1. Слово вступительное.
Пожалуй, все это – нелепая попытка понять, почему и откуда появилась я.
2. Вопрос о ботинках.
Мама ласково зовет меня тысячей прозвищ, среди которых четыре самых популярных. Крошка-малявка, мюмла, чудовище и девочка-шрам. Что касается крошки-малявки и чудовища, высказывать особенно нечего, я не знаю тайных смыслов и причин возникновения сих прекрасных обращений. С «мюмлой» нет проблем, в детстве я была очень вредная, впрочем, вряд ли это изменилось со временем, со временем добавила идентичную прическу. В день появления выражения «девочка-шрам» мне три года, меня привезли с дачи, перепуганная бабушка вручает меня маме, пытаясь осторожно объяснить последней, откуда на моей правой руке новенький гипс.
История гипса.
На день рождения, а точнее в июне, приурочив ко дню рождения (он у меня в марте), бабушка с дедушкой купили воистину потрясающий подарок. Трехколесный велосипед. И прихватив это добро, повезли меня на дачу. Отдыхать от суеты городской жизни и дышать свежим воздухом (в первую очередь). Первый вечер. Велосипед и я нашли общий язык сразу. Я выбирала направление, а велосипед четко выполнял пожелания. Мы катались вокруг дома. Мимо зарослей малины (какого-то фантастического сорта, ягоды эти были с половину моей ладошки), по каменной тропинке около крыльца, мимо сарая и уличного умывальника, клумб, кустов, около бочек со сточной водой, по восточной стороне дома, мимо парника с бабушкиными вкуснейшими помидорами. В общем, по миру, где, то и дело, встречались тысячи неизвестных насекомых. Количество кругов, конечно, не сосчитаю, но точно знаю, что каталась по часовой стрелке. И вот, докатив до обозначенного рубежа, а именно: шланга, аккуратно лежащего на траве, случился гипс. То есть не так, сначала случилось падение, потом были три дня, которые я провела, стоически терпя боль, а потом больница, рентген, добрый доктор, и вот оно – гипс.
Боец невидимого фронта.
Много лет спустя мама со смехом рассказывала, что поколотила гипсом всех обидчиков в детском саду. Этого я не помню. Вообще мало помню из детсадовской жизни. Маленькие кубики в кармашке платья в клеточку, платье с цаплями, майку с Мини (это из мультика), поцелуйчики под одеялом, точнее предложения, которые отвергла, помню. А факт, что боец невидимого фронта, сослужил настолько добрую службу хозяйке, не запомнила.
Загадка памяти.
Ещё немного про детский сад. Начнем с того, что я помню, всех воспитанников, не по именам, конечно, но в лицо, спустя почти десять лет, с некоторыми из них столкнулась в школе, и поразительным образом узнала. Конечно, помню всех, кому отказала в поцелуе. Скорее всего, потому что жалею. Ведь потом я узнала, что целоваться очень приятно. Помню Маргарину Палну, то есть одну из наших двух воспитательниц, и нашу нянечку. Нянечка всегда оставляла пенки с кипяченого молока, о, добрейшая женщина, ведь это вкусное доставалось мне одной. И не помню при этом спектакль, в котором играла (ни хухры-мухры!) Красную Шапочку. Шуршание трех своих юбок и Юру Шитова, который учил грызть волосы, помню, а спектакль нет. Обидно.
Но история не об этом.
Есть загадка, которая нашла решение. Я совершенно точно знаю, почему запомнила поездку на велосипеде вокруг дома, причем в таких мелких подробностях. Не помню падения, боли, но ощущение движения земли, движения себя по пространству на колесах, запомнила так, будто все это случилось вчера.
Мои красные сандалии. Вот такая причина. Это был момент, когда осознала себя другим человеком. Отдельным. У мамы тоже были красные сандалии, но если она ходила в них, могла видеть её целиком, а вот на себя никак не посмотришь. Только сандалии на ногах. Пальцы ног, переднее колесо велосипеда, пара метров впереди под этим колесом. И я не могу увидеть себя целиком.
Наверное, упала сразу после того, как поняла это.
И чувство это возвращалось ко мне множество раз, при весьма разных обстоятельствах.
Про варежки.
Вот остановка автобуса, раннее утро, снег скрипит…под моими ботинками. Но от меня, от человека, видно только ботинки.
Ещё иногда варежки, хотя нет, как правило, только одну из них. Ведь ваша покорная слуга с особым смаком ежегодно теряла очень много варежек. Причем даже в том случае, если из оставшихся одиночек составляли пару, от второй я моментально избавлялась. Пришивание на резинки ничуть не помогало, каким-то мистическим образом одна из варежек непременно отрывалась, ну а потерять-то дело нехитрое.
Хорошо запомнила ту варежку, которую уронила в шахту лифта. Мне лет семь, на мне смешная шуба из непонятно чего с помпонами и очень сомнительными карманами, и варежки…красивые такие, с собачьей шерстью. Впрочем, они были не только красивые, хорошо пришитые, теплые и прочее, одна из них совершила чарующий полет.
Красивые вещи даже прощаются красиво.
Этого моя терпеливая мама вытерпеть уже не могла. Целый год я ходила без каких-либо утеплений для рук. Не спасло. Первую же пару новеньких перчаток располовинила чуть ли ни в первый же день.
Ботинки осенние.
В какой-то момент заметила, что именно осенние ботинки навевают мысли о том, что я человек-единица, невидимый глазу целиком, а только фрагментарно.
Но те ботинки были непростые. Всем ботинкам ботинки. Они были тридцать четвертого размера, мягкие, очень удобные, а главное: замшевые и небесно-голубые. Вы можете себе представить, что значит иметь небесно-голубые замшевые ботинки для человека, выросшего в доме, где пластинки Элвиса Пресли крутили каждые выходные? Не просто счастье, это нечто из рода научно-популярной фантастики эпохи застоя.
На дворе лихие девяностые и я, вышагивающая по асфальту, покрытому толстым слоем серо-коричневой слякоти, в этих самых ботиночках. К ботиночкам, кстати, прилагался не менее фееричный плащик, тоже небесно-голубой.
Фрагмент про плащик.
У меня есть черно-белая фотография, где я, радостно улыбаясь, смотрю в объектив у неких дверей. На плечах у меня симпатичный плащ, который больше меня раза в два, в руке нечто похожее на ранец, в другой руке букетик замусоленных розочек. Конечно, на этом снимке не видно, что плащик небесно-голубого цвета, но верьте, это так. Ранец, а точнее сумка, был из черного кожзаменителя с красными вставками. Уродская вещица, а главное страшно неудобная. Но тогда, первого сентября перед дверями школы, этого я ещё не знала.
Собственно плащ был подарком бабушки с дедушкой, точнее бабушки (дедушки за компанию), к первому сентября, подаренным в день рождения. Они у меня очень пунктуальны.
Доросла до него я только через несколько лет, когда мы уже давным-давно переехали из Купчино, где я пошла в первый класс. И вот одним прекрасным осенним вечерком я от этого самого плаща избавилась, безжалостно и без лишних проволочек. На нем никогда не ставили заплат, хотя таковыми была усеяна почти вся моя одежда тех лет, на нем не было других пуговиц, кроме первых. Он пал смертью храбрых. У памятника Добролюбову.
Дело в том, что как-то раз я пошла погулять. Догуляла до перекрестка улицы Рыбацкой и Большого проспекта Петроградской Стороны, где и стоит вышеупомянутый памятник. Делать было определенно нечего. Но именно когда нечего делать посещают воистину потрясающие идеи. Собравшись шайкой человек в восемь, мы, то есть я и ещё несколько людей примерно одного со мной возраста, затеяли весьма увлекательную игру «догонялки вокруг памятника». Правила игры простые, бегать и уворачиваться можно везде, кроме…земли. На игру ушли пара часов, к процессу присоединялись все новые и новые участники, а тем временем небесный плащ все чернел и чернел от постоянного контакта с постаментом вышеупомянутого памятника.
Кажется, когда он не отстирался на третий раз, мама вздохнула с облегчением.
Деревянная кожа и железные вставки.
К сожалению, из волшебных ботинок, которые невероятным образом, при всем безобразном обращении, оставались первоначального ярко-голубого цвета, я, таки, выросла. Это горе, пожалуй, до сих пор где-то внутри меня сидит. Ведь я больше не могу ходить по улице и, гордо вытянув шею, напевать: «делай все, что хочешь, только не наступай на мои голубые замшевые ботинки!» (на английском языке само собой).
После прощания с ботинками мысли о несуществующих частях тела посещать почти перестали. Пока в моей жизни не появился шедевр неизвестного производства. Это чудо мама достала из большой ивовой корзины на шкафу, в которой хранились вещи «до лучших времен» или «подходящего сезона».
Лучшие времена настали! Мои ноги выросли до тридцать шестого размера, а значит, полностью заполняли собой пространство уникальнейших ботинок. Включайте воображение.
Полуботинок в стиле «гад», черная блестящая почти дубовая кожа, шнурки в клеточку и железные вставки на носках, причем не внутри, как положено, а снаружи, так чтобы всем было видно их блеск. Но самый писк был не в шнурках, как вы могли опрометчиво подумать. Вся соль была во вставках, и дело не в том, что носок был блестящий, а в том, что на нем были выбиты загадочные цифры.
Паркет и отделение милиции.
Снова осознала себя чем-то отдельным от мира в коридоре третьего этажа школы (первоначально больницы). Здесь я усердно натираю щетками темно-бардовый паркетный пол. Щетки прицеплены специальными ремешками к моим замечательным полуботинкам. Я катаюсь по этому паркету, как по льду, представляя себе, как великолепно прыгаю «тройной тулуп», как идеально выезжаю из этого прыжка и тут же через пару шагов делаю следующий, «лутц», например. И здесь от меня существует только блестящая сталь ботинок с выбитыми на ней загадочными цифрами.
Естественно эти цифры, точнее их значение, волновали не только меня. Однажды на меня снизошло озарение. Придумала идеальный ответ на вопрос о цифрах. Именно он посадил меня в «обезьянник» на пару часов. А дело было так.
Пешеходный переход у станции метро Лиговский проспект, переход собственно подземный под одноименным проспектом. Здесь поле боя. Одни гопники встречаются с другими и в процессе страдают ни в чем неповинные неформалы из тихонькой компании, с которыми я весьма хорошо знакома. Я возвращаюсь из школы, на плече у меня сумка полная учебников, в руке пакет со сменкой. Видя, как бьют приятелей, борец за справедливость Кася, тут же включается в побоище, и чуть ли ни с криком «банзай» безжалостно колотит вышеперечисленными предметами всех в радиусе досягаемости.
Конечно, такое не могло пройти незамеченным органами правопорядка. Из толпы человек в тридцать выдернули пятерых активистов, в числе которых оказалась и я. Нас провели в ближайшее отделение, где задавали вопросы, перебирали содержимое карманов и снова задавали вопросы. Вот дело дошло и до моего пакета. Момент истины. На свет, а точнее под тусклый луч настольной лампы попали мои расчудесные полуботинки. Конечно, меня опрометчиво спросили, что ж это за цифры-то такие. Я уже говорила, что момент истины настал?
Собственно истина.
- Это число жертв этих ботинок. Ах да, надо будет перебить, за сегодня ещё десяток набежал – беззаботно ответила я.
За беззаботность, конечно, расплатилась сполна. Но чувство гордости осталось. Ведь упустить такой момент – кощунство.
Снова кожа. Девять.
В силу того, что от себя чаще всего вижу именно ботинки, я очень стараюсь свои ботинки очень любить. Причем это не значит «не снашивать до дыр» иметь «по последнему писку моды» и даже «ухаживать». Нет, они просто должны радовать мой близорукий глаз. Особенно радовали мой глаз «гады» на девять колец.
Эти потрясные ботинки были куплены мной за бешеные деньги (полторы тысячи деревянных!) в конце февраля 2003 –его года в полуподвале на Разъезжей улице. Про них рассказывать можно часами. Точнее про те места, где мы побывали вместе, ведь они настолько меня радовали, что мы не расставалась по девять месяцев в году на протяжении шести лет. Меня мало заботил тот факт, что последние два года в каждом из них можно было с легкостью обнаружить по паре-тройке немаленьких дыр. Меня исключительно радовало, что опуская немаловажную (видную!) часть себя в их чрево, можно было не волноваться, что ей будет неуютно, за годы ботинки деформировались настолько, что с легкостью копировали все мельчайшие изгибы моих плоскостопых ног. Такие вот домашние тапочки с единственным недостатком: шнуровать приходилось каждый раз. Хотя этот процесс почему-то не напрягал.
Но вещам иногда надо уходить. Какими бы распрекрасными и любимыми они ни были. Поэтому приходится, оправдываясь освобождением пространства жизни, вещи выбрасывать. У ботинок, увы, нет ножек, чтобы среди ночи уйти по-английски. Мне стыдно. Выкинуть обожаемые кожаные «гады» на девять колец моя рука не поднялась. Она дрожащая, вынула шнурки и, отворачивая нос, протянула ботинки мужу, жалостно добавив при этом: «Только не надо в помойку, рядышком поставь, а».
Но история не о том. Снова замша.
Суть всего это длинного повествования, как раз в том, что однажды осенью, гуляя в промокших насквозь раздолбанных замшевых полуботинках, я вдруг снова, спустя приличное количество лет, задумалась о том, почему от себя вижу только ботинки, ноги, часть туловища и руки без перчаток.
Почему без перчаток дело ясное, потеряв, видимо, достаточное количество, плюнула на них, ведь руки давно адаптировались к Санкт-Петербургским климатическим условиям и цыпками больше не страдают.
Но неужели все вокруг так же ограничены в обзоре?
Я вижу мир изнутри себя, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, кроме ботинок. Но не вижу. То есть вижу: других людей с головы до ног. Вижу себя с головы до ног, но в зеркале. Вот правда, понятия не имею, какое у меня лицо, пока не схожу с утреца в ванную, ох, и лучше бы была в блаженном неведении, честное слово.
Но все же. Меня с трех лет занимает вопрос. Другие-то понимают, что они единицы? Существа отдельные, единственные. И неважно куда смотреть, под ноги, на руки или исключительно вперед. Понимают или нет?
3. Теория Музыки.
О, нет-нет, никаких миноров, тональностей натурального мажора, басовых ключей и шестнадцатых нот. Никакой эстетически великолепной нотной графики. Исключительно чистая, непорочная, всепоглощающая любовь. Мир, добро, одуванчики!
Крым, чемодан и телевизор.
Пожалуй, музыка, это то, что появилось в жизни намного раньше ботинок, варежек и тем более каких бы то ни было плащей. Музыка появилась в день зачатия на солнечном полуострове Крым. И музыка эта принадлежала Бобу Марли. Ну и чего было ждать от людей, которые делали меня под звуки солнечного регги на солнечном берегу? Конечно, того, что к этому прекрасному началу добавится не менее примечательное имечко. (Все привет, меня Касей звать.)
Вот так музыка начала свое триумфальное шествие через все мои жизненные перипетии.
Сначала (и, кстати, очень долго) она жила в чемодане. Этот чемодан доставали, открывали застежки, отправляли внутрь какую-нибудь пластинку, а потом слушали. Звуки из чемодана. Уму непостижимо. Но чистая правда. В нашем доме музыку слушали с помощью проигрывателя «Юность», который выглядел именно так, как рассказала. Дно чемодана хранило в себе механическую часть, а верх – колонку.
Вторым источником музыки стал телевизор. Вот мне пять лет, я впервые ступаю на порог новой квартиры в Кучино. От целой квартиры у нас, конечно, только одна комната, но в этой комнате поселился шикарный подарок моей бабушки Люды. Цветной телевизор. По загадочным обстоятельствам, телевизор почти сразу занял место на тумбе между пианино и буфетом, где на нижней полке уютненько устроился и чемоданчик «Юность», и некоторая часть пластинок к нему.
Утро, за окном темно-темно, невкусная овсяная каша перед носом и магическое сияние телеэкрана в темной комнате. Это была программа «Утро». Именно по утрам, эта самая программа не уставала радовать чудесными мультфильмами, а так же только-только появляющимися музыкальными клипами. Из всех тех клипов запомнилось три. Один принадлежал Павлу Кашину на песню о гномиках, очень было замечательно под эту лавочку не есть кашу, скажу я вам. И ещё два группе ДДТ, а именно «Дождь» и «Осень».
Клипы на обе эти песни я не видела с тех самых пор, а было это ни много ни мало около двадцати лет назад, но хорошо их запомнила. Особенно мне нравился «Дождь». Сама идея постройки целого города из кубиков, восхищала мысль о том, что человек, может построить целый настоящий город. Мама в те времена начала знакомить с «Библией для детей», и поэтому этот видеоряд вызывал настоящий шквал эмоций. Что же касается «Осени», я просто хорошо понимала этих взрослых дядечек, которые с таким удовольствием пинают кучи желтых листьев. Сейчас не помню, валяются ли они в них или нет, но если валялись, я понимала это особенно хорошо.
Может быть, из-за клипов (хотя вряд ли) музыку ДДТ я очень полюбила. И была очень счастливой, когда программа «Утро» транслировала эти короткометражки.
Немного о пластинках и решении проблем.
Мне кажется, имеет смысл добавить некоторой конкретики в этот ворох абстрактных восторгов. А именно, уточнить музыкальный состав полочки рядом с проигрывателем.
Любимых там было четыре. Точнее самих пластинок чуть больше, но «конвертами» считать удобнее.
Итак, первой была коробка с двумя пластинками со сказкой Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон». Это вообще была самая первая личная собственность. Подарок мамы, причем, просто так.
Вторая обожаемая коробка – музыкальная сказка «Алиса в стране чудес» на восьми сторонах. Что тут вообще скажешь? Про «Алису» могу наваять длинный философский труд, только вот надо ли?
Третья, любимая по сей день, путешествующая со мной из квартиры в квартиру, из комнаты в комнату всю жизнь – The Beatles «Taste of honey». Это не номерной альбом, это сборник, составленный какими-то уникальными людьми. Низкий им поклон. Если они хотели подсадить на Битлов как можно больше народа, поверьте, они сделали для этого то, что нужно.
И последняя, далеко не последняя в списке обожаемых, трижды мною реанимированная (то есть заезженная до дыр и купленная снова) пластинка -сборник хитов Элвиса Пресли «That's Alright, Mama». Кажется, ту серию сборников издавала фирма «мелодия». Что ж, чудеса случаются.
Ещё там были Queen и Led Zeppelin, которых слушал папа. Были записи классической музыки (особенно много симфонической), которые слушала мама. При этом никто в доме из-за музыки не ругался. Родители с трудном переносили «Алису» по тридцать раз на дню, но соглашались на Элвиса, когда надоедал Элвис, мы слушали Creedence CR с маленькой пластинки на четыре трека. Но, когда дома был папа, мама никогда не слушала симфоническую музыку или обожаемый ею импровизационный джаз, в тоже время папа не ставил никакого хард-рока.
Почему-то мне кажется, что никто не страдал. Наверное, всех мирил БГ.
Отдельным параграфом про Элвиса и стулья.
Эта милая история чуть выбьется из хронологии, но другого места для неё не нашла. А выбьется, потому что здесь мне двенадцать лет. Лизке Петровой тринадцать, а Соне Петровой одиннадцать. Место действия – маленькая комната двухкомнатной квартиры на Лиговском проспекте. На кухне сидят наши мамы, разговаривают, курят и смеются. А мы - троица странных девочек из чудаковатых хипповых семеек, хихикая, придумываем танец со стульями. С нами все та же пластинка фирмы «мелодия», голос Элвиса, сильно подпорченный не очень хорошими колонками и царапинами на поверхности пластинки, и много-много энтузиазма. Энтузиазма хватило на то, чтобы сделать непрерывный танец со стульями на все дорожки пластинки.
Увы, целиком наше творение мамы не видели, ведь все собрались, чтобы посмотреть фильм «Дракула» Фрэнсиса Форда Копполы.
К слову, я оказалась слабонервной. До сих пор не видела этого фильма целиком.
Тридцать.
Но вернемся обратно. Это обратно насчитывает четыре года. Мне восемь, сегодня моему папе исполнилось тридцать лет. Наверно, это некий магический рубеж. Но про это чуть дальше. Сначала был подарок.
Интересное дело, все замечательные вещи появляются, потому что их кто-то дарит. В этом, пожалуй, виновата исключительная нищета. Нищие люди склонны делать разнообразные великолепные подарки. Себе-то они ни в жизнь ничего толкового не купят, на штаны нормальные жаба душит, а тут…подарок-то совсем другой случай. Мама подарила папе на тридцать лет маленькую коробочку, на которой было написано длинное иностранное слово «Panasonic». А в коробочке, оформленной без лишней красочности, лежала действительно достойная тридцатилетия вещь. Плеер.
Этот самый плеер запомнила по двум обстоятельствам. Обстоятельство первое – поход в магазин на проспект Космонавтов. Отчего-то очень раздобревший папа, дал мне (наверное, не совсем осознавая вероятность лишиться навсегда) этот плеер послушать. Почему-то, я помню это, как некий весьма торжественный момент, а может быть он был настолько счастливым, что постепенно оброс торжественностью, не знаю.
Обстоятельство второе – колыбельные. С тех пор, как в доме появилась дьявольская машинка, угомонить меня можно было, только дав послушать что-нибудь. Годилось все, но лучше всего засыпала под Джанис Джоплин. Песне на второй вырубало. Почему так, опять же не знаю.
Плюс кресло. Минус телевизор.
Вообще-то кресло было всегда. Я даже помню, как оно лишилось задних ножек. Было это в Купчино, зимой, кажется. Папа весьма удачно в это кресло приземлился, и обе ножки отлетели с характерным звуком. Достаточно долго кресло оставалось таким: перекошенная назад «ракушка» ярко-красного цвета. Но осенью, когда мы с мамой вдвоем переехали в коммуналку на улице Большой Зеленина, кресло стало совсем другим. Как именно не стало передних ножек, я не в курсе, зато хорошо помню, как оно отлично устроилось на деревянном ящике с инструментами в эркере.
Это, кстати, часто получается. Теряя что-то одно, находится что-то другое, иногда гораздо более полезное, чем первоначальная утрата. В этом случае получилось, пожалуй, так же. Родители разъехались. С папой остались пластинки с хард-роком, классная сковородка, удобная кровать и телевизор, а нам достались кресло без четырех ножек и тахта с покореженными пружинами.
Ну и, забегая немного вперед, скажу, что вскоре у красной «ракушки» завелся замечательный сосед. Советский обитый темно-бардовой тканью офисный стул без ножки, очень-очень похожий на кресло.
Дорога в облака.
Совершенно неожиданно выяснила, что мало кто представляет, что такое эркер. Если очень сильно упростить, это нечто вроде балкона, только закрытое. А вообще, советую открыть энциклопедию, там про эркеры хорошо рассказано.
Я тот счастливчик, которому довелось четыре года прожить рядом с эркером. Рядом, потому что он находился в маминой комнате, поэтому доступ к нему был не всегда. Но более уютного места в моей домашней жизни не было.
Здесь началась история. Моя собственная. Здесь снова зазвучала музыка, здесь случились несколько приступов киномании, и здесь же я основательно влюбилась. Но обо всем по порядку.
На Петроградской уже нет «Юности», волшебный чемоданчик сослан на дачу, тут на две поставленные одна на другую книжные полки водрузили один из первых советских музыкальных центров «Сириус». Музыкальный центр представляет собой: проигрыватель виниловых пластинок на 33 и 45 оборотов, где 45 таковыми не являются, две колонки достаточно низкого качества, встроенный радиоприемник частот ЛКВ и УКВ и проигрыватель кассет (одна штука, не работает на воспроизведение).
«Сириус» перешел по наследству от моей тети к маме. Хотя наследование получилось странноватое, от младшей сестры к старшей.
Некоторое непродолжительное время «Сириус» (все-таки, потрясающие названия дают в нашей стране разнообразной технике!) воспроизводил аудио кассеты. Особенно хорошо альбом «Дорога в облака» группы Браво. Скорее всего, причина в том, что на тот момент это была любимая группа его первоначальной хозяйки.
Надо сказать, я не обламывалась. Меня вполне устраивало, что музыкальный центр терпимо воспроизводил дорожки с любимого винилового сборника «Greenpeace», и регулярно (практически идеально) темными зимними вечерами голос Валерия Сюткина.
Но терпение мамы было сильно подорвано варежками. Неожиданно, вряд ли она сама не уловила переломный момент, терпеть меня в эркере у проигрывателя она больше не смогла.
Но моя мама - гуманист.
Утро нового года. Джон Леннон и Луи Армстронг.
Мне десять, а точнее почти одиннадцать лет, первое января, под небольшой искусственной ёлочкой ждет небольшая коробочка. Эта коробочка чуть другая, но тоже некрасочная. На ней меньше иностранных букв, всего четыре, но зато какие! «Sony». Уже догадались? Все верно. Мама науськала тётю подарить мне плеер. Если честно, я не помню, что ещё было подарено в тот новый год, плеер, что вполне очевидно, затмил собой все прочие полезные и вкусные подарки. Этот подарок ослепил, а точнее оглушил меня на много лет вперед.
Вы замечали, что, когда сделаешь кому-то нечто очень-очень приятное, этот кто-то отвечает чем-то очень-очень приятным для вас? Если нет, то я вам живое доказательство. В этот первый день нового года я мучаю соседей на кухне, чтобы те открыли секрет варки кофе. В этот день я три часа убиваю на сногсшибательную уборку своей комнаты, а затем, тихонечко прокравшись, бужу маму завтраком в постель. Тем утром завелась традиция по воскресеньям будить маму кофе собственного приготовления. С годик она стоически пила бурду, зато теперь мой кофе все нахваливают.
С того дня стараюсь не расставаться с наушниками, так как выяснилось, что, слушая музыку, проще сосредоточиться, а главное, если изолироваться от окружающего постоянного шума, значительно меньше болит голова.
Сколько мне лет, не скажу. Мы с дедушкой в новый год слушаем Луи Армстронга, волосы у меня длинные, но этого не видно. Целый вечер мама провела с плойкой в руках, накручивая мою непослушную гриву, превращая её в веселенькое новогоднее барашко-безумие. Луи Армстронг искажается ужасным проигрывателем «Аккорд» и пахнет мандаринами, которых мне нельзя. Дедушка рад. А это редкость.
И есть ещё две новогодние традиции. Вот уж понятия не имею, сколько им лет, точно много. Первая – погулять в новогоднюю ночь, и вторая – слушать сборник хитов Леннона. В этом году особенно запомнилась Working Class Hero, потому что на кухню, где мы с мамой разговаривали, слушая её с новенького диска, пришел крестный и, размахивая кулаками, вещал: «вот это я понимаю - музыка!» - Он сделал громче – «эх, моя любимая песня!». Классно было, это честно.
Пять эпизодов с Битлами.
Beatles со мной вообще всю жизнь, так уж вышло, что их любили мои родители, не возражали бабушка с дедушкой, и неплохо переносила тетя.
Моментов, конечно, накопилось значительно больше, чем пять, но не обо всех хочется рассказывать.
Эпизод первый. Открытка.
Мне одиннадцать, на улице Караванной открылся магазин «Караван». Осень. Мы с мамой гуляем, и заходим в этот самый магазин, где, указывая на застекленную витрину с открытками, мама говорит «выбирай». И я выбрала. Открытка эта путешествовала со мной с Петроградской на Лиговку, а теперь переехала и на проспект Тореза. Она уже давно безбожно пожелтела, но на ней все та же Ливерпульская четверка, а на обороте все ещё можно прочесть карандашные подписи русскими буквами кого из них как зовут. Изображена на ней обложка «Yesterday and today».
Эпизод второй. Бильярд.
Кажется, начало зимы, желтые фонари Каменоостровского проспекта, остановка троллейбусов. Две мои мамы (мама и крестная). Жгучий снег падает на лицо, но я счастливая, мы едем слушать концерт посвященный дню памяти Джона Леннона.
С Ленноном вообще много связано, и почему-то в большинстве случаев не с музыкой. Но закончим лирическое отступление и вернемся на улицу Профессора Попова.
Именно здесь в «Ленинградском Дворце Молодежи» проходит вышеупомянутый концерт. Концерта не помню совсем, только один кадр. Где-то вдалеке молодой человек с акустической гитарой: слегка подсвеченная одной лампой фигура на стуле. Причем запомнился не он сам, а его инструмент, действительно очень красивая гитара.
Когда мы вышли оттуда, поздно вечером, я увидела то, что называется «позёмка». Много-много колючих крошечных снежинок, больше похожих на песок, которые, причудливо извиваясь, танцевали на ступенях ЛДМа.
А ещё я вышла оттуда, серьезно заболев. Зеленое сукно и разноцветные шары на нем, вот что запомнилось, вот что врезалось и воспалило мозг. Маленькая милая Кася, большая поклонница Битлов и прочего рок-н-ролла, очаровала парочку играющих на бильярде. Причем, насколько понимаю, больше молодого человека, чем девушку. Девушка была явно не там, музыка её не вставляла, и игра, казалось, не сильно занимала. Я же собой являла нечто противоположное. Провела с ними два часа, сначала издалека наблюдая, потом подкралась поближе, а потом молодой человек учил играть. По сей день ставлю руку, как он тогда научил, ничего не могу с собой сделать, хотя знаю, что постановка неправильная и, в общем-то, не очень удобная.
Эпизод третий. All you need is love.
Я и два Ивановых. Димка и Рома. Решетка Михайловского сада, туристы, две гитары и флейта. Перед нами гитарный чехол, на улице солнечно, середина лета.
Но начало эпизода не там, оно здесь, где мы втроем в комнате с эркером на улице Декабристов обсуждаем репертуар. Димка Иванов только-только почувствовал вкус к Битлам и начал их играть. Он рассказал, что как-то раз задал вопрос группе Sun Flowers (известная узкому кругу группа, которая играет исключительно песни Битлз, они начинали как уличные музыканты, а когда открылся бар-кафе «Ливерпуль» перебрались туда, в качестве постоянных исполнителей) по поводу песни «All you need is love». Он спросил, почему они не исполняют эту песню и ему ответили, что и без них её исполняют все, кому не лень. Благодаря этому мы обрели единственную песню на английском языке для нашего единственного уличного выступления.
Но вернемся. Ивановы играют на гитарах, я на флейте, мимо ходят туристы, один из которых подходит и спрашивает (на английском само собой): «Хорошо поете, а на английском можете?». Звездный час. Мы с Димкой в два голоса поем Битлов и зарабатываем целый доллар. Самая крупная сумма за все время «концерта».
Доллар достался мне, он хранится в коробочке, соседствуя с малюсенькой коллекцией монет. Именно из-за него начала собирать и бумажную валюту.
Эпизод четвертый. Детская комната.
Утро, для нас раскинул свои объятия Северный проспект. Нас трое: водитель – мой муж, я на пассажирском сидении и наш сын сзади. Пятый раз подряд Маккартни. Мы с упоением слушаем, как наше трехлетнее чадо подпевает:
«Michelle, ma belle
Sont des mots qui vont tres bien ensemble
tres bien ensemble»
Всё. Занавес.
Эпизод пятый. Анекдот из жизни.
Не люблю Эрика Клэптона. Хоть режь меня, с раннего детства, и не потому что «блюз, это когда хорошим людям плохо». Хотя причина вполне годится для оправданий. Но истинная причина в том, что давным-давно кто-то из родителей опрометчиво сообщил мне, что Клэптон у Харрисона жену увел.
Не простила.
Большая розовая сопля.
У крестной всегда было интересно, потому что, где бы она ни жила, в её доме непременно бывали разнообразные экстраординарные личности. Со временем они перестали меня заботить, меня начали занимать подвесные полки для аудиокассет, развешенные чуть ни от пола до потолка в узком коридоре их квартиры на Среднеохтенском проспекте.
Мама называла крестную красивым словом «меломан». Сейчас, с высоты своих небольших лет, но наслушанная всякой всячины по самую макушку, могу смело сказать, что нет, моя крестная не меломан в полном смысле этого слова. Она наполовину. Фигни она не слушает, но поля музыкального зрения узковаты. Тем не менее, именно она сделала меломаном меня.
Я склонна верить, что дело было именно так, как расскажу, так как объективно этот вариант развития событий самый вероятный. Дело было около пятнадцати лет назад, крестная грустила, и, чтобы хандра ушла, покурила (читаем под строчками), а затем, поймав волну вдохновения и вооружившись двухкассетным магнитофоном, сотворила чудо. Девяносто минут музыки в сборнике, музыки, которая погружала в самые глубины любовной тоски, и тут же чуть иронизировала насчет собственной впечатлительности. Дабы окончательно избавиться от хандры, крестная назвала сборник «Большая розовая сопля».
Несколько лет я заслушивала «соплю» до дыр, самых настоящих, со временем в некоторых треках вместо музыки стала слышна шуршащая тишина. Кассета погибла на даче в недрах неисправного плеера. Её жестоко покусал механизм, и пациент стал непригоден для реанимации. Но все-таки кассета сохранилась. Она спрятана от людских глаз в неприметной коробочке.
Что касается музыки, я вот уже несколько лет подряд собираю девяносто минут по крупице. К сожалению, крестная покурила на славу, дело было давно, и подписать названия треков ей в голову не пришло.
Кража.
Не могу сказать, что крестная всегда была где-то рядом, часто приезжала в гости или мы часто ездили к ней, нет, но все же, она очень прочно отпечаталась в мозгах. На то есть причина. Очень стыдный факт.
На второй стороне сборника, о котором писала выше, была великая вещь Дэвида Боуи «Five years». Этот утопический рок-н-ролльный мотив перемешанный с уникальной манерой исполнения взорвал серое вещество, разодрал в клочья барабанные перепонки и навсегда занял огромный кусок сердца.
Не знаю, какими правдами и неправдами, мама у крестной выцыганила послушать кассету с «Rise and fall of Ziggy Stardast and the Spiders from Mars». В общем, у меня на руках оказалась белая английская кассета с прекрасным разворотом и кучей бонусных треков. Как думаете, я могла расстаться с этим сокровищем?
Мне стыдно, ведь я, правда, не смогла расстаться с той кассетой, слушать её не на чем, но она заняла свое почетное место на полке у мамы в комнате. Впрочем, это не мешает мне обожать этот альбом все эти годы. Где бы я ни была, какое бы у меня ни было настроение, я, непременно, трясу башкой, как только слышу любое вступление любой из песен.
The end.
Следующей вещью, которая окончательно меня испортила стал фильм про Doors. Его показала мама, каким-то осенним вечером.
Мне было лет двенадцать, когда ни с того ни с сего стало безумно интересно начать плести из бисера. По этому поводу мама в своих закромах нашла два журнала. Easy Rider и Забриски Rider. На обложке первого была, пожалуй, самая известная фотография Джанис Джоплин в одних бусах, на обложке второго – Моррисон.
Естественно, помимо статьи про бисероплетение, журналы были прочитаны от корки до корки. И вызвали целый шквал эмоций и впечатлений. Хорошо помню, что вопрос, почему же Джоплин голая, занимал очень сильно. А вот ответ на него изменил мое отношение ко многим окружающим вещам. Мама очень спокойно объяснила, что если она в бусах, то она одета.
А потом мама показала тот самый фильм. Сомневаюсь, что можно такие вещи детям показывать, особенно таким впечатлительным, как я. Ведь эта лента впечатлила настолько, что помню его от начала и до конца до сих пор, хотя посмотрела один раз за всю жизнь.
Но все-таки фанатом этой группы стала позже. Только через три года. На каком-то из развалов купила пластинку, которая, пожалуй, на данный момент стала такой же неотъемлемой частью жизни, как и та с Битлами «taste of honey».
Про сестру.
А безумно важной и драгоценной пластинка стала, как ни странно, не из-за музыки, а из-за человека. И не слушала её больше никогда после того случая. Чтобы сохранить тот момент в первозданном виде.
Мне было четырнадцать, когда родилась двоюродная сестренка. К тому моменту я уже основательно болела музыкой и странными книгами, и старательно верила, что поняла что-то из того, что происходит вокруг. Так что бесстрашно начала осваивать новую роль, быть старшей, заботливой и так далее.
Когда сестрице было около года, совершенно случайно диагностировала у неё абсолютный слух. Мы слушали Армстронга, она подпевала, а потом, когда ради эксперимента, попросила повторить какой-нибудь фрагмент на память, она напела Moon river целиком и без ошибок. С того момента я взялась за её музыкальное воспитание, мечтая, что это чудо однажды будет играть на скрипке.
К моей большой печали на скрипке играть она не стала, точно так же, как однажды, много лет спустя отказалась петь в хоре. Но до этого успела подарить момент настоящего.
Сестрице было около двух, когда мы по традиции бесились, слушая музыку. В тот весенний день слушали Doors. Танцевали, смеялись, она от большой любви дергала меня за волосы и больно щипала за щеки. Но, классически, на второй стороне пластинки, последним треком была The end.
И вот только что танцующий и смеющийся ребенок, как подкошенный, шлепнулся на пол, посмотрел на меня большими ясными глазами и заплакал. Она не всхлипывала, не вытирала щеки руками, она неподвижно сидела, пристально смотрела мне в глаза, а слезы катились вниз.
Последний кусочек Моррисона.
После того, как сестрица отколола, слушать Дорз я практически перестала. Было стыдно. Вроде большая, умная и все такое прочее, а чего-то ведь так и не поняла, а поняла вот эта малявка.
Ещё раз Моррисон и The End нашли меня в гостях у Ксюши на улице Некрасова. Поздним вечером зимой на полу в обществе московских людей. При тусклом свете, когда оживали предметы.
После зимы был наш общий с Ксюшей день рождения. Только в тот год, она по обмену уехала в Париж, а я осталась бродить по улицам Питера. Мне исполнилось семнадцать, а ей пятнадцать.
Через месяц мы увиделись, обменялись подарками. Мне в подарок достались открытка и рассказ. На открытке французский набор: газета, круассан и кофе, на обороте поздравление. В рассказе всего несколько фраз о том, что она привезла бы мне кусочек надгробного камня Джима, но от него и так все, кому не лень, откалывают и скоро его не останется, так что она решила, что, вместо кусочка Моррисона, привезет мне парижское утро.
Открытка соседствует с той, что с Битлами и также путешествует с место на место. Она подписала её для меня рядом с пресловутым покоцаным надгробием. Так что я - счастливый обладатель кусочка Моррисона французским утром 26-ого марта 2003-его года.
П., Ж. и Б..
Меня долго портили мамы. Всех случаев и не припомнить. А началось это, пожалуй, с одного откровения. Мне было лет пять, дело было летом на даче. В те далекие времена не было такого разнообразия радиостанций, как сейчас, к тому же наша дача находится между тремя военными частями. Пограничники, локаторы, всё такое, так что в качестве голоса с континента были волшебные звуки радио «Маяк».
Однажды мама застала меня пританцовывающей под «Упала шляпа, упала на пол» (угадайте, чей хит). Она очень спокойно выключила приемник и на вопрос «почему?» хладнокровно ответила: «Кася, это говно».
Как ни странно, именно это формулировка долгое время действовала на меня гипнотически. Услышав что-то, оценивала по этой шкале. Таким образом, ВИА «Стрелки» и группа «Блестящие» прошли мимо меня.
Зато не обошлось без классиков отечественного рока. Первыми из них была группа ДДТ, в силу овсяной каши по утрам. Ведь только клипами моя любовь не ограничивалась. Затем был Аукцыон. Вот о нем-то и есть приятное воспоминание.
Как-то вечером мама позвала к телефону. Мы тогда жили в коммуналке, и от нашей комнаты до общего телефона нужно было пройти длинный коридор.
- П., Ж. или Б.? – спросила крестная.
- Что?
- Выбери букву.
- Эмм…Ж – неуверенно сказала я, надеясь на оригинальность ответа.
- Окей – сказала крестная и отключилась.
Весь обратный путь я проделала очень быстро. Долго пыталась выяснить у мамы, что это было, а она хитро улыбалась и не отвечала ни на один из моих каверзных вопросов. В итоге я мучилась догадками до следующего приезда крестной к нам в гости. Оказалось, что я выбрала альбом Аукцыона «Жопа». Соне достался «Бодун», а Лизке самый лучший «Птица».
Перемен!
Дети неизбежно растут. Я, к сожалению, тоже. Но я росла как-то странно. Когда некоторая часть моих ровесников слушала Кино, я балдела от Nirvan’ы, а когда они открыли для себя Кобейна, я вслушалась в творчество Виктора Цоя. Однако, этого моя любимая мама вытерпеть была уже не в состоянии. И действительно, как так? Ребенок, выросший на замечательной зарубежной музыке, ни с того ни с сего начинает слушать что-то сильно резонирующее с качеством и музыкальностью. Любимое чадо, которому выдаются расчудесные книги, полная свобода выбора у прилавка в магазине «Караван», чадо, влюбленное в Ливерпульскую четверку, буквально до чертиков, вдруг начинает явно деградировать. Оценив ситуацию, мама бросилась меня спасать.
Для начала мне купили три кассеты с подборкой лучших песен Аквариума разных периодов. Что ж, подумала я, неплохо. Но Кино слушать не перестала. Но мама не сдавалась. Так на новый год в подарок получила кассету с подборкой лучших песен Зоопарка. К этому подарку прилагался короткий комментарий: «Тут музыка не главное». Науменко мне понравился больше, но Цой по-прежнему цеплял. Мой репертуар песен в ванной комнате расширялся. Вместе с алюминиевыми огурцами и восьмиклассницей, мочалкиным блюзом и песней про двух трактористов я начала исполнять «песню Гуру» по ролям.
Но мама ещё не знала, что самое страшное впереди. Перемены произошли, но не из её ухищрений. Одноклассница Анфиса как-то раз дала мне послушать альбом «Оптимизм» Гражданской обороны. Сказать, что мама взвыла это ничего не сказать. Но нападки на Цоя прекратились. Со дня, когда она услышала дома Егора Летова, всякие нападки на мои музыкальные пристрастия закончились навсегда.
Несколько лет спустя мы весело обсуждали почему же чума киномании не обходит стороной, пришли к любопытному выводу. Наверное, дело в энергетике и максимализме. Либо любовь, либо смерть. И, конечно, мы хотим перемен!
Дебют.
Из всего отечественного рока сильнее всего меня зацепил именно Летов. Что-то в этой музыке было такое, безумно близкое моей вечно бушующей натуре. Надрыв, надлом, крик посреди улицы. И самое сильное действие на меня оказала песня «Русское поле экспериментов». Это была квинтэссенция из всего, что только можно намешать. Наверное, я до сих пор не понимаю этих слов до конца. Временами думаю, что в них вообще нет никакого смысла. Однако, именно я тот редкий человек, который не поленился выучить всю песню наизусть и исполнять её под гитару. И не смотря на годы, до сих пор могу исполнить её от начала и до конца, сохраняя акценты и темпы. Хотя, если честно, мне хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать сколько раз я это делала. А самый первый из них был, действительно, неожиданным.
Это было девятого мая. Пешеходный переход на «Спортивной». Я очень смутно помню, как оказалась там.
- Она может спеть «Русское поле» целиком – с гордостью сказал мой лучший друг Антон. И ему дали гитару, которую он передал мне.
Помню, закрыла глаза, набрала побольше воздуха, постаралась отключиться от окружающего мира. И, пожалуй, у меня вышло. Когда закончила петь, практически сорвав голос, обнаружила, что вокруг меня кольцом собралось огромное количество людей. У них были обалдевшие лица, и они не сразу поняли, что я закончила.
Последняя история.
На самом деле, как и про Битлов, про всё остальное тоже много всяких историй, но мне хочется закончить на этой.
Где-то там, немного выше (или раньше) уже сказала о том, что мама не любит тяжелую музыку. Поэтому я много лет старалась оберегать её от всего, что ей может не понравится, кроме разве что Кино, хотя и тут должна сказать, что при ней не особенно-то и слушала это всё. Она скорее заставала меня за прослушиванием. Вот и сейчас случилось тоже самое.
Меня очередной раз окатила волна любви к творчеству Курта Кобейна. Я была уже достаточно взрослая, точнее совершеннолетняя. Как-то вечером мама по традиции позвонила предупредить, что не вернется домой с работы. Для меня это был весьма приятный звонок, потому что можно было выкрутить ручки громкости на «Сириусе» (да-да, на том самом) и полностью окунуться в звук. Что, собственно говоря, и сделала.
Была поздняя осень, на улице было уже темно, но я не включала свет. Помню, развалилась на полу, постепенно уходя от реальности. Но, как это обычно и бывает, в самый неподходящий момент, понадобилось сменить сторону. Только я поднялась с пола, как мама открыла дверь в комнату и сказала:
- Теперь я понимаю, что Led Zeppelin – божественная музыка.
Продолжение, непременно, будет!