду подступающего отчаяния искомое прозрение опять представляется невозможным… Хочется даже оставить навсегда эти бередящие душу поиски и принять тупик как норму жизни – ведь доказано уже, что такая жизнь возможна, она для многих комфортна и пропагандистов у нее тьма. Однако тот, кто настроен разбивать себе лоб, никак не может отлежаться в вате. Или успокоиться на том, что твой тупик все же получше других будет.

Одно дело открыть, что существует нечто, недоступное пониманию, – такое открытие можешь записать себе в плюс. Но совсем другое – смириться с набором отмычек «общепринятости». Нет, противозаконно расшибать только чужие лбы. А раны на твоем собственном – это лишь твоя боль и твоя плата за дисгармоничность внутреннего устройства.

* * *

Умные ученые изобрели столько орудий убийства, что считают себя вправе всех учить.

* * *

Мне никогда не отличить настоящие бриллианты от стразов, копию «Подсолнухов» от оригинала и «бордо» 1953 года от обыкновенного красного. Но фальшивых интеллигентов различаю после пятнадцатиминутного их монолога. Кто им позволил так паршиво притворяться? Мошенник обязан быть высоким профессионалом, иначе подлежит публичной порке.

* * *

Когда они находятся далеко от меня, мне их жалко. А когда я их вижу и слышу, – совершенно не жалко.

* * *

– Я очень люблю маленьких животных, поэтому устроилась работать в детский сад.

– И родители вас понимают?

– На взрослых животных у меня аллергия, и я стараюсь держаться от них подальше.

– Вы, наверное, дарвинистка?

– Нет, я воспитательница.

* * *

Социологи опросили десять тысяч респондентов и выяснили, что настроение человека портится при длительном запоре.

* * *

В двадцатом веке была стерта с лица земли и бесследно исчезла огромная страна с населением сто миллионов человек. Безоружные земледельцы были ее жителями. Они хотели только работать и работать на своих полях, растить детей и благодарить Бога за урожай. Но, как черт из табакерки, явились вооруженные отряды и агитаторы с маузерами – чужаки, диктующие новый порядок. Непокорных пришельцы косили пулеметами, жгли в собственных избах и даже травили газами. Потом выдернули и увезли в никуда самых умелых хозяев, а баб их с ребятишками вышвырнули из хат, пусть даже и на мороз, с босыми ногами. А далее устрашенную массу стали превращать в рабов и сторожей рабов. В этом и состояла тонкая научная мысль – пускай рабы сами присматривают за собой и сами сторожат. Целый мир, создавший несравненную по богатству речевую культуру, был уничтожен. Страна Крестьянская Россия исчезла навсегда.

Но вместе с ней умер главный корень, питавший дерево империи. Взамен самозваные диктаторы поставили стальные скрепы и залили бетонным раствором, замешанным на крови жертв.

Прошли годы, скрепы проржавели, жалкое подобие империи покосилось и осело. Рабы смешались со сторожами и произвели несколько поколений, которые не знают, куда прибиться – то ли к золотому тельцу, то ли к Кощееву яйцу. Мудрецы взирают на бывшее дерево и гадают: выживет – не выживет. Постиндустриальные постмодернисты постановили постскриптумом: «Ну и хрен с ним!»

У иных народов, потерпевших бедствия, не иссякают плакальщики, а рабосторожная сторона ударилась в обжорство, как бы компенсируя десятилетия голода. Да и что толку поминать и плакать, когда все уверены – Москва слезам не верит.

* * *

Наглые твари бывают разных цветов, и я безусловно расист в том смысле, что не люблю расу наглецов.

* * *

– Они хохочут – мне не смешно. Они рыдают – мне противно. Они торжествуют, а мне плевать. Доктор, это нормально?

* * *

– Каковы толстокожие твари! Я бросаю им вызов, творя гнусные непотребства, а они – ноль внимания!

– Обратись к тонкокожим.

– Так нет же никого! Я один такой!

* * *

– С высоты прожитых лет и накопленного жизненного опыта я пришел к заключению, что полноценная еда имеет огромное значение для развития организма.

– И это все?

– Нет, конечно, есть и другие факторы, но главное – хорошо и вовремя пожрать!

* * *

Один хороший человек сказал другому хорошему: «Я бы вас, таких хороших, как клопов передавил!» Но другой ответил одному: «Кишка тонка!» Тогда один сказал другому: «Погодь, мы уже строим хорошую партию – всех передавим!»

* * *

– Смотрю, смотрю я на этих людишек – жалкое зрелище…

– А ты, значит, на них глядишь с горы?

– С какой еще горы? Я смотрю в прицел…

* * *

Хочется бродить среди высоких мыслей, как среди сосен в бору. Но они не приходят, когда их зовут.

В детстве я порой усаживался за кухонный стол, подпирал башку кулаками и начинал стараться. Морщил лоб, сколько мог, и тужился. Цель была родить нечто хоть чуточку похожее на «человек создан для счастья, как птица для полета».

Тогда я думал, что это мысль, и считал, что высокая.

Прошли годы, я кое-что повидал, и вдруг изредка ко мне стали захаживать мысли. И обижались, когда я находил, что они недостаточно высокие. Потом я тосковал, если они долго не приходили.

Именно тогда большущая заноза колола и ныла, не позволяя забыться: человек одиноким появляется на свет и совсем одиноким уходит.

Но милые гостьи опять появлялись, утешали, подымали, веселили.

Однако, подобно алчной старухе из сказки о золотой рыбке, я не мог удовлетвориться тем, что есть. Захотелось поймать мысль, которая бы стала двигательной сильной, вроде косого паруса для моей лодчонки. Тогда я наконец, поворачивая свой парус к ветру, перестану торчать в ожидании и заскольжу по волнам к желанной цели – туда, откуда появляются мои редкие гостьи и где они всегда высокие, как сосны в столетнем бору.


ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ВРЕМЕНИ

Стало привычным костерить наглую мерзость нашей действительности: будто бы никогда еще грязь так не выворачивалась напоказ. Всем нам, в той или иной степени, свойственно идеализировать прошлое – «что пройдет – то будет мило».

Однако разве в липком тумане нынешнего бесстыдства так уж невозможно разглядеть руку помощи, протягивающуюся тебе или мне?

Да, исчезла за ненадобностью вся многовековая наука притворства, привычка маскировать и скрывать свое дурное, забыты приемы приличного поведения, скрывающего суть. Когда-то требовалось съесть пуд соли, чтобы узнать человека. Ныне вот он весь перед тобой, узнаваемый с первого абзаца, с алчного взгляда, с характерного клацания зубов и любого поступка.

В отсутствие стыда воцарилась такая простота, что интрига исчезла и кончилась литература. Но с ними исчезла и сама трудность отделения зерен от плевел, ибо те и другие легко разделяются под действием закона тяготения. Зерен оказалось удивительно мало, но таков урожай.

Зато весь он отделен от огромной кучи, и сгрести его не представляется неисполнимой задачей. Этим, правда, дело не кончается: иное зерно бывает невсхожим, иное подточено червячком или генетически модифицировано.

Но сам великий дар свободы выбора никуда не исчез. Только актом собственной воли становишься зерном или плевелом. Как там дальше – прорастешь ли, принесешь ли плоды и каковы они будут – это скажут тяжкие труды и непрерывная борьба с погодными условиями.

Но технологически сделать выбор теперь так легко, как никогда прежде. Сказочен прогресс новых технологий: просто нажми кнопку. Оставлены в прошлом пуды соли и плутания среди личин зла. Нажми кнопку. Или откажись нажимать ее.