Гаврила Егорыч - бывший колхозный скотник - решил жениться. А куда ему деваться? Времена для него настали трудные: на работу никто не берет, а до пенсии еще два года ждать. Ну, с невестами у нас в деревне проблем нету. Невест полно. Их у нас, как блох на шелудивом кобеле. Одних только вдов разного калибра с полторы дюжины запросто наберется. Так что ежели чего - милости просим.
И вот, значит, задумал Гаврила Егорыч порвать с холостяцкой своей житухой. Но вначале прикинул, кого бы из невест на это дело сагитировать. Васильевна больно стара. Степановна хромает на обе ноги, у Власовны полон дом детей. Перебрал всех. Лучше, чем Мария Ивановна - школьная учительница - не найти. Живет тихо, одна, замуж еще ни разу не ходила. Одевается по-городскому, здоровается вежливо при встрече. Чем не кандидатура?
В субботу, напялив костюм, отправился Гаврила Егорыч на разведку. Мария Ивановна приняла его радушно, пирогами накормила, бутылку на стол выставила. Покалякали они меж собой как интеллигентные люди, ни о чем.
С той поры зачастил Гаврила Егорыч к ней в гости. Через день ходил жениться. Выпьет бутылку, пирог стрескает и на дверь посматривает. Потом смахнет со стола крошки в ладонь, отправит их в рот и спешит досвиданькаться.
И так с полгода Гаврила Егорыч женихался. Сосед его, Трофимыч, от любопытства инфаркт себе чуть было не нажил. Повиснет на заборе и ждет, когда Гаврила Егорович пойдет в очередной раз подхарчиться. Спрашивает раз:
- Ты когда ж свататься будешь? Засиделся парень в девках, мать твою так и сяк!
- Да ить дело нешуточное,- отвечает ему Гаврила Егорыч, - тут ить все взвесить перво-наперво надо. Ить с бухты-барахты оно завсегда все наперекосяк выходит, мать твою так и сяк.
Ну, а у Марии Ивановны женихов до того не водилось, и как себя с ними вести, она не ведала. С подругами не зналась, а стало быть, и подсказать ей было некому. А может, характер у нее был такой покладистый. В общем, стойко она терпела Егорычеву оккупацию.
Глядишь, может, и выгорело бы у Гаврилы Егорыча его дельце, да организм мужика подвел самым наглым образом.
Аккурат за день до Пасхи приперся он в очередной раз Марии Ивановне. Как водится, бутылку уговорил. Но то ли градус в водке был забористей, чем всегда, то ли весенний авитаминоз его здоровье подшатнул, то ли Егорыч плохо выспался накануне. Выпил он, значит, бутылку, собрал в ладонь крошки и... Повело его, повело эдак влево, влево. Потом еще левее. Глаза из орбит повылезали, язык во рту прилип, не ворочается. Схмелел родимый. Ну, Мария Ивановна - добрая душа, подхватила его под локотки, отвела в отдельную комнату, на диван разместила. Все чин чином. А сама отправилась телевизор смотреть. Смотрит она, значит, телевизор, кофточку довязывает, ничего дурного не предчувствует. Смотрит час, два... Вдруг слышит, как из комнаты крик истошный поднимается. И усиливается, усиливается стократно. Она - добрая душа - мигом туда. Влетает в комнату, включает свет - диван пуст. А крики раздаются из-под письменного стола. Ну, ясное дело, Егорыч по пьяной лавочке с дивана брыкнулся и под стол закатился...
- Просыпаюсь, - потом рассказывал он Трофимычу, - и не пойму, где я. Темно, душно. Рукой влево пошевелил - дерево. Вверх руку задрал - дерево. И, чувствую, башкой в дерево упираюсь. И ногами туда же. Тут я и решил, мать честная, что помер. Что меня в гроб заколотили...
С тех пор Гаврила Егорыч больше к Марии Ивановне ни ногой. Отженихался.
- Сердцу, - говорит, - не прикажешь.
И еще бродят слухи - с выпивкой он завязал.