ДЯДЯ ВАНЯ
Вот думаю: война тому виной или всегда так было - до нее? Думаю, потому что не знаю. И сожалею. Нет сегодня былых связей, тесного общения родственников, близких и неблизких. А ведь когда-то крепко держались друг за дружку. Помогали, чем могли, сообща и поодиночке. Собирались по праздникам, само собой, и просто – без всякой причины. От нечего делать? Будто бы и так. А порадоваться встрече, разговорам, шуткам, новостями поделиться, посоветоваться – ужели малый повод? Тогда почему сегодня мы бежим от этой радости? Разобщаемся. Почему? Телевизор стал «родственником» и советчиком?
Мой дядя, старший брат моей мамы Иван Гаврилович Говорухин любил выпить, попеть за компанию и лепить пельмени. В последний свой день не спел любимую песню о бродяге, который с сумой на плечах тащился по диким степям Забайкалья. Не успел. Сварил настряпанные им же пельмешки, выпил стопку, поел. И все. Ушел. Тихо, мирно. Так, говорят, уходят святые, не чинившие никому вреда и зла.
Пожалуй, не догадывался он, какую роль сыграл в жизни своей сестры, моей матери а, стало быть, и моей тоже. Зато я не забываю это.
О том случае, о котором хочу рассказать, я, возможно, и не вспомнил бы, если бы не он…
- Видел я все, ви-идел, - дядя Ваня, пьяненький уже, грозил мне пальцем и притворно хмурился, - И слышал. Да, да, видел и слышал.
Грешков за собой чувствовал я разных и немало. Поэтому порядком трухнул. Черт его знает, что может припомнить старик. Неужели, видел, как мы с Вовкой брагу пили?
Мне было тогда лет десять, а Вовке около пятнадцати. Взрослые справляли какой-то праздник, не то Новый год, не то чей-то день рождения. Вся родня, человек тридцать, как обычно, собралась у дяди Вани. В те послевоенные годы жили бедно, впроголодь. Но на праздники стол ломился от всяких яств. Каждый что-нибудь приносил с собой: зелень, салаты разные, соленья, грибочки, выпечку. Не было лишь водки и вина – пиво варили. Для его приготовления ума большого не требовалось. И из сырья лишь сахар да дрожжи чего-то стоили. Деньжат на них хватало.
Мы с Вовкой сидели в чулане на его кровати. В карты играли. Рядом стояла кадушка с брагой. Время от времени появлялась тут тетя Валя, супруга дяди Вани и Вовкина мачеха, наливала в бидон пива и уходила.
- Будешь? – спросил Вовка, показывая на кадушку. Кстати, что интересно, у Говорухиных почему-то любили имя Владимир. У дяди Вани был Вовка, неродной сын тети Вали. У тети Нюры, маминой сестры, - Вовка, неродной сын дяди Гриши. И у мамы – Вовка, неродной сын моему отцу.
Гости пели свою застольную:
«Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная-а была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до у-утра…»
- Не бзди, - шептал Вовка, – пока не закончат петь, сюда не заявятся. Надо успевать. Наряжаться начнут, - нас вообще отсюда выгонят.
Это точно. Взрослые люди, а, как дети, любили наряжаться. Особенно моя мама. Обычно она изображала удалого казака. Шаровары Вовкины надевала, косоворотку брата своего, приклеивала «усы» из бумаги или просто рисовала карандашом, гарцевала на метле с палкой в руке вместо сабли. Следом кто-нибудь из мужиков наряжался в женщину. Разрисовывал себя губной помадой, повязывал голову цветастым платком, надевал юбку. Брюки предварительно снимал, чтобы были видны волосатые ноги. И под общий хохот эта пара устраивала танцы. До упаду.
Вовка зачерпнул полную кружку шипучей бражки. Подал мне. Я отпил. Хороша, - не скислась еще, сладенькая. Пили по очереди. Кружки две, однако, уговорили. Захорошело. Потолок юзом пошел. Руки перестали слушаться. За хотелось подтянуть взрослым:
«… А по утру они вставали,
Кругом помятая-а трава».
Я тогда не понимал, чего так убивались люди из-за помятой травы. Что переживали? Ну, помяли, помяли, - делов-то куча. А теперь не понимаю другое: чего ерничают, потешаются, будто в советские времена секса не было? Умники.
Вовка быстренько поставил кружку на место. Снова взялись за карты. Кого там? Вольты и дамы стали шуры-муры разводить, меняться местами, путать меня. Что было дальше, не помню…
Родственники в те годы, хоть и жались друг к другу, однако четко знали свое место в имущественном ранжире. Дядя Ваня с тетей Валей считались богатыми. Ну, во-первых, у них был свой дом, небольшой, правда, но очень ладный такой, аккуратный. Огород при нем имелся с садиком, где росли малина, крыжовник. Тоже ухоженный. Родственники, что победнее, следили за ним. Сажали лук, морковку, пололи грядки. Тетя Валя прикидывалась больной, на сердце жаловалась. Верили. У ней под глазами кожа была темная. Как тут не поверишь? А вышло, однако, что «больная» потом всех пережила. Но надо отдать ей должное. Прижимистая от роду – из зажиточных крестьян, она знала цену копейке. Бесшабашный дядя Ваня без нее пустил бы все на ветер.
В большой комнате у них, гостиной стоял длинный стол, накрытый скатертью. А вокруг него и вдоль стен - много-много стульев с короткой спинкой. Венских. Разжились стараниями дяди Вани. Работал на стройке прорабом. Образования-то, почитай, никакого – четыре класса сельской школы, а смотри-ка, пробился. Получал по тем временам приличные деньги. Какую-то часть из них тетя Валя отправляла в Новосибирск, своей дочери Галине. Та училась там в институте. Сама Тетя Валя никогда нигде не работала. Какие-то копейки все же приносила в дом. Из сгущённого молока варила ириски и продавала их на базаре. Не зазнавалась, однако, не отшивала бедных родственников. Вот и маму мою не выставила за порог, когда та, нагрянула, будто с неба свалилась. Притом не одна. С двойным хвостом: детьми и опаской попасть под милицейский надзор. Сбежала ведь родственница из Минусинска от уголовного преследования за растрату. Чем это может обернуться, никто ж не знал. Мама в долгу не осталась, отработала потом. С лихвой. Во время ежегодных ремонтов вся побелка была на ней. Частенько пол мыла у них…
- Видел я, все видел, - продолжал интриговать дядя Ваня.
- Что ты видел, что ты видел? Заладил. Пристал к парню. Скажи, что видел, - вступилась за меня Тетя Валя. Это был тот редкий случай, когда они были у нас в гостях. Времена переменились. В тягость стало старикам принимать гостей. А сиднем сидеть дома было тоже невесело. Вот и стали наведываться к бедным родственникам. Сгодились и мы с мамой.
- Ну, и скажу.
- Ну, и скажи.
Дядя Ваня загадочно посверлил пальцем «небо» и, наконец, изрек:
- Помнишь, как ты немцев хлебушком кормил?
- Немцев? Хлебом? – возмутилась тетя Валя. – Чо врешь-то? Каких немцев? Пленных что ль? Так это ж когда было-то? Припомнил. И то, поди-ка, сочиняешь.
Не сочинял дядя Ваня. Было дело, было.
Лет десять прошло с тех пор - подзабылась история. Меня же удивила не давность помянутого, а то, откуда, как мог дядя Ваня узнать о том. Ведь его там не было.
В тот раз мы с Олегом Миркиным, Мишкой Фарбировичем на речку шли, Искитимку. Купаться. В ту пору она была такая же неширокая, как и нынче, но чистая. Не загаженная. Тогда она на окраине протекала. А нынче центр города пересекает. В соседнем с нашим двором проулке пленные немцы строили дом. За высоким забором их хорошо было видно – заканчивали класть второй этаж. Один немец нас окликнул. Мы остановились. Он показывал в руках какую-то бумажку и кричал: «Хлеб, ам-зам. Хлеб». Мы догадались, немцы просят купить им хлеб.
- Что будем делать? – спросил Олег. – Купим?
- Немцам хлеб? – поморщился Мишка. – Ага, они моего отца убили, а я им за хлебом бегай?
- Эти, что ли, убивали? Не эти.
- Все равно.
Вообще-то, перепирались мы недолго. Тот же Мишка скоро сдался:
- Давайте купим и принесем им. Пусть знают, что мы не какие-нибудь воришки, а честные люди.
Пока мы обсуждали, немец спустился вниз, отодвинул доску забора, просунул руку с «десяткой», высунулся сам, с мольбой и надеждой глядел на нас…
Когда мы вернулись из «розового» магазина с булкой хлеба, а Олег помахал ей немцам, у тех глаза на лоб полезли. Загалдели наперебой: «Гут киндер! Корош мальчик!»…
… Разом несколько вопросов возникли у меня. Как узнал дядя Ваня про ту историю с хлебом? Он хоть и строитель, но скорее всего не мог находиться на той строительной площадке. На коксохимзаводе чего-то сооружал. Если так, каким-то образом ему стало известно о «благородном поступке» пацанов? Слух прошел? Тогда почему решил, что его племянник замешан в этой истории? И почему молчал все эти годы? Не приветствовал, а ругать не хотел? Или, напротив, ему хотелось, чтобы там был именно я, но боялся спросить, чтобы не разочароваться?
- Дядь Вань, как ты узнал? Ты был там, на стройке?
Он порывисто мотнул головой, отрицая. Допил остатки водки. Поморщился. Откашлялся и запел:
«По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная…
Мама набрала в грудь воздуха, подхватила:
Тащился с сумой на плечах».
Тетя Валя не пела. Она никогда не пела.