Его впалые глазницы и отсутствующий взгляд говорили о том, что в нём живёт огромная, но безмолвная душа. Было видно, что в нём живёт настоящий поэт. Только вот поэт этот не позволяет себе выбраться наружу. И слагает строки для всех, обо всех, но... лишь себе.
Он хотел было надеть шляпу перед выходом на улицу, но понял, что та самая дырка, чтобы залатать которую ему не хватило денег, будет бросаться прохожим в глаза, а он давно уже устал от ехидных смешков в спину.
В своём пальто он нашёл помятую папиросу. Сочтя это за удачу, он обулся и вышел на улицу.
Яркое осеннее солнце ударило ему в глаза. Он зажмурился. Привыкнув к свету, пошёл дальше.
Дойдя до парка и заметив свободную скамейку, он присел на неё, закурил ту самую папиросу, представил себе, что надевает ту самую, но ещё пока без дырки, шляпу, откинул голову назад и устремил свой взгляд в небо.
Высматривая там, высоко, новые строки, он просидел около часа. Привёл его в себя начавшийся дождь. Это было для него такой неожиданностью, что он, резко вернув голову в её привычное положение, уронил воображаемую шляпу за скамейку. Решив, что такова её судьба, он поднялся со скамейки, поправил пальто и, медленно промокая от дождя, направился домой.
И пока он шёл до дома, в его впалых глазницах накапливался океан дождевой воды.