Когда бы трогательная мода прошлых лет давать историям говорящие имена – «Звезда и Смерть Хоакина Мурьетты», «Сказ о том, как царь Петр арапа женил» – сохранилась до наших дней, в названии значилось бы: «Грустная повесть любви Федора Корнеплода». Но режет крылья век двадцать первый, ставит в верхние котировки позицию «время», и отбивает у заголовка лишние буквы, телеграфно чеканя на титуле: «Корнеплод».
Это будет история любви. Да-да – о любви пойдет речь, ибо все мы верные слуги ее и адепты. А если спуститься по шкале t в глубины веков – к Орфею с Эвридикой, к Еве с Адамом, к гориллоподобным нашим пращурам, которых и человеками едва назовешь – то и там, в темной дали непознанного прошлого, нет-нет, да и пронзит сердце мохнатого Грызя страсть к волосатой самке Агу-Аге.
А наш герой, как не крути, на эволюционной лестнице стоит значительно выше. И представляем мы его с полным правом, ибо кто сказал, что чувства пылают только в прекрасных сердцах? Кто лишил посредственность права на счастье?
Итак.
Федор являл собой тот тип мужчины, который в двадцать, тридцать и пятьдесят лет выглядит одинаково, с поправкой на площадь лысины и объем живота. Имидж, как следствие фактуры – рассеянный, но деятельный коротышка. Джемпер a`la мешок с компостом, широкие коротковатые брюки. Сонные глазки, круглые щеки и отменный аппетит – вот он, Федор, такой, какой есть. И только профессия выделяла его из заурядной толпы разномастных клерков, имя которым легион.
Федор служил продюсером на одном из московских телеканалов, и как занесло его туда, не знает никто. Разве что злоязыкий коллега в сердцах возьмет да и ляпнет:
– Потому что набирают продюсеров, когда в психбольнице день открытых дверей! – и, в чем-то, возможно, окажется прав.
Здесь, в Череповце, Федор готовил сюжет о тяжелой промышленности. Ехать в нудную командировку он вызвался, дабы скрыться от злословия коллег, с которыми только что вернулся с горного Алтая.
Сидя в кафе «Теремок» и потягивая в одиночестве пиво, он мрачно вспоминал все нюансы злополучной поездки. Как живые, перед ним вставали опостылевшие рожи:
– Федя, а почему мы не взяли машину побольше? – вопрошали коллеги.
Четверо здоровых мужиков, плюс водитель, груженые кофрами, камерой и прочим железом, набились в древнюю праворукую Тойоту. Слепили алтайские звезды, машина громыхала по горной дороге. В обязанности Феди как раз и входила организация поездки и обеспечение съемочной группы всем необходимым.
На очередном горном перевале от японского ведра отвалился глушитель. С реактивным грохотом неслось подыхающее авто в ночь. С заднего сиденья звучал задушевный голос:
– Федя, а связи тут нет. Никакой. А если сейчас эта помойка развалится, делать мы будем что? Кругом пятьсот. Закон тайга, медведь хозяин. И температурка уже минус восемь... А мы, Федя, тебя запряжем и поедем. Потому что спутниковый телефон ты с собой не взял. А мы, Федя, тебе говорили – бери "Иридиум". А мы, Федя, тебе говорили – бери нормальную машину...
Федор отхлебнул пивка и поежился. Вспомнил удивленную морду водилы:
– Ребята, вы вот за ЭТИМ ехали четыреста километров? Чтобы снять это поле с ромашками и лошадок? Дело, конечно, ваше, но в тридцати километрах от гостиницы я знаю точно такое же…
Сколько проклятий, острот, язвительных замечаний, не считая прямого саботажа довелось пережить ему в той поездке! А коллеги попались сплошь злопамятные, и не поленились по возвращении описать всю историю в лицах, да так, что крайним отказался именно он. Федя.
Главное, как будто меня с ними не было, досадливо рассуждал он. Я тоже терпел все лишения и трясся по дорогам… вставал ни свет ни заря. Не стал отсиживаться под кондиционерами, рванул в поля. А они еще недовольны. Гады. На износ пашешь, и хоть бы одна скотина…
А сегодняшняя беда состояла еще и в том, что излить душу Феде было совершенно некому. Коллеги, науськанные предшественниками, держались стороной, и пребывал наш герой в досадном одиночестве.
…Катились за окном машины, ветер мел листья по проспекту Ленина, по желтой скатерти уныло ползла муха. У барной стойки шумели студенты, за угловым стол хлюпала носом блондинка, что-то рассказывая подружке. Эти двое заинтересовали Федора, и он подумал, что кому-то сейчас еще хуже, чем ему. Тут блондинкин телефон зачирикал на все кафе, и, наскоро вытерев слезы, девица вспорхнула, оставив подружку в одну и в растерянности. Почему бы нет? – вдруг решил Федор и вежливо навис над ее столиком – вы позволите?
Дама позволила, скорей от неожиданности, а Федя (откуда что взялось) ковал железо, пока горячо: заказал шампанское и галантно протянул визитку. На белом прямоугольнике с известной на всю страну эмблемой стояло его имя и надпись – продюсер. В глазах барышни вспыхнул неподдельный интерес….
…Четыре дня пролетели, как миг. Они гуляли в местном парке, сидели в кафе. Федю слушали. Приятно было встретить, наконец, человека, который не тыкает булавкой тебе в спину, не язвит, не вставляет шпильки. С которым можно просто, по-человечески, поговорить. Федор потел, размахивал руками и млел, когда в глазах собеседницы проскальзывали золотые искорки, а на щеках проступали ямочки.
В Москву он возвращался, расправив плечи. Пустяк, в общем-то, обычная девушка, говорил он коллегам. Почти ребенок… Ребенку Леночке стукнуло двадцать восемь, но на фоне маячившего зимой сороковника, у Феди этот возраст ассоциировался с платишками, куклами и чупа-чупсами.
Они забалтывались заполночь по Скайпу, и ночные прощания звучали все более откровенно. Девочка моя, с нежностью думал Федя. И, наконец, решился. Взял неделю отгулов и пригласил Леночку в столицу.
Девушка, поведя острым носиком в одиноких фединых хоромах, не обнаружила следов пребывания других женщин. И споро навела порядок. Салфетки-вазочки, пара коллажей из Икеи, запах домашней снеди... И в холостяцкой дыре воцарился покойный уют двухместного гнездышка.
Федя млел. Возил гостью по городу, таскал по театрам. Сверх обязательной программы открыл ей двери чебуречной на Сухаревке. Подарил цветы.
Соорудил ужин со свечкой. А после ужина, когда сам собой вдруг выключился свет… впрочем – закроем дверь, негоже торчать у замочной скважины.
Леночка задержалась еще на неделю.
– Чё-та наш Корнеплод рассиялся, – удивлялись коллеги. Федя торопливо прощался в отделе и спешил домой.
Леночка осталась насовсем. Птичка моя, с нежностью думал Федя, глядя, как ловко порхает подружка по дому, наводя чистоту. Птичка сидела в гнезде, пекла пирожки и на улицу не совалась, наблюдая за безумной московской сутолокой сквозь оконные стекла. Федор, как мог, утолял информационный голод подруги. Рассказывал ей о работе и делился творческими планами:
– Подумываю над авторской программой о преемственности поколений в искусстве. Надо будет к Церетели смотаться… – и ухмылялся, глядя, как леночкины глаза распахивались от восторга.
Через пару месяцев, совершенно случайно – проездом из Вологды в Череповец нарисовалась леночкина мама. Погостила денек-другой, тяжкой рысью пробежалась до Мавзолея.
– Положено. Когда в школе наш класс в Москву возили, я проболела. Хоть сейчас посмотрю.
Пару раз, будто по ошибке, подъезжала к Феде с полувопросительным:
– Зятёёёк? – и, будто сомневаясь в легитимности обращения, тут же осекалась и звала по имени-отчеству.
А что, собственно, – приосанившись, мысленно рассуждал Федор, а пуркуа ли, собственно, да не па? И стал подумывать о женитьбе. Вот справит последний раз холостяком сороковник, тогда и…
Леночка не хотела быть нахлебницей в доме будущего мужа, и пошла на курсы референтов. Будучи техником-технологом по станкам с ЧПУ, с компьютером разобралась довольно быстро. Познакомилась с новыми подружками. Подружка Стелла знала про все распродажи, Таисья присоветовала косметолога, а у Варвары мама работала в театральных кассах. Так у Леночки началась светская жизнь. Она загорела, остригла челку и непростительно, по мнению Феди, похорошела. Он пыхтел и размышлял о женском непостоянстве.
На работе, слегка красуясь, ворчал, что его, человека семейного, нельзя посылать в дальние командировки. Торчал в офисе и кипучей своей деятельностью приводил в исступление коллег, вынужденных по его инициативе гонять впустую по забитой пробками Москве.
В один из дней разразился скандал. Федя нашел в инете анонс "шоу эротического искусства" в галерее на окраине города, воспылал и отправил туда съемочную группу. Молодые операторы с удовольствием катались по клубам и выставкам, но, по закону всемирного свинства, на эту съемку попал старый оператор ДимДимыч, прошедший множество войн и ныне работавший на кремлевских паркетах...
Вместо заявленной эротики ветерану канала достался нормальный порновертеп с разномастной компанией ценителей, глядя на которых смело можно было составлять справочник сексуальных девиаций.
Дед малость озверел и отснял мероприятие по высшему разряду.
В монтажку, где отсматривался материал, выстроилась очередь – поглядеть. А поглядеть было на что! Два темнокожих атлета лапали тонкую блондинку в пенной ванне. Затянутая в черный латекс барышня габаритов мадам Грицацуевой, в полумаске, с оттягом лупила хлыстом тощего бедолагу, распятого на столе. Притягивая друг друга за галстуки и колыхаясь животами, взасос целовались два толстяка. Особенным успехом у зрителей пользовалась сценка, где напомаженные мальчики вонзали хрустальный фаллос в силиконовую хрюшку; глаза у хрюшки синхронно вылезали...
Коллеги, оторжавшись, крутили пальцами у виска. Федя торжествовал – да, это я, я нашел такой экшен!
Федин руководитель тоже заглянул в монтажку. И схватился за голову.
– Где были твои мозги? – шипел он. Что ты собирался делать со всей этой камасутрой? У тебя в заявке стоит – «культура»! Это - культура?!! Ты – издеваешься?! Ты вообще соображаешь, на каком канале работаешь?!
– Это же настоящий перформанс с инсталляцией! – огрызался Федор, – Это просто непрофессионально снято! Это хамство оператора. Настоящий профи должен идти, куда пошлют, и делать то, что скажут! и как надо делать!
В стеклах руководящих очков полыхнула молния. Начальник слегка посинел, перешел на «вы» и спросил очень тихо:
– Вы… пппродюсер, – слово он выплюнул, – говорите о профессионализме мне?! Сейчас будет вам инсталляция...
Тут мы из милосердия тихо закроем дверь в кабинет. Зачем терзать нервную систему?..
Вечером Федор, шипя вполголоса, спешил домой. От нервов он всегда обильно потел. В метро на него косилась, морщась, какая-то баба. Вот зараза, желчно думал он, не нравится ей. Езжай в такси, раз такая трепетная.
Все шло наперекосяк. Хорошо, что дома Леночка, мелькнуло в голове, и на душе стало чуть теплее. Сейчас накормит, выслушает. Неплохо-таки быть семейным человеком!..
Леночка явилась минут на двадцать позже него, когда Федор, матерясь, жарил давно забытую холостяцкую яичницу.
С румяными щечками, ясным взглядом и тонированной челкой была она совершенно возмутительно хороша. Заговорила с порога о том, как потрясающе сложился сегодняшний день, а ему, как продюсеру, безусловно, было бы интересно осветить эту выставку.
От слов «выставка» и «продюсер» Федя взбрыкнул, как пришпоренный конь. С преувеличенным вниманием слушал восторженный рассказ. Отстраненно, изумляясь, думал: я же с работы. Голодный я. У меня неприятности. В голове ритмично стучало: голодный – я, неприятности – у меня, и настойчивый барабан прорвался-таки удивившим самого Федорам воплем.
– Голодный – я! Неприятности – у меня!..
Леночка осеклась. Ее испуг, как и неудачная попытка загладить оплошность, еще больше распалили нашего героя, и он, собрав все свои сегодняшние обиды, горечь, раздражение коллег в большой шершавый ком, сбросил этот ком на незадачливую экскурсантку:
– У нас в руководстве серьезные – ты понимаешь, серьезные! – разногласия по поводу концепции вещания канала! И я оказался в меньшинстве, потому что никому, никому не нужно настоящее искусство! Никому не нужна культура!..
Зазвенели стекляшки на люстре. Ворвался в форточку ветер. Съежился кактус на подоконнике, и чайник заткнулся на полуслове, сдержав рвущийся свист.
Леночка, запершись, рыдала в ванной. Федя ковырял остывшую яичницу и жалел себя.
Худо-бедно мир восстановился. Однако Федор, памятуя о проколе, строже стал следить за поведением будущей супруги:
– Я, конечно, все понимаю, но когда прихожу с работы, хотел бы заставать тебя дома…
– Мне кажется, не стоит столько времени вертеться у зеркала….
– Тебе хорошо: целый день отдыхаешь, наскоро сляпала обед – и все…. А я устаю, как собака…
Близился новый год, а сразу после – сорокалетний юбилей, после которого и решил Федор покончить с холостяцким житьем.
На новогодний корпоратив приглашение для невесты он преподнес, как пятизвездочный тур на Бали. Леночка ожила. Вечеринка обещала быть шумной, и к тому же она познакомится, наконец, с коллегами, о которых слышала уже так много.
Вечеринка удалась.
Когда безобразно пьяного Федю паковали в машину, Леночка смотрела на позорное зрелище глазами, полными слез. Все: сочувственные взгляды фединых коллег, его оскотинившаяся физиономия, пляска в спадающих штанах с приглашенной поп-группой… все было не так, как она ожидала… А главное, главное: где то уважение и почтительное внимание сослуживцев, о котором наслушалась она от будущего мужа? По рассказам Феди, он – если не главный, то, как минимум, один из них. И как можно было вести себя так, если рядом с ним она, Леночка?..
Похмельный Федор с утра был не менее омерзителен. Разрываясь между холодильником и аптечкой, Лена не выдержала:
– Тебе не стыдно?
Красные глаза обратились к ней. Смысл вопроса не сразу дошел до пульсирующей болью головы.
– А тебе не стыдно?! – заорал жених, когда этот самый смысл достучался до фединых полушарий во всей своей неприкрытой возмутительности:
– Плохо – мне, – опять возник в его голове тот же ритм, – где твое сочувствие? Помощь твоя – где? Сидишь тут на моей шее…
Именно эта фраза и оказалось тростинкой, которая преломила хребет верблюду леночкиного терпения.
Она тихо прошла в комнату и собрала сумку. И ушла. К Стелле или Варваре. На вокзал. К маме в Череповец. Но, навсегда покидая из федину судьбу и наш рассказ, кинула на прощанье горькое:
– Продюсер. Ты знаешь, как тебя на работе называют? Федя-корнеплод. Корнеплод ты и есть!
– Вооон! – заорал Федя и прикрыл глаза от вспыхнувшей в голове боли.
Все проходит. Подходит к концу и наш рассказ. Но, прежде чем расстаться с героем, посмотрим на него в последний раз в тот памятный день, когда он разменивает свой пятый десяток. Вот он – бредет к магазину. Сорокалетие Федор решил не справлять. И примета не лучшая, и вообще.
Стерва, разбившая федино сердце, оставила в нем зияющую рану и убеждение, что женщины – зло. Поэтому он сам организовывал себе праздник.
В магазине он ловко расправился с хлебным и горячительным отделом, чуть посомневался в кондитерском, лихо окучил мясной и двинул в овощной за картошкой. Внимание его привлек странный продукт, на упаковке которого значилось «дайкон». Похож он был на белую кривую морковку. Федор задумчиво повертел продукт в руках и окликнул продавщицу:
– А это что? Фрукт или овощ? Как это вообще едят?
– Вера Иванна, – на весь зал прокричала девчонка, – а вот эта, новая, в овощном – она чего? Фрукт?
– Не, не фрукт точно, – откликнулась старшая, – корнеплод какой-то.
– Корнеплод, – улыбаясь, произнесла девушка.
– Что?! – задохнулся Федор. – Это вы мне?!
Он покраснел и моментально вспотел, поскольку сочетание корнеплода и девушки вызвало однозначную цепь ассоциаций. В глазах у именинника потемнело. Вся ситуация предстала ему в виде издевательской театральной репризы: вот Коломбина смеется над Пьеро, и сейчас, чего доброго, выскочит Арлекин-охранник да как треснет его по башке дубиной…
И до сих пор пребывают в недоумении продавцы магазина, что заставило зарычать, толкнуть тележку на обалдевшую продавщицу и с ревом кинуться прочь этого немолодого, некрасивого и ничем, в общем, не примечательного покупателя.
Тут и простимся мы с нашим героем, замкнув цепь событий, составивших печальную повесть любви Федора по прозвищу Корнеплод.