Они с сестрой, толкаясь, карабкались наперегонки вверх по склону. Очень важно было забраться первым, потому что снизу смотрела мать. Когда до вершины снежника оставалось совсем немного, сестра вырвалась вперед и сразу же, раскинув лапы, бросилась брюхом на снег и заскользила вниз. Он устремился следом за ней. Мокрый снег приятно холодил брюхо, от скорости захватывало дух. На середине спуска он догнал сестру, так как был тяжелее, и, изловчившись, поддал ее лапой. От удара сестра перевернулась набок и тут же ухватила его зубами за шерсть на холке. Он поднялся на лапы, споткнулся и кувыркнулся через голову, увлекая сестру за собой. Так, крутящимся мохнатым клубком, они и подъехали к матери. Ниже снежника был чавкающий, пропитанный талой водой дерн, и здесь они опять устроили кутерьму, с притворной яростью бросаясь друг на друга, падая и поднимаясь. Весеннее солнце сияло на чистом небе, склоны вокруг покрывала молодая трава, и только в крутой вершине узкого оврага еще искрился снег.
Сестра ловко выскользнула из-под него и снова помчалась в гору. Он бросился вдогонку, напрягая все силы…
Дергающейся лапой, преуменьшено имитирующей движения, видимые во сне, медведь задел свою морду и очнулся. Не выходя из дремы окончательно и не открывая глаз, он напряг слух и потянул носом воздух. Все было спокойно: привычная зимняя тишина окружала берлогу, никаких опасных запахов не поступало через небольшое отверстие в низком своде его укрытия. Медведь полизал пересохшие, потрескавшиеся за зиму подошвы передних лап и снова забылся.
Это был матерый десятилетний самец, но во сне он чаще всего видел себя медвежонком. Ему снились разные забавы и игры с сестрой, брусничные поляны, заросли сладкой малины, сцены рыбалки. В этих снах всегда, явно или незримо, присутствовала мать - мудрая и всемогущая защитница, и от этого они были наполнены бесконечным ощущением покоя и безопасности.
Мягкий мамин живот, дающий тепло и сладкое молоко – первое, что узнал медведь в своей жизни. Спустя месяц после рождения у него прорезались глаза, и он смог увидеть в сумраке берлоги не только материнский живот, но и ее большие лапы, ее огромную морду с добрыми глазами и ласковым языком. Рядом крутилась беспокойная сестренка. Вверху, над головой матери, светилась дыра, через которую снаружи проникал свежий воздух, неся разнообразные запахи.
День ото дня в берлоге становилось светлее: куржак, обрамляющий дыру, испарялся днем от теплоты наружного воздуха и отверстие все более и более расширялось. Наступил день, когда сверху потекла вода и в берлоге стало сыро и неуютно. Тогда медведица раздвинула ветки и коряги, закрывающие вход в пещеру, и выбралась наверх. Медвежата поспешили следом. Внешний мир встретил их ярким светом, больно ударившим по глазам, густым настоем запахов леса, пробуждающегося к новой жизни, тугой и пестрой волной звуков. Галдели и свистели птицы, бурая прошлогодняя трава шелестела на прогалинах, шумел ветер, запутавшийся в вершинах темно-зеленых елей.
Медведица сразу повела своих медвежат в редколесье, туда, где снег сошел уже почти полностью, где можно было питаться остатками прошлогоднего урожая кедрового стланика, а главное – имелась возможность передвигаться, не оставляя следов. Она знала, что в это время из селений, расположенных по берегам большой реки, приходят на медвежьи территории опасные люди, выслеживающие проснувшихся медведей по следам на снегу и несущие им смерть.
Первое время после выхода из берлоги – самое голодное. Прошлогодних орехов и ягод удавалось найти не так уж много. Чтобы прокормить себя и медвежат, медведице приходилось выкапывать из едва оттаявшей земли съедобные корни растений, разрывать когтями норы грызунов в поисках их самих и их запасов. Порой, чтобы обнаружить очередной достаточно прогретый солнцем кормовой склон, она покрывала в день не один десяток километров. С наступлением сумерек медведица находила укромное место и устраивалась на ночь. Уставшие медвежата приваливались к ее животу, ища сосцы, и засыпали во время кормления.
В мае стало легче: на альпийских лугах появилась свежая сочная трава, кустарники покрылись молодой листвой, которая тоже годилась в пищу. Позже, когда лес в долине и предгорьях полностью освободился от снега, а листва берез, осин и тополей уже могла укрывать ее и медвежат от опасных людей, медведица вернулась в окрестности берлоги, чтобы лакомиться черемшой и первыми ягодами.
Иногда в лес заходили люди, которые, как было известно медведице, не представляют угрозы ни ей, ни ее детишкам. В гамме запахов, исходящих от этих людей, медведица не улавливала те особые пугающие запахи, которые всегда сопровождают охотников – запах пороха и запах смазочного масла. Группы этих незлых людей в отличие от крадущихся охотничьих отрядов были шумны и многоголосы, и медведица задолго до их приближения могла определить направление их движения и увести медвежат в сторону. На тропах и стоянках людей порой обнаруживались остатки их еды. Медвежатам особенно нравилось вылизывать банки из-под сладкого сгущенного молока.
В середине лета медведица повела медвежат к большой реке. Здесь медвежата впервые увидели своих сородичей. Некоторые медведи были гораздо больше их матери, просто великаны. Каждый занимал у реки свой участок и грозным рычанием давал понять медведице, что ей и ее детишкам здесь делать нечего и лучше уйти по добру, по здорову.
Наконец медведице удалось найти свободное место. Медвежата боялись реки и держались подальше от кромки воды. Река представлялась им огромным чудовищем, разлегшимся в лесу. В том месте, где остановилась медведица, был перекат, и шум его медвежата принимали за злобный предостерегающий рев этого грозного исполина. Однако мать бесстрашно забралась на косматую холку чудовища и погрузила голову в воду.
Когда, спустя несколько секунд, медведица вынула голову из воды, в ее пасти бился странный серебряный зверь без лап. Медведица вернулась к медвежатам и бросила бьющегося зверя к их ногам. Из прокушенного тела зверя текла кровь. Более сообразительная сестра бросилась на зверя и прижала его лапами к береговой гальке. Зверь неожиданно взмахнул мощным хвостом и ударил сестру по морде. Сестра испуганно взвизгнула и кинулась под защиту матери. Воспользовавшись этим, серебряный зверь поскакал к воде. И тут маленький медведь совершил первый в своей жизни мужественный поступок: он бросился на зверя, схватил его зубами за голову и одновременно всем телом навалился на его опасный хвост. Вкусная кровь заполнила пасть медвежонка. Медвежонок сильнее сжал челюсти, голова зверя хрустнула, и он перестал биться. Подошла мать, одобрительно урча. Гордый медвежонок торжествующе хрипел, не отпуская голову зверя. Сестра проскользнула меж ног матери, вцепилась зубами в поверженного зверя, деловито стала выедать его спину…
Весь остаток лета медведица и медвежата провели около реки, питаясь рыбой. С наступлением осени в долине начала поспевать голубица, за ней - клюква, и медвежья диета стала более разнообразной. Прошло еще немного времени, и медведица покинула долину. Большая рыба ушла из реки, зато в предгорьях, на каменистых склонах, заалели брусничные россыпи, а ветви кедрового стланика поникли под тяжестью щедрого урожая орехов.
К заморозкам и медведица, и медвежата накопили достаточно жира, чтобы спокойно встретить зиму. Они опять спустились в лес, в ельник, знакомый медведице с детства. Там она нашла свою оставленную весной берлогу, устроенную под вздыбленными корнями большой, наполовину поваленной ели. Логово, в том виде, в каком его обнаружили медведи после полугодичного отсутствия, не годилось к зимовке.
Первым делом медведица освободила его от влажной листвы и разного прелого лесного мусора. Затем она несколько углубила и расширила берлогу, ведь медвежата так выросли, что теперь для троих берлога прежних размеров была бы тесна. Стараясь не уходить далеко от берлоги, медведица надрала корья с поваленного сухостоя и застелила им в несколько слоев дно логова. Сухой мох с ближайшего болотца послужил в качестве дополнительной мягкой подстилки. Медвежата помогали матери, принимая это за новую игру. Завершив внутреннее убранство, медведица приступила к наружным работам. Корягами и еловым лапником она плотно завалила логово, оставив только узкое отверстие для входа.
Несколько дней после этого медведи провели около берлоги, залезая в нее только на ночь, обживая. Однажды вечером медведица, забравшись в жилище следом за своими детьми, заложила ветками вход изнутри. А ночью выпал снег и накрыл берлогу и все вокруг белым одеялом. Больше медведи до самой весны не выходили из берлоги. Медвежата угомонились и заснули на второй день после снегопада, а медведица бодрствовала еще с неделю, беспокойно прислушиваясь и принюхиваясь. За эту неделю снег выпадал еще два раза. Он придавил ветки, маскирующие берлогу, и теперь злой человек, находясь даже совсем близко от этого места, не смог бы догадаться, что рядом с ним под снегом спит медвежья семья.
Злые люди убили мать и сестру следующим летом во время рыбалки. Лодка с заглушенным мотором сплавлялась по реке с подветренной стороны, и когда она вышла из-за лесистого мыса, медведица заметила ее слишком поздно. Она рявкнула предостерегающе и бросилась к медвежатам, выгоняя их из воды. Они устремились к тропе, пробитой в густом прибрежном кустарнике. Медведица задержалась, давая медвежатам возможность скрыться первыми, закрывая их собой. С лодки грянул залп, и медведица упала, издав мучительный рев. Снова громыхнуло, сестренка споткнулась на бегу и поползла, перебирая одними передними лапами. Новый залп – она уткнулась мордой в траву и затихла…
Испуганный насмерть медвежонок мчался прочь от страшного места. Он не выбирал дороги, ноги сами привели медвежонка к родной берлоге. Забившись в угол, он провел в ней безвылазно три дня, ожидая прихода матери и сестры. Наконец голод выгнал его наружу. Пересилив страх, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, он вернулся к реке. На том месте, где он оставил мать и сестру, галдела стая черных птиц, растаскивая клочки протухающего мяса.
Для молодого медведя наступили трудные времена. С места, где он рыбачил с матерью и сестрой, его прогнал старый самец, бродивший до этого неприкаянно около реки. Медвежонку приходилось днем прятаться в прибрежных кустах. Ночью он выходил к реке и подбирал на берегу объедки старика.
Ему повезло, что никто из медведей не занял осенью территорию его матери, и он смог и эту зиму провести в родной берлоге. А еще через год он вырос уже настолько, что взрослые медведи, живущие по соседству, и молодые медведи, ищущие для себя свободные угодья, заметив на стволах пограничных деревьев сделанные им высокие метки, предпочитали ретироваться.
Прошло еще несколько лет, и во всей округе не стало ему равных по размеру и весу. Когда в сезон рыбалки медведь выходил к реке, то мог занимать теперь любое приглянувшееся место. Другие медведи спешили удалиться, признавая его превосходство. В брачные периоды ни один самец не осмеливался приблизиться к нему и к избранной им самке.
В последнее лето с ним произошло необычное событие. Молодая самка, пришедшая на его страстный призывный рев, завела с ним странную игру. Она не позволяла ему сблизиться с ней, не уходя в то же время далеко. Она, казалось, приглашала его следовать за ней. И медведь пошел. Самка увела его за реку, к синеющему на краю мира хребту, в места, где медведь никогда раньше не был. Они пришли на поляну, расположенную среди глухого леса. Смерч невиданной силы когда-то славно здесь порезвился - громадные деревья были повалены и поломаны, словно спички. Теперь место бурелома густо заросло малинником.
Медведь, причмокивая от удовольствия, принялся есть сочную ягоду, но, оказывается, самка привела его не за этим – она звала его дальше. Посередине поляны стояло сухое, расщепленное на несколько плах дерево, обломанное на такой высоте, что медведица, поднявшаяся на задние лапы, стала с ним вровень. Посмотрев на подошедшего медведя, самка оттянула лапой одну из плах и отпустила ее. И плаха завибрировала, запела низким гудом, переливчато меняющим свою окраску. Медведь замер. Самка оттянула и отпустила вторую, более тонкую, плаху. Эта плаха тоже запела, и ее высокий голос соединился с низким голосом первой, образуя совершенно новый звук, который странным образом наполнил медведя чувством сладкой муки…
(это отрывок из повести "Ключевская сопка")