Сочинение на свободную тему

               
    
-  Галь,  прошу,  выручи последний раз, напиши за меня сочинение.

Внучка моя, отца, мать и меня, бабушку, по именам зовёт. Так уж с детства у неё повелось. Знакомые, впервые  попавшие  в наш дом,  с недоумением делали большие глаза и шёпотом спрашивали: « Вам ребёнок не родной?»  А это  родной  ребёнок  нас  потешать не устаёт.

-  Сочинение, Галь, на свободную тему. Размером не менее пяти листов. Пусть бы о «Мёртвых душах»  или  «Обломове», я  скатала бы из сети а тут…  Пять листов того, не знаю  -  чего. О чём писать-то?
- Да, о чём угодно! Вот клён перед окном стоит. О нём и пиши.
- Ну, напишу: « Стоит клён. Был зелёный раскидистый, а сейчас облетел». Ты пойми, пять листов надо.

- Обо мне напиши, - шучу я,  провоцируя на комплимент свою внучку, и немедленно его получаю в такой форме:
- Ну ты, Галя, скажешь! Да о тебе роман писать надо, а приказано только пять листов.  Да и некогда мне.
         

- Ладно,- соглашаюсь я,- напишу что-нибудь. Только последний раз, а то ваша словесница матери на собрании выговорила, что ты очень неровно пишешь. То она, счастливая  за  свою ученицу, твоё сочинение в учительской зачитывает, то «хоть святых выноси». Она же пока не в курсе, что за тебя иногда бабушка пишет.

Перевалив со своих плеч на мои, тяжкую обязанность, внука убегает на свой Молодёжный актив, где они организуют патронаж над местными стариками. А я задумалась. О чём писать-то? Не о клёне же, в самом деле!

Я помню его тоненькой веточкой с несколькими листочками, чуть видной из травы. Сберегла его наша дворничиха, тётя Тося. Увидела рядом со скамейкой росточек  и нахлобучила  на него старое ведро без дна,  со словами: Вырастет клён, как раз над скамеечкой тень будет».  Каждое утро слышала я во дворе тихое шуршание её веника. Неторопливый разговор с собачонкой, что прижилась возле нашего  многоквартирного дома.   Шипящую струю из шланга, которым она поливала наш газон  и  веточку. Год за годом. Клён постепенно превратился в симпатичное деревце. А тётя Тося исчезла и никто не поинтересовался – куда. Просто вместо неё стал работать молодой парень – дворник,  работал быстро, небрежно, у него было ещё несколько домов. Да и годы эти девяностые накатили  тяжкие,  и жильцы не обратили  на это внимания.               

Как-то весной,   на «Родительские»  поехала я на кладбище. Оно у нас старое, уютное. Берёзы высокие стоят. Рябины. И народ-то свой, знакомый тут лежит. Подойдёшь, поклонишься, вроде бы, в гости зашла. Вот её могилку-то бедную и увидела. Фамилии не знала, по фотографии догадалась, что Антонина Степановна Егорова – наша тётя Тося. И  подошла случайно. Рядом небывалой красоты высокий куст шиповника с махровыми белыми цветами растёт. И снежноягодник, который по осени бывает покрыт, словно фарфоровыми, белыми ягодами.  Боже мой, да это бывшего нашего главного врача могила, Алексея Иваныча.

Вот  доктор  был, Царство ему Небесное! Таких и не бывает ныне. Я не встречала.    Помню, всех больных на «ты» звал, и старых, и малых. А не обижался никто. Как-то при мне старуху из  деревни  привезли. Поскользнулась, упала  неловко, на спину жалуется. Посмотрел он её,  говорит:
- Слушай, бабка, внимательно! Я бы тебя сейчас положил, да ни одного места нет, весь коридор занят. Сейчас тебя на «скорой» домой отправлю, кто там у тебя, дочь? Я ей записку напишу, пусть она перины с кровати уберёт и – на голые доски. Место на днях освободится, сразу сюда заберу. Огород, корову – забудь. На днях, в твою Слепцовку заеду, проверю. Лежи, а то горб вырастет.

И знают, обещал, приедет и проверит. Своих больных в лицо знал, а их почитай, целый район. С ним   поздороваешься, остановится, поинтересуется, пошутит, обнадёжит.
               
Хирург, говорили, от Бога. Умер скоропостижно. В феврале-месяце. Сугробы в рост человека, метель, заносы на дорогах. Из всех колхозов  тракторА  дороги  прочищали, чтоб народ мог пройти- проехать, проститься со своим доктором. По такой-то непогоде  люду шло – море. Стон стоял от горя народного. Да…

Вот рядом тёти Тосину могилку я и увидела. Клён -то её какой красавец вырос. В этом году долго зелёный стоял. Октябрь на носу, а на нём ни одного жёлтого листочка. А тут в ночь захолодало, северный ветер подул. Всю ночь гудело. А утром ветки голые, и  вокруг жёлтым листом усыпано.    
             
               
                ***
               
Скамеечка под клёном нашим никогда не пустует. Днём старушки на солнышке греются. К вечеру – мальчишки с гитарой. К ночи и они расходятся. Уже случайные  «сидельцы» подгребают. Вчера из своего открытого окна слышу недовольное:                - Чего тебе Ольга ваша опять звонила?

- Да, отчёты из филиалов не поступили, - пьяненько оправдывается мужской голос, - а она с  балансом опаздывает, просит их поторопить. Переживает.
- Переживает!!  У неё пятый размер груди, чтобы из-за баланса какого-то переживать!


Ох, уж эти дождями мытые, снегами битые серенькие скамеечки. Мимо одной такой у  старенького дома, что примостился между новостройками, бегаю я на работу.( Бегаю, шибко сказано.  Утром – иду, вечером – плетусь). На ней старушка, баба Нюра сидит. Одна. Изредка, рядом дочь её пристроится. Сидят молча.

Бабе Нюре за  девяносто  и не нужны ей собеседники.  И она собеседникам не нужна. Сидит, чертит острым концом своей палки на песке, думая свою думу,  и взгляд её безразличен, изредка оживляясь на какое-нибудь воспоминание. Доживает она с престарелой дочерью своей, всё тёплое время посиживая под старой яблоней.
 
Я здороваюсь с ней, на минутку вежливо останавливаясь, и она привычно кивает, приглашая присесть одним и тем же вопросом  «  Дочка, ты чья будешь?». Я уже не объясняю, а она ответа не ждёт, и спешу дальше. 
               
Но однажды я оторопела, видя как она, тревожно  оглядываясь,  семенила крошечными шажками в конец улицы, а за ней сердито бежала её старуха-дочь:
-Опять Иван!  Опять Иван!
И только рукой  безнадёжно махнула на мой вопрос.

                Потом мама моя мне поведала:
               
В конце 20-х годов, когда начиналась наша колхозная советская эпопея, приглянулась хорошенькая Нюрочка оперуполномоченному, страшному тогда человеку, Стафутину.  Раньше Васькой, Василием звали, а тут стали Василием Афанасьичем величать. Власть! Ухаживать за ней начал на глазах всей деревни.  Оглянуться не успели, мужа её молодого, Ивана, по какому-то навету, данной ему властью, арестовал, осудили парня на 10 лет и пропал Иван в разломах того времени навсегда.
               
Отец-мать Нюрочки под раскулачивание попали. Опять же, Василий вмешался, от  ссылки спас. Что было Нюрочке делать? Согласилась она выйти замуж за Стафутина. Правду сказать, видный он был из себя, парень.

Сорок с лишним лет прожили. Семерых детей вырастили. Разлетелись  они  по разным городам. Только младшая дочь здесь с ними осталась. Суровый уполномоченный превратился в мирного дядю Васю. После войны и ранений   тяжело  болел  и  давно уж  помер. 

А Нюрочка, баба Нюра, прожила после него больше 20 лет, потихоньку стала терять память, путать имена сыновей. Забыла и своего Афанасьича. А последнее время всё порывалась бежать  куда-то в конец улицы к единственному, кого помнила, Ивану. Бывшему  мужу своему.      
               
Ох, далеко я мыслями ушла. О чём, бишь, я? Да, клён наш…
А сочинение-то обещанное писать надо.  О чём же писать-то?