Эдик сидел на брёвнах на берегу Сельдяного мыса, смотрел на Царские ворота Соловецкого кремля, на Поклонный крест, поглаживая бок уже потемневшего лиственничного бревна.
– Зачем свалили тебя? Может, морят под солнцем для реставрации? Хоть бы тогда прокладки положили. Не дело это. Царь–дерево, ведь, – думал он.
Аня бегала около верфи, пытаясь заглянуть внутрь ангара, и о чем–то разговаривала с высоким крепким парнем, который что–то делал у конструкции похожей на сани. До отхода «Святителя Николая» время ещё было.
Осеннее солнце неожиданно ласково пригревало, ветер стих, вода в бухте была спокойная, то тут, то там плавали утки, что–то суетливо выбирая из воды после отлива, было тепло.
– Ты знаешь, что это? – Аня повернулась в сторону верфи и села рядом, – Они на эти сани поставят корабль, который делают, сани вытащат в бухту, лед растает, сани из–под него вытащат, а корабль останется на воде. А по–другому не спустить корабль. Мелко даже в прилив.
– Представляешь, снег вокруг, лёд, солнце играет, а посередине бухты – корабль. Снегу под него намело, вокруг следы натоптаны, а он стоит, ждет весну. Красота! – с выдохом добавила она.
– Не думаю, что его с ледоставом вытащат. Максимум за неделю до тепла. Да и зачем его, на ночь, глядя, тащить туда? Здесь удобно, свет есть, тепло. «Работай – не хочу», – Эдик повернулся и прижался спиной к Ане.
– На какую ночь? – она отстранилась, заглядывая ему в лицо.
– На полярную! – он натянул кепку, поглубже, на лоб.
– А и точно! Здесь ведь и ночь бывает! Зато и вечный день бывает летом.
– Ну не летом, предположим, но бывает! – примирительно пробурчал он. – И олени ходят, – раздалось из–под кепки, когда Эдик вспомнил, как они с Аней ходили по берегу в Кеми около загородок, которые планировались для оленьего загона, а Аня восторгалась, – «как здорово поехать на оленях на Соловки».
– Какие олени? – Анна опять развернулась к нему и подняла козырёк кепки.
– Кемские!
– А–а–а! Да! И олени ходят вокруг корабля! – твёрдо добавила она, кивнув головой неизвестно кому.
Они замолчали, каждый думая о своём.
…Аня думала о том, что «как здорово вот так очутиться далеко от дома и всего за несколько дней увидеть и Белое море, и белух, и тюленя, северное сияние и, конечно, лебедей. Сначала у «садков», а перед отъездом у Переговорного камня.
Лебеди. Что их сюда позвало? Вдоль берега лететь легче. А тут через море. И, ладно бы, много. Всего две пары. Что их связывает между собой. Может братья, или сестры? А где другие? Почему всего две пары?
Они тогда сидели тихо, наблюдая за ними.
Лебеди, не спеша, скользили по глади воды. Осматривались. Пары сближались, расходились, вырисовывая по воде, только им известные, узоры.
– Ведь не есть прилетели! Смотри, что–то выглядывают. Или что–то планируют, – тихо прошептала Аня.
– Серьёзный народ! – ответил тогда Эдик.
А потом, когда их же встретили на «лабиринтах» обрадовались. Вроде, как свои.
А потом уже у Камня долго, молча, сидели и смотрели на них.
…А Эдик думал, что «осенняя охота на гусей «накрылась», что не могли они где–то осесть, что ещё в Кеми он наблюдал, как косяк за косяком тянулся на юг, а теперь–то, уже точно, они прошли. Хорошо, что из Кеми позвонил парням и сказал, что гуси «встали и пошли». Хорошо, что Аня довольна, что ей понравилось всё. Три года без отпуска и сразу «так здорово».
… Аня с Эдиком решили пожениться на десятый день знакомства.
Вернее, Эдику надоело мотаться в общежитие к Ане, обратно, на работу, домой, и он предложил ей переехать к нему в дом.
– Это с какого перепугу я брошу общагу и на каких «птичьих» правах буду там ходить по вашей улице? – был вполне резонный её вопрос.
Вопрос решили, «подав заявление», не прося спешки в Загсе о регистрации, чем «несказанно обрадовали тётенек».
Надо было ехать к родителям Ани, чтоб поставить в известность и их.
– Только ты учти, – после долгого молчания, отец посмотрел на Аню, – и ты, – он остановил взгляд на Эдике и положил руки ладонями на стол, – на третий день после свадьбы я сломаю перегородку между Анькиной комнатой и кухней. Надоела эта теснота. Мать всегда хотела большую кухню. А девку на свадьбу будешь забирать отсюда.
– А почему на третий? – засмеялась Аня.
– Два дня после свадьбы будут заняты. Здоровье надо беречь! – буркнул отец.
Всё было бы нормально, если б Эдик запомнил дорогу в Анину деревню.
Когда ехали туда, Аня, руководя водителем и предупреждая его о поворотах то «налево», то «направо», так увлеклась, что Эдик, оставшись без внимания, задремал.
Это–то и подвело его, когда он поехал «выкупать» Аню у деревни.
Но это и помогло, поскольку «продавцы», устав ждать жениха на дороге, потихоньку, сняв «заставы» потянулись к Аниному дому.
В это время, жених с дружками объезжал уже третью заснеженную деревню и на их вопросительные взгляды тревожно говорил: – «Нет! Вроде не здесь. Или здесь?»
Судьба вывела одноклассницу Ани из соседней деревни, на дорогу, что и привело, в итоге, к развязке без упрёков и истерик, сократило время на формальности сначала в деревне, потом в Загсе, а потом позволило гостям, резко сократить интервалы между «горько–горько». А Аня была рада гостье – подружке, с которой, казалось совсем недавно, ходила вместе в школу за пять километров от дома.
Но это никак не сказалось на соблюдении местной традиции нести невесту по мосту, через Мологу после Загса.
«Молодые» никуда уже не спешили, был сильный мороз, и Аня, на руках у Эдика, отморозила кончик носа, что в начале застолья не было видно, а к концу стало заметно, но к этому времени уже мало кто замечал такие тонкости в лице невесты, да и другие лица были приятны во всех отношениях уже.
Правда потом, в морозы, это напоминало о свадьбе и о том, что «тогда было так же холодно».
– Василий! Ты во всём виноват! – высказала Эдику Анна, увидев себя тогда, ещё на свадьбе, первые семейные претензии.
Почему он, – Эдик не понял, но, молча, согласился.
Василий – это было второе имя Эдика. Его он себе присвоил сам.
…Когда его привели в первый раз в детский сад, то воспитательница в окружении других ребятишек, желая познакомить с ним «группу», спросила: – И как же тебя зовут, мальчик?
– Василий! – невозмутимо ответил Эдик.
– Тебя же по другому зовут, Эдик, – недоумению воспитательницы не было предела.
– У нас дома все Василии. Папа – Василий, кот – Василий, значит и я – Василий. А Эдик это, когда я дома!
Дети покатывались по полу. К вечеру уже всё село, где событий для обсуждения было мало, «от мала до велика» знало эту историю, пересказывая её друг другу в разных красках, с разными подробностями, «в лицах», перебивая себя смехом.
Так Эдик и вырос среди и взрослых, и среди ровесников Василием.
Ане же это нравилось, и было удобно, поскольку, в зависимости от настроения и ситуации, особо не прибегая к дипломатическим выходкам, у неё в арсенале всегда было несколько обращений: Эдик, Вася, Василий, Эдуард, Васька и несокрушимое русское – Ты.
Эдику же хватало для осознания обстановки лишь одного Аниного обращения по какому–то из имен.
…Когда же стало известно, что будет девочка, Аня, бросив один институт, поступила на заочное в другой, посчитав, что «это надолго».
Так и получилось, поступала в институт с Лией, а закончила с Макаром.
…Вот когда Макару исполнился год, когда проблемы с горшком были решены, тогда свекор – Василий и сказал Эдику: – Съездили бы куда–нибудь, отдохнули вдвоем, а мы тут за ребятишками приглядим.
А куда поедешь? Второй этаж достроили, а надо утеплять его. Не отделан совсем. На стенах только рисунки Ани. Опять же ехать – деньги нужны. А они и на дом нужны. Хотели «материнские» пустить на дом, но говорят, что только тогда, когда Макару три исполнится. А до трёх? Ему ещё жить да жить до трех. Где?
Правда, говорят, что «если возьмете у такого–то банка кредит на строительство дома, то мы Вам его погасим из «капитала» вашего. Только вы проценты заплатите.
Решили с Эдиком отдать чуть больше сорока тысяч, чтоб взять, хоть триста своих и «сегодня».
«Дорога ложка к обеду». А там пусть режут эти сорок тысяч, – богаче не станут.
У кого берут? На что берут? Что им не хватает?
… –Эдик! Эдик, ты без ребятишек скучаешь? – Аня, не поворачиваясь, толкнула спиной его.
– Вроде нет! А что скучать, – скоро дома будем. Гусь уже прошел, наверное.
– Далась тебе эта охота! – Аня вспомнила, как однажды Эдик с мужиками притащили из леса барсуков для «натравки» собак и заперли их в сарае. Когда все уснули, Аня их вытащила в мешке в лес. Боялась развязывать, – а ну, как кусаться начнут. Куда там, дёру дали, только ветки трещали.
Мешок в сарай бросила и дверь открыла.
Дня три мужики рассуждали, как барсуки из мешка вылезли да дверь открыли, да рядились, – кто мешок завязывал.
– И я, почему–то не скучаю. Вспомнишь, – есть они, – тепло. И всё! А не скучаю!
– А с чего ты взяла, что скучать будешь, – Эдик повел плечами в знак внимания.
– Так все говорят, что скучают.
– Тоже мне, – проблема. И ты всем говори, что скучаешь, если так надо.
Как думаешь, навесил батя ворота, пока нас не было? – Эдик сменил тему разговора.
– Думаю, что нет. Закрутились они с ребятишками. Одной Лии, «за глаза» хватит на всех. Макар ещё взялся везде порядки наводить. То табуретка не так стоит, то дверцы…, то почему закрыты, то почему открыты?
… И уверена, что тормоза на моей машине не сделал. Вот врежусь когда–нибудь куда–нибудь. Ты всё равно за своим Уазиком не смотришь, приедем, сделай сразу, а то «в садик, в магазин», без машины, как без рук.
И это...! Ты про посудомоечную машину не забыл? Всё–таки её надо ставить в угол.
– Это тебя надо в угол.
– Согласна! Хоть сейчас! А посуду будешь мыть ты, да? – Аня засмеялась и пошла к пирсу.
– Да! С горячей водой что–то решать надо капитально, – Эдик посмотрел ей вслед, – Когда? И то, и это! Не хватает ни рук, ни времени. Ни денег!
Опять же «нет–нет» начнёт разговоры о сестрёнке для Лии и Макара.
Макар спокойнее и деловитее. Почему сестренку?
Да и второй этаж надо утеплять.
– А где у них дом, Эдик? – Аня перебила мысли, подойдя и встав напротив.
– У кого?
– Ну, ты, вообще,…
– Так они бывают «кликуны», бывают «шипуны».
– Издеваешься? – Аня сделала «гневное» выражение лица.
– Нет! Лебедь – шипун и лебедь – кликун есть!
– А наши, – кто?
– По шее вроде «шипун». Клюва не видно – не скажешь точно. С другой стороны, – вроде не должен, поскольку их уже практически не осталось. Но и на «кликуна» очень похож. Но тоже не должен. Без стаи.
– Вась! Ты меня пугаешь! Кто наши–то?
– «Шипуны»!
– А почему «шипун»?
– Шипит, когда его разозлят.
– Я не про это! Почему наши – «шипуны»?
– У них характерный изгиб шеи. Как английское «S».
– А «кликун», когда разозлят – кличет?
– А «кликун» орет, как оглашенный, как «труба иерихонская», когда летит.
– «Шептун». Здорово! – Аня опять пошла на пирс.
Эдик опять натянул козырек на лоб и вытянул ноги.
– А что они тут делали? – Аня опять стояла напротив.
– А что ты у них не спросила? – Эдик поправил шапку.
– Забыла. А как ты думаешь? – Аня стояла, заслоняя собой весь Кремль.
– Думаю, что по дороге на юг, заглянули, чтоб приглядеться, «а нельзя ли здесь на следующий год гнездо свить, да и не родить ли прямо здесь ребятишек, а не тащиться «черти куда». И времени побольше будет, чтоб они окрепли перед полётом, и еды достаточно, и охотников нет.»
– Вот это ты хорошо сказал! – Аня опять ушла на пирс, а Эдик опять натянул шапку поглубже.
… «Святитель Николай» медленно выходил из бухты. Аня стояла и смотрела, не появится ли опять тюлень, который их встречал, когда они плыли сюда на «Тумане». Тюленя не было и от этого было грустно. Она о чем–то думала, крепко держась за поручень и прижавшись к Эдику.
– Шторм начинается. Давайте все вниз, – здоровенный дядька с окладистой бородой стоял и невозмутимо глядел на них.
Внизу было тихо и сухо. Тут не так чувствовалось, как корабль, переваливаясь с волны на волну, подставлял свой борт то одной волне, то другой.
Аня прижалась спиной к Эдику.
– И что они решили? – услышал он.
– А ничего! Вот прилетят домой, там и решат.
– А где у них «дом». Там или тут?
– Где детей рожают, – там и дом.
– Значит тут!
А, чё ты там давеча говорил, что что–то сделаешь?
– Что сделаешь? – Эдик повернул к себе Аню.
– Эх, Васёк! Тормоза у тебя..., не, как у меня в машине.
А посудомойку в угол поставишь? – засмеялась Аня.
«Соловки – Максатиха». Октябрь 2011