Идём неспеша с бабушкой под руку в церковь. На мой локоть опирается её постаревшая рука с голубоватыми ручейками-венками. Во всём её образе сквозит хрупкость и эти вызывающие нежность признаки так быстро и незаметно подкравшегося возраста: в уже неуверенной походке маленькими шажками, платочке с маками, повязанном туго под подбородком, маленькой щуплой ручке, покупающей свечи и выводящей аккуратным учительским почерком имена моей семьи за здравие и упокой. Бабуля кажется мне воздушным шариком – держи за ниточку крепче, не то один миг – и ветер унесёт её к фигуристым облакам и августовскому солнцу.
В церкви светло и прохладно. Умиротворённые лица. Много женских рук, без маникюра, с морщинками, старательно освещающих себя крестом. Глаза, наполненные тихим светом. Потоки мыслей, просящих у Него прощение за земные грехи, молящие о здравие близких и любимых – «помилуй и сохрани!».
От церковных стен веет холодом и тишиной. Склонив голову, рассматриваю рисунки на полу, обувь впереди стоящих людей, их склонённые в молитве затылки – тело погружается в окутывающую полудрёму и кажется невесомым. В голове автоматически шепчутся уже припорошенные памятью слова «..и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение…».
Тонкие сопрано хористов кажутся небесной музыкой: светлой, чистой, от которой хочется плакать горючими бабскими слезами и которых совсем не стыдишься. Редко переживаемое состояние на фоне моего ещё формирующегося отношения к Богу.
После службы молча сидим с бабушкой на скамеечке у стен храма. Ловлю себя на мысли, что потом я не раз буду вспоминать этот августовский вечер, мою бабулю с платочке с маками, повязанном туго под подбородком, её маленькие ручки, держащие на коленях молитвенник, садящийся в реку оранжевый диск солнца и это молчание, когда говорить не нужно. Мы просто улыбаемся друг другу и чувствуем, что проживаем вместе какие-то значимые для нас минуты.