Когда Анна Михайловна вернулась из дамской комнаты, находящейся в небольшом, присыпанном снегом деревянном домике, Кузнецов стоял возле открытого багажника машины и хлопал глазами.
- Стащили!
Анна, поправляя на голове маленькую зимнюю шапочку, в тон ее медовым волосам, бросила на него предостерегающий взгляд.
- Ты снова начинаешь идиотничать?
- Аня! Честное слово! Стащили лыжу! Одну! – Будто в доказательство своих слов, он достал из машины лыжу. Действительно одну. Анна заглянула в багажник. Рядом, аккуратно упакованные в специальный чехол, лежали ее собственные, новехонькие. Второй лыжи ее мужа не было. Оперевшись коленом о багажник, она заглянула в салон. Только сумка с вещами.
- Ну и куда ты ее дел? Палки то две! – Анна уставилась на мужа, который выглядел, как растерянный ребенок, у которого украли все конфеты, а фантики оставили.
- Аааань… - Он расстроено пнул ногой сугроб, - я мечтал покататься с мая месяца.
- Ну подожди, Сереж. – Внезапная жалость к мужу заставила ее закрутиться на месте, заглядывая под машину, снова в багажник, в салон. – Ну куда она могла деться, сейчас найдем…
- Отпуск взял специально… на кризис наплевал… Барашко оставил за главного… с женой выбрался… впервые вдвоем, без детворы! И лыжа… одна…
Под приглушенные причитания Аня облазила всю близлежащую местность, в радиусе метров десяти.
- Ну что? – с тихой надеждой спросил Кузнецов, - нету, да?
- Ну да, нету. – Анна сдула челку со лба.
Кузнецов уставился на лыжу в своей руке.
- Мои новые… дорогущие… красивые лыжи.
- Сереж, хочешь я тебе свои отдам? У меня все равно нога разболелась, пока мы ехали.
Он покачал головой и сердце Анны Михайловны сжалось от истинно материнских чувств к собственному мужу. Она готова была оторвать голову тому, кто забрал эту злополучную лыжу. Забирали бы уже обе, не так обидно было бы. Она положила руки на широкие плечи Кузнецова.
- Я же говорила тебе, не оставляй багажник открытым. Ну где ты был, когда я отошла?
- Я с Барашко говорил по телефону. В офис акции пришли. – Его голос упал до трагического шепота. – Отвернулся на минутку…
- Ну и ничего! – Анна Михайловна ободряюще встряхнула Кузнецова за плечи, - оденешь мои, будем по очереди!
В глазах мужа девушка увидела такой неподдельный ужас, что все остальные эмоции показались ей фальшивыми.
- На бабских? Розовых?! Да ты рехнулась что ли, Анька?
Она не сдержалась и громко прыснула, представив себе своего представительного, высокого мужа на розовых, блестящих , отливающих перламутром, лыжах с девчачьим рисунком, мчащегося с крутого склона.
- А розовый, между прочим, цвет сильных и незакомплексованных людей. Я тебе в прошлом году на юбилей подарила розовую рубашку, и твой любимый Барашко расхваливал ее целый день.
- Да, любимая, но она была без блесток и без уродливо нарисованных кошачьих мордашек.
После этих слов Анна совсем расстроилась. Развернулась, открыла дверцу машины и уселась на переднее пассажирское сидение. Кузнецов с удивленной миной пошел за ней, заглянул в приоткрытое окно. На глазах впечатлительной жены он увидел блестящие слезы. Одна уже спустилась по щеке, оставив за собой тонкую мокрую полосочку.
- Ань! Да ты что! А ну-ка вылазь!
Он помог ей выйти и нежно вытер слезы со щек.
- Соберись, Анька! Ты ж боец у меня!
- Лыжа твоя… жалко ведь… Ты так хотел…
- Если не найдем, на твоих буду! – поклялся Кузнецов.
- Они… уродливые. С м-мордашками…
- Самые лучшие! – заверил он, громко чмокая ее в нос, - а ну-ка идем!
Полная нижняя губка по-прежнему дрожала, когда девушка смотрела, как ее муж бодрым шагом идет к деревянному домику. Вздохнув, она пошла за ним. Обидно было до невозможности – действительно ведь, впервые за полгода выбраться вдвоем, и из-за такой глупости их кратковременный отпуск провалится. Кому захочется, приехав в горы, просидеть всю неделю в номере? И лыжи эти дурацкие розовые! Могла бы и серые купить. Или синие! А так не отдых будет, а сплошной конфуз для Сережи…
…Он зашел за домик, уже жалея о собственной затее.
Вообще-то он хотел Анькину лыжу спрятать, но времени было мало, да и чехлы у них похожие. И пока жена посещала дамскую комнату, он быстро извлек лыжу из первого попавшегося чехла и унесся с ней за небольшое деревянное строение. Прислонил к стеночке, и вернулся к машине.
Так. Теперь нужно Аньку настроить.
Он остановился и повернулся к жене.
- Твой муж – артист мирового класса! – гордо заявил он, боясь, как бы его любимая не обиделась на эту дурацкую затею. Он ведь просто подшутить хотел. А она – в слезы. Эх, бабы… - А еще я волшебник! Закрой глаза!
Ее губа подозрительно быстро перестала дрожать а слезы высохли почти моментально. Взгляд, которым она его наградила прежде, чем закрыть глаза, был полон подозрения.
- Кузнецов… - Ага, по фамилии называет. О чем-то догадывается, значит, - …если сейчас окажется, что это то, что я думаю…
Он наклонился и поцеловал ее, как бы и заранее извиняясь, и рот затыкая. Взял под руку и повел за угол деревянного дома. Анна позволила провести себя несколько метров, после чего услышала возмущенный рев Кузнецова. Глаза открылись сами.
Перед ними сидел огромный, немного потрепанный пес. Привалившись боком к стенке дома, он с хрустом отдирал челюстями очередной кусок от лежащей перед ним деревянной… лыжи? В одном месте она уже была перегрызена. Ане показалось, что собака даже причмокивает от удовольствия. Она подняла взгляд на пришедших лишь раз, тихо тявкнула и забила тяжелым хвостом по снежному сугробу.
Женщина и думать забыла о той гневной тираде, коей уже мысленно отчитывала своего мужа за то, что он никак не усмирит ребенка в своем большом и взрослом мужском теле. О том, что доводит ее до слез всякими глупостями, о том, что он никогда не повзрослеет. Вместо этого, глядя на совершенно ошарашенное лицо, она залилась таким громким смехом, что животное, отвлекшись от своего «темного» дела, снова подняло голову.
- Артист, блин! – хохотала Анна Михайловна, хотя сейчас, с залитыми румянцем щеками и растрепанными волосами, она была никакой не Михайловной, а просто Аней. – Вот и катайся теперь… на лыже своей… изгрызенной. Это ж надо! Вот балбес! – И снова зашлась хохотом.
- Ну посмейся еще, посмейся! – Кузнецов подбежал к собаке, та, вскочив, снова весело тявкнула и исчезла, взрывая лапами снег. – Ты вообще знаешь, сколько стоили эти лыжи?
Вид у последней был очень печальный. Сережа взялся за тот край, где зубы прошлись с наименьшим фанатизмом. Вторая часть висела на тонком, мокром от слюны куске деревяшки.
- Горе мое ты, луковое. – Заходилась Анна, размазывая слезы, выступившие на глазах от смеха, по щекам. – Ох и горе…
Оправившись от первого шока, Кузнецов с улыбкой взглянул на жену. Снова слезы текли по ее лицу, но за такие слезы он готов был отдать на съедение еще тысячу дорогих, новых лыж. В конце концов, чего только не сделаешь ради любимой! Тем более, что в данной ситуации пострадал только кусок деревяшки. И его, Кузнецова, гордость.
Отдохнули они на славу. И накатались, и насмеялись. А в середине отдыха еще и знакомых встретили, тогда и вовсе отпуск сказочным показался. Приехали отдохнувшие, посвежевшие. Даже загорели немного под солнцем в горах. И подарки привезли..
А самый главный сувенир – остатки изгрызенной лыжи - по инициативе Анны Михайловны, целый год провисел в углу, за небольшим шкафом с книгами, в кабинете Кузнецова.
Через год лыжа окончательно развалилась, и к великому разочарованию Анны (и тихой радости Кузнецова), ее пришлось выкинуть. Зато место ее занял снимок, тридцать на сорок сантиметров. Красивый, молодой, спортивной фигуры мужчина, летящий с крутой горы, поднимая вокруг себя тучи снега. А на ногах его красовались лыжи, хорошо видные даже издалека.
Блестящие.
Ярко-розовые.