Шкурятина медвежачия

Людмила Танкова
Притча

Ты, сверга, чё в шкурятину медвежачию завёртаешьси? Ну, как прирастёт? Ох, и языкаста ты стала. Прям умом, до Москвы дорогу постелишь. Не гордися больно-то, а то как Агашка-хлынжа мохом порастешь.  Ты картошку-то строгай, строгай, а то матерешка твоя ворчать станет.А я тебе об ей сказывать стану.
Так вот недалечко от колодца бокалинского, вон в той избенке, чё перкосилася набекрень, и дурна крапива заросла всю тропку к ей, жила Агашка.
Вместях мы с ей по полыни малыми бегали, а вот как заневестилася, так и извернулася хлынжа, в колдовки замечтала податься. У ей к тому году матерёшка-то померла, а отец то и вовсе на ймперилистической войне сгинул. Осталась Агашка старшой над двумя малыми братовьями.
На деревне был чертознай, батя Сёма Сахарёв. Сурьезный был мушшина, вольностев не любил. Агашка и подалася к ему учиться колдовать. Тока батя Сёма не допустил хлынжу до свово порога.
Как шла Агашка, так и повалилася в пыль и коровии лепехи. На канбайне ехал дед Кирилл в ту пору, подобрал девку, к избе доставил.
Была Агашка, как сноп соломы трушенный, чё то мычит, а чё никто и непонимат.
Ну, отошла маненько, стала языком трепать по-людски. Мы на танцы-то побегим, ее спрашивам: «Чё было-то?» Она глаза закатыват под лоб и мычит.
Поехала по зиме Агашка с обозом на стансыю, где паровозы, да там на цельную неделю и приблудилася.
Привезли девку други обозники. Она так выправилася, прыгат по деревне сорокой, на нас посмеиватся: «Теперь любый мне за мной побежит, чё захочу, то и сделат».
Выбрался ей Тишанька Пряхов. Чё уж она сделал, никто в ум не положит, токо Тишанька с головой помешалси. Бежит за Агашкой, дурно кричит, замуж кликат.
Вивка-то, невестёшка Тишанькина прям сердцем схватилася, чёрна ходит. У них уж запой прошел, Вивка получатся – брошенка.
Сбёгла Вивка в бор. Отец и матерёшка по полу катаютса, чё делать не знают. А Тишанька-то сапоги насмолил, косоворотку напялил и к Агашке сватать хочет.
Тока его дед Кирилл в сваты не подалси, и дядя Сергей отказалси. Сидят на завалинке козьи ножки смолят. Тишанька и так, и сяк – ни в каку не идут оне в сваты.
Глянул, а по улке-то батя Сёма овечек ведет. Кинулси женишок к бате:
«Батя Сема, - просит со слезьми Тишанька, - иди в сваты, желание есть с Агашкой Кудрявцевой в сельсовет зайти».
- А чё тебя так понесло? - спрашиват батя Сёма.
- В нутрях всё горит, огнем пыхат, голову на палатцы положу – в глаза пыхат, на трахтаре еду – под колеса пыхат. Ноги к избе Агашкиной тока идут. Как связанный.
- А как жа Вивка, невестёшка твоя? Запой у вас был, я на ём был, щастья желал. Чё ж я зряшно слова по ветру пускал?
Захмурил брови чертознай, потемнел сам, как головёшка. Дед Кирилл и дядя Сергей подбралися с заваленки, да в сельпо, чёбы под руку бате Сёме не попасть. А Тишанька не видит, не чует – своё талдычит, ничё не слышит.
- Ты паря, - похлопал чертознай Тишаньку по плечу, - иди-ка в избу свою, поспи от души, вот и пыхать перестанет. А мне тута поспрашать кого надо.
Пряхов согнулси в три колышки и побрел в свой край за речку. В избу хотел зайти, да в сенцах свалилси и уснул как пропашший. А батя Сема овечек доставил, да к Агашке-то то и постучалси.
Та с гонором отворят двери, в избу приглашат. Шкурятину медвежачию  с палатцев сдёргиват да на пол кидат.
У её отец знатный охотник был, он и добыл того медведя перед войной.
Агащка-то и кидат бате Сёме шкурятину под ноги, чёбы он дальше не пошел. А он и не хотел шагать. У притолоки стоит, глаза нахохлил.
- Чё, батя Сёма, - смеётси в глаза чертознаю девка-колдовка, - сам поклониться прибыл. Чё теперя вздумаю, так и буду.
- Эк, как тебя, - говорит гость. Переступил через шкурятину, да по плечику Агащку поглаживат, а у самого искры из глаз, как пожарища. – Кланяться тебе не перекланяться за дурну голову, пока ноги не упадут. Мужиков в доме твоем живых не станет, и беда твоя будет - шкурятина медвежачия.
Мальчонки, братовья Агашкины, как услыхали слова чертозная, так из избы, как пробки из логушка, вылетели, да в крапиву порскнули. Кричат криком, чё Агашка головой тронулася.
Прибёгли соседи, а девка-то на порог тарашшится и кланится, и кланится, как куклеха заводна.
Мальчонок дядья от ее по себе прибрали, а девка-то два денька кланяласи, пока не треснулася на пол. Лежит - не дыхнет.
Преседатель бегом к бате Семе: «Ослобони девку…». А тот насмурил брови, зыркнул холодом: «Вивка в Боровихе, везитя назад, да за Тишаньку распишите, тогда и хлынжа проснетси».
Вот в деревне свадьба на конях летит. Вивка и Тишанька за руки держатси. Поехали в сельсовет, расписалися, обратно наладилися, в гости всех зовут.
Проснулася Агашка, видит чё свадьба летит, хватилася - да на улису, с палатцев трофей отцов - шкурятину медвежачию хвать. Пробежала поперек дороги, шкурятину за собой волокёт, это чёбы коренник медведя учуял. Кони-то оне медведя остерегаютси и на запах не пойдут.
Вот и свадебка летит, дружка хлыстом щелкат. Тока мосточек-то пролетели, да на кресты вынеслися, как кони взвилися… Да на дыбки, да на дыбки… Их кнутом хлыщут, а оне пятютси, из оглобель вылезают, вот-вот бричку с молодыми в реку бросют.
Тут Батя Сема показалси, коней за узцы взял, погладил, пошептал чё-то, и в бричку к молодым прыг.
Коняки пошли тихо, только ноздрями пышут, да глаз косят.
Вот с того дня стала Агашка покрываться мохом. Мохом не мохом, а вроде люди сказывали чё шкурятина медвежачия на ее оделася. По первости она ешшо выходила из избы, а потом и вовсе мальчонки, братовья ей харч носили. Так и сгинула горемышная. Эт все от того чё погордилася.