Божий дар. книга вторая. в обмен на душу

       БОЖИЙ ДАР. Роман.
       Книга вторая. В ОБМЕН НА ДУШУ
            
      Издательский дом «БЭТ»
      Израиль, 2011, - 300с.

      Редактор Нина Рождественская
      Художник Василий Рождественский

         ISBN – 978-965-7467-15-2

            All rights reserved
© Арье Бацаль (Leonid Lukov), 2011
© Vasili Rojdestvenskii, illustrations, 2011



                КНИГА ВТОРАЯ
         В ОБМЕН НА ДУШУ

          Дилемма вечная для сердца и ума,
         Мучительные чувства, мыслей тьма
         В просвете двух тысячелетних граней:
         Душа - за исполнение желаний

 
                ОТ АВТОРА

     Роман "В обмен на душу" является второй книгой трилогии под общим названием "Божий дар".
     Первая книга, "Предназначение", рассказывает о еврейском юноше Иосифе, который обладает Божьим даром – паранормальной способностью "посещать" во сне удалённые объекты. Он поступает в медицинский институт с намерением стать врачом-психиатром. Во время студенческих каникул Иосиф работает санитаром в Институте психиатрии им. Сербского, выполняющем задания органов госбезопасности. Здесь, от пациента Пречистенского, он узнаёт о существовании некоего Центра Предназначений, имеющего прямое отношение к его паранормальному дару. Иосиф помогает пациенту уклониться от сотрудничества с органами госбезопасности.
     В настоящем романе, Божий дар – это не только уникальное дарование, но и просто человеческая жизнь со своим собственным предназначением. Человек может выполнить его, целенаправленно расходуя отпущенное ему время. Эта проблема, центральная в романе, перекликается с проблемой обмена человеческой души на исполнение желаний, хорошо известной в мировой литературе ("Фауст" Гёте, "Шагреневая кожа" Бальзака).
     В трактовке романа, подобный обмен души является Божественным, если он служит целям выполнения человеческого предназначения. А понимание человеком своего предназначения определяется иезекиилевским принципом личной ответственности перед Богом. Это неизбежно ведёт героев романа к столкновению с тоталитарным, черносотенным режимом, царившим в сталинской, послевоенной России.
    Объектами пристального внимания в книге являются исторические закономерности еврейского галутного бытия, а также тема русско-еврейских взаимоотношений, в значительной степени табуированная для еврейских галутных писателей.
     Я надеюсь, что затронутые в романе проблемы и их освещение представляют интерес для широкого круга читателей, включающего не только еврейских выходцев из бывшего СССР.

                Автор признателен психиатру, доктору
                медицинских наук Иосифу Келейникову
                за помощь в работе над этой книгой.


                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   ПРЕКРАСНАЯ АРИСТОКРАТКА

        В Любви - загадки философских таинств,
        И есть свои шифрованные коды,
        Где комплекс судьбоносных равенств
        Составлен гением Природы.

               
                ГЛАВА 1. НАСЛЕДНИЦА РОДА
   
                А где  исток реки Очарование,
                Носящей это звучное название?
                У юности, которая смутилась,
                В наивности, которая влюбилась,
                В красноречивости молчания?

     В воскресенье Иосиф встал поздно. Мамы не было. В терапевтическое отделение поступил очень тяжёлый больной, и она вынуждена была выйти на работу. Иосиф позавтракал, повалялся на кровати с томиком Мандельштама и поехал в город. В шесть часов вечера он с розовым бутоном в руке уже стоял на трамвайной остановке в Марьиной роще. Маша появилась как-то сразу, вынырнув из толпы, стройная и загорелая.
    - Добрый вечер, Иосиф!
    - Здравствуйте, - он протянул ей бутон. - У вас симпатичный
загар. Как отдохнули?
    - Что-то мне никак не удавалось погрузиться в атмосферу отдыха, забыть обо всём, - она взяла цветок. - Спасибо.
    - О чём же вы не могли забыть?
    - Об отце, о вас. Мы так сумбурно попрощались. Вы на меня не сердитесь?
    - Что вы, Маша? Это я должен просить у вас прощения.
    - Может быть, Иосиф, поедем в Манеж? Там интересная выставка. По дороге поговорим.
    - Я с удовольствием.
     Они сели в подошедший трамвай.
    - Я ни о чём не забыла, - заверила Маша уже в трамвае. - Отчим поговорил кое с кем из друзей военных лет.
    - И что он узнал? - Иосиф с трудом скрывал волнение.
    - В том-то и дело, что ничего. Но он получил вполне определённые рекомендации. Они сводятся к тому, что никаких запросов по делам приговорённых к десяти годам без права переписки делать не следует. По мнению органов госбезопасности, те, которые могли сделать запрос, были в
своё время сосланы, а те из оставшихся, которые попытаются
это сделать, заслуживают той же участи.   
    Иосиф ничего не ответил. Его взгляд безучастно скользил по городским пейзажам, мелькавшим за окнами трамвая.
    - Почему вы молчите? - в её голосе звучала обида.
    - Извините, Машенька, - он впервые назвал её так, но сейчас это совсем не звучало, как фамильярность. - Я вам очень благодарен за информацию. Не знаю только, как передать её маме? Мне кажется, это самое худшее из того, что можно было предположить.
    - Я вас понимаю. Я, очевидно, должна переживать то же самое.
    - Должна?! - не понял он.
    - Знаете, Иосиф, в чём особенность моего положения? Мне ясно, что отец, оказавшись на грани гибели, сделал всё, чтобы спасти меня и маму. Но в моём представлении его образ носит какой-то абстрактный характер. Я его почти не помню.
    - А вам известно, что у вашего отца был старший брат
Сергей, и у него был сын? - неожиданно спросил Иосиф.
    - Мой двоюродный брат? - обрадовалась Маша. - Расскажите о нём.
    - Хорошо.
     Добравшись до Манежной площади, они остановились.
    - Иосиф, что-то мне перехотелось идти в Манеж. Может быть, лучше отправимся в Александровский сад, присядем на скамейку, и вы расскажете о моих родственниках?
    - Как прикажете, графиня.
     Они пересекли Манежную площадь и вошли в сад.
    - Знаете, чем я сейчас занимаюсь? - начал Иосиф, удобно расположившись на скамейке рядом с Машей.
    - Я как раз собиралась спросить, как вы проводите каникулы.
    - Устроился санитаром в Институт им. Сербского. Это и заработок, и профессиональная практика.
    - Ну да, вы же будущий психиатр, - вспомнила Маша. - Интересная работа?
    - Очень. Но особенно интересной она стала после того, как к нам поступил один пациент.
    - Мой дядя Сергей?
    - Нет. Ваш дядя, офицер царской армии, погиб на фронте в 1915 году. У него остался сын Артём, ваш кузен, 1910 года рождения. После революции его мать вышла замуж за партийного выдвиженца Прохора Харитоновича Пречистенского. Так появился советский гражданин Артём Прохорович Пречистенский, рабоче-крестьянского происхождения, что и позволило ему поступить в Московский университет.
    - У нас похожие биографии, - заметила Маша. - Значит, сейчас ему тридцать восемь лет. А обо мне он что-нибудь знает?
    - Я ему сказал, что у него есть симпатичная кузина. А он ответил, что так и должно быть, потому что женщины в графском роду Анненковых всегда были красавицами.
    - Он так сказал?
    - Конечно. Но давайте по порядку. В начале июня Артём Прохорович Пречистенский поступил в Институт им.
Сербского с предварительным диагнозом паранойя.
    - Как это грустно, Иосиф. Едва успела обрадоваться новому родственнику, как выясняется, что он умалишённый.
    - Нет, Маша. Он был вполне здоровым человеком.
    - А как же паранойя?!
    - Он симулировал это заболевание, чтобы отделаться от органов госбезопасности, которые принуждали его доносительствовать на сослуживцев.
    - Как же вы узнали об этом?  Такие вещи не рассказывают первым встречным.
    - Вы совершенно правы, - согласился Иосиф. - Но мы с ним подружились. И не последнюю роль здесь сыграло то, что я знал вашего отца. Артём Прохорович мне доверился, и я помог ему сделать его симуляцию правдоподобной для психиатров.
    - Неужели вам это удалось?! - в её лице было что-то от ребёнка, увлечённого сказкой. - Но если бы органы узнали...
    - Нам это удалось. В конце июня его выписали под наблюдение психиатра районной поликлиники с правом на работу.
    - Иосиф, - она вдруг коснулась своей ладонью его руки,
отчего по его телу покатилась волна приятного возбуждения, - вы спасли его! С самого начала нашего знакомства я не могла не обратить внимания на ваши глаза. В них есть что-то очень значительное.
    - Маша, - он боялся нарушить хрупкий осязательный контакт их рук, - даже несмотря на ваше явное преувеличение, я бы обрадовался этим словам обо мне, если бы...
    - Что, если бы? - подняла она встревоженные глаза. - С ним что-то случилось?
    - Вскоре после выписки его на улице сбил автомобиль.
    - Несчастный случай?
    - Нет. Ночью в больнице Склифосовского он пришёл в сознание и попросил медсестру вызвать меня. Я застал его ещё живым.
    - И что он вам сказал?
    - Он был уверен, что это дело рук органов.
    - Он умер?
    - К сожалению.
    - Иосиф, - её голос дрогнул, - за что? - она вдруг заплакала, как ребёнок, и уткнулась лицом в его плечо. - Нас уничтожают, как бешеных собак, сначала отца, а теперь вот и брата? - бормотала она сквозь всхлипывания. - Что мы такого сделали? Почему я должна скрывать свою настоящую фамилию? Я никаких преступлений не совершала.
     И тут Иосиф вспомнил тётю Фриду, мамину сестру, которая плакала, жалуясь матери на притеснения по отношению к её детям. Муж тёти Фриды погиб на Волховском фронте. Но её сына, третьеклассника, в школе донимали вопросами, не на ташкентском ли фронте погиб его отец. А дочь, поступавшую на фармацевтический факультет вуза, грубо завалили на вступительных экзаменах. Поразительным было то, что между плачущей Машей и тётей Фридой существовало определённое сходство. У обеих близкие родственники стали жертвами травли. Но к повсеместным притеснениям евреев все были привычны. А представить себе русских в таком же положении было немыслимо. Оказывалось, в аналогичной ситуации русские плачут точно
так же.
     Иосиф положил руку на плечо Маши, а второй дотронулся до её волнистых светлых волос. У него было ощущение, будто в его руках вдруг оказался драгоценный сосуд, изящный и хрупкий, и он ответственен за то, чтобы этот шедевр искусства случайно не разбился. И в то же время, женщина, плачущая на плече мужчины, вызывала определённые ассоциации. Так было у Эмиля Золя, и у Альфонса Доде, и у кого-то ещё. Женские слёзы выражали её влечение к тому, кому, может быть и неосознанно, она была готова подарить свою красоту. Плачущей женщиной так легко овладеть. Мадам, я вам сочувствую. Если б вы знали, мадам, как вы прекрасны. А ваши слёзы - это самые настоящие жемчужины. Я не позволю им падать на землю. Я осушу их поцелуями.
     Мысли Иосифа, в характерной для него манере,
продолжали разматываться, как падающий клубок ниток. Но разве всё это может хоть в какой-то мере относиться к Маше?  Нет, так говорить о ней нельзя. И думать так тоже нельзя. Потому, что пошляком можно быть и в мыслях. Маша настоящая аристократка. Она никогда не позволила бы себе размышлять подобным образом о нём. Возможно, аристократия и нужна, как квинтэссенция отшлифованного столетиями идеального человеческого поведения и образа мыслей. А он, Иосиф, может ли он быть аристократом? В глазах титулованной знати он, конечно, презренный еврей. Но куда деться от того парадокса, что всё душевное совершенство европейской аристократии проистекало из идей великих еврейских пророков Ветхого или Нового заветов. Катя это понимала. А что говорил Артём Прохорович? Громкие дворянские титулы всего лишь антураж. Значение имеют только личностные человеческие качества. Если из презренных евреев выходят эйнштейны и винеры, он, Иосиф, не должен самоуничижаться перед машиной родословной.
     Он прервал бесконечную цепь своих аналитических построений. Плачущая Маша была непреложной реальностью. Ею нужно было заниматься, и это занятие никак нельзя было отнести к числу малоприятных.
    - Успокойтесь, Маша! Не плачьте, пожалуйста. Всё как-
нибудь образуется.
     Она постепенно успокоилась. Достала платочек и вытерла
покрасневшие глаза.
    - Вы знаете, где он похоронен?
    - Да. Если хотите, мы можем туда съездить.
    - Спасибо, Иосиф!
    - Маша, я не рассказал вам главного.
    - О чём вы?!
    - Перед смертью Артём Прохорович сообщил мне, что у него имеются некоторые фамильные реликвии графского рода Анненковых. Он просил передать их вам.
    - Какие реликвии?!
    - Портрет Александра Анненкова, отца известного декабриста, работы Ореста Кипренского, портрет вашей бабушки, урождённой княжны Вяземской, работы Валентина Серова, золотые серьги с бриллиантами и жемчужное ожерелье.
    - Но это очень дорогие вещи, Иосиф. Кипренский - талантливый портретист, Валентин Серов - знаменитый
живописец. Я не представляю, как я их могу принять.
    - Маша, я предлагал Артёму Прохоровичу передать их вам официально, по завещанию. В больнице это можно было бы срочно организовать. Но он не согласился из опасения раскрыть ваше происхождение и связь с репрессированным отцом.
    - Он был прав. Но как вы можете мне их передать?
    - Артём Прохорович попросил меня немедленно, а было около двух часов ночи, вынести эти ценности из его коммунальной квартиры. Он опасался, что утром его комнату опечатают. И я его просьбу выполнил. А он умер через час после нашей встречи.
    - Иосиф, вы, по сути, выкрали эти ценности? Вы такой отчаянный парень?! Но во имя чего?
    - Я очень уважал вашего брата. И вас тоже.
    - Иосиф, можно я вас поцелую?
    - Нет, графиня, - усмехнулся он. - Я могу возомнить такое, чего и в принципе быть не может.
    - Вы такой скромный человек? Где же сейчас эти реликвии?
    - У меня дома. Скажите, когда и где их вам передать.
    - Я посоветуюсь с мамой, - решила она. - Когда мы сможем
встретиться?
    - В следующее воскресенье.
    - Тогда, Иосиф, лучше часа в два, чтобы съездить на кладбище, если не возражаете.
    - Договорились.
    - Спасибо, - она взглянула на ручные часики и встала. - В Манеж мы уже не попадём. Давайте хоть посмотрим репертуар Большого театра на ближайшее время.
     Было уже полвосьмого. Они вышли из Александровского сада и повернули к Большому театру. У памятника Островскому остановились, чтобы посмотреть афишу, и направились на противоположную сторону площади. Взгляд Иосифа безучастно скользил по рядам театралов, стоявших на ступенях Большого театра, как вдруг он заметил Олечку. Ступенью ниже, лицом к ней, стоял Осокин. Олечка не сводила глаз с Иосифа. Её лицо было настолько мрачным, что он сразу же отказался от мысли поприветствовать её кивком головы. Тем более что так легко было сделать вид, будто он её не заметил.

     Иосиф приехал домой в половине девятого. Фаина Моисеевна напряжённо ждала его.
    - Тебе удалось что-нибудь узнать? - был её первый вопрос.   
    - Да, мама.
    - Не томи, Иосик, пожалуйста.
    - Сейчас. Слушай. Обращаться за выяснением судьбы приговорённых по этой статье никуда нельзя. Вместо ответа будет, скорее всего, ссылка в Сибирь.
    - Что это значит?
    - Боюсь, мама, этот приговор исходно исключал какое-либо возвращение осуждённых.
    - Но откуда такие сведения?! - сомнение было её последней
надеждой.
    - Отчим Маши, генерал, получил их неофициально от друзей военных лет, ныне работающих в МГБ. Эти сведения
точно так же относятся к отцу Маши, как и к моему.
    - Да, - сокрушённо покачала головой мать, - то же самое
говорил мне наш главврач. Не известно ни одного случая, чтобы кто-то из них вернулся.
    - Мама, мы с тобой последние дни почти не общались. Я хотел тебе кое-что рассказать.
    - Ты говорил, что Пречистенского сбила машина, и он умер.
    - Но ты не знаешь, что перед смертью он со мной беседовал. Я попросил у него прощения.
    - За что?
    - За то, что не рассказал ему о своём даре ночного видения.
    - Ты правильно сделал, Иосик. И что он тебе ответил?
    - Что Даритель должен был учесть недостатки его дара и исправить их на мне. Он спрашивал, могу ли я найти неизвестный объект по фотографии или по описанию. Он этого не мог. А я не  знаю, могу ли.
    - Если хочешь, Иосик, я принесу тебе фотографию моего главврача. А потом проверю, достоверны ли твои сведения о
нём.
  - Спасибо, мама. Пречистенский мне объяснил, что человек обязан выполнять своё предназначение. В своей трагедии он видел наказание за то, что не следовал этому правилу.
    - Вот этого я всегда боялась, - призналась Фаина Моисеевна. - Исполнителям высокой миссии не до личного счастья. Я и отцу твоему говорила, что лучше бы у тебя никакого дара не было.   
     Напоминание об отце отвлекло их от темы разговора. Некоторое время они молчали.
    - А были ли у Артёма Прохоровича личные просьбы? - поинтересовалась Фаина Моисеевна.
    - Да, мама. Говорил ли я тебе, что он племянник того самого графа, который сидел в одной камере с папой? Я рассказал ему, что у него есть двоюродная сестра Маша.
    - Нет, - оживилась Фаина Моисеевна, - я этого не знала.
    - Но это было раньше, - уточнил Иосиф, - а перед смертью он просил меня взять у него на квартире фамильные реликвии, чтобы передать их Маше, как единственной наследнице.
    - И ты это сделал?!
    - Да, мама.
    - И где они сейчас?
    - Здесь.
    - Ох, Иосик, с тобой не соскучишься. Пока ты их брал, нес и
хранил в нашей квартире, тебя каждую минуту могли обвинить в воровстве. А потом, когда ты их передашь Маше, как докажешь, что передал всё. Ведь документов никаких нет?
    - Конечно, нет.
    - Мало тебе было истории с симуляцией паранойи? Благодари Бога, что всё закончилось благополучно. Так ты опять. Ну, хоть покажи мне их.
    - Я сейчас.
     Иосиф достал реликвии. Перед ними лежали две картины размером 40 на 60 см, жемчужное ожерелье и золотые серьги с бриллиантами. Осмотрев драгоценности, Фаина Моисеевна сосредоточилась на портретах.
    - Кто этот сановный господин?
    - Это портрет Александра Анненкова работы Кипренского.
Вот подпись художника.
    - Он писал самого Пушкина, - вспомнила Фаина Моисеевна. - А кто на второй картине?
    - Это машина бабушка, урождённая княжна Вяземская, работы Валентина Серова.
    - Красавица. Маша на неё похожа?
    - Мне кажется, у них одинаковый овал лица.
    - Ты знаешь, Иосиф, в родословной князей Вяземских была еврейская ветвь. И художник Серов из евреев.
    - Неужели, мама?
    - Да. В двадцатых годах я посещала культурологический еврейский кружок. Там читали курс "Евреи в русской культуре". Я помню, у петровского министра Шафирова, крещёного еврея, было шесть дочерей. И он выдал их замуж за отпрысков родовой знати, включая Вяземских и Толстых. Известный поэт Вяземский и писатель Алексей Толстой были потомками Шафирова.
    - С тех пор, мама, прошло шесть-семь поколений. Пятая вода на киселе.
    - Не скажи, - улыбнулась Фаина Моисеевна. - Согласно
пророчеству, все капли еврейской крови, рассеянной по миру,
возвратятся к еврейскому народу, чтобы, в конечном счёте,
вернуться в Иерусалим.
    - Это из того же культурологического кружка?
    - Да.
    - Спасибо, мама. Эти знания мне пригодятся.

     В понедельник начиналась третья неделя июля. Иосиф утром пришёл на работу и поздоровался с сотрудниками, собравшимися у поста медсестёр. Ему ответили Лопахин, Осокин и дядя Паша, а Олечка промолчала. В течение дня она всячески избегала контактов с ним. По окончании рабочего дня Иосиф поехал на тренировку. После тренировки, на выходе из клуба Железнодорожников, он, к своему изумлению, увидел Олечку. 
    - Добрый вечер, Иосиф! - она явно волновалась, что делало
её еще красивее.
    - Привет! Что ты здесь делаешь?
    - Нам нужно поговорить.
    - Давай поговорим, - согласился он.
    Они медленно пошли вдоль парковой ограды.
    - А ты на меня не сердишься? - робко спросила она.
    - За что же, Олечка? Я, разумеется, не в восторге, когда ты со мной не здороваешься. Но, может быть, у тебя есть причины?
    - Конечно, есть. Я вчера видела тебя с какой-то девушкой.
    - И я тебя видел. Ты тоже была не одна.
    - Это ничего не значит, Иосиф. Юра пригласил меня на "Щелкунчик". А мне так нравится балет, что я не смогла отказаться. Но я люблю только тебя.
    - И я люблю тебя. Но я понимаю, у каждой женщины в этом мире есть предназначение.
    - Какое предназначение?
    - Родить и вырастить ребёнка. Для этого нужна семья. Если у Юры серьёзные намерения, ты, может быть, решишь выйти за него замуж, вместо того, чтобы годами ждать меня. К тому же, твои родители не одобрят наш брак.
    - Откуда ты знаешь про родителей?
    - Это нетрудно предположить, - нашёлся Иосиф.
    - Юра действительно готов на мне жениться, - призналась
она. - Но ты хочешь сказать, что моё замужество тебя не
огорчит?
    - Огорчит. Но я отнесусь к нему с пониманием.
    - А как же наша любовь, Иосиф?
    - Она не должна стать для тебя несчастьем.
    - Твои слова, Иосиф, производят впечатление. И о женском
предназначении ты сказал верно. Но мне нужно подумать.
    - Твои способности не должны оставаться нераскрытыми. Тебе, Олечка, нужно учиться.
    - Об этом теперь я только и думаю. Ты можешь мне посоветовать что-нибудь конкретное?
    - Могу, - он выдержал короткую паузу. - Мне кажется, самый надёжный путь - это поступить в десятый класс вечерней школы, чтобы хорошо подготовиться к вступительным экзаменам в мединститут. Ты ведь мечтаешь стать врачом?
    - Да.
     Он проводил её до трамвайной остановки.
    - Иосиф, как ты ко мне относишься?
    - Ты очень красивая. Можно я тебя поцелую?
    - Нет, - она впервые уклонялась от его объятий. - Всего хорошего.
     Она повернулась и вскочила в подошедший трамвай.
     На следующий день Олечка уже не избегала общения с Иосифом. В её взгляде он уловил какую-то спокойную уверенность. Теперь она хорошо знала, что ей нужно делать. В среду, когда он после тренировки выходил из клуба Железнодорожников, её уже не было. 

     В субботу, после утреннего обхода, профессор Иванцов попросил Иосифа зайти к нему.
    - Скажите, Иосиф, вам нравится здесь работать? - начал  он
издалека.
    - Да, Михаил Андреевич. Здесь самый передний край психиатрии в нашей стране.
    - То-то и оно, - одобрительно закивал головой профессор. –
На вузовской кафедре я мог изучать психиатрию, а здесь её
можно создавать. Знаете, зачем я вас пригласил? Вы как-то
говорили о своей курсовой работе.
    - Да, Михаил Андреевич. Мне кажется, в опыте диагностики больного Пречистенского были небезынтересные моменты.
    - И как бы вы определили эту тему?
    - Может быть, так: Подростковый комплекс неполноценности, как основа для развития паранойи?
    - Неплохо. А что касается курсовой работы... По-моему, лучше написать статью.
    - Михаил Андреевич, я лишь перешёл на третий курс.
    - Не смущайтесь, Иосиф. Мы вам поможем. К этой работе нужно привлечь Лопахина. Он тоже работал с Пречистенским.
    - Если вы и Анатолий Романович будете участвовать, это совсем другое дело.
    - Давайте, Иосиф, подумаем, как организовать работу.
Сейчас палата без номера свободна. Там пока и будет ваше рабочее место. Начните с просмотра отечественных журналов
по психиатрии. А как у вас с иностранными языками?
    - Только немецкий со словарём.
    - Почему со словарём? - удивился профессор. - Он же так похож на идиш. Моя бабушка научила меня идишу, и это потом очень помогло в изучении немецкого.
    - У вас, Михаил Андреевич, была замечательная бабушка. А мои родители при мне, практически, не пользовались этим языком.
    - Это плохо, Иосиф. Если хотите заниматься наукой, нужно читать первоисточники на немецком и английском. Ими нужно овладеть к концу обучения в вузе. Вы меня поняли?
    - Понял.
    - Тогда с понедельника начинайте работать над статьёй.
    - С понедельника я дежурю в третью смену.
    - Я это улажу. Будете работать только в первую смену, и участвовать в других делах лишь в экстренных случаях. Да, Иосиф, чуть не забыл. Вы помните Дмитрия Ивановича Сорокина, из госбезопасности?
    - Я общался с ним один раз здесь, в вашем кабинете.
    - Ему понравилось ваше обследование Пречистенского. Он
высказал пожелание, чтобы вы занялись и больным Хавкиным
    - Одновременно с работой над статьёй?    
    - Да. Но, прежде всего, статья. А Хавкиным пока просто поинтересуйтесь. Лопахин даст вам историю его болезни.
    - Хорошо, Михаил Андреевич.
     В конце смены Иосиф зашёл в ординаторскую посмотреть расписание дежурств. Он был записан в первую смену вместе с Риммой и санитаром Гущиным. А в третьей смене числились Олечка, дядя Паша и Осокин. Когда по окончании рабочего дня Иосиф уходил из института, он увидел метрах в тридцати впереди себя Олечку. Рядом с ней шёл Осокин.
    
     В воскресенье Иосиф с Машей поехали на Востряковское кладбище. Он вызвался нести её сумку, и в руках у неё остался только подаренный им розовый бутон. На могиле Артёма Прохоровича она положила цветы у жестяного обелиска и
посадила на могильном холмике цветочную рассаду.
    - Когда-нибудь я закажу надгробную каменную плиту с его настоящей фамилией, - пообещала она. - После смерти мы, наверно, уже можем не скрываться под чужими именами.
     На обратном пути они молчали, и только в самом конце Маша обернулась к Иосифу.
    - Я разговаривала с мамой. Мы решили принять семейные реликвии Анненковых. Но мама считает, что моему отчиму знать о них необязательно. Они принадлежат только мне.
    - Тогда давайте уточним, когда я их вам передам, - предложил Иосиф. - Я могу в ближайший вторник часов в семь вечера.
    - Договорились. Я буду ждать вас у своего дома. Только оставьте, пожалуйста, телефон. На всякий случай.

   
                ГЛАВА 2. ИСПЫТАНИЕ СУДЬБЫ

                А жизнь – она и есть  цена
                Тому, что так любимо,
                И иногда её сполна
                Платить необходимо.

     В понедельник Иосиф пришёл на работу и сразу же
отправился в палату без номера. Теперь утренний обход и последующая раздача лекарств его уже не касались. В половине десятого пришла Римма. Иосиф встал.
    - Неплохо устроился,  - заметила она. - Я слышала, ты пишешь научную статью. Значит, профессор тебя заметил. Поздравляю, Иосиф! А тебе здесь не скучно?
    - Очень скучно, Риммочка.
    - Бедный-бедный Иосиф. И чая у тебя нет.
    Римма была совсем рядом, и он не сдержался, привлёк её к себе и поцеловал в щеку, в то время как она стояла, закрыв глаза. Потом она ловко выскользнула из его рук и отошла к двери.
    - Иосиф, чай с вареньем я тебе организую. И ещё вот что. С
часу до двух все заняты обедом. В нашем распоряжении будет целый час. Только постарайся пообедать пораньше.
    - Гениальный план, Риммочка. Я всё так и сделаю.
     Через десять минут она принесла чашку горячего чая, полбанки варенья и убежала в ординаторскую.
     Без пяти час Римма пришла и сразу же заперла дверь. Через несколько минут кто-то попытался снаружи открыть её. Они замерли.
    - Видимо, Михаил Андреевич, - послышался голос Лопахина, - Иосиф ушёл в столовую. Давайте зайдём к нему сразу после обеда.
    - Хорошо, - согласился профессор, и их шаги стали удаляться.
    - Пронесло, - выдохнула Римма.
     Через полчаса они тихо беседовали, лёжа рядом на койке.
    - Ты, Римма, заметно пополнела.
    - Это хорошо или плохо?
    - Ты стала ещё привлекательней.
    - Два месяца тому назад, Иосиф, я была усыхающей старой девой, - вспомнила она. -  Ты сделал меня настоящей женщиной. Теперь мужчины провожают меня пристальными взглядами.
    - Ты преувеличиваешь. Обаяние у тебя было всегда.
    - Всё равно, без тебя я никогда и не узнала бы, что это такое
- любовь, - она взглянула на часы. - Боже, уже без четверти два. Десять минут и меня здесь нет.
     Когда в четверть третьего появились Иванцов и Лопахин, Иосиф сидел за столом и конспектировал материал из журнала. Они пришли обсудить план будущей статьи.
     На следующий день в обеденный час Римма и Иосиф снова встретились в палате без номера.
    - Иосиф, я хочу тебе кое-что подарить, - она встала с койки и достала из карманчика, висевшего на стуле платья шестиугольный желтый медальон с цепочкой. - Ты должен тщательно хранить эту вещицу. В будущем она тебе понадобится.
     Это был третий медальон, из подаренных ему любимыми женщинами. Значит, Римма выходит замуж? Центр Предназначений  продолжает напоминать Иосифу о необходимости выполнять миссию? И бесконечно испытывать его терпение не следует. Больше никаких новых романов. Никаких! Уж этот-то зарок он будет соблюдать непреклонно. Чтобы не произошло того, что у него случилось с Олечкой, когда он дрогнул перед её девичьим очарованием.
    - Спасибо, - грустно улыбнулся Иосиф. – Значит, ты выходишь замуж?
    - Откуда ты знаешь?!
    - Я это чувствую. Твой избранник Григорий Наумович?
    - Да. Мама очень рада. Я смогу устроить свою жизнь, родить и вырастить ребёнка.
    - А как же наша любовь?
    - Я не хотела бы тебя терять, Иосиф. Вот у нас по соседству живёт супружеская пара. Ещё в прошлом году они были влюблёнными молодожёнами. А сейчас дело идёт к разводу. Может быть, семейная жизнь это одно, а любовь совсем другое? Я знаю немало супружеских пар, чьи отношения совсем не похожи на любовь. Таких большинство.
    - И ты сделала выводы?
    - Ты меня осуждаешь? Нет? Спасибо. Я уверена, ты станешь великим психиатром. Помнишь, я помогала тебе измерять температуру у спящего Пречистенского?
    - Почему ты об этом вспомнила?
    - В эти минуты, Иосиф, я была по-настоящему счастливой. Мне кажется, в женской душе есть две очень чувствительные струны. Первая, конечно, настроена на рождение и воспитание ребёнка. А вторая побуждает женщину быть сподвижницей своего любимого, помогать ему.
    - Я никогда не слышал об этом. Ты раскрываешь мне глаза. Это же женский комплекс Второй Струны.
    - Тебе, как психиатру, виднее.
     Дома он открыл футлярчик Римминого медальона. Там находилась её фотография.

     Во вторник Иосиф встретился с Машей у подъезда её дома  и передал ей фамильные реликвии. Они вместе вошли в подъезд.
    - Подождите меня, пожалуйста, - попросила она. - Я занесу
вещи и вернусь.
    - Хорошо.
     Но уходить Маша не торопилась.
    - Иосиф, мне так хочется посмотреть на них. Давайте развернём свёрток.
    - Мне кажется, стоит хотя бы подняться на лестничную площадку, - предложил он.
     Они поднялись на площадку между шестым и седьмым этажами. Маша развернула свёрток. Сначала она подержала в руке бриллиантовые серьги, любуясь ими, и то же самое проделала с жемчужным ожерельем. Ей явно не хватало зеркала. Затем наступила очередь картин. Она долго смотрела на сановное лицо Александра Анненкова, своего далёкого прямого предка, потом сосредоточилась на портрете бабушки.
    - Иосиф, вы говорили, она княжна Вяземская?
    - Это сказал Артём Прохорович, - уточнил он.
    - Как вы считаете, я на неё похожа?
    - По-моему, у вас одинаковый овал лица.
    - Правда?! - в её голосе было что-то восторженно детское. - Ладно, я быстренько занесу всё это домой, а вы меня ждите.
     Вскоре она вернулась. Они вышли на улицу.
    - Маша, вам понравилось?
    - Очень.
    - Что больше всего?
    - А вы не догадываетесь?
    - Портрет бабушки, - предположил Иосиф.
    - Конечно, она замечательная. Только о ней и о Вяземских я
почти ничего не знаю.
    - Но вы же слышали о поэте Вяземском?
    - Слышала. Он был другом Пушкина и написал стихотворение "Русский Бог", вот и все мои знания.
    - Это, Маша, один из самых известных княжеских родов России. Я знаю, что министр Петра Первого Шафиров, крещёный еврей, выдал свою дочь за сына князя Вяземского.
    - Значит, Шафиров тоже мой предок? Хотя, он жил двести лет тому назад.
    - На этот счёт у евреев есть одна древняя легенда, -
усмехнулся Иосиф. - О том, что даже самые малые капли еврейской крови, рассеянные по свету, рано или поздно, вернуться в свой национальный поток, а потом и в Иерусалим.
    - Прекрасная легенда, - её лицо стало очень серьёзным. - Она прямо касается меня.
     Наступила длительная пауза. Было уже поздно, и Иосиф предложил вернуться обратно. 
    - Есть один момент, который не даёт мне покоя, - неожиданно призналась она.
    - О чём вы, Маша?
    - Нет порока большего, чем неблагодарность. Чтобы родовые ценности попали ко мне, вы так много сделали.
    - Мы с вами в расчёте. Я помог вам получить драгоценности, а вы разузнали важную информацию о моём отце. Кроме того, Артём Прохорович предложил мне взять из
его библиотеки всё, что понравится. И я кое-что взял.
    - Если не секрет, Иосиф, что?
    - Библию издания 1865 года, томики стихов Мандельштама, Цветаевой и Есенина, две книги Зигмунда Фрейда. Там были ещё Гумилёв, Ходасевич, Бальмонт. Но я не мог унести всё.
    - Я бы выбрала почти то же самое. В институте об этих авторах я слышала не раз. Но напрасно их искать в книжных
магазинах. Они не были пролетарскими поэтами.
     Они подошли к Машиному дому.
    - Вы проводите меня до лестницы? - предложила Маша.
    - Конечно.
     У лестницы они остановились. Она, как уходящая, должна была сказать: "До свидания", может быть, поблагодарить. Но она молчала, ничего не предпринимая. Значит, он возьмёт на себя роль уходящего. Он опоздал лишь на секунду.
    - Иосиф, - она сделала неуверенный шаг, так что расстояние между ними уменьшилось до критического, - вы помните, как мы здесь прощались перед моим отъездом на юг?
    - Помню. Я уже приносил вам свои извинения. Ещё раз, простите, пожалуйста.
    - Нет, Иосиф. На юге я переживала по этому поводу. Если бы это повторилось... -  продолжение фразы, очевидно, выходило за дозволенные пределы женской инициативы.
     Дело принимало неожиданный оборот. О сближении с
Машей он даже не помышлял. Она казалась ему волшебно прекрасной, но недосягаемой звездой. И, кроме того, он помнил о своём зароке. Так что же он должен сделать? Оттолкнуть её? Подобная мысль для мужского подсознания Иосифа была неприемлемой. И это подсознание, воспользовавшись мгновением его колебаний, властно взяло инициативу в свои руки.   
    - Маша! Это я тысячу раз прокручивал в своём мозгу сцену нашего прощания. Это я многократно представлял себе, что бы было, если бы она повторилась.
    - И что бы было? - она смотрела прямо в его зрачки.   
     Иосиф осторожно дотронулся рукой до её спины, и её талия удивительно легко подалась в его сторону, а лицо оставалось открытым для поцелуев. Она доверчиво положила руки на его плечи. Это было настолько похоже на то, как он впервые поцеловал Олечку на трамвайной остановке, что Иосиф содрогнулся. Неотвратимая повторяемость событий преследовала его по пятам. Он поцеловал её в щеку и отступил на шаг.
    - До свидания, Маша. Желаю всего наилучшего!
    - До свидания, - прошептала она.
     Иосиф решительно повернулся и вышел из подъезда. В конечном счёте, он достойно попрощался с Машей. Она сообщила ему информацию об отце, он передал ей фамильные ценности. И для дальнейших контактов между ними уже не было никаких поводов.
 
     Потом наступила среда, за ней четверг и пятница. Иосиф напряжённо работал над статьёй. Но в перерывах, по дороге на
работу или домой, он не мог избавиться от мыслей о Маше. Он одержал над собой победу. Однако радости по этому поводу не было. Он своими собственными руками разрушил ещё совсем хрупкую связь с этой замечательной девушкой. А такие встречи бывают, может быть, всего один раз в жизни.
     В пятницу после обеда к нему заглянул Лопахин. Они обсудили просмотренный Иосифом материал из отечественных журналов. Новизна разрабатываемой темы
пока не подлежала сомнению. За полтора часа до окончания
смены в палату заглянула Римма.
    - Иосиф, к телефону. А я побежала. У нас новый больной. 
     Он поторопился к посту медсестёр. Неужели Маша?! Нет. Об этом не стоит даже думать.
    - Алло, Иосиф слушает.
    - Это вы, Иосиф?
    - Да, Машенька. Рад вас слышать. Откуда у вас мой телефон?
    - Вы дали его мне в день поездки на кладбище, - напомнила она.
    - Ах, да. Я совсем забыл.
    - Иосиф, у меня два билета на концерт Утёсова, на шесть вечера в воскресенье. Мы их брали с однокурсницей, но она не может пойти. Может быть, вы возьмёте её билет?
     Точно так же когда-то Олечка предложила ему билет в
кино. Но Иосиф не смутился. Маша стоила того, чтобы бросить вызов судьбе. Теперь он был в этом уверен.
    - Нет, Маша, я не могу взять один билет. Я купил бы оба, - он сознательно шёл по пути явного повторения событий, чтобы сделать свой вызов демонстративным.
    - Но мне тоже хочется сходить на этот концерт, - возразила
она упавшим голосом.
    - Здесь нет противоречий. Я покупаю оба билета, чтобы
пригласить вас на этот концерт.
     Несколько длинных секунд он ждал ответа.
    - Я и не подозревала, Иосиф, что вы такой шутник.
    - Так вы согласны?
    - Вы меня вынуждаете.
    - Спасибо, Маша. Где мы встретимся?
    - На нашей трамвайной остановке в половине шестого.

     Вечером во время ужина Фаина Моисеевна окинула сына
удивлённым взглядом.
    - Что произошло, Иосик? Ты просто сияешь.
    - Ничего особенного, мама.
    - А я, между прочим, привезла тебе фотографию нашего главврача. Ты не забыл, зачем?
    - Помню, мама. Спасибо.
    - Как твоя статья?
    - Понемногу продвигаюсь.
    - Странно, что профессор тянет тебя в науку, - заметила она. - Власти делают всё, чтобы евреев в науке не осталось. Поступить в аспирантуру стало, практически, невозможно.
    - А ты, мама, не допускаешь, что Иванцова привлекает предложенная мною тема? Новых-то идей в психиатрии не так уж и много.
    - Допускаю, но он, в принципе, не волен руководствоваться только научными соображениями. Имеются жёсткие национальные ограничения, диктуемые райкомами партии.
    - Я тоже думал об этом, - признался Иосиф. - Ты, возможно, не всё учитываешь.
    - Что именно? - скептически улыбнулась Фаина Моисеевна.
    - Иванцов напрямую контактирует с органами, и мнение
райкома может игнорировать. И у него бабушка еврейка.
    - Откуда ты знаешь?
    - Он говорил, что легко освоил немецкий язык, потому что бабушка научила его идишу.
    - Ну, дай-то Бог, Иосик. Может быть, в кармане твоей
судьбы не одни только беды. Но только служить органам
госбезопасности верой и правдой ты же не сможешь. Рано или
поздно они это поймут. А твоя бедная мать должна всё время
жить в напряжении.
   
     В воскресенье Иосиф купил розовый бутон и поехал на свидание с Машей. Впервые они встречались просто, как парень и девушка. Это обстоятельство ещё не обрело статус признанного факта и вызывало у них некоторую неловкость. Они пошли пешком. И тут Иосиф вспомнил об одном, важном
для него деле.
    - У меня к вам, Маша, профессиональный вопрос, - начал он. - Мой профессор поставил передо мной задачу за три года овладеть английским языком. Что вы об этом думаете?
    - Для каких целей?
    - Для чтения профессиональной литературы.
    - Задача трудная, но выполнимая, - обнадёжила она.
    - Что для этого требуется?
    - Наш профессор считает, что овладеть английским - это значить выучить четыре языка. Первый язык, чтобы читать, второй - писать, третий - говорить и четвёртый - воспринимать на слух. За три года один из них выучить можно.
    - Спасибо, Маша. 
     Концерт кончился довольно рано. Расставаться им не хотелось. Они пошли по направлению к Машиному дому, но на развилке дорог свернули к парку. Неподалёку располагался ресторан. Перед ним оживлённо разговаривали несколько групп молодых людей.
    - Это заведение, - заметила Маша, - пользуется в нашем районе дурной славой.
    - Почему?
    - Что-то вроде воровского притона.
     В парке было много гуляющих. До центральной аллеи
доносилась музыка с открытой танцплощадки.
    - Вы бывали там? - Иосиф кивнул в сторону танцплощадки.
    - Как-то не приходилось, - призналась она.
    - Может, заглянем? Если не понравится, можно будет уйти.
    - Почему бы и нет.
     У входа на танцплощадку Иосиф купил билеты. Ещё через
минуту, миновав двух дружинников с красными повязками, они слились с массой танцующих. Сначала танцевали танго, потом фокстрот, вальс. После вальса Маша предложила сделать небольшой перерыв. Было жарко. Они стояли у края площадки и смотрели на публику.
    - Девушка, разрешите вас пригласить! - вдруг услышал Иосиф.
     Перед Машей стоял рослый блондин. В шаге от него находились двое парней - широколицый невысокий крепыш и сухощавый шатен с настороженным взглядом. Иосиф вспомнил. В начале июня, когда он с Машей шёл по парку, эти трое приставали к ним.
    - Извините, - ответила Маша, - я здесь с парнем.
    - С каким парнем? - блондин бросил на Иосифа презрительный взгляд. - На этой танцплощадке я решаю, с кем ты танцуешь. Я Белый. Ты слышала моё имя?
    - Отойди, - Иосиф втиснулся между Машей и Белым, - она с
тобой танцевать не хочет.
    - Нет, пацаны, - ухмыльнулся блондин, обращаясь к своим дружкам, - вы только посмотрите на этого педераста! Ты что, ****ь нерусская, не понял, с кем разговариваешь?
     Белый схватил Иосифа левой рукой за грудь, а правой замахнулся для удара. Но этот парень понятия не имел о боксёрской технике. Иосиф нанёс ему нокаутирующий апперкот, и Белый рухнул на площадку. В ту же секунду на Иосифа бросился широколицый крепыш. Но и он, получив сильнейший хук правой, свалился рядом с Белым. Танцующие отступили, мгновенно образовав вокруг дерущихся круг. Машу оттеснили на периферию. И в этот момент Иосиф не столько понял, сколько почувствовал, что самым опасным для него является третий, сухощавый шатен, которого не было
видно.
    - Иосиф, берегись! - голос Маши был криком, чего он не
мог даже представить.
     Иосиф резко развернулся на сто восемьдесят градусов, и нож, уже проткнувший его кожу под левой лопаткой, вырвался из руки шатена и упал на пол. Но в первое мгновение он не почувствовал боли. Перед ним стоял
растерянный шатен, и Иосиф, не теряя ни секунды, нанёс ему прямой удар правой в левую щеку.

     Кто-то истошно кричал: "Милиция!". Двое дружинников через плотную толпу пробивались от входа к месту происшествия. К Иосифу подбежала Маша.
    - Иосиф, ты молодец, - она обхватила его руками, но тут же отдёрнула правую руку и с ужасом смотрела, как с неё стекает кровь. - Ты ранен!?
     К этому моменту Белый пришёл в себя и оценил ситуацию.
     - Пацаны, уходим!
     Они, вместе с уже поднявшимся широколицым крепышом, подхватили шатена и бросились в сторону, противоположную
входу. Толпа боязливо расступилась перед ними.
     К моменту, когда подоспели дружинники, хулиганов уже не было. Иосиф лежал на полу. Из его раны на спине хлестала
кровь, растекаясь лужицей вокруг тела.
    - Маша, - Иосиф быстро слабел от потери крови, - сообщите
маме, улица Долгая, дом семь, квартира двенадцать.
    - Кто-нибудь из медработников здесь есть? - крикнул подбежавший дружинник.
    - Я медсестра, - из толпы вышла девушка.
    - Быстрее сюда, - скомандовал дружинник, - нужно остановить кровотечение.
    - Я буду вам помогать, - решительно заявила Маша.
     Они втроём повернули Иосифа лицом вниз, сняли с него рубашку и, образовав из неё обширный тампон, прижали его к ране, которая тянулась под левой лопаткой. Кровотечение удалось приостановить. Через пятнадцать минут подъехала скорая помощь. Врач наложил на рану тугую повязку, Иосифа положили на носилки и отнесли в машину. Маше разрешили сопровождать раненого. 
     В одиннадцать часов Фаина Моисеевна собиралась лечь
спать. Вдруг она услышала два звонка. Она поторопилась к выходу и приоткрыла дверь. На лестничной площадке стояла девушка с перепуганным лицом.
    - Вы к кому?
    - К Раскиным. Я Маша Анненкова.
    - Да? - удивилась Фаина Моисеевна. - Очень приятно. Я слышала о вас, - она улыбнулась, но вдруг её лицо потемнело от страшной догадки. - Что с Иосифом?!
    - Он в клинике, в Марьиной Роще. Просил сообщить вам.
    - Что с ним?
    - Ножевое ранение. Врач сказал, опасности для жизни нет.
    - Боже мой, - запричитала Фаина Моисеевна, - этот ребёнок просто притягивает к себе несчастья, - но, взглянув на Машу, она взяла себя в руки. - Машенька, я сейчас. Только оденусь.
     Они приехали в клинику без четверти двенадцать. Их остановила дежурная медсестра.
    - Мы к больному Раскину, - сказала Фаина Моисеевна.
     Медсестра открыла журнал и нашла нужную фамилию.
    - Раскину сделали операцию. Он в седьмой палате. Но посетителям к нему нельзя.
    - Я его мать, - резко возразила Фаина Моисеевна.
    Она сняла со спинки стула халат и двинулась к седьмой
палате. Маша последовала за ней.
     У кровати Иосифа стояли трое в белых халатах. Мужчина с
благородным лицом в ореоле седин обернулся к вошедшим.
    - Посторонним сюда нельзя!
    - Я не посторонняя, - вежливо, но твёрдо возразила Фаина Моисеевна. - Я мать Раскина и, по совместительству, начальник терапевтического отделения больницы.
    - Простите, коллега, - смутился мужчина. - Я Фёдор Иванович, главный хирург.
    - Очень приятно. Меня зовут Фаина Моисеевна. Что с ним?
    - Ножевое ранение, - начал главный хирург. - Под левой лопаткой глубокий разрез тканей без проникновения в грудную полость. В одном ребре трещина. Василий Прокофьевич, - он указал на своего относительно молодого коллегу, - зашил рану и компенсировал потерю крови. Если бы не одно обстоятельство...
    - В чём дело, товарищи? - она недоверчиво покосилась на багровое лицо Василия Прокофьевича. - Я же врач. От меня ничего не нужно скрывать.
    - Хорошо, - решился Василий Прокофьевич, - дело в том, что  пульс пациента остается критически низким, сорок три
удара в минуту. И температура тела тридцать четыре градуса.   
     Фаина Моисеевна подошла к больному. Его лицо было изжелта бледным, дыхание беззвучным. Она положила пальцы
на запястье его руки и, глядя на ручные часы, сосчитала пульс.
    - Во время войны, - произнесла она, взвешивая каждое слово, - через мои руки прошли сотни раненых, и было два подобных случая. Предположительно, это результат шокового поражения. Оба раненых выздоровели. Я помню, их пульс и температура быстро восстанавливались, как только они просыпались.
     Хирурги внимательно её выслушали.
    - Это ценный опыт, - заключил Фёдор Иванович. - Что бы вы рекомендовали сейчас?
    - Больного нужно привести в сознание. Если пульс и температура восстановятся, значит это не опасно.
    - Так и сделаем, - решил Фёдор Иванович. - Лидия
Петровна, нашатырь, пожалуйста.
     Медсестра принесла нашатырь, и Фаина Моисеевна поднесла его к носу раненого. Он зашевелился,  чихнул, на его лице появилась гримаса недовольства. После третьей попытки Иосиф открыл глаза. Его смутный взгляд скользил по лицам окружающих, постепенно обретая осмысленность. Наконец, он наткнулся на лицо матери.
    - Мама, - произнёс он, с трудом шевеля языком, - прости меня.
    - Молчи, негодный мальчишка, - её голос дрогнул, и по щекам потекли слёзы.
    - Хорошо, мама, - Иосиф закрыл глаза.
    - Нет, нет, сыночек, - забеспокоилась Фаина Моисеевна, - не засыпай. Ты посмотри, кто тут ещё стоит. Лидия Петровна, можно термометр?
     Ей подали термометр, и она установила его сыну
подмышку. А Василий Прокофьевич начал считать пульс.
Иосиф, между тем, увидел Машу.
    - Маша? - удивился он. - Мама, Маша спасла мне жизнь. Она вовремя предупредила меня об опасности. Ей нужно срочно домой. Помоги ей уехать на такси.
    - Хорошо, Иосик. Ну как? - этот вопрос был адресован
Василию Прокофьевичу.
    - Пульс в норме, - констатировал тот, - шестьдесят пять.
     Через несколько минут проверили термометр. Температура
была тридцать шесть и пять по Цельсию. Хирурги вздохнули с облегчением. И Фаина Моисеевна тоже. Теперь особенности сна её сына, обусловленные его паранормальным даром, в глазах работников больницы были легализованы.
    - Фёдор Иванович, - обратилась Фаина Моисеевна к главному хирургу, - я хотела бы остаться здесь до утра.
    - Можно. Лидия Петровна даст вам раскладушку.
    - Спасибо, Фёдор Иванович. От вас можно позвонить?
    - Пожалуйста. На посту медсестёр есть телефон.
    - Мама, - подал голос Иосиф, - позвони на мою работу, а завтра свяжись с тренером. Телефон в записной книжке в верхнем ящике стола. И ещё, мама. Оставь мне, пожалуйста, немного денег. Положи их здесь в тумбочку.
    - Хорошо, Иосик.
     Хирурги пошли к выходу. Фаина Моисеевна, взяв под руку Машу, последовала за ними. Но за дверью Маша остановилась.
    - Фаина Моисеевна, я вернусь к нему. Только на минутку.
    - Конечно, Машенька, - вздохнула Фаина Моисеевна. - Он будет очень рад.
     Маша вернулась и взяла Иосифа за правую руку. Только теперь она заметила, что его пальцы были заметно травмированы, с запёкшейся кровью. Он открыл глаза.
    - Иосиф, я завтра приеду к вам.
    - Я буду ждать, - и, поскольку она продолжала держать его за руку, добавил: - Маша, как вы считаете, я защитил свою честь?
    - На вашей чести нет ни единого пятнышка, ваша светлость.
    - Вы присвоили мне титул князя?
    - Если бы я была императрицей, я бы так и сделала. Вы
лучше скажите, как быть мне. Из-за меня вы чуть не погибли, а маме сказали, что я спасла вам жизнь.
    - Ваше сиятельство, я был счастлив защищать вас.
     Ему трудно было говорить. Значительная потеря крови неуклонно погружала в сон. Он закрыл глаза. Тогда Маша отпустила руку Иосифа, осторожно поцеловала его в щеку и вышла из палаты. У поста медсестёр её ждала Фаина Моисеевна.
    - Машенька, я вызвала такси к подъезду больницы. Вот
деньги.
    - Благодарю вас. Я возьму их в долг.
    - Иосиф сказал, что вы спасли ему жизнь?
    - Он преувеличивает, - возразила Маша. - Он очень добрый.
    - Ну да, - кивнула головой Фаина Моисеевна, - он очень добрый, а вы очень красивая. "Мама, сказать просто, что она красивая, значит, ничего не сказать".
    - Это его слова?!
     Фаина Моисеевна провела ночь на раскладушке рядом с сыном. Теперь его состояние уже не внушало опасений. В полседьмого утра она отправилась домой. Ей пришлось сойти с автобуса за два квартала от дома и дальше идти пешком.
    - Здравствуйте, Фаина Моисеевна! - услышала она вдруг
знакомый голос.
     Перед ней стояла учительница её сына.
    - Екатерина Васильевна, - обрадовалась она, - вы на службу?
    - Да, я сейчас работаю в приёмной комиссии пединститута. А вы с работы?
    - К сожалению, нет, Екатерина Васильевна. Я возвращаюсь из больницы, от Иосифа.
    - Он в больнице?! - приветливое лицо учительницы потемнело.
    - Да, - горестно подтвердила Фаина Моисеевна, - с ножевым ранением. Нелепая драка на танцплощадке. Трудно даже представить. Я провела ночь у его кровати.
     Несколько минут они разговаривали. Потом Фаина Моисеевна пошла дальше, но огорчённое лицо Екатерины Васильевны продолжало стоять перед её мысленным взором. Эта учительница всегда принимала близко к сердцу несчастья других. Когда-то она даже поставила Иосифу явно незаслуженную пятёрку за диктант, чтобы поддержать его после ареста отца. Этого Фаина Моисеевна забыть не могла.


          ГЛАВА 3. ПЕРЕД  ТРУДНЫМ  ВЫБОРОМ

                Кто будет мстить, кому не по плечу
                Высокий подвиг трудного прощенья,
                Тот станет сам подобен палачу,
                И сам становится объектом мщенья.

     Иосиф проснулся в половине девятого. Он попытался сесть, но резкая боль под левой лопаткой и головокружение заставили его вернуться в прежнее положение. Через несколько минут к нему подошла медсестра. Она измерила температуру, пульс, кровяное давление и сделала запись в карте состояния больного, висевшей на спинке кровати.
    - Как вас зовут, девушка? - поинтересовался Иосиф.
    - Алла.
    - Очень приятно. А я Иосиф. Аллочка, у меня к вам просьба.
    - Какая просьба?
    - В верхнем отделении моей тумбочки есть немного денег. Не могли бы вы купить мне несколько нераспустившихся роз.
    - Я поговорю со снабженцем нашей столовой, - пообещала медсестра. - Если он согласится, я приду за деньгами.
    - Спасибо, Аллочка.
     Медсестра вышла и вскоре вернулась за деньгами. Через полчаса в палату вошёл главный хирург с утренним обходом.
    - Как самочувствие, молодой человек? - спросил Фёдор Иванович, предварительно просмотрев карту состояния больного.
    - Спасибо, всё в порядке.
    - Рана болит?
    - Нет. Вот когда я попытался сесть, было очень больно.
    - Напрягать мышцы в зоне шва рано, - объяснил Фёдор
Иванович. - Нужно дать им хоть немного срастись.
     В десять часов появилась Римма. Она, в белом халате, вошла в палату и остановилась у входа, отыскивая взглядом Иосифа.
    - Что случилось, мой хороший?
    - Ничего страшного. Рад, что ты пришла.
    - Твоя мама позвонила вчера и сказала, что ты ранен ножом в спину. Чего только я не передумала. Можно тебя поцеловать?
    - Нужно, Риммочка. Ты дежуришь в третью смену? А с кем?
    - С дядей Пашей и Юрием Васильевичем. Они передают тебе привет. Я и Олечке утром сказала. Она так перепугалась. А я заскочила домой, чтобы взять варенье. Куда его поставить? 
    - В тумбочку. А у тебя, Римма, как дела?
    - Ты же всё знаешь. Лучше расскажи, что произошло.
    - Вот, вчера на танцплощадке столкнулся с тремя парнями.
    - Но ты же боксёр?
    - Да я и уложил их всех на пол, но один успел пырнуть меня ножом. Ранение пустяковое, но кровотечение было сильное.
    - Этих парней, Иосиф, обязательно задержат. Говорят,
Сталин приказал очистить столицу от хулиганья. Да и
свидетелей на танцплощадке должно было быть много.
    - Ну и что?
    - А то, что тебя попросят их опознать. Но ты этого делай.
    - То есть, как?
    - Скажи, что не помнишь. Их посадят, а дружки останутся. Им ничего не стоит пырнуть ножом человека в тёмном переулке.
    - Спасибо, Римма. Я подумаю.
    - Иосиф, а ты хранишь мой медальон? - вдруг спросила она без всякой связи с темой разговора.
    - Конечно.
     Когда она ушла, к Иосифу обратился худой мужчина лет тридцати шести, лежавший на смежной койке.
    - Давай знакомиться, сосед. Я Анатолий.
    - Меня зовут Иосиф.
    - У тебя чего? - поинтересовался сосед.
    - Да вот вчера на танцплощадке малость спину поцарапали.
    - Дело понятное. Молодёжь. А это к тебе жена приходила?
    - Нет, сотрудница по работе.
    - Аппетитный бабец, - заключил сосед тоном знатока.
    - А с чем вы здесь лежите?
    - Мне часть желудка удалили, - объяснил Анатолий. - Язва.
     В начале двенадцатого в палату вошел капитан милиции в сопровождении медсестры.
    - Вы Иосиф Яковлевич Раскин, двадцать восьмого года рождения?
    - Да.
    - Я следователь, Фёдоров Алексей Александрович, - капитан
присел на стул рядом с Иосифом. - По факту вашего ранения возбуждено уголовное дело. Вы должны нам помочь.
    - Чем, товарищ капитан?
    - Мы задержали несколько подозреваемых. Свидетелей много, но их показания путанные. Вы-то хулиганов помните?
    - Помню, товарищ капитан.
    - Вот я и хочу показать вам задержанных. Хорошо бы прямо сегодня. Главный хирург разрешает, если вы сами не против.
    - Я не против. Вот только ходить ещё не могу.
    - Вы меня не поняли, Раскин. Я приведу их прямо в палату.
    - Это можно, - согласился Иосиф.
     Следователь поблагодарил и ушёл, а Иосиф погрузился в размышления. Если он опознает нападавших, их посадят. И тогда вступит в силу то, о чём предупреждала Римма. Его, Иосифа, это коснётся в меньшей степени. На танцплощадки он не ходит и живёт в другом районе города. А Маша была прямой участницей ссоры и живёт в том же районе.
     Следователь вернулся через пятнадцать минут. За ним в палату вошли шестеро молодых людей в гражданской одежде и расположились вдоль стены, прилегающей к входу. В коридоре, у раскрытой двери, остались два милиционера.
    - Ну вот, Раскин, смотрите, - следователь встал у его постели.
     Белый был крайним справа. Его лицо не пострадало. Он получил классический удар в подбородок, который не вызывает опухоли. Широколицый крепыш, в середине
шеренги, напоминал страдающего зубной болью. Левая сторона его нижней челюсти была заметно припухшей. А у сухощавого шатена, на левом краю шеренги, вздувшаяся левая щека с внутренним кровоподтёком сильно искажала симметрию лица. Белый нагло смотрел на Иосифа, видимо, пытаясь запугать. Широколицый крепыш, напротив, избегал
взгляда Иосифа. А глаза сухощавого шатена говорили только о том, как он страдает от своей опухоли.
     Иосиф обернулся к следователю и покачал головой.
    - Неужели? - удивился тот. - Ни одного знакомого лица?
    - Ни одного, товарищ капитан.
    - Вот этот блондин справа? Его вы не запомнили? - провоцировал следователь.
    - Нет, товарищ капитан. Там был высокий блондин, но не этот. Совершенно точно.
    - А тот слева, с опухшей щекой? Это не ваша работа?
    - Что вы, товарищ капитан? Его ударили по лицу тяжёлым предметом, а у меня ничего, кроме кулаков, и не было.
    - Очень жаль, Раскин. А я уже думал, что попал в яблочко.
    - Мне тоже жаль. Но не могу же я показывать на невинных.
    - Это конечно, - нехотя согласился следователь. - Радченко,
уведи задержанных.
     После обеда, около двух часов в палату зашла Алла.
    - Иосиф, снабженец купил вам четыре розовых бутона.
    - Большое спасибо, Аллочка. Положите один в верхнее отделении тумбочки, а остальные в нижнее.
     - Хорошо. А, кроме того, к вам посетители, - она понизила голос, - из тех, что были тут с милицией. Говорят, что хотят поблагодарить вас. Если вы против, я их не пропущу.
    - Почему же, Аллочка? Пусть заходят.
     Они, одетые в белые халаты, осторожно зашли в палату и приблизились к Иосифу.
    - Мы к тебе, - сказал Белый, выступив вперед.
    - Раз ко мне, присаживайтесь, пацаны. Возьмите стул у соседа. Можно и на койку сесть.
    - Сперва давай познакомимся, - Белый протянул руку, - Белов Михаил.
    - Иосиф Раскин.
     Потом Иосиф обменялся рукопожатиями с сухощавым
шатеном по имени Дима Чигирёв и широколицым крепышом по имени Вася Карасёв.
    - Мы прихватили кой-чего для знакомства, - сообщил Белый, - стаканы бы, где раздобыть.
    - Можно позаимствовать у соседей, - предложил Иосиф, -
только мне, наверно, нельзя.
    - Обижаешь, начальник, - возмутился Белый. - Это не какая ни будь водяра. Настоящее лекарство. Чигирь, доставай. А ты, Карась, организуй стаканы.
     Шатен приподнял штанину, и Иосиф увидел поллитровку, прижатую к внутренней стороне ноги резинкой и углублённую горлышком в носок. Это был коньяк. Карасев принёс стаканы, и Белый разлил грамм по восемьдесят в каждый стакан.
    - Давай, Чигирь, закусь, - распорядился Белый, - не рукавом
же закусывать.
     Шатен раскрыл авоську и выложил на тумбочку свёрток с нарезанной колбасой, баночку с солёными огурцами, полбуханки ржаного хлеба и коробку шоколадных конфет.
    - Конфеты, засунь подальше, - посоветовал  Белый. - Пусть
Иосиф угостит свою кралю. - За что пьём, пацаны? - Белый
окинул компанию властным взором. - За знакомство?
    - За знакомство, - поддержал Карасев.
    Они выпили и стали закусывать.
    - Я сразу понял, что ты узнал нас, - сообщил Белый. - Но ты легавому не настучал.
    - За что стучать? - ответил Иосиф не без вызова. - За то, что мы по-мужски побеседовали? Мне ведь что следак сказал. Сталин приказал навести в Москве порядок. Под этот приказ они никого не пожалеют. А я зла не держу.
    - Ты понял, Чигирь? - спросил Белый. - Топтать бы тебе зону лет семь, если б не Иосиф. Так что разливай, именинник.
    - Не я один именинник, - огрызнулся шатен.
    - Ну да, - нехотя согласился Белый, - нам с Карасём тоже по
полчервонца отвалили бы.
     В это время дверь палаты приоткрылась, и в дверной щели показалась голова Аллы.
    - Посетители, через десять минут процедуры. Заканчивайте.
    - Ну ладно, братва, допьём, - предложил Белый. - Если тебе, Иосиф, чего понадобится, ты только просемафорь. Белого в Марьиной Роще все знают.
     Вторая доза развязала язык молчавшему до сих пор Карасеву.
    - А ты, Иосиф, где работаешь? - поинтересовался он.
    - В психиатрической больнице.
    - Тогда понятно. Туда слабаков не берут.
    - Почему? - не понял Иосиф.
    - Чтоб буйных помешанных уламывать, нужна сила.
    - Это точно, - подтвердил Иосиф.
    - Твоя девушка тоже там работает? - не унимался Карасев.
    - Нет. Она ещё учится.
    - А как её зовут.
    - Маша.
    - Посетители, на выход! - в дверях снова появилась Алла.
    - Ну что, пацаны, пора идти, - Белый встал и протянул Иосифу руку. - Выздоравливай.
     Они уже повернули к выходу, как вдруг Белый остановился.
    - Карась, ты чего бутылку зажилил? - возмутился он. –
Такому человеку пожалел?
    - Я просто забыл, - оправдывался Карасев.
    - Не жидись, Карась! Иосиф, это тебе от нас подарок.
     Карасев приподнял штанину, извлёк оттуда бутылку коньяка и поставил её в тумбочку.
     Как только они ушли, к Иосифу подошла медсестра.
    - Иосиф, с вами ничего не случилось?
    - Нет. А что?
    - Они же блатные. Я нарочно сказала, что будут процедуры,
чтобы они поскорее ушли.
    Едва ушла медсестра, как появилась Маша. Её лицо было встревожено.
    - Привет, Иосиф! С вами всё в порядке?
    - Конечно, Маша. Рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста.
    - Я почему спрашиваю, - она опустилась на стул, - тут у входа меня остановили те трое хулиганов и говорили нечто
странное.
    - Что они говорили? - насторожился Иосиф.
    - Что, мол, вы, Маша, не бойтесь нас, мы ваши друзья. И с Иосифом мы подружились. А блондин сказал, что если меня кто-нибудь обидит, я могу пожаловаться ему.
    - Я вам всё объясню, Маша. Их задержали и сегодня
приводили для опознания прямо в эту палату. Но я их не опознал.
    - Как это, Иосиф?! Вы испугались?
    - У меня были определённые опасения.
    - Вчера вы пошли против троих отпетых хулиганов. Я думала, вы не знаете страха.
     Иосифу даже показалось, что она отодвигается от него.
    - Я человек, - сказал Иосиф, - а люди всегда чего-то опасаются.
    - Чего же вы испугались?
    - Может быть, Маша, это не то, что вы называете испугом.
    - Разумеется, - её тон стал явно ироническим, - это простой коммерческий расчёт.
    - Так и было. Во-первых, я опасался, что после опознания их посадят, а оставшиеся на свободе дружки будут мстить. Но меня, лично, это не очень затрагивало. Я и живу в другом районе. Вы же были прямой участницей ссоры и живёте в том же районе. Пырнуть ножом девушку как-нибудь вечерком, это так просто.
    - А во-вторых? - напомнила она уже без прежней иронии.
    - Во-вторых, я опасался, что если их не опознаю, вы уже никогда не скажете мне: "Ваша светлость, на вашей чести ни единого пятнышка". Это второе опасение пугало меня не меньше, чем первое. Мне пришлось сделать нелёгкий выбор.
     Наступила длительная пауза. Да, он позволил  хулиганам избежать суда. Но совершенно неожиданно под судом оказался сам. Его неумолимый судья, наделённый даром редкостной женской красоты, находился рядом и взвешивал все за и против. Из головы Иосифа мгновенно улетучились последние остатки хмеля. Он ждал приговора.
    - Ваша светлость, - прошептала она, - я люблю вас.
    - Что вы сказали? - Иосиф как-то растерянно улыбнулся. –
Перед обедом медсестра привела меня в сидячее положение, и с тех пор я так и сижу. У меня от этого даже возникают слуховые галлюцинации. Оказывается, мышцы спины участвуют в работе всех конечностей. Любое движение вызывает боль. Поэтому у меня просьба, откройте, пожалуйста, тумбочку. Там, в верхнем отделении, лежит
розовый бутон.
    - Неужели?! Спасибо, Иосиф! - она открыла тумбочку и достала цветок. - Я вам тоже кое-что принесла, - она вынула из
своей сумки несколько книг и положила их на кровать.
     Он стал их просматривать. Это были грамматика английского языка, томик стихов Алена Милна на английском, англо-русский словарь и небольшой блокнот с карандашом.
    - Это настоящий сюрприз, Маша. Как же этим пользоваться?
    - Если хотите овладеть языком, нужна методика штурма.
    - Что это значит?
    - Записывайте в блокнот по сто новых слов в день. Заучивайте и слова, и стихи. И параллельно учите грамматику. 
    - А кто такой Милн?
    - Он из тех поэтов, которые сочиняют стихи для взрослых о
детях. Хотите несколько строк?
    - Конечно, Маша.
    - Слушайте:
             Джеймс, Джеймс, Моррисон, Моррисон,
            А попросту маленький Джим,
            Смотрел за упрямой, рассеянной мамой
            Лучше, чем мама за ним.
     Они увлечённо беседовали около часа. Потом Маша ушла. Иосиф сделал мучительную попытку встать на ноги. Ему это удалось, и он отправился в туалетную комнату, прихватив с собой стакан. Он вернулся со стаканом, частично заполненным водой. Затем, превозмогая боль, достал из нижнего отделения тумбочки три розовых бутона и поставил их в воду. Теперь он мог лечь на койку и заняться английской грамматикой.
     В шесть часов к нему подошла ещё одна посетительница. А он, поглощённый чтением, заметил её не сразу.
    - Олечка! Ты обо мне не забыла?
    - Привет, Иосиф! Тебя забудешь, как же. Как самочувствие?
    - Я уже почти здоров. Помоги мне, пожалуйста, - он протянул ей правую руку, и с её помощью ему удалось сесть. - Присаживайся. Вот же стул.
    - Римма сказала, что ты ранен ножом в спину, и я целый
день сама не своя. После работы забежала домой и сразу к тебе.
    - Как ты меня нашла, Олечка?
    - От Риммы я знала, что ты в седьмой палате. А на дежурном посту у вас никого нет. Вот я халат взяла и пошла.
    - Ты молодчина, что пришла.
    - Я варенье принесла. Его бабушка заворожила. Попробуешь и сразу выздоровеешь, - она поставила банку на тумбочку.
    - Спасибо, Олечка.
    - А ты ещё не ходишь? - она с тоской оглядела палату.
    - Сегодня я один раз вставал на ноги. Давай попробуем.
     Она помогла ему встать, и они пошли к выходу.
    - Как спина?
    - Терпимо. Если зафиксировать корпус, можно и
прогуляться.
     Они побрели в сторону, противоположную посту медсестёр. В коридоре никого не было видно. Олечка остановилась.
    - Иосиф, ты догадываешься, что это за палата? - она кивнула головой в сторону двери, напротив которой они находились.
    - Палата без номера? - удивился он.
    - Наверно. Как и у нас. Хочешь посмотреть?
     И не успел он опомниться, как Олечка достала из кармана халата ключ, оглядела коридор, и, быстро отперев дверь, ваш-ла в палату. Он поторопился за ней, после чего она сразу же заперла дверь.
    - Олечка! Я просто опешил. Откуда у тебя ключ?
    - На посту медсестёр никого не было. Я смотрю - связка ключей. Все с номерами, а один без. Ну, я и отстегнула его. Вдруг, думаю, выпадет такое счастье.
    - А как же Юрий Васильевич?
    - Что Юрий Васильевич? - не поняла она. - Он весёлый парень. Уже выпивал с папой, маме нравится, и меня вполне устраивает. А знаешь почему?
    - Он согласен, чтобы ты оставила работу и поступила в медицинский институт?
    - Да, Иосиф. В лук вложена стрела, и уже отпущена тетива.
И тебе известно, куда стрела летит. Ты сам её нацелил.
    - Значит, ты идёшь в десятый класс вечерней школы?
    - Я уже всё согласовала. С первого сентября начинаю учёбу.
    - Это прекрасно, Олечка.
    Он попытался наклониться, чтобы поцеловать её, но резкая боль под лопаткой мешала. Тогда Олечка встала на цыпочки. После нескольких поцелуев, она решительно отстранилась.
    - Я всё сделаю сама, - она начала расстёгивать его халат.
    - Олечка, я сейчас, наверно, любовник никудышный.
    - Молчи. Ты самый лучший любовник на свете. 
    Спустя полчаса страсти улеглись, и они тихо разговаривали, лёжа на койке.
    - Я с трудом привыкаю к тому, что мы уже не встречаемся, - призналась она.
    - Мне тоже, Олечка, непросто забыть колдовской вкус
твоего варенья.
    - Иосиф, ты шутишь, когда говоришь о колдовстве?
    - Не совсем. Я подразумеваю нечто романтическое.
    - А если бы ты узнал, что ничего не нужно подразумевать, потому что у этих слов прямой смысл? - её лицо напряглось.
    - Что ты хочешь этим сказать?
    - Моя бабушка ведьма, и это она заворожила варенье.
    - Теперь, Олечка, моя очередь спрашивать, не шутишь ли ты.
    - Нет, Иосиф. Я все школьные каникулы проводила у бабушки в деревне. И как-то соседская девочка сказала мне, что она ведьма. Я и спросила у бабушки, правда ли это. А она говорит, мол, не слушай внученька никого, потому что я людям зла не делаю. Но я и раньше знала, что она может снять порчу с коровы, или ворожбой вылечить от укуса гадюки.
    - Что она ещё умеет?
    - Я тоже приставала к ней с этим вопросом, - призналась
Олечка, - и однажды она мне кое-что показала. Это было перед обедом. Мы сидели на веранде, и она сказала: "Могу показать, что умею, только, чур, никому ни слова". А я: "Молчать буду, как рыба. Вот те крест, бабушка". "Ну ладно, - говорит, - смотри", - и показывает на соседку, которая как раз с двумя вёдрами к колодцу вышла. Вот подошла соседка к колодцу, поставила вёдра на землю и стала голову почёсывать. Сначала одной рукой чесала, потом платок сняла и двумя руками голову скребёт. Минут через пятнадцать мужик её из избы выходит. "Тебя, - говорит, - Пелагея, за смертью посылать нужно, а не за водой. Ушла, как пропала". А она ему: "Ой, Митя, сама не знаю, что со мной сталось. Голова свербит, нет никакого удержу". Мне, конечно, смешно, а бабушка говорит: "Ладно, Ольга, хватит людей-то мучить". И соседка сразу же чесаться перестала. Надела платок, набрала воды и пошла к себе в избу.
    - Ты её единственная наследница? - поинтересовался Иосиф.
    - Единственная.
    - Значит, к тебе перейдут её способности?
    - Да, если захочу. Мне об этом говорила сама бабушка. Я
должна быть с нею в час её смерти. А ты как к этому
относишься?
    - К твоей бабушке, Олечка, я отношусь с симпатией, потому что она твоя. В том, что у неё есть или у тебя будут какие-то паранормальные способности, в принципе, нет ничего плохого. Главное, чтобы они не приносили несчастий другим.
    - Спасибо, Иосиф. Я никому не рассказывала об этом, потому что люди боятся и ненавидят ведьм. А в тебе совсем нет злобы.
    - Теперь, Олечка, я лучше понимаю, куда должна лететь твоя стрела.
    - Это как-то связано с бабушкой?
    - Да. Ты должна стать врачом-психиатром. Тогда твои необычные способности помогут тебе лечить людей.
     Тут Иосиф взглянул на её ручные часики и забеспокоился.
    - Около семи часов должна прийти мама.
     Когда они благополучно выбрались из палаты без номера,
было без пяти семь. Ещё через минуту в конце коридора показалась Фаина Моисеевна.
    - Это моя мама, - предупредил Иосиф.
    - Не буду вам мешать, - решила Олечка. - Выздоравливай.
     Она пошла навстречу Фаине Моисеевне и, когда они
поравнялись, улыбнулась ей.
    - Не рано ли ты начал ходить? - забеспокоилась мать.
    - Да нет, мама, я чувствую себя почти здоровым.
    - Всё равно, Иосиф, тканям нужен покой, чтобы они срослись. А кто эта приятная девушка? Дежурная медсестра?
    - Это моя сотрудница по работе. Приходила меня проведать.
    -  Наверно, это Римма, - решила Фаина Моисеевна. - Я вчера ночью по телефону сообщила ей, что ты ранен, так она заплакала.
    - Нет, мама, Римма приходила утром. Это Оля.
    - Не слишком ли много знакомых девушек? Я этого не понимаю. А Маша приходила?
    - Да. Она принесла учебники по английскому языку. Профессор Иванцов считает, что мне нужен английский, чтобы читать иностранную литературу по психиатрии.
    - Маша мне очень понравилась, - призналась Фаина
Моисеевна. - Смотри, Иосиф, чтобы удержать такую девушку,
нужно постараться. Никаких Римм и Оль.
    - Буду иметь это в виду, мама.
    - Я принесла фото нашего главврача, - она достала из сумочки фотографию. - Ты должен заснуть днём  и проверить свои возможности. Ты помнишь?
    - Помню, мама.
    - И ещё я говорила по телефону с твоим тренером. Он сказал, что в середине сентября очень важные соревнования, и ты должен успеть войти в форму. 
     Фаина Моисеевна уходила успокоенная. Иосиф быстро выздоравливал.


                ГЛАВА 4. КОМПЛЕКС ПРАЙДА
      
                Всевышний, как всегда, был мудр и прост
                В своём решении, которым
                Любовь назначил на высокий пост
                Заведовать естественным отбором.

     На следующий день Иосиф проснулся в начале девятого.
Это был вторник первой недели августа. Он вытащил из-под подушки блокнот и стал повторять те тридцать английских слов, которые успел записать вчера. В половине девятого пришла медсестра.
    - Доброе утро, Иосиф. Как спалось?
    - Привет, Аллочка. Всё в порядке.
     Алла измерила у него температуру, пульс, кровяное давление и сделала запись в карте состояния больного. Затем он попросил её помочь ему встать. Боль под лопаткой заметно уменьшилась. Иосиф взял полотенце и отправился умываться.
Вернувшись, он ещё минут пятнадцать занимался английским,
пока в палату не вошёл врач с утренним обходом.
     Потом был завтрак. Вслед за ним Алла сменила ему повязку. Но все эти события Иосиф воспринимал лишь как отвлечения от занятий английским. К трём часам дня, когда придёт Маша, ему необходимо выучить сто английских слов. В пол-одиннадцатого он сделал перерыв и вышел в коридор. В это время у поста медсестёр появилась молодая особа в белом халате с небольшой сумкой в руке. Очертания её фигуры показались Иосифу удивительно знакомыми. Но быть такого не могло. Чтобы успокоиться, он отвернулся к окнам, выходящим на больничный двор. Между тем, женщина приближалась. Она смотрела на двери палат, отыскивая  нужный номер.
    - Наташа! - позвал он тихо, продолжая стоять лицом к окну.
     Она растерянно огляделась. Вокруг никого не было, кроме одиночного больного, разглядывавшего больничный двор. Неужели это он?!
    - Иосиф?
    - Наташа! Какая неожиданная встреча! У тебя здесь лежит
кто-то из близких?
    - Нет, я пришла к тебе. Ты не рад?
    - Я очень рад. Но откуда ты узнала, что я здесь?
    - Мир полон случайностей, - философски заметила она. - Вчера около пяти вечера я на улице неожиданно столкнулась с Екатериной Васильевной. Ты её помнишь?
    - О чём ты говоришь? Как я могу её не помнить?
    - Так вот, вчера утром Екатерина Васильевна случайно
встретила твою маму, которая всё ей и рассказала. А Екатерина Васильевна мне.
    - Мир действительно полон случайностей. Как поживаешь?
    - У меня сын, - сообщила Наташа. - Ему уже полтора годика. Бабушка с дедушкой назвали внука именем товарища Сталина. Этим летом они отказались от геологоразведочной экспедиции, сняли избу в подмосковной деревне, и мы там отдыхаем. В Москву я приехала за покупками.
    - А Ваня?
    - Он учится в военном училище связи. В августе их курс участвует в армейских учениях в Калининградской области.
    - Ты, небось, стала Сталинской стипендиаткой?
    - Да, - скромно подтвердила она. - А как твои дела?
    - Поздравляю, Наташа. На Сталинскую стипендию я не вытягиваю, но повышенную получал всё время. Перешёл на
третий курс. Летом работаю в Институте им. Сербского.
     Наступила затяжная пауза.
    - Ты извини меня, Иосиф, - нарушила она молчание. - Мне, возможно, не следовало приходить. Я колебалась до последней минуты. А потом махнула рукой на всё и поехала.
    - Я помню, ты умеешь принимать неожиданные решения. 
    - Что ты ещё помнишь?
    - Всё.
    - Помнишь, ты говорил, что со временем я пойму, какой прекрасной была наша любовь?
    - Помню.
    - Я поняла это уже через две недели. Звонила твоей маме. Часами ждала у твоего дома. Но прошли все сроки. И я решила, что насильно милой не будешь.
    - И ты простила мне все те ужасные глупости, которые я тогда наговорил?
    - Я сама во всём виновата.
    - А я, Наташа, вернувшись из дома отдыха, увидел тебя с Ваней и понял, что у меня нет никакого права мешать вам.
    - Боже мой, Иосиф. Я же до сих пор только тебя и люблю.
    - Подожди, а как же Ваня?
    - От него я никогда не уйду. Это было бы всё равно, что
бросить ребёнка. Но у меня на душе такая тоска.
    - Это, Наташа, была первая любовь. Она проходит.
    - Не проходит, - она отрицательно покачала головой.
    - Почему?
    - Может быть, потому, что у тебя нет углов, о которые можно порезаться. Я совсем тебя не боялась. Ты не можешь бросить в лицо женщине такие слова, как "я тебя не люблю".
    - А что же, по-твоему, я скажу в таком случае?
    - Ты скажешь: "Желаю вам счастья!" и уйдёшь, не попросив о свидании.
    - Ну вот, - смутился он, - теперь я буду бояться пожелать тебе счастья.
    - И есть что-то ещё, привязывающее меня к тебе, - продолжала она. - Мне хочется быть сопричастной к твоим делам.
    - Что ты такое говоришь, Наташа? Мистика какая-то.
    - Да. Ты, как психиатр, можешь объяснить, откуда это
берётся?
     Неужели это тот самый женский комплекс Второй Струны, о котором говорила Римма. Комплекс, побуждающий женщину к сподвижничеству в выполнении её возлюбленным  высокой миссии. Но у Риммы было конкретное представление о будущем великого психиатра, уготованном для Иосифа. А что может иметь в виду Наташа?
     Эти мысли вихрем понеслись в голове Иосифа. Комплекс Второй Струны, очевидно, свойственен многим женщинам. Он побуждает их наделять любимого мужчину достоинствами выдающегося человека, которыми он, может быть, и не обладает. Потом, когда женщина убеждается в своей ошибке, наступает разочарование, ведущее к семейным скандалам, разводам, разрывам любовных связей. Иосиф живо представил себя в будущем в роли рядового врача заштатной психиатрической лечебницы, со скромной зарплатой, выпивающего весь медицинский спирт, проходящий через его руки, и не имеющего никаких научных званий, статей, книг, идей. И разочарованных Наташу, Олечку и Римму, которые уже не говорят ему о любви и избегают встреч с ним.
     Пауза затягивалась. Наташа взглянула на него с
недоумением. Чем это он так поглощён?   
    - Ты, Наташа, просто во власти какого-то сильнейшего комплекса? - нашёлся он.
    - Да? А как бы ты его назвал?
    - Может быть, это комплекс Первой Руки, - выдал Иосиф экспромтом. - Страдающей от него женщине кажется, что она не может любить никого, кроме своего первого мужчину.
    - Ты сказал, что это женщине кажется? Меня можно вылечить?
      Она подошла вплотную и подняла к нему лицо, дышащее страстью. Этот порыв был настолько откровенным, что Иосиф не счёл себя вправе отвергнуть его, хотя бы из вежливости. Он хотел поцеловать её в щеку. Но никакого поцелуя, кроме как в губы, она не принимала, и он получился неожиданно очень долгим. К подобному развитию событий Иосиф совсем не стремился.
    - Наташа, пойдём в мою палату, - его нарочито бодрый
голос должен был отвлечь её от крамольных мыслей. 
    - Ох, Иосиф, - спохватилась она, - я ведь тебе кое-что принесла.
     В палате было тихо. Сосед Анатолий уже начал ходить и пользовался этим для длительных перекуров в туалетной комнате. Второй обитатель палаты, глубокий старик, спал. А третий, после тяжёлой ночной операции, лежал неподвижно с открытыми глазами. Они перешли на разговор вполголоса. Наташа достала из сумки банку и поставила её на тумбочку.
    - Иосиф, ты догадываешься, что я тебе принесла?
    - Земляничное варенье с добавкой двух видов перца.
    - Неужели ты помнишь такие мелочи? - удивилась она.
    - Это, Наташенька, не мелочи. Это твой автопортрет.
    - Ещё я принесла конфеты, - она выложила на тумбочку картонную коробку.
    - Спасибо, Наташа. Конфеты нам сейчас пригодятся.
     Он достал подаренный Белым коньяк, взял у соседей стаканы и разлил в них грамм по пятьдесят. Потом вынул из тумбочки два маминых пирожка с капустой.
    - За встречу, Наташа!
    - За встречу! - она неуверенно подняла стакан и выпила.
      Они закусили пирожками, и он налил ещё по пятьдесят
грамм.
    - Иосиф, я не думала, что мы так легко преодолеем отчуждение, - призналась она. - У меня такое ощущение, что мы и не расставались. А ты хранишь мой медальон?
    - Конечно.
     Этот же вопрос он вчера слышал и от Риммы. Они так заботятся о своих медальонах?!
    - Иосиф, давай выпьем за комплекс Первой Руки, - неожиданно предложила Наташа. - Он, конечно, очень грустный, но в нём теплится надежда на несказанное счастье встреч с любимым. Ты же не лишаешь меня этой надежды?
    - Хорошо, Наташа, - он, скорее, одобрял тост, чем отвечал на вопрос.
     Через полчаса она собралась уходить. Они вышли на лестничную  площадку.
    - Иосиф, - сказала Наташа на прощанье, - ты, может быть, и
станешь великим психиатром, но избавить меня от комплекса Первой Руки не в твоих силах.
    - А я не уверен, что это вообще нужно делать. Едва избавишься от одного комплекса, как появятся другие. В психиатрии трудно предусмотреть последствия подобных мер.
    - Любопытно, - оживилась она, - что может прийти на смену комплексу Первой Руки, если его устранить? Как ты думаешь?
    - Видишь ли, Наташа, комплекс Первой Руки побуждает женщину к преданности и вечной любви. Если его устранить, на смену может прийти нечто противоположное.
    - Ты полагаешь, я стану жертвой комплекса Нимфоманки?
    - Зачем же такие крайности? - усмехнулся он. – Но некоторые увлечённые тобой коллеги получат шанс добраться
до твоей постели.
    - Какая отвратительная перспектива, - поморщилась она. - Уж лучше пусть комплекс Первой Руки. Но ты, хотя бы изредка, сможешь облегчать мои страдания?
    И тут Иосифу вспомнилась Наташина мысль, что он не может бросить в лицо женщине слова "я тебя не люблю". Да, он не мог заставить себя сказать ей "нет".
    - Хорошо, Наташа.
    - Спасибо, Иосиф. Сейчас я вернусь в деревню, но через
одну - две недели приеду снова. У тебя есть телефон?
    - Могу дать телефон нашего поста медсестёр. Записывай.

     Иосиф вернулся в свою палату и продолжил занятия английским. К приходу Маши ему удалось полностью выполнить её задание. Их встреча, по сути, представляла собой урок иностранного языка. Она держала в руках его блокнот и проверяла, как он выучил слова, постоянно корректируя произношение. После знакомства с курсом фонетики подобная практическая помощь очень много давала.
     Эта встреча как бы замораживала их дальнейшее сближение. Иосиф, конечно, вручил Маше розовый бутон, и она ответила благодарной улыбкой. Но этим он и ограничился. Над ним довлело впечатление от встречи с Наташей. После проверки знаний Маша дала ему задание на следующий день: познакомиться с местоимениями и выучить ещё сто новых слов, а также стихотворение о малыше Кристофере Робине, который со своей няней ходил гулять к Букингемскому дворцу. Потом она собралась уходить, и он пошёл её провожать.
    - Я вам очень благодарен, Маша, - они остановились на лестничной площадке. - Но подобные уроки отнимают у вас массу времени. Я не вправе посягать на него.
    - Нет уж, извините, Иосиф, - решительно возразила она. - Бросить вас в самом начале обучения я не могу. Чувство ответственности не позволяет. Так что учите уроки, товарищ Раскин, и не ждите от меня никаких поблажек.
    - Машенька, я ваш вечный должник.
     Иосиф вернулся в палату и лёг на койку. Какой же сегодня
сумбурный день. Совсем не обязательно было обещать Наташе облегчать её страдания, вызванные комплексом Первой Руки. Её визит вполне мог бы быть просто приятной встречей старых друзей. Почему же он принял такой оборот? Ведь любить можно только одну женщину, а не нескольких сразу. Но кто это сказал? Такова общественная мораль? А если она противоречит природе, позволяющей мужчине любить нескольких женщин? Разве хозяин небольшого гарема в исламской стране (гигантские гаремы султанов не в счёт) берёт себе в жёны нелюбимых женщин? Он же их всех любит. А разве столь распространённый в христианских странах адюльтер не говорит о том же?
     Но при этом  женщины как будто оказываются ущемлённой стороной? Тогда почему литературные герои Дон Жуан и Казанова вызывают у них такой энтузиазм? Казанова был чрезвычайно популярен у женщин ещё при жизни, когда слухами о его сексуальных подвигах полнилась земля. И любовницы женатых мужчин совсем не всегда чувствуют себя несчастными. Может быть, в этом проявляется подсознательная женская тоска по доисторическому прайду, в котором несколько женщин были жёнами одного мужчины. Но зато это был выдающийся мужчина, который в жёсткой конкурентной борьбе за владение гаремом побеждал других претендентов. Он был и сильнее и умнее других, что позволяло ему обеспечить качественное воспроизводство потомства. Более того, при этом человеческий род продолжал совершенствоваться, обретая новые генетические признаки путём отбора лучших мужчин-производителей. В дикой природе такой механизм продолжает безукоризненно работать до сих пор. Появление же социума положило конец этому благотворному явлению. С тех пор род человеческий не только прекратил своё генетическое восхождение, но и погряз в болезнях.
     И тут Иосиф прервал характерное для него раскручивание  рассуждений, поражённый неожиданной мыслью. Так вот откуда происходит это женское стремление наделять своего возлюбленного чертами выдающегося человека! Ведь за этими чертами в генетической памяти женщин маячит образ главы прайда, выдающегося самца-производителя, способного обеспечить качественное воспроизводство потомства. Интересно, как поведёт себя его любимая женщина, когда узнает, что она у него не единственная. Если она станет любить его ещё сильнее, значит, известие о наличии у него гарема в её подсознании только утвердит его в образе благословенного главы прайда.
     Если бы всё это пришло ему в голову немного раньше, он
не стал бы так переживать по поводу встречи с Наташей. И его
последняя встреча с Машей прошла бы совсем иначе. Ведь он, практически, предложил ей больше не приходить. Хорошо, что она не поняла это, как его нежелание с ней встречаться. У их отношений, наверно, имеется некоторый запас прочности. Но он не бесконечен. Завтра же он сделает всё, чтобы компенсировать своё нелепое сегодняшнее поведение. Чтобы удержать такую девушку, нужно очень постараться. Об этом ему говорила мама.
     Мысль о матери сразу же заставила Иосифа кое-что вспомнить. Он потянулся к тумбочке, достал из-под английских учебников фотографию маминого главврача и начал её разглядывать. Он так и уснул, держа фотографию в руках.
     Фаина Моисеевна вошла в палату в семь часов. Иосиф спал, лёжа на койке поверх одеяла. Фотография главврача лежала рядом. На тумбочке стоял поднос с нетронутым ужином. Она подошла и поздоровалась с Анатолием, соседом Иосифа.
    - Я пытался его разбудить, когда принесли ужин, - объяснил смущённый сосед, - но не смог. Он так крепко спит.
      Фаина Моисеевна села на край койки и начала будить сына. У неё был некоторый опыт. Ей понадобилось минут пять, чтобы заставить его открыть глаза.
    - Мама, это ты? Здравствуй. Извини. Ты долго меня будила?
    - Ничего страшного, сынок. Как у тебя дела?
    - Я уже вовсю хожу. Фёдор Иванович сказал, что меня в пятницу можно выписывать. 
    - А как с этим? - она взяла в руки фотографию главврача.
    - Я расскажу, мама, но давай лучше выйдем в коридор.
    - Сначала поужинай. А я пока опорожню свою сумку.
     Он поужинал, и они вышли в коридор.
    - Видишь, мама, я практически здоров. Так что ты больше не приходи. Тебе же нелегко тащиться сюда после работы.
    - Хорошо, сынок. Я и одежду чистую тебе привезла на случай выписки. Она в пакете в нижнем отделении тумбочки. А как насчёт фотографии Ивана Митрофановича?
    - Перед сном я пытался осознать, что это за личность.
    - Очень положительная, - не удержалась она.
    - Очевидно, - согласился Иосиф. - Я вдруг оказался в длинном коридоре, по которому шёл он, очень похожий на свою фотографию, высокий, с проседью. Было начало пятого. Он открыл дверь с табличкой "Главврач Олонецкий И. М." и вошёл в комнату. Там за пишущей машинкой сидела симпатичная девушка, блондинка. Она встала и говорит: "Иван Митрофанович, звонил Горнов. Просил вас связаться с
ним". Ты знаешь, кто это?
    - Знаю. Горнов Дмитрий Никанорович - второй секретарь райкома партии.
    - Так вот, Иван Митрофанович говорит: "Надя, свяжите меня с ним", а сам прошёл в кабинет. В кабинете портреты Ленина и Пирогова, а окна выходят на больничный двор.
    - Лучше, Иосик, расскажи, о чём он говорил с Горновым.
    - Хорошо. В этом разговоре я слышал и главврача, и
Горнова.
    - А как ты это объясняешь?
    - Мама, рассказывал ли я тебе о гипотезе Марголина?
    - Нет.
    - Об этом я узнал от покойного Артёма Прохоровича. Человеческий мозг преобразует зрительную и звуковую информацию в нанорадиосигналы, которые могут приниматься обладателем паранормальных способностей. Другими словами, мозг Ивана Митрофановича преобразовывал речь Горнова в наносигналы, которые я и воспринимал. То есть, я слышал речь Горнова через мозг-передатчик Ивана Митрофановича. Более того, этот телефонный разговор позволил мне настроиться на наносигналы самого Горнова и затем  попасть в его кабинет. О
таких своих возможностях я раньше и не подозревал.
    - Этой темы касался и твой отец, - вспомнила Фаина Моисеевна. - Он говорил, что мы не знаем твоих возможностей. Если бы он был жив... - её голос дрогнул. - Хорошо, сынок, так о чём же говорили главврач и Горнов?
    - Их разговор прямо касался тебя.
    - Меня?! - удивилась Фаина Моисеевна. - С какой стати?
    - Горнов рассказал Ивану Митрофановичу, что на недавнем
совещании в горкоме партии рассматривался вопрос о
национальном составе руководителей московских учреждений. И ему, Горнову, там сделали замечание. Тогда Иван Митрофанович поинтересовался, какое это имеет к нему отношение. А Горнов объяснил, что отношение прямое, потому что в его больнице открыто ущемляются права русских. Он сказал так: "Недопустимо, чтобы героические русские люди, одержавшие величайшую в миру победу над врагом, после возвращения домой оказывались под началом национально чуждых им элементов". Тогда Иван Митрофанович прямо спросил: "Чего вы от меня хотите?". А тот ответил: "Уберите Раскину с должности начальника отделения. Сейчас не война. Замените её достойным русским человеком".
    - Он не согласился? - робко предположила Фаина Моисеевна.
    - Да, мама. Он ответил: "Дмитрий Никанорович, Раскина
прекрасный специалист и руководитель. Я не могу наказывать своих подчинённых за хорошую работу". А Горнов сказал, что он очень уважает Ивана Митрофановича, но на этот раз уступить никак не может, и, если главврач не выполнит требований райкома, то сам будет уволен.
    - И что же главврач? - напряглась Фаина Моисеевна.
    - А он говорит: "Вот на этом, Дмитрий Никанорович, давайте и остановимся. Если вы хотите снять с должности Раскину, снимайте и меня". А тот в ответ: "Мне очень жаль, Иван Митрофанович, что вы не понимаете элементарных вещей".
    - Бывают же такие люди, - улыбнулась Фаина Моисеевна. - Я ведь ему никто. Знаешь, какие у него глаза? Добрые-добрые.
Только, кажется, никто, кроме меня, этого не видит.
    - А тебя не интересовало, о чём он думает, глядя на тебя такими добрыми глазами?
    - О чём? Ты же умеешь читать мысли. Ты мне сказал не всё?
    - Не всё, - признался он.
    - Ну вот, опять, - огорчилась мать, - ты никогда не рассказываешь до конца. Из тебя слова нужно вытаскивать клещами.
    - Просто, мама, я не знаю, как об этом рассказать.
    - Так о чём же думал Иван Митрофанович?
    - Хорошо, я скажу. Он положил трубку и произнёс про себя: "Ну, уж нет, Дмитрий Никанорович. Свою любимую девушку я тебе на растерзание не отдам!"
    - Какую любимую девушку? - смутилась Фаина Моисеевна.
    - Я не знаю, мама. Может быть, это он тебя так называет.
    - Не говори ерунды, - пробормотала она, неудержимо краснея.
    - Мама, это ещё не всё. После этого разговора я сразу же устремился в кабинет Горнова. А он вызвал секретаршу и попросил связать его с каким-то Перфильевым.
    - Это наш парторг, - пояснила Фаина Моисеевна.
    - Секретарша сразу же их соединила. И Горнов начал ему рассказывать о недавнем разговоре с вашим главврачом. Он называл Перфильева, кажется, Никанор Фадеевич.
    - Никодим Фадеевич, - поправила Фаина Моисеевна.
    - Да-да. Так вот, Перфильев выслушал Горнова и говорит: "Я вас понимаю, Дмитрий Никанорович. Очень жаль, что так получилось. Но только увольнять нашего главврача никак нельзя". Горнов возмутился, почему, мол, нельзя, если он не выполняет указания партии. А Перфильев ему объясняет, что Иван Митрофанович очень известный хирург. С месяц назад ему звонил заместитель начальника аппарата ЦК, просил уделить внимание его тёте. У неё рак пищевода, а Иван Митрофанович лучший специалист по хирургии пищевода.
    - Неужели Горнова можно этим остановить? - усомнилась Фаина Моисеевна.
    - Не знаю, мама. Во всяком случае, он как-то смутился. "Спасибо, - говорит, - Никодим Фадеевич, что меня предупредил. Но тогда подскажи, что делать. Я не хочу больше получать взыскания по национальному вопросу". А Перфильев отвечает: "По-моему, Раскину можно уволить, не трогая главврача. Я вам позвоню попозже".
    - Пусть увольняют, - сказала безучастно Фаина Моисеевна. - Рядовым врачом мне работать не запретят. Нам с тобой на жизнь хватит. А если что, твой профессор, наверно, не откажет тебе в подработке - дежурить по выходным или в
ночную смену.
    - Ты совсем не хочешь сопротивляться?
    - Мне кажется, у меня никаких шансов.
    - Когда-то, мама, перед экзаменом по физике, ты произнесла фразу, которую я хорошо запомнил: "Гарантий никаких, можем и проиграть, но сделай всё, чтобы победить. Шансы есть".
    - В том-то и дело, Иосик, что шансов я не вижу. Перфильев
не Грушницкий. И, кроме того, мне это уже не по силам.
    - Нет, мама. Нас хотят загнать за ограду, как овец. Мы должны сопротивляться. Не ради постов или окладов, а чтобы остаться людьми. Мы не овцы. И шансы у нас есть.
    - Где же ты их видишь, сынок?
    - Я вижу их в существовании таких людей, как Иван Митрофанович и Екатерина Васильевна. У них нормальное представление о человеческой справедливости, а не утробное
желание затоптать всех во имя патологической мании
великорусского величия.
    - Ты стал взрослым, сынок. Я с тобой. Я согласна. Мы будем сопротивляться.


          ГЛАВА 5. ЧЕТВЁРТАЯ БАНКА ВАРЕНЬЯ

                Давно исчезли короли,
                Как все земные бренности,
                Но дамы всё-таки вошли
                В не тлеющие ценности.

     Наутро Иосиф проснулся, всецело сосредоточенный на
изучении английского. Вчера вечером, после ухода мамы, он выписал сорок новых слов и сейчас, до завтрака, постарался закрепить их в памяти. Сегодня он не ждал никаких посетителей, кроме Маши.   
     Она появилась в три часа. Иосиф вручил ей уже заметно распустившийся розовый бутон, третий из четырёх, купленных ещё в понедельник. И он раскрыл перед ней коробку шоколадных конфет, подаренных Белым. Маша улыбалась, благодарила, и, наконец, с шоколадкой во рту, начала проверять заданный урок. Иосиф только два раза сбился при проверке заученных слов и без запинки прочёл стихотворение. Потом Маша решила познакомить его с глаголами. Она минут двадцать излагала общие сведения и, в заключение, вручила ему таблицу глагольных форм и задала выучить формы настоящего времени. В задание также вошли сто новых слов и третье стихотворение. Занятия были окончены, и они вышли в коридор.
    - Как вы полагаете, Маша, мой английский не безнадёжен?
    - Да, если сохранять темпы обучения на нынешнем уровне.
    - Вы считаете, что это не так просто?
    - Очень не просто, - подтвердила она, - особенно, когда вы начнёте работать, а потом и учиться. Это сейчас у вас много времени. Поэтому до начала семестра нужно выучить пятнадцать - семнадцать тысяч слов. Лучше, если они останутся в памяти ещё и в виде стихов. И, конечно, следует усвоить основы грамматики. Такая вот задача до первого сентября. А потом постарайтесь уделять языку хотя бы часа полтора ежедневно.
    - Мне тоже хотелось бы поделиться с вами какими-нибудь знаниями, - признался Иосиф. - К сожалению, моя квалификация не столь интересна для непосвящённых.
    - Нет, - возразила Маша, - вы же поразили меня знанием моих родинок. Не хотите  выдать ещё что-нибудь в этом роде?
    - Например?
    - Расскажите мне завтра, чем я займусь сегодня вечером.
    - В какие часы?
    - Ну, скажем, с девяти до полдесятого.
    - Хорошо, Маша. Я попытаюсь.
     Она ушла без четверти пять, и Иосиф продолжил занятия английским. В шесть часов он вышел прогуляться. Он дошёл до конца коридора и повернул обратно. Навстречу ему от поста медсестёр двигалась женщина. Вначале Иосиф не обратил на неё внимания. Никаких посетителей сегодня он больше не ждал. Но через несколько секунд он уже не мог оторвать от неё глаз.
    - Катя! Неужели это ты? Ты пришла ко мне?
    - Нет, - возразила она с напускной серьёзностью. - Я пришла к своему тяжело раненому выпускнику Иосифу Раскину.
    - Катя! - он взял её руку. - В  понедельник ты ещё могла бы застать названное лицо.
    - В понедельник я прийти не могла. Таким занятым дамам противопоказано навещать раненых молодых людей.
    - Но ты же всё-таки пришла!
    - Ох, Иосиф, мой визит - это результат сложных переговоров с небезызвестной тебе Прекрасной Бедной Катей. Она угрожала разнести в щепки своё узилище, и я уступила при условии, что визит к тебе будет кратким и останется без последствий.
    - Катя, когда-то ты говорила, что между нами вечная дружба. Но, я думаю, ты и сама не верила в свои слова.
    - Грешна я, Иосиф. Не очень-то верила. Но слова эти
оказались пророческими. Тут уж Прекрасная Бедная Катя постаралась. А ты меня не забыл? Разве за прошедшее время у тебя не было романов с прекрасными девушками?
    - Катенька, ты знаешь, что такое комплекс Первой Руки?
    - Нет. Я помню только комплекс Мнимой Старости.
    - Во всех последующих увлечениях я искал только тебя. Это и есть комплекс Первой Руки. Я бы и сейчас всё бросил ради свидания с тобой.
    - Я замужняя женщина, Иосиф. О свидании и речи быть не может.
    - Почему, Катя?
    - Потому что не может быть ни в коем случае.
    - Ты прекрасно выглядишь. Как зовут твоего малыша?
    - Мой муж, фронтовик, назвал его в честь Сталина.
    - А как твой старший сын, Костик?
    - Он сейчас поступает в институт физкультуры.
    - Замечательно, Катя. Пойдём в мою палату. Посидим.
    - Пойдём. Я кое-что тебе принесла.
     Они зашли в палату. Соседа Анатолия на месте не было. Больной, перенёсший тяжёлую операцию, спал, а старик сидел на койке. Екатерина Васильевна опустилась на стул, достала из своей сумки банку и поставила её на тумбочку.
    - Когда-то, Иосиф, ты очень любил это.
    - Большое спасибо. Это, никак, твоё варенье с полынью?
    - Свежесваренное, - подчеркнула она.
     Тут Иосиф вспомнил свои размышления о комплексе Прайда. Вот редкая возможность посмотреть на поведение любимой женщины, узнающей, что она у него не единственная.
    - Катя, поставь, пожалуйста, варенье в тумбочку.
     Она так и сделала, но закрывать дверь тумбочки не торопилась.
    - Иосиф, там уже стоят три банки. И все они с вареньем?
    - Да.
    - Извини, но я просто помешана на рецептах земляничного варенья. Могу я познакомиться с этими образцами?
    - Конечно. Вот чистый стакан с ложечкой. Попробуй.
    - Спасибо.
     Она взяла одну банку, открыла её и осторожно поднесла к
носу.
    - Очаровательный аромат мяты, - восхитилась Екатерина Васильевна. - Такое варенье могла сварить домашняя, кроткая и преданная женщина.
     Она закрыла банку, поставила её на место и взяла вторую.
    - Потрясающая комбинация майских ландышей и июльской земляники! Создательница этого шедевра не только красивая, но и очень способная. А какой целеустремлённый характер.
     Потом Екатерина Васильевна взяла третью банку.
    - Боже мой, Иосиф, - на её лице отразилось смятение, - уникальное сочетание ароматов земляники и кулинарных специй. Чтобы придумать такое, нужен талант. А характер какой! Противоречивый и очень решительный.
     Она установила банки в ряд и присоединила к ним свою.
    - Значит, Иосиф, моя банка варенья четвертая? Тебя любят три прекрасных молодых женщины?
    - Во-первых, Катя, твоя банка всегда только первая. А во-вторых, ты не хочешь исполнить роль ещё одной моей прекрасной молодой женщины?
    - Я подумаю, - произнесла она после некоторой паузы.
    - Катя, ты готова исполнить эту роль?!
    - Я же сказала, что подумаю.
    - Это замечательно, Катенька! - он совсем забыл, что своим ответом она подтверждает его догадку о природе комплекса Прайда. - Но имеется одно непростое обстоятельство.
    - Какое?
    - Чтобы исполнять роли, мало актёров. Нужна ещё и сцена.
    - Это не твоя забота, Иосиф. Где бывают актёры, там бывают и сцены. С тобой можно как-нибудь связаться?
    - Конечно. Запиши мой рабочий телефон, - он вырвал листок из блокнота и вместе с карандашом протянул ей.
    - А как, Иосиф, мой медальон?
    - Я его бережно храню.
    - Спасибо. До сих пор ты ни слова не сказал о себе.
    - Я перешёл на третий курс мединститута. Летом работаю. Занимаюсь боксом. Учу английский. Продолжаю исследовать женские комплексы.
    - С некоторых пор, Иосиф, я тоже смотрю на мир через
призму комплексов. С кем поведёшься... После рождения ребёнка комплекс Мнимой Старости вернулся ко мне. Но, когда я услышала, что ты в больнице, его как ветром сдуло.
    - Я думаю, Катя, если исчезает какой-то комплекс, сразу же появляются другие, противоположные по направленности.
    - Да-да, - подтвердила она. - Комплекс Мнимой Старости исключал любовь. Ешь, спи, работай и созерцай мир. Так можно прожить сто лет. А когда вместо него пришли два новых, всё в моей спокойной жизни перевернулось вверх тормашками.
    - Как же называются твои новые комплексы?
    - Первый я назвала комплексом Горного Пика, а второй - комплексом Заходящего Солнца.
    - Боюсь, Катенька, без твоих объяснений не обойтись.
    - Я попытаюсь, - согласилась она. - Комплекс Горного Пика создаёт ощущение, что наши с тобой отношения были непревзойдённой вершиной в моей жизни. Их забыть невозможно. А второй комплекс хорошо объясняет Пушкин:
         И, может быть, на мой закат печальный
         Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
     - У тебя грустные комплексы, Катя. А ты думаешь, у меня
веселее? Если бы мы с тобой не расстались, никакое другое варенье не понадобилось бы. 
     Ей вдруг неудержимо захотелось расплакаться. Она живо представила себя с заплаканным лицом, уткнувшимся в грудь Иосифа. А он берёт её на руки и, целуя её мокрые щёки, кладёт на диван. И она, ощутив прикосновение его тела, невольно раскрывается ему навстречу... 
     Она покосилась на старика, который, кряхтя, укладывался на койку. Наступившая пауза позволила ей овладеть собой.
    - У тебя уже целая коллекция женских комплексов?
    - Конечно, Катенька, их количество непрерывно возрастает.
    - И что ты собираешься с ними делать?
    - Напишу книгу. Ты представляешь себе их место и роль в женской психике?
    - Очень смутно, - призналась она.
    - По-моему, женская психика управляется базовой
программой, основанной на сочетании двух главных начал - Любви и Долга. А комплексы - это подпрограммы, адаптирующие базовую программу к реальным условиям жизни. От них зависит, какое из двух главных начал в данный момент становится ведущим.
    - Всё ясно, - улыбнулась она. - У меня начало Любви представлено Прекрасной Бедной Катей, начало Долга олицетворяет Екатерина Васильевна, а комплексы Горного Пика и Заходящего Солнца усилили начало Любви, позволив Прекрасной Бедной Кате запереть Екатерину Васильевну в чулан и повесить на его дверь огромный амбарный замок.
    - Катя, я в восторге от твоей трактовки теории комплексов. Ты талантливая женщина.
    - Не подлизывайся. Лучше расскажи о своём даре. Я помню,
ты был озабочен поисками своего предназначения.
    - Да. Мне посчастливилось встретиться с человеком, имеющим такой же дар. Он считал, что свыше существует некий Центр Предназначений, наделяющий людей талантами. Помнишь, ты когда-то растолковала мне сказку "О рыбаке и рыбке"? Рыбак тратил свои уникальные возможности на приобретение нового корыта. Этот человек тоже не избежал подобных соблазнов, и Центр Предназначений отвернулся от
него. Он погиб. Я разговаривал с ним перед его смертью.
    - А тебе, Иосиф, это не угрожает?
    - Пока нет. Меня ударили ножом под левую лопатку. Прямо в сердце. Но нож скользнул по рёбрам, лишь слегка повредив мышцы. Значит, Центр Предназначений не хочет моей гибели. Я ещё не нашёл своего предназначения, но у меня есть надежда.
    - Иосиф, - её вспыхнувшие глаза живо напомнили ему далёкий июньский вечер, когда он проводил с ней сеанс телепатии, - я буду счастлива, если чем-нибудь смогу помочь.
    - Спасибо, Катя. Ты действительно можешь помочь мне. Представь себе, что даром, подобным моему, обладают некоторые авторы научно-фантастических романов. Руководствуясь их описанием, я мог бы установить связь с инопланетными мирами.
    - Что, конкретно, я могу сделать?
    - Тебе доступна мировая научно-фантастическая
литература?
    - Конечно, Иосиф. По научной фантастике ежегодно выпускаются сборники. В СССР её публикуют в литературных журналах. Нужно только поточнее определить область поиска.
    - Хорошо, Катя. Представь себе экстрасенса, который посетил далёкую планету и описал её в научно-фантастическом романе. Как писатель он ещё неизвестен. Навыков литературного языка у него нет. Он развивает какой-то сюжет, но логично вплести в него все увиденные им подробности не может. Значит, нужно искать описания инопланетных миров, сделанные неизвестными авторами непрофессиональным языком и включающие ненужные для сюжетной линии детали.
    - Я завтра же начну поиск, - пообещала она.
    - Завтра же? - усомнился Иосиф. - И это говоришь ты, работающая женщина, обременённая семьёй? Я уже готов раскаяться, что нагрузил тебя такими заботами.
    - Не беспокойся, мой милый. Это очень приятная нагрузка.
    - Что?! Ты сказала "мой милый"? Мне это не послышалось?
     Когда она уходила, Иосиф проводил её до лестничной площадки. Мысли, вызванные её визитом, продолжали владеть его воображением. Пока он в своих отношениях с женщинами является объектом действия того программного начала их психики, которое называется Любовью. И у каждой из них есть ещё один мужчина, с которым её связывает чувство Долга. Но так не может быть всегда. Когда-нибудь наступит его черёд стать объектом проявления Долга, в то время как объектом женской Любви станет кто-то другой, более молодой и красивый. Такова неумолимая логика жизни?

     Остаток вечера Иосиф занимался английским. Машина долгосрочная учебная программа требовала мобилизации сил. Но она того стоила. Ему нужен английский для чтения иностранной литературы по психиатрии. И не только. Он сможет читать в оригинале тех иностранных авторов научной фантастики, которых обнаружит Катя. Эта мысль показалась Иосифу чрезвычайно привлекательной. Он не сразу догадался, почему. Ведь теперь неодолимое увлечение женщинами не будет мешать ему следовать своему предназначению. Если иметь в виду Катю и Машу, оно только поможет. Перед Центром Предназначений он будет чист. И перед своей совестью тоже. Он уже не будет выглядеть аморальным прожигателем жизни, этаким коллекционером любовниц. И перспектива отношений с Машей выглядела теперь совсем по-другому. Да, он чуть было не забыл, что обещал понаблюдать за ней с девяти до половины десятого вечера. Сегодня нужно лечь спать до девяти.

     На следующий день, в четверг, Маша пришла точно в три часа. Они напряжённо работали полтора часа без перерыва.
    - Маша, - обратился он к ней, когда дело дошло до
домашнего задания, - завтра меня выписывают. Может быть, вы дадите мне задание на несколько дней?
    - А когда мы встретимся в следующий раз? - она спросила так, словно речь шла только об очередном уроке английского.
    - Это зависит только от вас.
    - Завтра день выписки, в субботу отдых, а как воскресенье?
    - На остановке трамвая? - уточнил Иосиф. - В шесть вечера?
    - Хорошо. Тогда к воскресенью ваше задание утраивается:
триста новых слов, три новых стихотворения и попробуйте
глаголы прошедшего времени. Это самая сложная часть языка.
    - Спасибо, Маша. С вами я всё больше верю в успех.
    - Если овладеете языком, то только благодаря своему труду.
    - Нет, Маша. Я вам очень обязан. Позвольте хотя бы угостить вас. У меня есть яблоки, конфеты, - Иосиф стал выкладывать содержимое тумбочки, - и даже роза, - он протянул ей цветок.
    - Спасибо, Иосиф.
    - А как вы смотрите на это? - он показал на коньяк.
    - Армянский коньяк?! - удивилась она. - Он очень ценится.
        Иосиф вышел прополоскать стаканы, затем вернулся и налил в них грамм по пятьдесят коньяка.
    - Вы так быстро всё организовали, - смутилась Маша.
    - Предлагаю выпить за судьбу, которая именно так завершает наше приключение на танцплощадке.
    - Ох, Иосиф, за это нельзя не выпить. У вас из раны
хлестала кровь, а я рядом в полной растерянности.
     Они выпили. Маша стала закусывать конфетами. Потом Иосиф предложил выпить ещё.
    - Очень крепкий напиток, - вежливо отказалась она, - совсем голова закружится. Вы лучше расскажите, что я делала вчера вечером с девяти до полдесятого. Вы обещали.
    - Пожалуйста, - он помедлил, позволяя ей сосредоточиться. - Около девяти вы сидели на диване в гостиной, читали книгу и поглядывали на настенные часы. Ровно в девять над часами растворились дверцы, из них высунулась кукушка и стала куковать. Тогда вы положили на диван книгу. На её обложке было написано по-английски "Перси Биш Шелли". Я знаю, это английский поэт, друг Байрона. К сожалению, я его не читал.
    - Замечательный поэт-романтик, - отозвалась Маша.
    - Так я продолжаю. Вы встали и прошли направо в небольшую комнату. Я так понимаю, это ваша спальня?
    - Да. У нас гостиная, спальня родителей и моя.
    - В спальне, - продолжил он, - я увидел те два портрета.
    - Я повесила их в своей комнате, - объяснила Маша, - Теперь советуюсь с бабушкой, когда у меня проблемы.
    - Я думаю, осознание принадлежности к древнему роду
достойных людей сильно влияет на ваше мироощущение.
    - Да, Иосиф. Мне кажется, я стала другим человеком.
    - А как к этим портретам относятся родители?
    - Мама объяснила отчиму, что я купила их в магазине. Но он заметил, что бабушка, как будто, похожа на меня.
    - Так мне продолжать? - напомнил Иосиф. - Вы вернулись в
гостиную, читали Шелли и всё время поглядывали на часы.
    - Я чувствовала себя, как на сцене. А что я делала потом?
    - Пошли в ванную, и тут заданное мне время кончилось. 
    - Значит, у вас, как минимум, дар видения на расстоянии.
    - Как минимум? - переспросил он не без настороженности.
    - Да. И, возможно, вы видите сквозь одежду и сквозь стены.
    - Машенька, пожалуйста, не делайте из меня монстра. Я обыкновенный человек, который очень дорожит вашим мнением. У меня есть некоторые способности. Я вам как-нибудь расскажу о них. Но я не могу видеть сквозь одежду.
Хотя, что это меняет? Никакая одежда всё равно не может
скрыть вашей красоты.
    - Спасибо, Иосиф, за комплимент, - она встала. - Мне пора. 
     Он пошёл её провожать. Они вышли на лестничную площадку и остановились.
    - В понедельник, - сказала она, вертя подаренный им цветок, - вы подарили мне закрытый розовый бутон, в последующие дни бутоны были всё более раскрытыми, а сегодня роза совсем распустилась. В этом есть мистический подтекст?
    - Машенька, поверьте, я не чернокнижник и не Калиостро. Я как-то говорил вам, что цветы должны ассоциироваться с теми, кому их дарят.
    - Я помню.
    - Роза - ваш прямой аналог. Вы лучше других должны
чувствовать, есть ли здесь мистический подтекст.
    - Я и чувствую, - она приблизилась и остановилась в полушаге.
    - Что же вы чувствуете?
    - Что роза уже распустилась.
    - Маша! - он привлёк её к себе и, не встретив сопротивления, начал с упоением целовать её прекрасное лицо.



                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
             ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ

               Любовь и красота – подарки Бога,
               А Ненависть дарует Сатана,
               Любви и красоты совсем немного,
               А ненависти – целая страна.

             
     ГЛАВА 6. ПРАВИЛО КОРОЛЕВСКОГО ДОМА
                Приняла ты решение без визави,
                Без чужих наставлений и знаний,
                Ты сама принесла мне подарки любви 
                На серебряном блюде желаний.

     На следующий день, в десять утра, Иосиф покидал больницу. Недопитый коньяк он оставил соседу Анатолию, сердечно попрощался с Аллочкой и хирургом Василием Прокофьевичем и вышел на улицу. В его сумке лежали четыре банки варенья и книги по английскому языку. Он поехал на работу. Мамы всё равно в это время дома не было.
    Иосиф добрался до Института им. Сербского около одиннадцати. На посту медсестёр никого не было. Он отсоединил от связки нужный ключ и пошёл к палате без номера. У шестой палаты стоял санитар Гущин. Иосиф с ним поздоровался и заглянул в палату. Олечка разносила лекарства. Бывшая койка Пречистенского была занята Хавкиным. Иосиф добрался до своего рабочего места, оставил там сумку и направился в кабинет профессора.
   - Здравствуйте, Иосиф! - обрадовался Иванцов. - Я слышал, вы тяжело ранены, а вы здоровы и хорошо выглядите. Садитесь.
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич, - Иосиф опустился на стул. - У меня больничный лист до конца следующей недели, но я хорошо себя чувствую и хотел бы уже завтра выйти на работу. До конца августа нужно окончить статью.
    - Конечно, - согласился профессор, - начнётся семестр, и вы уже не сможете заниматься ею. А какое у вас было ранение?
    - Повреждение мышц спины. Внутренние органы не задеты.
    - Тогда начинайте. Я не против.
    - Михаил Андреевич, в больнице я занимался английским. Можно ли достать англоязычный журнал по психиатрии?
    - Прекрасно. Наш институт выписывает несколько таких журналов. У вас нет читательского билета? Ну да, у вас нет. Я возьму для вас американский журнал.
    - Спасибо, Михаил Андреевич!
    - Да, вот ещё что. Дмитрий Иванович на днях интересовался
вашим мнением о Хавкине. Такие пациенты без однозначных признаков заболевания  всегда создают проблемы. Если бы не Сорокин, мы бы уже его выписали. Придётся им заняться. 
    - По дороге к вам я видел Хавкина в шестой палате.
    - Да, он в шестой. Он же доктор наук. Раз уж есть такая шутка, что туда кладут самых умных людей, так пусть хоть не зря шутят.
    - Хорошо, Михаил Андреевич, - Иосиф встал. - Завтра выйду на работу.
     Иосиф шёл на своё рабочее место и мысленно повторял профессорское выражение "пациенты без однозначных признаков заболевания". Иванцов вынужден был уделять им внимание. То была дань, которую этот талантливый человек платил за право заниматься любимой наукой. А в таланте профессора Иосиф, читавший его монографию, не сомневался.
     Но этот известный учёный признавался в своей беспомощности ему, простому студенту, и практически просил его помощи. Однажды, в деле Пречистенского, он уже принял такую помощь. Поэтому он и освободил Иосифа от нагрузки и предоставил ему возможность заниматься наукой? Но наукой ли?! Это же лженаука. О том, как здорового человека убедительно представить сумасшедшим. Неужели Иванцов, с его умом, об этом не догадывается? И какая роль в этой ситуации отведена ему, Иосифу? Роль лжеучёного?
     А может быть...? Иосиф даже остановился. Может быть, на самом деле это самая настоящая, хотя и весьма специфическая, наука. Наука спасения людей от бесчеловечного режима. И этой наукой люди занимаются с незапамятных времён. Томмазо Кампанелла, итальянский философ 16 - 17 веков, просидевший в застенках инквизиции двадцать семь лет и выигравший беспримерную психологическую схватку с палачами. Или революционер Камо, спасшийся от смертного приговора путём имитации шизофрении. Существовало немало примеров человеческой стойкости в условиях, где психика была решающим фактором их выживания. Если этот материал систематизировать и переосмыслить в свете современной психиатрии... Значит, судьба предлагает ему, Иосифу, ещё одну альтернативу? Он мог бы написать книгу "Психиатрия в застенках" с
использованием своего собственного клинического опыта.    
     Да, такой опыт у него уже был. И сейчас он, очевидно, сможет его расширить, работая с Хавкиным. Иванцов сказал, что перевёл его в шестую палату только для того, чтобы оправдать распространённую шутку? Свежо предание... Хавкина перевели на бывшую койку Пречистенского, где, очевидно, имелось подслушивающее устройство.
     И тут ещё одна неожиданная мысль заставила Иосифа прервать цепь аналитических построений. "Психиатрия в застенках" была бы в равной степени спасительной, как для Пречистенских и Хавкиных, так и для матёрых уголовников. С этим, видимо, ничего нельзя поделать. Любое новое знание обладает свойством двойной применимости.
     На следующий день, после обеда, к нему зашла Олечка.
    - Иосиф, Михаил Андреевич просил передать тебе это, - она положила перед ним американский журнал по психиатрии.

     Теперь он мог заняться английской профессиональной терминологией. Домашнее задание Маши было под угрозой срыва. Иосиф отложил работу над статьёй и всецело переключился на английский язык. И по дороге домой он продолжал заглядывать в блокнот с новыми словами. Эти занятия продолжались до самого сна. А когда он утром проснулся, то сразу же потянулся за блокнотом, лежащим рядом на стуле.
     Наступил воскресный день. С небольшими перерывами на завтрак и обед Иосиф занимался английским до четырёх часов. Потом принял душ, оделся, взял с собой книгу стихов А. Милна и вышел из дома. У метро он, немного поколебавшись, купил распустившуюся розу и отправился в Марьину Рощу.
     На место встречи Иосиф приехал минут на двадцать раньше назначенного времени. Он прислонился к ближайшему дереву и стал повторять заданные стихотворения. Через некоторое время за его спиной послышалось: "Ку-ку". Он
оглянулся и увидел смеющееся лицо Маши.
    - Привет, Иосиф. Вы не смотрите с беспокойством на часы, тогда как я опаздываю. Вот что значит целеустремлённость.
    - Здравствуйте, Маша. А иначе ваше задание не выполнишь, - он протянул ей розу.
    - Спасибо, - она поднесла цветок к лицу и втянула воздух.  Чудесный аромат. Вы больше не дарите мне бутоны?
    - Когда-то же они должны распуститься.
    - В самом деле? - улыбнулась она. - А как домашнее задание?
    - Я всё вызубрил. Но трудно смириться с таким множеством глагольных форм прошедшего времени. Я так и не понял до конца, когда нужно применять перфект, а когда паст.
    - Это естественно, - успокоила его Маша. - Здесь недалеко есть небольшой сквер. Мы там сможем позаниматься.
    - Наш профессор, - продолжила она уже в сквере, - говорит, что язык нужно учить с использованием впечатляющих эффектов или выражений. Тогда знание остаётся в памяти.
    - Например?
    - Например, как он рассказывает о перфекте: "Над перфектом, товарищи студенты, витает дух неопределённости. Вы представляете себе его? Черты расплывчаты, тело полупрозрачно. И он говорит вам: "Стипендия закончилась". Он сообщает, что событие произошло в прошлом, но когда именно, не уточняет. Здесь глагол "закончилась" должен быть в форме перфекта.
    - А если дух говорит: "Деньги закончились вчера"?
    - Дух неопределённости никогда так не скажет, - возразила Маша. - Здесь то же самое русское слово "закончились" при переводе на английский язык должно быть в форме паст.
    - Теперь всё ясно.
     Они занимались около часа, потом Маша дала ему домашнее задание до вторника.
    - Мы можем сходить в кино, - предложил Иосиф.
    - Не лучше ли просто погулять? - не поддержала его Маша. - Во время каникул я потеряла вкус к воскресным фильмам. Билеты достать трудно, толкотня.
     Иосиф не возражал. Они пошли по направлению к её дому.
    - Вы, Маша, изучали английский и в школе?
    - Да, это был мой любимый предмет. За один год в институте я не научилась бы свободно читать англоязычную
литературу.   
    - Но как привыкнуть к такому обилию глагольных форм?
    - Я вам скажу больше, - ответила она. - Со временем начинаешь воспринимать это, как лингвистическое богатство.
    Они подошли к её дому, и Иосиф отстал на полшага, позволяя ей остановиться у входа. Но она прошла в подъезд и придержала дверь, пропуская его.
    - Иосиф, вы чувствуете, какое это место? - она остановилась у лестничного марша.
    - Какое?
    - По-моему, здесь поле высокого напряжения, направленное против наших желаний.
    - Против желаний одного из нас, - уточнил он. - Против двоих оно было бы бессильно.
    - Это можно проверить?
    - Давайте попробуем, - он привлёк её и поцеловал в щеку.
     - Хотите, Иосиф, - предложила она, - я угощу вас чаем вместо несостоявшегося похода в кино?
     - Я с удовольствием, если мы не побеспокоим ваших родителей.
     - Они позавчера уехали отдыхать в Пицунду.
     Они поднялись на шестой этаж, и она отперла дверь.
    - Добро пожаловать, Иосиф. Проходите.
     Он надел тапочки и прошёл в гостиную. Ему уже приходилось бывать здесь во время своих ночных путешествий. 
    - Я приготовлю чай, - сказала она, - а вы займитесь проигрывателем, там, на столике.
     Иосиф подошёл к проигрывателю. Под ним имелась открытая полка с пластинками. Он выбрал песни Руслановой. Вскоре Маша вернулась с чайным реквизитом. Потом принесла две рюмки и бутылку армянского коньяка.
    - Иосиф, я заварю чай, а вы разлейте коньяк.
     Он разлил грамм по пятьдесят в каждую рюмку.
    - Приготовления закончены? - она посмотрела на Иосифа.
    - Я бы ещё приглушил свет, - усмехнулся он.   
    - Прекрасная идея, - она принесла ночник, включила его и погасила общее освещение. - Теперь можно поднять рюмки. 
     - По-моему, Маша, коньяк выводит церемонию из разряда чайных. Это не чаепитие. Это праздник.
    - Может быть, - согласилась она, - но какая разница?
    - Праздник предполагает название. Что мы празднуем?
    - Пусть это будет праздник в честь вашего выздоровления.
    - Но по этому поводу мы уже выпивали в больнице. Или вы считаете меня слишком занудным?
    - Нет, Иосиф. Меня интригует ваша манера превращать неясные ощущения в нечто осознанное. Теперь я, кажется, начинаю понимать, что это за праздник.
    - И вы готовы поделиться своим пониманием?
    - Нет, - смутилась она, - лучше после первой рюмки.
     Они выпили, и Иосиф заметил, что Маша опорожнила свою рюмку с какой-то нарочитой решительностью, по-мужски опрокинув её в рот. Потом она принесла чайник.
    - Теперь, Иосиф, попробуйте наше варенье. Для нас с мамой это предмет гордости. Попытайтесь определить его состав.
    - Я вижу, что оно земляничное, - начал Иосиф, - но в нём, очевидно, есть что-то ещё, имеющее истинно царский вкус. Ну, скажем, лепестки розы.
    - Вы почти угадали. Но как вам это удалось?
    - Моя логика простая: варенье похоже на свою создательницу.
    - Спасибо, Иосиф. Правда, мы использовали не розы, а их дикорастущих родственников. Это шиповник. У его цветов аромат сильнее. Но всё равно, я считаю, что вы угадали. Вам остаётся только его продегустировать.
     Они начали пить чай с вареньем, и Иосиф не скупился на восторженные оценки.
     - Вы, Маша, кое-что обещали, - напомнил он. - Чему же посвящён наш праздник?
    - Извините, - смутилась она. - Я  взялась за неженскую задачу.
    - Вы хотите, чтоб это сделал я?
    - Да. А я свой вариант запишу, и мы потом его сверим с
вашим, - она взяла салфетку и сделала на ней запись
карандашом.
    - По-моему, Маша, это праздник нашей дружбы.
    - Я с вами почти согласна, - проговорила она торопливо. - За это стоит выпить. После второй рюмки я покажу свою записку.
    - Но если вы согласны, почему бы нам не перейти на ты? - предложил он. - Это больше соответствует отношениям дружбы.
    - Наверно.
     Он вторично разлил по пятьдесят грамм, и они выпили. В это время кончилась долгоиграющая пластинка. Маша пошла к проигрывателю. Её записка осталась на столе.
    - Иосиф, ты не возражаешь против танго?
    - Нет.
     Она поставила новую пластинку и осталась у проигрывателя, слегка покачиваясь в такт музыке.
    - Может, потанцуем?
    - С удовольствием. Но... можно прочесть? - он взял салфетку.
     Она кивнула головой, не сводя с него тревожных глаз. И Иосиф прочёл: "Это праздник нашей любви". Он подошёл к ней, и они сделали несколько па.
    - Маша, это я первый влюбился в тебя.
    - А помнишь, Иосиф, как ты поцеловал меня перед отъездом на юг. Там я окончательно разобралась в своих чувствах.
    - Если б я мог догадаться об этом!
    - У тебя такая возможность была. В Александровском саду я хотела тебя поцеловать, но ты не разрешил. Потом я расплакалась у тебя на плече, а ты так ничего и не заметил.
    - Я никогда себе этого не прощу.
    - А когда мы прощались в подъезде, ты ограничился холодным поцелуем в щеку и ушёл, даже не попросив о свидании.
    - Моя вина непомерна.
    - Но всё-таки, Иосиф, почему ты был таким нерешительным?
    - Знаешь, Маша, как выходила замуж английская
королева Виктория?
    - Нет. Разве это имеет какое-то отношение к нам?
    - Имеет. Дядя королевы пригласил из континентальной
Европы принца и представил его ей. А на следующий день она сделала принцу предложение.
    - Она ему, а не наоборот? - усомнилась Маша.
    - В том-то и дело. По правилам английского королевского дома предложение делает она. Для меня ты такая же королева. Я не посмел бы лезть к тебе со своими чувствами.
    - Красивая история, - улыбнулась она. - Я прощаю тебя. И я хочу ещё что-то сказать.
    Она помолчала и смущённо улыбнулась.
    - Нет, не могу. Давай выпьем ещё по рюмке. Для храбрости. Я никогда столько не пила. Но иначе я бы и не объяснилась.
     Они подошли к столу. Иосиф разлил в рюмки ещё по пятьдесят грамм, после чего в бутылке уже почти ничего не осталось. Выпили, стоя у стола, и закусили печеньем.
    - Ты сильно удивился, когда прочёл мою записку?
    - Да, - признался он. - Я не смел даже надеяться.
    - И ты меня действительно любишь?
    - Люблю.
    - С каких пор?
    - С тех самых, как увидел тебя. Маша, ты хотела мне что-то сказать, - напомнил он.
    - Хотела. Вот голова во хмелю, а смелости не прибавилось. Давай ещё потанцуем.
     Они снова медленно двигались в такт музыке. Потом она остановилась.
     - Иосиф, я хочу тебе сказать...
     - Что, Машенька?
     - Я хочу стать... Я хочу стать твоей женой. Прямо сейчас.
     - Что?!
     - Ты разве против?
     - Я?! Нет. Я был бы счастлив. Но... Как к этому отнесутся твои родители?
     - Ты меня не понял, Иосиф. Я тебя очень сильно люблю. После той драки на танцплощадке я совсем потеряла голову.
     - И я должен воспользоваться тем, что ты на несколько
секунд потеряла голову? - он уже ненавидел себя за эту фразу.
     - Ты неправильно трактуешь мои слова. Я заранее всё обдумала. И мне ни с кем не нужно согласовывать своё
решение.
     - Но почему, Машенька? У тебя есть любящая мать.
     - Потому, Иосиф, что девушка вправе сама решать, кого ей любить. Это право, данное самим Богом. Родители или обстоятельства могут вынудить меня на брак по расчёту, но не на первую любовь. Здесь я ни с кем не собираюсь советоваться.
    - Ни с кем?
    - Я советовалась с бабушкой, - призналась она.
    - С какой бабушкой? С княжной Вяземской?!
    - Да.
    - И что она тебе сказала?
    - Смешной ты, Иосиф. Портреты не могут разговаривать. Но она относится к моему решению с пониманием. Я это поняла по её глазам. Ты можешь сам убедиться. Пойдём.
     Она схватила его за руку и повела в спальню. Включила свет. Но стене комнаты висели два знакомых ему портрета. Но сейчас они производили совсем другое впечатление. Маша и Иосиф остановились у портрета бабушки. С полотна на них смотрела красивая девушка с прищуренным снисходительным взглядом, за которым угадывался жизненный опыт. В её грустной улыбке чувствовалась какая-то горечь. 
    - Как ты думаешь, Иосиф, сколько ей лет?
    - Она лет двадцати - двадцати двух.
    - А тебе не кажется, что в её взгляде есть какая-то тайна?
    - Не знаю, Машенька. Я понимаю только, что этот взгляд очень содержательный. На большее у меня не хватает интеллекта.
    - Я в Ленинской библиотеке просмотрела каталоги картин Кипренского и Серова. Этих портретов в них нет. Кипренский был человеком богемным. Вероятно, какие-то его работы не были зарегистрированы. Но этого нельзя сказать о Серове. Если его полотно осталось неизвестным, значит он сам того хотел.
    - По-твоему, он намеренно не афишировал портрет княжны?
    - Конечно, Иосиф, и на то у него были веские причины. Он
написал портрет любимой девушки и подарил ей его. Может быть, у них был роман. Аристократки всегда питали слабость
к художникам. Не эта ли тайна скрывается за её взглядом?
    - Ну и что, Машенька?
    - Я спросила её: "Бабушка, ты бы осудила меня, если бы я отдалась человеку, которого очень сильно люблю?" И я не нашла осуждения в её глазах.
    - А как прадед? - они подошли к его портрету.
    - Александр Анненский человек, хорошо образованный и воспитанный. Ты видишь, Иосиф, какое у него умное и вежливое лицо. Но за его внешней мягкостью предполагаются очень твёрдые убеждения. Он совершенно не склонен поощрять какие-либо вольности в поведении молоденьких девиц.
    - Он из тех, от которых дочери сбегали, чтобы обвенчаться с любимым человеком?
    - Возможно, - согласилась Маша. - Но он из тех, кто неизменно прощал молодожёнов, потому что, в сущности, он очень добрый.
     Они ещё с минуту молча стояли перед портретами. Потом Маша выключила свет и вернулась к Иосифу.
    - Я их немного стесняюсь, - объяснила она, положив руки ему на плечи. - Теперь ты меня понимаешь? Ты меня любишь?   
    - Очень, - это был ответ на последний вопрос, но она могла трактовать его по-своему.
    - Тогда подожди в гостиной, - решила она. - Я тебя позову.
     Иосиф вышел в гостиную и остановился у стола. Только сейчас он стал осознавать смысл её последних слов. Она его позовёт? Она сказала это так, как будто они о чём-то договорились. О чём? Что она станет его женой?!
    - Иосиф! - послышался неуверенный голос Маши.
     Он поторопился к ней. Слабый ночной свет проникал в спальню через не зашторенный участок окна. Только через несколько секунд глаза Иосифа адаптировались к темноте. Кровать была расстелена, портреты занавешены, а сама Маша стояла перед ним. Её решимости хватило лишь на то, чтобы снять блузку.
    - Иосиф, - она подошла к нему, - а как вёл себя принц после
того, как королева сделала ему предложение?
    - Он вёл себя, как настоящий мужчина, - пальцы Иосифа
наткнулись на застёжку бюстгальтера, и он расстегнул её.
    - Это прекрасно, - прошептала она, в то время как его горячие ладони коснулись её груди. – Значит, принц больше не был ограничен королевскими правилами?
    - Конечно.
     Иосифу оставалось удалить последнюю деталь её одежды. Но он никак не мог заставить себя сделать это. Несколько длинных секунд он стоял, ничего не предпринимая.
    - У принца, всё-таки, были какие-то проблемы? - прошептала она.
    - У него был Платонический комплекс, - нашёлся Иосиф. - Это,  когда мужское воображение возносит любимую девушку на пьедестал святости, а посягательство на её тело воспринимается, как святотатство.
    - Но святость не должна трактоваться как недоступность! - возразила она.
    - Ты права, Машенька.
      Они уже были в постели, когда услышали сильный стук упавшего предмета.
    - Иосиф, это прадед. Я предвидела, что он будет против.
    - О чём ты говоришь, Машенька?
    - Это упал портрет прадеда, - объяснила она.
    - Неужели?!
     Когда всё кончилось, они долго лежали молча. Потом он наклонился над ней.
    - Машенька, ты как?
    - Я люблю тебя.
    - И я тебя люблю. Но, если не возражаешь, я отлучусь в ванную.
     Он ушёл и минут через двадцать вернулся уже одетым.
    - Машенька, тебе принести чего-нибудь?
    - Включи свет и подай мне, пожалуйста, халат. Он в гардеробе.
     Иосиф включил свет и огляделся. Лицо Маши было необычно бледным. Портрет Александра Анненкова лежал на
полу вместе с пледом, которым он был занавешен.
    - Вот оно в чём дело, - догадался Иосиф, - ты занавесила портрет слишком тяжелым пледом. Из-за этого гвоздик, на
котором он висел, согнулся и портрет упал.
     Он снова повесил портрет. Потом  достал из гардероба машин халат и подал ей.
    - Спасибо, Иосиф. Подожди меня в гостиной. Я только приму душ и напою тебя чаем.

     Они решили встретиться во вторник.
    - Теперь, Иосиф, - сказала она, целуя его на прощанье, - я буду считать минуты до нашей следующей встречи.


                ГЛАВА 7. БУКЕТ ИЗ ПЯТИ РОЗ

                В полумраке палатки мерцала свеча
                Фантастическим светом неровным,
                И брели молодые сердца, трепеща,
                По горящим угольям любовным.

     По дороге домой Иосиф думал о Маше. Они встретятся во вторник, и он к этому времени должен выполнить её домашнее задание. Когда же? Его руки потянулись к сумке и извлекли из неё томик Милна. Если не  использовать время в дороге, у него никаких шансов. Когда он добрался домой, два стихотворения были почти выучены. Оставалось только повторить их перед сном и утром. И ещё было необходимо записать в блокнот несколько десятков новых слов, чтобы учить их по дороге на работу.
     Утром, это был понедельник второй недели августа, он сразу же начал работу над статьёй. Вскоре появилась Олечка.
    - Привет, Иосиф. Иванцов просит тебя во время обхода подойти в шестую палату.
     Он поторопился присоединиться к свите профессора.
    - Иосиф, вы начали работать с Хавкиным? - поинтересовался Иванцов.
    - Нет, Михаил Андреевич.
    - Пора начинать. Я вас сейчас ему представлю.
     Хавкин, невысокий человек лет сорока семи, в очках, сидел
на своей койке, когда к нему подошёл профессор с утренним обходом. Шея у пациента было обмотана шарфом.
    - Григорий Семёнович, как самочувствие? - начал профессор.
    - Как обычно, - безучастно ответил больной, вставая.
     Последнее выдавало в нем воспитанного человека, который не мог сидя разговаривать со стоящим собеседником. Но, в общем, его вид выражал безразличие и безнадёжность. Он, казалось, ко всему привык и ничего не ждал.
    - Почему у вас обмотана шея? Вы простудились?
    - Немножко, - подтвердил Хавкин. - У меня это бывает.
    - Григорий Семёнович, я хочу познакомить вас с человеком, который будет с вами работать, - Иванцов показал на Иосифа. - Он молодой, но подающий надежды психиатр.
    - Хорошо, - безропотно согласился пациент.
    Обход двинулся дальше, а Иосиф остался. Он заметил, что профессор представил его, санитара, чуть ли не как врача.
    - Меня зовут Иосиф Яковлевич Раскин.
    - Очень приятно, - Хавкин был вежлив и холоден.
    - Григорий Семёнович, я хотел бы познакомиться с вами поближе.
    - Мои данные у врачей уже есть. Что вас ещё интересует?
    - Всё, что пожелаете рассказать. Давайте погуляем в коридоре и там поговорим.
   - До сих пор врачи беседовали со мной здесь, или во врачебном кабинете, - насторожился больной. - Почему вы хотите в коридоре?
    - Уверяю вас, Григорий Семёнович, у меня нет никакого коварного замысла.
    - Ладно, - поколебавшись, согласился Хавкин, - только я  сначала выпью аспирин.
     Они вышли в коридор и прогулочным шагом направились к
посту медсестёр.
    - Ваше имя мне кажется знакомым, - отметил пациент. - Повторите, пожалуйста.
    - Иосиф Яковлевич Раскин. Можете называть меня просто
по имени.
    - Ну да, - оживился собеседник, - в университете у меня был
знакомый студент Яша Раскин. Мы жили в одном общежитии.
А кто ваш отец по профессии? Может, это он?
    - Он был философом.
    - Точно, - обрадовался Хавкин, - Яша учился на философском. Но что значит был?
    - Более десяти лет мы с мамой о нём ничего не знаем.
    - Тридцать седьмой год? 
    - Да. Но я не тороплюсь сообщать об этом администрации.
    - Это не имеет значения, - заверил Хавкин. - Если вы здесь работаете, у них есть все ваши биографические данные.
    - Нет, Григорий Семёнович, я студент-медик и работаю здесь санитаром только во время каникул. Подробности моей биографии администрация, наверно, не знает.
    - Но профессор представил вас, как врача-психиатра.
    - Профессор доброжелателен ко мне после того, как я помог ему поставить очень сложный диагноз одному пациенту.
    - Какому пациенту? - оживился Хавкин.
    - Он занимал раньше вашу койку.
    - Я его помню. Он прихрамывал. А чем он был болен?
    - Предположительно, тем же, что и вы.
    - Н-да, - задумчиво произнёс пациент, - и вы его вылечили?
    - Его выписали под наблюдение районного психиатра с правом на работу. Я был бы рад подобному исходу и для вас.
    Наступила длительная пауза.
    - А кем работает ваша мать? - поинтересовался Хавкин.
   - Она врач-терапевт. Так что, Григорий Семёнович, я почти всё вам о себе рассказал. Вы ведь этого хотели, когда придумали историю о студенческом друге Яше Раскине?
    - Почему вы решили, что я её придумал?
    - Потому, что мой отец не был философом. Он был
историком.
    - Зачем же вы сделали вид, что поддались на мою уловку? - удивился Хавкин.
    - Потому, что я и сам намеревался рассказать вам всё о себе.
Я хотел объяснить, что смогу вам помочь только при условии
вашего полного доверия ко мне. 
    - А сможете ли? - усомнился пациент.
    - Надеюсь. Других возможностей у вас всё равно нет.
    - Вы интересный парень, Иосиф.
    - Спасибо, Григорий Семёнович. Я ещё зайду к вам.
    - Рад был познакомиться. Всего хорошего, - он повернулся, чтобы уйти.
    - Григорий Семёнович! Я забыл вас предупредить. Ваш предшественник подозревал, что в вашей койке установлено подслушивающее устройство.
    - Поэтому вы пригласили меня для беседы в коридор?
    - Да.
     Иосиф пошёл к своей палате. Обход продолжался, и ему пришла в голову мысль зайти в ординаторскую, чтобы взять плацебо для Хавкина. Он благополучно достал с полдюжины нужных таблеток и уже на выходе столкнулся с Осокиным.
    - Я хотел взять чайник, - нашёлся Иосиф, - а его здесь нет.
    - Он сейчас на посту медсестёр, - сообщил Осокин. - После обхода я попрошу Олечку занести тебе чаю.
    - Спасибо, Юрий Васильевич.
    Минут через сорок Олечка действительно принесла ему чай.
    - Иосиф, а к чаю у тебя что-нибудь есть?
    - Да. Я принёс из больницы твоё варенье.
     Она смущённо улыбнулась, задержалась на несколько секунд и пошла к выходу.
    - Олечка!
     Она застыла в дверном проёме и продолжала так стоять, не оборачиваясь. Иосифу вдруг показалось, что она сейчас швырнёт в сторону чайник и бросится в его объятия.
    - Я немножко провожу тебя, - поторопился он.
     Они вышли в коридор и остановились.
    - Олечка, я сейчас обследую Хавкина. Ты можешь мне помочь.
    - С удовольствием, но чем?
    - Если он спросит тебя обо мне, расскажи ему поподробней.
    - Что рассказать?
    - Что я студент-медик, работаю здесь санитаром во время каникул. Что профессор привлекал меня к лечению пациента,
который раньше лежал на его койке.
    - А зачем это, Иосиф?
    - Я уже ему рассказывал о себе. Но он мне не доверяет. Если
он услышит то же самое от тебя, то может поверить.
    - Я постараюсь, - заверила она, - но Хавкин ни с кем не разговаривает. Он душевнобольной. Разве я могу что-то изменить?
    - Ты себя недооцениваешь, Олечка. Если ты повертишься у его койки, скажем, вытирая пыль с его тумбочки, о чём-нибудь с ним заговоришь, да ещё улыбнёшься.
    - О чём с ним можно заговорить?
    - Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь от насморка. Предложи чаю. Ты тоже будущий психиатр. С нашими больными нужно искать общий язык. Иначе их невозможно лечить.
    - А если он спросит, с чего это я вдруг такая заботливая?
    - Скажи, что Иосиф просил тебя быть к нему повнимательней. И тогда он начнёт интересоваться мной, что и требуется.
    - Хорошо, Иосиф, я попытаюсь.
     Больше в этот день никаких заметных событий не было. Иосиф целый день работал над статьей, и только последние полчаса выписывал из английского журнала незнакомые слова для заучивания в дороге. После работы он поехал в клуб Железнодорожников.
     Тренер Панкратов внимательно выслушал сообщение Иосифа о случившемся.
     - А теперь повтори рассказ о драке, - попросил он. - Там есть интересный момент.
     - Пожалуйста, Алексей Сидорович. Высокий блондин взял меня за грудь левой рукой, а правой хотел ударить. Но я его опередил, нокаутировав апперкотом. Вслед за этим меня атаковал широколицый крепыш. Его челюсть была открытой, и я свалил его хуком правой. И тут я подумал о третьем члене их компании.
    - Вот здесь, Иосиф, вспомни всё, что ты думал и чувствовал,
- попросил тренер.
    - Я видел его до этого. Сухощавый, мрачный тип. Он из них
самый опасный. Я подумал об этом в какие-то доли секунды и
решил круто развернуться, чтобы...
    - Дальше я знаю, - прервал его Панкратов, - ты развернулся
и тем самым спас свою жизнь. Как раз это, Иосиф, я всегда пытаюсь объяснить своим воспитанникам. Способность в доли секунды почувствовать характер противника и на этом построить тактику боя  - вот, что делает боксёра чемпионом. У тебя такая способность есть.
    - Спасибо, Алексей Сидорович.
    - Теперь, Иосиф, слушай меня внимательно. Ты потерял три недели. Одну пролежал в больнице и ещё две понадобятся, чтобы восстановить форму. А в середине сентября квалификационные соревнования. Так что тренироваться начнёшь прямо сегодня.
    - Не знаю, Алексей Сидорович. В зоне шва ещё боль.
    - Оставь в покое свой шов, - махнул рукой тренер. - Займешься лёгкой атлетикой. Восстановишь работу сердца, лёгких, потренируешь ноги. А со следующей недели начнём работать руками. В моей практике был подобный случай.
     На следующий день Иосиф с утра продолжал трудиться над
статьёй. После десяти в палату неожиданно вошёл профессор.
    - Доброе утро, Иосиф! Я к вам на минутку. Как дела?
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич.
    - Меня интересует Хавкин. Вы беседовали с ним?
    - Беседовал.
    - Какое у вас впечатление?
    - Он, как и Пречистенский, боится идти на контакт. Сначала нужно завоевать его доверие. Только после этого можно начинать обследование по существу.
    - Классики психиатрии признают важность доверия пациента, - заметил профессор, - но они не видят в этом проблему.
    - Возможно, Михаил Андреевич, - Иосиф тщательно подбирал слова, - у обычных пациентов таких проблем действительно нет. 
    - Чем же Хавкин или Пречистенский отличаются от обычных?
    - Вы сами, Михаил Андреевич, назвали их "пациентами без
однозначных признаков заболевания", - Иосиф стоял у самого
края, но переступать через него не хотел.
    - А, - протянул профессор, как будто теперь ему всё стало
ясно, - и как же вы завоёвываете доверие Хавкина?
    - Я всё рассказал ему о себе. Ни о чём другом с ним просто невозможно было говорить.
    - Это дало какой-то результат?
    - Теперь мы, по меньшей мере, можем разговаривать. Но я предпринял ещё один шаг, чтобы завоевать его доверие.
    - У вас творческий подход, - признал Иванцов. - Любопытно.
    - Я попросил медсестру подробно рассказать ему обо мне, если он спросит. Ведь, кроме неё, ему обратиться не к кому.
    - Маловероятно, - заметил профессор. - Хавкин не общается даже с соседями по палате.
    - Михаил Андреевич, вы бы облегчили мою задачу, если бы хоть немного рассказали о нём. Я же ничего не знаю.
    - Я попрошу Анатолия Романовича дать вам его историю болезни, - пообещал Иванцов. - Всего хорошего, Иосиф.
     Итак, профессор не торопился раскрывать связь Хавкина с госбезопасностью, как и в истории с Пречистенским. Может быть, так даже лучше. Никто не заподозрит Иосифа в намерении спасти Хавкина. Но какой потрясающий материал для книги "Психиатрия в застенках". Появление Олечки прервало ход его мыслей. Она принесла чай.
    - Привет, Иосиф. Я уже минут десять жду, когда уйдёт профессор. Чай-то стынет.
    - Спасибо, Олечка.
    - Вчера в конце дня я говорила с Хавкиным.
    - Что?! - Иосиф подавил желание поцеловать её. - О чём?
    - Почти дословно по твоему сценарию. Я протирала пыль на его тумбочке, предложила принести чай, улыбнулась. И он
неожиданно заговорил. Всё про тебя спрашивал.
    - Ты мне очень помогла. Вот видишь, я был прав. Никто не устоит против твоей улыбки.
    - Никто, кроме одного, - по её щекам покатились слёзы.
    - Ты же знаешь, Олечка, этот один влюблён в твою улыбку.
    - Знаю, - она улыбнулась сквозь слёзы, взяла чайник и ушла.
     Иосиф попытался сосредоточиться на работе, но ему это не
удавалось. Так уж начался сегодняшний день. Сначала зашёл профессор, потом Олечка, и всё время имя Хавкина висело в воздухе. Теперь эта тема полностью занимала его. Иосиф закрыл свою тетрадь с записями, встал и вышел из палаты. У ординаторской он столкнулся с Лопахиным.
    - Анатолий Романович, я к вам.
    - Пойдёмте во врачебный кабинет, - пригласил врач.
    - Профессор просил меня поработать с Хавкиным.
    - Я, Иосиф, могу вам чем-нибудь помочь?
    - Да, Анатолий Романович. Я ничего не знаю о пациенте.
    - Он поступил к нам месяца четыре тому назад по направлению районного психиатра. Предварительный диагноз - паранойя.
    Они зашли во врачебный кабинет.
    - Присаживайтесь, Иосиф. Так о чём вы? Ах, да. По внешним признакам у этого пациента классическая паранойя - системный бред в профессиональной области. Хавкин - крупный учёный из Института атомной энергии, занимался теоретической физикой. Он выдвинул гипотезу, согласно которой материя существует в семи формах, причём седьмая именуется "Высшим Разумом". Мы получили несколько заключений крупных учёных физиков. Это бред. Но при обследовании его паранойя не подтвердилась.
    - То есть, как? - не понял Иосиф.
    - Я давал ему новый препарат, тот самый, что назначали Пречистенскому. Вы помните?
    - Помню.
    - Так вот, признаки воздействия препарата были налицо. Но когда дело доходило до его гипотезы, он плачущим голосом продолжал обосновывать её состоятельность. Я впервые сталкиваюсь с подобным явлением.
    - Как же, Анатолий Романович, это можно расценить?
    - Смотрите, Иосиф, паранойя - это патология головного мозга, порождающая бред. Но мозг больного, очевидно, где-то в глубинах подсознания, хранит реальную оценку своего бреда. Новый препарат выводит эту оценку в область сознания, и тогда больной начинает отказываться от бреда. Но если он не отказывается, значит это не бред, и, следовательно,
нет никакой патологии.
    - Если у него нет патологии, - предположил Иосиф, - значит,
он может просто ошибаться, что случается и со здоровыми людьми?
    - Совершенно верно. Я доложил о результатах обследования
Иванцову, а он сразу же позвонил своему старому знакомому Курчатову, руководителю Института атомной энергии, в котором Хавкин работал. И Курчатов убедительно просил нашего профессора не торопиться с выводами. С тех пор это дело зависло. Но Сорокин торопит.
    - А вы не исключаете, Анатолий Романович, что эффективность воздействия нового препарата может зависеть от обстоятельств или типов психики?
    - Не исключаю, но мне это неизвестно.
    - Спасибо, Анатолий Романович. Я бы хотел при обследовании Хавкина пользоваться вашей помощью, как это было и с Пречистенским. Без ваших знаний и опыта у меня ничего не получится.
    - Желаю удачи, Иосиф! Обращайтесь. Рад буду помочь.
     Иосиф пошёл к себе. Он решил отложить запланированную встречу с Хавкиным. Информация Лопахина, конечно, многое объясняла. Но в цепи этих сведений оставались неясными отношения пациента с органами госбезопасности. И почему Курчатов, по сути дела, был заинтересован, чтобы Хавкина признали параноиком? Он, таким образом хотел избавиться от нежелательного работника? Нет. У этого человека было достаточно власти, чтобы просто уволить ненужного сотрудника. Значит, была другая причина.
 
     Рабочий день кончился, и Иосиф направился к станции метро. У продавца цветов, кавказца, он остановился, купил пять распустившихся роз и поехал в Марьину рощу. Впервые встреча с Машей была назначена у неё дома. Иосиф энергично взбежал на шестой этаж и позвонил. Дверь открылась почти сразу же. Он сделал шаг в квартиру и машины руки обвились вокруг его шеи.
    - Иосиф, два дня - это целая вечность.
    - Машенька, я поздравляю тебя, - он протягивал ей розы.
    - О, - она приняла цветы обеими руками. - Теперь ты будешь дарить мне только букеты?
    - Я бы очень хотел этого.
    - Мне и одиночные розы нравились, - призналась она. - С чем ты меня поздравляешь?
    - Разве нет повода?
    - Есть. Я даже приготовила праздничный ужин. Но я всё время сомневалась, поздравишь ты меня или нет. Я, вообще, о многом думала в эти два дня.
    - О чём же, моя милая?
    - О том, что я уже никогда не буду свободной птицей. Теперь я всецело завишу от тебя.
    - Это зависимость королевы от верного слуги, готового выполнить любое её желание.
    - Любое? - она смотрела на него испытующим взглядом.
    - Конечно.
    - И я могу не стесняться?
    - Ты совсем не должна меня стесняться.
    - Тогда, Иосиф, возьми меня на руки. Я именно так представляла себе нашу встречу.
    - Что дальше? - он уже держал её на руках.
    - Ты решай сам, - она уткнулась лицом в его плечо.
     Он отнёс её в спальню и опустил на кровать. Ночник погружал комнату в розовый полумрак так, что портреты на стене казались неясными тёмными пятнами.
    - Принц больше не страдает от Платонического комплекса? - тихо промолвила она.
    - Напротив, пьедестал королевской святости стал ещё выше. Но святость не должна трактоваться, как неприступность. Этому принца научила королева.
     Они погрузились в волшебную атмосферу поцелуев и объятий. Потом долго лежали рядом, каждый во власти своих мыслей.
    - Тебя не шокирует моё нетерпение? - заговорила она, наконец.
    - О чём ты, Машенька?
    - О том, что я чуть ли не с порога потащила тебя в спальню.
    - Ты меня потащила?! Такого я не припомню.
    - Ты говорил о Платоническом комплексе у мужчин. А у женщин тоже есть комплексы?
    - Конечно, Машенька. Им несть числа.
    - Назови хотя бы один.
    - Например, комплекс Постылой Девственности.
    - Вполне понятное название, - заключила она. - Нет, этот комплекс меня не тяготил. Я оказалась в твоих объятиях только из-за любви. А какие ещё есть?
    - Ещё комплекс Пьяницы, - выдал он экспромтом.
    - Это непонятно.
    - Здесь аналогия с поведением любителя спиртного, - объяснил Иосиф. - Он сначала напивается, а потом начинает выяснять у собутыльника: "Ты меня увважаешь?".
    - Погоди, Иосиф, я, кажется, догадываюсь. Речь идёт о женщине, которая отдаётся любимому, а потом переживает, не принял ли он её за потаскуху?
    - Что-то вроде этого.
    - О, Иосиф, это очень обидное название. Любовь такое сильное чувство, что девушке бывает не до мыслей о последствиях.
    - Это просто распространённый стереотип поведения, - попытался он её успокоить, - и психиатрия его зафиксировала. Я согласен, название не самое удачное.
    - Но этот комплекс прямо относится ко мне. Когда я говорила о своём нетерпении, речь шла как раз о комплексе Пьяницы. Я вся в его власти. Как ты относишься к тому, что между нами произошло?
     Иосиф наклонился над ней.
    - Для меня это волшебный подарок судьбы, и я готов благодарить её за это всю жизнь.
    - Волшебный подарок судьбы? - повторила она, пытаясь вникнуть в смысл его слов.
    Вскоре Маша забеспокоилась.
    - Иосиф, уже скоро восемь. Я приму душ и накрою на стол.
     Она поднялась и пошла в ванную. Минут через двадцать он вышел в гостиную. Маша стояла у стола, заканчивая последние приготовления. Проигрыватель наполнял комнату
звуками классической музыки.
    - Прекрасная музыка!
    - Это первый концерт Чайковского. Садись, Иосиф, уже всё
готово. Кстати, разлей портвейн. Это твоя работа.
    Они стали ужинать. Ваза с розами, стоявшая на столе, привлекла её внимание.
    - Почему ты подарил мне именно пять роз?
    - Когда я стану врачом, я подарю тебе тысячу роз.
    - Что же я буду с ними делать? - искренне удивилась она.
    - Мы разбросаем их по полу и оставим дорожки, по которым ты будешь ходить из спальни в ванную и обратно.
    - Иосиф, ты шутишь, а я спрашиваю серьёзно. Ты же ничего не делаешь просто так.
    - Хорошо, Машенька, я, так и быть, признаюсь. Первая роза означает, что я тебя люблю.
    - А вторая?
    - Что я тебя очень люблю.
    - А третья?
    - Что я тебя буду любить всю жизнь.
    - Любопытно, - усмехнулась она, - что ты придумаешь для четвёртой розы?
    - Она означает, что у нас будет сын.
    - Ну и фантазия у тебя, Иосиф!
    - Почему фантазия? От любви это иногда бывает.
    - Это слишком серьёзно.
    - Но ты же сама просила, чтобы я не шутил.
    - Допустим, - согласилась она, - а в чём тогда смысл пятой розы?
    - У нас будет внук.
    - Перестань, Иосиф. Это неинтересно. Мистический смысл букета связан с цифрой пять. Значит, я у тебя пятая и нашу любовь постигнет судьба четырёх предыдущих.
     На лицо Иосифа набежала тень. "Боже мой, - подумал он, - а почему я купил пять роз?! У меня же оставались деньги".
    - Откуда, Машенька, такие толкования? Ты можешь предложить что-нибудь другое?
    - Пожалуйста. Твои пять роз символизируют пять недель нашего безоблачного счастья.
    - Всего пять недель?
    - Я боюсь, что всё это вдруг куда-то исчезнет.
    - Ты слышала что-нибудь о Нострадамусе?
    - Да. Я девушка начитанная.
    - Так вот, множество его предсказаний сбылось. Но, на самом деле, он не столько предсказывал события, сколько накликал их. Судьба многовариантна, и она выбирает для реализации ту версию, которая была озвучена.
    - Я этого не знала. Прости меня, Иосиф. Но, кроме моих плохих прогнозов, у нас же есть твои хорошие. В них сказано, что ты будешь любить меня всю жизнь.               
    - Машенька, давай лучше выпьем.
    - Хорошо, - согласилась она, - только я сама придумаю тост.
    - Пожалуйста, - он снова разлил портвейн и подал ей бокал.
    - А я не стану долго раздумывать, - расхрабрилась Маша. - Я предлагаю тост за её величество императрицу Любовь, которая превратила нас в своих бессловесных рабов!
    - Насчёт бессловесности, ты несколько преувеличиваешь.
    - Это не важно, Иосиф.
    - А что важно?
    - Важно выполнять церемониал двора её величества. А он предписывает поцелуи перед каждым бокалом, - она обняла его за шею одной рукой и прижалась к его губам.
    - А как, Машенька, твои отношения с предками? - осторожно поинтересовался он.
    - Ты имеешь в виду бабушку?
    - В том числе.
    - Я в воскресенье довольно долго стояла перед её портретом. Мне кажется, у меня появился такой же прищур глаз. Я теперь тоже вижу мир сквозь призму своих открытий.
    - Твой взгляд действительно изменился. Но о каких
открытиях ты говоришь?
    - Они из мира любви и женского мироощущения.
    - Всё это ты находишь и во взгляде твоей бабушки?
    - Конечно. Но в её глазах есть ещё что-то очень глубинное.
    - Я знал только одного человека, который мог так проникновенно анализировать человеческий взгляд. Это был
твой двоюродный брат. Вы, Анненковы, одарённые люди.
    - И чей взгляд он анализировал?
    - Сразу после войны он побывал в Париже в составе советской военной делегации, и ему посчастливилось
посетить Лувр. Он рассказывал мне о глазах Моны Лизы.
    - Ты мне расскажешь об этом?
    - Охотно. Но вернёмся к твоей бабушке.
    - Иосиф, мне кажется, я что-то начала понимать, когда вспомнила о её родстве с Шафировым. Помнишь, ты мне говорил?
    - Помню.
    - В глубине её зрачков таится боль и ощущение вечности. Её грусть не без страдания. Каким-то шестым чувством я связываю это с её еврейской наследственностью. Мне очень хотелось бы почитать что-нибудь о еврейской истории и культуре.
    - Я постараюсь тебе помочь, Машенька. Но не всякий художник смог бы заметить такое. Может быть, дело в том, что Валентин Серов и сам еврейского происхождения.
    - Я не знала об этом.
     Наступила длительная пауза.
    - А как твой прадед? - поинтересовался Иосиф.
    - Я уверена, он простит меня. Но не так быстро.
    - Хочешь, Маша, мы встанем перед ним на колени, и я поклянусь ему, что буду всегда о тебе заботиться и сделаю всё, чтобы ты была счастлива.
    - Теперь понятно, - она обвила руками его шею, - что и я буду любить тебя всю жизнь. За то, что ты неисправимый шутник.


            ГЛАВА 8. СТОЛКНОВЕНИЕ С СИСТЕМОЙ

                Я с теми, кто в кромешной мгле
                Развеял ложные туманы,
                И кто разоблачал обманы
                Рассказами о голом короле.

     Теперь главной заботой Иосифа был Хавкин. Сегодня он
должен с ним поговорить. После обхода Олечка принесла чай.
    - Иосиф, вчера Хавкин спрашивал, почему тебя не видно.
    - Хавкин?! Который ни с кем не общается?
    - Да. Я сама удивилась.
    - Спасибо, Олечка. Сегодня я к нему зайду.
     Это даже лучше, что он вчера не общался с пациентом. Значит, их первая беседа не прошла бесследно. Иосиф встал и пошёл в шестую палату. Вскоре они с Хавкиным прогуливались по коридору.
    - Иосиф, я хочу поблагодарить вас. Эта очаровательная девчушка, медсестра, сказала, что вы просили её быть ко мне повнимательней.
    - Григорий Семёнович, я пытаюсь вывести вас из изоляции.
    - Мне кажется, выбрать лучшего исполнителя для вашего замысла было бы невозможно. По-моему, она к вам неравнодушна. Она говорит о вас с вдохновением.
    - А как, Григорий Семёнович, насчёт существа моего
замысла?
    - Видите ли, Иосиф, меня вполне устраивает ваша биография. Если бы не одно соображение. Вы не можете не быть элементом Системы. Вам поручили мною заниматься, и вы занимаетесь. Вы обязаны всё делать так, как нужно заказчику.
    - А вы, Григорий Семёнович, разве не из той же Системы?
    - Я к ней уже не принадлежу. Она меня отвергла, переместив на предпоследнюю ступень бытия, то есть в сумасшедший дом. Последняя ступень - это морг.
    - И у меня, Григорий Семёнович, отношения с Системой не простые. Отец репрессирован, мать всё время пытаются снять с должности, а меня, как зачумленного, не допускают в круг правоверных. Система ведёт войну, уже явную, с вами и, ещё скрытую, со мной. Правда, о войне с вами я знаю очень мало.
    - Но кое-что вам известно?
    - Я слышал о вашей классификации форм существования материи. Её используют, как доказательство наличия у вас паранойи. Но обследование такой диагноз не подтвердило.
    - Вы это точно знаете? - явно огорчился Хавкин.
    - Да. Поэтому мне и предложили заняться вами. Профессор
хотел выписать вас, но Курчатов просил его не торопиться.
    - Боже мой, Иосиф, вы знаете подобные тонкости?
    - Я не имел права рассказывать вам об этом.
    - Всё-таки, каким образом вы, студент, без знаний и опыта, вдруг становитесь чуть ли не решающим консультантом маститого профессора. Если предположить, что вам поручено расколоть меня, то всё сразу же становится на свои места.
    - Да, Григорий Семёнович, я студент. Но я окончил школу с Золотой медалью и проштудировал труды корифеев психиатрии. И ещё мне помог случай. Для вашего предшественника по койке я представил профессору такое обоснование диагноза, которое устроило всех, включая и пациента.
    - Это производит впечатление, - признал Хавкин. - Ну и что?
    - А то, что ваше будущее предсказать нетрудно, если вас выпишут с диагнозом "патология не обнаружена". Вы, как и Курчатов, похоже, не в восторге от такого исхода. Так что, кроме меня, у вас нет альтернативы.
    - Но что вы мне предлагаете, Иосиф?
    - Сотрудничество, основанное на вашем полном доверии. Я тоже ничего о вас не знаю. Если вы доложите, кому следует, о моём отношении к Системе, мне не поздоровится. Из нас двоих я рискую больше. Подумайте об этом.
    - Хорошо.
    - Я знаю, что вас обследовали с помощью психотропных препаратов. Вы помните об этом?
    - Иосиф, этот кошмар совсем не хочется вспоминать.
    - А вы слышали что-нибудь о плацебо?
    - Нет.
    - Это совершенно нейтральный препарат. Его дают больным для внушения. Вот он, - Иосиф протянул ему крохотный бумажный свёрток. - Если вам назначат психотропный препарат, вы сможете вместо него принимать эти таблетки. 
    - Спасибо.
    - До свидания, Григорий Семёнович. Моё время кончилось.
    - Всего хорошего.
     Он вернулся в свою палату и продолжил работу над
статьёй.
     На следующий день Иосиф решил с Хавкиным не
встречаться. Постоянное давление на пациента могло только навредить делу. Никакого выхода, кроме сотрудничества с Иосифом, у него всё равно не было. Но лучше, если он сам придёт к такому выводу.
     После обеда в палату неожиданно заглянула Олечка.
    - Иосиф, тебя к телефону.
    Он поторопился к посту медсестёр.
    - Алло, Иосиф у телефона!
    - Привет. Ты узнаёшь меня?
    - Конечно, Катя. Очень рад тебя слышать. Какие новости?
    - Я кое-что нашла.
    - Неужели, Катя?! Что ты нашла?
    - Лучше это увидеть. Запиши адрес места нашей встречи.
    - Диктуй, - он схватил лежащий на столе карандаш и стал
писать на полях оказавшейся рядом газеты, - записал. По-моему, это недалеко от моего дома.
    - Да, в получасе ходьбы. Я могу там быть с полшестого до восьми вечера в любой будничный день.
    - В субботу можно?
    - Договорились. До свидания.
    - Всего хорошего, Катя.
     Иосиф вернулся на рабочее место. Все мысли о поиске своего предназначения, так долго занимавшие его, в последнее время как будто отступили на второй план. И не только они. Всё в его жизни стушевалось и поблекло перед величественным явлением машиной любви. Маша располагалась на заоблачном пьедестале женской красоты и душевного совершенства. Во время их последней встречи он очень точно определил её место в своей жизни: "Волшебный подарок судьбы". Именно подарок, потому что он его не заслужил. А заслужить его можно единственным способом - понять и выполнить своё предназначение в этом мире. И вот, с помощью Кати, ему, может быть, предстоит сделать первый реальный шаг в этом направлении.
     Рабочий день кончился, и Иосиф поехал на свидание с Машей. На этот раз он купил только три розы. Она встретила
его на пороге квартиры объятиями и поцелуями.
    - Извини, Иосиф, - опомнилась она уже в спальне, - я даже
не напоила тебя  чаем. В эти дни между свиданиями я, как сжатая пружина. Ты пришёл, и она  распрямилась.
     Они целовались и говорили о своих чувствах. Потом, утомлённые, пили чай в гостиной. На столе в стеклянной вазе стояли цветы, которые Иосиф принёс на свидание.
    - Осталось только три розы, - заметила она.
    - Зато сегодня я принёс тебе ещё кое-что.
    - Это подарок?
    - Да.
    - Почему ты его прячешь?
    - Хочу, чтоб ты догадалась.
    - Я попытаюсь, - согласилась она. - О драгоценностях, конечно, речь не идёт. Ты не миллионер. Что касается парфюмерии, ты, наверно, в ней не разбираешься. Но твой
подарок должен быть чем-то очень значительным.
    - Почему?
    - Для тебя это характерно. Подарок должен соответствовать твоему отношению ко мне.
    - Я в этом не уверен, - смутился он.
    - А я теряюсь в догадках. Хотя, если вспомнить, что ты говорил во время наших последних встреч...
    - Неужели ты всё помнишь?
    - До мельчайших подробностей, - подтвердила она. - Каждая секунда наших свиданий врезается в мою память, как яркое событие. Прошлый раз я высказала пожелание почитать что-нибудь о еврейской культуре. Значит, ты мне принёс книгу.
    - Это потрясающе, Маша. Я, действительно, принёс книгу. Не стану тебя томить. Вот она, - он вытащил из своей сумки и положил на стол толстый фолиант в старинном переплёте.
    - Библия? 1865 года издания. Это же раритет, Иосиф. Она из библиотеки моего двоюродного брата? Ты мне о ней говорил?
    - Совершенно верно. Это ещё одна твоя семейная реликвия. Мне кажется, Артём Прохорович не завещал её тебе только потому, что хотел чем-то ценным вознаградить меня. Но я,
читая Библию, всё время сознавал, что она твоя.
    - Иосиф, это замечательный подарок. Я очень благодарна.
Но ты же хотел дать мне что-нибудь о еврейской культуре?
    - Я так и сделал. Это и есть самый капитальный труд по
еврейской истории и культуре.
    - Прости моё невежество, Иосиф. Теперь я смогу её прочесть, чтобы понять тебя, и бабушку, да и саму себя.
    - Я очень рад, что книга тебе понравилась. Давай поговорим о чём-нибудь другом.
    - Не хочу о другом, - она обняла его за шею. - Если подарок действительно соответствует твоему отношению ко мне, значит оно очень высокого уровня.
    - Самого высокого, моя хорошая. 
    - Иосиф, в субботу исполнится ровно неделя нашей любви. - Я приготовлю праздничный ужин. Ты придёшь в субботу вечером?
    - Лучше в воскресенье. Я и прийти смогу пораньше, часов в пять.
       В пятницу, ещё по дороге на работу, Иосиф вспомнил о Хавкине. Он с лёгкостью откладывал беседы с ним, но когда откладывать больше было нельзя, у него появлялось тягостное чувство неопределённости. Он так активно добивался доверия пациента. Но что нужно делать, когда эта цель будет достигнута? Чем он сможет помочь этому человеку? Может быть, когда он соберёт побольше информации, решение придёт само собой. Но если не придёт? Его профессиональные знания ограничены. Он может оказаться бессильным. И что тогда? Над этим долго думать не приходилось. Хавкин окажется в застенках МГБ. И не только он. Иосиф вспомнил слова мамы, сказанные в связи с Пречистенским: "Как же ты не понимаешь, глупенький мой, что он выдаст тебя. Люди, которые им занимаются, умеют выбивать и не такие показания".
    Хавкин обрадовался появлению Иосифа. Он тщательно укутал шею шарфом, и они вышли в коридор.
    - Ваша простуда всё ещё не прошла, Григорий Семёнович?
    - Почти прошла. Я уже и аспирин не пью. А шарф я надел из
осторожности. В коридоре можно попасть под сквозняк.
     Они пошли по больничному коридору прогулочным шагом.
    - Так что вы мне скажете, Григорий Семёнович?
    - Я много думал над вашими словами, Иосиф. Удивительное дело. Вы собираетесь ставить мне диагноз, в то время как на
сто процентов убеждены, что я здоров.
    - Вы сделали такой вывод из моих слов?
    - Конечно. Вся ваша логика адресована человеку, абсолютно здоровому психически.
    - И она показалась вам убедительной?
    - Почти. У вас было два сильных аргумента. Если бы я был подсадной уткой, то, выражаясь вашими словами, ваше будущее предсказать было бы очень нетрудно.
    - А второй аргумент?
    - Он касается безальтернативности моего положения.
    - Прекрасно, Григорий Семёнович!
    - Но есть ещё и третий аргумент. Я проверил на себе действие вашего плацебо.
    - О, Григорий Семенович, вашей скрупулёзности можно
позавидовать.
    - Это не удивительно. Речь идёт о моей жизни. Поэтому я анализировал ситуацию и с точки зрения житейской логики. И
вот тут мои вопросы остались без ответа.
    - Какие вопросы, Григорий Семёнович?
    - Очень простые. Ради чего вы подвергаете себя смертельному риску? Оплатить ваши услуги мне нечем. Доложить о своих достижениях начальству в расчёте на карьерный рост вы не сможете. Наоборот, вам придётся их скрывать.
    - С точки зрения житейской логики, Григорий Семёнович, я абсолютный недотёпа.
    - Э нет, Иосиф. Ваш интеллект очевиден.
    - Значит, он достался дураку. Разве так не бывает?
    - Вы из тех глупцов, на которых держится мир? - предположил Хавкин. - Но есть и другой ответ. Ваша логика - это талантливое построение восходящей звезды компетентных органов, пробующей свои силы в качестве провокатора.
    - Какому же варианту вы отдаёте предпочтение?
    - Всё-таки, первому.
    - Почему?
    - У меня нет другого выхода. Мне придётся рисковать.
    - Тогда, Григорий Семёнович, прямо к делу. Объясните мне, вкратце, вашу гипотезу.
    - Охотно, - согласился Хавкин, - здесь нет ничего секретного. Согласно моей гипотезе, материя существует в семи формах: твердое вещество, жидкость, газ, плазма, поле, вакуум и абсолютный ноль или Высший Разум.
    - Первых три формы я знаю из школьной программы, - сообщил Иосиф. - О четвёртой я слышал, но лучше объяснить.
    - Четвёртая форма, плазма, представляет собой газ, состоящий из равного количества положительно и отрицательно заряженных частиц. У плазмы специфические свойства, позволяющие считать её отдельной формой существования материи. Это ясно?
    - Да.
    - Пятая форма, Иосиф, - это поле, электрическое, магнитное или гравитационное. Поле, проявляющее себя физически, не
может быть ничем.
    - В принципе, понятно. 
    - Хорошо, - подвёл итог Хавкин. - Теперь о вакууме. В квантовой теории вакуум - это низшее энергетическое состояние квантового поля, при котором в пространстве не регистрируется присутствие частиц. Но они могут в нём возникать, как бы из ничего. Это зафиксировано экспериментально. Мы знаем, что материя существует во времени и пространстве. А согласно этой гипотезе, пространство и время тоже не существуют вне материи.
    - Спасибо. Очень интересно.
    - Далее, Иосиф. Если просчитать траектории движения звёздных систем, то становится ясно, что они исходят из одной точки. То есть, в исходном состоянии вся материя вселенной была сосредоточена в одной точке, имеющей нулевые размеры. Отсюда термин "абсолютный ноль". Потом произошёл взрыв, и материя из точки начала разлетаться, образовав нынешнюю вселенную со всеми её физическими законами. Значит, эти законы были запрограммированы в исходной точке. Отсюда её второе название - "Высший
Разум".
    - А какие у вас, Григорий Семёнович, доказательства?
    - Я физик-теоретик. Моя гипотеза обоснована формулами взаимосвязи физических параметров с использованием тензорного исчисления. В сущности, я лишь систематизировал уже известные знания и сделал выводы.
    - Ваша гипотеза вызывает у меня благоговейный трепет уважения к человеческому разуму, вообще, и к вам, в частности.
    - Спасибо, Иосиф.
    - К сожалению, Григорий Семёнович, нам придётся вернуться к нашей не столь величественной тематике. Как реагировала на вашу работу научная общественность?
    - Я опубликовал свою гипотезу в журнале по теоретической физике Академии Наук СССР, потом в Сборнике трудов Института атомной энергии. Вскоре появились отклики. Член-корреспондент Трофимов, историк русской науки, писал, что мои теоретические изыски отдают декадентскими вывихами, чуждыми миропониманию великого русского народа. Другой оппонент, доктор физико-математических наук Лукьянов, автор учебника для вузов, утверждал, что моя гипотеза является попыткой разрушить марксистско-ленинское мировоззрение с помощью наукообразных постулатов буржуазной науки, в которых особенно преуспели так называемые учёные сионистского толка.
    - Вы как-то на это ответили?
    - Нет, на публикации я не реагировал. Но я ответил на несколько разгромных выступлений, прозвучавших на специальном семинаре по теоретической физике.
    - Пожалуйста, Григорий Семёнович, подробнее.
    - Хорошо. Всё тот же Лукьянов в своём выступлении сказал, что я под видом Высшего Разума пытаюсь с чёрного хода втащить в пролетарское естествознание Боженьку. И что учёные-коммунисты в борьбе с происками буржуазной и сионистской идеологий должны проявлять такую же бдительность и бескомпромиссность, какую наша партия демонстрирует в борьбе с троцкистами на всех фронтах социалистического строительства. И были ещё выступления о том, что моя гипотеза чужда естественной направленности русской мысли, предполагающей ясность и реализм в
трактовке явлений.
    - Что вы им ответили?
    - Я сказал, что мой труд - это всего лишь гипотеза, и споры вокруг неё естественны. Мне только хотелось бы, чтоб дискуссия была научной, а не партийно-патриотической. И тут выкрик с места: "Вы против партийности нашей науки?!" Я говорю: "Да, я против. Можно быть хорошим учёным, как Ньютон или Эйнштейн, и не быть партийным. И, совсем наоборот, можно быть партийным, как товарищ Лукьянов, и не быть учёным". Тут в зале поднялся шум, а потом он немного утих и опять выкрик с места: "Вы считаете, что русской науки не существует?". И я отвечаю: "Да, научные истины интернациональны. В русских школах и вузах изучают Дарвина и Лейбница, а за границей Менделеева и Лобачевского". И опять пошли выкрики: "Долой с трибуны! Позор! Он сионист!".
    - Что было дальше?
    - На трибуну поднялся парторг нашего Института и сказал, что, нам, товарищи, предстоит хорошо подумать, как это случилось, что рядом с нами работают люди, которые не признают руководящей роли партии во всех проявлениях нашей жизни и с возмутительным неуважением относятся к великому русскому народу, которому они обязаны всем. Потом слово взял профессор Ерохин. Он предложил принять резолюцию с выражением возмущения и направить её руководству Института атомной энергии и Академии Наук.
     Наступила пауза. Хавкин ждал. А Иосиф переживал его рассказ так, как будто сам только что побывал на том семинаре.
    - Но ведь, Григорий Семёнович, вы не могли не понимать, что наше государство зиждется на партийности и совершенно оголтелом великорусском шовинизме. Разве нельзя было найти не столь опасные формулировки?
    - Эти же упрёки, Иосиф, я потом адресовал самому себе. Я должен был найти такие формулировки. Я просто попал в ловушку собственной парадигмы.
    - В ловушку чего?
    - Несколько последних лет я был полностью погружён в
свою гипотезу. Тот, кто ищет истину, обязан критически относиться к парадигмам и бросать вызов окружающему миру. Я создал в своём воображении устойчивый императив вызова и несогласия, чтобы защищать своё детище в ходе предстоящей дискуссии.
    - Я это пониманию, - сказал Иосиф примирительно. - Более того, я вам завидую. Вы смелый человек. Я, выросший в рамках Системы, так бы не смог. Но что было потом?
    - Дня через четыре меня вызвал Курчатов. Это он в сорок третьем году включил мою фамилию в список сотрудников создаваемого Института атомной энергии, и меня отозвали прямо с фронта. Нужно сказать, я не встречал людей, которые бы плохо о нём отзывались. Все подпадали под обаяние его личности. Так вот, он вызвал меня в свой кабинет и предложил погулять в институтском скверике.
    - По той же причине, по которой мы беседуем в коридоре? –
предположил Иосиф.
    - Сейчас я тоже так думаю, - согласился Хавкин. - В скверике Курчатов меня спросил, понимаю ли я, зачем он меня вызвал. Я говорю, что понимаю. А он: "Ни черта вы, Григорий Семёнович, не понимаете. Вы слышали о судьбе академика Николая Вавилова?". Да, говорю, Игорь Васильевич. "А о том, что академика Ландау лишь чудом удалось отстоять?". Кое-что слышал, говорю. "Почему же вы так себя ведёте? - спрашивает. - Вы не Вавилов и не Ландау. С вами совсем не будут церемониться". Неужели, говорю, Игорь Васильевич, положение настолько серьёзное? А он отвечает, что серьёзнее не бывает, что к нему по этому вопросу уже заходил офицер госбезопасности, и в Академию Наук ушла резолюция собрания с описанием моих подвигов.
    - Так быстро раскрутили дело? - удивился Иосиф.
    - Очень быстро. Я ещё пытался Курчатову возражать, что, мол, я человек маленький и никакой ценности для органов госбезопасности не представляю. А он объяснил, что меня расстреляют в назидание другим, и добавил, что моё спасение только в том, чтобы меня признали невменяемым.
    - Прямо так и сказал?
    - Да, Иосиф. Через два дня меня вызвали в местную
поликлинику, где психиатр дал мне направление в Институт им. Сербского. Он основывался на письменной просьбе моих коллег о моём психиатрическом освидетельствовании и на заключениях двух докторов физико-математических наук, в которых моя гипотеза объявлялась абсолютным бредом.
    - Теперь мне ясно, Григорий Семёнович, что вас спасёт только диагноз паранойя. К сожалению, результаты обследования отрицают наличие у вас патологии.
    - Что же делать? - в голосе Хавкина звучала растерянность.
    - Я должен найти решение.
    - Неужели, Иосиф, вы в состоянии это сделать?
    - Я не Бог, Григорий Семёнович, но я попытаюсь. Мы встретимся на следующей неделе.
    - Для меня вы теперь всё равно, что Бог, - грустно заметил Хавкин.
     Начиная с этого момента, что бы Иосиф ни делал, мысль о
Хавкине, в явной или закадровой форме, не оставляла его. Кончился рабочий день, и он поехал на тренировку. Она на время отвлекла его от раздумий. Но когда он вышел из клуба, за его рассеянным взглядом стояла всё та же мысль. И вдруг
перед ним возникла такая знакомая фигура.
    - Олечка, ты?
    - Я. Ты мне не рад?
    - Очень рад, Олечка, - они медленно пошли вдоль знакомой парковой ограды к трамвайной остановке. - У тебя всё в порядке?
    - Да. Но я решила сделать тебе небольшой подарок, - она раскрыла свою сумочку.
    - По каком поводу подарок?
    - Без всякого повода. Просто так.
     Она отыскала в сумочке нужный предмет и протянула его Иосифу. Это был небольшой медальон из жёлтого металла.
    - Спасибо, Олечка. Я тронут. Но это значит, что ты выходишь замуж?
    - Да. С понедельника мы с Юрой берём трёхдневный отпуск
на свадьбу. И после этого мы с тобой уже не будем
встречаться. Я не хочу Юру обманывать. Но сегодня я ещё не замужем.
    - Как это понимать, Олечка?
    - Ты не догадываешься? Ты видишь, где мы находимся?
     Они стояли как раз напротив разрыва в ограде, за которым находилась парковая поляна.
    - Иосиф, я хочу с тобой попрощаться, - она взяла его за руку
и повела к ограде.
     После посещения поляны, он проводил её до трамвайной остановки. Когда загромыхал подъезжавший трамвай, она прижалась к нему, и он поцеловал её солёное, мокрое от слёз лицо.
     Иосиф ехал домой и думал об Олечке. Она любила его. И эта любовь была первой. Ради чего же она отказывалась от любви, выходила замуж за нелюбимого, хотя и хорошего человека? Ведь Иосиф не отвергал её. Олечка тоже следовала своему предназначению?! Другого объяснения он не видел. Базовая программа её женской психики адаптировалась к
миру посредством комплекса Человеческого Достоинства. Это
новое название послушно встало в длинный ряд уже открытых им наименований. Этот комплекс спасал её от губительного порабощения первой любовью и открывал дорогу в мир духовной независимости и творческой реализации. Но откуда у Иосифа взялось такое название? Разве не логичнее назвать это явление комплексом Человеческого Предназначения? Но, поразмыслив, он пришёл к выводу, что следование своему предназначению как раз и позволяет личности осознать своё человеческое достоинство. Так что эти два названия были синонимами, обозначавшими один и тот же комплекс. 
     Дома он выдвинул ящик письменного стола, присоединил Олечкин медальон к остальным и какое-то время стоял над ними в раздумье. Теперь медальонов было четыре. Почему эти совершенно разные и не всегда знакомые между собой женщины в разное время делали ему одинаковый подарок? И впоследствии с искренней озабоченностью интересовались, хранит ли он его. Иосиф открыл и внимательно осмотрел
Олечкин медальон. Он отличался концентричным наружным кольцевым выступом, но внутри было то же самое -
фотография, тщательно подогнанная к боковым стенкам медальона.
     Иосиф наскоро поужинал и подошёл к книжному шкафу. Олечка сделала ему подарок, а он ей нет. Его взгляд остановился на томике Марины Цветаевой. Девчонка из рабочей семьи, наверняка, ничего не слышала о великой русской поэтессе.


ГЛАВА 9. ЛУЧ НАДЕЖДЫ

                Не соблазняясь тихой гаванью,
                Стремлюсь сегодня, как и прежде,
                К непредсказуемому плаванью
                В моря пленительной надежды.

     На следующий день, после обхода больных, Олечка
принесла Иосифу чай.
    - Олечка, я тоже хочу тебе кое-что подарить.
    - Ты и так меня уже одарил, - она ответила спонтанно, не без едва заметной укоризны.
    - Разве? Я что-то не припомню.
    - Да нет, - смутилась она, - это я так, в переносном смысле.
    - А я хочу в прямом. Дарю тебе томик стихов Марины Цветаевой. Ты слышала о ней?
    - Нет. В школе её не проходили.
    - Олечка, когда ты окончишь мединститут, ты станешь не только врачом.
    - А кем ещё?
    - Ещё и её величеством русской интеллигенцией.   
    - Что это значит, Иосиф?
    - Ты должна будешь прочесть книги многих писателей и поэтов. А Марина Цветаева одна из самых талантливых.
       Она взяла в руки томик и начала листать. Иосиф наблюдал
за отражением меняющейся гаммы чувств на её лице, освещённом работой мысли. Перед ним была круглая отличница, перед которой судьба не торопилась стелить
ковровую дорожку успеха.
     - Очень тебе благодарна, Иосиф. 
     - Олечка, я не решился написать посвящение.
     - Не беспокойся, я и так не забуду, чей это подарок.
     Весь день Иосиф работал над статьей, и только последний час уделил английскому. Теперь новую лексику он черпал из американского журнала по психиатрии. А на втором плане сознания, сменяя друг друга, напоминали о себе две ключевые темы - Хавкин и предстоящая встреча с Катей. От этой встречи он многого ждал.

     После работы Иосиф пошёл по адресу, указанному Катей. У продавщицы подмосковных цветов он остановился. Идти к Кате без цветов было немыслимо. Он купил красные, жёлтые и белые астры. Улицу и дом долго искать не пришлось. Иосиф поднялся на четвёртый этаж и позвонил. Дверь открылась почти сразу же. За ней стояла Катя, улыбающаяся и немного смущённая. Перед ним было одно из тех женских лиц, чьё обаяние почти не угасает с возрастом. И её чётко очерченная фигура по-прежнему не оставляла равнодушным мужское зрение. 
     Она обрадовалась цветам, позволила поцеловать себя в щеку и торопливо пригласила его пройти в гостиную. Когда-то она вела себя иначе.
    - Проходи, Иосиф. Ты прямо с работы? Я напою тебя чаем.
     Она ушла на кухню, а Иосиф огляделся. Это была двухкомнатная квартира, обставленная небогато, но со вкусом. Ухоженная чёрно-белая кошка, подняв вертикально хвост, тёрлась боком о его ногу. Иосиф погладил мурлыку по головке. Но вот появилась Катя с чайной посудой.
    - Иосиф, ты помнишь учительницу математики?
    - Надежду Петровну?
    - Да. Она с мужем и дочерью отдыхает в Крыму, и попросила меня присмотреть за квартирой. Я живу совсем близко.
    - Очень даже неплохая квартирка.
    - Садись, Иосиф. За чаем я расскажу тебе о своей находке.
    - Умираю от нетерпения.
    - Я просматривала сборники иностранной литературы, начиная с сорокового года. Это ежеквартальное академическое
издание.
    - Какой там объём информации? - поинтересовался он.
    - Очень небольшой: название страны, библиографические данные книги и абстракт с кратким содержанием произведения. Нужную информацию я обнаружила только за второй квартал этого года. Знаешь, о какой стране идёт речь?
    - Об Эфиопии, - наугад выпалил Иосиф.
    - Нет. Всё равно не догадаешься. Эта страна - Израиль.
    - Я знаю, в мае была провозглашена независимость Израиля, и Советский Союз признал его. Об этом писала "Правда".
    - Да, - подтвердила она. - Сведения об израильской литературе появились только в последнем номере сборника.
    - Хорошо, Катя, и что же ты нашла?
    - Я прочла абстракт книги и едва поверила своим глазам, настолько точно он соответствует твоим критериям поиска. Я переписала его. Ты сейчас сам убедишься.
     Она положила перед Иосифом тетрадь. Он углубился в чтение:
     "Научно-фантастический роман "На далёком Марсисе", автор - Ариэль Бацель, опубликован в переводе на английский язык нью-йоркским издательством "Мэнора" в январе 1948 года.
     В своей первой книге израильский писатель вводит нас в неизведанный мир инопланетной цивилизации, где уровень гуманитарного развития значительно отстаёт от научно-технического прогресса. При таком дисбалансе технологическое могущество становится неуправляемым и, в результате, цивилизация самоуничтожается. Роман перегружен деталями социальной жизни инопланетян, излишними для развития сюжетной линии. Это, наряду с несовершенством литературного языка, первоначально создаёт впечатление непрофессионализма, характерного для начинающих авторов. Однако к концу книги оно отступает перед убедительностью повествования, которое напоминает свидетельства очевидца. Этот авторский дар убедительности, столь важный для жанра  научной фантастики, делает книгу
заметным явлением молодой израильской литературы.
                Литературный критик газеты "Нью-Йорк
                Таймс" Джек Розенстоун, февраль 1948 года"
     Катя сидела напротив Иосифа, не сводя с него глаз.
    - Что скажешь? - поинтересовалась она, как только он прочёл абстракт.
    - О таком я даже не смел мечтать. Это первый луч надежды. Мне необходимо прочесть эту книгу.
    - Ты можешь получить её для чтения в читательском зале Ленинской библиотеки. Здесь, в тетради, имеются все библиографические данные, необходимые, чтобы запросить книгу. Но учти, она на английском языке. И для доступа к фондам иностранной литературы необходимо ходатайство от научной организации. Ты сможешь получить его в своём НИИ?
    - Постараюсь.
    - О, Иосиф, пока мы разговаривали, чай совсем остыл. Сейчас я подогрею, - она взяла чайник и поторопилась на кухню.
     Когда она вернулась, он стоял у окна и смотрел в сумерки вечернего города.
    - Иосиф, ты больше не хочешь чаю? - она подошла к нему.
    - Спасибо, Катя. Теперь я только об этом романе и думаю. Ты мне так помогла. Можно поцеловать тебя в знак  благодарности? - он положил руку на её талию.
    - Погоди, Иосиф, не торопись, - она сжала его руку. - Я очень рада, что смогла тебе помочь, но... 
    - Что ты хочешь сказать?
    - Иосиф, пойми меня правильно, - смутилась она. - Я нашла сцену и обещала подумать. Но жизнь не театральная пьеса. У меня прекрасный малыш, любящий муж. Рука не поднимается разрушить всё это одним махом.
    - Конечно, - он убрал руку с её талии, - так даже лучше.  Хочешь, Катенька, я стану обращаться к тебе на вы и по имени отчеству. Мне это будет не трудно. В моём отношении к тебе нет ни капли неуважения.
    - По имени отчеству? - она помедлила. - И уже никто на
свете не назовёт меня Катенькой?
    - Хорошо. Пусть всё останется, как есть.
    - Но наша дружба продолжается, - торопливо заверила она. -
Я хотела бы тебе помогать.
    Из наступившей неловкой паузы не так легко было выйти.
    - Подожди, - нашлась она, - я уберу со стола.
     Она отнесла на кухню посуду и вернулась в гостиную.
    - Так я, пожалуй, пойду, - сказал Иосиф, как можно вежливее. - Большое тебе спасибо.
    - Не забудь это, - она протянула ему тетрадь. - Я буду следить за новыми публикациями и сообщу, если попадётся что-нибудь интересное.
    - Спасибо, Катя. Всего хорошего.
     Иосиф открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Никакими проблемами загружать мозги не хотелось. Чем же он был так озабочен последнее время? Предстоящей встречей с Катей? Но это уже позади. А чем ещё? Ах, да. Хавкин. Жизнь этого человека полностью зависит от него, Иосифа. Необходимо заставить себя думать только об этом. Он приехал домой, поужинал, часа два позанимался английским и лёг спать.
     Ему снился Хавкин. Это был сон, а не ночное видение. Григорий Семёнович подходил к своей тумбочке, доставал спичечный коробок с таблетками аспирина и говорил: "В этих таблетках всё моё спасение".
    Утром Иосиф повторил глагольные формы пассивного продолженного времени, потом составил список неправильных английских глаголов, подлежащих заучиванию. Чтобы сохранить темп освоения языка, заданный Машей, приходилось мобилизовать все резервы времени. И воскресное утро было из их числа. А необходимость в знании английского после Катиного открытия становилась ещё более настоятельной. В четыре часа он вышел из дому, взяв с собой томик Милна.
     Иосиф купил три розы и вошёл в метро. И тут последний сон снова овладел его вниманием. Зигмунд Фрейд придавал анализу снов огромное значение. По нему, если женщине снилась заводская труба, она одержима половым влечением. И то же самое с мужчиной, которому снится автомобильное колесо. А если снятся таблетки аспирина? У великого психиатра не было ответа на этот вопрос. Фрейд имел дело с психически больными людьми. У людей здоровых другая кодификация сновидений? Иосиф ещё со школьных лет помнил, что если вечером он не мог решить трудную задачу, то утром, иногда, просыпался с готовым решением. Значит, во сне мозг напряжённо работал. Может быть, прошлой ночью он и решил задачу спасения Хавкина и выдал решение в виде сновидения. Значит, его можно спасти с помощью таблеток аспирина? Чушь какая-то.
   Маша встретила его сияющими глазами. Она основательно подготовилась к празднику. Накрытый стол блистал фарфоровым сервизом, а сама Маша была в узорчатой юбке и лёгкой блузке в горошек, прекрасно оттенявшей её юную красоту.
    - Подожди минутку, - попросила она, принимая розы, - я поставлю их в вазу.
     Пока она занималась цветами, Иосиф переобулся в тапочки и прошёл в гостиную. Стол производил впечатление.
    - Вот так, - она поставила  в центр стола вазу с цветами, включая и розы, подаренные им прошлый раз. - Хотя... Смотри, Иосиф. Здесь стало шесть роз. Что означает шестая роза?
    - Что я хочу тебя поцеловать, - сымпровизировал он.
    - Жаль, что в букете она только одна. А тебе нравится стол?
    - Одним словом "нравится" здесь не обойдёшься.
    - Хорошо, Иосиф. Разливай, - она встала у стола рядом с ним.
     Он разлил грамм по тридцать коньяка и подал ей рюмку.
    - Поздравляю, Машенька. У тебя будет много праздников.
Но такого больше не будет.
    - Я тоже так думаю. Мне даже хочется расплакаться.
    - Давай лучше выпьем.
     Они выпили, и Маша обняла его.
    - Поцелуй меня, мой милый. Я ждала тебя целых три дня.
     Когда они были уже в постели, на Иосифа вдруг нашло
озарение. Его мыслительная машина совсем не считалась с
обстоятельствами. Он понял, наконец, в чём спасение
Хавкина. Его действительно могут спасти таблетки аспирина. Взаимодействуя с психотропными препаратами, аспирин, как минимум частично, их нейтрализует. Это основание, чтобы предложить повторное обследование пациента.
     Потом они с Машей сидели в гостиной за чаем. Ночник создавал розовый полумрак. Проигрыватель заполнял пространство органной полифонией Баха.
    - Я привёз Милна, - вспомнил Иосиф. - Возвращаю с благодарностью.
    - Оставь его себе, как мой подарок.
    - Зачем, Маша? Это же твой любимый поэт.
    - Поэтому мне и хочется его тебе подарить.
    - Спасибо. Это замечательный подарок.
    - А ты, Иосиф, английский не бросил?
    - Нет. Продолжаю в том же темпе, который ты задала.
    - У тебя сильная мотивация? Да, я помню, тебе нужно читать журналы по психиатрии.
    - Не только. И даже не столько.
    - Да? А что ещё?
    - Мне необходимо перевести на русский язык один научно-фантастический роман.
    - Откуда такая необходимость?
    - Ты помнишь, Маша, я как-то обещал тебе рассказать о своих паранормальных способностях?
    - Обещал. Мне всегда хотелось напомнить тебе об этом.
    - В детстве меня поразила молния. Мама с трудом выходила меня. Но, в результате, я приобрёл способность во время сна как бы посещать удалённые объекты.
    - Значит, именно так, во время сна, ты побывал в моей ванной и видел мои родинки?
    - Извини. Я не должен был этого делать.
    - Я не сержусь, Иосиф. Но какая здесь связь с романом?
    - Видишь ли, Маша, ежегодно молния поражает сотни людей.
    - Ну и что?
    - Некоторые из них обретают такой же дар и становятся авторами научно-фантастических романов.
    - Что?! По-твоему, эти книги написаны не фантастами, а
паранормальными очевидцами?!
    - Да. Не все, конечно. Я разработал критерии, позволяющие
отличить фантастов от очевидцев. Роман, который я хочу перевести, написан очевидцем.
    - Это потрясающе, Иосиф. Но почему автор не может прямо рассказать людям о своих паранормальных открытиях?
    - Потому, что радикально новые знания вызывают у людей обструкцию. В средние века первооткрывателей сжигали, сегодня их помещают в психлечебницы. А научно-фантастический роман такой угрозы не создаёт.
    - Иосиф, мы знакомы давно, а ты открываешься только сейчас.
    - Мне не хотелось, чтобы на меня показывали пальцем.
    - Понятно, - согласилась она. - Но зачем тебе именно этот роман?
    - Я хотел бы посмотреть, насколько подробно там описана инопланетная цивилизация.
    - Ты надеешься по этому описанию сам попасть на ту планету?! - она даже затаила дыхание.
    - Я хочу попытаться.
    - Допустим, Иосиф, невероятное, ты проник в инопланетную цивилизацию. Что дальше?
    - Ты можешь представить, Маша, сколько бесценной информации там можно почерпнуть для нас, землян. О социальном устройстве, о технологиях, о мироздании.
    - Разумеется, Иосиф. Но я не об этом. Что ты будешь с этой информацией делать?
    - Придётся написать научно-фантастический роман.
     Наступила длительная, неопределённая пауза.
    - Может быть, Машенька, вернёмся к празднику? Для чего мы сегодня встретились?
    - Чтобы познавать друг друга, - нашлась она. - И мы преуспели.
    - Но мы ушли слишком далеко.
    - Ты прав. До этого мои мысли были совсем о другом.
    - Вот, Маша, ты мне об этом и расскажи.
    - Помнишь, Иосиф, - она отодвинула свою чайную чашку, -
ты хотел поклясться, что будешь всегда заботиться обо мне и
сделаешь всё, чтобы я была счастлива.
    - Я и сейчас готов повторить эти слова.
     Через час, когда он уходил, она неожиданно спросила:
    - Значит, ты видел и слышал моего отца в тюремной камере
с помощью своих паранормальных способностей?
    - Да.
    - Иосиф, я хочу помогать тебе.
    - Что ты имеешь в виду?
    - Я переведу научно-фантастический роман на русский.
    - Но это же огромная работа.
    - Не спорь, пожалуйста. Я сделаю её с удовольствием. В моём распоряжении ещё целых две недели каникул. Ты только дай мне библиографические данные книги.
    - Спасибо, моя хорошая. Позвони мне завтра на работу. Книгу можно получить в отделе Иностранной литературы в Ленинке. Но туда нужен допуск.
    - У студентов нашего вуза такой допуск есть.
    Они договорились встретиться в ближайший вторник.

     Когда Иосиф оказался на улице, мысли о Хавкине захлестнули его. Было уже довольно поздно. Он вошёл в полупустой вагон метро и, как только за ним захлопнулась дверь, ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Это был незнакомый старик, сидевший на противоположной стороне вагона левее двери. Рядом с ним был мальчик лет двенадцати. Оба они смотрели на Иосифа и о чем-то переговаривались. Иосиф направился в конец вагона, чтобы избавиться от их неприятного внимания. Когда он проходил мимо, они замолчали, но уже через несколько шагов до него донеслись слова старика, обращённые к мальчику: "Это ещё молодой еврей, а жрёт уже за троих. Смотри, какой вымахал. Небось, папа газированной водичкой торгует. Пока мы на фронте кровь проливали, они в Ташкенте деньги копили ..." Он не расслышал фразу до конца. Это был урок ненависти, передаваемой подрастающему поколению. Иосифу с трудом удалось подавить в себе обиду.
     Он должен был сосредоточиться на мыслях о Хавкине. К
концу дороги у него уже был план действий. Завтра же онпознакомит с ним Григория Семёновича. Когда он приехал домой, было уже около двенадцати, но мама ещё не спала.
    - У меня уже был воскресный вечер, когда ты долго не возвращался домой, - напомнила она. - Где же можно так
поздно пропадать?
    - Я, мама, был с Машей.
    - Она мне понравилась. Прекрасная девушка. Но знаешь... - она не окончила фразу.
    - О чём ты, мама?
   - Я хотела сказать, это только кажется, что мы и русские живём в одной стране. Мы живём в разных мирах. Еврей с детства сталкивается с оскорблениями в школе и на улице, ему не дают заслуженный аттестат зрелости, закрывают перед ним двери престижных учреждений, обходят наградами и повышениями по службе. Русское общество захлёбывается от ненависти к нам. Газеты полны лишь слегка закамуфлированных антисемитских статей. Для нас этот мир, увы, уже привычен. Но любому русскому он бы показался адом. Ты не знаешь, как поведёт себя твоя прекрасная Маша, когда это прямо коснётся её.
    - Она любит меня, мама.
    - Я понимаю, - вздохнула Фаина Моисеевна. - Но всё-таки подумай о моих словах.
    - Я подумаю, мама. - И немного спустя добавил: - Я хотел бы получить у тебя консультацию. У нас на работе есть один пациент, предполагаемый параноик, но психотропные препараты не вызывают у него реакцию покаяния.
    - Он такой же параноик, как и Пречистенский? - насторожилась Фаина Моисеевна.
    - Да.
    - И ты опять пытаешься его спасти?!
    - Пытаюсь. Но ты не волнуйся, мама. Мне ничто не угрожает.
    - Пойми, Иосик, ты не можешь спасти все жертвы режима. Для тебя это, рано или поздно, кончится очень плохо.
    - Совсем не обязательно. Через две недели я ухожу оттуда.
    - Ну что с тобой поделаешь, - сказала она сокрушённо. -
Когда-нибудь ты поймёшь, что значит быть родителем
единственного ребёнка. Что там у тебя?
    - Психотропные средства не заставляют его отказаться от
бреда. Его могут признать здоровым. Но для него это означает, скорее всего, расстрел. Иванцов привлёк меня к его
обследованию.
    - На что ты рассчитываешь?
    - Я хотел бы доказать, что он всё-таки параноик, а препараты не действовали на него потому, что он одновременно принимал аспирин.
    - Очень сомнительная идея, - оценила мать. - Я никогда не слышала о несовместимости аспирина с другими лекарствами. Хотя, теоретически, с учётом индивидуальной реакции организма пациента, частичная несовместимость возможна. Но тогда психотропные препараты назначат повторно, и они снова подтвердят отсутствие паранойи.
    - Не подтвердят. Я заменю их на плацебо и научу пациента, как себя вести.
    - Ох, Иосик! В нашем роду никогда не было авантюристов.
    - Я хочу спасти этого человека, мама.
    - Но твой замысел с аспирином слабоват. Подкрепи его какими-нибудь психологическими мерами. Там совсем ничего нельзя проверить.
    - О чём ты, мама?
    - Я не психиатр. Я могу предложить самую общую схему. Например, у пациента была стойкая психологическая установка на сопротивление, так что даже психотропные препараты не смогли её поколебать. А ты с ним работал и эту установку изменил. В результате, повторное применение препаратов уже оказалось эффективным.
    - Спасибо, мама. В этом что-то есть. Я подумаю.
    - А у меня новости, - сообщила Фаина Моисеевна после некоторой паузы. - Кто-то отказался от путёвки в Геленджик, и Иван Митрофанович предложил её мне.
    - Так это же прекрасно, мама. Когда уезжаешь?
    - В ближайший вторник, вечерним поездом.



                ГЛАВА 10. МОДЕЛЬ ИЕЗЕКИИЛЯ
      
                Удел еврейский запечатлён
                Строкой небесного манускрипта,
                Я ею издревле обречен
                Всю жизнь исходить из Египта.

     Наступил понедельник третьей недели августа. Утром Иосиф поздоровался с сотрудниками, стоявшими у поста медсестёр. Среди них была Римма. При виде Иосифа её лицо вспыхнуло радостной улыбкой. После обхода она принесла ему чай.
    - Иосиф, как дела?
    - Спасибо, Римма. Рана заживает, но всё еще побаливает.
    - Ну, хорошо. Не буду к тебе приставать. Выздоравливай.
     Она вышла из палаты, но минут через десять вернулась.
    - Иосиф, к телефону.
     Звонила Маша. Иосиф передал ей библиографические данные научно-фантастического романа. Возвращаясь, он в коридоре столкнулся с Хавкиным.
    - Здравствуйте, Григорий Семёнович. Как самочувствие?
    - О! Здравствуйте. Никакого самочувствия у меня нет. Одно ожидание. Жду обещанных вами указаний, как помочь нашей овце съесть их волка.
   - На сегодня, Григорий Семёнович, я и планировал встречу с вами по этому вопросу.
    - В самом деле?! Я только возьму свой шарф.
     Иосиф огляделся. Сейчас в коридоре появится Лопахин, потом Римма в сопровождении дяди Паши начнёт разносить лекарства. Наконец, вернулся Хавкин.
    - Григорий Семёнович, рискну предложить вам прогулку на
лестничную площадку. Там нам никто не помешает.
    Хавкин согласился. Они прошли мимо поста медсестёр, и вышли из отделения.
    - Давайте, Григорий Семёнович, уточним цель. Мы заинтересованы, чтобы вас признали параноиком. Только в этом случае вы можете избежать ареста. Так?
    - Почти, - согласился Хавкин.
    - Почему почти?
    - Если с таким диагнозом я проведу всю оставшуюся жизнь
в психлечебнице, то стоит ещё подумать.
    - Нет, с вами проведут двухнедельный курс лечения и выпишут под наблюдение районного психиатра. В лучшем случае, даже с правом на работу.
    - Тогда никаких сомнений.
    - Идём дальше, - подытожил Иосиф. - Вас уже один раз обследовали, и паранойя не подтвердилась. Значит, наша задача представить предыдущее обследование ошибочным.
    - "Пока всё идёт хорошо" сказал Абрам, падая с двадцатого этажа, - усмехнулся Хавкин.
    - Не беспокойтесь, Григорий Семёнович, мы обеспечим безопасное приземление Абрама. Но сначала нужно добиться решения о вашем повторном обследовании.
    - Нужно, - согласился он, - но как это сделать?
    - Вы помните, что происходило два месяца тому назад, когда вам давали психотропные препараты? Вы были сильно простужены?
    - Хорошо помню. Никакой простуды у меня не было.
    - Нет, Григорий Семёнович. У вас была жесточайшая простуда, и вы принимали по три таблетки аспирина в день.
    - Чего не было, того не было. У меня хорошая память.
    - Повторяю, Григорий Семёнович, вы были простужены и принимали аспирин.
    - Допустим, - нехотя согласился Хавкин, - и что из этого?
    - Аспирин активизирует центры организма для борьбы с болезнью, мешая психотропным препаратам какие-то центры подавлять. Значит, проведённое обследование можно поставить под сомнение.
    - А! Я вспомнил, - оживился Хавкин. - Действительно, я был простужен. Хорошо, если бы ещё кто-нибудь это видел.
    - Вы сами помогите профессору и лечащему врачу вспомнить о вашей простуде.
    - Как же я могу это сделать?
    - К завтрашнему обходу, Григорий Семёнович, вы должны основательно простудиться.
    - Что вы говорите, Иосиф?!
    - Вы должны чихать и принимать аспирин на виду у врача.
    - Я вас плохо понимаю, Иосиф?
    - Если вы напомните им о своей склонности к простудам, они легко поверят, что такое могло быть и два месяца тому назад.
    - Это логично, - признал Хавкин. - Я попробую.
    - Только, Григорий Семёнович, не переигрывайте, ради Бога. Ваше поведение должно казаться естественным.
    - Я начинаю в вас верить.
    - Спасибо, - Иосиф взглянул на ручные часы. - Давайте сделаем перерыв. А часа в три, продолжим.
    - Договорились.
     Они вернулись в отделение. Им встретилась Римма.
    - Иосиф, тебе звонили. Я нигде не могла тебя найти.
    - А кто звонил?
    - Какая-то девушка. Она сказала, что хочет связаться с тобой по просьбе твоей мамы. Я попросила её перезвонить через некоторое время. Не отходи далеко от телефона.
     Иосиф остался у поста медсестёр. Вскоре раздался звонок.
    - Алло!
    - Пригласите, пожалуйста, Иосифа Раскина, - послышался в трубке знакомый голос.
    - Наташа, ты?
    - Привет, Иосиф. Я сказала медсестре, что звоню по просьбе твоей мамы. Извини.
    - Ничего. Как поживаешь?
    - А как твоё выздоровление? Ты помнишь, я обещала приехать через недельку.
    - Я здоров. И о твоём обещании помню.
    - Иосиф, заходи ко мне сегодня вечером.
    - Сегодня, Наташа, после работы у меня тренировка.
    - Когда ты возвращаешься домой?
    - Около девяти вечера.
    - Прекрасно. По дороге домой заходи ко мне. Это же недалеко от твоего дома. 
    - Я постараюсь, Наташа.
    - Тогда до свидания.
    - До свидания.
     Иосиф вернулся в свою палату и продолжил работу над
статьёй. Она начиналась анализом господствующих взглядов на возникновение паранойи. Затем он подробно описывал ситуацию, при которой подросток, страдающий от сильнейшего комплекса неполноценности в период полового созревания, начинает искать решение своих проблем вне реальности. Эта ситуация, провоцирующая возникновение паранойи, соответствовала истории отрочества Пречистенского. Далее, в соответствии с планом статьи, он должен был изложить историю болезни Артёма Прохоровича, якобы подтверждающую, что у него в последующем паранойя действительно возникла. Но он не мог этого сделать. Никакой паранойи у взрослого Пречистенского не было. Он и раньше сознавал, что столкнётся с этой проблемой в конце статьи. Но он надеялся уклониться от утверждения, что болезнь была однозначно диагностирована. Однако это вызвало бы сопротивление профессора.
     В три часа Хавкин уже ждал Иосифа в коридоре напротив палаты номер шесть. Они решили снова отправиться на лестничную площадку, но на этот раз Иосиф предупредил Римму. При необходимости, она должна была знать, где его искать.
    - Иосиф, - начал  Хавкин первым, - я весь в сомнениях. Каждое лекарство перед применением проверяют. Может быть, никакой несовместимости между психотропным препаратом и аспирином нет? Или это наивные сомнения непрофессионала?
    - Нет, это логично. Но только ваш препарат ещё не прошёл клиническую проверку.
    - По какому же праву его применяют? - возмутился Хавкин.
    - Его назначают лицам, которые уже почти без прав.
     Наступила пауза, и Иосиф не торопился разрушать произведённое впечатление.   
    - Итак, - продолжил Иосиф немного спустя, - мы ставим под сомнение предыдущее обследование, чтобы добиться его повторения. А что будет потом, вы догадываетесь?
    - Мне опять назначат психотропные препараты. Но я не
понимаю, чем же будет отличаться повторное обследование от предыдущего?
    - Прежде всего, тем, что вы будете принимать плацебо, но
вести себя так, как под воздействием настоящих препаратов.
    - Теперь я понял ваш замысел, - обрадовался Хавкин. - Но что я должен говорить якобы под воздействием препаратов?
    - Вы откажетесь от своей гипотезы и тем самым подтвердите, что она бредовая. А это будет означать, что у вас самая настоящая паранойя. В этом и состоит наша цель.
    - Подождите, Иосиф. Неужели моё маленькое дело имеет такой грандиозный подтекст?!
    - Какой подтекст?
    - Я о дилемме Джордано Бруно и Галилея. Мне придётся утверждать, что Земля не вертится?
    - Неужели?! - удивился Иосиф. - Я как-то и не подумал об этом. Сейчас же не средневековье.
    - Вы в этом уверены? Только потому, что вращение Земли уже не вызывает сомнений?
    - О, Григорий Семёнович, вы применяли свои способности аналитика и к социальной сфере?
    - Как вам сказать, Иосиф. Трудно оставаться равнодушным к окружающей жизни.
    - И ваши социальные идеи столь же глобальны?
    - Может быть, - нехотя согласился Хавкин. - В моей социальной модели действуют два  обобщённых персонажа: Евреи, как фактор социального прогресса, и Инквизиция, как его тормоз. Но у меня был гениальный предшественник. Я лишь развил его догадки.
    - Кого вы имеете в виду?
    - Еврейского пророка Иезекииля времён Вавилонского плена. На историческом материале своего времени он заключил, что Всевышний подвергает евреев страданиям, чтобы они духовно возвысились до уровня, позволяющего им стать проводниками Его законов в человеческом мире. Я только заметил, что Иезекиилевская модель движения прогрессивных идей от Всевышнего через страдающих евреев ко всему человечеству действовала и до вавилонского плена и после него. Она характерна для большей части человеческой
истории. 
    - Вы можете это доказать?
    - Конечно, - подтвердил Хавкин. - Евреи появились на исторической арене, как носители монотеизма. Теперь-то мы понимаем, насколько благотворным он оказался для человечества. Но сразу же заработала и Инквизиция. Сначала в её роли выступал Египет, потом Вавилон, Ассирия, Рим, испанская инквизиция, царская Россия Александра Третьего и Николая Второго, нацистская Германия. Они пытались остановить, или изгнать, или уничтожить Евреев. За социальный прогресс человечества еврейский этнос всегда щедро платил своей кровью.
    - Но с победой монотеизма преследование евреев не прекратилось же.
    - Это только подтверждает глобальность моей двухфакторной модели, - разъяснил Хавкин. - Борьба между Евреями и Инквизицией - это постоянная основа общественного развития. Только теперь уже она  продолжалась в пределах монотеизма. Инквизиция изгоняла евреев из Испании, провоцировала кровавые еврейские погромы в средневековой Германии, лишала евреев гражданских прав в остальных странах, а заодно преследовала всякое инакомыслие и в нееврейской среде.
    - Но как это согласуется с вашей двухфакторной моделью? - не понял  Иосиф. - Инквизиция травила и не евреев, таких как Джордано Бруно, Томаззо Кампанелла.
    - Еврейский этнос с его религиозной идеологией был основным генератором прогрессивного инакомыслия. Согласно иудаизму, в отличие от христианства, Мессия ещё не пришёл и не изрёк окончательную истину в последней инстанции. Значит, дорога к новым знаниям оставалась открытой. Ожидание Мессии в иудаизме - постоянный фактор. Это метафорический образ стремления к новым открытиям в процессе познания мира. Подобный иудейский подход был характерен и для многих великих людей, которые не были иудеями. Поэтому к обобщённому фактору "Евреи" относятся и не евреи, способствующие общественному прогрессу. Нацистская Германия в роли Инквизиции преследовала и немцев, таких как Томас Манн и Ремарк, но главными её врагами всё-таки считались евреи. Между прочим, Гитлер мечтал о возврате к язычеству. Это уже было стремление не только остановить общественный прогресс, но и повернуть его вспять.
    - А чистилище страданий для евреев является обязательным?
    - Боюсь, что да, Иосиф. Вы же видите, еврейские монтени, спинозы, канты, фрейды, эйнштейны и винеры появлялись только в христианском окружении травли и преследований. Их не было ни в Индии, ни в Китае, где евреи всегда были, но их там никто не притеснял.
    - Погодите, Григорий Семёнович, - оживился Иосиф, - значит, согласно вашей модели, теперь историческую роль
Инквизиции выполняет Советский Союз?
    - Всё правильно, Иосиф, - Хавкин огляделся. - Здесь налицо все признаки Инквизиции: идеология исключительности в форме запредельного великорусского шовинизма; неприятие научного прогресса, включая отрицание фрейдовского психоанализа, генетики и кибернетики; разнузданный антисемитизм, заполонивший газеты, улицы и учреждения; и практический возврат к язычеству. Любопытно, что неприятие какого-либо прогресса распространяется даже на новые течения в искусстве.
    - Вы позволите, Григорий Семёнович, пользуясь вашей социальной моделью, сделать один опасный вывод?
    - Это даже любопытно, - согласился Хавкин.
    - Советский Союз ждёт неминуемый и довольно скорый крах?
    - Да, Иосиф. Я думаю, это произойдёт в течение ближайших 50 лет, несмотря на то, что сейчас СССР в зените своего могущества. Такова была судьба всех, кто брал на себя роль Инквизиции. Вавилон был завоёван персами через 47 лет после разрушения вавилонянами Иерусалима и Первого Храма. Испания через 50 лет после изгнания евреев начала терять своё экономическое, политическое и военное могущество и вскоре превратилась в полунищее захолустье Европы. Германия рухнула через двенадцать лет после прихода к власти нацистов. Российская империя погибла через 35 лет после начала  еврейских погромов, организуемых Александром ;;; и Николаем ;;.  Общественный прогресс остановить невозможно. Значит, Инквизиция обречена на поражение, а Евреи побеждают. К такому выводу пришёл и Иезекииль, предсказав неизбежную гибель Вавилона. К сожалению, в большинстве случаев, это лишь позволяло еврейскому этносу продолжать своё существование в атмосфере страданий.
    - Григорий Семёнович, неизбежный крах Инквизиции, как глобальная закономерность, понятен. Но у каждой Инквизиции, очевидно, есть своя частная картина гибели. Как и отчего рухнула Германия, мы знаем. А каким может быть механизм разрушения Советского Союза, вы предполагаете?
    - Я могу говорить лишь о некоторых чертах грядущей катастрофы. Во-первых, это этнический фактор. Нынешний великорусский шовинизм не вызывает восторга у нерусских народов, составляющих добрую половину населения страны. Они не приемлют статуса второразрядных граждан и будут стремиться к выходу из СССР при первой же исторической возможности. Во-вторых, это научно-технологический фактор. Отрицание генетики, кибернетики и других таких же "буржуазных" и "еврейских" наук неизбежно приведёт страну к технологическому отставанию, включая и военную сферу. Этому же будет способствовать и нынешняя кадровая политика в науке и экономике, ориентированная не на таланты, а на этнополитические качества. И в-третьих, это фактор трудовых отношений. Большинство советских новостроек, включая Днепрогэс, Беломорканал, Магнитку, Комсомольск-на-Амуре, создано трудом заключённых. Рабский труд используется и в деревне. Но он малопроизводителен. Да и организация промышленного производства принципиально порочна. Другого же вида эффективных трудовых отношений в СССР пока не найдено.   
    - И после Советского Союза снова появится какая-то страна в роли Инквизиции и главного источника антисемитизма?
    - К сожалению, это неизбежно.
     Иосиф с беспокойством посмотрел на свои ручные часы.
    - С вами, Григорий Семёнович, очень интересно общаться. Но мы несколько отвлеклись. Не следует забывать об основной цели нашей встречи. Я ещё хотел бы вам объяснить, что в нашем "аспириновом" плане есть одно слабое место.
    - Как?! - удивился Хавкин. - Вы же так убедительно его обосновывали. И я в него поверил, особенно, когда узнал, что психотропные препараты не прошли клинической проверки.
    - Григорий Семёнович, логических ошибок в плане нет. Но вы представляете психику врача-психиатра? Он провёл типовое обследование, убедился в отсутствии у вас паранойи. И вдруг мы преподносим ему совсем другой результат. Врач к нему не готов. Он будет искать ошибки в наших действиях и найдёт их.
    - Какие ошибки? - испугался Хавкин.
    - Например, ваше поведение ему покажется неестественным. Или ваши бывшие соседи по койке покажут, что не было у вас простуды два месяца тому назад. Мало ли что ещё.
    - К чему вы клоните, Иосиф?
    - Необходимо, чтобы врач заранее считал нужное нам заключение естественным, а предыдущий результат ошибочным. Чтобы наше объяснение порочности первого обследования он принял с облегчением, как логичное и всё разъясняющее.
    - Если вы, Иосиф, знаете, как этого добиться, вы просто гений.
    - Я трезвый практик.
    - Мне кажется, Иосиф, ваша система моего спасения по сложности замысла не уступает моей гипотезе. Но она ближе к жизни и поэтому интересней. Во мне даже просыпается азарт. Я забываю, что на кону моя собственная жизнь. Так в чём же дело?
    - Вы, Григорий Семёнович, уже сейчас должны вести себя, как настоящий параноик. Врач и профессор должны ежедневно видеть в вашем поведении признаки болезни. Тогда они легко поверят в ошибочность прежнего диагноза.
    - Что значит, вести себя как параноик?
    - При любой возможности навязывайте врачу и профессору
разговоры о вашей гипотезе. Введите в неё явно бредовые аспекты. И ещё. Параноический бред всегда является проявлением какой-то мании, например, мании величия. Сравнивайте себя с Ньютоном или Эйнштейном.
    - Прекрасно, Иосиф. Но если я вдруг из мрачного молчуна превращусь в балагура, разве это не подозрительно?
    - Вы можете объяснять им, что это Иосиф убедил вас не скрывать свою замечательную гипотезу от врача и профессора. Психиатры поверят. Это называется изменением психологической установки.
    - Спасибо, Иосиф. Если бы не дилемма Джордано Бруно...
    - Что?! Вы вообще сомневаетесь в целесообразности своего спасения?!
    - Извините, Иосиф, мне хотелось бы всё обдумать.
    - Думайте, если хотите. Учтите только, что я работаю здесь предпоследнюю неделю. Если вы с завтрашнего дня начнёте активно имитировать простуду и паранойю, то к концу недели я добьюсь решения о повторном обследовании, в начале следующей недели его проведут, и к её концу можно будет получить окончательное заключение. Если же дело затянется и будет завершаться уже без меня, я ни за что не ручаюсь.
    - Спасибо, Иосиф. В любом случае, я уже завтра начну выполнять ваши рекомендации.
    - Хорошо, Григорий Семёнович. Встретимся завтра в одиннадцать.
     Они вернулись в отделение. До окончания рабочего дня оставалось полчаса, и Иосиф потратил его на изучение английского языка. Но чем бы теперь он не занимался, его не оставляло затаившееся чувство тревоги, вызванное непредсказуемостью поведения своего подопечного. Если Хавкин выберет вариант Джордано Бруно, он попадёт в пыточные камеры МГБ. И кого-то он тогда обязательно потащит за собой. А может ли вообще такой невзрачный, вечно простуженный и уже немолодой еврей в очках выбрать подобный вариант? И Иосиф приходил к выводу, что может, потому что за ним стояли десятки поколений его еврейских предков, таких же с виду невзрачных и безобидных, но неизменно предпочитавших умереть на инквизиторском костре, но не изменить своей вере. Хавкин был из них, потому что те, которые испугались костров, давно перешли в христианство. Хавкин, как и сам Иосиф, был невольным продуктом этого своеобразного естественного отбора, в то время как у других европейских народов социальные условия жизни давно прекратили действие какого-либо генетического отбора.

     Сегодня у Иосифа была тренировка. Он уже непосредственно занимался боксом. Теперь-то он понял, что сросшиеся мышцы не обеспечивали прежней подвижности и скорости реакции.
     О том, что после тренировки он должен зайти к Наташе, он вспомнил только по дороге домой. Найти цветы в столь позднее время было невозможно. Иосиф зашёл в гастроном и купил коробку конфет. Он без труда нашёл Наташин дом и, обуреваемый сложными чувствами, поднялся по лестнице. После их короткого романа прошло два года, и он не предполагал, что может хоть когда-нибудь сюда вернуться. Он позвонил в дверь, и она открылась. Лицо Наташи сияло.
    - Входи, Иосиф. Последние минуты я не сводила глаз с часовой стрелки.
     Она обняла его и поцеловала, но тут же опомнилась.
    - Извини. Проходи. Тебя ждёт ужин.
    - Стоит ли, Наташа?
    - Никаких разговоров. Ужин готов, я только разогрею.
    - Подожди, Наташа. Мне не удалось найти цветы. Но я купил тебе конфеты. Вот.
    - О, спасибо. Эти конфеты дорогого стоят. Ну, ладно. Я могу заболтать тебя до смерти. Сначала ужин.
     Она ушла на кухню, а он переобулся в тапочки и прошёл в гостиную. В ней почти ничего не изменилось. Та же мебель, тот же проигрыватель. Он поставил записи Эллы Фитцджеральд. Они звучали в тот далёкий вечер их первой встречи на этой квартире. Вскоре появилась Наташа с подносом, уставленным тарелками.
    - Иосиф, ты же не случайно поставил эту пластинку?
    - Конечно.
     Она поставила на стол две тарелки, заполненные жареной картошкой с котлетами. Они стали ужинать. Потом Наташа ушла на кухню за чайником. Когда она вернулась, кончилась пластинка. Она подошла к проигрывателю и, улыбнувшись,  быстро установила новую пластинку.
    - Узнаёшь, Иосиф?
    - Узнаю. То самое аргентинское танго.
    - Ты первый поставил Эллу Фитцджеральд, - оправдывалась она. - Но раз так, пусть и всё остальное будет таким же.
     Она включила ночник, стоявший на тумбочке у дивана, погасила общее освещение, достала из бара открытую бутылку ликёра и заполнила им чайные чашки на одну треть. Они стали пить чай с вареньем. От горячего ликёра слегка кружилась голова. Повторение антуража их первой встречи будоражило воображение. Для полного сходства Наташа пригласила его танцевать. Они стали медленно кружить по гостиной.
    - Может быть, Иосиф, ничего и не изменилось? - она подняла к нему своё взволнованное лицо. - Наша любовь продолжается?
    - Варенье твоё осталось таким же, и ты тоже.
    - Ты, наконец, разобрался в моём варенье?
    - Да, Наташа. Мне кажется, теперь я понимаю смысл сочетания жгучего перца со сладкой земляникой. Это символ совмещения несовместимого в твоём характере.
    - Ты имеешь в виду себя и Ваню?
    - В том числе. Ты ни от чего не можешь отказаться.
    - Ты хочешь сказать, что эта ситуация закономерна?
    - Да. И эта закономерность отражена в рецепте твоего варенья. Два года тому назад ты пыталась совместить свою любовь с общественной моралью. Но они были несовместимы. Сейчас ты нашла решение - пренебрегла моралью, и вот мы снова вместе. Но несовместимость возникла в новом варианте "я - Ваня".
    - По-твоему, всему виной моё варенье? А разве не ты главный герой того же спектакля?
    - Конечно, - признал Иосиф, - но это не моя роль. В зоне твоей ауры мною тоже управляет код твоей судьбы. И я тоже попадаю в капкан несовместимости. Как можно совместить моё дружеское отношение к Ване с тем, что я пришёл на
свидание с его женой?
    - Нет, - решительно возразила она. - Это твоя собственная роль принимать игру, предложенную женщиной. Она идёт от твоей врождённой снисходительности к слабому полу. Ты, как волк, который никогда не отвечает на укусы волчицы. Мне это в тебе даже нравится. А что ты говорил про свидание с Ваниной женой?
    - С моей стороны это подлость.
    - Не думаю, Иосиф. Для него это даже благо. Если бы ты не вернулся, я могла бы стать жертвой комплекса Нимфоманки. Помнишь, мы говорили об этом в больнице?
    Несколько па они сделали молча. Потом Наташа
остановилась.
    - Подожди, Иосиф, я сейчас.
     Она оставила его в гостиной и скрылась в спальне. Решила до конца копировать события их первой встречи, что ли? 
    - Иосиф, - позвала она.
     Он вошёл в спальню. Наташа в лифчике и трусиках стояла у расстеленной кровати.
    - Я хотела переодеться, но не смогла справиться с застёжкой лифчика, - засмеялась она.
     В ней уже ничего не было от той взволнованной девочки, которая когда-то произносила эти слова. Перед ним стояла девятнадцатилетняя красавица во всём слепящем блеске всё ещё юной, но уже расцветшей женственности.
    - Вот видишь, Иосиф, - подытожила она некоторое время спустя, лёжа рядом с ним на кровати, - разве я в состоянии забыть тебя? Ни с кем другим у меня такое просто невозможно.
    - Но ведь это всё та же парадоксальность твоего варенья.
    - Почему?
    - Ты Золотая медалистка и Сталинская стипендиатка. В тебе интеллект должен господствовать. А ты рабыня чувств.
    - Ты говоришь интеллект, - произнесла она задумчиво. - Профессор микробиологии как-то раздал нам данные лабораторных анализов тканей мыши и попросил сделать
выводы. Потом он пригласил меня на кафедру для беседы.
    - О чём вы беседовали?
    - Он сказал, что мои выводы самые глубокие. Что он впервые сталкивается с таким уровнем интеллекта. Он предложил мне уже сейчас начать исследовательскую работу в его лаборатории, чтобы по окончании университета на его кафедре защитить диссертацию.
    - Вот и я об этом, Наташа.
    - А тебе не кажется, Иосиф, что интеллект и женственность трудносовместимы?
    - Наверно. Проявление интеллекта всегда было прерогативой мужчин. Почти нет соответствующих стереотипов женского поведения. По-моему, женщины с интеллектом очень нуждаются в психологической помощи. Я
знал одну такую девушку.
    - Иосиф, я подозреваю, что потребность в подобной помощи подсознательно и толкала меня к тебе. А о какой девушке ты говоришь? Ты спал с ней?
    - Причём тут это? Мы же говорим совсем о другом.
    - Извини, Иосиф. Всё-таки мне интересно.
    - Наташа, ты выросла в профессорской семье. Твои  способности и заметили, и помогли развить. Эта же девушка - из простонародья. Ей даже не удалось окончить среднюю школу. Но своё отличие от окружающих она осознать успела.
    - Какое у неё будущее? - Наташа не отрывала от Иосифа пристального взгляда.
    - На фоне диссонанса между возможностями и реальностью сначала у неё возникли бы тяжёлые комплексы, потом неврозы и мигрени, а там и рукой подать до депрессии. В художественной литературе немало подобных женских персонажей.
    - Но с ней же этого не случится? Ты помог ей?
    - Помог.
    - Иосиф, могу предсказать вполне определённо. Она будет любить тебя до конца своих дней. Я могу только мечтать, чтобы ты и со мной поступил так же.
    - И ты тоже будешь любить меня до конца своих дней?
    - Я уже и так в этой западне.
    - Какие же у тебя проблемы, Наташенька? Твой интеллект признан. Возможности для его реализации безоблачны.
    - К моим проблемам причастен именно ты.
    - Почему?
    - Знаешь, Иосиф, женщина, как и музыкальный инструмент,
нуждается в исходной настройке. Когда-то ты прекрасно настроил меня на женственность. Позже я узнала, что многим она даётся не так скоро, или, вообще, не даётся. Если бы не твоя настройка, я, возможно, была бы несчастной. Но я занялась бы своим интеллектом. А сейчас он в хвосте моих приоритетов.
   - Всё равно, Наташа, я не раскаиваюсь в содеянном. Жаль было бы, если бы подобный шедевр женственности не состоялся.
    - Спасибо за комплимент, но это же не ответ. Ты можешь хоть минуту быть серьёзным?
    - Попытаюсь. О какой шкале приоритетов ты говоришь?
    - У меня, Иосиф, двое детей - маленький сын Иосиф и взрослый Ваня. И ещё любящие родители, которые видят во мне смысл своей жизни. Я не должна предавать их. Такая вот шкала. Сначала, быть человеком, потом женщиной, и только после этого носительницей интеллекта.
    - Что значит для тебя быть женщиной?
    - Мой ответ примитивно прост. Это значит общаться с тобой.
    - Я надеялся, Наташа, что сегодня мы с тобой договоримся больше не встречаться.
    - Разве ты не мог просто не прийти?
    - Нет. Я уже однажды давал себе зарок не встревать в ваши с Ваней отношения. Ты же видишь, что из этого вышло.
    - И теперь ты больше не чувствуешь себя подлецом?
    - Увы, Наташенька. Подлость она и есть подлость. Просто теперь я тебя лучше понимаю. 
    - Спасибо, мой милый. Но ты так и не разрешил мои проблемы.
    - Не разрешил. Но давай перенесём этот разговор на следующий раз.
    - Когда это будет?
    - Можно послезавтра, в такое же время.
    - Я буду ждать. А потом мне сразу придётся вернуться в
деревню.
 
   
                ГЛАВА 11. УЛОВКИ ГЕНИЕВ

                А вот  учения, где, в сущности
                Есть содержанья ценное зерно,
                Представленное в совокупности
                С мифической обёрткой заодно.

     Утро последующего вторника началось с мыслей о Хавкине. Когда Римма принесла чай, Иосиф поинтересовался,
как он поживает.
    - Я и сама хотела тебе рассказать, - оживилась она. - Только мы открыли дверь шестой палаты, как увидели его, кладущего в рот какую-то таблетку. Потом профессор спросил у Хавкина об этом. А тот говорит, что ночью ходил в туалет и простудился, потому что там была открыта форточка. И теперь вот укутал шею шарфом, пьёт аспирин, и простуда больше двух дней не продержится. У него уже есть опыт.
    - Спасибо, Римма. Эта информация мне пригодится.
    - Так это, Иосиф, не всё. Профессор его спрашивал, как ему нравится наш молодой психиатр Иосиф Раскин. А он говорит, что Иосиф очень любит физику. Поэтому он, Хавкин, рассказал ему не только о гипотезе, но и о частных приложениях к ней. И Иосиф убедил его всё это изложить профессору потому, что всякий, кто внимательно выслушает его, поймёт, что его гипотеза не хуже, чем теория относительности Эйнштейна.
    - Хавкин, действительно, выглядел простуженным?
    - Конечно, Иосиф. Он всё время кашлял и сморкался.
    - А что профессор?
    - Он интересовался, часто ли они с Раскиным беседуют. Хавкин ответил, что каждый день. И профессор пообещал познакомиться с приложениями к гипотезе в другой раз.
    - Спасибо, Риммочка. У меня к тебе просьба. Не могла бы ты принести мне с десяток таблеток плацебо?
    - Принесу.
    - И ещё, Римма. Лопахин будет у тебя спрашивать, была ли у Хавкина простуда, когда он принимал психотропные препараты. Подтверди, пожалуйста, что так и было.
    - Ты можешь на меня положиться.
     В одиннадцать часов Иосиф вышел в коридор и сразу же заметил напротив шестой палаты характерную мешковатую фигуру своего подопечного с шарфом вокруг шеи. Они поздоровались и вышли на лестничную площадку.
    - Иосиф, я выполнил все ваши рекомендации, - поторопился сообщить Хавкин.
    - Я знаю. А как вы разрешили дилемму Джордано Бруно?
    - Пока никак. Хотя его пример меня, конечно, вдохновляет.
Героически умереть за великую идею и остаться в памяти потомков - завидная участь.
    - И смерть вас, Григорий Семёнович, не пугает?
    - Пугает. Но наши с вами предки, очевидно, не раз задавали себе подобный вопрос - умереть или отказаться от своего Бога? И их выбор всегда был однозначен - умереть. Иначе нас с вами, как евреев, просто бы не было. Чем мы хуже предков?
    - Но, Григорий Семёнович, между временами Джордано Бруно и нашим есть различия.
    - Какие, конкретно?
    - Во-первых, Джордано Бруно был сожжён на костре, на виду у многочисленных свидетелей. У нас он бы бесследно исчез в подвалах органов госбезопасности, а имя его навсегда было бы вычеркнуто из памяти потомков.
    - Вычеркнуть героическое имя, Иосиф, не так-то просто.
    - Вы ошибаетесь, Григорий Семёнович. Особенно, если речь идёт о еврейских именах. Вы ничего не слышали об исчезнувших еврейских именах ополченцев, павших под Москвой и первоначально значившихся на обелисках подмосковных братских могил?
    - Кое-что слышал, - признался Хавкин.
    - А вы слышали что-нибудь о своём знаменитом российском однофамильце, который разработал вакцины против чумы и
холеры. Он помог Индии справиться с эпидемиями.
    - Нет, не слышал.
    - Вот видите. Таким сыном гордилась бы любая страна. А у
нас, говоря об исторических связях с Индией, ссылаются на полумифического купца Афанасия Никитина, но только не на вполне реального и великого Хавкина. В нашей стране историческая память - это привилегия граждан первого сорта. Но это ещё не всё.
    - Что же ещё, Иосиф?
    - Ещё? Жену, детей и родителей Джордано Бруно никто не преследовал. У нас бы им дали срок или сослали в Сибирь.
    - Об этом, Иосиф, я не подумал. У меня ведь жена и дочь.
    - Но и это ещё не всё. Прежде, чем уничтожить, вас под пыткой вынудят дать показания на невинных людей. Об этом вы тоже наверно не подумали?
    - Не подумал.
    - А, между тем, Григорий Семёнович, в глазах потомков Галилей остался несломленным, хоть и не умер на костре. Это видно из той знаменитой фразы "А всё-таки она вертится!", которую ему приписывает народное мифотворчество.
    - Значит, я могу отказаться от своей гипотезы, но по дороге домой пробормотать себе под нос: "А всё-таки их семь!"?
   - Конечно, Григорий Семёнович. Между прочим, о каких частных приложениях к гипотезе вы мне якобы рассказывали? Если профессор меня спросит, я должен знать.
    - Извините. Я должен был заранее проинформировать вас.
    - Да. Это ваша ошибка. Так всё-таки  о чём речь?
    - Иосиф, гипотеза моя уже опубликована. В ней я ничего не могу менять. А в приложениях можно придумывать, что угодно. Поэтому для имитации бреда я выбрал форму приложений к гипотезе. Вы помните седьмую форму существования материи.
    - Абсолютный ноль или Высший Разум?
    - Да. А Высший Разум это Бог. Определяя положение точки абсолютного ноля, я нахожу место расположения Всевышнего. Это открытие внесёт изменения практически во все сферы человеческой деятельности, включая архитектуру.
    - Почему именно в архитектуру? - приподнял брови Иосиф.
    - Потому, что отныне храмы должны строиться так, чтобы их двери были обращены к Богу. А двери и окна жилых домов тоже должны открываться в Его сторону.
    - Это неплохо, - одобрил Иосиф, - в особенности, если вы будете говорить об этом с горячечным блеском в глазах.
    - Я так и сделаю, - пообещал Хавкин. - Всё, что я имитировал сегодня, я делал точно по вашим рекомендациям.
    - А как насчёт мании величия?
    - Здесь тоже кое-что имеется, - заверил Хавкин. - Ньютон уверял, что Бог создаёт законы природы, а он, Ньютон, открывает их для людей. Я же превзошёл Ньютона, открыв местоположение и образ действия самого Бога. Это пойдёт?
    - Наверно, - согласился Иосиф не очень уверенным тоном.
    - Может быть этого недостаточно? - забеспокоился Хавкин.
    - Меня волнует другое. Наши противники не дураки. Для
них будет вполне естественной мысль, что эти частные приложения вы придумали уже здесь, чтобы спасти свою жизнь. Ведь о них до сих пор никто ничего не слышал.
    - Это логично, - признал Хавкин. - Что же делать?!
     Иосиф ответил не сразу.
     - Во-первых, вам следует срочно изложить свои бредовые идеи на бумаге, хотя бы в виде тезисов. И эти бумаги мы срочно переправим на ваш домашний письменный стол.
    - А что, во-вторых?
    - Во-вторых, - Иосиф помедлил, - нам нужна игровая модель возникновения вашей болезни. Кто были ваши родители?
    - Отец раввин, а мама домохозяйка.
    - Значит, в детстве вы были верующим?
    - Естественно, Иосиф. Разве могло быть иначе?
    - И что происходило с вашей религиозностью потом?
    - В нашем доме были и светские книги. Начитавшись их, я влюбился в физику. До революции я окончил хедер и реальное училище, оставаясь религиозным человеком. Но потом, уже в университете, от моей религиозности ничего не осталось.
    - Григорий Семёнович, были ли у вас психически больные близкие родственники?
    - Не было.
    - Тогда ваша паранойя является следствием тяжёлой
психологической драмы.
    - Какой драмы?!
    - Вы, Григорий Семёнович, были влюблены в физику, но её
советская атеистическая направленность входила в кричащее противоречие с религиозностью, воспринятой вами с детства. Отсюда у вас возникла потаённая мечта примирить Бога с физикой. Мечта, переходящая в манию, а затем и в паранойю.
    - Боже мой, Иосиф! Откуда вы можете знать такие тонкости моей души?! Признаться, я сам только сейчас до конца осознал, что всё именно так и было.
    - Григорий Семёнович, совсем не обязательно, чтобы так было. Я предлагаю игровую модель возникновения вашей паранойи для демонстрации её профессору.
    - Подождите, Иосиф. Всё, что вы сказали о моей потаённой мечте, чистая правда. Значит, вы сейчас убедительно доказали,
что я на самом деле параноик.
     И тут Иосиф вспомнил, что такую же мысль высказывал и Пречистенский. Ему тоже казалось, что Иосиф доказал наличие у него психического заболевания. А может быть, он был прав?! Что?! Эта неожиданная мысль повергла Иосифа в панику. Её последствия были непредсказуемы. И ему понадобилось усилие воли, чтобы приостановить характерное для него раскручивание клубка логических построений. Он обязан продолжить работу, чтобы спасти Хавкина. Жизнь этого человека не должна зависеть от перипетий извивающейся мысли Иосифа.
    - Нет, Григорий Семёнович. Не нужно так глубоко вживаться в роль, - он невольно использовал те же аргументы, что и в давнем разговоре с Пречистенским. - Вы не параноик.
    - Почему?
    - Потому что все те бредовые идеи, которые вы только что предлагали для демонстрации профессору, вы сами называете бредом. Не всякая потаённая мечта, даже маниакальная, вызывает паранойю. И вы намерены рассказывать профессору этот бред совсем не под влиянием своей мании, а с целью собственного спасения.
    - Ну да, - согласился Хавкин. - Я психически нормальный человек. Но у вашей игровой модели такая убедительность, что я сам чуть не поверил в свою болезнь. Только уточните, пожалуйста, как мы будем использовать эту модель.
    - Я изложу её профессору и врачу, - объяснил Иосиф, - как
объяснение причин вашей болезни. А ваши ответы на их вопросы должны подтверждать моё объяснение.
    - Понятно. Но, Иосиф, вам не кажется, что игровая мания теперь нуждается в уточнении?
    - Да. Вместо мании величия нужна некая мания оправдания религии с позиций современной физики. Подумайте об этом.
    - Хорошо.
    - Меня, Григорий Семёнович, очень интересует ваше настоящее отношение к религии.
    - Как физик, Иосиф, я убеждён, что религия является органической частью естествознания. И даже, как миф, она имеет огромный потенциал  практической целесообразности.
     Вот тебе на! Религия для него "является органической частью естествознания"?! Чем же тогда бред отличается от здравого мышления. Иосиф взглянул на часы. Была уже половина первого.
    - Григорий Семёнович, сразу после обеда приходите в мою палату писать свои тезисы, этак листов на пять. 
    - Приду.
     Они вернулись в отделение. Иосиф намеревался продолжить работу над статьёй, но "потенциал практической целесообразности" религии не выходил из головы. А что, если? Он снова попытался остановить свою мысль на пороге легальной осознанности. Но она была неудержимой. Она ворвалась в его сознание и засияла там с яркостью неоновой рекламы: "Идея внеземного Центра Предназначений является совершенно мифологической!" Да! Да! Да! С точки зрения психически нормального человека ничем другим она быть и не может. Почему же он так поверил в неё? Был покорён её "потенциалом практической целесообразности"? Безусловно. Он принял её так же, как миллионы людей принимали религиозное озарение. Но что из этого следует?
     Иосиф уже не тормозил раскручивание цепи логических выкладок. Артём Прохорович был самым настоящим параноиком, а его внеземной Центр Предназначений классическим параноическим бредом? Несомненно. Но разве это дискредитирует "практическую целесообразность" идеи? Нисколько. Сама по себе она беспорочна. Мифологичность касается только формы, а содержание абсолютно реально. Атеисты же не отказываются от заповедей "Не убий!" и "Не укради!" только потому, что у них религиозное происхождение! А в учении о Центре Предназначений всё правильно. Гениальные люди, не реализовавшие свой потенциал, всё равно обречены на гибель. Какая, в сущности, разница, что они погибают от запоя или рака, вызванного осознанием своей нереализованности, а не по воле мифического Центра Предназначений? И их влияние на прогрессивное развитие общества никак не меняется от наличия или отсутствия Центра Предназначений. И вина перед человечеством того австрийского учителя словесности, который не научил доброте своего малолетнего ученика Адольфа Шикельгрубера, нисколько не уменьшается от того, что его миссия досталась ему не от Центра Предназначений.
     Пречистенский был прав, когда вдруг обнаружил, что логика аргументов Иосифа ведёт к доказательству наличия у него болезни. И он, действительно, был параноиком. Но, с помощью Иосифа, выдавал за бред свою паранормальную способность видения, которая не была бредовой. Это и стало источником заблуждений. А то, что истинным бредом является его внеземной Центр Предназначений, Иосиф тогда ещё не осознал. Но Пречистенский был не единственным создателем духовных ценностей, обёрнутых в бредово-мифологическую оболочку. Таких было достаточно среди создателей мировых религий.
    Любопытно, на каком этапе у них рациональное содержание идеи соединялось с мифологической фабулой? Гениальный создатель иудаизма Моисей был первым. Вполне возможно, он сначала разработал законы идеального человеческого общества, а затем уже придал им ту религиозную форму, которая была понятна его этносу. Иначе их невозможно было внедрить в сознание народа. В результате, они завоевали мир. Последующие основатели мировых религий, так или иначе, использовали его изобретение.
     Но в человеческой истории были же опробованы и другие методы радикального реформирования социальной психологии. Например, нацизм в Германии или социализм в России. В обоих случаях в качестве средства внедрения новой идеологии в массы вместо религии использовался репрессивный аппарат. Чем это закончилось в Германии, известно. Предположительно, такой же исход неизбежен и для российского эксперимента. Но разве в этих идеологиях не было мифологического элемента? Конечно, был. Мифологическими были сами базовые положения, на которых они строились: в нацизме - это аксиома о сверхчеловеческих способностях немецкого народа; а в социализме - аксиома об особых, выдающихся свойствах пролетариата. То есть, сам фундамент здания новой социальной идеологии был мифологическим. Нужно ли удивляться, что здание оказалось
столь недолговечным.
     У Пречистенского же сочетание реального и мифического соответствовало схеме Моисея. Причём, рациональное содержание теории человеческих предназначений возникало в его больном мозгу сразу в упаковке мифического Центра Предназначений. А почему бы и нет. Психические расстройства, очевидно, открывают человеку доступ в сокровищницу знаний подсознания, позволяя заглянуть за грань, недоступную обладателям здорового интеллекта. В результате, появлялись "Демон сидящий" Врубеля, "Над вечным покоем" Левитана, "Виноградники в Арле" Ван Гога. Почему-то именно в живописи ценность подобного творчества была по достоинству оценена человечеством. И тут Иосиф вдруг осознал, что подобный образ мыслей для психиатра является недопустимой крамолой, направленной против лечения психобольных, потому что, устраняя болезнь, лечение лишает их гениальности.
      Без десяти два пришла Римма и положила перед ним бумажный пакетик с плацебо.
     - Это то, что ты просил, Иосиф.
    - Спасибо, Риммочка. Мне не обойтись без твоей помощи.
    - Я могу ещё что-нибудь сделать?
    - Да. Сейчас сюда придёт Хавкин. Никто не должен знать
об этом. Я запрусь изнутри. Если что, стукни в дверь три раза.
    - Я всё сделаю, Иосиф.
     Она ушла, и вскоре появился Хавкин.
    - Вот, Григорий Семёнович, плацебо, - они стояли в коридоре. - И не пейте больше аспирин без надобности.
    - Спасибо.
    - Григорий Семёнович, то, что вы хотите представить в качестве бреда, вы, действительно, считаете бредом?
    - Иосиф, - пациент пристально смотрел на него, - вы поражаете меня своей проницательностью. Скажу честно, за некоторыми исключениями, я рассматриваю эти идеи на гипотетическом уровне. Но для большинства людей они стопроцентный бред.
     Хм! Значит в понимании самого Хавкина это вовсе не всегда бред?!
    - Спасибо за откровенность, Григорий Семёнович.
     Они вошли в палату и расположились за столом. Иосиф просмотрел запас своих тетрадей. Из них только одна была в линейку. Её он и передал Хавкину. Хорошо, если бы он писал другими чернилами и другим пером. Последнее обеспечить было просто. У Иосифа была запасная ручка. А что делать с чернилами? И тут он вспомнил, что в углу книжного шкафа стоит пустая винная бутылка. На её дне, вероятно, сохранились остатки красного вина. Так и было. Иосиф слил его в чернильницу и проверил результат. Чернила стали водянистыми и приобрели лиловый оттенок. Теперь Хавкин мог приступить к работе.
    В половине четвёртого послышались три стука в дверь. Иосиф сразу же схватил исписанные листки Хавкина и переложил их в нижний отсек книжного шкафа.
    - В случае чего, мы с вами просто беседуем, - прошептал он Хавкину и пошёл к выходу.
      За дверью стояла Римма.
    - Иосиф, тебя к телефону.
    - Спасибо, Риммочка, я сейчас.
     Он вернул Хавкину бумаги, успокоил его жестом, запер дверь и пошёл к телефону.
    - Алло! Иосиф у телефона.
    - Привет, Иосиф! Какие новости? Ты получил книгу?
    - Катя? Здравствуй. Книгу уже переводят.
    - А меня ты познакомишь с переводом?
    - С большим удовольствием. Когда только пожелаешь.
    - Чем раньше, тем лучше, - её голос был явно взволнован.
    - Я смогу прийти послезавтра, сразу после работы.
    - Хорошо, Иосиф. Жду тебя на том же месте. До свидания.
     Иосиф вернулся в свою палату. В половине пятого Хавкин подвинул к нему тетрадные листы, исписанные с двух сторон.
    - Григорий Семёнович, поставьте дату и напишите письмо жене. Пусть она присоединит эти бумаги к другим вашим черновикам, а ваше письмо сожжёт. 
     Хавкин так и сделал. Без семи пять они вышли из палаты.
    - Моя жена работает библиотекарем в доме культуры Октябрьского района, - объяснил Хавкин уже вне палаты. - Я
указал адрес библиотеки, часы работы и имя отчество жены.
    - Не беспокойтесь, Григорий Семёнович. Завтра эти бумаги будут у неё. Вам теперь нужно подготовиться к ближайшему обходу в соответствии с нашей игровой моделью.
    - Понятно. Спасибо, Иосиф. До свидания.
    - Удачи вам.
     Хавкин ушёл, а Иосиф аккуратно свернул в трубочку его тезисы вместе с письмом, завернул их в тетрадную обложку и уложил в свою сумку. Рабочий день окончился. Он дошёл до станции метро, купил три розы и поехал в Марьину Рощу.
     Это были часы пик. Иосиф, покачиваясь, стоял в вагоне метро и думал о своём сегодняшнем открытии. Допустим, Пречистенский был параноиком. Но он создал замечательную теорию человеческих предназначений, которая не может быть принижена ни мифологической фабулой, ни своим параноическим происхождением. Общество заинтересовано, чтобы его члены выполняли своё предназначение. Чтобы женщины рожали и воспитывали детей, учителя учили их добру, а гении делали открытия. Но для большинства людей эти истины станут руководящими только  в том случае, если будут исходить от безусловного небесного авторитета. Подсознание Пречистенского не ошибалось, снабжая их сверхъестественной обёрткой.
     Маша встретила Иосифа приветливой, но, как ему показалось, сдержанной улыбкой. Она поблагодарила за цветы, позволила себя поцеловать и сразу же заторопилась.
    - Проходи. Сейчас принесу ужин. Ты же после работы, - в её поведении сквозила какая-то сосредоточенность. Как будто она повзрослела сразу на несколько лет.
    - Кстати, Иосиф, на столе лежит мой перевод. Двадцать страниц. Пока я буду на кухне, ты можешь посмотреть.
     Она ушла, а Иосиф принялся читать. Она принесла ужин, в то время как он не мог оторваться от чтения.
    - Сначала поужинай, - осторожно предложила она.
    - Ах, да. Извини, Машенька. Трудный был перевод?
    - Ты ешь, а я буду рассказывать.
    - Хорошо, - он придвинул к себе тарелку с жареной картошкой и варёной треской.
    - Перевод относительно лёгкий, - сообщила Маша. - Просто переписываю английский текст русским языком. С целью ускорения, я даже не редактировала его.
    - Содержание вполне понятно, - заверил Иосиф.
    - В романе чуть больше двухсот страниц. Я должна переводить по двадцать страниц в день, чтобы успеть до конца каникул.
    - Если ты откажешься, я пойму. Это очень большой труд.
    - Нет, Иосиф. Меня увлекает эта работа. Ты заметил, в книге речь идёт о событиях на планете Марсис, но рассказ ведётся от имени чаритиан? Чарити в переводе с английского означает что-то вроде милосердия.
    - Я в этом ещё не разобрался, - признался он.
    - Но это важно для твоего замысла. Автор побывал на планете Чарити и там получил доступ к информации о Марсисе, но сам очевидцем марсисианских событий не был.
     Иосиф внимательно смотрел на Машу, и ему казалось, что он начинает понимать причину её увлечённости. Комплекс Второй Струны?
    - Но о Чарити автор хоть что-нибудь рассказывает? - поинтересовался он.
    - Очень отрывочно. Но для тебя, очевидно, интерес представляет всё-таки Чарити. Цивилизация Марсиса погибла.
Это ясно из абстракта.
    - Но отрывочные описания планеты Чарити действительно похожи на свидетельства очевидца?
    - Да. Они очень подробные. Любопытно, что почти все чаритиане чем-то больны.
    - Что-нибудь известно о месте расположения этих планет? -поинтересовался он.
    - Речь идёт об обитаемых планетах Марсис, Валента и Чарити в созвездии Тукана.
    - А что автор говорит о Валенте?
    - Там бегло упоминается, что валентийцы долгожители, живут около шести тысяч лет.
    - Спасибо, Машенька, - он отодвинул опустевшую тарелку.
    - Подожди, Иосиф, я принесу чаю.
    - При условии, что мы будем пить вместе.
    - Хорошо, - согласилась она.
     Они пили чай, а потом вместе отнесли посуду на кухню и
вернулись в гостиную.
    - Какое у тебя общее впечатление? - поинтересовалась она.
    - Неожиданное, - признался он. - Я недооценивал вкусовое богатство твоего варенья.
    - Ты о чём, Иосиф?
    - О тебе. Ты стала серьёзной, деловой и ещё более красивой.
    - Ты хочешь меня поцеловать? - это уже была прежняя Маша.
    - Если этого не произойдёт, я просто умру.
    - А я уже прониклась чаритианской культурой. Разрешаю поцелуй, но исключительно из милосердия.
     Через два часа он уходил, уложив в свою сумку листы с машиным переводом.
    - Когда мы увидимся, Иосиф?
    - У меня свободны суббота и воскресенье.
    - Может быть, так даже лучше. Я смогу как следует поработать над переводом. Давай встретимся в воскресенье, часов в шесть.

     Иосиф вернулся домой в полдесятого и ещё успел проводить маму на вокзал.



             ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
             КРАСНОЕ И БЕЛОЕ
       
   Красное и белое – в них за чувством слышатся
   Отзвуки пророческих вековых исканий,
   Красное и белое – то любовь колышется
   В колыбели ласковой обретённых знаний.


  ГЛАВА 12. ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ К СЧАСТЬЮ

                Жизнь казалась такою славною,
                Были в ней и любовь, и значение,
                Но откуда же ощущение,
                Что пропущено что-то главное?

     В среду на работе Иосиф, прежде всего, промыл чернильницу и залил в неё свежие чернила. Потом прочёл черновик статьи. После того, как изменилось его представление о диагнозе Пречистенского, работа над статьёй пошла к завершению. Появление Риммы с чаем отвлекло его от работы.
    - Какие новости, Риммочка?
    - Тебя по-прежнему интересует Хавкин?
    - Конечно.
    - Он стал очень активным, даже настырным. Как только мы подошли к нему во время обхода, он начал говорить без конца. Профессор с трудом от него отделался.
    - О чём же он говорил?
    - Он рассказывал, что обнаружил, где находится Бог, и теперь все здания нужно перестраивать так, чтобы их входные двери и окна были обращены к Всевышнему. И ещё говорил, что Бог закладывает свои законы в какую-то точку, взрывает её и таким путём рассылает законы во все стороны на большие расстояния.
    - Но ведёт-то он себя, по меньшей мере, спокойно?
    - Нет, Иосиф. Это раньше он был спокойным. Теперь машет руками, говорит громко, пучит глаза.
    - И как реагировал профессор?
    - Профессор всё поддакивал. А Лопахин спросил, почему же он не говорил об этом раньше. Хавкин ответил, что это Иосиф убедил его рассказать о приложениях к гипотезе, потому что они интересны и понятны людям. Профессор с Лопахиным решили зайти к тебе по этому поводу завтра.
    - Спасибо. Очень ценные сведения.
    - Пожалуйста. Так я пошла.
    - Подожди, Риммочка. Мне нужно отвезти бумаги по одному адресу. По-моему, это недалеко от твоего дома, - он положил перед ней записку Хавкина.
    - Да, - подтвердила она, посмотрев адрес, - совсем рядом. А
кому передать бумаги?
    - Вот здесь всё написано, - Иосиф показал пальцем строчку, - Хавкина Ида Соломоновна, она библиотекарша.
    - Я передам ей бумаги по дороге домой, - пообещала Римма.
     В одиннадцать часов Иосиф вышел в коридор. Хавкин стоял напротив своей палаты.
    - Здравствуйте, Григорий Семёнович. Как поживаете?
    - Здравствуйте. Сегодня сделал попытку изложить свой бред профессору. Мне кажется, я немного переусердствовал.
    - У меня такое же впечатление. Мне рассказала медсестра.
    - Иосиф, я сделал серьёзные ошибки?
    - Нет. Вы хорошо объяснили, почему только сейчас рассказываете о приложениях к гипотезе. Но будьте чуть спокойнее.
    - Хорошо. Какие ещё будут инструкции?
    - Никаких. Возможно, в пятницу вам назначат препараты.
     По окончании рабочего дня Иосиф проводил Римму до трамвайной остановки и передал ей тезисы Хавкина. Затем он отправился на тренировку, но у метро вспомнил о предстоящей встрече с Наташей и купил два гладиолуса - белый и тёмно-красный. Розы прочно ассоциировались с Машей, Кате он дарил астры, Олечке гвоздики, а Римме фиалки. Для Наташи были выбраны цветы наиболее сложной формы и контрастной расцветки. Он завернул их в газету и спустился в метро.
     До квалификационных соревнований оставалось около трёх недель, и сегодня тренер Панкратов проводил оценочные бои. По их итогам он указывал спортсменам на недостатки, которые ещё можно было устранить до соревнований. Иосиф, конечно, ожидал замечаний, но не предполагал, что они окажутся столь серьёзными. Его левая рука пока не обрела прежней динамичности и силы. И весь комплекс движений корпуса, связанных с участием сросшихся мышц, оказался заметно скованным. Единственным утешением было лестное
замечание тренера по поводу силы удара его правой.
     Около девяти часов Иосиф вошёл в подъезд Наташиного дома и освободил цветы от обёртки. В полумраке лестничного марша тёмно-красный гладиолус казался чёрным, а белый почти светился. Их контрастность поразила Иосифа. Чем не модель Наташиного характера. Он подошёл к двери и остановился, погружённый в мысли.  Вдруг дверь открылась, и в дверном проёме показалось её озабоченное лицо.
    - Ох, Иосиф, ты уже здесь? 
    - Здравствуй, Наташа! - он протянул ей цветы.
    - Это мне? - растерялась она. - Ты впервые даришь мне цветы.
    - Это моя вина, Наташа.
    - Но ты же не случайно выбрал контрастные краски? Ты подражаешь моему варенью?
    - Нет, мой объект подражания во крови и плоти.
    - Да-да, - согласилась она, - ты единственный, кто меня понимает. Женщины с интеллектом нуждаются в психологической помощи. Эти твои слова меня поразили.
    - Я тоже думал об этом.
    - Извини, Иосиф, я с порога набросилась на тебя со своими заморочками. Ты позволишь мне пока придерживаться моих старых приоритетов?
    - На первом месте быть человеком? - вспомнил он.
    - Да. Это значит, сначала я должна тебя накормить. Проходи
в гостиную, а я на кухню.
     Она вскоре принесла дымящуюся тарелку, в которой была картошка с котлетой. Иосиф стал ужинать, а она присела рядом.
    - Как поживает Блюма Эфроимовна? - поинтересовался он.
    - Откуда ты знаешь еврейское имя моей мамы?
    - Она сама его мне назвала.
    - Она всецело поглощена внуком. Ты, кстати, произвёл на неё впечатление.
    - А как малыш?
    - Ему год и пять месяцев. Он уже говорит. Я его очень люблю, но уделяю ему мало внимания. Родители взяли на себя все заботы, чтобы дать мне возможность учиться.
     Они продолжали разговор на отвлечённые темы. Пили чай. Потом вместе отнесли на кухню посуду. На выходе из кухни  Наташа остановилась в дверном проёме, и они оказались рядом, почти прижатыми друг к другу.
    - Человеческий долг я выполнила, - усмехнулась она.
     Теперь она могла позволить себе быть женщиной.
 
    - Продолжим прерванный разговор, - робко предложила Наташа, когда они отдыхали после любовных объятий.
    - Какой, Наташенька?
    - О женщинах с интеллектом, которые нуждаются в психологической помощи.
    - А это не скучно?
    - Боже мой, о чём ты говоришь? Мне плохо, Иосиф. Помоги мне. Стань моим гуру.
    - Не хочу.
    - Почему?
    - У меня отвращение к рабовладению. Гуру духовно порабощает своих адептов. Вот интересно, за что ты меня любишь?   
    - Мне нравятся квадратики мышц на твоём животе.
    - Или тебя привлекает моё сходство с волком, который не отвечает на укусы волчицы, - продолжил её мысль Иосиф. - Человеческие отношения ценны, если выражают добрую волю личностей. А гуру зомбирует паству своими наставлениями.
    - Как же ты собираешься врачевать психику своих пациенток?
    - В этом качестве я буду просто безликим психоаналитиком.
    - Тогда, Иосиф, взгляни на меня как на пациентку, которая пришла к тебе на приём.
    - Наташа, ты предлагаешь мне игру?
    - Почему бы и нет?
    - Ну, давай попробуем. Итак, входите  мадам, присаживайтесь, - он начинал входить в роль. - На что вы жалуетесь?
    - В моей душе, доктор, царит хаос.
    - А вы полагаете, там должен быть казарменный порядок?
    - Нет, доктор. Но мой хаос чреват взрывом.
    - Тогда, мадам, пожалуйста, подробнее.
    - Дело в том, что я связана с двумя мужчинами. Одного из них я уважаю и жалею, а второго очень люблю.
    - Первый ваш муж, а второй - любовник?
    - Откуда вы это знаете, доктор?
    - Обычная житейская история, мадам.
    - Но я вся сосредоточена на этой любви. Когда мы поссорились, я чуть не сошла с ума.
    - Откуда же такая сосредоточенность? Вам нечем больше заняться? Кто вас окружает?
    - У меня прекрасный ребёнок, родители, любящий муж. Я учусь в университете, и мне там даже предложили диссертационную работу.
    - О, мадам, так вы ещё и талантливы, и успешно реализуете свой талант. Вы многосторонний, счастливый человек.
    - Нет, доктор. Я хотела бы быть счастливой женщиной. Но какое счастье, если любимый не со мной?
    - А у вас не возникала мысль всё бросить и уйти к нему?
    - Не раз думала об этом. Но, во-первых, я не уверена, что он к этому готов. А во-вторых, я не смогу растоптать жизнь своего мужа. Никогда бы себе этого не простила.
    - Теперь, мадам, я вижу ваш психологический портрет. Вы красивы, талантливы и способны к настоящей любви.
    - Спасибо, доктор. 
    - К сожалению, так вы выглядите только с одной стороны.
    - А с другой?
    - С другой стороны, мадам, ваш вид трагичен. Ваша душа во власти кричащих противоречий между любовью и привязанностью, интеллектом и женственностью, долгом и соблазном. Вы пытаетесь их совмещать, но это чрезмерная нагрузка.
    - Что это значит, доктор?
    - В перспективе, это койка в психиатрической клинике или, в лучшем случае, статус пациентки под наблюдением психиатра.
    - Вы, доктор, только сформулировали мои ощущения. Я уже
давно живу с предчувствием катастрофы. Но разве нет выхода?
    - Выход есть, но он единственный. Чтобы вы его нашли, я назову только одно ключевое слово - "предназначение".
    - Что? У каждого человека есть своё предназначение?
    - Я не ошибся в вашем интеллекте, мадам.
    - Ему должно следовать? И это единственный путь к счастью?
    - Да, мадам. А того, кто этого не делает, ждут постоянные неудачи. Они напоминают человеку, что он ошибается в главном.
    - Неужели дело только в этом? Но кто определяет человеческие предназначения и потом следит за их выполнением?
    - Если хотите, мадам, свыше существует некий Центр Предназначений. Именно от него получают свой творческий дар выдающиеся математики, философы, художники и поэты.
    - Дорогой доктор, вы хотите, чтобы я поверила в эту несусветную мистику?
    - Не торопитесь, мадам. Теперь мы понимаем, что не Бог, а законы физики вызывают молнии. Но сами молнии от этого не перестали существовать. Точно так же и человеческие предназначения. Считайте, что Центр Предназначений - это один из уникальных и ещё не разгаданных инструментов природы. 
    - Допустим, - уступила она. - Но в чём смысл человеческого предназначения?
    - Очевидно, в общественном служении.
    - Пусть будет так. Как же я узнаю, в чём моё предназначение?
    - Вы, мадам, превосходите окружающих своим интеллектом. Это дар свыше. Может, вам суждено сделать великое открытие.
    - Значит, я должна принять предложение профессора микробиологии?
    - Очевидно, мадам.
    - И чем мне придётся пожертвовать?
    - Ничем. Вы можете по-прежнему уважать мужа и любить своего любовника. Но они оба отступят на второй план. Вы станете личностью. У вас появится своё дело в жизни. Оно и будет тем стержнем вашей души, который позволит обрести счастье.
    - Значит, моя страсть к любимому человеку ослабеет?
    - Вероятно.
    - Я вам очень благодарна, доктор.
     Когда Иосиф уходил, у неё на глазах появились слёзы.
    - Почему ты плачешь, Наташенька?
    - Мне жаль нашей юности, Иосиф. Она была сумбурной, но
было же в ней что-то.
    - Разве она уже прошла?
    - Когда мы сосредоточимся на лабораторных пробирках, чтобы выполнить своё предназначение, мы станем взрослыми.
    - Всего хорошего, Наташенька.
    - Подожди, мой милый. Пока я ещё не вцепилась в поручни своего предназначения, меня в любую минуту может смыть за борт. Ты же не оставишь меня без поддержки?
    - До конца августа ты всегда можешь позвонить мне на работу.
    - Я так и сделаю, Иосиф.
     Со смешанными чувствами он возвращался домой. По существу, никто, кроме Маши, ему не был нужен. Но возобновлённый роман с Наташей заживлял травму её психики, вызванную неудавшейся первой любовью. А свою причастность к этой травме Иосиф не мог игнорировать. Вероятно, великие Фрейд и Юнг, практиковавшие любовные контакты со своими пациентками, действовали, прежде всего, как целители. И если в результате сближения с ним Наташа избавится от перспективы психического недуга, он, может быть, искупит свою вину. Или он лицемерит перед самим собой? Наташино варенье так прекрасно, что любая подобная аргументация невольно попадает в тень лицемерия.
     В четверг с самого утра Римма принесла ему чай.
    - Сегодня, Иосиф, после обхода к тебе придёт профессор. Я поторопилась, чтобы ты не остался без чая. Кстати, твои бумаги доставлены точно по адресу.
    - Тебя о чём-нибудь спрашивали?
    - Да. Но я ответила, что лучше никаких вопросов не задавать. Тогда она сказала, что всё понимает, а на глазах
слёзы.
    - Спасибо, Риммочка.
     Она ушла, и Иосиф сосредоточился на проверке статьи. Он решил воспользоваться приходом профессора, чтобы передать ему уже законченную рукопись. Профессор вместе с Лопахиным появился без четверти десять.
    - Может быть, организовать чай? - предложил Иосиф.
    - Нет. Нам хотелось бы обсудить положение с Хавкиным.  Выкладывайте всё, что у вас накопилось.
    - Хорошо, Михаил Андреевич. Анатолий Романович рассказал мне, что предыдущее обследование пациента с применением психотропного препарата не выявило у него патологии. И я попытался реконструировать картину того обследования.
    - Реконструировать? И что же?
    - Хавкин получал психотропный препарат, одновременно принимая аспирин против простуды.
    - Вы подозреваете, что они несовместимы?
    - Я этого не исключаю.
    - Откуда вы знаете, что он тогда был простужен? - усомнился Лопахин.
    - От самого Хавкина.
    - Минуточку, - Лопахин встал и выглянул в коридор. - Римма Исаевна, зайдите, пожалуйста, к нам.
    Лопахин вернулся за стол. Вскоре появилась Римма.
    - Римма Исаевна, вы можете вспомнить период, когда Хавкин принимал препараты?
   - Я постараюсь, - она наморщила лоб. - Это было около двух месяцев тому назад. 
    - Был ли он тогда простужен? - Лопахин и профессор не сводили с неё глаз.
     Римма сразу же поняла, что за внешним безразличием Иосифа скрывается напряжение. Он, кажется, ей что-то говорил об этом. Но что, она забыла. Неужели он не подаст ей знак. Он поднял к ней лицо, кивнул головой сверху вниз и продолжил опускать лицо вниз, маскируя свой кивок перед
присутствующими.
    - Так что же, Римма Исаевна? - проявил нетерпение
Лопахин.
    - Да, - произнесла она неуверенно и, поскольку Иосиф удовлетворённо улыбнулся, продолжила уже вполне твёрдым голосом: - Он кутал шею шарфом, принимал аспирин вслед за препаратом и объяснял, что так лечится от простуды.
    - Спасибо, Римма Исаевна. Вы можете быть свободной.
     Она ушла, и за столом некоторое время царило молчание.
    - Что ещё вы установили? - поинтересовался профессор.
    - Я, Михаил Андреевич, пытался его разговорить. Сначала рассказывал о себе, потом расспрашивал о гипотезе и восхищался ею. Чтобы быть на высоте, приходилось даже заглядывать в справочник по физике. И он разговорился.
    - Что же он вам рассказывал?
    - Сначала о своей гипотезе. Но это никак не проясняло диагноз. А вот когда он заговорил о частных приложениях к ней, это уже было похоже на бред. И я стал убеждать его, что такие замечательные открытия нельзя таить от людей.
    - Мы тоже слышали кое-что об этом, - заметил профессор. - Но какие выводы, Иосиф?
    - Я, Михаил Андреевич, пытался разрушить его установку на сопротивление. Убеждал, что в его авторских интересах не скрывать свои открытия. При такой психологической установке обследование с помощью препаратов могло бы дать совсем другой результат.
    - Что скажете, Анатолий Романович? - поинтересовался
профессор.
    - Частные приложения производят впечатление типичного параноического бреда, - заключил Лопахин. - Мы можем повторить обследование с помощью психотропного препарата.
     - Так и сделаем, Анатолий Романович, - решил профессор. -
Тянуть больше нельзя. Сорокин звонит чуть ли не каждый день. Начните прямо сегодня, чтобы в субботу можно было с ним побеседовать. А аспирин у Хавкина нужно изъять.
    - Хорошо, Михаил Андреевич.
    - А как у вас, Иосиф, дела со статьёй?
    - Черновик я закончил. Могу показать.
    - Покажите его сначала Анатолию Романовичу.
     Они ушли, и Иосиф вышел в коридор. Неподалеку стояла
Римма. Она, очевидно, ждала окончания совещания.
    - Я не подвела тебя, Иосиф?
    - Нет, Риммочка. Спасибо. Они решили уже сегодня назначить Хавкину препараты. Ты могла бы вызвать его в коридор?
     Через минуту появился Хавкин.
    - Здравствуйте, Иосиф. Что-нибудь случилось?
    - Всё в порядке, Григорий Семёнович. Бумаги вчера передали вашей супруге. А сегодня принято решение о вашем повторном обследовании. Так что первую тактическую задачу мы выполнили. Поздравляю!
    - Спасибо, Иосиф. Когда начнут давать препараты?
    - Сегодня и завтра. А в субботу вас уже пригласят во врачебный кабинет. Вы хорошо помните, что нужно делать?
    - Помню.
    - Тогда, Григорий Семёнович, желаю вам успехов!
     Иосиф вернулся в свою палату. Черновик статьи он передал Лопахину, и, впервые за последнее время, у него не было никаких служебных заданий. Он достал из своей сумки перевод романа "На далёком Марсисе" и начал читать.
     Повествование велось от имени землянина, который обладал паранормальной способностью видения объектов, удалённых на огромное расстояние. Занимаясь этнографическими исследованиями восточноафриканских племён по программе Иерусалимского Еврейского университета, он натыкается на сведения об инопланетянах из созвездия Тукана, посетивших Землю в доисторические времена. Автор начинает зондировать область Тукана с помощью своих паранормальных способностей и приходит к выводу о существовании там нескольких обитаемых планет. Одна из них, планета Чарити, становится объектом его особого внимания. Он тратит год на изучение чаритианского языка и, случайно, выходит на информацию о чаритианских наблюдениях за соседними обитаемыми планетами Валентой и Марсисом. На Валенте обитают долгожители. Но главное внимание автора сосредоточивается на Марсисе. Дальнейшее
повествование уже полностью относится к этой планете.


          ГЛАВА 13. ВОЗВРАЩЕНИЕ В СЧАСТЬЕ
      
                Любовь превыше логики и мысли,
                Её нельзя постичь посредством знаний,
                Но, очевидно, существуют смыслы
                В самом процессе познаваний.

     В четверг после работы Иосиф шёл к Кате с ощущением какой-то неопределённости. Она сама просила его прийти, но не объяснила, зачем. Он  купил  астры,  быстро  добрался  до нужного дома и поднялся на четвёртый этаж. Она встретила его неуверенной улыбкой.
    - Здравствуй, Иосиф? Хорошо, что ты пришёл.
    - Привет, Катя. Рад тебя видеть, - он протянул ей цветы.
    - Спасибо. В конце лета в Москве нет цветов лучше астр.
     Она продолжала стоять, разглядывая цветы и удерживая его в тесном пространстве между собой и дверью. Когда-то она  прибегала к подобной тактике, когда хотела оказаться в его объятиях. За фасадом её строгой благопристойности всегда бурлило внутреннее противоборство с непредсказуемыми последствиями. Может быть, Прекрасная Бедная Катя снова разнесла в щепки своё тоскливое узилище и вырвалась на свободу? Воспоминание о первой любви вдруг захлестнуло память Иосифа. Неужели можно вернуться в тот захватывающий мир?! Хотя бы на несколько минут! Всё это время в глубине души он, может быть, только и ждал, когда она позовёт его.
    - Катя, ты помнишь то лето, когда я окончил школу?
    - Что? Нет. Совсем не помню, - она закрыла глаза.
    - Ты так просто ушла от меня. Ты меня совсем не любила?
     Вдруг она заплакала и, всхлипывая, уткнулась носом в его грудь. Но на этот раз у Иосифа не было сомнений относительно природы женских слёз. Он подхватил её на руки и отнёс в спальню. Через минуту они уже были на кровати, и она, ощутив прикосновение его тела, невольно раскрылась ему навстречу... 
     Потом Иосиф лежал на спине, закрыв глаза, а она,
приподнявшись на локте, смотрела на него. Он это чувствовал.
    - О чём ты, Катя, думаешь?
    - Об одном престранном обстоятельстве. То, что сейчас с нами произошло, мне привиделось во всех подробностях во время визита к тебе в больницу. Как это объяснить?
    - Это проделки Прекрасной Бедной Кати, - предположил он. - В больнице она подбросила тебе этот сценарий, а теперь просто разыграла его.
    - Хм, даже не знаю, что и сказать, Иосиф. Эти две моих личности я всегда воспринимала как нашу забавную фантазию. А получается, что они не только существуют, но и строят козни друг против дружки. Разве это мыслимо?
    - Но ты же сама видишь. Интересно, что ещё делала Прекрасная Бедная Катя?  Как ей удалось победить?
    - О, Иосиф! Она всё время смущала меня своими упрёками: "Как же ты могла, Катенька, отказаться от Иосифа? Он же для тебя подарок судьбы!"
    - Она называет тебя Катенькой? - удивился он.
    -  Да. Она многое у тебя позаимствовала: и язык, и твой интерес к человеческому предназначению. Так вот, я ей и отвечаю: "Какой подарок? За что?". А она: "За то, что ты так усердно учишь и воспитываешь детей". А я ей: "Глупенькая ты, я от него как раз, поэтому и отказываюсь. Мне маленького Иосифа нужно растить. Да и Николая Ивановича обманывать нельзя. Он для нас с сыном всего себя отдаёт. А чему я буду учить сына и своих учеников, если сама начну подличать?"
    - И она нашлась, что ответить?!
    - Она просто обезоружила меня своим ответом. "Разве, - говорит, - сыну, мужу и ученикам станет хуже, если рядом с ними будет радостная и счастливая женщина, а не то унылое существо, в которое ты превратилась, отказавшись от Иосифа?" После этого я и решилась позвонить тебе. И сильно волновалась.
    - Я это заметил. Значит, ты в меня влюблена?
    - С чего ты взял? - произнесла она с напускным возмущением. - Мы просто знакомы.
    - А я знаю, кто мы такие. Мы альпинисты, явившиеся на тренировочный сбор. Ты же, Катенька, не против повторного
восхождения на нашу гору Райского Блаженства?
    - Я против, - возразила она, - но я ни за что не осмелюсь перечить тренеру.
     Они снова карабкались на вершину Райского Блаженства. А потом, завершив восхождение, она забеспокоилась.
    - Боже мой, Иосиф, какая же я эгоистка! Даже не накормила тебя. Уже полвосьмого. Подходи минут через двадцать.
     К восьми часам, приняв душ и одевшись, он вышел в гостиную. Она принесла из кухни сковороду с яичницей и двумя сосисками. На столе стоял расписной глиняный кувшинчик с астрами и блюдечко с несколькими ломтями хлеба.
    - Садись, мой милый!
    - Я не стану ужинать один, - возразил он.
    - Но я, Иосиф, основательно перекусила совсем недавно.
    - Дело не в этом. Тебе не кажется, что сегодня у нас праздник?
    - Для меня это несомненно, - улыбнулась она. - Я сейчас.
     Она ушла и вскоре вернулась с неполной бутылкой водки, блюдцем и двумя рюмками.
    - Ты разлей, а я позаимствую часть твоего ужина, - она передала Иосифу бутылку, а сама переложила из сковороды в своё блюдце часть яичницы и полсосиски.
    - За причуды судьбы? - поднял он свой бокал.
    - Нет, Иосиф. Это называется иначе. За возвращение в счастье!
    - Замечательный тост!
     Они выпили. Он принялся есть, а она сидела рядом, изредка
тыкая вилкой в блюдце.
    - Как научно-фантастический роман? Он тебя не разочаровал?
    - Напротив, Катя. У меня в сумке двадцать страниц перевода. Хочешь посмотреть?
    - Хочу, но уже поздно. Ты мне расскажи в нескольких словах.
    - Хорошо. Автор пишет, что связался с инопланетной цивилизацией посредством своего паранормального дара. И все принимают это за фантастику. Кроме меня.
    - А эта цивилизация похожа на нашу? Инопланетяне похожи на людей?
    - Да, Катя. Они абсолютно похожи на людей. А что касается цивилизации, она же плод социального развития. Там пути общественного прогресса могли быть совсем другими.
    - Но как ты объясняешь их физическое сходство с людьми?
    - Вот этот вопрос, Катя, я хотел обсудить с тобой. В начале романа автор сообщает, что вёл этнографические исследования в восточной Африке и обнаружил там следы инопланетян. Он пишет о камнях с высеченной на них картой звездного неба в зоне созвездия Тукана и о местных племенах, считающих инопланетян своими предками. Возможно, мы их потомки.
    - Что ты хотел обсудить со мной?
    - Если бы, Катя, удалось найти в литературе сведения о реальных исследованиях, подтверждающих эти данные, мои предположения обрели бы реальную основу.
    - Погоди, Иосиф. О каком регионе Африки идёт речь?
    - Это между вулканом Килиманджаро и озером Натрон.
    - Там колониальные владения Англии, - определила она. - В научно-популярных изданиях мне не раз приходилось встречать сообщения об английских этнографических экспедициях. Обещать что-либо трудно, Иосиф. Но я поищу.
    - Опять, Катенька, получается, что я загружаю тебя.
    - За это, Иосиф, придётся заплатить. Я подсчитаю, во сколько поцелуев тебе обойдётся каждая моя информация. А, может быть, даже предъявлю счёт в более весомых единицах.
     Он уходил в девять часов. Они договорились встретиться в ближайшую субботу.
     Иосиф шёл домой и думал о неожиданной трансформации Кати. Ещё недавно возвращение её любви он бы принял за поощрительный подарок Центра Предназначений. Может быть, и Наташа поэтому вернулась к нему? Центр тем самым давал ему понять, что он на правильном пути? Ну, если не Центр, то Природа или сам Бог.
     В пятницу Иосиф оказался перед непривычной проблемой. Статья была написана, а новых заданий пока не было. И он решил возникший досуг посвятить английскому. Вдруг Катя найдёт новые литературные источники. Пользоваться помощью Маши бесконечно он не сможет. До начала учебного года он должен относительно свободно читать профессиональную литературу. Значит, опять штурм. Не менее трёх прочитанных страниц в день с заучиванием новых слов. И при первой же встрече с Машей он попросит словарь идиоматических выражений английского языка.
     Без четверти десять Римма принесла чай.
    - Привет, Иосиф!
    - Здравствуй, Римма. Какие новости?
    - Ты имеешь в виду Хавкина? Он уже второй день принимает препараты.
    - Как он вёл себя во время обхода?
    - Так же, как и прошлый раз, когда принимал эти средства.
    - А у тебя лично, Римма, как дела?
    - У меня? - она заметно смутилась. - Я тебе завтра скажу.
     Она ушла. Ему никуда не нужно было спешить. Информацию о Хавкине он получил. Иосиф с головой ушёл в чтение статьи из американского журнала по психиатрии. Она знакомила его с американской практикой работы персональных психоаналитиков. В Советском Союзе подобный институт совершенно отсутствовал. А потребность в нём была. Он знал это по опыту своего общения с Олечкой и Наташей. Волею обстоятельств их персональным психоаналитиком был он сам. Иосиф поднял голову, лишь, когда подошло время идти в столовую. Но тут неожиданно появилась Римма.
    - Иосиф, я всё забываю. Хавкин хотел с тобой увидеться.
    - Хорошо.
     Иосиф сходил в столовую и продолжил чтение американской статьи. Она наводила на размышления. Если бы в подростковом возрасте с Пречистенским работал психоаналитик, он бы избежал психического заболевания. Он, Иосиф, должен написать об этом в своей статье. Психические заболевания нельзя предотвратить прививками, как оспу. Работа психоаналитика с подростками - вот их ранняя профилактика. Иосиф так увлёкся, что не заметил, как часовая стрелка перевалила за четыре. И тут он вспомнил о Хавкине.
     Он вышел в коридор. Там никого не было. Он подошёл к шестой палате и приоткрыл дверь. Хавкин лежал на застеленной койке лицом вниз.
    - Григорий Семёнович, - позвал Иосиф негромко.
     Хавкин шевельнулся, но затем вернулся в прежнюю позицию. Иосиф позвал ещё раз, несколько громче. На этот раз Хавкин услышал и сразу же поторопился к выходу.
    - Здравствуйте, Григорий Семёнович! Как самочувствие?
    - Спасибо, Иосиф. Я выполняю все ваши указания.
    - Григорий Семёнович, вы хотели меня видеть?
    - Да, - он бросил на Иосифа короткий взгляд и отвёл глаза. - Я готовился к беседе во врачебном кабинете. Подбирал убедительные фразы, моделировал поведение.
    - Замечательно. Я уверен, вы справитесь.
    - Нет, Иосиф, - он снова уклонился от прямого взгляда.
    - Что значит, нет, Григорий Семёнович?
    - Иосиф, я пришёл к выводу, что не смогу отказаться от своей гипотезы, - теперь уже он смотрел прямо в глаза собеседнику. - Я хотел предупредить вас об этом.
     В глазах Хавкина не было никаких следов мучительной психологической борьбы. Его взгляд был твёрдым и ясным.
    - Но почему? - от неожиданности Иосиф растерялся.
    - Это предательство по отношению к науке и к самому себе.
    - Вам не дают покоя лавры Джордано Бруно?
    - Нет, Иосиф. Я не Джордано Бруно. Я еврей Хавкин. Мы один из самых древних и самобытных народов земли. У нас вполне достаточно своих стереотипов поведения. Я хотел бы быть настоящим евреем, не более.
    - Что это значит, быть настоящим евреем?
    - Иосиф, вы что-нибудь знаете об изгнании евреев из Испании?
    - Очень мало.
    - Это произошло четыре с половиной века тому назад. Им был предъявлен ультиматум - принятие христианства или изгнание. Они выбрали второе, хотя при этом теряли родину, имущество, социальный статус. Но они сохранили главное - своего Бога.
    - Вы им подражаете, Григорий Семёнович?
    - Просто я понимаю, что это моё. Можно утратить всё, кроме главного.
    - Григорий Семёнович, ваша психика в тяжёлом состоянии. Я окажу вам психологическую помощь, и вы передумаете.
    - Нет, - он улыбнулся. - Прийти к такому решению было трудно. Но теперь я умиротворён.
    - Но вы же не можете игнорировать последствия своих действий. Вы помните, я объяснял вам, что это такое?
    - Помню, Иосиф. Я это учёл. Вот увидите, мои близкие и друзья никак не пострадают.
     У поста медсестёр показалась Римма с сумкой. Она помахала Иосифу рукой. Он взглянул на часы. Было уже пять минут шестого. Ему нужно было ехать на тренировку.
    - К сожалению, Григорий Семёнович, мне нужно уходить. Но мы поговорим утром. Я смогу переубедить вас. До свидания.
    - Всего хорошего, - Хавкин, не оглядываясь, пошёл в свою палату.
     Иосиф вышел из института и направился к станции метро. Он трясся в вагоне подземки, входил в клуб Железнодорожников и переодевался перед выходом в тренажёрный зал. Но за всем этим перед его мысленным взором стоял Хавкин и говорил:  "Иосиф, я пришёл к выводу, что не смогу отказаться от своей гипотезы". Тренировка лишь
на какое-то время заставила его отвлечься. 
     Потом он вернулся домой. Поужинал. Подошёл к книжному шкафу, достал Мандельштама и, открыв его наобум, прочёл:
                Когда удар с ударами встречается,
                И надо мною роковой,
                Неутомимый маятник качается
                И хочет быть моей судьбой.
Над ним, Иосифом, тоже качался загадочный маятник судьбы. И ему было крайне важно понять, куда же он движется на этот раз. Он возвратил Мандельштама в книжный шкаф.
     В десять часов Иосиф разделся, но ещё целый час сидел на кровати, весь в мыслях о Хавкине. Сон не шёл. В его памяти уже в который раз всплывали слова Григория Семёновича: "Вот увидите, мои близкие и друзья никак не пострадают". Что же он имел в виду? И он сказал не "До свидания", а "Всего хорошего". 
     Иосиф натянул на голову одеяло и сделал усилие вытеснить из сознания непрерывную цепь размышлений о пациенте. И в этот момент его мозг молнией пронзила мысль: Хавкин собирается свести счёты с жизнью! Тогда он и от своей гипотезы не откажется, и близкие не пострадают, и свидания у него ни с кем уже не будет! В следующее мгновение Иосиф сел на кровати. А ведь у Хавкина есть возможность совсем не отказываться от гипотезы! Только бы предотвратить его самоубийство. Он может сделать это сразу после двенадцати. Вечерний обход уже завершён, больные уснули, а медперсонал дремлет.
     Иосиф вскочил и начал лихорадочно одеваться. Без четверти двенадцать он вышел из дома. Улица была пустынна. Он добежал до телефонной будки. Её дверь была открыта, а трубка висела на шнуре. Гудка в ней не было. До следующего телефона-автомата можно добежать минут за пятнадцать. К счастью, в конце улицы показался зелёный огонёк такси. Иосиф остановил его.
    - Мне в Институт имени Сербского.
    - Садись, - согласился таксист.
    - Остановитесь у ближайшего телефона-автомата. Я
позвоню, и мы поедем дальше.
    - Ладно, но тогда деньги вперёд, - таксист назвал сумму.
     Иосиф заплатил, и уже минут через пять такси остановилось у телефонной будки. Было десять минут первого. Иосиф с полминуты ждал, пока ему ответят.
    - Алло, дежурная медсестра у телефона, - услышал он такой знакомый, приятный голос.
    - Олечка, это ты?
    - Да, Иосиф?
    - Олечка, слушай меня внимательно. В последнее время по просьбе профессора я работал с Хавкиным. У меня сильное подозрение, что он собирается покончить с собой.
    - Что я должна делать?
    - Проверь, на месте ли он. А если нет, посмотри в туалете.
Попроси дядю Пашу помочь. В случае чего, проинформируй Феликса Филипповича. Я подъеду через полчаса.
     - Хорошо.
     Иосиф вернулся к таксисту. Без четверти час Олечка открывала ему дверь.
    - Ох, Иосиф, - она бросилась к нему, - ещё минута и было бы уже поздно.
    - Неужели, Олечка?!
    - Да. В палате Хавкина не было, и я побежала в мужскую раздевалку, где находился дядя Паша. Вместе мы пошли в мужской туалет. Хавкин там стоял на стуле и привязывал верёвку к потолочному крюку, на котором подвешена лампочка.
    - Откуда у него верёвка?
    - Он разорвал простыню на продольные полосы.
    - Феликс Филиппович в курсе?
    - Да. А Хавкин у себя. Дядя Пашу поставил свою раскладушку в шестой палате, чтобы никто без его разрешения не мог оттуда выйти. Но я не уверена, что этого достаточно.
     Только теперь Иосиф обратил внимание, что Олечка продолжает стоять вплотную к нему и смотреть на него снизу вверх. Раньше это означало, что она ждёт его поцелуев.
    - Спасибо, Олечка. Ты очень красивая, - он коснулся губами
её лица. - А где Юра? 
    - Он взял три дня отпуска, чтобы помочь матери в деревне заготовить дрова на зиму.
    - А Феликс Филиппович знает, что это я тебя предупредил.
    - Нет. С ним, в основном, общался дядя Паша.
    - И не говори ему ничего без особой надобности. А мне нужно побеседовать с Хавкиным. Я надеюсь, он откажется от своего намерения. Как это лучше организовать?
    - Я его сейчас приведу, - предложила она.
    - Спасибо. Я буду ждать его в палате без номера.
     Вскоре Хавкин вошёл в палату и остановился у двери.
    - Иосиф! Вы уже всё знаете?
    - Знаю и благодарю Бога, что этого не случилось.
    - У меня нет другого выхода. От своей гипотезы я не
откажусь.
    - Дорогой Григорий Семёнович, вы даже не подозреваете, что вам нет необходимости отказываться от неё.
    - Как это?! - вскинулся Хавкин, - вы шутите, Иосиф?
    - Совсем нет. Завтра во врачебном кабинете вы можете даже не упоминать о гипотезе.
    - Но как мы докажем, что я параноик, - не понял Хавкин. - Я же должен каяться, отказываться от своей гипотезы и так далее?
    - Да. Кайтесь, плачьте и отказывайтесь от своего бреда. Это
будет доказательством паранойи. Но бред, который вы демонстрировали профессору в последние дни, это же не гипотеза. Это приложения к ней. Вот от них и отказывайтесь.
    - Как же так, Иосиф? Вы меня инструктировали по-другому.
    - Когда я вас инструктировал, мы ещё не придумали ваш бред. Такова была динамика событий. Я сам только сегодня ночью понял, что от гипотезы вам отказываться незачем.
    - А как же моя попытка суицида? - растерялся Хавкин.
    - Раз уж она была, давайте используем её к своей выгоде.
    - Что вы имеете в виду, Иосиф?
    - Суицид неплохо вписывается в общую картину покаяния. Под воздействием препаратов вы испытываете огромную вину перед Всевышним за свой бред. И вы принимаете решение наказать себя за это.
    - А такая форма покаяния под влиянием психотропных препаратов не характерна для обычных параноиков? - поинтересовался Хавкин.
    - Может быть, и не характерна. Но в данной ситуации она будет очень убедительной. Ведь и бред ваш необычен. Вы, вообще-то, помните теоретическую основу своей болезни?
     - Напомните, пожалуйста.
     - Вы, Григорий Семёнович, были глубоко религиозным человеком. Но изучение естествознания привело вас к атеизму. В результате столкновения этих двух несовместимых начал у вас возник бред о соединении религии и атеизма. Но под влиянием препаратов бред разрушается. По этой легенде мы работаем.
    - Если б это была только легенда, - вздохнул Хавкин.
    - Но вы меня поняли?
    - Понял.
    - Теперь, Григорий Семёнович, у вас не так уж много времени, чтобы продумать своё поведение на завтрашнем обследовании у врача. Если особых вопросов больше нет, мы должны расстаться. Нам ни к чему лишний раз светиться.
    - Хорошо, Иосиф. Я пойду. Спасибо вам. До свидания.
    - Прекрасно, Григорий Семёнович. Именно, до свидания.
     Хавкин ушёл в свою палату, а Иосиф направился к посту медсестёр.
    - Всё в порядке, Олечка. Попыток суицида больше не будет.
Я, наверно, могу ехать домой.
    - Стоит ли, Иосиф? Уже без четверти два. Домой доберёшься не раньше трёх. И на такси потратишься. Ты же можешь прекрасно переночевать в своей палате.
    - Заманчивая идея. А ты мне чаю принесёшь?
    - Принесу.
    - Спасибо, Олечка. Вообще-то, мне бы водки выпить грамм сто. По поводу спасения Хавкина. Он мог погибнуть, и эта смерть была бы на мне.
    - Я тебя понимаю.
    - Мне действительно лучше переночевать в своей палате. Спокойной ночи, Олечка.
     Она не ответила. Иосиф ушёл. Он успел постелить постель,
когда появилась она с чайником и сумкой.
    - Я же обещала принести тебе чаю.
    - Я тронут, Олечка.
     Она поставила на стол чайник и достала из сумки банку с вареньем, бумажный свёрток и неполную поллитровку водки.
    - Олечка, я тебя люблю. Кто бы ещё смог в два часа ночи ниоткуда достать бутылку водки?!
    - Всё очень просто, Иосиф. Я пошла в мужскую раздевалку и открыла шкафчик дяди Паши. А там нельзя не найти водки.
    - Что скажет по этому поводу сам дядя Паша?
    - Ничего не скажет. Если от многого берётся немножко, это не кража, а только делёжка. Здесь грамм триста пятьдесят, грамм сто мы выпьем, и грамм пятьдесят я добавлю воды.
     Она достала два гранённых стакана, налила в один грамм
восемьдесят для Иосифа, а во второй грамм двадцать для себя.
    - Так что, Иосиф? За долгую жизнь товарища Хавкина? 
     Они выпили, и Олечка развернула бумажный свёрток.
    - Это пирожки с картошкой. Мы съедим по одному, и ещё два останется тебе на завтрак.
     Они закусили пирожками, и стали пить чай с вареньем. Потом она заторопилась.
    - Уже без двадцати три, Иосиф. Тебе спать осталось совсем ничего. Да и мне пора на пост. Не ровен час, Феликс Филиппович придет спрашивать, как дела.
     Под пристальным взглядом Иосифа она собрала сумку и покинула палату. Он некоторое время продолжал сидеть за столом, потом разделся и пошёл запирать дверь. У двери он остановился и поднял руку. Но его пальцы, однако, легли не на головку ключа, а на дверную ручку. Осознанным это действие быть не могло. Им управляло подсознание, которое всегда знает неизмеримо больше. За дверью стояла Олечка. Из её глаз катились крупные слёзы.
    - Олечка! - он покрыл её лицо поцелуями. - Прости меня. Ты такая красивая! Ты лучше всех! Как я мог тебя отпустить? - он подхватил её на руки и отнёс в палату.
    Минут через сорок она встала с койки, чтобы пойти в душ.
    - Олечка, ты разбудишь меня  утром в полвосьмого?
    - Да. Я принесу тебе чаю и разбужу.
    - Возьми с собой нашатырь. Иначе меня не разбудишь.
    - Хорошо, мой милый.


                ГЛАВА 14. КОМПЛЕКС ВАЛЕНТЫ

                Пока ещё не охладило кровь
                Болезней старческих семейство,
                Несовместимы гений и злодейство,
                А совместимы ль старость и любовь?

     Утром Иосиф открыл глаза и сразу же увидел Олечкино лицо.
    - Вставай, Иосиф, уже полвосьмого. Чай на столе.
    - Спасибо, моя хорошая!
     Он вскочил, сбегал в душ, быстро оделся и привёл в порядок постель. На завтрак у него были два Олечкиных пирожка и чай с вареньем. В пять минут девятого Иосиф уже работал над следующей статьёй из американского журнала. Без четверти десять пришла Римма.
    - Привет, Иосиф. Как дела?
    - Признаться, не очень, - пожаловался он. - Вчера поздно лёг, а утром поздно встал. Даже позавтракать не успел.
    - Ничего. Я не дам тебе умереть с голоду, - она стала наливать чай в его чашку. - Ты слышал про Хавкина?
    - Нет. Что с ним случилось?
    - Он ночью пытался повеситься. Дядя Паша ему помешал.
    - Неужели? Что по этому поводу сказал профессор?
    - Он во время обхода спросил Хавкина, как же это он решился на такое страшное дело? А тот заплакал и говорит, что провинился перед Богом и хотел наказать себя за это.
    - И как прореагировал профессор?
    - Никак. Он потом сообщил Лопахину, что Сорокин требует срочного обследования Хавкина. И Анатолий Романович пообещал сделать это уже сегодня после обеда.
     Римма ушла и минут через сорок вернулась с кульком домашнего печенья.
    - Вот, Иосиф, до обеда перебьёшься. Лопахин приглашает тебя во врачебный кабинет в полтретьего на обследование Хавкина.
    - Спасибо, Риммочка. Я твой должник.
     И тут он заметил на её лице слёзы. 
    - Боже мой, Римма, почему ты плачешь?!
    - Я же вчера обещала поделиться с тобой своими новостями?
    - Но я не придал этому значения. Что с тобой случилось?
    - Я ухожу в отпуск, с понедельника, на три дня.
    - Ты выходишь замуж? За Григория Наумовича?
    - А что мне ещё остаётся? - она уткнулась носом в его грудь и разрыдалась.
    - Успокойся, моя милая, - растерянно бормотал Иосиф,
положив руку на её волнистые, блестящие, чёрные волосы.
 
     Иосиф пришёл к Лопахину немного пораньше.
    - Здравствуйте, Анатолий Романович.
    - Привет. Садитесь. Медсестра сейчас приведёт пациента.
     Через несколько минут появилась Римма с Хавкиным. Последний прошёл в кабинет и остановился перед врачом, в то время как Римма осталась у двери.
    - Спасибо, Римма Исаевна, - поблагодарил Лопахин, - я вам позвоню. А вы, Григорий Семёнович, присаживайтесь.
     Хавкин осторожно опустился на край стула и устремил взгляд на боковую стену.
    - Как самочувствие, Григорий Семёнович?
    - Причём тут моё самочувствие? - пробормотал Хавкин, избегая прямого взгляда врача. - Я не простужен. Бог миловал.
    - Это зависит от Бога? - поинтересовался врач.
    - Конечно. От Него всё зависит.
    - И открытые вами законы физики тоже зависят от Него? - допытывался Лопахин.
    - Какие законы? - сверкнул он обиженными глазами на врача.
    - Например, о семи формах существования материи.
    - Я их только открывал, но устанавливал их Он.
    - Но в их открытии вы не сомневаетесь?
    - Сомневаюсь. Это же гипотеза. Но всё, что я открыл, я обосновал математическими выкладками. Их проверял сам Андрей Николаевич Колмогоров, великий математик. И он не нашёл ни одной ошибки. Только после этого её и опубликовали.
    - А обитание Бога в точке абсолютного ноля вы тоже обосновали математически?
    - Нет, доктор. Я не должен был этого делать. Это моя ошибка. Огромная ошибка!
    - А то, что Бог взрывает точку абсолютного ноля, чтобы разослать миру свои законы?
    - Это моя непростительная ошибка, - голос Хавкина дрогнул, и он стал всхлипывать, рукавом вытирая глаза. - Вы мне не верите? Я умоляю простить меня, - он вдруг опустился
на колени.
    - Как же вы совершили такие ошибки, Григорий Семёнович?
    - Я, доктор, сильно переживал после завершения своей гипотезы. Она логична, но она совсем не подтверждает Божий промысел. Как будто я доказал, что Бог тут ни при чём.
    - Ну и что?
    - Эта мысль мне казалась невыносимой, - он поднялся с колен и сел на стул. - И месяцев через восемь я занялся разработкой приложений к гипотезе, чтобы соединить её с Богом.
    - Что же в этом плохого? - недоумевал Лопахин.
    - Всё в этих приложениях ложь, доктор. Непростительная ложь. Я сделал только хуже, и себе и Всевышнему. Кто это может знать, где располагается Бог? Он везде. А то, что он рассылает свои законы с помощью взрыва?  Как я мог до такого додуматься?! Это же ни на чём не основанная ложь! - тут Хавкин закрыл лицо руками и заплакал навзрыд.
    - Успокойтесь, Григорий Семёнович. Вы мне лучше растолкуйте, что заставило вас покушаться на самоубийство?
    - Так я же, доктор, уже объяснял профессору. Если бы меня не вытащили из петли, Бог бы поверил в моё раскаяние. Этот ваш санитар, толстый такой, он отнял у меня эту возможность. Он завернул мне руки за спину и поволок в палату.
    Лопахин повернулся к Иосифу.
    - Может быть, вы, Иосиф, хотите задать пациенту вопрос?
    - Нет, Анатолий Романович. По-моему, достаточно.
    - Я тоже так думаю, - Лопахин поднял телефонную трубку. - Римма Исаевна, проводите, пожалуйста, пациента в палату.
     Через полминуты в дверях появилась Римма.
    - Григорий Семёнович, вы свободны.
    - Пойдёмте, Григорий Семёнович, - Римма подошла к Хавкину.
    - А вы, доктор, мне поверили? - Хавкин продолжал сидеть на стуле, не обращая на Римму никакого внимания.
  - Я вам поверил. Благодарю за откровенность.
    - Вы хороший человек, доктор. Вот Всевышний так легко мне не поверит. Если б не этот санитар...
    - Пойдёмте, Григорий Семёнович, - прервала его Римма, взяв обеими руками за предплечье и пытаясь поднять со стула.
     Хавкин нехотя повиновался, но уже у двери остановился.
    - Вы добрый человек, доктор. Вот ваш санитар, который мне помешал...
    - Пойдёмте, Григорий Семёнович, - Римма с усилием вытащила его из врачебного кабинета и закрыла за собой дверь.
    - Какое у вас впечатление? - поинтересовался Лопахин.
    - Для меня, Анатолий Романович, это бесценная практика. Я второй раз присутствую на подобном обследовании. Хавкин вёл себя почти так же, как больной Пречистенский.
    - Почему бы и нет? Препарат они принимали один и тот же, заболевание одно и то же.
    - И диагноз такой же? - осторожно спросил Иосиф.
    - Да. Клиническая картина вполне однозначна. Я так и доложу профессору. В понедельник у него будет консилиум с участием Сорокина. Он, наверняка, будет допытываться, почему это первый раз обследование не подтвердило заболевания.
    - Анатолий Романович, вы обратили внимание, что Хавкин и сейчас не отказывался от своей гипотезы. Это значит, что и первое обследование не было ошибочным.
    - Точно, - обрадовался Лопахин. - Значит, гипотеза Хавкина
бредом не является. Она может быть и ошибочна, но не плод патологии. Его бред связан только с приложениями к гипотезе.
    - Он сказал, что приложениями занялся через восемь месяцев после завершения гипотезы, - заметил Иосиф.
    - Да?! Значит, к моменту своего скандального выступления в Институте атомной энергии он уже был параноиком. Вот что важно для Сорокина. Хорошо, Иосиф. Между нами разногласий нет. Тогда до встречи в понедельник у профессора.
    - До свидания. Спасибо, Анатолий Романович, за практику.
    - Минуточку, Иосиф. Вашу статью я передал Иванцову.
    - У вас были замечания?
    - Да. Там есть один сомнительный момент. Обычные
нейролептики подобного эффекта разоблачения бреда не дают. А тот препарат, что мы применяли, официально не разрешён. Нужно подумать, как представить это в публикации.
    - Хорошо, Анатолий Романович.
     Иосиф вышел от Лопахина и увидел Римму. Она ждала его.
    - Какие результаты обследования, Иосиф? Ты доволен?
    -  Результаты прекрасные.
    - Ты хочешь, чтобы я передала это Хавкину?
    - Конечно. Скажи, что я присваиваю ему звание Народного артиста Советского Союза.
    - Прямо так и сказать?
    - Да. И объясни ему, что это ещё не всё. Его судьба будет решена в понедельник на консилиуме у профессора.
 
    После работы, купив астры, Иосиф пошёл на свидание с Катей. Впустив его, она отступила на шаг и остановилась.
   - Ты очень удачно подобрал цвета, - она разглядывала букет, - один цветок жёлтый, два белых и три красных.
    - А с жёлтым я не ошибся?
    - Жёлтый - это провозвестник осени. От этого никуда не денешься.
    - А как насчёт белого и красного?
    - С белым цветом ты мне, конечно, польстил. Но я не
против. Это приятно. А преобладание красного отражает действительность.
    - Да, Катя. Внутри тебя как будто кто-то зажёг фонарь.
    - Ты не догадываешься, кто этот таинственный фонарщик?
    - Догадываюсь. Но фонарщику за работу кое-что причитается?
    - Конечно. Прежде всего, я тебя накормлю. 
     Ему не пришлось долго ждать. Она принесла поднос и стала разгружать на стол его содержимое, включая портвейн.
    - Боже мой, Катенька, да у нас настоящий пир.
    - Так и есть, мой милый. Я сейчас.
     Она принесла рюмки, поставила на стол вазу с астрами и,
наконец, села сама.
    - Я собираюсь напоить тебя, Иосиф. Завтра же день
нерабочий. Ты выглядишь усталым. У тебя был трудный день?
    - Мало сказать трудный, Катя. Мне почти не пришлось спать. Ночью мой больной пытался наложить на себя руки.
    - У вас такие пациенты? И чем это кончилось?
    - К счастью, ему помешали.
    - Хорошо, мой милый. Твоя задача наполнить рюмки.
     Иосиф разлил портвейн.
    - Я, Катенька, в восторге от твоего последнего тоста.
    - О да, Иосиф. За возвращение в счастье!
     Они выпили. Сначала Иосиф отведал кильку, маринованную в масле. Потом Катя принесла жареную треску с картошкой и предложила Иосифу ещё раз наполнить рюмки.
    - Теперь я придумаю тост, - заявил он. - За твои белые астры!
    - Не знаю, - смутилась она. - Что ты имеешь в виду?
    - Белый цвет ассоциируется с чистотой души. Ты отдаешь себя работе и отказываешься от личного счастья ради своих детей.
    - Прекрасная Бедная Катя расценивает это иначе, - возразила она. - Она говорит, что я всю жизнь разменивала любовь на материальное благополучие. В результате, у меня не осталось ни белого, ни красного.
    - Я с ней не согласен. Сейчас, если ты и не отказываешься от красного, то только так, чтобы не пострадало твоё белое.
    - Спасибо, Иосиф. Ты идеализируешь меня.
     Они выпили ещё по одной рюмке. Потом Катя принесла чайник и разложила по блюдечкам своё варенье.
    - Как научно-фантастический роман? - поинтересовалась она.
    - Кое-что я тебе уже рассказал. 
    - Ты говорил только, как автор обнаружил обитаемые планеты.
    - Там, Катя, речь идёт о планетах Марсис, Чарити и Валента. Марсисиане воюют между собой, чаритиане больны, а Валенту населяют долгожители. Они живут шесть тысяч лет.
    - Очень интересно, - улыбнулась она.
    - Спасибо за прекрасный ужин, - Иосиф встал и отошёл к
окну.
     Она ещё какое-то время занималась столом, потом подошла к нему и обняла за плечи.
    - Так ты, Катя, стала счастливой женщиной?
    - Стала. И все это заметили. Сотрудники делают мне комплименты, домочадцы улыбаются.
    - А Прекрасная Бедная Катя?
    - Она в полном ладу с Екатериной Васильевной. Я люблю тебя, Иосиф. Раньше ты рассказывал мне о своей любви. А теперь мне самой все время хочется говорить об этом.
    - Какой у нас теперь маршрут?
    - Отнеси меня на Валенту, - попросила она. - Там люди живут шесть тысяч лет, и наша разница в возрасте теряет своё значение. 
    - О, Катя, да у тебя комплекс Валенты. А знаешь ли ты, что это чуть дальше, чем отсюда до твоей школы?
    - Правда? Тогда пойдём туда через промежуточную станцию.
    - Какую станцию?
    - Прекрасная Бедная Катя говорит, что там есть хорошая двуспальная кровать.
    - А что ещё? - поинтересовался он.
    - Она  считает, что этого достаточно. А идти нужно туда, - она указала в сторону спальни.
     Иосиф отнёс её в спальню и опустил на расстеленную
кровать. Полчаса спустя они продолжали разговор, лёжа рядом.
    - Вчера, Иосиф, в школе был семинар, посвящённый предстоящему учебному году. И директор сказал, что я, наверно, пользуюсь эликсиром молодости. Иначе как объяснить, что я вдруг помолодела на целых десять лет. 
    - Ты прекрасно выглядишь.
    - Спасибо, Иосиф! Но это не главное. Я воспользовалась семинаром, чтобы поговорить с учителем географии.
    - С Фёдором Игнатьевичем? Мы очень любили его уроки.
    - Да. Я спросила, где найти текущую информацию об этнографических исследованиях.
    - Спасибо. И что он ответил?
    - Академия наук выпускает ежеквартальный
"Этнографический вестник", и там имеются абстракты и обзоры на эту тему. Так что теперь я знаю, где искать информацию об английских этнографических исследованиях в восточной Африке.
    - Ох, Катя... - он искал подходящие слова, - не знаю, как тебя и благодарить.
    - А ты поцелуй меня, - предложила она.
     Он поцеловал её радостное лицо. Потом отстранился, и его глаза стали серьёзными.
    - Осмелюсь задать один вопрос. Почему ты не заботишься о предохранении? Или я чего-то не понимаю?
    - Ты однажды уже спрашивал об этом, Иосиф.
    - Спрашивал, - согласился он, - но я так ничего и не понял.
    - А ты помнишь, что я тебе ответила?
    - Ты сказала, что хочешь родить ребёнка.
    - Да. Знаешь, какое это счастье растить ребёнка и в каждом его движении, взгляде, слове угадывать черты любимого человека.
    - Что?!
    - Только на этот раз мне хотелось бы родить девочку. Я  делала бы ей причёски с бантами и одевала бы в красивые платья.
    - Ты шутишь, Катя? Я не должен был спрашивать об этом?
    - Я тебя очень люблю. Мне всегда удавалось ускользать от
этой коварной дамы по имени Любовь. Но потом я потеряла бдительность. И она опутала меня волшебными нитями воспоминаний о твоих поцелуях, лишила воли, и отдала всю власть этой безрассудной Бедной Кате.
    - Ты хочешь сказать, что впервые влюбилась по-настоящему?
    - К сожалению, мой милый.
    - Но ты же говорила, что это возвращение в счастье?
    - Говорила. Но в нём постоянно звучит одна щемящая нота.
    - Комплекс Валенты?
    - Да, мой милый.
    - А когда ты придумала рецепт своего варенья?
    - Ещё до войны. Но при чём тут варенье?
    - При том, что привкус полыни это и есть твоя щемящая
нота.
    - Но я же тогда не могла предвидеть нынешнюю ситуацию.
    - Ты всегда была в ней. Капля полынной горечи в массе сладкого - это код твоей судьбы.
    - Почему, Иосиф?
    - Ведь и до войны в твоей благополучной жизни была щемящая нота воспоминаний о настоящем отце твоего сына. А когда ты второй раз вышла замуж и родила ребёнка ...
    - Что ты хочешь сказать?! - она приподнялась и смотрела на него испуганными глазами.
    - Только то, что и этот брак не обошёлся без щемящей тоски по отвергнутой любви.
    - Да? - она опустилась в прежнее положение, - и что же дальше?
    - Любовь к тебе вернулась, но теперь щемящей нотой звучит комплекс Валенты. Ты не сводишь глаз с мнимых песочных часов, приближающих срок нашего расставания.
    - Иосиф, ты гениальный психоаналитик. Значит, на Валенту нам попасть не суждено?
    - Насчёт Валенты мы подумаем. А пока, не отправиться ли нам в горы?
    - Конечно. Это и есть настоящее счастье.
     Он уже целовал её лицо. Они снова начинали восхождение на свою любимую вершину Райского Блаженства.
     В половине десятого Иосиф собрался уходить.
    - Когда возвращаются хозяева квартиры? - поинтересовался он, уже стоя у двери.
    - Я думаю, где-нибудь в середине следующей недели.
    - Мы можем встретиться во вторник? - предложил он.
    - Да. Наверняка, их ещё не будет. А если что, я тебе позвоню.

     Иосиф медленно брёл домой и думал о том, как значительны и сложны судьбы его любимых женщин. Каждая из них это целый мир с неисчерпаемым богатством смысла и красоты. Но в этом мире он обременён своим предназначением. Теперь он каждый день продвигается в нужном направлении. Завтра Маша передаст ему значительную часть перевода, и он будет вчитываться в каждую его строчку.
     Мысль о предстоящем свидании с Машей невольно приводила его к дилемме выбора между нею и Катей. И эта дилемма ставила его в тупик. Отказаться от Кати он был не в силах. Но что делать с комплексом Валенты? У их любви не было будущего. Иосиф не мог этого не сознавать. А Маша? Её образ был чист и величествен. Наверно, так люди и приходят к той единственной и неповторимой любви, которой посвящают всю жизнь. Но пока... Эти две женщины были из разных миров. А он ещё обвинял Наташу в стремлении совместить несовместимое. Сам такой. И всё, что он рекомендовал Наташе, с таким же основанием относилось к нему самому. Хотя, феномен Наташи он так и не понял до конца. Если его как следует проанализировать... Но усталый мозг уже ничего не хотел делать. Он, наконец, добрался до своего дома, лёг в постель и сразу же уснул.

    На следующий день, в воскресенье, Иосиф проснулся очень поздно. Он позавтракал и сразу же вспомнил о Хавкине. Завтра на консилиуме у профессора должна решиться его судьба. И пока это дело не завершилось, он ни на чём сосредоточиться не сможет. Сегодня же у него только одно дело - встреча с Машей.
     В шесть вечера Иосиф позвонил в машину квартиру. Её сияющая молодость и красота, после относительно долгой разлуки, производили сильное впечатление. Она была юной, прекрасной и неповторимой. Маша основательно поработала за прошедшие дни. Подготовленный ею рукописный материал содержал перевод девяноста страниц научно-фантастического романа. Она сразу же отклонила просьбу Иосифа пересказать содержание перевода. Это был захватывающий материал, но Иосиф должен сам вдумчиво прочесть его. Она соскучилась по его объятиям и совсем по-другому мечтала провести время их свидания. И он не разочаровал её.
     Они договорились встретиться в четверг. А уже в пятницу или субботу должны были вернуться из отпуска её родители.

   
              ГЛАВА 15. ПЕРЕХИТРИТЬ ДЬЯВОЛА

                Мир бытия – не молкнущий базар,
                Где жизнь свою, прекрасный Божий дар,    
                Без устали разменивают люди
                На суету сует, на скуку серых буден.

     Начиналась последняя неделя работы Иосифа в Институте им. Сербского. Предстоящий консилиум по диагнозу Хавкина в воображении Иосифа ассоциировался с судебным процессом, на котором он выступал адвокатом. Будет ли его подзащитный приговорён к смерти или полностью оправдан, во многом зависело от него. 
     Без четверти десять пришла Олечка с чайником. Она оставила дверь палаты открытой настежь и стала наполнять кипятком стоявшую на столе чашку. Иосиф встал.
    - Как, Олечка, прошёл обход?
    - Всё в порядке. Рассказать о Хавкине?
    - Конечно.
    - Он хорошо выглядит. Кстати, профессор приглашает тебя к себе в полдвенадцатого.
     Она ушла, и Иосиф начал читать вчерашний машин
перевод романа, но на душе было неспокойно. Мысль то и
дело возвращала его к предстоящему консилиуму. Без четверти одиннадцать он вызвал в коридор Хавкина.
    - Какие новости, Григорий Семёнович?
    - Тревожно как-то. Второй день мне уже не дают препараты.
    - Вы прекрасно вели себя во врачебном кабинете.
    - Я стал Народным артистом СССР? - улыбнулся он.
    - Сегодня у профессора консилиум. Там будет представитель органов госбезопасности.
    - Что, Иосиф, зависит от меня? Как я должен себя вести?
    - Если вас вызовут на консилиум, полностью исходите из нашей игровой модели.
     Иосиф пришёл в кабинет профессора в двадцать пять минут двенадцатого. Вскоре появился Сорокин в своём неизменном тёмно-сером костюме и с ним светловолосый мужчина
помоложе. Сорокин поздоровался с Иосифом за руку, а незнакомец тоже протянул руку и представился как Синицын Виктор Алексеевич.
    - Виктор Алексеевич из смежного отдела, - кратко пояснил Сорокин, когда Синицын здоровался с профессором.
    Иванцов уже хотел было открыть консилиум, но Сорокин его упредил.
    - Я, Михаил Андреевич, кое-что объясню, - начал он. - Приёмные партийных и советских учреждений завалены требованиями отдельных учёных и организаций наказать по заслугам злостного врага партии и народа Хавкина. Нам с Виктором Алексеевичем предписано проявить максимальную жёсткость. В крайнем случае, мы покинем ваш уважаемый Институт уже вместе с пациентом.
     - Спасибо, Дмитрий Иванович, за информацию, - откликнулся профессор. - Мы сделаем всё возможное. Прежде всего, нужно поставить пациенту квалифицированный диагноз. Начнём консилиум. Слово лечащему врачу. Пожалуйста, Анатолий Романович.
    - Хавкин поступил в наше отделение в начале июня, - начал Лопахин, - с предварительным диагнозом паранойя.
    - Давайте перейдём к результатам обследования пациента, - предложил профессор.
    - В течение первой недели, - продолжил Лопахин, - мы назначили пациенту новый психотропный препарат, уже показавший  прекрасные результаты в ходе предыдущих обследований.
    - Можно несколько слов о механизме воздействия препарата? - попросил Синицын.
    - Пожалуйста. Он вызывает у пациента реакцию покаяния  и
отказа от тех  утверждений, которые были порождены паранойей.
    - А если пациент здоров, но, тем не менее, его утверждения глубоко ошибочны?
    - В этом случае препарат не действует, - объяснил Лопахин.
- Поэтому, когда под воздействием препарата Хавкин не отказался от своей гипотезы, мы заключили, что он здоров.
    - Почему же это заключение не было признано
окончательным? - Синицын обвёл испытующим взглядом присутствующих, не исключая и Сорокина.
     Наступила длительная тяжёлая пауза, в ходе которой стало ясно, что Лопахин не принимает этот вопрос на свой счёт.
    - Это всё не так просто, - неуверенно произнёс профессор. - Бывшие сотрудники пациента были уверенны, что  он психически неадекватен. Мы решили провести повторное обследование. И Дмитрий Иванович согласился, при условии, что к нему будет привлечён студент-практикант Раскин.
    - Раскин?! - удивился Синицын. - Он даже не врач?!
    - Он успешно участвовал в обследовании Пречистенского, - напомнил Сорокин. - Я вам рассказывал о нём.
    - Ну, хорошо, продолжайте, - холодно процедил Синицын.
    - Раскин работал с пациентом с начала августа, - доложил Лопахин. - В результате, было установлено, что предыдущее обследование было недостаточно чистым с фармакологической точки зрения. Кроме того, была изменена психологическая установка пациента, и он стал рассказывать о приложениях к своей гипотезе. Они производили впечатление бреда, что и послужило основанием для повторного обследования. Оно было завершено в прошлую субботу.
    - С каким заключением? - нетерпеливо произнёс Синицын.
    - Мы наблюдали клиническую картину типичного
системного бреда. Это была классическая паранойя.
    - Подробнее можно? - попросил Синицын.
    - Можно. Под воздействием препарата пациент отказывался от своих приложений к гипотезе. Он каялся, плакал - характерное поведение в подобных случаях.
    - А от гипотезы он не отказывался?
    - Нет. Как и при первом обследовании, он защищал свою гипотезу. Он даже ссылался на знаменитого математика Колмогорова, который не обнаружил ошибок в его выкладках.
     Наступила продолжительная пауза.
    - Почему вы сами, дипломированный опытный врач, не могли сделать того, что сделал студент Раскин? - в голосе Синицына звучала явная издёвка.
    - У меня много больных, - сухо объяснил Лопахин.
    - Давайте предоставим слово Раскину, - попытался
разрядить напряжённость профессор. - Пожалуйста, Иосиф.
    - Я работал с пациентом по несколько часов в день, - начал Иосиф, преодолевая смущение. - Врач физически не в состоянии уделять одному больному столько времени. Но Анатолий Романович руководил моим обследованием.
    - И что же вы установили, благородный юноша? - усмехнулся Сорокин.
    - Во-первых, выяснилось, что при первом обследовании больной по собственной инициативе принимал аспирин одновременно с приёмом препаратов. Он привык так лечиться от простуды. В принципе, это могло снизить эффективность психотропного препарата. А во-вторых, мы изменили исходную психологическую установку пациента.
    - Что это значит? - не понял Синицын.
    - Он был настроен на сопротивление врачам. Отвечал односложно. Старался ничего не рассказывать. А в результате нашего общения он открылся, стал подробно излагать свою гипотезу, а потом и содержание приложений к ней.
    - Вы ему внушили другой тип поведения? - предположил Синицын.
    - Нет, Виктор Алексеевич. У Хавкина сильная воля. Такой психотип не поддаётся внушению. Я пользовался обычной логикой убеждения, исходя из того, что он, как автор,
заинтересован в пропаганде своих идей. Это дало результат.
    - Вы можете гарантировать, что пациент не симулировал свой бред, чтобы его признали невменяемым. История криминалистики полна подобными примерами.
    - Нет, Виктор Алексеевич, - спокойно ответил Иосиф, - таких гарантий я дать не могу. Но я тоже не мог не думать о симуляции. И у меня на этот счёт есть некоторые соображения.
    - В самом деле? - искренне удивился Синицын.
    - Да. Во-первых, зачем придумывать какие-то приложения, если можно легко продемонстрировать паранойю, просто отказываясь от самой гипотезы. Но он дважды под воздействием препаратов не воспользовался такой возможностью.
    - Может быть, он счёл это нереальным, - предположил
Синицын. - Трудно представлять бредом то, что прошло проверку самого Колмогорова.
    - Я, Виктор Алексеевич, хотел бы предложить другой вариант объяснения. В середине сорок шестого года Хавкин завершил разработку своей гипотезы и сдал её на проверку. Тогда он ещё был здоров, хотя и основательно измотан работой над этим огромным теоретическим трудом. Поэтому он и не отказывается от гипотезы. Возможно, она ошибочна, но она не плод паранойи. Над приложениями же, по его словам, он начал работать месяцев через восемь. За это время его болезнь обрела активную форму. Приложения носят явные признаки бреда. И потом, дискутируя с учёными на семинаре, он уже явно ведёт себя, как параноик.
    - В этом объяснении больше вопросов, чем доказательств, - возразил Синицын. - Откуда взялись приложения? Никто их не видел и не слышал. Он их придумал уже здесь, чтобы спастись от неизбежного наказания. И откуда взялась паранойя? Вы знаете?
    - Не знаю, но предполагаю с очень высокой вероятностью.
    - Мы вас, Иосиф, внимательно слушаем, - неожиданно вступил в разговор Сорокин.
    - Я хотел бы процитировать одного известного психиатра, - продолжил Иосиф, - "Столкновение двух противоречивых направлений в мышлении одарённой личности нередко является для неё не только источником плодотворных творческих идей, но и весьма благоприятной основой для развития паранойи". Это прямо относится к Хавкину, хотя написано относительно давно.
    - И кто же этот известный психиатр? - не без иронии поинтересовался Синицын.
    - Это из книги "Ранняя диагностика паранойи творческой личности" М. А. Иванцова.
    - Не знаю такого, - с полемическим задором возразил Синицын, - но раз уж вы произнесли цитату, неплохо бы объяснить, какое она имеет отношение к Хавкину.
    И тут Синицын заметил, что все присутствующие улыбаются и поглядывают на профессора, который тоже улыбается.
    - Книга М. А. Иванцова? - он начинал догадываться. - Это вы, Михаил Андреевич? Извините меня, ради Бога. Но вопрос остаётся. Какое это имеет отношение к Хавкину?
    - Хавкин родился в семье раввина и в молодости был очень
религиозным человеком...
    - Мы знаем его биографию, - прервал Иосифа Синицын.
    - Дело в том, Виктор Алексеевич, что последующее обучение в университете привело Хавкина к атеизму. Отсюда столкновение религиозности и атеизма - тех самых двух противоречивых направлений, о которых говорится в цитате. Подобная коллизия характерна для возникновения паранойи.
    - Это подтверждается результатами моего последнего обследования, - дополнил Лопахин. - Хавкин говорил, что сильно переживал по поводу атеизма своей гипотезы и начал разрабатывать приложения к ней, чтобы соединить её с Богом.
     Наступила пауза, в ходе которой присутствующие напряжённо осмысливали аргументы сторон. Этим воспользовался профессор.
    - Значит, Анатолий Романович, предложенный механизм возникновения паранойи у Хавкина подтверждается и теорией, и результатами прямого обследования пациента?
    - Конечно, Михаил Андреевич. Не на пустом же месте я поставил свой диагноз.
    - Поймите меня правильно, - снисходительно улыбнулся Синицын, - я с уважением отношусь к аргументам психиатров. Но докажите мне, что эти приложения Хавкин придумал не здесь, в вашем Институте, с целью уклониться от ответственности.
    - Ваше сомнение, Виктор Алексеевич, чрезвычайно существенно, - сразу же проявил конформизм профессор. - Попытаемся прямо сейчас разрешить эту проблему.
     Профессор поднял телефонную трубку, и все смотрели на
него с неожиданным интересом и некоторым недоумением.
    - Это вы, Олечка? Приведите, пожалуйста, пациента Хавкина ко мне. Прямо сейчас.
     Через пару минут в дверь тихо постучали, и на пороге кабинета показалась Олечка.
    - Разрешите, Михаил Андреевич?
    - Входите.
     На Олечке сразу же сосредоточились пять пар неравнодушных мужских глаз, пользующихся поводом хотя бы кратковременно насладиться  видом её чарующей, юной женственности. В социальной атмосфере господствующих и подавленных, революционеров и мракобесов, следователей и подследственных появление пленительной женской фигуры, несомненно, смягчает ожесточённость нравов. Тем, кто зациклен на бескомпромиссных идеологических, религиозных или нравственных догмах, явление женской красоты всегда напоминает о близком присутствии прекрасного мира любви и милосердия, предполагающего совсем другое отношение к жизни. При этом непримиримость социальных позиций заметно смягчается связанным с женщинами представлением о рождаемых ими крохотных, трогательных существах, из которых впоследствии и выходят те самые господствующие и подавленные, мракобесы и революционеры, следователи и подследственные.
     Она открыла дверь и пропустила пациента в кабинет.
    - Спасибо, Олечка!
     Она удалилась, а Хавкин остановился перед консилиумом, заметно волнуясь.
    - Как вы себя чувствуете, Григорий Семёнович? - проявил
участие профессор.
    - Спасибо. Ничего.
    - Нас, Григорий Семёнович, интересуют некоторые аспекты ваших научных трудов.
    - Вы имеете в виду гипотезу о формах существования материи?
    - Нет. Я имею в виду частные приложения к ней.
    - Почему? - не понял Хавкин.
    - Вы же сами объясняли мне, что для непрофессионалов
приложения понятней и интересней, чем сама гипотеза. Вы говорили, что Иосиф помог вам это осознать.
    - Да. После этого я и стал всем о них рассказывать.
    - Но всем же не расскажешь, Григорий Семёнович. Может быть они опубликованы?
    - Нет, не публикованы. Я планировал сначала ознакомить
общественность с самой гипотезой, а потом уже и с ними.
    - Так они и остались в рукописи?
    - Да, Михаил Андреевич, в рукописи в виде тезисов.
    - И давно вы эти тезисы написали?
    - Сейчас я вам скажу, - Хавкин поднял кверху лицо и стал шевелить губами. - В феврале, ох нет, в марте 1947 года.
    - Эти приложения, Григорий Семёнович, вызвали у нас огромный интерес. Может быть, вы не откажете мне в удовольствии ознакомиться с их тезисами?
    - Они у меня только в одном экземпляре.
    - Ну и что? - возразил Иванцов. - Гарантирую, что верну их вам на второй же день.
    - Но как я могу их вам дать? - опять завилял Хавкин, вызвав у Синицына саркастическую улыбку. - Я не ношу их с собой.
    - Где вы их храните?
    - Они у меня ... где-то в черновиках. И их не просто найти.
    - А может быть, Григорий Семёнович, никаких тезисов нет? 
    - Что вы, Михаил Андреевич! Они на самом деле есть.
    - Докажите.
    - Прямо сейчас?
    - Или сейчас или никогда, - отрезал профессор.
    - Боже мой, что же делать, - растерянно забормотал Хавкин. - Если съездить ко мне домой на машине?
    - Машина есть, - вызывающе улыбнулся Синицын.
    - Разрешите позвонить моей жене на работу?
    - Пожалуйста, - профессор подвинул к нему телефон.
     Хавкин неуверенной походкой подошёл к телефону и набрал номер. Участники консилиума не сводили с него глаз.
    - Позовите, пожалуйста, Иду Соломоновну Хавкину. Это ей звонит муж. Хорошо, я жду. - Через минуту он продолжал: - Это ты, Идочка? Да. Ну не плачь, пожалуйста. Моё здоровье в порядке. У меня, Идочка, к тебе очень важное дело. - Хавкин прикрыл трубку рукой и обратился к Синицыну: - Вы сможете подъехать на работу к моей жене в библиотеку дома культуры Октябрьского района? - и когда Синицын кивнул головой в знак согласия, он продолжил. - Вот какое дело, Идочка. К тебе сейчас подъедет один хороший человек с запиской от меня. Ты съезди с ним на нашу квартиру, найди мои бумаги и передай ему. Не торопись. Я тебе скажу, какие бумаги. В правом нижнем ящике моего стола лежат черновики. Среди них должно быть несколько тетрадных листов, соединённых канцелярской скрепкой. Ты их узнаешь по заголовку: "Тезисы приложений к гипотезе", примерно так. Ты должна передать их этому товарищу. И всё. Что? Ну, скажи начальнику, что ты потом отработаешь. Только, Идочка, не приставай к товарищу с вопросами о моём здоровье. Не утомляй человека лишней болтовнёй. Передай бумаги и всё. Ты поняла? Ну, будь здорова. Целую.
     Хавкин положил трубку и сразу же попросил у профессора листок бумаги, чтобы написать записку жене. Потом он сложил записку вдвое и передал Синицыну. Тот взял её и, обескураженно разведя руками, направился к выходу. У двери он остановился.
    - Как, Михаил Андреевич, мы взаимодействуем дальше?
    - Сейчас без четверти час, - профессор взглянул на часы. - Если не возражаете, я назначу продолжение консилиума на три часа. К тому времени вы должны вернуться.
    - Договорились, - согласился Синицын и вышел из кабинета.
    - Олечка, - профессор увидел её за приоткрытой Синицыным дверью, и она сразу же вошла в кабинет, -
проводите, пожалуйста, пациента в палату.
    - Хорошо, Михаил Андреевич.
    - Ну что ж, товарищи, - подвёл итог профессор, - на носу обед. Встретимся в три. Да, я прочёл рукопись статьи, - он протянул Иосифу бумаги. - Там на полях есть замечания.
     Иосиф вышел из кабинета и направился к своему рабочему месту. Напротив шестой палаты стоял Хавкин и нервно поглядывал в его сторону.
    - Консилиум продолжит свою работу в три часа, - сообщил
Иосиф в ответ на вопрошающий взгляд пациента. - К тому времени должны подвезти и ваши тезисы.
    - Иосиф, я жду вас, чтобы высказать одно опасение.
    - Какое опасение, Григорий Семёнович?
    - Я не уверен, что под моими тезисами стоит нужная дата.
    - То есть, как?!
    - Я всегда под своими рукописями ставлю текущую дату. Я опасаюсь, что и на этот раз, второпях, я машинально поставил текущую дату, то есть 16 августа 1948 года, а не какое-то там число марта 1947 года.
    - Григорий Семёнович, вы понимаете, что вы говорите? Это же прямое подтверждение подозрений Синицына, что свои приложения вы придумали здесь для симуляции бреда.
    - Что же делать? - его лицо было совершенно растерянным.
    - Я не знаю, Григорий Семёнович. Наверно, нужно молиться.
    - О чём молиться, Иосиф?
    - О том, чтобы Всевышний помог нам связаться с вашей супругой до того, как к ней подъедет Синицын. Вы можете написать мне номер телефона вашей жены?
    - Сейчас схожу в палату. У меня там бумага и карандаш.
    - Сходите, Григорий Семёнович, и задержитесь в палате, пока медперсонал уйдёт на обед.
     Хавкин ушёл, а Иосиф стал смотреть на ручные часы. В коридоре показался Лопахин, потом Олечка с мужем. Они направлялись в столовую. В пять минут второго вернулся Хавкин, и они пошли к посту медсестёр. Иосиф начал звонить по телефону, попросив Хавкина держаться подальше. Он опасался появления в коридоре Сорокина.
    - Алло, - услышал он спокойный женский голос, - вам кого?
    - Мне нужно Иду Соломоновну Хавкину. Это звонят из больницы, где лежит её муж.
    - Так ей же только что оттуда звонили, - напомнила женщина.
    - Звонили, но забыли кое-что сообщить. Помогите, пожалуйста, с ней  связаться.
    - Ой, не знаю, молодой человек. Она пошла к начальнику
отпрашиваться с работы. Я не уверена, что она сюда вернётся.
Может, вы скажете мне, что ей нужно передать, и я сейчас же пойду её искать.
    - Хорошо, - согласился Иосиф, - скажите ей, пусть передаст посыльному бумаги без последней страницы. Вы поняли?
    - Да. Она должна передать посыльному бумаги, но без последней страницы. А кто вы?
    - Я сосед её мужа по палате. Меня зовут Саша. А вы кто?
    - Я Марина Савельевна. Пойду искать Иду Соломоновну.
    - Большое вам спасибо, Марина Савельевна.
     Иосиф положил трубку. Хавкин тотчас же подошёл к нему.
    - Связаться с вашей женой не удалось. Она ушла к начальству.
    - Что же делать, Иосиф?
    - Я попросил сотрудницу вашей жены передать ей, что посыльному нужно дать бумаги без последней страницы.
    - Это так ненадёжно, Иосиф.
    - Я знаю. Но иначе можно просто потерять время.
     Хавкин выглядел совершенно подавленным. Иосиф попросил его вернуться в свою палату, а сам отправился в столовую. Потом он сидел за своим рабочим столом и знакомился с замечаниями профессора к рукописи статьи. В половине третьего к нему зашли Сорокин и Синицын. Последний был с портфелем.
    - Иосиф, мы вам не помешаем?
    - Нет, конечно, Дмитрий Иванович, - Иосиф встал, - входите, присаживайтесь.
     Гости окинули цепкими взглядами палату и сели за стол.
    - Виктор Алексеевич привёз  тезисы Хавкина, - начал Сорокин. - Вы больше других работали с ним. До консилиума
ещё есть время. Давай, Виктор Алексеевич.
    Синицын расстегнул портфель и выложил на стол знакомые Иосифу тетрадные листы в линейку, исписанные мелким хавкинским почерком. Сильные удары сердца гулко отдавались в ушах Иосифа. Он подвинул к себе бумаги и, подавив желание сразу же взглянуть на последнюю страницу, стал их внимательно читать. Они включали четыре листа,
исписанные с обеих сторон.
    - У нас не так много времени, - прервал Синицын его
чтение, - но вы, наверно, и так уже можете оценить этот текст.
    - Могу. Это тот самый бред, - он начал медленно перелистывать тезисы. - Встречаются, правда, отдельные детали, о которых я не слышал, но процентов на девяносто материал знакомый. Вы можете ещё показать эти бумаги Лопахину.
     Иосиф, наконец, добрался до последней страницы. Никакой даты там не было.
    - Так он что, не сделал в конце никакого заключения? - удивился Иосиф.
    - Я тоже обратил внимание на последнюю страницу, - сообщил Синицын. - То ли он эти тезисы не окончил, то ли его жена последнюю страницу не нашла. Но, по-моему, это уже принципиального значения не имеет.
    - Наверно, - согласился Иосиф. - Главное, что тезисы приложений всё-таки существуют.
    - А чем вы тут занимаетесь? - поинтересовался Синицын.
    - Вот, Виктор Алексеевич, профессор попросил помочь ему подготовить статью по материалам истории болезни предыдущего больного Пречистенского, - Иосиф показал на рукопись статьи. - Очень интересный клинический случай.
    - Это ваша рукопись? - справился Синицын. - С делом Пречистенского я немного знаком. Совсем недавний материал. Когда вы начали писать статью?
    - Месяца полтора тому назад. Работа с Хавкиным задержала её окончание.
     Теперь обе рукописи, Иосифа и Хавкина, лежали рядом, и Синицын внимательно их разглядывал. Иосиф тоже смотрел на них и про себя отмечал: почерк совершенно различный; чернила хавкинской рукописи были водянистые с лиловым оттенком, а у Иосифа густо фиолетовые; листы у Иосифа были в клеточку, а у Хавкина в линейку.
    - Хорошо, - Синицын взглянул на часы, - я и вправду ещё до консилиума смогу показать эти тезисы Лопахину.
    - Сходи, Виктор Алексеевич, - поддержал его Сорокин, - а я ещё посижу здесь немного.
     Синицын ушёл, а Сорокин стал читать статью Иосифа.
    - Когда этот материал будет опубликован, я хотел бы его
прочесть, - сказал он. - Работа с интеллигенцией требует знаний. И не только знаний.
    - А чего ещё? - вежливо поинтересовался Иосиф.
    - Ещё она требует мозгов, - отчеканил Сорокин. - Вы думаете, я не понимаю, какую роль сыграли вы в установлении диагноза Пречистенского, да и Хавкина тоже?
    - Какую, Дмитрий Иванович?
    - Не скромничайте, Иосиф. Я буду рекомендовать профессору оставить вас на работе.
    - Но у меня же с первого сентября занятия в мединституте.
    - Я всё о вас знаю, Иосиф. Вам дадут работу на несколько дней  в неделю в удобную смену. Заработок вам не повредит. Вот ведь и летние каникулы вы проводите не на приморском пляже. И, кроме того, вы же помешаны на своей психиатрии.
    - Помешан.
    - Нам такие люди нужны. Пусть с непростой судьбой, но умные, работящие, скромные, не избалованные родительским достатком. Так что подумайте, Иосиф.
    - Спасибо, Дмитрий Иванович.

     Консилиум, продолживший свою работу в три часа, быстро завершился, поскольку возражений у представителей органов госбезопасности уже не было.
    - Что же нам делать с пациентом дальше? - поставил вопрос профессор после того, как диагноз "паранойя" был единодушно принят.
    - Перед отъездом к вам, я говорил по телефону с Курчатовым, - сообщил Сорокин. - Он просил учесть, что в расчётах ядерного распада ему некем заменить Хавкина. А задание товарища Сталина он, Курчатов, должен выполнить, во что бы то ни стало.
    Наступила довольно длительная пауза.
    - Может быть, - осторожно высказался Иванцов, - здесь можно использовать нашу обычную практику работы с параноиками?
    - Что это за практика? - попросил объяснить Синицын.
    - Сначала проведём курс медикаментозного лечения, потом
выпишем пациента с правом на работу. Он останется под
наблюдением районного психиатра, но Курчатов может
использовать его по месту прежней занятости.
    - По-моему, на первый раз с этим можно согласиться, - высказался Синицын. - Ты как, Дмитрий Иванович?
    - Я тоже так думаю, - поддержал его Сорокин.
    - Тогда, Анатолий Романович, готовьте документы, -
заключил профессор. 
    Консилиум был окончен. Его участники стали расходится. Иосиф шёл мимо поста медсестёр, где сидела Олечка.
    - Чем кончился консилиум? - поинтересовалась она.
    - Диагноз - паранойя. Его немножко полечат и выпишут.
    - Хочешь, Иосиф, я сообщу Хавкину эту новость?
    - Можно. Не прямо, но так, чтобы он понял, - Иосиф помедлил. - Скажи ему, Олечка, что Герман выиграл, но только потому, что отказался от последней карты.
    - Какой Герман?
    - Из "Пиковой дамы". У Пушкина он проиграл потому, что использовал все названные ему карты. А если бы от последней отказался, то выиграл бы.
    - Так Хавкину и передать? - она уже встала.
    - Да. Можешь сослаться на меня.
     Она ушла, а Иосиф продолжал стоять, с улыбкой глядя ей вслед. Разговор с Олечкой на несколько минут отвёл от его сознания тяжёлые мысли, вызванные неожиданным предложением Сорокина. Каким же это образом он, Иосиф, имеющий к госбезопасности неоплатный личный счёт, начинает свою карьеру, как протеже этой ненавистной организации? Он повторил слова Сорокина: "Нам такие люди нужны". А смог бы он встать и резко ответить: "Да, Дмитрий Иванович, такие люди есть, да не про вашу честь!"? Нет, не смог бы. Сорокин ему ничего плохого не сделал. Он сражался с нацистами. И сейчас он служит Системе потому, что искренне верит в неё. Он бескорыстен, иначе не стал бы вытаскивать из небытия безвестного нищего студента, к тому же опальной национальности. Нет, Иосиф не был готов своё отвращение к Системе безоглядно распространить на Сорокина, хотя по всем законам этого общества он должен был его ненавидеть. Наверно, он, Иосиф, просто слюнтяй. Он не может возненавидеть человека из-за его принадлежности к какой-то нации, религии, или организации. Для него важно знать, что этот человек собой представляет, как личность. А между тем, именно эта личность положила в мышеловку аппетитный кусок сыра и соблазняет Иосифа его доступностью? Протяни руку и возьми. Иосиф этого ещё не
сделал, но достаточно того, что он с порога не отверг соблазн.
    А что ему в этом сыре? Но Иосиф сразу же отказался от презрительной интонации подобного вопроса. Он не должен лицемерить перед самим собой. Предложение Сорокина открывало перед ним возможность начать систематическую исследовательскую работу в области любимой психиатрии. И при этом ему обеспечено покровительство влиятельного профессора с перспективой публикаций, защиты диссертации и дальнейшего научного роста. Вне этого ему не светит ничего, кроме удушливой атмосферы советских чиновников от науки, чьими основными достоинствами являются принадлежность к титульной нации и партийность. С другой же стороны, стоит ему только прикоснуться к приманке, как мышеловка захлопнется, и он сам станет частью Системы. Готов ли он отдать душу дьяволу в обмен на исполнение своих желаний? Именно к этому вопросу сводилась возникшая дилемма, которая на протяжении столетий волновала миллионы людей.
     И тут Иосиф вдруг осознал, что волею обстоятельств он три последних месяца только и делал, что решал эту дилемму. Занимаясь диагнозами Пречистенского и Хавкина, он, в сущности, исполнял фальшивую роль лояльного слуги Системы. Настолько лояльного, что Система решила его поощрить своим заманчивым предложением. Но душу свою он же никому не продал, потому что под фальшивой ролью скрывалась истинная - роль врага Системы, спасавшего её жертв. В этом и состояло решение дилеммы - сыром полакомиться, но в мышеловку не попасть. Правда, мама сказала, что рано или поздно это кончится очень плохо. Такой исход был более чем вероятен. Он должен ещё подумать. Вот если бы у него была возможность хоть с кем-нибудь посоветоваться. Но с кем? Таким единственным на свете человеком была Катя. В своей многотрудной жизни она, наверно, не раз стояла перед подобной проблемой. И к её прекрасной душе не прилипли ни национальное чванство, ни подлость, ни цинизм.
     Зазвонил телефон. Иосиф поднял трубку.
    - Алло.
    - Позовите, пожалуйста, Иосифа Раскина.
    - Катя, неужели это ты? Я как раз о тебе думал.
    - Иосиф, привет! Мне повезло, что я на тебя сразу попала.
    - Рад тебя слышать, Катенька.
     В это время до Иосифа донеслись приближающиеся голоса
людей. Ему совсем не хотелось делать их свидетелями своего телефонного разговора.
    - Катя, - он прикрыл рот ладонью, - подожди минутку, не клади трубку. - Он опустился на корточки так, что стол поста медсестёр скрывал его от проходящих.
    - Как только этому хитрому еврею удалось выскользнуть? - услышал Иосиф приближающийся голос Синицына. - Я был уверен, что никаких тезисов у него нет.
    - Скажи спасибо Иосифу, что Хавкина признали невменяемым, - ответил Сорокин. - Иначе мы оказались бы в трудном положении.
    - Почему? - голос Синицына звучал уже совсем близко.
    - У Курчатова телефон прямой связи с генсеком. Если ему нужен Хавкин, а мы Хавкина забираем, ещё не известно, кто получит по шапке. Теперь в шарагах таких врагов народа используют, как спецов. А сейчас у нас никаких проблем.
    - В деле Пречистенского Иосиф сыграл такую же роль? - полюбопытствовал Синицын.
    - Там была другая ситуация, - голос Сорокина уже удалялся. - Иосиф доказал, что этот агент нас искусно обманывал. Никаких паранормальных способностей у него не было. А дурачить госбезопасность безнаказанно никому не позволено.
    - Так что Иосиф, хоть и еврей, но человек для нас ... -  последующие слова Синицына Иосиф уже не мог разобрать.
     Потом хлопнула входная дверь, и их голоса исчезли. Но Иосиф ещё несколько секунд продолжал сидеть на корточках, повторяя про себя последнюю фразу Сорокина: "А дурачить
госбезопасность безнаказанно никому не позволено". Эти слова имели прямое отношение и к нему самому.
    - Извини, Катя, - сказал он в трубку. - Я слушаю.
    - Сегодня, Иосиф, у меня выдался свободный день, и я с утра работала в Библиотеке им. Ленина. Просматривала этнографическую литературу. Я только что вышла оттуда и
сразу же к телефону-автомату, чтобы позвонить тебе.
    - Ты нашла сведения об этнографических исследованиях?
    - Нашла. Я так обрадовалась, что не в силах дождаться нашей завтрашней встречи.
    - На тебя это не похоже.
    - Я знаю, Иосиф. Это всё Прекрасная Бедная Катя. Разве Екатерина Васильевна вела бы себя столь несолидно?
    - Передай Прекрасной Бедной Кате, что она прелесть.
    - Передам. А в связи с чем ты обо мне думал?
    - Мне нужно с тобой посоветоваться по важному делу.
    - Со мной?!
    - Да. Но это завтра, - в коридоре появилась Олечка. - До свидания.
    - До завтра, мой милый!
     Иосиф положил трубку и стал ждать Олечку.
    - Как, Олечка, Хавкин принял твоё сообщение?
    - Он немножко подумал, а потом спросил, что именно выиграл Герман. И я ему сказала: "Вашу жизнь, Григорий Семёнович".
    - Ты так ему ответила?!
    - Да. Не удивляйся, Иосиф. У фарфоровой куклы есть мозговые извилины. Ты сам сделал это открытие.
    - С вашим умом, Ольга Анатольевна, у вас блестящее
будущее!


                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

                ЗАКОНЫ БЫТИЯ         

              Единство противоположностей
            Не порождает истину из ложностей,
            Поскольку из-за некоторых сложностей
            Она лежит за гранями возможностей.


                ГЛАВА 16. ВЫСШИЙ РАЗУМ

                Адепты гегелевской многотомности
                Не умирают от избытка скромности,
                Хотя у них в основе аксиомности
                Одна лишь вера, как и у церковности.

     На следующий день, во вторник, Иосиф начал работу с замечаний профессора к статье. Он должен был внести в неё коррективы. Но минут через десять в дверь постучали. Иосиф сразу же вышел в коридор. За дверью стоял Хавкин.
    - Извините, Иосиф, но теперь я уже по-настоящему схожу с ума в ожидании диагноза.
    - А разве вы не поняли сообщение медсестры? - они пошли по коридору к выходу.
    - Как будто, понял, но полной уверенности у меня нет.
    - Консилиум утвердил диагноз "паранойя". Вас, после курса лечения, выпишут под наблюдение районного психиатра с правом на работу. Сможете вернуться к Курчатову.
    - А тезисы мои вы видели?
    - Да. Они были без последней страницы. Но эта деталь уже
не имела значения.
    - Иосиф, вы спасли мне жизнь. У меня не хватит никаких слов, чтобы выразить вам свою признательность.
    - Значит, теперь, Григорий Семёнович, вы мне доверяете?
    - А разве моё доверие всё ещё требуется? - встревожился Хавкин.
     Иосиф не ответил. Они вышли на лестничную площадку.
    - А почему, Григорий Семёнович, вы не спрашиваете о предстоящем курсе лечения?
    - Я просто ещё не успел.
    - Этот курс включает ежедневный приём легальных нейролептиков, подавляющих параноический бред.
    - Мне, наверно, лучше принимать плацебо? - предположил Хавкин. - Я же не параноик.
    - А вы в этом уверены?
    - Что вы сказали?! 
    - Я не хотел вас обидеть, Григорий Семёнович. Но это как
раз тот момент, когда мне потребуется ваше доверие.
    - В чём дело, Иосиф?
    - Григорий Семёнович, вы демонстрировали соединение религии с атеизмом в качестве фиктивного бреда, хотя не раз оговаривались, что бредом это не считаете.
    - Да.
    - А когда я предложил игровую модель происхождения вашей болезни, вы заметили, что никакая она не игровая и убедительно доказывает наличие у вас паранойи.
    - Я помню этот разговор. Но вы игнорировали мои слова.
    - Только потому, Григорий Семёнович, что они отвлекали нас от главной цели. Но теперь она достигнута, и мы можем к ним вернуться.
       Хавкин ответил не сразу. Он выглядел подавленным.
    - Скажите, Иосиф, я могу быть параноиком, но не знать об этом?
    - Несомненно.
    - У меня больше вопросов нет. Я вас внимательно слушаю.
    - Спасибо, Григорий Семёнович. Я должен поставить вам настоящий диагноз.
    - Что вы предлагаете?
    - Вы должны принимать психотропные препараты, которые вам давали четыре дня тому назад. Вы сохранили их?
    - Да. Но, Иосиф... Они вызывают такое тяжёлое состояние.
    - Знать правду о вашем здоровье нужно, прежде всего, вам. Принимайте их сегодня и завтра, в четверг мы побеседуем, а в пятницу я сообщу вам диагноз.
    - Извините меня, Иосиф. Я выполню ваше предписание.
    - Григорий Семёнович, я уверен, вы не пожалеете об этом.
     Они вернулись в отделение. После обхода к Иосифу зашёл профессор.
    - Привет, Иосиф. Как у вас дела?
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич. Я корректирую статью по вашим замечаниям.
    - Собственно говоря, - профессор опустился на стул, - там одно существенное замечание - о принадлежности статьи к определённой научной школе.
    - Я и привожу рукопись в соответствие с вашей научной школой. Стараюсь выделить доминантную линию - коллизию противоречивых направлений в мышлении пациента, как источник последующего заболевания.
    - Всё правильно, Иосиф. А как вам, вообще, эта школа?
    - По-моему, у неё огромный потенциал практического применения.
    - Например?
    - Коллизии несовместимых направлений мышления, Михаил Андреевич, могут стать объектами обследования у подростков. Это путь к ранней профилактике психических заболеваний.
    - Замечательно. Но вернёмся к статье. Вы не должны ссылаться на опыт работы американских психоаналитиков. Это идолопоклонство перед Западом. 
    - Понятно.
    - Какие мысли вы хотели бы высказать в статье, но не высказали? - улыбнулся профессор.
    - Даже не знаю, стоит ли, - замялся Иосиф.
    - Я же не цензор. Со мной вы можете быть откровенным.
    - В вашей монографии, Михаил Андреевич, есть замечание о необычайной талантливости параноиков. В связи с этим я
пытался моделировать работу их мозга.
    - Это небезынтересно.
    - Предположительно, психическое расстройство открывает  у них доступ к сокровищнице информации подсознания. А подавление болезни нейролептиками этот доступ закрывает.
    - Вы хотели бы лечить параноиков, не лишая их гениальности?
    - Да, Михаил Андреевич. Более того, исследование паранойи может подсказать, как открыть доступ к подсознанию у здоровых людей. Хотя, это уже фантазии.
    - С фантазий всё и начинается, - философски заметил профессор. - К нам вскоре поступит художник, подопечный Сорокина. Работая с ним, вы сможете проверить свои идеи. Но сейчас мне хотелось бы обсудить более реальные вещи.
    - Они связаны со статьёй?
    - Нет, Иосиф. Они связаны с вашим участием в
обследованиях Пречистенского и Хавкина. Вы произвели впечатление на Сорокина. Да и на меня тоже.
    - Какое впечатление?
    - Когда-то, в царской России, адвокат мог вызвать всеобщее восхищение своей речью в суде. Ваше выступление на консилиуме вызывает подобные же ассоциации.
    - Благодарю вас, Михаил Андреевич.
    - Но дело не только в эмоциональном впечатлении. Больные, подопечные ведомства Сорокина, доставляют нам массу хлопот. 
    - Пациенты без однозначных признаков заболевания, - напомнил Иосиф.
    - Что?
    - Так вы, Михаил Андреевич, обозначили подобных больных.
    - Да? Я уже забыл. У нас нет опыта их обследования. А вам это как-то сразу удалось. И Сорокин предложил оставить вас на работе в нашем отделении.
    - Для меня, Михаил Андреевич, важнее, как вы сами относитесь к этой идее.
    - Я с удовольствием сделал бы вам такое же предложение и без него. Но я жестко ограничен в штатном расписании, фонде
зарплаты и кадровом выборе, а он нет. 
    - Но у меня же, Михаил Андреевич, нет диплома. И я, как студент-медик, не могу перейти на заочное обучение.
    - Принесите справку об окончании двух курсов мединститута, и я оформлю вас ассистентом с зарплатой медсестры и занятостью три дня в неделю во вторую смену. Конечно, учиться и работать нелегко. Но это ваш шанс. 
    - Чем я должен буду заниматься?
    - Придётся обследовать пациентов Сорокина. Но, надеюсь, останется время и для науки. Года через четыре сможете защитить диссертацию. Я выделю вам рабочее место.
    - Я с благодарностью принимаю ваше предложение, Михаил Андреевич. Но если окажется, что это несовместимо с учёбой?
    - Уволиться можно всегда. Подайте на моё имя заявление, я его подпишу, завизирую у Сорокина и передам в отдел кадров.
А вы занесите туда справку об окончании двух курсов.
    - Я хотел бы начать работу не с первого, а с пятнадцатого сентября, - Иосифа беспокоила мысль о предстоящих соревнованиях по боксу.
    - Пожалуйста, - сразу же согласился Иванцов.
     Профессор ушёл, и Иосиф погрузился в размышления. Он впервые сам принял судьбоносное решение. Вот только какому предназначению этот шаг послужит? У него теперь не будет недостатка в материале для книги "Психиатрия в застенках". Не к этому ли подталкивают его все эти как бы случайно складывающиеся обстоятельства? Такая книга была бы чрезвычайно рискованным, но прекрасным актом общественного служения. Но тогда зачем он был наделён редкостным даром видения? Он ведь уже понял, зачем. Задача эта становилась всё более реальной. И новая этнографическая информация, обнаруженная Катей, ещё один вклад в эту реальность.
    Когда-то Иосиф и любовь к женщинам рассматривал, как версию смысла своей жизни. Он с увлечением открывал и коллекционировал женские комплексы не без мысли написать об этом книгу. Может быть, на склоне лет, он так и сделает. Но теперь он заметил, что его любимые женщины как бы группируются вокруг других его предназначений. Катя и Маша были связаны с раскрытием загадки инопланетных цивилизаций, а Римма и Олечка способствовали его продвижению к "Психиатрии в застенках". У первых двух такая отдача было вполне осознанной. У Риммы она вообще сливалась с любовью к нему. И даже Олечка, которую он всячески избегал втягивать в свои опасные дела, старалась ему помогать. А Наташа? В ней он до конца так и не разобрался, как и в самом себе.

    Рабочий день кончился, и Иосиф в раздумье стоял перед пожилой продавщицей подмосковных цветов. Теперь, когда появилась перспектива ежемесячного заработка, можно было немного ослабить жёсткие тиски экономии. Он сформировал большой букет белых астр и протянул деньги продавщице, смотревшей на него с уважением. Молодой человек, наверняка, покупал цветы для девушки. Но почему ни одного красного цветка? Он отрицательно покачал головой. Только белые астры.
    Катя обвила его шею руками, как только он вошёл в квартиру. И тут он выдвинул из-за спины руку с букетом цветов.
    - Боже мой, что это? - она взяла букет обеими руками и переводила взгляд с них на Иосифа и обратно. - Почему только белые? 
    - Прекрасная Бедная Катя привела Екатерину Васильевну к любви после долгих заблуждений и страданий. И эта любовь делает её такой же непорочной, как белые астры.
    - Иосиф, я сейчас расплачусь.
    - Не нужно, Катя, - он коснулся губами её щеки.
    - Не буду, - покорно согласилась она. - Я приготовила ужин. И выписка из "Этнографического вестника" лежит на столе.
    - Нет, Катя. Всё это потом.
 
    Минут через сорок, они вернулись из спальни в гостиную. Катя накрывала на стол, в то время как Иосиф читал подготовленный ею текст. Это было краткое сообщение из "Этнографического вестника" Академии Наук СССР за третий квартал 1947 года, переписанное от руки:
     "Настоящий обзор представляет собой перевод публикации из журнала "Этнография", изданного Британским географическим обществом в мае 1947 года.
     В январе 1947 года группа учёных во главе с доктором Иерусалимского Еврейского университета Ариэлем Бацелем проводила этнографические исследования на британской подопечной территории Танганьика в районе между вулканом Килиманджаро и озером Натрон. Исследования выполнялись по совместной программе Еврейского и Оксфордского университетов при финансовой поддержке Американского уфологического фонда. Указанный регион привлёк внимание учёных малоизученными памятниками загадочной цивилизации, включающими высеченные в камне карты звёздного неба в зоне созвездия Тукана, космические навигационные знаки, а также верования местных племён, считающих себя потомками инопланетян, некогда посетивших нашу планету. Подробные данные будут представлены в этнографических разделах годовых сборников публикаций указанных университетов".
    - Ну как, Иосиф, ты не разочарован? - она уже накрыла на стол и сидела напротив него.
    - Нет, Катя. Твоя вторая находка не менее важная, чем первая. В первой рецензент писал о способности автора романа придавать фантастическим событиям характер свидетельств очевидца. А этот материал подтверждает, что автор, по меньшей мере, в начале своего произведения, пишет то, что видел сам. Это ещё один аргумент в пользу предположения, что и вся книга написана очевидцем.
    - И что ты намерен делать дальше?
    - Сначала нужно внимательно прочесть книгу, чтобы её описания воспроизводились в моём воображении в виде чётких картин. Тогда я могу попытаться туда попасть.
    - Ты уже проверял свою способность подобного видения?
    - Я проверял возможность поиска человека по фотографии. Но это не совсем то.
    - Хочешь, Иосиф, я помогу тебе провести такую проверку?
    - Как ты себе это представляешь?
    - Я подготовлю описание незнакомого тебе места. 
    - Прекрасная идея. Ты становишься для меня незаменимой.
    - Я бы очень хотела этого, мой милый. Давай ужинать. И остатки портвейна разлей. Мы здесь уже не сможем встречаться.
    - А где сможем?
    - Не знаю. Боюсь, что нигде.
     Это был грустный ужин. Они пытались поддерживать разговор. О том, что в этом году очень тёплый август, что скоро начнётся новый учебный год. И вдруг она вспомнила.
    - Иосиф, ты хотел со мной посоветоваться по какому-то важному делу?
    - Да. В Институте им. Сербского мне предложили постоянную работу. Три дня в неделю во вторую смену. И я согласился.
    - Ради заработка?
    - Не только. Там перспектива исследовательской работы.
    - Рада за тебя, Иосиф. Но ты чего-то не договариваешь?
    - Мне предстоит работать с пациентами, которыми интересуются органы госбезопасности.
     Наступила длительная тяжёлая пауза.
    - Для человека твоей биографии это, наверно, очень непростое решение, -  заметила она.
    - Конечно. Но ты единственный человек, с которым я  могу посоветоваться.
    - Почему?
    - У тебя, с твоим умом и жизненным опытом, должно быть определённое мнение по этому вопросу. И, кроме того..., - он не решился закончить фразу.
    - Что, кроме того?
    - Кроме того, ты ... ты моя учительница.
    - Что?!
    - Ты моя прекрасная, любимая учительница.
    Она ответила не сразу.
    - В такие моменты, Иосиф, нужно читать Библию. Пророк Иезекииль времён Вавилонского плена говорил, что человек лично ответственен за дела свои. Не правительство, не родители, не условия жизни, не учителя, не начальство, а только он сам.
    - Прямо так и написано?
    - Не совсем. Но смысл такой.
    - Мне не следовало принимать это предложение?
    - Я так не сказала. Если тебе не придётся расплачиваться совестью... Может быть, это условие выполнимо. А если нет, никаких оправданий у тебя не будет.
    - Ты меня перестанешь любить?
    - Нет. Только полыни в моём варенье прибавится.
    - Давай лучше допьём вино, - он разлил остатки и подвинул к ней рюмку.
         Они выпили без всякого тоста. Потом Иосиф собрался уходить. У самой двери он остановился.
    - Пока мама в отпуске, мы можем встретиться у меня. В субботу в полседьмого.
    Это не она, а он просил о свидании. Но она молчала.
    - Ты, Катя, против?
    - Да, я против. Но ... я приду. Только в субботу мне очень непросто. Лучше во вторник.
    - Хорошо.

     Следующий день прошёл незаметно. Только раз Иосиф встретил в коридоре Хавкина.
    - Как дела, Григорий Семёнович?
    - Я неукоснительно выполняю ваши указания.
    - Вам хочется в чём-нибудь каяться?
    - Да, Иосиф, мне тяжело сознавать, что я обманывал профессора и врача.
    - Вы, Григорий Семёнович, путали след, чтобы уйти от преследователей. Это святое право каждого живого.
    - Я понимаю, но всё-таки.
    - Завтра утром, Григорий Семёнович, последний приём психотропных препаратов, и после этого мы с вами побеседуем. Продержитесь до завтра. Постарайтесь ни с кем не общаться.
    - Это не сложно. На меня никто уже не обращает внимания.
     В четверг, в полтретьего, Иосиф вместе с Хавкиным вышли на лестничную площадку.
    - Так вы не раскаиваетесь в своём бреде? - начал Иосиф.
    - У меня сложное отношение к нему. Отвратительными были мои рассуждения об архитектуре. В этом я готов раскаиваться. Но даже это не бред. Это была осознанная игра во имя собственного спасения. Вы чувствуете разницу?
    - А как вы относитесь к нашей игровой модели?
    - Я, Иосиф, не считаю её игровой. Это история формирования моего мировоззрения. Религиозное воспитание и атеистическое образование побуждали меня объединить их. И я обосновал это объединение философскими аргументами.
    - И это объединение вместе с его обоснованием не распадаются под воздействием психотропных препаратов? - это был ключевой вопрос обследования.
    - Совсем наоборот. Препараты обостряют отвращение ко лжи и побуждают меня защищать единство естествознания и религии. Они логически дополняют друг друга.
    - Как это, Григорий Семёнович? На протяжении
тысячелетий они отчаянно враждовали.
    - Да. Но всегда находились гении, объединявшие их.  Ньютон говорил, что Бог создал законы, а естествознание и, в частности он, Ньютон, открывает их для человечества. Спиноза утверждал, что "Бог разлит в природе", т. е. законы природы это и есть Бог.
    - И вы исходите из них?
    - Частично, да. Но, в основном, я исхожу из Эммануила Канта. Он считал, что объекты окружающего мира никогда не могут быть познаны до конца, что они "вещь в себе" - знаменитая формула Канта. Вот эту таинственную, непознанную и непознаваемую часть мира я и связываю с религией. Религия гипотетически объясняет её. И, согласно Канту, она будет всегда.
    - Нельзя ли, Григорий Семёнович, точнее определить это таинственное непознаваемое?
    - Пожалуйста, Иосиф. Например, вы можете объяснить, как возникли физические законы материального мира? Не знаете? То-то и оно. Существует масса вопросов, на которые ответ не просматривается даже в отдалённом будущем. А религия восполняет единую картину мироздания в условиях недостатка знаний о нём. В её рамках непознанную часть мира можно наделить гипотетическими законами, которые исключают анархию в науке и обществе. Иногда эти гипотетические законы, включая и законы социума, оказываются чрезвычайно точными, как например, библейские заповеди, которые из религиозных трактатов шагнули прямо в статьи государственных конституций и уголовных кодексов. Менее точным оказалось религиозное представление о геоцентрической картине мира. Но в его рамках сформировались термины, основные определения, объекты внимания учёных. Это и способствовало последующему появлению гелиоцентрической теории.
    - У меня такое впечатление, Григорий Семёнович, что вы обосновываете признание Бога не доказательствами его существования, а доказательствами его целесообразности.
    - Доказательство существования Бога зависит от того, как мы его определяем. Я бы определил его, как Высший Разум, включающий все уже открытые и ещё неизвестные законы, управляющие мирозданием. Доказательством существования такого Бога является весь опыт развития естествознания, свидетельствующий, что в мироздании нет хаоса, что оно чётко организовано и управляется определёнными законами. Но всё же, этих доказательств недостаточно. Потому что всего мироздания мы, согласно Канту, никогда не узнаем. И недостаток знаний восполняется верой. Без неё идея Высшего Разума несостоятельна. Поэтому это религия.
    - Это, Григорий Семёнович, звучит убедительно. Извините. Целесообразность, действительно, не единственный аргумент.
    - Целесообразность, Иосиф, это особая статья. Я считал бы религию целесообразной даже при полной уверенности в её мифологической основе. У неё бесценные практические возможности приобщения к Высшему Разуму простых смертных, не знающих заповедных областей тензорного исчисления. Она организует общественную жизнь, подчиняя людей авторитету Божьих законов, и ограничивает произвол правителей, поскольку над ними имеется боле сильная Его власть. Без Бога невозможно принять безразмерную точку абсолютного ноля, вмещающую в себя все законы естествознания.
    - Таким образом, Григорий Семёнович, столкновение двух взаимоисключающих направлений мышления, религии и атеизма, в вашем сознании не только не вызвало взрыва, а совсем наоборот, привело к их слиянию в нечто взаимосогласованное?
    - Совершенно верно, Иосиф.
    - Спасибо. На этом мы могли бы закончить нашу беседу. Но, если позволите, ещё несколько частных вопросов. Мне же не каждый день выпадает счастье беседовать с таким человеком, как вы.
    - Благодарю вас, Иосиф. Какие у вас вопросы?
    - В чём преимущества религии Высшего Разума по сравнению с существующими?
    - Видите ли, Иосиф, существующие религии, преимущественно, включают комплекс морально-этических законов, основанных на чувственном восприятии. А к Высшему Разуму относятся все законы мироздания, и физические, и этические, и финансово-экономические. И их понимание основано не только на чувственном восприятии, но и на аналитической работе ума. Религия Высшего Разума создаёт единую картину мироздания, объединяющую и уравнивающую людей, ныне разделённых различными конфессиями.
    - Это понятно. А что ещё?
    - Ещё, Иосиф, религия Высшего Разума отличается непреложностью своих законов. Они настолько непреложны, что сам Бог, то есть сам Высший Разум не может их изменить. Тем более, этого не могут сделать люди ни молитвами, ни другими средствами. Люди могут их только открывать и использовать. Это единственный путь к успеху.
    - Но как это будет работать в социуме? - не успокаивался Иосиф.
    - Религия Высшего Разума, если хотите, это определённый посыл вождям и правителям отказаться от мнимых привилегий создавать свои собственные законы и навязывать их подданным. Они могут привести свой народ к преуспеянию только на пути следования законам Высшего Разума. Это также посыл всем народам отказаться от иллюзий о существовании особых национальных законов и путей развития. Законы Высшего Разума для христиан и нехристей, иудеев и гоев одни и те же.
    - Мне кажется, Григорий Семёнович, вы сейчас говорите уже не как учёный, а как проповедник. Но вот ещё вопрос. В каком образе, по-вашему, существует Высший Разум?
    - Вы же видите, Иосиф, в иудаизме и исламе обходятся без определённого образа Всевышнего. В христианстве прибегают к антропоморфизму, то есть придают Богу человеческие черты. Но это лишь тактический приём, чтобы сделать Божьи законы понятными даже для самых отсталых людей. Мне ближе представление Спинозы - Бог разлит в природе в виде её законов.
    - Каким методом, Григорий Семёнович, по-вашему, Высший Разум управляет миром?
    - Одно из моих гипотетических положений состоит в том,
что существуют совокупности законов, организующие материальные системы и обеспечивающие устойчивость их формы. Такую совокупность законов можно назвать Частным Разумом. Подобным Частным Разумом обладает даже атом. Чем сложнее материальная система, тем более сложный Частный Разум требуется для поддержания её существования. Отдельные люди и человеческие сообщества - это относительно сложные материальные системы. Но когда мы смотрим на звёздное небо, можно предположить, что в глубинах вселенной существуют материальные системы ещё более глобальные и сложные. Соответственно, существуют и Частные Разумы неизмеримо более мощные.
    - И как они взаимодействуют с Высшим Разумом?
    - Я, Иосиф, к этому и веду. В относительно сложных материальных системах Частный Разум зондирует окружающую среду и напрягает свои аналитические возможности с целью познать законы Высшего Разума, чтобы осуществлять управление своей системой в соответствии с ними. Чем больше он в этом преуспевает, тем прочнее и долговечнее управляемая им материальная система. А если Частный Разум ложный, то есть действует вне согласованности с законами Высшего Разума, его материальная система деградирует вплоть до гибели. Таким образом, мир и управляется Высшим Разумом. Сам Он, в принципе, никогда никого не наказывает, не вознаграждает и никаких волевых целенаправленных усилий не предпринимает.
    - Как же ложный Частный Разум получает наказание?
    - Он, Иосиф, наказывает сам себя тем, что напрасно и невосполнимо тратит время и ресурсы, что его обходят конкуренты, что он оказывается неготовым к надвигающимся опасностям, что его собственная система теряет к нему доверие и становится неуправляемой и т. д. То есть, он пожинает плоды своего отклонения от законов Высшего Разума.
    - Выходит, Григорий Семёнович, каждый Частный Разум волен делать всё, что хочет?
    - Да, но при этом он сам несёт полную ответственность за
последствия.
    - Не могу, Григорий Семёнович, отделаться от впечатления,
что ваша религия Высшего Разума чистейшей воды атеизм.
    - Нет, Иосиф, это религия, потому что она основана на вере.
    - На вере во что?
    - В то, что весь мир управляется непреложными и неизменными законами, в своей совокупности образующими Высший Разум. Полностью доказать это невозможно. В это можно только верить. И поскольку, согласно Канту, открыть эти законы до конца невозможно, необходимость в такой вере будет всегда. И, значит, религия Высшего Разума будет всегда.
    - Но тогда, Григорий Семёнович, атеизм тоже является религией?
    - Конечно, Иосиф. Исходные аксиомы атеизма можно принять только на веру. Значит, это своеобразная религия. Поэтому, в принципе, спор между религией и атеизмом беспредметен. Он имеет право на существование лишь как спор между двумя разными религиями.
     Иосиф бегло взглянул на часы. Было уже начало пятого.
    - Спасибо, Григорий Семёнович. Наше время, увы, истекло.
    - Так что вы решили? - озабоченно спросил Хавкин.
    - Я вам завтра утром скажу. Мне нужно подумать.
     Они вернулись в отделение. Иосиф ещё пытался продолжить корректировку статьи, но грандиозная гипотеза Хавкина о Высшем Разуме не уступала места никаким другим мыслям. Не повторение ли это уже имевшей место ситуации с Пречистенским, когда истинным плодом паранойи оказалась его теория о Центре Предназначений, а не лежащая на поверхности способность паранормального видения? Может быть, в глубинах подсознания многих одарённых личностей вызревают свои, ещё не высказанные гипотезы о законах Центра Предназначений или Высшего Разума, являющиеся высшим откровением их интеллекта. И именно они, ещё не прошедшие до конца сквозь приоткрытую дверь между подсознанием и сознанием, должны быть объектами исследований психиатра. Или он, Иосиф, ошибается? Нельзя делать заключение на основании всего двух опытов. Это лишь предположение. Вот, когда он обследует больного художника, он сможет рассуждать более определённо. Хотя, рассуждать уже было некогда. Сегодня ему предстояло встретиться с Машей.


           ГЛАВА 17. ПСИХОАНАЛИЗ С ЗЕРКАЛОМ

                Красное и белое – сердце с головою,
                Чувства неподдельные под защитой мысли,
                Красное и белое – быть самим собою,
                В страсти постигая вековые смыслы.

     По его звонку Маша сразу же открыла дверь. Иосиф шагнул в прихожую и протянул ей розы.
    - Добрый вечер, Машенька!
    - Привет, Иосиф! Спасибо, - она взяла цветы. - Их даже больше пяти? - она подняла на него удивлённые глаза, напоминая маленькую девочку, которой подарили новую куклу.
    - А про пять роз ты помнишь?
    - Да. Первая означает, что ты меня любишь, вторая - очень любишь, третья - будешь любить всю жизнь, четвёртая - у нас будет сын, пятая - у нас будет внук. А что означает шестая роза?
    - Ты забыла? Она означает, что я хочу тебя поцеловать.
    - Шестая лучше всех, - Маша приблизилась к нему. - Наши свидания такие редкие, что можно просто сойти с ума.
    - Тогда я буду дарить тебе букеты из одних только шестых роз.
    - А ты не боишься разориться?
    - Нет, Машенька. Денежную проблему я уже решил.   
    Уже в спальне, после схлынувшей волны любовных объятий, она вспомнила.
    - Иосиф, ты сказал, что решил денежную проблему? Ты раскопал клад?
    - Мне в Институте им. Сербского предложили работу
ассистента без отрыва от учёбы. Я смогу там заниматься научно-исследовательской работой.
    - Я рада за тебя. Мы это обязательно отметим.
    Некоторое время спустя, приняв душ и облачившись в халат, Иосиф сидел в гостинной за столом и просматривал семьдесят страниц рукописного текста, переведённых Машей за последние дни. Она, между тем, накрывала на стол. Но вот её приготовления были закончены, и она села рядом.
    - Иосиф, всего тебе сейчас не прочесть. Давай ужинать.
    - Хорошо, - согласился он. - Но тебя лично роман увлекает?
    - Увлекает. И вызывает разные мысли. Я думаю, во времена
древней Греции наша цивилизация тоже могла бы пойти по такому пути. Представь, что Афины исчезли, и вместо них возникла вторая Спарта. Это то, что произошло на Марсисе.
    - А что было потом?
    - Тип милитаристского государства стал там господствующим, и выделились две мощные враждующие державы.
    - Но и у нас то же самое, СССР и США.
    - Нет, Иосиф. Это не одно и то же. У нас милитаристская линия Спарты и гуманитарная линия Афин сосуществовали на протяжении всей истории человечества. Наряду с военной отраслью развивались искусство, естествознание, социология, гражданские технологии. На Марсисе же были только военные технологии и сильно милитаризованное искусство. Они росли очень быстро, подхлёстываемые взаимным страхом.
    - И к чему это привело?
    - У них появились ядерное оружие и межпланетные корабли. Мне осталось ещё перевести страниц тридцать. 
    - Что же будет дальше?
    - Предчувствие катастрофы уже ощутимо. И одна из марсисианских держав решила разведать другую планету, вероятно, нашу Землю.
    - Может быть, часть из них спаслась на Земле и создала новую цивилизацию, имея в генетической памяти предупреждение о недопустимости абсолютной милитаризации. Поэтому Афины и не были вытеснены новой
Спартой.
    - Это, Иосиф, слишком произвольные сентенции.
    - Конечно. Но ты понимаешь, как важно разобраться в тайнах этих далёких цивилизаций?
    - Да. И я никогда не пожалею об участии в этом проекте, что бы с нами не произошло.
    - Подожди, - насторожился он, - а что с нами может произойти?
    - Начать с того, что с завтрашнего дня нам уже негде встречаться. Возвращаются родители.
    - В воскресенье можно у меня. Мама ещё в отпуске.
    - Ты хочешь, чтобы я к тебе приехала?
    - Приезжай к трём часам на Главпочтамт. Я получу посылку с миндалём от мамы, сходим в кино, а потом зайдём ко мне.
    - Хорошо, - согласилась она. - Там я и передам тебе оставшийся перевод.
     Когда он уходил, она долго не отпускала его и говорила о
пугающей неизвестности, подстерегающей их отношения.

     На следующий день, в пятницу, Иосиф шёл на работу, поглощённый мыслями о Хавкине. Он должен будет сообщить ему своё заключение. Оно почти сформировалось к концу вчерашней беседы. Хавкин не раскаивался ни в гипотезе о формах существования материи, ни в единстве естествознания и религии. Но за словом "почти" скрывалась целая цепь сомнений.
     Могла ли новая гипотеза Хавкина о религии Высшего Разума быть плодом параноического бреда? Вероятно, каяться человек мог только в своих действиях. Но действий не было. Об этой гипотезе он никому не рассказывал, а только думал. Значит, и каяться ему, казалось бы, не в чём. Если не отказываться от назначенного профессором курса лечения, то в его конце Иосиф мог бы снова побеседовать с Хавкиным о религии Высшего Разума. Если он не откажется от неё, значит она не бредовая, и он не параноик. Но Иосиф подозревал, что такое лечение подавляет не только бред, но и лишает пациента способности генерировать гениальные предположения. Нет, палачом гения он не станет. В крайнем случае, да здравствует паранойя, открывающая человечеству дорогу к новым знаниям.
     Хавкин с самого утра ждал в коридоре появления Иосифа.
    - Доброе утро, Григорий Семёнович! Как поживаете?
    - Здравствуйте, Иосиф. Жду вашего заключения.
    - Вы здоровы. Вам надлежит принимать только плацебо.
    - Боже мой, Иосиф, неужели для меня всё это кончилось?
    - Нет, Григорий Семёнович, я не советую вам расслабляться. Приём плацебо требует конспирации. О том, как всё кончилось, никто не должен знать, даже ваша жена. Спрячьте свои восторги и не подавайте даже вида. Вы меня поняли?
    - Да.
    - Уважаемый Григорий Семёнович, я потрясён вашей вчерашней проповедью религии Высшего Разума. Не согласитесь ли вы ещё немного поговорить со мной на эту тему?
    - Пожалуйста.
    - Меня интересует связь закона о "Евреях и Инквизиции" с Высшим Разумом.
    - Всё очень просто, Иосиф. "Евреи и Инквизиция" это часть законов Высшего Разума. Включение её в Частный Разум любого народа позволит ему избежать соблазна сыграть историческую роль Инквизиции, чреватую последующей катастрофой.
    - А как формируется Частный Разум системы? - они дошли до конца коридора и остановились.
    - Я полагаю, Иосиф, он может возникать, как случайная совокупность законов, которая выделилась из множества других тем, что обеспечила выживаемость своей системы. Этот подход, в частности, применим к Частным Разумам вновь возникающих этносов. Например, Частный Разум зарождающегося еврейского народа, в значительной мере сформированный Моисеем, обеспечил своей системе уникальную долговечность. На фоне гибели могущественных этносов Вавилона, Ассирии, древнего Египта, Рима и Византии она производит огромное впечатление.    
    - Но это же, Григорий Семёнович, полностью противоречит
библейской версии, усматривающей прямое участие Бога в
возникновении еврейского народа.
    - Увы, Иосиф. Я люблю Библию, но истина мне дороже. Высший Разум никогда прямо в мирские дела не вмешивается.
    - По-вашему, формирование Частного Разума всегда дело абсолютно случайное?
    - Нет. У достаточно сложной материальной системы её Частный Разум обретает способность к сознательному самоформированию. Это соответствует гегелевскому закону перехода количества в качество. Но он комплектует себя базовыми законами в условиях кантовской ограниченной познаваемости мира, и поэтому его ошибки вполне вероятны.
    - Значит, Григорий Семёнович, любое событие древней или современной истории можно объяснить степенью соответствия Частных Разумов Высшему Разуму?
    - Конечно. Методика анализа понятна. Если Частный Разум системы основан на законах, противоречащих Высшему Разуму, система обречена. И подобное противоречие можно установить, сравнивая законы Частного Разума с уже открытыми законами Высшего Разума. Частный Разум нацистской Германии был основан на положении о расовом превосходстве немецкого народа. Но оно разительно противоречило известным законам, в частности антропологии. Нацистская Германия изначально была обречена. Такой же подход применим и к предсказанию будущего современных обществ. Например, если краеугольный камень Частного Разума социалистических стран, закон Маркса о происхождении прибавочной стоимости, ложен, у этих стран, включая СССР, нет будущего.
    - А он ложен?
    - Я не экономист, Иосиф. Но существуют убедительные доказательства, что прибавочную стоимость продукта создаёт не рабочий, а потребитель. Он даёт её предпринимателю в качестве инвестиции на организацию производства нужного потребительского товара. Эта инвестиция первоначально образуется благодаря повышенной цене дефицитного товара. Потом, когда товар уже не дефицитен, его цена, а значит и прибавочная стоимость, снижается, хотя рабочий вкладывает в неё всё тот же труд. Значит, она зависит не от труда рабочего.
    - Как же умные люди впадают в столь прискорбные ошибки?
    - О, Иосиф, у подобных ошибок есть одна общая черта, они сладкие. Немцы поверили Гитлеру, и рабочие поверили Марксу, и миллионы русских поверили, что Россия родина слонов, потому что им очень хотелось в это поверить. Но за сладкими ошибками всегда, увы, следует горькая расплата.
    - В свете новой религии, как вы относитесь к молитве?
    - Вот этот вопрос, Иосиф, я возвращаю вам. Есть немало данных о благотворном влиянии молитвы на психику человека.
    - Я не об этом, Григорий Семёнович. Моя мама уверяет, что прямое обращение к Всевышнему дело не безнадёжное.
    - Не стоит иронизировать, Иосиф. Это всё относится к епархии Великого Непознанного. Радио - вот простейший пример чудесной беспроволочной связи на огромном расстоянии. Почему человеческий мозг не может во время молитвы пользоваться какими-то ещё не открытыми видами радиоволн для связи с субъектами, способными влиять на события. Но если Частный Разум сформирован из ложных законов, молитвы не в состоянии предотвратить гибель системы. В религиозных государствах древнего мира, таких как Иудея, или Византия, не было недостатка в молитвах. Но это не спасло их от крушения. Главное - это соответствие Частного Разума системы законам Высшего Разума. В том числе и системы по имени человек.
    - Выходит, бесполезно было молиться о спасении миллионов еврейских детей, которых нацисты душили в газовых камерах?
    - Увы, Иосиф. Однако система, которая совершала эти преступления, тем не менее, была наказана. В исторической перспективе это наказание окажется вполне адекватным.
    - Мне кажется, Григорий Семёнович, религия Высшего Разума психологически проигрывает другим религиям, которые создают иллюзию общения со Всевышним в молитве, позволяют надеяться на прямую помощь Бога, на Чудо ниспослания им счастья. Эти религии психологически привлекательнее.
    - То, что вы сказали, Иосиф, больше относится к католикам
и православным, но не к протестантам. Протестанты, в частности, англосаксы и голландцы, как и иудеи, больше полагаются на самих себя, а не на Божьи подарки. Их молитва не "Дай мне, Боже, счастья!", а скорее "Вразуми меня, Боже, как  достигнуть счастья!". И эта, казалось бы, не столь заметная разница привела к тому, что в части научно-технологического прогресса протестанты значительно обгоняли католиков и православных. Их молитва приемлема и для религии Высшего Разума, потому что она мобилизует человека и настраивает его на поиск и восприятие Его законов. Так что вера человека в Высший Разум не столь уж непривлекательна. Кстати, и православные, когда говорят "На Бога надейся, а сам не плошай!", де-факто исповедуют религию Высшего Разума.
     "Вразуми меня, Боже!". Да, именно с этой молитвой он, Иосиф, должен был обратиться к Всевышнему, когда принимал решение о назначении Хавкину плацебо. В начале коридора появилась свита профессора, совершающего утренний обход.
    - Спасибо, Григорий Семёнович. Нам придётся прервать
беседу. До свидания.
    - Всего хорошего.
     Иосиф отправился на своё рабочее место и сосредоточился на корректировке статьи. Сегодня он должен обязательно закончить эту работу. Через час Олечка принесла чай.
    - Привет, Иосиф. Как дела?
    - Спасибо. Всё в порядке.
    - Иосиф, дядя Паша просил напомнить, что за тобой отвальная.
    - Я знаю, Олечка. А вы с Юрой придёте?
    - Я постараюсь.
    - Пару бутылок водки я куплю, - решил Иосиф, - а вот как организовать закуску?
    - Можно купить в нашей столовой несколько порций второго блюда - картошку с котлетой и хлеб. Хочешь, я тебе
помогу?
     - Спасибо, Олечка. Вот, возьми деньги на вторые блюда. И
стаканы бы надо достать.
    - Не беспокойся, Иосиф, я всё сделаю.
     Иосиф продолжил работу над статьёй. Это был день, бедный событиями. В половине четвёртого его вызвали к телефону.
    - Алло, Иосиф слушает.
    - Привет, Иосиф. Ты узнаёшь мой голос?
    - Как не узнать, Наташа. Вы вернулись в Москву?
    - Да. С понедельника у меня учеба, и папе нужно на работу.
    - А Ваня?
    - Он вернётся через неделю. Как у тебя дела?
    - У меня то же самое. С понедельника в институт.
    - Иосиф, мы могли бы сегодня встретиться?
    - Да. Приходи ко мне в девять вечера.
    - Домой? А это удобно?
    - Вполне, Наташенька. Приходи.
    - Приду, - пообещала она не очень уверенным голосом.
    После работы Иосиф ехал на тренировку. По дороге он купил две бутылки водки для предстоящей отвальной. Вторая покупка заставила его задуматься. Он постоял  возле продавщицы цветов и выбрал три гладиолуса - белый, тёмно-
красный и светло-синий.
    Тренер Панкратов сегодня был особенно придирчив. Он несколько раз сводил Иосифа с соперником на ринге и потом долго и методично анализировал его недостатки.
    - Никакого прогресса, Иосиф, у тебя нет. Твоя левая рука и вся левая сторона тела по-прежнему скованы. Ты не выполняешь мою программу реабилитации? Пойми, само собой ничего не происходит, - тренер де-факто был адептом религии Высшего Разума.
     Иосиф любил бокс. Это было поле проявления самой настоящей, интересной и яркой жизни. И, возвращаясь домой, он думал о том, что со следующей недели он, наконец, постарается уделить спорту должное внимание. Работу в Институте им. Сербского он начнёт только через две недели.
     Иосиф вернулся домой, переоделся и наскоро поужинал. В
девять он вышел на лестничную площадку. Вскоре показалась Наташа. Они молча прошли в его комнату.
    - Фаина Моисеевна ещё на работе? - поинтересовалась она,
остановившись у двери.
    - Она в отпуске. Проходи, Наташа. Раздевайся.
     Она с застывшей на лице улыбкой подошла к Иосифу и уткнулась носом в его грудь.
    - Спасибо за сюрприз, мой милый!
    - Не торопись благодарить. Лучше посмотри на гладиолусы.
    - Какие гладиолусы? - она отстранилась и, увидев цветы в руке Иосифа, сразу же потянулась к ним. - Это замечательно. Цветы для меня всегда праздник. Ты сохранил два контрастных цвета и добавил к ним синий? Почему?
    - Это твоя синяя птица счастья.
    - Ты считаешь, этот синий птенец - дитя твоего последнего сеанса психотерапии?
    - А разве нет?
    - Я могла бы поспорить. Но гладиолусы прекрасны сами по себе. Можно поцеловать тебя за это.
    Эти поцелуи закончились тем же, чем они всегда у них заканчивались.
    - К тебе невозможно привыкнуть, - тихо сказала она, когда схлынула волна страсти. - Сколько бы это у нас с тобой не повторялось, я каждый раз говорю себе одно и то же: "Такого мне не может дать никто".
    Несколько минут длилась пауза.
    - Иосиф, а как с тобой связаться, раз ты уже не работаешь в Институте им. Сербского.
    - С чего ты взяла, что я там не работаю?
    - Так это же ясно. Каникулы кончились.
    - Мне предложили там научно-исследовательскую работу. Три дня в неделю во вторую смену.
    - Иосиф, мы с тобой удивительно похожи.
    - Нет, Наташа. Мы совсем не похожи.
    - Я говорю о внутреннем сходстве. И судьбы у нас одинаковые. Ты же видишь, едва мне предложили научную работу, как подобное предложение получаешь и ты.
    - Ну да, в этом что-то есть. А что ещё?
    - Мы оба окончили школу с Золотой медалью.
    - Как раз в этом, Наташа, мы очень разные. Ты получила пятёрку по физике за семь минут, а я за сорок. Тебе предложили научную работу без всяких усилий с твоей стороны, а мне ради этого пришлось три месяца работать, не разгибаясь.
    - Иосиф, не изображай из себя тупого зубрилу. Когда Екатерина Васильевна зачитывала перед классом твоё сочинение, я с завистью думала, что так написать никогда не смогу.
    - Но эти редкие частности не влияют на общую картину.
    - Ещё как влияют, Иосиф. Я уже в школе оценивала людей, прежде всего, по их интеллекту. Ты был на голову выше остальных. Из-за этого я в тебя и влюбилась.
    - Любопытно, - задумчиво произнёс Иосиф. - Это ведь комплекс Прайда чистейшей воды.
    - Что? Прайд - это же львиная семья. По-твоему, я видела в тебе нечто вроде льва-самца?
    - Почти. Я имею в виду институт самца-производителя, характерный для большинства видов популяций. Речь идёт о самце, который в жёсткой конкурентной борьбе завоёвывал право обладания группой самок. И только ему они дарили свою любовь.
    - Неужели эти инстинкты сохранились до сих пор?
    - Конечно, Наташа. Они руководили предками людей миллионы лет и не могут так быстро исчезнуть. Комплекс Прайда, скорее всего, и определяет столь необъяснимое чувство любви. Женщина влюбляется в того, кто, по её мнению, обладает свойствами главы прайда, способного обеспечить качественное воспроизводство потомства.
    - Но есть же в человеческом обществе свои особенности?
    - Конечно, - согласился Иосиф. - Между самцами уже нет характерных турниров за обладание гаремом. И ты выбрала своего мнимого главу прайда не по размерам бицепсов, а по интеллекту. В условиях социума это самое главное конкурентное качество. 
    - О, Иосиф, это же многое проясняет! Женщины, приписавшие своим избранникам несуществующие признаки главы прайда, со временем начинают понимать свою ошибку. У них первая любовь быстро проходит. В моём же выборе не было ошибки. А, кроме того, ты рассказал мне о комплексе Прайда не всё. Этот комплекс не только женский.
    - Почему, Наташа?
    - Ты разве сам не ощущаешь себя главой прайда, окружённым вниманием многочисленных самок? Интересно, какое место среди них отведено мне?
    - По-твоему, существует и мужской комплекс Прайда? И как же он проявляется?
    - Он, как магнит, притягивает к тебе дам. И ты никому не скажешь: "Вы прекрасны, мадам, но моё сердце уже отдано другой!"
    - А что я скажу? - удивился он.
    - Каждая новая дама, Иосиф, наверняка, спрашивает тебя: "Ты меня любишь, мой милый?". И ты отвечаешь: "Вас нельзя не любить, мадам!", или "Вы очаровательны, мадам!". И все они становятся членами твоего прайда и в восторге от этого, как и я.
    - По-твоему, Наташа, я безнравственный сластолюбец?
    - Совсем нет, Иосиф. Подобный тип отношений освящён её величеством Природой. Она создала его, как механизм качественного воспроизводства потомства. Самкам прайд нравится. Ни одна львица не убежит из него к одинокому льву.
    - Но как ты представляешь такую модель на уровне человеческих отношений?
    - Без отрицательных штампов. Ты всех их любишь. Каждая из этих дам в конце жизни поймёт, что ты дал ей больше, чем все другие её мужчины.
    - Спасибо, Наташа. Но какие у тебя основания для столь безудержных фантазий?
    - Никаких, - призналась она. - А у тебя так не бывает?
    - Как так?
    - Ну, когда мысль сама по себе раскручивается подобно упавшему клубку ниток?
    - Что?! - неужели они действительно настолько похожи. - И куда этот клубок катится?
    - Он, Иосиф, приводит меня к заключению, что в тебе причина всех моих проблем.
    - Почему?
    - Ты разбудил мои женские чувства демонстрацией своих незаурядных способностей, лишил меня девственности и открыл передо мной потрясающий мир сексуальных наслаждений. А теперь ты втянул меня ещё и в заколдованный омут адюльтера.
    - Я втянул тебя?!
    - Конечно, Иосиф. Но у меня гнетущее чувство, что ты готов с лёгкостью от меня отказаться. И мне хочется каким-нибудь экстравагантным поступком дать тебе понять, что я не хочу уходить из твоего прайда. Я согласна на роль рядовой самки.
    Было уже полдвенадцатого, когда он проводил Наташу домой.
    - Значит, Иосиф, тебе можно звонить по тому же телефону, но только во вторую смену?
    - Да, но я начинаю работать только с середины сентября.


                ГЛАВА 18. НА УЛИЦАХ ГОРОДА
    
                А Ненависть грохочет грубой бранью,
                Шагая улицею сонною,
                Любовь же нежною геранью
                В тени, за шторою  оконною.

     На следующий день, в субботу, Иосиф приводил в порядок своё рабочее место - уложил книги и журналы в книжный шкаф, собрал и выбросил в урну черновики. Без четверти десять Олечка принесла чай. Потом Иосиф вышел в коридор. Раздача лекарств ещё не началась. Он подошёл к шестой палате и вызвал Хавкина.
    - Здравствуйте, Григорий Семёнович. Какие у вас новости?
    - Привет! Надеюсь на лучшее. Вы на работе последний день?
    - Да. Но через две недели я вернусь. Мне предложили здесь
постоянную работу на полставки.
    - Значит, снова продолжите хождение по краю пропасти?
    - Вы преувеличиваете, Григорий Семёнович.
    - Нет, Иосиф. Иначе вы не сможете.
    Они пожали друг другу руки и расстались. Иосиф пошёл к Иванцову, чтобы передать ему откорректированную статью. От профессора он узнал, что его заявление уже в отделе кадров, и ему только остается занести туда справку из мединститута.
     Незаметно пролетел день. Без четверти пять появилась Олечка с подносом, на котором в два этажа теснились тарелки. Она расставила всё это на письменном столе, потом принесла сумку и достала из неё стаканы, вилки и банку огурцов. Иосиф же водрузил на стол бутылку водки. Сервировка была закончена. 
    Первым появился дядя Паша. Ещё через несколько минут подошёл Осокин. Лопахин задерживался, и дядя Паша предложил начинать. Он с явным удовольствием принялся за работу, и вскоре в каждом стакане было по сто грамм водки.
    - А какой тост? - спросила Олечка, когда все подняли стаканы.
    - Дядя Паша меня принимал на работу, ему и провожать, - предложил Иосиф.
    - Я ни разу не пожалел, что Иосифа взяли на работу, - степенно начал пожилой санитар. - Были тут у нас разные студенты. И пьянствовали, и девок водили, и с работы убегали. А к Иосифу ни одного замечания. Выпьем за то, чтобы он следующим летом опять к нам пришёл. Как, Иосиф, придёшь?
    - Куда ж я денусь, - улыбнулся виновник торжества.
     Все опорожнили стаканы. И в это время вошёл Лопахин.
    - Присаживайтесь, Анатолий Романович, - Иосиф встал.
    - Романыч, твой стакан ждёт тебя, - добавил дядя Паша.
    - Спасибо, мужики, не беспокойтесь, - Лопахин сел за стол и взял свой стакан. - А я никак не мог раньше уйти от профессора.
    - Что-нибудь случилось? - полюбопытствовал дядя Паша.
    - Был телефонный разговор. К нам должен поступить новый пациент, художник.
    - С каким диагнозом? - поинтересовался Осокин.
    - Паранойя, - пожал плечами Лопахин, - как всегда.
    - С художниками хлопот не оберёшься, - подхватил тему дядя Паша. - Помнишь, Романыч, как я в позапрошлом году художника из петли вытаскивал?
    - Как не помнить, - откликнулся Лопахин. - Так за что пьём?
    - За то, чтобы Иосиф на следующее лето опять пришёл к нам, - доложила Олечка.
    - Как?! - удивился врач. - Он что, ничего вам не сказал?
    - А что он должен был сказать? - насторожилась Олечка.
    - Так он же у нас остаётся. Ассистентом профессора на полставки, - огорошил присутствующих Лопахин.
    - Как остаётся? - не понял Осокин.
    - Он нам ничего не сказал, - возмутилась Олечка.
    - Но это только через две недели, - смущённо уточнил Иосиф.
    - Он правильно сделал, - заключил дядя Паша. - Иначе не было бы никакой отвальной. А я считаю, нам для сплочения коллектива от этого только польза. И отвальная есть и вступительная будет. Так что не смущайся Романыч, пей.
    - Да я пью, - врач опрокинул в рот стакан и стал закусывать.
     А дядя Паша, между тем, тоскливым взором окинул стол,
на котором стояли пять пустых стаканов. В этот момент Иосиф выставил на стол вторую бутылку.
    - Вот это я понимаю, - обрадовался пожилой санитар. - По-моему, Романыч, у нас будет стоящий сотрудник. Не выходить же из-за стола всего после ста грамм?
    - Насчет того, что стоящий, это точно, - поддержал его Лопахин. - Я, Иосиф, в некотором роде, ваш должник.
    - Почему, Анатолий Романович?
    - Вы помните консилиум по Хавкину? Вы могли подставить меня или, в крайнем случае, промолчать, а вы меня поддержали.
     Этот диалог между врачом и Иосифом был с интересом выслушан остальными. А на прекрасном лице Олечки отразилось удовлетворение, которое не осталось
незамеченным Иосифом. Она гордилась им.
    - Спасибо, Анатолий Романович, на добром слове. Я таких
подробностей и не помню.
    - Ладно, - подвёл итог Юра Осокин. - Выпьем за нашего
нового, стоящего сотрудника.
     Этот тост все поддержали. Стаканы быстро опустели, за исключением стакана Олечки. Осокин накрыл его ладонью, не позволив ей даже взять его в руки. Так молодые мужья запрещают принимать спиртное своим беременным жёнам. Но как он может знать об этом? Их супружеству всего-то недели две. Даже если бы она залетела от Иосифа в первых числах июля, это было бы ещё не видно. Впрочем, Иосиф нашёл предположительный ответ. Олечка могла сообщить мужу, что у неё задержка менструации, и этого достаточно для предварительного заключения о беременности.
    - Дядя Паша, ей больше нельзя, - сказал Осокин, подвигая Олечкин стакан к центру стола.
    - А ты сам будешь? - поинтересовался дядя Паша.
    - Можно, - согласился Осокин.
    - А ты, Романыч?
    - Наливай.
    - Ты, Иосиф?
    - Не, дядя Паша, мне хватит.
     Дядя Паша быстро разделил Олечкины сто грамм на три
стакана, и они выпили. Из закуски оставалось лишь несколько огурцов и остатки хлеба, которые и были немедленно использованы. И тут Олечка предложила чай с вареньем.
     После застолья охмелевший Иосиф возвращался домой и думал о том, какие же хорошие люди его сослуживцы.

     В воскресенье Иосиф проснулся довольно поздно. В его жизни начинался новый этап. Прежде всего, он должен хорошо подготовиться к соревнованиям по боксу. Он сделал основательную зарядку, принял душ и, не спеша, позавтракал. До встречи с Машей оставалось ещё много времени. Он достал листы Машиного перевода романа и начал читать.
     Перипетии научно-фантастического произведения израильского автора вызывали массу мыслей. Это был роман об инопланетянах с образом мыслей земных людей. Они жили и действовали в совершенно других условиях, но их историю, видимо, можно было рассматривать, как версию развития земной цивилизации. Интересно, был ли подобный подход сознательным  замыслом израильского фантаста, или он просто добросовестно воспроизвёл доставшуюся ему уникальную информацию? И почему, попав на планету Чарити, автор сосредоточился на описании истории соседнего Марсиса? В этом была загадка. И был ещё один вопрос, быть может, самый важный для Иосифа. Может ли он, Иосиф, что-либо добавить к уникальным сведениям израильтянина? Есть ли у его дара какие-нибудь преимущества?
     Размышления о романе всё ещё продолжали занимать Иосифа, когда он в два часа вышел из дома, чтобы ехать на Главпочтамт. Оценка социальной значимости этой книги ему не под силу. Он не энциклопедист. Необходимо искать помощи. У кого? И мозг сразу же предложил ему два имени - Катя и Хавкин.
     Иосиф вышел на станции метро Кировская и нашёл цветочный киоск. Затем, уложив букет в объёмистую сумку, направился к Главпочтамту. Там он быстро получил посылку от мамы, разместил её в сумке рядом с цветами и вышел на входные ступени Главпочтамта. Через несколько минут появилась Маша.
    - Привет, Иосиф! Я немного опоздала?
    - Ничего, Машенька. Это у тебя последняя часть перевода?
    - Да, тридцать страниц. Я успела перевести всё.
    - Ты оказала мне огромную помощь, - он засунул папку в свою сумку и достал розы. - Это тебе.
    - Спасибо, Иосиф.
    - Тогда пойдём?
    - Куда?
    - Вниз до метро Кировская, потом повернём налево и по бульвару дойдем до Сретенки. Там есть неплохой кинотеатр.
    - Пойдём, - согласилась она.
     Они направились к метро. У края тротуара беседовали две полные тётки. При приближении молодых людей они сосредоточили на них свои недобрые взгляды.
    - Такая красавица и с евреем? - удивилась одна из них.
    - Совсем стыд потеряли, - поддержала её вторая. - Ей что,
русских парней не хватает?!
    - Всё дело в деньгах, - определила первая. - У русских таких денег нет.
     Иосиф знал по опыту, что нарочитая громкость разговора является в таких ситуациях не случайной. Они, несомненно, стремились, чтобы он их услышал.
    - Не обращай внимания, - Маша взяла его  под руку.
     Они дошли до метро и свернули на бульвар. День был выходной, и среди прохожих встречалось немало подвыпивших. Иосиф несколько раз ловил на себе пристальные взгляды встречных. У самого конца бульвара на скамейке сидели двое молодых людей в военной форме без погон. Рядом стояли два стакана и пустая бутылка. Они курили и глазели на прохожих. Иосиф и Маша сразу же привлекли их внимание.
    - Смотри, Федя, пока мы с тобой воевали, жиды всех наших невест увели.
    - Это точно, - поддержал Федя. - Я думаю, Саша, этот жидок не имеет никаких прав на наших девушек. Я ему сейчас разъясню военно-тактическую обстановку, - он встал.
    - Что ты собираешься делать? - насторожился Саша.
    - Я заставлю эту еврейскую тыловую крысу уважать
фронтовиков. Ты что, струсил?
    - С чего ты взял, Федя? Я с тобой, - он поднялся вслед за товарищем. - Постой, Фёдор, смотри, - со стороны Сретенки  на бульвар входили два милиционера.
    - Не дрейфь, Саша, - Федя остановился, - атака лишь на пару минут откладывается.
     Иосиф слышал весь этот разговор. Он продолжал идти, сохраняя видимость спокойствия. А Маша съёжилась от страха и ещё теснее прижалась к нему. Они вышли с бульвара на переход через Сретенку, и, когда уже почти перешли улицу, сменился сигнал светофора. По Сретенке понеслись автомобили, и Маша с облегчением отметила, что двое в военной форме остались на той стороне перехода.
     Вблизи кинотеатра, в переулке напротив, Иосиф заметил
тележку с мороженным.
    - Знаешь что, Машенька, ты иди и становись в очередь за
билетами, - предложил он, - а я куплю мороженное и присоединюсь к тебе.
     Маша согласилась. Она вошла в кассовый зал и заняла очередь. Но не прошло и двух минут, как появились те двое. Они стояли у входа и внимательно вглядывались в очередь.
    - Может, их здесь и нет, - усомнился Саша.
    - Нет, - возразил Федя, - я видел, как девушка входила в кассовый зал. Я не мог ошибиться. Да вот же она, - они, наконец, увидели Машу и подошли к ней.
    - Девушка, - начал Саша, - мы вас только что видели на Сретенском бульваре.
    - Ну и что? - испуганно пробормотала Маша.
    - Мы интересуемся вашим ухажёром. Где этот еврейчик?
    - Никакой он не ухажёр, - возразила Маша, овладевая собой. - Это мой бывший одноклассник. Он ушёл. А зачем он вам?
     Она лихорадочно искала выход из создавшегося положения. Иосиф, конечно, не отступит перед хулиганами. Но чем это кончится? Один раз не без её участия он уже оказался в больнице. Она должна сделать всё, чтобы это не повторилось.
    - Да он нам нужен, как прошлогодний снег, - процедил Федя. - Мы вами интересуемся.
    - Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Маша.
    - Федя, - он не ожидал, что такая красавица вдруг сделает ему подобное предложение. - А это мой фронтовой друг Саша.
    - О, фронтовой друг! - восхитилась она. - Да вы, ребята, становитесь передо мной. Мы можем вместе сходить в кино.
    - Мы бы с удовольствием, - сказал Саша. - Но, может быть, у вас найдётся подруга?
    - Подруга есть, - обрадовалась Маша. - Сидит дома одна. И живёт она совсем близко. Хотите, я её сейчас приведу?
    - Было бы неплохо, - решил Федя.
    - Я, наверно, справлюсь минут за десять, - Маша взглянула на свои часики. - Только вы очередь не бросайте. На всякий случай, вот вам деньги на два билета для меня и подруги.
    Федя покосился на Машу. Значит, она действительно
намерена вернуться?
    - Не нужно, - покачал головой он. - Деньги у нас найдутся.
    - Ну, так я побежала.
     Она вышла из кассового зала, перешла на другую сторону Сретенки, оглянулась и, увидев Федю, следившего за ней со ступеней кинотеатра, помахала ему рукой. Он ответил ей тем же. Далее она вошла в переулок, где стояла тележка с мороженным. Отсюда вход в кинотеатр уже не был виден. Между продавщицей и Иосифом оставалось человек пять.
    - Иосиф, бросай очередь. Пойдём поскорее.
    - Почему, Маша? Ты не хочешь мороженного?
    - Пошли, Иосиф, я по дороге расскажу.
    - Но в чём дело? - он уже шагал рядом с ней.
    - Иосиф, ты знаешь кинотеатр "Родина"?
    - Знаю. От Колхозной площади налево по Садовому кольцу.
    - Там идёт фильм, который я давно хочу посмотреть. А тот, что сейчас на Сретенке, меня совсем не вдохновляет.
    - Хорошо.
     Вскоре они подошли к Колхозной площади.
    - А может не нужно нам никакого кино? - она остановилась.
    - Что же нам нужно?
    - Поехали к тебе.
     Через полчаса они уже входили в коридор его коммунальной квартиры. За приоткрытой дверью ванной соседка стирала бельё. Войдя в комнату, Маша прислонилась к двери и закрыла глаза. Все страхи были позади. Они снова были одни. Во всём свете.
    - Маша, я напою тебя чаем.
    - Не стоит, мой милый, - она обвила руками его шею.
     Минут через тридцать они продолжали разговор, лёжа рядом на кровати.
    - В ванную сходить можно? - поинтересовалась она.
    - Ты же видела, Машенька, соседка там стирает бельё.
    - Как же вы живёте? - удивилась она.
    - Когда-то и ты на Гороховой так жила, - напомнил Иосиф.
    - Я об этом уже не помню. А в туалет сходить можно?
    - Давай попытаемся.
     Они встали и оделись. Иосиф оставил Машу у приоткрытой
двери комнаты, а сам пошёл проверять туалет. Там никого не было. Тогда он сделал ей знак рукой, и она быстро подошла к туалету. Пока она там находилась, Иосиф дежурил в коридоре. Но вот она вышла и благополучно вернулась в комнату, так и не столкнувшись с соседями.
     Потом Иосиф угощал Машу чаем. К её визиту он купил пирожные. За столом она, шокированная неудобствами коммунального быта, несколько смягчилась.
    - Как, Маша, отдохнули твои родители?
    - Хорошо. Мама ни за что не хотела меня сегодня отпускать.
    - Ты сказала ей, куда идёшь?
    - Я привыкла ничего от неё не скрывать.
    - Понравилось ли тебе окончание романа? - он поспешил перейти на другую тему.
    - Марсисиане, наконец, отправили межпланетный корабль на Адаму. По всей видимости, так они называли нашу Землю. Они давно уже вели за ней наблюдение.
    - Они отправляли корабль, чтобы хоть кто-то спасся?
    - Нет. Официальной целью экспедиции было создание внемарсисианской военной базы. Любопытно, что девяносто процентов членов экипажа составляли поэты, музыканты, художники и писатели.
    - Почему?
    - Это мотивировалось стремлением не отвлекать военных и
технических специалистов от подготовки к войне.
    - Спасибо, Машенька. Я обязательно прочту.
     Вечером он проводил её домой. Было около восьми часов.
    - Когда и где мы встретимся?
    - Не знаю, Иосиф. У меня уже нельзя. Кроме того, начинаются занятия в вузе. И с тобой в ближайшие две недели не свяжешься.
    - Мы можем встретиться в следующее воскресенье на том же Главпочтамте часа в три. 
    - Хорошо, - согласилась она.
 
     Иосиф вернулся домой без четверти девять. Его неудержимо клонило ко сну. Он разделся, лёг в кровать и сразу же оказался в Машиной квартире. Маша находилась в своей комнате, а Дарья Игнатьевна нервно прохаживалась по гостиной.
    - Машенька, ты будешь пить чай?
    - Да, мама, я сейчас.
     Дарья Игнатьевна ушла на кухню, и вскоре туда же подошла Маша. Они сели за маленький кухонный стол. Маша пила чай с бутербродами, а мать сидела напротив.
    - Я, Машенька, хочу поговорить с тобой, а ты всё время уклоняешься, - начала Дарья Игнатьевна. - То тебе нужно принять душ, то что-то ещё. Теперь-то ты свободна?
    - Чего ты от меня хочешь, мама?
    - Я хочу поговорить с тобой, доченька. Я из-за этого и в гости не пошла с папой. Ты ушла в два, а вернулась в восемь. У вас с Иосифом серьёзные отношения?
    - Мы любим друг друга.
    - Зачем же ты зря морочишь ему голову? За тобой ухаживает Кирилл. Он для тебя блестящая партия. Для чего тебе этот еврей?
    - Ты против евреев?
    - Нет, Машенька. Я не антисемитка. Но я не могу не видеть, что творится вокруг. Ты что, ничего не понимаешь?
    - Что я должна понимать?
    - Боже мой, я каждый день по дороге с работы слышу  в метро, трамвае или на улице, как кто-то громко проклинает евреев, или оскорбляет их, или голосит, что они во время войны отсиживались в Ташкенте, и обирают русский народ.
    - Я знаю, мама.
    - Но это же прямо касается тебя. Как ты представляешь себя с ним на улице? Ты хочешь, чтобы на вас показывали пальцем?
    - Пусть показывают. Я его люблю.
    - Ах, ах, ах! Как это трогательно! А о жизни ты не думаешь?
Ты знаешь, что ему светит?
    - Знаю. Он будет талантливым учёным.
    - Не смеши меня, доченька. Никем, кроме заштатного рядового эскулапа ему стать не позволят, будь он хоть сам Пирогов.   
    - Мама, у меня уже двухнедельная задержка менструации.
    - Что?! - Дарья Игнатьевна вскочила и охватила голову руками.
    - Что же я наделала, глупая! Как я могла оставить тебя, такую красавицу! Вот беда-то и не задержалась.
     Потом она вдруг замолчала и снова села за стол.
    - Ну, ничего, моя девочка. У тебя есть мать. С кем не бывает. Может быть, ещё ничего и не произошло. А если что, я всё устрою, и никто ничего не узнает.
    - Ты говоришь об аборте?
    - Да, доченька. Зам. главврача всё для меня сделает.
    - Нет, мама. Этого не будет.
    - Как не будет?! - опешила Дарья Игнатьевна.
    - Я выйду за него замуж и рожу сына.
    - Ох, Маша. Ты такая же непрактичная, как и твой отец. Вот она, графская кровушка. Сына она родит. А жить-то где будете? У него, чай, комнатка в коммуналке.
    - Он с матерью живет в пятнадцатиметровке.
    - Ну, знаю я эту радость. Так ещё и ты с ребёнком туда подселишься?
     Маша ничего не ответила.
    - А если нет, - продолжала Дарья Игнатьевна, - значит, ты надеешься поселиться у нас? Но что нам делать, если генерал евреев этих и на дух не переносит. Да если б только это.
    - Что же ещё, мама?
    - Сергею Трифоновичу к Новому году генерал-лейтенанта должны дать. А если он выдаст дочь за еврея, да ещё за сына врага народа? У них на этот счёт очень строго. И за что ему такая благодарность? Ты от него ничего, кроме хорошего, и не видела.
     Тут Маша опустила голову на руки, лежащие на столе, и громко заплакала. А Дарья Игнатьевна села рядом и положила
руку на её волосы.
    - Поплачь, доченька, поплачь. Оно, может, со слезами дурь-то и выйдет. Тебе институт закончить надо. Сына она родит. А семью кто содержать будет? Вот если ты выйдешь за Кирилла, тут совсем другая картина получается. Совсем другая.
    - Аборт я делать не буду, - Маша подняла на мать мокрые
глаза.
    - Хорошо, - неожиданно уступила Дарья Игнатьевна. - Если всё сделать по-умному, Кирилл ничего не узнает. Ты сможешь родить своего сына. Но о нём уже сейчас нужно заботиться. Ты же не хочешь вырастить его в нищете?
    - Что?! - Маша распрямилась и пристально смотрела на мать.
    - Ты, Машенька, послушай мать свою. Я плохому не научу. Меня жизнь по всем своим ухабам протащила без всяких скидок. А результат, ты сама видишь. И муж у меня, и квартира, и достаток. И дочь прекрасную вырастила, дай тебе Бог счастья. Ты мне лучше вот что скажи, когда у вас вечер встречи с дипломатами?
    - В ближайшую субботу. Позавчера я была в институте.
    - Я уверена, Кирилл тебя не забыл. Таких, как ты, не забывают.
    - Ну и что, мама?
    - Когда он пойдёт тебя провожать, пригласи его к нам в дом.
     В это время послышался скрип входной двери и шум шагов.
    - Это Сергей Трифонович вернулся, - засуетилась Дарья Игнатьевна. - Так что, Машенька? Ты только пригласи его зайти, и больше ничего.
    - Приглашу, раз ты так хочешь, - поддалась Маша.
    - Договорились. Пойду-ка я отца встречу.

     Следующий понедельник был первым днём занятий Иосифа на третьем курсе мединститута. В три часа дня, пропустив последнюю лекцию, он ехал в Институт им. Сербского. В его сумке лежали перевод израильского научно-фантастического романа и справка об окончании двух курсов мединститута.
     Последний разговор Маши с матерью всё время вторгался в
сознание Иосифа. Утром, как только проснулся, он представил себя стоящим на коленях перед Дарьей Игнатьевной:
    - Дарья Игнатьевна, я люблю вашу дочь. Я сделаю всё возможное, чтобы она была счастлива. Вот увидите. И вы сами всегда будете на почётном месте в моём доме.
    - Что вы сказали, молодой человек? - иронически изогнёт
брови машина мама. - В каком таком доме? В вашей жалкой коммуналке? И на что вы, мой перламутровый, собираетесь содержать жену и ребёнка?
    - У меня, Дарья Игнатьевна, есть зарплата. С голоду не умрём.
    - Только и того?! - съязвит она. - И вы хотите это предложить такой девушке? А что вы сделаете, чтобы на вас не смотрели с ненавистью, когда вы с Машей выйдете на улицу?
     А если подстеречь Машу по дороге из института:
    - Машенька, я тебя очень люблю!
    - И я, мой милый, люблю тебя, - ответит она.
    - Разве, Машенька, это не главное? Давай поженимся.
    - Я готова на всё, - скажет она.
     Потом начнётся всё то, о чём говорила Дарья Игнатьевна -
жильё, зарплата, ненависть. Нет, он не потащит Машу в этот порочный круг. А что Маша? Она согласилась пригласить домой Кирилла? Неужели женщины так меняются, как только забрезжит перспектива рождения ребёнка? Да. Он уже знал, как страстно влюблённая Прекрасная Бедная Катя, забеременев, превращалась в холодную и расчётливую Екатерину Васильевну. Он уже в этом разобрался. Есть мужчины, в которых влюбляются, и есть, за которых выходят замуж. К последним он, увы, не относится.
     Теперь Иосиф вспомнил о Наташе. Она считает, что они зеркальное отражение друг друга? Эта мысль уже не вызывала у него протеста. Наташа тоже пережила нечто подобное, когда, по странному стечению обстоятельств, потеряла любимого человека. И он, Иосиф, рекомендовал ей, во спасение, сосредоточиться на своём предназначении. О! Как эта рекомендация ныне подходила ему самому! Что же касается Наташи... У них, действительно, потрясающее сходство судеб. Она же занимается микробиологией, совсем рядом с крамольной генетикой. И в её окружении, наверняка, есть сторонники Вавилова. Неужели она тоже пойдёт по краю пропасти?! Как и он?!
     Около четырёх часов Иосиф добрался до отдела кадров Института им. Сербского. Суровый, немолодой кадровик в
гимнастёрке с орденскими планками принял у Иосифа справку
и окинул его пронизывающим взглядом.
    - От меня ещё что-нибудь требуется?
    - Заполните анкету, - кадровик протянул ему бланк.
     С этим ни одного лишнего слова. Иосиф заполнил анкету. Мать и отец - интеллигенция. Евреи. Всё-то они о нём знают. Он у них, как рыба на крючке. В любой момент подведут сачок и выбросят задыхающегося на песок. Он передал заполненный бланк кадровику. Тот протянул Иосифу ещё одну бумагу.
    - Подпишите обязательство о секретности. Всё, что вы увидите или услышите в нашем Институте, не подлежит разглашению.
     Было уже тридцать пять минут пятого, когда Иосиф вошёл в отделение профессора Иванцова. На посту медсестёр сидела Римма. Она показалась ему заметно пополневшей.
    - Иосиф! - растерялась она. - Я уже не надеялась тебя увидеть.
    - Здравствуй, Риммочка. Как поживаешь?
    - Спасибо. Осваиваюсь в роли жены. Григорий Наумович переводит меня в свою больницу. Там как раз освободилось место медсестры. Я уже и заявление подала.
    - Неужели, Риммочка?! Как жаль.
    - А ты к профессору? Он, к сожалению, после обеда уехал.
    - Нет. Я к Хавкину.
    - Ты к нему, как посетитель?
    - Нет, Риммочка. Мне здесь предложили место ассистента профессора на три дня в неделю. Сейчас у меня отпуск.
    - Поздравляю, Иосиф! Я всегда верила в твоё будущее.
    - Благодарю, - он взглянул на часы. - Мне хотелось бы поговорить с Хавкиным в палате без номера.
    - Она свободна. Вот ключ. А Хавкина я сейчас пришлю.
     Иосиф отправился в палату, и вскоре в дверь постучали.
    - Входите, Григорий Семёнович. Здравствуйте! Как у вас дела?
    - Привет, Иосиф. К концу недели я надеюсь покинуть это учреждение.
    - Григорий Семёнович, хочу попросить вас прочесть одну
книгу. Вот она, - Иосиф выложил на стол машин перевод.
    - Какая неожиданная просьба. Что за книга?
    - Это научно-фантастический роман, написанный учёным
этнографом. Книга имеется в Ленинской библиотеке на английском языке. У меня её рукописный перевод на русский.
    - Но чем этот роман вас так заинтересовал?
    - Об этом я и хотел бы поговорить с вами, но только после того, как вы его прочтёте.
    - Прочту, - пообещал Хавкин. - А сколько у меня времени?
    - До четверга.
    - Постараюсь, Иосиф.
    - Спасибо, Григорий Семёнович. К сожалению, я очень спешу.


     ГЛАВА 19. ПРЕДЫСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
   
                Когда-то человекообезьяны, 
                Питались смесью фруктов и кореньев
                И, несмотря на многие изъяны,
                Счастливо жили на ветвях  деревьев.
                Но был оригинал у них в отечестве,
                Радеющий о человечестве.

     Во вторник в половине седьмого Иосиф ждал Катю у подъезда своего дома. Тот факт, что это было любовное свидание, отступал на второй план. Катя обещала принести описание незнакомого места, чтобы протестировать его паранормальные способности. Но когда она показалась в конце переулка, Иосиф уже не думал о предстоящем тесте. Её стройная фигура с благородным лицом, полным внутреннего достоинства, невольно будоражила мужское воображение. 
    - Добрый вечер, Катя! Нам сюда, - он указывал на подъезд своего дома.
    - Привет, Иосиф! Подожди немножко. Давай погуляем. Ты видишь, какой вечер.
    - Вижу, - они медленно пошли по тротуару. - Ты не хочешь
заходить ко мне?
    - Коммунальные квартиры производят на меня гнетущее впечатление.
    - А если я приглашу тебя на психиатрическое освидетельствование?
    - Господи, Иосиф. Ты и так уже многократно меня освидетельствовал. Одних только комплексов сколько было открыто? Ничего нового уже не найдёшь.
    - Ты ошибаешься, Катенька. Ещё с полдюжины наберётся.
    - Неужели? - усомнилась она. - Назови хотя бы один.
    - Пожалуйста. Например, комплекс Самоутверждения.
    - Кажется, догадываюсь. Я закрутила любовь с молодым парнем, чтобы доказать самой себе, что ещё чего-то стою?
    - Ты не обижайся, Катя. Это же я для примера.
    - Я не обижаюсь. А ещё?
    - Ещё, если хочешь, возрастной комплекс Переоценки Ценностей.
    - В этом, действительно, что-то есть, - признала она. - Только теперь я поняла, в чём смысл жизни. Ну, хорошо, я согласна.
     В комнате Иосифа на столе лежал букет белых астр.
    - Катя, это тебе, - он сразу же преподнёс ей цветы.
    - Спасибо, Иосиф. Твоё освидетельствование мне уже начинает нравиться. 
      Прежде чем уйти, она положила на стол запечатанный конверт.
    - Вот, мой милый, описание места, которое ты никогда не видел. Найди его и укажи в нём элемент, который не упомянут в моём описании.
    - Мы можем встретиться послезавтра?
    - Ладно, - сразу же согласилась она, - но пораньше, часов в шесть, там же. Только скажи, во сколько ты ложишься спать.
    - К десяти вечера я уже в постели.
     Он проводил её, вернулся, распечатал конверт и начал читать:
     "Комната площадью десять квадратных метров. Напротив двери окно с жёлтыми портьерами, на которых изображены зайцы. На левой стене ночник из синего стекла в виде кошачьей мордочки, небольшой шкаф и деревянная детская кроватка. Перед ней зелёный ковёр, а на нём три плюшевых медведя. У одного из них на шее белая ленточка с бантиком".
     Иосиф ещё раз внимательно прочёл текст. Это было описание детской комнаты. Он должен сосредоточиться на специфических признаках. Синий светильник в виде кошачьей мордочки ему видеть не приходилось. И ещё три медведя на ковре. Никто не станет покупать три одинаковых игрушки. Возможно, это были совпавшие подарки ко дню рождения малыша.
     Иосиф лёг в постель и задумался. Ему придётся просмотреть тысячи детских комнат. Мозг должен ориентироваться на поиск целостного образа. Похоже, именно так он отыскивал лицо маминого главврача, знакомое ему по фотографии. Он попытался представить целостный образ комнаты: слева кошачья мордочка синего ночника, прямо перед ним зелёный ковёр с тремя медведями и далее жёлтое пятно портьер. 
     Наутро Иосиф проснулся с ощущением неудовлетворённости. Никакой комнаты он не нашёл. Значит ли это, что подобный поиск ему недоступен? И осознаёт ли он до конца, что из этого следует? Увлекательная идея поиска по описаниям, взятым из научно-фантастических романов, просто блеф. О каком предназначении он так опрометчиво размечтался? Иосиф сделал утреннюю зарядку, позавтракал и вышел на улицу.
     Целый день его не покидало мучительное внутреннее напряжение. Он сидел на лекциях, ехал на тренировку, выполнял спортивные упражнения, и всё это время в его воображении господствовал образ детской комнаты: прямо перед дверью жёлтое пятно оконных портьер, три медведя на зелёном ковре и синяя кошачья морда светильника слева. Этот образ разрастался, вытесняя все остальное.
    - Иосиф, что с тобой? - дошёл до его сознания встревоженный голос тренера, когда он выполнял упражнение со скакалкой.
    - Извините, Алексей Сидорович, я просто задумался.
    - Ничего себе, задумался! Я уже третий раз обращаюсь к
тебе.
    - Простите, Алексей Сидорович. Впредь я буду внимательней.
     К концу дня напряжение достигло ощущения почти осязаемой натянутой струны. Иосиф с трудом дождался вечера и с каким-то облегчением опустил голову на подушку, хотя было всего четверть девятого. Это была возможность сделать ещё одну попытку, чтобы победить или... Он резко оборвал нить мысли. За этим "или" зияла пустота. А то, что наступило затем, наверно, было сном. Но в этом не было никакой уверенности. Детская комната в окружении кромешной темноты светилась ярким пятном и двигалась в неопределённом направлении, как вдруг...
    - Нам давно пора спать, - услышал он знакомый голос. - Дверь детской открылась и в неё вошла Катя, держа за руку малыша.
    - А сказку расскажешь?
    - Сказки, Ося, бывают не каждый день, - возразила она, раздевая ребёнка. - Сегодня ты должен заснуть без сказки.
    - Почему?
    - Потому, что ты устал. Укатали Сивку крутые горки. А что делает усталая Сивка?
    - Сивка ложится спать, - малыш, уже лёжа в кроватке, зевнул. - И Мишки будут спать?
    - Конечно, мой хороший, Сивка закрывает глазки и засыпает. И Мишки засыпают. И Машка с белым бантиком засыпает.
     Мальчик быстро уснул, а Катя ещё с минуту стояла над кроваткой. Потом она достала с верхней полки шкафа какой-то предмет и повесила его на едва заметный гвоздик на левой стене. Это была фотография в простенькой рамке размером двадцать на пятнадцать сантиметров. Она вышла из детской, не погасив свет, и Иосиф сразу же сосредоточился на фотографии. С неё смотрели два лица: слева лицо ребёнка в возрасте около двух лет, а справа... Да это же фотография его самого! Внизу крупными каллиграфическими буквами было написано "Два Иосифа". Вскоре Катя вернулась. В её руках были белые астры, его недавний подарок. Она положила цветы на пол под фотографией, выключила свет, включила синий ночник и вышла из детской.
     Утром Иосиф проснулся и попытался оценить
случившееся. Комнату он нашёл, но ликования не было. Этот поиск потребовал таких душевных затрат, что он чувствовал себя опустошённым.  Сегодня ему предстояло встретиться с Хавкиным и с Катей. В обеих этих встречах был элемент какой-то неопределённости. Все дальнейшие шаги по реализации его предназначения были под сомнением. Впервые ему довелось приблизиться к краю своих возможностей, которые до этого казались неисчерпаемыми. Он преуспел в поиске комнаты, может быть, только потому, что в последний момент в ней появилась Катя. Её он всегда мог найти.
     В половине третьего, пропустив две лекции, Иосиф поехал в Институт им. Сербского. Римма встретила его грустной улыбкой.
    - Привет, Риммочка. Ты становишься всё красивее.
    - Ох, Иосиф, - смутилась она, - ты умеешь так приятно шутить.
    - Римма, я хотел бы встретиться с Хавкиным.
    - Хорошо. Вот ключ от палаты, а я вызову его.
     Через минуту Иосиф сидел напротив Хавкина за письменным столом в палате без номера, предварительно заперев дверь.
    - Возвращаю вам перевод романа, - Хавкин положил на стол рукопись. - Прочёл с большим интересом, а отдельные места даже перечитывал.
    - Что вы перечитывали?
    - Последние главы. Там речь идёт о межпланетной экспедиции.
    - Точнее, Григорий Семёнович, об экспедиции на Адаму.
    - Иосиф, вы хоть немножко знаете древнееврейский язык?
    - Откуда, Григорий Семёнович?
    - Ну да, я понимаю. В моём поколении знание иврита не было редкостью. Его изучали в гимназиях, в многочисленных православных и иудейских учебных заведениях.
    - Это имеет отношение к роману?
    - Прямое, Иосиф. Адама в переводе с иврита на русский
означает Земля. Значит, марсисиане отправляли экспедицию именно на Землю.
    - Вы говорите так, будто речь идёт об историческом документе.
    - Очень существенное замечание, Иосиф. Я всё время ловил
себя на мысли, что воспринимаю роман, как исторический документ. На фантазию он совсем не похож.
    - Переводчица говорила, что текст ещё не отредактирован.
    - Дело не в этом. Первые главы изобилуют нудными научными ссылками. Так фантазии не пишут. А остальное, вообще, похоже на скупую историческую хронику.
    - Хорошо, Григорий Семёнович, допустим, это не фантазия.
    - А я так и рассуждал. Но тогда история марсисианского общества превращается в доземную историю человечества.
    - Печальная это была история, да?
    - Как вам сказать? История любой жизни печальна, поскольку у неё всегда есть конец. Но, по-моему, для людей история Марсиса больше поучительна, чем печальна.
    - Чем же, Григорий Семёнович?
    - Смотрите, мысль об обречённости милитаризованной цивилизации в романе лежит на поверхности. Такая цивилизация обеспечивает бурный технологический прогресс, но он не уравновешен развитием гуманистического сознания. В результате, цивилизация обречена. Предчувствие грядущей катастрофы пронизывает всю заключительную часть романа. Но авторитарное марсисианское общество уже не могло измениться. Оно напоминало Германию конца Второй мировой войны. И тогда руководитель космической отрасли Ансах начал свою собственную тайную борьбу за будущее человечества.
    - Такого, Григорий Семёнович, в романе я не читал.
    - Это, Иосиф, написано между строк. Ансах добивается решения  о межпланетной экспедиции. В условиях подготовки к войне такие затраты кажутся невероятными.
    - Но он же обосновывал их как раз военными соображениями, - возразил Иосиф.
    - Конечно. Иначе он бы ничего не добился. Но вскоре обнаруживается, что космическое оружие уже отправленного межпланетного корабля было некомплектно, и Ансаха, как прямого виновника, приговаривают к смертной казни. Но это лишь один факт. А вы обратили внимание, какую он сформировал команду межпланетного корабля.
    - Обратил. На девяносто процентов это были гуманитарии.
Но он это обосновал нецелесообразностью посягать на военно-технических специалистов. Уверял, что сумеет достаточно хорошо обучить набранных людей.
    - Разумеется, Иосиф. Но это второй факт, подтверждающий его тайный умысел. Ансах был уверен в неизбежной гибели обитателей Марсиса. Об этом в романе имеется несколько прямых указаний. В команде межпланетного корабля он видел воссоздателей человеческого рода на Адаме. И он хотел, чтобы в нём преобладали гуманитарии.
    - Чем ещё это можно подтвердить?
    - Третье доказательство, Иосиф, самое весомое. Это история человечества. Ранние человеческие общества на Земле много воевали. Но обратите внимание на уровень вооружений. В шестом веке до нашей эры уже была создана письменная Тора, а в войнах применяли лишь холодное оружие и конницу. На рубеже пятнадцатого-шестнадцатого веков нашей эры человечество уже дошло до Рафаэля и Микеланджело, а  вершиной военных технологий были лишь рыцарские латы и мушкеты. В середине девятнадцатого века, когда уже были и Пушкин, и Гёте, и идеологи Великой Французской революции, ещё не было ни танков, ни самолётов. Тайный замысел великого Ансаха был реализован в полной мере.
    - А почему вы не упомянули Леонардо да Винчи, как веху человеческой истории?
    - О, Иосиф, для нашей дискуссии это вообще ключевая фигура. Он, современник Микеланджело, имел возможность скачкообразно форсировать технологический прогресс. В его записях находят принципиальные разработки современных подводных лодок, парашютов, вертолётов и многое другое. Почему он не пытался реализовать подобные идеи? Этот роман позволяет понять, почему. Он боялся технологического прогресса. Теперь я, кажется, понимаю смысл его знаменитого взгляда.
    - Григорий Семёнович, вы видели Джоконду?
    - Нет. Но один физик нашего Института работал в двадцатых годах в Сорбонне, а потом вернулся в Советский Союз. Курчатов вытащил его из лагеря, где он сидел по обвинению в шпионаже. Он рассказывал мне о Джоконде и о её взгляде. Он был уверен, что это взгляд самого Леонардо.
    - Какой же смысл вы усматриваете в его взгляде?
    - Я думаю, он, единственный, понимал, что в будущем человечество может не совладать с детищами своего разума. Он хотел предупредить людей об этом. 
    - Но ведь, Григорий Семёнович, человечество всё равно вышло на марсисианский путь. Появилось ядерное оружие, и мир разделён на два враждующих лагеря. Не напрасны ли были усилия Ансаха? Не является ли общество гомо сапиенсов фатально обречённым, потому что на определённом уровне развития его творения убивают своих создателей? Может быть, это один из законов Высшего Разума?
    - Есть надежда, Иосиф, что замысел Ансаха себя оправдал, и гуманистическая составляющая культур современных враждующих лагерей не допустит подобного развития событий. 
    - Но, Григорий Семёнович, я не вижу оснований для подобных надежд. В современном обществе количество людей, причастных к технологической культуре, превосходит численность гуманитариев. И этот дисбаланс стремительно растёт.
    - Я, Иосиф, так же оцениваю современное общество. Но за этим стоят законы Высшего Разума, которых мы пока не знаем.
    - Может быть, вы о них догадываетесь?
    - Грешен, Иосиф, - признался Хавкин. - Гипотезу я прикинул. Меры Ансаха, отобравшего для экспедиции преимущественно гуманитариев, не могли изменить человеческую природу. Одноразовая селекция не закрепляет новые наследственные признаки. За каждым членом экспедиции стояла череда предков с самыми различными наклонностями, и этот генетический багаж со временем вернул потомков марсисиан к среднемарсисианскому уровню. Но до этого, преобладание гуманитариев привело к созданию мировых монотеистических религий, способных передавать императив милосердия и гуманизма последующим
поколениям.
    - Значит, Григорий Семёнович, возникновение
монотеистических религий в доиндустриальный период развития общества обеспечивает сохранение гуманистических идеалов в последующие высокотехнологические эпохи, тем самым предотвращая гибель цивилизации. Я правильно сформулировал этот социальный закон?
    - Правильно.
    - Между прочим, Григорий Семёнович, я только теперь понял взаимосвязь монотеистических религий и Высшего Разума. Они совсем не антагонисты. Монотеизм является носителем законов Высшего Разума на определённом этапе развития социума. Он адаптируют их  к относительно низкому уровню массового общественного сознания.
     - Я не думал об этом, Иосиф. Но вы прекрасно развиваете базовую идею.
    - А как вы полагаете, Григорий Семёнович, Ансах понимал  эти социальные законы?
    - Не думаю. Судя по судьбе Марсиса, там они были неизвестны. Они, очевидно, неосознанно были впервые реализованы на Земле.
    - Но, всё равно, без Ансаха они не были бы реализованы. Что вы думаете, Григорий Семёнович, об этой личности?
    - Мне кажется, Иосиф, эта личность прецедентная. Если наука ещё не может заглянуть достаточно далеко  в будущее, выход состоит в том, чтоб хотя бы задать правильное направление движения. Он это и сделал. И ещё я думаю, что вероятность появления подобных фигур в человеческой популяции находит отражение в подсознательной вере людей в явление Мессии.
     Иосиф озабоченно взглянул на часы. Был уже шестой час.
    - К сожалению, Григорий Семёнович, мне пора уходить. Вы многое помогли мне понять. Спасибо. Всего хорошего.
     Когда Иосиф подходил к своему дому, Катя уже уходила. Он догнал её у перехода и, стоя сзади, закрыл ладонями её
глаза.
    - Катенька, догадайся, кто я такой?
    - Ни за что не догадаюсь, - она не делала никаких попыток
освободиться. - Правда, у меня был один знакомый, называвший меня так. Но он не опаздывал на свидания.
    - Виноват, Катя. Но ты простишь меня, когда я расскажу, о чём ты сейчас думала.
    - Этого ты знать никак не можешь, - они уже шли к его дому.
    - Посмотрим, - предложил он. - Ты мысленно отрывала лепестки ромашки и приговаривала: "Нашёл - не нашёл".
    
    - Так ты нашёл комнату? - возобновила она разговор, уже лёжа рядом с Иосифом на кровати в его комнате.
    - Нашёл. Три медведя на зелёном ковре и синий светильник в форме кошачьей мордочки.
    - Иосиф, ты меня дурачишь? Это известно из моего описания.
    - Катя, а кто такая Сивка?
    - Это лошадка из сказки. Теперь я вижу, что ты действительно нашёл комнату. Что тебя ещё интересует?
    - Что это за фото "Два Иосифа"?
    - Я заказала его в фотоателье, как композицию из снимков сына и твоего, взятого из фотографии вашего класса.
    - Меня смутило, что ты нас поставила рядом.
    - Иосиф, ты хочешь, чтобы я объяснилась тебе в любви?
    - Я тронут, Катя. Но только любить меня не за что. Мне не удалось найти комнату. Я нашёл её только потому, что ты вошла туда. Тебя я найду где угодно, а комнату нет. Значит, ни о каких планетах не может быть и речи. И не только о планетах.
    - Подожди, мой милый, - она встревоженно приподнялась на кровати. - Ты можешь рассказать мне во всех подробностях?
    - Могу.
    - Не торопись, Иосиф, - призвала она, внимательно выслушав его рассказ. - Комнату ты всё-таки нашёл. С большими трудностями, без особой уверенности, но нашёл же.
    - Ты называешь это нашёл?
    - Не паникуй, Иосиф. Способность к подобному поиску у
тебя есть. Другое дело, что её нужно развивать. В этом
нуждаются любые способности. Я буду тебе помогать.
    - Ты считаешь, я не безнадёжен?
    - Я уверена в этом. Но ты должен развивать свои способности. Я буду приносить тебе описания незнакомых мест, и ты будешь тренироваться в их поиске. Может быть, нужно представить, что это место ты знаешь с детства, что ты там родился. Ты согласен?
    - Я готов работать с тобой даже без уверенности в успехе, - он хотел поцеловать её, но она этот порыв не поддержала.
    - Извини, Иосиф. Сегодня в полвосьмого у меня встреча с будущей няней моего сына. Мне пора.
     Она встала, и начала быстро одеваться.
    - Катя, я хочу дать тебе тот самый роман. 
    - Хорошо, - согласилась она без колебаний, - я и не досплю, но прочту. А когда мы встретимся? Опять во вторник в шесть?
    - Не плохо бы.

    В последующие дни Иосиф вернулся к намеченным ранее задачам. Главной была подготовка к предстоящим соревнованиям. Он пораньше ложился спать, делал утром специальную зарядку, заботился об улучшенном питании и сосредоточенно трудился на тренировке. В пятницу тренер долго и придирчиво наблюдал за его работой.
    - Я вижу, Иосиф, ты выкладываешься. Но, к сожалению, левая сторона корпуса и левая рука по-прежнему скованы. С этим мы до соревнований уже ничего сделать не сможем.
     В субботу, ближе к вечеру, мысли Иосифа вернулись к Маше. Ничего хорошего ему это не сулило. Но он не мог не вспомнить, что сегодня в Машином институте традиционный вечер встречи с дипломатами. Он уснул в девять часов и, вопреки своим осознанным намерениям, оказался в Машиной квартире.
     Дарья Игнатьевна, тщательно одетая, ходила по квартире, то заглядывая на кухню, то возвращаясь в гостиную. Генерал, очевидно, как обычно в предвыходной вечер, ушёл к сослуживцу играть в преферанс. В полдесятого скрипнула входная дверь, и в квартиру вошла Маша вместе с высоким, интеллигентным молодым человеком лет двадцати пяти в очках. Дарья Игнатьевна поднялась им навстречу.
    - Знакомься мама, это Кирилл.
    - Здравствуйте, - с достоинством произнёс молодой человек.
    - Дарья Игнатьевна, - она протянула гостю руку. - Очень приятно. Проходите. Присаживайтесь. Как прошёл вечер?
    - Интересный вечер, - сказал Кирилл, выдержав небольшую паузу и убедившись, что Маша отвечать не торопится. - После летних каникул всегда есть что-то неожиданное.
    - Неожиданное? -  она опустилась на диван рядом с гостем.
    - Конечно, - подтвердил Кирилл. - В мае, я помню, Маша выглядела совсем беззаботной девочкой. А за лето она заметно изменилась, стала такой серьёзной и значительной.
    - Что вы скажете, если я попрошу Машу напоить нас чаем?
    - Я с удовольствием, - непринуждённо откликнулся гость.
    - Вот и хорошо. Машенька, займись чаем. А мы пока побеседуем. Вы работаете в МИДе?
    - Да, Дарья Игнатьевна.
    - Нам, непосвящённым, кажется, что работники МИДа - это сплошь дипломаты.
    - Это почти так и есть.
    - Но вы ещё не дипломат?
    - Примерно через полгода, если я буду удовлетворять всем требованиям, меня могут включить в состав посольства.
    - Какой вы интересный молодой человек! - восхитилась она. - Мне далеко не каждый день приходиться беседовать с дипломатами. Не осудите за любопытство.
    - Что вы, Дарья Игнатьевна.
    - Что значит удовлетворять всем требованиям, если не секрет?
    - Одно требование, совершенно определённо, не является секретным, - гость широко улыбнулся. - Дипломат должен быть женатым. А я, увы, ещё не успел.
    - Значит у вас серьёзные намерения? - не сдержалась она.
    - Самые серьёзные.
     В это время в гостиную вошла Маша с чайной посудой на
расписном подносе и стала расставлять её на столе.
    - Машенька, не забудь, пожалуйста, наше семейное варенье.
    - Хорошо, мама.
    - У вашего варенья особый рецепт? - вежливо справился гость.
    - Конечно. Для нас с Машей это предмет гордости.
    - Я не сомневаюсь, что это шедевр.
    - Спасибо, молодой человек. А вы москвич?
    - Да. Мы живём на Садово-Черногрязской.
    - Это же центр Москвы, - отметила Дарья Игнатьевна. - У вас там и порядка побольше. Не то, что у нас, в Марьиной Роще. Я всегда волнуюсь, когда Маша возвращается домой вечером.
    - Разумеется, - согласился гость. - Насчёт криминальной обстановки в вашем районе я наслышан.
   - К сожалению, мы знаем об этом не понаслышке. Когда Маша была в десятом классе, на неё как-то вечером напали  хулиганы. Потом несколько месяцев я её выхаживала.
    - Безобразие, - возмутился Кирилл и, выдержав некоторую паузу, перевёл разговор на другую тему. - Маша очень похожа на вас. Я не видел её отца, но кажется, что она ваша копия.
    - Вы скажете то же самое, когда увидите её отца, - подтвердила Дарья Игнатьевна. - Он ушёл на встречу однополчан. Машин папа боевой генерал. Он не может
пропустить такую встречу.
     Наконец, все приготовления были закончены, и они начали пить чай. Дарья Игнатьевна и Кирилл продолжали поддерживать разговор, в то время как Маша в нём почти не участвовала. Гость не скупился на похвалы в адрес семейного варенья. В самом конце чаепития Дарья Игнатьевна спохватилась.
    - Ох, Машенька, я совсем забыла сказать. Отец-то и завтра пойдёт на встречу фронтовиков, а ведь мы в воскресенье собирались в Большой театр на "Травиату". Он и билеты достал в бельэтаж. Не возвращать же такие билеты. Вы как, Кирилл?
    - Я очень люблю Верди, - признался гость.
    - Прекрасно, - подвела итог Дарья Игнатьевна после
некоторой паузы, так и не дождавшись машиной реакции. - Тогда, Кирилл, приходите к нам завтра на ужин, часам к
шести. Прямо отсюда и поедете с Машей на оперу.
    - С большим удовольствием, Дарья Игнатьевна, - он осторожно взглянул на молчаливую Машу. - Спасибо.
     Когда он ушёл, Дарья Игнатьевна начала убирать со стола.
    - Мама, - сказала Маша, - ты так лихо всё организовала. А ты не подумала, что это может окончиться скандалом. Он же всё равно, рано или поздно, узнает.
    - Ничего он не узнает, Машенька. Пока ты готовила чай, я рассказала ему, что, когда ты была в десятом классе, на тебя как-то вечером напали хулиганы.
    - Ты имеешь в виду изнасилование?
    - Конечно, доченька. Я прямо об изнасиловании не говорила, но и так понятно. Во всяком случае, ты должна об этом знать. Если тебе придётся объяснять, он поверит.
     На следующий день, в воскресенье, Иосиф колебался, ехать ли ему на Главпочтамт на свидание с Машей. Он всё-таки поехал. К трём часам она могла бы прийти, даже не отказываясь от последующей встречи с Кириллом. Но она не пришла.


                ГЛАВА 20. НА РИНГЕ

                А ныне шпаг не носят даже,
                Прошли столетья как-никак,
                Отвага же – она всё та же,
                Что и в минувшие века.

     Во вторник в шесть часов вечера Иосиф встретился с Катей. Войдя в его комнату, она выложила из своей сумки перевод романа, а поверх него закрытый конверт. В нём находилось второе описание незнакомого места.
     Уже в постели, отдав сладкую дань любви, она необычайно оживилась, когда речь зашла о романе.
    - Знаешь, Иосиф, у меня есть чувство авторского языка. Дай
мне незнакомые тексты, и я определю их авторов - этот Толстого, этот Гончарова и т. д.
    - Ты использовала его для анализа романа?
    - Это получилось неосознанно. По авторскому языку я бы разделила роман на две части. Первую писал один человек, а
вторую совсем другой.
    - Как это понять, Катя?
    - Предположительно, первую часть писал сам автор книги. Этот текст соответствует публикации из британского журнала "Этнография". А вторую часть он добросовестно переписал из чаритианского отчёта об исследованиях Марсиса.
    - Ты подтверждаешь версию автора, что сведения о Марсисе он получил из чаритианских источников, а не придумал сам?
    - Конечно, Иосиф. Если бы он сам придумал вторую часть, её язык был бы такой же, как в первой части.
    -  А что ещё, Катя?
    - По-моему, на Чарити автор получал только зрительную информацию. О чаритианских звуках в романе ни слова.
    - Что это значит?
    - Ты не догадываешься? Для тебя же это так важно!
    - Подожди! Паранормальные способности автора позволяли ему только видеть, но не слышать?
    - Конечно, мой милый! Это же очевидно! Вот оно, преимущество твоего дара. Ты в состоянии получать информацию, которая была недоступна автору романа.
    - Катя, я тебя очень люблю! - он начал целовать её лицо.
    - Не заводись, пожалуйста. Мне пора уходить, - она поднялась с постели и начала быстро одеваться.
    - Я отнесу тебя домой на руках.
    - Не сходи с ума, Иосиф. При моей занятости любовь - это непозволительная роскошь.
     Она обещала позвонить ему на работу в начале будущей недели. У него встречаться уже было невозможно. Завтра возвращалась из отпуска Фаина Моисеевна.
     Проводив Катю, Иосиф раскрыл её конверт и начал читать:
     "Крестьянский двор с потемневшей деревянной оградой и двумя берёзами перед калиткой. В глубине двора бревенчатый дом, разделённый входной дверью на левую часть с двумя окнами и правую с одним окном. Над каждой частью своя печная труба и над ней жестяная фигурка: над левой трубой - петушок, а над правой - вздыбленный конь. Во дворе, слева, деревянный сруб колодца, над которым на четырёх столбах деревянная площадка. К ней ведут деревянные ступени. На площадке большая железная бочка и коловорот со свисающей в колодец цепью, чтобы поднимать воду  прямо к бочке. Внизу, на колодезном срубе, ещё один коловорот со своей цепью. Ближе к дому, слева, дощатая душевая камера, сообщённая водопроводной трубой с бочкой. Под окнами растут цветы".
     Иосиф ещё раз внимательно прочёл текст. Он выделил признаки, нехарактерные для крестьянских дворов, - две печные трубы, две разные жестяные фигурки над трубами, два коловорота на колодце. Он не станет торопиться. В его сознании описание должно превратиться в образ, знакомый с детства.
     Было уже поздно. Иосиф поужинал и лёг в постель. Его мысли были сосредоточены на Катином описании. Он представил себя маленьким, и ему захотелось по деревянным ступенькам добраться до бочки. Но мама не разрешала. Его очень привлекала лошадка, которая вздыбилась над печной трубой. Мама сказала, что это Сивка, та самая, которую укатали крутые горки. А в правой части дома жили дачники. У них была девочка, похожая на маленькую Машу. Её внимание привлекали цветы под окнами, и она спрашивала у Иосифа, как они называются. Но этого он не знал, а она снова и снова повторяла свой вопрос, отчего цветы постепенно обретали форму гладиолусов, белых, синих и тёмно-красных. Но про цветы ему же ничего не было известно. И подавленное сном сознание прошептало, что такое может быть только во сне. А он должен был видеть этот двор в реальности. Он напрягся и... увидел его. Девочки в нём не было. Светила полная луна, двор был пуст, а возле дома росли гладиолусы. Всё здесь было знакомо, включая жестяные фигурки на печных трубах. Хотя нет, не всё. Напротив душевой он увидел четырёхугольную беседку. О ней раньше он ничего не знал.
     Утром его первым побуждением было связаться с Катей и
рассказать о своей находке. Но потом, уже по дороге в мединститут, он решил не торопиться.
     В среду вернулась мама. Она хорошо отдохнула, казалась
весёлой, и Иосиф долго не решался обрушить на неё сообщение о своей новой работе. Когда же он всё-таки рассказал об этом, она внимательно его выслушала и ничего не сказала.
    - Почему, мама, ты молчишь? - не выдержал Иосиф.
    - Мне кажется, тебя, как мышь, неудержимо тянет в пасть змеи. Что заставило тебя так поступить?
    - Мама, это же уникальная возможность вырваться из круга дискриминации. Профессор сказал, года через четыре вполне реальна защита диссертации.
    - Но с Сатаной расплачиваются только своей душой.
    - Мама, я уже три месяца работаю в этой системе. И душой не расплачивался. Кстати, Хавкина признали параноиком и выписывают под наблюдение районного психиатра.
    - Поздравляю, сынок. Ты душой не расплачивался, но ходил по краю пропасти. Ты думаешь, так можно продолжать бесконечно?
    - Всё-таки, мама, это шанс. Уйти оттуда всегда можно.
 
     Наступило воскресенье - день соревнований. За два дня до этого Панкратов освободил спортсменов от тренировки. Перед началом боёв он дал каждому напутствие.
    - Ты, Гена Михайлов, хорошо подготовлен, но во время боя увлекаешься и перестаешь понимать тактику противника. Имей это в виду. Ты, Саша Рожков, в хорошей форме, но часто не видишь ошибок соперника. Будь внимателен. - Он постепенно дошёл до Иосифа. - У тебя, Иосиф Раскин, сильный удар правой и хорошее чувство дистанции. Используй это. Если бы не скованность левосторонних мышц, ты был бы первым.
     Панкратов сообщил, что судейство сегодня возглавляет тренер армейского клуба Королёв Фёдор Сергеевич, который, между прочим, ищет перспективных боксёров.
     Соревнования на второй разряд проводились в обычном тренировочном зале клуба Железнодорожников. В него занесли скамейки и стулья из соседних помещений, но сидячих мест не хватало. Боксёры располагались на скамейке вблизи ринга, а между ними и рингом за столом сидели Панкратов, администратор клуба и трое гостей, включая Королёва. Бои начались в десять часов утра. Иосифу
предстояло шесть встреч, каждая по три раунда.
     Основная часть соревнований закончилась к двенадцати, и Королёв подвёл итоги. Иосиф победил в четырёх боях, из них два окончились нокаутом. В боях с Геной Михайловым и Сашей Рожковым он проиграл по очкам. В результате, он занял третье место и вошёл в список боксёров, которым присваивался второй спортивный разряд.
    - А теперь, - заявил в заключение Королёв, - перворазрядник
Алексей Огурцов проведёт показательные бои.
     Парень, сидевший рядом с Королёвым, встал и улыбнулся.
    - Огурцов, - продолжал Королёв, - тренируется в армейской команде и вскоре должен стать кандидатом в мастера спорта. Его соперниками будут спортсмены, занявшие в этих соревнованиях первых три места. Начнём с первого места. Итак, на ринг приглашаются перворазрядник Алексей Огурцов и теперь уже второразрядник Геннадий Михайлов.
     Панкратов к этому времени уже сидел на скамье рядом со своими воспитанниками.
    - Ребята, - сказал он, - Огурцов без пяти минут кандидат в мастера, но это не значит, что вы не должны стремиться к победе. Ты, Гена, хорошо дрался. Я на тебя надеюсь.
     В бою с Михайловым Огурцов прибегнул к оборонительной тактике. Он отступал, демонстрируя не очень искусную оборону. В какой-то момент он даже оказался прижатым к канатам и вошёл с Геной в клинч. Рефери разнял их, и Огурцов снова продолжал отступать, всё более воодушевляя этим своего противника.
    - Плохо дело, - покачал головой Панкратов.
    - Почему, Алексей Сидорович? - не понял Саша Рожков.
    - У Огурцова огромное преимущество, - пояснил тренер. - Они с Королёвым видели Гену на ринге и поняли, что он увлекается. Они сделали на это ставку.
     Между тем, обороняющийся Огурцов на мгновение
раскрылся, и его противник попытался этим воспользоваться. Но Огурцов великолепно уклонился от удара, а Гена с ещё большим ожесточением бросился в атаку. Он уже не мог адекватно оценивать ситуацию. Он, видимо, считал, что был совсем близок к победе и второй раз такого шанса не упустит. И этот шанс не заставил себя ждать. Отступающий Огурцов раскрылся ещё больше, и Гена всю силу вложил в атакующее движение правой руки, оставляя свой подбородок незащищённым. Его соперник только этого и ждал. Ловким манёвром он ушёл от перчатки Гены и нанёс ему нокаутирующий удар левой снизу - классический апперкот. Над рухнувшим Геной рефери отсчитал девять секунд и стал ждать, когда боксёр встанет на ноги. Потом он взял обоих спортсменов за руки и поднял вверх руку улыбающегося Огурцова. Это был блестящий мастер-класс.
     В течение последующего перерыва Панкратов инструктировал Сашу Рожкова.
    - Ты, Саша, всё видел?
    - Видел, Алексей Сидорович.
    - Смотри же. Если Огурцов применит ту же тактику, не поддавайся. Пусть он победит тебя по очкам, но не нокаутом.
    Однако в бою против Рожкова Огурцов активно атаковал, а его противник, отступая, искусно оборонялся, пропуская, тем не менее, отдельные слабые удары. Такой бой обеспечивал Огурцову выигрыш по очкам. Но ему нужна была победа, блестящая и скорая. И он сделал попытку спровоцировать Сашу, допустив в своей защите прореху. Этот манёвр, в отличие от предыдущего боя с Геной, был сделан в ходе атаки, что и ввело Сашу в заблуждение. Как он потом рассказывал, он расценил это, как прямую ошибку соперника, и объяснил её тем, что Огурцов не принимал его всерьёз. Поэтому, при следующем, более значительном раскрытии Огурцова, Саша попытался им воспользоваться. Результат, увы, был тот же. Бой закончился поднятием победной руки Огурцова, которому зал бурно аплодировал.
    - Что же вы клюёте на раскрытие соперника, как рыба на крючок? - ворчал уязвлённый Панкратов. - Иосиф, хоть ты-то
не подведи. Ну, проиграй ты ему по очкам.
    - Я постараюсь, Алексей Сидорович.
    - Что постараешься? Проиграть? У тебя, конечно, с твоей левой рукой, шансов никаких. И Огурцов это прекрасно знает.
Хотя, так не бывает, чтоб никаких шансов.
    - А в чём мои шансы, Алексей Сидорович?
    - Вынуди его раскрыться сверх меры. Он пойдёт на это. Он уже потерял осторожность.
     Иосиф вышел на ринг, и его больно задел откровенно презрительный взгляд Огурцова. Это было нечто большее, чем пренебрежительное отношение сильного к слабому. В этом Иосиф разбирался не хуже своей матери. Огурцов начал бой точно так же, как с Сашей Рожковым. На Иосифа обрушился настоящий шквал ударов. Он защищался, но получалось у него это хуже, чем у Рожкова. Сказывалась скованность левой руки. Иосиф пропустил несколько чувствительных ударов, но в этом режиме он мог держаться довольно долго. Такое продолжение не прельщало Огурцова, и он начал делать то, что принесло ему успех в предыдущих боях. Однако, первое ослабление его защиты не вызвало у Иосифа никакой реакции. Без внимания осталась и вторая попытка спровоцировать Иосифа на атаку. И тогда Огурцов пошёл на крайность. Он на мгновение просто опустил левую руку и, сузив глаза, с наглым вызовом посмотрел на Иосифа. Это было сверх меры. Именно о таком шансе говорил тренер. Иосиф мгновенно нанёс сопернику сильнейший удар правой в челюсть. Воцарилась мёртвая тишина, и рефери отсчитал положенные секунды над распростёртым на полу Огурцовым. Когда он поднял победную руку Иосифа, в зале раздалось несколько вялых хлопков. Иосиф вернулся к тренеру.
    - Молодец, - тренер двумя руками радостно пожимал его ладонь. - В тебе я не ошибся.
     Вскоре к ним подошёл Королёв.
    - Алексей Сидорович, я, как руководитель судейства, оспариваю присуждение Раскину победы. Встреча должна включать три раунда, а не один.
    - Но это же показательные выступления, Фёдор Сергеевич, - возразил Панкратов. - И два предыдущих показательных боя
включали только по одному раунду.
    - Ты пойми, Алексей Сидорович, - сбавил тон Королёв, - мне через месяц выпускать Огурцова на соревнования. А какой он боец после такой психологической травмы? Кандидат в мастера не может проиграть третьеразряднику. Это случайное поражение.
    - Нет, Фёдор Сергеевич, - упорствовал Панкратов, - я против.
    - Тогда я не подпишу протокол соревнований, - пригрозил Королёв. - В их организации были допущены нарушения. 
     Панкратов растеряно оглянулся на Иосифа. Товарищи по команде с озабоченными лицами тоже смотрели на него.
    - Что, еврейчик, испугался? - это был голос Огурцова.
    - Он неправильно себя ведёт! - возмутился Панкратов.
    - Я накажу его, - пообещал Королёв. - Но его можно понять.
    - Алексей Сидорович, - Иосиф вышел вперёд, - я буду драться.
    - Выходи на ринг, - Королёв окинул его мимолётным взглядом и пошёл к своему столу.
     Ребята сразу же обступили Иосифа и тренера.
    - Иосиф, - Панкратов был явно подавлен, - давай трезво оценим обстановку. Огурцов подготовлен лучше тебя. И драться теперь он будет с максимальной серьёзностью.
    - Значит, глухая оборона?
    - Я не вижу ничего другого.
     Иосиф поднялся на ринг и занял своё место в углу. Лица зрителей были напряжены. Выкрик Огурцова задал этой напряжённости определённый вектор. Соперник смотрел на него с презрением, но Иосиф проигнорировал его взгляд. Ему нужна была максимальная собранность. Он перевёл глаза на скамью, где сидели его товарищи по команде. За ними сгрудились зрители. Среди них вдруг мелькнуло знакомое лицо. Или он ошибся?
    - Товарищи, - громко произнёс рефери, - судейство не утвердило победу боксёра Раскина. - Будет проведено ещё два
раунда. Итак, второй раунд начинается. Бокс.
    Противники начали бой. Огурцов с первых же секунд яростно атаковал, а Иосиф оборонялся. В середине раунда он пропустил правый хук соперника, сбивший его с ног. Но Иосиф сразу же вскочил на ноги. Этот удар лишь подтвердил неоспоримое превосходство Огурцова и побудил Иосифа ещё больше сосредоточиться на защите. Однако в этой сосредоточенности была одна странность. Он никак не мог вытеснить из своего сознания совершенно неуместную мысль о знакомом лице, которое мелькнуло в зале за спинами товарищей. Мысль эта не только не исчезала, она усиливалась, создавая почти ощутимый поток связи с каким-то источником в зале. Этот поток пульсировал, оказывая на Иосифа необъяснимое, но очень сильное воздействие. И вдруг он ощутил, что его левая рука стала свободной. Как до ранения? Да! Да! А корпус? Он резко отклонился влево, уходя от удара, и сразу же отметил, что ещё секунду назад подобный манёвр был для него совершенно невозможен. Он должен атаковать. Иосиф улучил момент, когда серия ударов противника несколько ослабела, максимально отклонился влево и левым хуком сбил Огурцова с ног. Тот сразу же поднялся, но этот удар произвёл впечатление на Огурцова. Его ухмыляющееся лицо стало растерянным. До конца раунда оставалось не больше пяти секунд.
    - Иосиф, - услышал он взволнованный голос тренера, как только опустился на сидение в углу ринга, - что произошло с твоей левой рукой?! Мне не показалось?
    - Я и сам не понял. Но левая теперь в полном порядке.
    - Иосиф, это чудо! Последние пятнадцать секунд ты дрался, как перворазрядник. Можешь победить. Ты это осознал?
    - Не совсем, Алексей Сидорович. Я должен атаковать?
    - Нет. Сделай вид, что ничего не случилось. Атакуй во второй половине раунда.
     Раздался гонг, возвестивший начало третьего раунда. Иосиф следовал указаниям тренера. Почти тридцать секунд он кружил по рингу, отступая от наседающего соперника. Теперь, с активно действующей левой рукой, защищаться было неизмеримо легче. Он не пропускал ни одного существенного удара, тем самым немало обескураживая Огурцова. Но последний продолжал набирать очки. Было самое время начинать атаку, как вдруг Огурцов вывел из защиты свою левую руку и почесал ею затылок. В течение полсекунды его подбородок оставался незащищённым. Но Иосиф, пораженный столь неожиданным манёвром, им не воспользовался. Неужели Огурцов повторяет свой дешёвый трюк с раскрыванием? И пока он терялся в догадках, левая рука соперника снова неудержимо потянулась к затылку, чтобы яростно его поскрести. На этот раз Иосиф не потерял ни мгновения. И пока рефери отсчитывал секунды над рухнувшим Огурцовым, Иосиф оторопело смотрел на них, пытаясь понять смысл произошедшего. Вдруг он всё понял и стал внимательно всматриваться в зрителей, стоявших за скамейкой спортсменов. Но не было там того знакомого лица, которое он так надеялся увидеть.
     Между тем, Огурцов пришёл в себя, и рефери взял обоих спортсменов за руки. Но тут к нему со словами "Подождите! Подождите!" поспешил Королёв. Они отошли в сторону и некоторое время совещались. Потом Королёв ушёл, а рефери обратился к зрителям.
    - Товарищи, судейство решило не определять победителя данного боя. Это была товарищеская встреча с целью обмена спортивным опытом. Мы благодарим зрителей за внимание и желаем молодым боксёрам дальнейших спортивных успехов.
    - Я протестую! - выкрикнул Панкратов.
     Но его голос остался безответным. Зрители устремились к
выходу. Соревнования были окончены. Иосиф вернулся к своим. Тренер обнимал его. Товарищи пожимали ему руку.
    - Алексей Сидорович, - позвал рефери, - нужно подписать протокол соревнований.
     Панкратов ушёл. Минут через десять к столу пригласили и Иосифа. За столом оставались только Королёв и Панкратов.
    - Ну что, герой, - обратился Королёв к Иосифу, - пойдёшь ко мне тренироваться?
    - Спасибо, Фёдор Сергеевич.
    - Я приглашаю тебя в свою команду. Ты понял?
    - Понял. Благодарю вас. Но у меня уже есть и команда и тренер. Хороший тренер.
    - Сколько он у тебя тренируется? - обратился Королёв к Панкратову.
    - Чуть больше трёх месяцев.
    - А какой возраст?
    - Почти двадцать, - ответил Иосиф.
    - Да, у тебя хороший тренер, - резюмировал Королёв. - Но у
нас спортивные врачи, массажисты, особая система тренировок, талоны на усиленное питание, летний спортивный лагерь. Это кузница чемпионов. Алексей Сидорович, объясни ему.
     Панкратов молчал. Вот так ежегодно у него забирали самых лучших воспитанников, в которых он щедро вкладывал свой тренерский талант и душу. С этим он уже смирился.
    - У вас, Фёдор Сергеевич, и без меня есть перспективные ребята, - вежливо заметил Иосиф. - Один Огурцов чего стоит.
    - Ты иронизируешь? - вскинулся Королёв.
    - Совсем нет. Он прекрасно подготовлен.
    - Да, - Королёв всё еще глядел на Иосифа с недоверием. - Он сильнее тебя, у него дыхание и подвижность лучше.
    - А зачем он так раскрывался в третьем раунде? - поинтересовался Панкратов.
    - Он говорит, что ему неудержимо захотелось почесать затылок, - объяснил Королёв. - На нервной почве это. Так что он проиграл случайно. Но, должен признаться, мне понравился удар Иосифа в первом раунде. Такому умению мгновенно и безошибочно оценивать ситуацию научить
нельзя. Так какое твоё решение?
    - Благодарю, Фёдор Сергеевич. Я останусь со своим тренером.
    - Мне пора идти, - Королёв встал, - бывайте, - он пожал руки Панкратову и Иосифу, пошёл к выходу, но остановился. -
Подумай, Иосиф. Моё предложение остаётся в силе.
    - Он прав, - признал Панкратов, когда Королёв вышел из зала - у него кузница чемпионов. Я такими условиями не располагаю.
    - Но если я у вас добьюсь результатов, вы от этого выиграете?
    - Если хочешь знать, мне могут повысить тренерскую категорию и предложить работу в одном из центральных клубов. Но я всё равно советую тебе перейти к Королёву.
    - Нет, Алексей Сидорович. Если вы не против, я останусь.
    - Что с тобой поделаешь, - улыбнулся тренер. - Тогда будем работать. Перед Новым годом соревнования на первый
спортивный разряд, а к маю и на кандидата в мастера.
    - Но я устроился на работу во вторую смену, три дня в неделю. Могу тренироваться только в понедельник и в пятницу.
    - Да?! - Панкратов задумался. - Приходи в пятницу. Мы подумаем. Может быть, в среду ты сможешь тренироваться в боксёрской секции  в мединституте.
     Через полчаса Иосиф выходил из клуба Железнодорожников. Вокруг никого не было, если не считать одинокой фигуры девушки, стоявшей метрах в двадцати. При появлении Иосифа, она поспешила к нему.   
    - Привет, Иосиф!
    - Здравствуй, Олечка! Я искал тебя в зале.
    - Зачем ты меня искал? - они пошли к трамвайной остановке.
    - Я хотел выразить соболезнования в связи со смертью твоей бабушки.
    - Да. В позапрошлую субботу пришла телеграмма. Мы застали её ещё живой.
    - Я это понял, Олечка.
    - А когда ты догадался? Когда я освободила от скованности
твою левую руку?
    - Нет, хотя это было настоящее чудо. Но как  ты узнала про левую руку?
    - Об этом говорили твои товарищи. Я стояла за их спинами.
    - Спасибо, Олечка. Я догадался, когда мой соперник начал чесать затылок. Помнишь, ты мне рассказывала, что твоя бабушка проделывала то же самое со своей соседкой.
    - За это, Иосиф, ты не хочешь меня поблагодарить?
    - Нет. Я даже доволен, что мне не присудили победу. Она была бы нечестной.
    - А я не раскаиваюсь, - её лицо приняло упрямое выражение. - Когда они отменили твою победу и прибавили ещё два раунда, я разозлилась. Это несправедливо.
    - С этой точки зрения ты, наверно, права.
     Они приблизились к разрыву в парковой ограде, и Олечка
остановилась.
    - Ты обрадовался мне?
    - Очень.
    - Но ты даже не пытался меня поцеловать.
    - Я не знал, как ты к этому отнесёшься в твоём новом статусе. Я сейчас же исправлюсь, - он поцеловал её в щеку, но от дальнейших поцелуев она уклонилась.
    - Знаешь, Иосиф, почему я спросила? Я разобралась, что банки со своим вареньем бабушка помечала кружочком. А то, которое пробовал ты, было без него.
    - Ну и что?
    - Моё варенье не было заколдовано. Может быть, ты меня совсем и не любил?
    - Что ты, моя хорошая. Пойдём на нашу поляну. Ты видишь, где мы остановились?
     Она некоторое время колебалась.
    - Нет, Иосиф. Не хочется быть дрянью. Я уже не та неприкаянная девчонка, которая с тобой крутила любовь. В моей жизни теперь есть цель.
    - Меня, Олечка, очень интересуют твои успехи в школе, - они пошли дальше. - Как у тебя дела?
    - Мне трудно. Я отвыкла от учёбы. А ведь нужно получать только пятёрки. Иногда хочется всё бросить и жить, ничем себя не утруждая. Но я вспоминаю тебя и снова сажусь за книги. Юра удивляется моему упорству, но во всём мне помогает.
    - Где он сейчас? Почему ты одна?
    - Он большой любитель футбола, а я не очень. К тому же, подружка Зоя позвонила, что у тебя сегодня бои. Вот мы и согласовали, в виде исключения, что он поедет на стадион, а я в клуб Железнодорожников, где сегодня у моих друзей соревнования.
     Иосиф проводил её до остановки. Пока они ждали трамвая, она стала читать стихи:
          Разбросанным в пыли по магазинам,
          Где их никто не брал и не берёт,
          Моим стихам, как драгоценным винам,
          Настанет свой черёд.
    - Похоже, Олечка, Марина Цветаева не пылится у тебя на полке.
    - Я выучила её наизусть.


                ГЛАВА 21. МАШИН МЕДАЛЬОН

                Позади остались свидания,
                Речи трепетные и страсти,
                Жизнь моя – это лишь опоздание
                К уходящему поезду счастья.

     В это воскресенье у Фаины Моисеевны было много домашней работы. Утром Иосиф ушёл на соревнования, и она принялась за уборку. Вымыла окно и пол, вытряхнула во дворе одеяла. Потом занялась стиркой. В начале первого раздались два звонка в дверь. Она пошла открывать. За дверью стояла Екатерина Васильевна, держа за руку малыша.
    - Екатерина Васильевна?! - обрадовалась она. - Очень рада вас видеть! Но ...вы ко мне?
    - К вам, Фаина Моисеевна. Я ненадолго.
    - О! Заходите, пожалуйста.
     Гости зашли в комнату и остановились у порога.
    - Садитесь, - пригласила хозяйка, - я только закрою воду в ванной. У меня там  стирка.
     Она вернулась через минуту. Гости, оставив обувь у порога, сидели у стола.
    - Екатерина Васильевна, я угощу вас чаем?
    - Спасибо, Фаина Моисеевна. Мы на минутку.
    - А кто этот чудесный малыш? - хозяйка остановила взгляд на ребёнке, не сводившем с неё своих больших тёмных глаз.
    - Это мой сын.
    - А ты моя бабушка? - неожиданно спросил малыш, медленно выговаривая слова.
    - Что?!
    - Я ему сказала, что мы идём к бабушке, - смутилась Екатерина Васильевна. - Мы и направлялись к ней, а по дороге
зашли к вам.
    - Я бы много дала, чтобы иметь такого внука, - призналась Фаина Моисеевна. - Он чем-то напоминает Иосифа в детстве.
    - В этом возрасте у детей много общего, - рассудительно заметила гостья.
    - А ты дашь нам чаю? - поинтересовался малыш.
    - С удовольствием.
    - С конфетами?
    - Можно и с конфетами.
    - Ося, - строго сказала мать, - в гостях так себя не ведут.
    - Так он ещё и Ося? - удивилась Фаина Моисеевна. - Нет, Екатерина Васильевна, вам не удастся отказаться от моего чая.
    Она принесла из кухни чайную посуду и стеклянную вазочку с шоколадными конфетами, подаренными ей благодарным больным ещё до отпуска. Наконец, они сидели за чаем напротив друг дружки. Иосиф сразу же принялся за конфеты.
    - Фаина Моисеевна, завтра утром в вашей больнице будет санитарная инспекция.
    - Откуда такие сведения?
    - Мой муж, Бармин Николай Иванович, главный санитарный врач района. Вчера он рассказал, что организуется санитарная проверка, чтобы снять с работы какую-то Раскину. Я и сказала ему: "Ты, Коля, ни в коем случае этого делать не должен". А он говорит: "Как ты, Катерина, это себе представляешь? Если санитарное состояние будет неудовлетворительным, что я смогу сделать?". Я спрашиваю: "А если будет удовлетворительным?". "Ну, тогда, - говорит, - я могу проявить принципиальность".
    - Большое спасибо, Екатерина Васильевна! Вы добрый гений нашей семьи. Но эта новость не столь уж неожиданная. Я всё время живу в ожидании удара. Уже смирилась.
    - Вы не должны с этим мириться, Фаина Моисеевна, - горячо возразила гостья. - С несправедливостью нужно бороться. По-моему, ваш сын с вами не согласится.
    - Наверно.
     Их разговор прервал маленький Иосиф. Он был весь перепачкан шоколадом.
    - А игрушки у тебя есть? - он с таким доверием смотрел на хозяйку.
    - У меня есть, - Фаина Моисеевна наморщила лоб, - у меня есть зелёный крокодил.
    - А у меня два медведя и Машка с бантиком. А крокодила
нет.
    - Я его сейчас достану, - Фаина Моисеевна пошла к гардеробу.
    - Какой же ты, Ося, попрошайка, - сказала мать с укоризной. - И перепачкался, как хрюшка. Иди сюда.
     Пока мать вытирала ему салфеткой руки и лицо, малыш с восторгом смотрел, как Фаина Моисеевна достаёт из гардероба большого зелёного крокодила. Сначала он сел на него верхом, потом таскал по комнате за хвост. Между тем, Екатерина Васильевна собралась уходить. Но Ося не торопился. Он стоял, обхватив крокодила обеими руками, и переводил свои широко открытые глаза с матери на хозяйку и обратно.
    - Ты хочешь, чтобы у тебя был такой крокодил? - улыбнулась Фаина Моисеевна.
     Малыш посмотрел внимательно на мать, потом на хозяйку и отрицательно качнул головой.
    - Нет.
    - Почему?
    - Мама говорит, нельзя быть попрошайкой.
    - Но если я хочу его тебе подарить, - возразила хозяйка, - ты совсем не будешь попрошайкой. Это мой подарок. Ты согласен?
    - Согласен.
    - Фаина Моисеевна! - попыталась возразить гостья.
    - Екатерина Васильевна, я это делаю с удовольствием.
     Они вышли на лестничную площадку.
    - Очень вам благодарна, Екатерина Васильевна, - сказала хозяйка на прощанье. - Я всегда восхищалась вами. Вы такая добрая, красивая и, надеюсь, счастливая женщина. У вас прекрасный ребёнок, и, как я понимаю, не последний.
    - Да? - смутилась гостья. - Я думала, это ещё не видно.
    - Я же врач. Мне видно то, что другим незаметно.
    - Всего хорошего, Фаина Моисеевна.
    - Будьте здоровы. Благодарю вас.
     Через час после ухода гостей домой вернулся Иосиф.
    - Ну как, Йосик, соревнования? - поинтересовалась мать.
    - Нормально, мама. Мне присвоили второй разряд и даже
предлагали перейти в команду армейского клуба. Но не стану же я бросать тренера, которому всем обязан.
    - А у нас в твоё отсутствие были гости. Ни за что не догадаешься, кто.
    - Тётя Фрида, что ли?
    - Нет. Заходила Екатерина Васильевна. Ты её помнишь?
    - Помню, - Иосиф замер, - а в чём дело?
    - Её муж, санитарный врач, рассказал ей, что завтра в нашей больнице будет санитарная проверка с целью сместить меня с должности. Она пришла предупредить.
    - Проверка может дать такие основания? - поразился Иосиф.
     - Может. Я три дня проработала после отпуска и ни разу не видела уборщицу. В палатах грязь. Вчера ходила к главврачу жаловаться, но он как раз уехал в райздрав.
    - Помнишь, мама, я рассказывал, что ваш парторг обещал секретарю райкома найти способ твоего увольнения. Вот он и нашёл. Значит и уборщица так вела себя не случайно.
    - Насчет уборщицы я не сомневаюсь, - согласилась мать, -
махровая антисемитка. Ну да Бог с ними. Ты будешь обедать?
    - Буду.
     Фаина Моисеевна принесла обед и села рядом, глядя на сына.
    - Екатерина Васильевна прекрасно выглядит. Она была  с  маленьким сыном. Он напомнил мне тебя в детстве. К тому же, он назвал меня своей бабушкой, - засмеялась Фаина Моисеевна.
    - Как это? - Иосиф перестал есть.
    - Екатерина Васильевна объяснила, что они действительно шли к бабушке, а по дороге зашли к нам. Вот он и ошибся. Я подарила ему твоего зелёного крокодила. Ты не против?
    - Нет, конечно.
     Иосиф пообедал и решительно встал из-за стола.
    - Теперь, мама, поедем в твою больницу.
    - Что ты придумал, сынок? 
    - Мы сделаем генеральную уборку. Так, чтобы всё сияло. До восьми вечера управимся.
    - Да я, Йосик, уже махнула рукой. Пусть увольняют. Денег нам хватит. Тем более что теперь и ты будешь работать.
    - Дело не в деньгах, мама. 
    - Екатерина Васильевна была права. Она сказала: "Ваш сын с этим не смирится". Ну, хорошо, я сейчас соберусь. Только, что я скажу дежурному персоналу?
    - Скажешь, что решила устроить воскресник.
     Они вернулись домой к десяти вечера и решили, что Фаина Моисеевна завтра поедет на работу на час раньше, чтобы исключить случайности. В понедельник после работы она рассказала Иосифу, что инспекция, осмотревшая её отделение, не сделала никаких замечаний. Но заключение о результатах санитарной проверки ещё не поступило.

     В пятницу, возвращаясь с тренировки, у подъезда своего дома Иосиф увидел Наташу. Об этом свидании они договорились по телефону ещё во вторник.
    - Привет, Наташа, - он достал из газетного свёртка гладиолусы и протянул их ей.
    - Спасибо, Иосиф, - она взяла цветы и принялась их
рассматривать. - Ты всё-таки сохранил контрастные цвета - белый и тёмно-красный?
    - От природы уйти невозможно. Но я увеличил число синих
гладиолусов. Это верно?
    - Пожалуй. Я занялась лабораторными исследованиями, и на душе стало спокойнее.
    - Я очень рад этому.
    - Нет, Иосиф, всё осталось, только ушло внутрь. А сколько у нас времени?
    - Мы можем погулять часок, если не возражаешь.
     Они пошли по тротуару прогулочным шагом.
    - О чём мы будем говорить? - поинтересовалась она, - о психоанализе?
    - Наташа, я несколько раз возвращался к мысли о нашем внутреннем сходстве.
    - Неужели?! А я думала, твоё внимание ко мне ограничено только нашими встречами.
    - Нет. Но я понял, ты, вероятно, пойдёшь по краю пропасти.
    - Как это понимать? - её лицо сразу стало сосредоточенным.
    - Это значит, что дело твоей жизни окажется крайне
опасным. Ты, случайно, не собираешься заняться крамольной генетикой? Это же так близко к твоей микробиологии.
    - Иосиф, ты, может быть, и не подозреваешь, как ты прав. У нас все лучшие учёные - в душе генетики. Но откуда такое видение? Ты же не экстрасенс какой-то?
    - Наташа, моя логика очень проста. Настоящий талант не может не оказаться на опасной стороне затоптанной правды.
    - Нет, подожди, Иосиф. Первоначально ты основывал своё заключение на нашем внутреннем сходстве. Значит, ты уже ходишь по краю пропасти?
    - Разве?   
    - Да. Ты можешь объяснить, в чём специфика твоей работы?
    - Видишь ли, Наташа, наш Институт создан под эгидой органов госбезопасности.
    - О, тогда всё понятно.
     Некоторое время они шли молча.
    - Знаешь, Иосиф, зачем я хотела тебя видеть? Я решила сделать тебе небольшой подарок, - она открыла сумочку и достала медальон. - Он отличается от первого формой. Но дело не в материальной ценности. Это память, которую нужно хранить.
    - Я тронут, Наташенька. Но это значит, что мы с тобой уже не будем встречаться?
    - Разве из этого что-нибудь такое следует? - удивилась она. -
Хотя, ты прав. Работа в лаборатории отнимает у меня всё больше времени. Но я не представляю будущего без какой-то связи с тобой. Тебе иногда можно звонить на работу?
    - Я буду только рад.
     Он проводил Наташу до её дома, вернулся в свою квартиру и осмотрел новый медальон. Внутри него находилась её фотография. Теперь у него было пять медальонов, и три из них он получил в последнее время - от Риммы, Олечки, и вот теперь от Наташи. По сути, это были три отставки. С точки зрения теории Пречистенского, всё было закономерно. Центр Предназначений продолжал способствовать его неудачам во всём, что отвлекало от выполнения миссии. И эти неудачи, для убедительности, сопровождались дотошно повторяющимися подробностями, вроде подарков в виде медальона. В своё время он поторопился признать теорию Пречистенского несусветной мистикой. А, между тем, события убедительно подтверждали её действенность. Он ещё не получил медальон от Маши, но ему было хорошо известно, что их отношения кончены. Рассуждения о любимых женщинах привели его к мыслям об их дальнейшей судьбе.
      У Риммы все шансы для семейного счастья. Она сможет посвятить себя милым её сердцу домашним заботам, любящему мужу. И о годах молодости ей будет, что вспомнить. Она об этом и мечтала. Нет, он, Иосиф, не сломал её жизнь. Совсем наоборот.
    А Олечка? Может быть, встреча с ним определила всё её будущее. Он разбудил её женственность и помог осознать свои способности. Теперь у неё любящий муж и цель в жизни. Она не позволила первой любви растоптать себя. Она будет прекрасной женщиной и содержательным, сильным человеком.
    Далее его мысль переключилась на Катю. Она так много для
него значит. А  дал ли он ей хоть что-нибудь? Наверно, он
дополнил её жизнь тем, чего в ней недоставало - любовью, счастьем. Но, в любом случае, она была и остаётся вполне благополучной и самодостаточной женщиной, которая кроит свою жизнь по собственному фасону.
    И Наташа уже не давала поводов для беспокойства. Эта мятущаяся натура нашла, наконец, применение своим вулканическим силам. Она всё больше втягивалась в научную работу. И рядом с ней был надёжный друг, Ваня. А Иосиф? Теперь он может уйти в тень.
     Согласно Пречистенскому, у всех людей, великих и малых, есть в этом мире своя ответственная миссия. Эти четыре женщины могли стать счастливыми потому, что нашли своё предназначение. И Иосиф помог им в этом. Они продолжали любить его, но они были благополучны, не отягощая его совесть. И только Маша стояла в этом ряду особняком. Иосифу никак не удавалось представить её будущее счастливым. Центр Предназначений не мог быть причиной их расставания. Маша только помогала ему выполнять свою миссию. Здесь действовали другие причины. Анкетные хозяева жизни не могли допустить, чтобы столь уникальная жемчужина принадлежала не им. Это они выплескивали на него свою ненависть на улицах города, атаковали в парке и интриговали на ринге. Но Маша не бездушное украшение. У неё чистая душа, такая же прекрасная, как и её лицо. Анкетные хозяева смогли подмять под себя весь мир, но праведная машина душа им не подвластна! Иосиф грустно улыбнулся. Это он так себя утешает?
     Последующие дни Иосиф не мог отделаться от ощущения подавленности, связанной с Машей. Даже тренер Панкратов заметил, что с его подопечным что-то происходит. В понедельник на тренировке он недовольно выговаривал Иосифу, что в боксе невозможно добиться результатов, если заниматься им машинально, думая о чём-то другом.
     После тренировки Иосиф брёл домой, погружённый в невесёлые мысли. Перед самым домом он заметил белокурую женщину средних лет, которая стояла у его подъезда и всматривалась в прохожих. Ба, да это никак Дарья Игнатьевна! Поражённый этим открытием, Иосиф замедлил шаг и остановился прямо перед ней.
    - Здравствуйте, Дарья Игнатьевна.
    - Что? Откуда вы меня знаете?
    - Десять лет тому назад я приходил к вам, чтобы передать весточку от вашего мужа. Вы изменились, но узнать вас можно.
    - Так вы Иосиф? В общем, всё правильно - высокий, симпатичный молодой человек. Я ведь жду вас. Маша сказала, что вы в это время возвращаетесь с тренировки.
    - Чем могу быть полезен?
    - Вы знаете, Иосиф...
    - Знаю, - прервал он её.
    - Я хотела вам сообщить...
    - Пожалуйста, не нужно, Дарья Игнатьевна. Мне всё
известно.
    - Ну, ладно, - смирилась она, - и как вы к этому относитесь?
    - Я не стану вам мешать.
    - Спасибо, Иосиф, - в её голосе чувствовалась растерянность. - Я должна вам кое-что передать. Это обязательное условие Маши. Вот, - она достала из кармана медальон.
     Её протянутая рука повисла в воздухе. Иосиф с окаменелым лицом стоял перед ней, ничего не предпринимая. Наконец, он опомнился и взял медальон.
    - Спасибо, Дарья Игнатьевна.
    - Так я пошла, - произнесла она неуверенно. - До свидания.
    - Всего хорошего.
     Она сделала несколько шагов и обернулась. Он продолжал стоять на прежнем месте.
    - Иосиф, может быть, вы хотите что-нибудь передать Маше?
    - Хочу. Скажите ей, что третья роза никогда не увянет.
    - А что это значит?
    - Она вас прекрасно поймёт, Дарья Игнатьевна.
    - Я передам, - она повернулась и стала быстро удаляться.
     Иосиф пошёл домой. Было без четверти девять. Мама возилась на кухне. Увидев сына, она принесла ужин. Он
быстро поел и стал стелить постель.
    - Меня, мама, так клонит ко сну.
    - И немудрено, Иосик. Ты совсем не отдыхаешь.
     Иосиф уснул и сразу же оказался в Машиной квартире. Он не хотел этого. Но в такие минуты его мозг нередко переходил в режим самоуправления, не считаясь с его волей. Маша сидела в гостиной за столом в окружении книг и тетрадей. Её обычно добродушное лицо было печальным. Минут через десять с улицы в гостиную вошла Дарья Игнатьевна.
    - Мама, ты его видела? - Маша встала.
    - Видела. Обыкновенный еврейский мальчик.
    - Этот мальчик кулаками уложил на землю трёх хулиганов, пристававших ко мне в парке.
    - Неужели? С виду этого не скажешь.
    - Ты отдала ему медальон?
    - Конечно, Машенька. Я всё сделала, как ты просила.
    - И что он тебе сказал?
    - Ничего особенного. Он поблагодарил.
    - И ни о чём тебя не спрашивал? - напряжённость её голоса,
казалось, достигла предела.
    - Я хотела ему объяснить, но он сказал, что и так всё знает.
А откуда он может знать? Ты, что ли, ему сообщила?
    - Нет, мама. Он в этом не нуждается. У него такие способности.
    - Что ты такое говоришь, Машенька? Он что, колдун?! То-то он меня узнал. Я, говорит, десять лет тому назад был у вас и до сих пор помню. Тогда тем более перекрестись десять раз, что от него отделалась. От таких людей всего можно ожидать.
    - От него, мама, ничего плохого ожидать не приходится. Он добрый.
    - Ладно тебе, - в голосе Дарьи Игнатьевны звучало явное раздражение. - Тебя послушать, так он и умный, и сильный, и добрый. Только для жизни не годится.
    - Я это уже слышала, мама. Но неужели он ничего мне не передал?
    - Ну, передал, передал! Он сказал: "Передайте Маше, что третья роза никогда не увянет". А что это за слова? Так нормальные люди не говорят.
    - Это значит, что он будет меня любить всю жизнь. Мама, что мы с тобой наделали! - она облокотилась на стол и заплакала навзрыд.

     На следующий день мысли о Маше не оставляли Иосифа. Возвращаясь из института, он спустился в метро и только в вагоне опомнился. Этот поезд направлялся в Марьину Рощу. До чего же он дошёл? Он не хотел этого. Но его воля сделала небольшую уступку желаниям. Разве он не может просто посмотреть на Машу в последний раз? Но ни в какие разговоры вступать с ней он не намерен.
     Когда он добрался до знакомой трамвайной остановки, было около пяти часов. Маша, возвращающаяся из своего института, могла появиться здесь минут через двадцать. Иосиф отошёл к дереву, у которого он обычно ждал её, и стал
наблюдать за подходящими трамваями. Наконец, она, с портфелем в руке, сошла с трамвая и пошла в его сторону.
    - Иосиф! Неужели ты? - между ними было несколько шагов, и она преодолела их, как будто по воздуху.
    - Машенька! - он покрывал поцелуями её радостное лицо.
     Но вспышка чувств, вызванных первыми мгновениями
встречи, прошла, и они медленно пошли к её дому.
    - Ты хотел меня увидеть?
    - Да, Машенька. Я не могу без тебя. Поедем ко мне.
    - Зачем?
    - Мы можем завтра же пожениться. А жить будем у нас.
    - Ты согласовал это со своей мамой?
    - Пока, нет. Но я в ней уверен. Она добрая. И ты ей очень нравишься.
     Маша ничего не ответила, и они продолжали идти молча.  Потом она поинтересовалась его успехами в английском. Их разговор перешёл на отвлечённые темы. Перед входом во двор своего дома она остановилась.
    - Я пойду, Иосиф. Меня ждут.
    - Но ты не ответила. Ты готова выйти за меня замуж? - и, поскольку она молчала, он добавил: - Ты ждёшь ребёнка? Нашего ребёнка. Я знаю. У тебя задержка менструации.
    - Нет, Иосиф, - её сумрачный взгляд был направлен куда-то
в сторону, - это была временная задержка.
    - Всё равно, Маша, ты должна мне ответить. Да, или нет?
     Она медлила с ответом. Но возраставшее напряжение его взгляда делало её молчание уже невозможным.
    - Сейчас это нереально, - она отрицательно покачала головой.
    - Ну и пусть, - он смотрел прямо в её зрачки сузившимися, решительными глазами. - Все вы такие. Никаких роз я тебе не дарил. Запомни. Ни первых, ни вторых. Я их отменяю. Считай, что их просто не было.
    - А третьи ты тоже отменяешь? - по её щекам покатились слёзы.
    - Что? - эти неожиданные слёзы сразу же его обезоружили.
     Нет, третьи розы он отменить не мог. Никого, прекраснее Маши, на свете не было и не могло быть. Эта мысль
заглушила в его мозгу все остальное.
    - Я желаю вам счастья, мадам, - он повернулся и пошёл к трамвайной остановке.
    - Иосиф!
    Но он не остановился. Это даже лучше. Не она его бросает, а он её. Хоть какая-то компенсация после того униженного положения, в которое он себя поставил, сделав ей предложение. Любовь не бывает из милости.

     Утром Иосиф ехал в мединститут. Последняя встреча с Машей парадоксальным образом освободила его от подавленности. Большой этап жизни, заполненный романтическими увлечениями, остался позади. Теперь он был свободен, чтобы полностью посвятить себя тому, что считал своим предназначением.