...какие-то удивительно-цепкие переплетения,
Хватают клешнями за пятки,
Ускоряясь движением жизни -
Запрыг на запятки,
Той кареты, что барынька-мамка
Раздвинувши ноги,
Бьёт челом, неразумная самка,
Узревшая Бога.
Раскнутавшись, лошадку стегает Вакула-возничий,
На Абдуллина дань налагает Роман Городничий,
На коньке пьёт бутылку засосом, гусарства мундиром,
Опроставшись светлейшей поляной, войною и миром.
Ни кола, ни двора, НиколЯ, ни Яновского Рима.
Ни МухОртого зря поморозив, ни светлого дыма,
Ни бретельки смущённой, сожжённой прохладным кефиром,
Ни груди, остывающей жаром румянца Зефира.
Ни Коробочки , чешущей гостю
Шафранные пятки,
Ни, давящейся костью Рабле,
Как шинелью на Святки...
Г. Островский
...какие-то удивительно-цепкие переплетения,
ускоряются в этом угаре,
что зовем "юзом" жизни,
уткнувшись в селедку в пивбаре...
Той кареты полет
в серо-пепельном океане,
те ужимки Рабле,
эполеты в фонтане,
девять пяток шафранных в одном сапоге
или дама в кафтане?
Кость в тарелке бобов кассуле,
опечатка в Коране...
И в засосах возничих
Коробочки, Баночки, Сары,
все в зефире прозрачном
сбегают в объятья гусаров.
Там в мазурке судьбы
пляшут Вий и Вакула,
и нос, и рождественский насморк,
Гоголь, моголь , Толстой(или Горький?)
Островский (иль Вайсбург?).