Ожидать возвращения Саши я решил лежа. Забрался на свою верхнюю полку и уткнулся лицом в белоснежную подушку. Монотонно стучали колеса на стыках рельс, вагон плавно раскачивался, успокаивая мысли и тело. Так, в позе парашютиста, парящего в свободном полете, я всегда любил обдумывать производственные или семейные проблемы. Но в последнее время, я понял, что даже в мыслях, уже не могу угнаться за временем. Двигаться вперед у меня нет сил и, главное, желания. Состязания окончены, надо возвращаться к старту.
После смерти жены я очень страдал от одиночества. Даже когда вокруг были люди. Временами я не слышал голоса окружающих меня людей, бесцельно ходил по улицам, не видя проносящееся мимо разъяренное стадо автомобилей, спускался в подземные переходы, куда-то выходил и снова шел. Все вокруг было беззвучным фоном, картинкой немого кино, на переднем плане которого происходили главные действия, часто не связанные между собой временем и содержанием.
Вот я, молодой лейтенант, выпускник училища, иду с вызывающе красивой женой по Невскому проспекту. Таня была жгучей шатенкой. У нее были густые красивые волосы, копной, лежащие на плечах, большие глаза на задумчиво улыбающемся лице, пышная грудь, тонкая талия и очень красивые ноги. Вся эта красота плыла по улице, изгибалась, приобретая все время новые и все более чарующие линии, временами исчезала под недорогой одеждой, а потом, опять появлялась, будоража воображение мужчин.
Но чаще мой мозг прокручивал кадры из другого, трагического фильма. Лето. Я уже демобилизовался из армии. Жаркий солнечный день. Я с Таней иду по Суворовскому проспекту. Мы входим в магазин одежды. Таня окидывает взглядом цветастую кучу платьев, висящих за прилавком. Я понимаю, что в этом ворохе невозможно что-то рассмотреть, но она уверенно показывает в середину этой кучи и берет от продавца платье. Подходит к зеркалу и, не снимая платье с вешалки, прикладывает поверх своей одежды. Я смотрел на Таню сзади и видел отражение ее лица в зеркале.
Поворачиваясь вместе с платьем то одним, то другим боком, она радовалась, как ребенок, представляя видимо, где, когда и как она наденет эту покупку. Но вдруг, ее движения замедлились, лицо стало сосредоточенным. Мне показалось, что она заметила какой-то дефект на платье и некоторое время стояла неподвижно, словно рассматривая что-то. Я даже хотел спросить, что ее тревожит, но не успел. Таня закрыла глаза и рухнула на пол.
Что было потом, я помню плохо, а может быть, в тот момент я просто лишился рассудка и в моей памяти зафиксировались скорее рассказы очевидцев. Я даже не помню, кто позвонил сыну. Он приехал раньше скорой помощи. А помощь ему пришлось оказывать и Тане, и мне. Задыхаясь в бешенстве и бессилии, мучаясь, что не могу оказать помощь Тане, я суетился, орал, плакал, матерился и даже не почувствовал, что прокусил себе губу. В больницу увезли нас обоих. Мне казалось, что это был последний, яркий, солнечный день в моей жизни.Но тогда я еще не знал, что этот день был только началом бед и мне суждено прожить еще пять лет жутких физических и душевных страданий.
Всегда, когда я вспоминаю этот бесконечно длинный и тяжелейший период моей жизни, у меня перехватывает дыхание, и непроизвольно текут слезы. Даже ночью, во сне. Не из жалости к себе. А из-за невозможности понять и найти ответ, казалось бы, на очень простой вопрос - за что?
Я просыпался среди ночи и не мог заснуть до утра.