«Привет, братец!
Наша мама собралась замуж. Я не шучу, это не розыгрыш. У нее роман. Он живет в Старице. Я ее мужчину по запаху вычислила. Завозила матери лекарства, зашла квартиру, а там стоит жуткий запах махорки. Расспросила – она призналась. Говорит, все серьезно, хотят расписываться. Что делать будем? Где расписан – там и прописан. А если он обычный аферист и единственное, что ему нужно, это ее квартира? Нашу мамочку ты сам знаешь. Она влюблена и в таком состоянии последнюю рубашку отдаст. Если дед порядочный, то я совсем не против ее замужества, но мы его даже не видели. Она у меня денег неделю назад просила. Я ей дала $200. Почему ей стало их не хватать? Мама просила меня тебе ничего не говорить. Вот скажи мне, если их намерения чисты и серьезны, то зачем их скрывать? Почему его с нами не познакомить? Чего она боится? Что скажешь?
Сестра».
«Привет, сестренка!
Ну и озадачила ты меня. Я сейчас очень занят работой. Ухожу рано, прихожу домой поздно. Детей вижу только спящими. В дневник старшего сына заглядывал последний раз месяц назад.
Деньги мать и у меня просила. Я дал $300. Давай как-то там сама.
Брат».
Лана списала адрес со случайно попавшего ей на глаза письма – решила навестить матушкиного жениха. Добираться до Старицы из Питера было долго и нудно. Наконец доехала до Торжка, повернула направо и вскоре въехала в Старицу.
Уютный такой провинциальный городок. Кружевные занавески, цветущая герань на окнах. Всюду легко и непринужденно смешивались эпохи и смыслы, созданные новым временем: клумбы на главной улице, реклама МТС, с ними спорят коровы, жующие свою жвачку, гуляющие по зимним улицам вместе с мужиками, которые воруют детали с вышек сотовой связи.
Лана остановила машину, спросила у прохожего, как проехать к ближайшему кафе.
– К «Шайбе», что ли? – уточнил он.
– Ну да. Там же можно перекусить?
Прохожий кивнул и махнул рукой, показывая на виднеющееся вдали за мостом здание, которое имело округлую форму. Понято теперь, почему кафе «Былина» местные прозвали «Шайбой», догадалась Лана.
Основательно перекусив, Лана зачем-то купила коробку эклеров с масляным кремом про запас – очень уж местные эклеры понравились. В жизни таких вкусных не пробовала, да и цена смешная – 4 рубля 23 копейки.
Проезжая улицу за улицей, заметила памятник Ленину. На главной площади города – гранитный валун в два человеческих роста с нелепой бронзовой статуей женщины наверху. На колокольне все еще сохранились следы от пуль. Одиноко струился дым из трубы асфальтового завода. У рынка – древние мотоциклы с колясками.
По ходу Лана обгоняла подводы, приводимые в движение косматыми лошадками а-ля Есенин, горбатые «Запорожцы»… Вот наконец и двухэтажное деревянное здание бывшей швейной мастерской, на втором этаже которого и должен был жить избранник ее матушки.
Лана припарковала машину и подошла к входу – дверь была не заперта. Она отворила ее и увидела лестницу. Открытая дверь жутко скрипела на ветру. Лана поежилась, осмотрелась и решительно направилась вверх по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж. Длинный коридор бывшего общежития швейного цеха утопал в густом таинственном полумраке и казался необитаемым.
Лану осенила страшная догадка:
- А что если она списала не тот адрес, и весь путь был проделан напрасно?
Ветер хлопал открытой дверью, мороз пощипывал нос и кончики пальцев.
- Хорошо. Сейчас найду гостиницу, приду в себя, а там разберусь - решила Лана.
Но вместо того, чтобы послушать голоса разума и поспешить засветло найти гостиницу, она начала осмотр второго этажа, стараясь ступать как можно тише по чужой пустующей территории. Двери, двери, двери. Запертые на засовы, щеколды, забитые гвоздями, заколоченные досками. Определенно, тут никто не живет.
Но Лана со странным упрямством продолжала проверять каждую дверь. И о чудо – следующая дверь оказалась закрытой лишь на символическую деревянную вертушку. Лана открыла ее и поняла, что попала в туалет. Что ж, весьма кстати. Пока делала свои дела, убедилась, что туалетом кто-то пользуется.
- Но, может быть, это кто из местных или какой-то бродяга… Нет, в такой холод бродяги из теплых вокзалов носа не покажут - размышляла Лана.
Это небольшое приключение напомнило ей время, когда она маленькой девочкой жила с семьей в своем доме и удобства там тоже были на улице. Как же давно это было, как быстро летит время. Сейчас сам факт существования такого отхожего места вызвал у нее умиление.
Лана аккуратно закрыла дверь на вертушку и уже из чистого любопытства продолжила осмотр места, куда забросило ее желание позаботиться о матери. Сразу за открытой дверью в конце коридора оказалась еще одна лестница. Такая же старая, деревянная, скрипучая, она стояла почти вертикально и вела на чердак. Ступени ее были покрыты слоем пыли, припорошены сенной трухой и снежком, налетевшим через щели в шиферной кровле. На ступенях были видны следы.
Тут громко хлопнула входная дверь. От неожиданности Лана вздрогнула. Заскрипели ступени старой лестницы, вторя чьим-то шагам. Гонимая страхом, она решила спрятаться на чердаке. Лана торопилась, путалась в полах длинной турецкой дубленки, спотыкалась, застревала, когда высокие каблуки итальянских сапог попадали в расщелину деревянных ступеней.
Забравшись на чердак, она едва успела осмотреться, как снова услышала шаги. Лана заметила сваленные в кучу старые матерчатые манекены, лежавшие тут со времен швейной мастерской, и поспешила спрятаться за ними. Шаги приближались. Ужас охватывал Лану все сильнее:
- Господи, да у меня даже газового баллончика нет! В одном кармане ключи от машины, в другом записка с адресом - пронеслось у нее в голове.
Заскрипела чердачная лестница, Лана обмерла, сердце забилось в пятках. Над уровнем чердачного пола появилась голова в кроличьей шапке-ушанке. Узкая полоска света от китайского карманного фонарика высветила оставленные Ланой следы.
– Выходите немедленно! Я вооружен! – грозно проревела голова.
Лана замерла, не в силах ни шевелиться и ни говорить.
– Я сторож, Семен Иванович. Выходите, я вооружен!
Услыхав его имя, Лану разобрал хохот, она держалась за живот и давилась смехом. Наконец, справившись со смехом, она спросила:
– Лесин?
– Да. Прохохочетесь, спускайтесь, поговорим.
И голова исчезла. Лана быстро спустилась и заспешила за старичком в противоположную сторону коридора. Прежде чем войти в открытую дверь, она долго чистила дубленку от пыли, снега, сенной трухи.
Дед открыл еще одну дверь, включил свет и дал непрошеной гостье щетку и плечики для дубленки.
– Так вы значит ко мне?
– Да.
– И по какому вопросу?
– По личному… Я дочь Ады Станиславовны.
Сказанное имело эффект разорвавшейся бомбы: дед просиял и засуетился, жестом пригласил войти, стал искать, куда бы посадить дорогую гостью. Все повторял:
– Вот конфуз какой вышел. Напугал вас, на чердак загнал. Как неловко. Вы уж простите старика.
Лана молча стояла, поглядывая с высоты своего роста на плотного кряжистого деда, всем своим видом излучавшего радость от встречи с ней. Он хлопотал по хозяйству, приговаривая:
– Я сейчас-сейчас, только печку пошурудю, а то погаснет еще, неровен час. На улице-то мороз… Потом вашу машину в мой гараж загоним – не разувайтесь пока. Вам лучше у меня заночевать, не в ночь же ехать – метель будет. Или вы в гостиницу хотите? Я бы вам не советовал, там холодно и в окна дует, не заклеены окна-то у них.
Лана слушала, смотрела и утверждалась в своих худших догадках:
- Точно аферист. Они такие и должны быть – милые, обаятельные. Понятно теперь, как он мамочку очаровывал. Интересно только, где и как они встретились?
Семен Иванович управился с печкой, взгромоздил на пышущую жаром плиту огромный темно-зеленый эмалированный чайник.
- Господи, неужели такие чайники еще сохранились и продолжают верой и правдой служить своему хозяину? – думала Лана.
– Одевайте свою шубку и пойдемте о машине позаботимся.
Они вышли в темную морозную мглу улицы. Зимний день короток – Лана и не заметила, как он закончился. Решила воспользоваться гостеприимством и заночевать у деда.
Гараж тоже когда-то принадлежал швейной мастерской и был рассчитан явно не на одну машину. Так что Ланина серебристая «Хонда» даже не потеснила старенький рыжий «Москвич» деда. Запоры были прочные, и Лана успокоилась: так надежней, чем оставлять машину под открытым небом на платной стоянке.
Вернулись в скрипучее деревянное нутро дома.
Дед по ходу показал ей коридорный включатель. Электропроводка потрясла Лану своей древностью. Витые грязно-желтые проводки были прибиты к бревнам гвоздиками, одетыми в белые глазурованные фарфоровые рюмочки. Совсем как в доме ее детства. Добрались до обжитого теплого угла деда, и он вновь захлопотал:
– Вы давайте тут, осматривайтесь, располагайтесь, а я ужином займусь.
Лана смущенно вручила деду пакет, с невесть зачем купленными ею в кафе эклерами. Других подарков у нее для афериста припасено не было, но дед обрадовался, как ребенок, расплылся в широкой улыбке и спросил:
– Это вам мама рассказала, что я их люблю?
– Я тоже их люблю, – уклонилась от прямого ответа Лана.
Одно радовало: адрес оказался правильным и теперь ей не придется мерзнуть в местной гостинице.
Семен Иванович, тем временем усадил дорогую гостью на диванчик, заставил надеть на ноги полосатые шерстяные носки и обуть на ноги смешные обрезанные валенки:
– В доме-то тепло, а по полу оно дует. Боюсь, простынете с непривычки. У вас с вашим братом в квартирах пол теплый – мне мама ваша писала. Я хотел вашим девочкам шерстяных носочков навязать, следочки просил прислать, а мама говорит: не надо, у них пол теплый. А я давно уже сам себе все вяжу. Женат-то я никогда не был.
Лана обратила внимание на свитер ручной вязки, в который был одет дед, – в любом модном бутике города такой свитер не провисел бы и дня.
– Свитер, что на вас одет, вашей работы?
– А-а, этот-то? – он погладил себя по животу. – Мой рабочий.
– Красивый, – искренне похвалила Лана.
– Ну, спиртного я вам не предлагаю – вы за рулем. Я не пью.
– А табак курите? – она неожиданно осмелела.
– Нет, и курить не курю – легкие слабые. Мне моя воспитательница в детском доме смогла объяснить - если буду курить и сам не научусь о себе заботиться, то долго не проживу. Я ей поверил и вот всю жизнь ее за строгую заботу добрым словом вспоминаю. А вам табак нужен, моль пугать? Ваша мама тоже просила. Она говорила, что у вас в Питере моль с зубами.
– Это точно, у нас не бабочки, а монстры крылатые – чуть не досмотрел, не просушил, и все – вещь на помойке.
– Я дам вам. Я и маме Вашей, со знакомым, когда он в Питере проездом был, по дороге в Финляндию, табак передавал.
- Такому нянька не нужна. Сам со всем вон как ловко управляется – про себя отметила Лана.
По коридору кто-то шел, были слышны чьи-то легкие шаги. Потом поскребли в дверь.
– Это Вася. Я сейчас, – дед радостно заспешил к двери.
Ага, – подумала Лана. – Вот и собутыльник непьющего деда. Хорошо, что я осталась. Не пьет как же. Да в такой час только собутыльник и может прийти – поверить в трезвую жизнь в глубинке Лана отказывалась.
Однако ее подозрения не оправдались. В дверном проеме появился огромный черно-белый кот. Он понюхал воздух, нервно подергивая усами, наконец осмотрелся, оценил обстановку. Встряхнулся, потянулся и направился прямиком к Лане. Обнюхал ноги, совсем уж бесцеремонно вспрыгнул к ней на колени и улегся калачиком. Лана опасливо почесала у него за ухом – кот благодарно замурлыкал.
Только у ласковых хозяев доверчивые животные, вспомнила она народную примету, продолжая нежить кота. Кот спал, прикрыв нос лапой.
– Семен Иванович, а вы тут что, совсем один живете?
– Один, – он вздохнул, помолчал, а затеем стал рассказывать:
– Раньше здесь внизу были швейные мастерские. Швеи днем работали, а вечером шли к себе домой, на второй этаж. Жили дружно, весело. А потом в перестройку мастерские закрыли, здание продали Бусиловым. У них теперь уже несколько магазинов в городе. Хорошие люди, правильные, справедливые. Жена его стихи пишет, мужу бухгалтерию вести помогает. А я у них тут за сторожа. На втором этаже тут склад. Они меня дровами и угольком обеспечивают и еще тысячу рублей в месяц без задержек платят. Так и живу. А пенсию у нас часто задерживают. Вот посмотрите, как я тут со всем управляюсь, маме расскажете, может, она и согласится ко мне переехать, – размечтался дед.
– Так вы хотите, чтобы она к вам приехала, а не вы к ней?
– Нет, мне к ней никак нельзя, не смогу я, да и Вася не сможет. И потом, как я хороших людей подведу, они же на меня надеются, верят мне. Ценят меня за то, что не пью.
– А она зовет?
– Зовет, – грустно вздохнул дед.
– А вы с ней где познакомились?
– А она вам не рассказывала? – удивился дед.
– Нет.
Знал бы дед, как вообще она себя ведет.
– Ну слушайте. Познакомились мы случайно. Прошлой весной, в мае, я ездил картошку садить – у меня участок в Задорье есть. Устал, прямо сплю на ходу, решил остановить машину в укромном месте и вздремнуть минут двадцать. Решил – сделал. Смотрю, на остановке женщина сидит. Долго так на нее смотрел. Сразу она мне приглянулась: как воду пьет из бутылочки, как букетиком обмахивается от комаров. А потом думаю, чего она сидит-то тут? Автобусов уже не будет, ни туда, ни назад – все прошли уже. Решил спросить. А она и разговаривать-то со мной поначалу не хотела, колючая такая. Вы в мать - не сразу на контакт идете. Мол, езжайте своей дорогой, и все тут. Насилу растолковал ей, что зря она тут сидит. Предложил до Старицы подбросить, там легче уехать да и гостиница есть. Уговорил, села в машину. Я такой умной и независимой женщины ни разу в жизни не встречал. У нее на все свой взгляд, свое мнение. Довез до вокзала, она пошла покупать билет. Ближайший поезд на Санкт Петербург только на следующий день, я знал, ну и дождался, пока выйдет, повез ее в гостиницу. Влюбился сразу, с первого взгляда. Седина в голову, бес в ребро, не зря говорят. Кто бы мне раньше сказал, что так бывает, не поверил бы. Ну, слово за слово уговорил ее поужинать со мной. Встретились часа через два. Повез я ее в «Былину» эклерами угощать. Потом мы закат провожали, потом по берегу Волги гуляли. Май был, черемуха цвела, полнолуние, рыба плещется, а мы говорим и говорим. Как будто после долгой разлуки встретились. Костер жгли. Сна ни в одном глазу. Рассвет встретили… С тех пор состоим в переписке. Ваша мама такие стихи пишет.
Дед встал и, продолжая тепло улыбаться, полез в шкаф, достал шкатулку из полированного березового капа, вынул из нее толстую пачку писем, перевязанных золотой тесемочкой от конфетной коробки, и, выбирая наугад, стал читать мамины стихи:
– Помните, наводнение было на островах?
«…Стихия считала тела, как ракушки…
Где камни? Где люди? Где чьи макушки?..»
Или вот про события в Беслане:
«…Самый страшный Зверь – человек.
Больно делить с такою бедою век.
Стыдно. Не поднять опушенных век…
Ведь и я человек…»
А вот о нас, о пожилых:
«…Душа, вырастая, становится
Легкой, прозрачной, крылатой…»
А вот это еще:
«…Все горе мира сквозь себя,
Потоком скорби пропуская, чищу…»
У нас, в Старице, места особенные. Поэтов любят. Тут на каждую тысячу жителей приходится по одному серьезному поэту. На вечера поэзии весь город собирается. Все, и стар, и млад. Я тоже выступал на одном из вечеров. Вашей мамы стихи читал. Людям понравились. Она бы у нас прижилась, быстро бы своей стала, по ней это место.
А вот не едет, боится. Да я понимаю ее. Это я один, как перст, на этом свете, а у нее дети, внуки. Как тут уедешь?
Лана кивала, у нее щипало в носу. Было стыдно за свою нервозность, подозрительность. Она начинала понимать мать, сложность ее выбора, ее состояние:
– Ой, Вася-то мой опять нос лапой прикрыл – это он к холоду так делает. Пойду уголька подбавлю, а то за ночь ветер все вытянет, – и дед вышел из комнаты.
Лана не заметила, как уснула. Проснулась от шуршания грифеля по бумаге. Открыла глаза и удивилась – дед рисовал, и похоже, что ее.
– Покажете?
Семен Иванович кивнул, продолжая что-то лихо растирать на рисунке, потом протянул его. С листа бумаги смотрела молодая мама, вместо кота у нее на коленях лежал букет цветов, в глазах сияла самая суть ее души – Лана помнит этот взгляд. Мать так смотрит на распускающиеся цветы, на улетающих птиц, на красивых людей… Взгляд, излучающий восхищение.
Да когда же он успел, как посмел, как смог заглянуть так глубоко в ее душу? Теперь Лана смогла по-новому посмотреть на происходящее. Они с братом, конечно, любили мать и, как могли, заботились о ней. Но кого они в ней видели или хотели видеть? Заботливую бабушку для своих детей, послушную старушку, пекущую по субботам свои плюшки. Кем она была для них? Потенциальной проблемой?
А для него она Муза, та самая родная единственная душа – удивительная, неповторимая. Вот мать и не хочет пересекать эти два мира, а соединить их или выбрать только один, не может – вдруг осознала Лана, зачарованно глядя на сделанный дедом рисунок.
– А вы художник?
– Да так себе. Худграф после детдома окончил. Всю жизнь детишек в школе рисовать учил и сейчас, случается, рисую. Попросить вас хочу.
– О чем?
– Вы маме вашей деньги не передадите?
– Какие деньги?
– Она мое участие на выставке в Финляндии спонсировала. За участие нужно было платить и за оформление работ. Пятьсот долларов. Ей товарищ мой рассказал, что я из-за денег не участвую, так она ему деньги вдогонку и выслала. Так неудобно получилось. Я не просил, она сама решила. А работы-то все до одной продались. Так что я теперь богач – за пять тысяч в наших местах хороший домик можно купить. Ну вот я и хочу долг-то ей отдать, – и он протянул Лане конверт.
Она посмотрела на деда и решительно вернула конверт.
– Нет, не возьму. Вы сами ей тоже не передавайте – обидится. Она же не в долг давала, она помочь хотела.
Семен Иванович с лица спал, так расстроился:
– А мне-то как же теперь быть? Делать-то что?
– А вы ей со мной вот этот набросок в подарок передайте. Ему она точно обрадуется.
В окна комнаты бился мелкий метельный снег. Лане все происходящее показалось призрачным, нереальным:
«Может быть, я сплю, и мне снится сон. Ночь, метель, кот, влюбленный художник и я один на один с какой-то иной реальностью? Реальностью чуда…»