Много ли раз серьезно задумывались мы о жизни своих родителей? Часто ли пытались оценить их поступки и слова? У каждого из нас будет свой ответ. Думается мне, необходимо для этого случая особое состояние, особый настрой души, дабы почувствовать, что ими двигало в тот или иной момент. Сквозь дымку забвения, окутавшую прошедшие годы многое начинает восприниматься совсем иначе. Только сейчас, заглядывая в давно промелькнувшее детство, вспоминаю я, как часто удивлял меня папа своими действиями. Очевидно, именно по причине неожиданности их проявлений и непонятности хранились они в глубинах моей памяти. И лишь недавно, настойчиво и даже требовательно стали пробиваться воспоминания о различных событиях, причем с необычной ясностью и совершенно иной трактовкой их значимости. Все, что поражало, тревожило и не находило ранее объяснения вдруг начало укладываться в пустующие ниши, пробелы знаний. Постепенно складываются вспоминаемые, как бы вновь узнанные эпизоды-фрагменты в полноценное полотно его жизни.
Вот и сегодня неожиданно предстал передо мной один вечер. Медленно вошел папа в комнату, будто вышел на сцену, и негромко зазвучали слова: «Это было уже давно… То, как мы вместе когда-то ходили на каток и как ветер доносил до нее слова «я вас люблю, Наденька», не забыто; для нее теперь это самое счастливое, самое трогательное и прекрасное воспоминание в жизни… А мне теперь, когда я стал старше, уже не понятно, зачем я говорил те слова, для чего шутил».
В такие мгновения замирала я, давая ему возможности высказаться, выразить свои чувства до конца. Что это было, чем вызвано – наплывом воспоминаний или наступлением особой, незабываемой для него даты? После окончания монолога, потрясенная глубиной исходящих из него потоков спросила я, что он читал? Оказалось – отрывок из рассказа Антона Павловича Чехова «Шуточка». Он всегда называл авторов полным именем, исходя из чувства большого уважения и даже преклонения перед их талантом. Именно от этого возникало у меня ощущение будто знаком он с ними лично и неким неведомым образом имеет сопричастность к их жизни. Лишь сейчас знаю я этот маленький шедевр и могу спокойно воспроизвести произносимые им ранее слова.
Сколько было таких неожиданных моментов, когда начинал он читать «Евгения Онегина» или «Бориса Годунова», стихи М.Ю.Лермонтова или Ф.И.Тютчева. Звучала в его исполнении только классика. Все же отдаю дань признательности своему малому любопытству, проявляемому в те годы. Однажды спросила его – откуда он все это знает? Оказалось, что во время учебы в институте, а был конец 30-х годов, существовала у них, если можно так казать, небольшая студенческая театральная студия. Ставили они своими силами, почерпнутыми из молодого задора, и, пожалуй, таланта сценки из больших произведений или маленькие пьесы классиков. Иной репертуар был просто немыслим. Даже стихи Сергея Есенина считались запретными. Любил папа выступать с чтением прозы, переключая внимание всего зала на себя. Как понимаю было это прообразом театра одного актера. Из тех времен и происходили истоки его знаний.
Насколько помню, дома читал он только газеты и толстые журналы – «Новый мир», «Москва», «Нева», «Октябрь». Редко видела я его с книгой в руках. Долгое время недоумевала по поводу его обширных знаний литературы. И только недавно, сопоставляя все ранее виденное и слышанное, складывая разрозненные кусочки воспоминаний, все встало на свои места: знание классики из студенческих лет, современной литературы – из журналов.
Вероятно, далеко не все понимала я из произносимых папой монологов. Однако осознание причастности, чувство соприкосновения с прекрасными текстами в его исполнении, надолго сохранилось во мне. Не отсюда ли проистекает моя преданность и увлеченность творениям Пушкина и светлая грусть при чтении Чехова?
Постепенно стала осознавать я, как не хватало папы во взрослой моей жизни. Много могла бы получить я от него знаний и умений уже осознанно. Рано покинул он этот мир. Было мне в то время всего тридцать лет. Запоздало звучат слова моей благодарности, но исходят они из самых глубин души моей.