К простецу однажды вахтовик пришел и стал жаловаться. Простец - рубаха-парень безработный: душа совестливая, мятущаяся - нараспашку открытая. Стал он слушать все по порядку.
- Что за жизнь пошла – не свое каж урвать хочет. Кадровик мой совсем зверем стал – в мелочах режет. Побывку северную от аза до ижицы давать не желает, остаток прячет - восполнить не стремится. Говорит: «Ты с вахтовки на юга вертался – за что ж Северные?». Может, давит на него кто сверху или снизу что подпирает, только не согласен я свои гроши терять. Все с ним испробовал: свод законов лопатил - логикой его подпирал, чтоб не рухнул; случаи всякие описывал. А он свое гнет: «будет этак, а не так». Словно рогом - принципом супротив уперся. Уж я едва сдержался: хотел, да не высказал ему пару ласковых из разряда логики бытовой сугубо. Ой, горячей, жгучей, да с приправой острою! Домовой, видать, помог жалостливый - рот закрыл мне, сил сдержаться дал.… Иль еще в чем причина была…, но смолчал я. Вот тебе скажу. Подсоби, дружище, мне в разборе путаном. С вахтами как быть - совет мудрый дай: верный, истинный.
Выслушал его парень сердобольный и задумался. Жил-живал он, добро проживал в радость себе – в горизонты не смотрел, перемен не искал. Токмо слабость имел: в поле бранном ратовать за правду-матушку, за обиженных вступаться, обездоленным быть опорою - космополит доморощенный. Вот он порученье-обязательство и принял; по прошенью низкому, да внушенью хитрому. Обмыслил он все, от корней до маковки, и решился за брата нашего – вахтовика - вступиться. Но решил он по своему как дружку помочь.
Бросил обиталище свое в граде полустольном и пошел на Север. Надел панамку на голову, скользнул угрем в толстовку, натянул холщевые штаны и подпоясался бечевкой. Обувку? Не надел: сурова и безрадостна судьба правдоискателя, и участь его неприглядна.
Пошел он по области иноименной. А где встречал Начальников Отдела Кадров – в городах ли, в поселках городского типа, иль в деревушках – везде просил их:
- Предоставь, душенька, мне основной отпуск. Я вокруг конторы твоей месяц ходить буду, вахтовать. Да что там – полгода! Только обещай выплатить отпускные!
Умолял он их, но суровы оказались Начальники.
- Не можем мы это сделать. Хоть и нравишься ты, в простоте своей - не по силам такая задача нам. Даже Начальник Самого Главного Отдела Кадров прошение письменное получал от Президента о работе хоть какой, мало-мальской. А мы и вовсе люди подневольные - не Президенты у нас в штате, а простые Генеральные Директора. Вот напиши прошение, как не погнушался Президент сделать, и примет тебя Генеральный на работу. Мы тебе и лапти справим, а там, глядишь, и онучами снарядим. Нет порядка без обуви – дресс-код мы соблюдаем, он в почет у нас прописан. А батюшка Генеральный юродивых любит, привечает всегда. Может, и вахтами разрешит трудиться. Все ж на благо фирмы! Пока болота, да лужицы к дому переходить будешь, мы путь твой, трудовой, в стаж тоже включим. Особливо, к работе когда добираться будешь. Эта дорога уж совсем суть святая. Без нее и дело не делается, и Трудовая не сказывается. И не вычтем мы ни выходные, ни праздники, ни время на сон из календарного месяца при подсчетах стажа, для отпускных дней твоих вольных. Не станем мы басурманами бешеными, считающими только дни рабочие, и от их счета глыбного девять дней откупных за полгода жаловать, а не четырнадцать, веселящих свободой своей. И переработку, ежели что, медовыми сладостями, да медной монетой оплатим. Не погнушаешься взять? Молим только, начерти рукой своей верной об устройстве прошение!
Кручинился, суровел от слов таких, правдорыск наш:
- Вот оно что, бесовье отродье.… Значит, не дашь мне отпуска без устройства? Ежели батрачить только на тебя? Не жди тогда моего согласия! Я вольная птица! Хоть и без крыльев, а полечу по земле дальше на Север. Говорят, там особые - Северные, за тяготы бескрылые дают.
И полетел он, в свободе своей, ступнями голыми по осокам болотистым - острым, по дорогам щебенистым и отсевным; пролетал он и по асфальтным покрытиям, и по тропкам лесным, корнявистым, а все одно – разницы не чувствовал стопами своими страдальными. Ноги сбивал в колдобинах да ямах, о корни запинался, да с мостов валился через щели нежданные. Только небо чистое его радовало. А хмурое - отраженьем буерачным виделось от дорог под ногами.
Природа ход его сдерживала. Все суровей зыркала на путника одинокого. Студеными ветками хлестала, небом давила сумрачным, северным ветром противилась, да водой серой, Ладожской, сталкивалась.
Мох да гранит шепнули ему, что у цели ближней путник. Район тут, приравненный к Северу. Тут искать ему дюжину чертову, да троих.
И стал он жилье высматривать: не согреться чтоб, а то, где флаг раньше румяный вился, а теперь троиться начал - тот, что кровью единил, а нынче водой разбавляется под присмотром.
Огляделся он кругом и приметил: строения-то поплоше тут будут. Хворь у них какая-то – лишайная что ль.… Нешто у дорог ту хворь подхватили? Махнул рукой на думы те странник, и постучался в дверь скрипучую, с табличкой, кириллицей писанной. Вошел, не дожидаясь отклика, и увидел не кадровика упитанного, веселого да шустрого, а кадровицу серую, неприглядную. Искал он румянец на ланитах ее впалых, да не нашел. «Видать, где в другом месте спрятался», - решил босоход-правдопыт.
Хоть пичугой серой кадровица казалась, а не испугалась странника босоногого. Только панамку снять попросила.
Снял ее странник, сжал в ладони – мять стал от робости, но осмелился о чертовой дюжине и троих просить ее.
Удивилась кадровица, да не разгневалась. Рассмеялась.
- Что ж ты, дурень, просишь о такой малости? Основного, что ль не надобно? Садись, прошение черти об устройстве в наше ведомство.
Сник странник, усох даже от слов таких. А может то район, к Северу приравненный, подействовал. Только сильно странник огорчился и молить стал:
- Все сделаю, барыня вострая, только не гони без желанного! Пропишусь тут, как есть пропишусь! Своим стану, румянец у барышень искать буду; как найду, мальков настругаю с ними. Только дай мне чертову дюжину и троих без устройства! Без грамоты этой окаянной!
- Дурень ты наивный! Деды и бабки наши, что у домов сидят, да косточки прохожим перемывают, чего ты - пришлый хочешь, получить не могли без грамоты этой. Работникам наемным только дается это. Отбатрачившим, да заслужившим. Здесь, где жизнь горше и природа суровей, где камень гранитный стрелы невидимые пускает, где душу косохлест истачивает, да мороз сердце леденит, где крылья черные с карканьем вести ранние несут.
Не вошел со словами этими в согласие путник, не захотел смириться:
- Птичка ты моя стройненькая, что хош сделаю: жить тут буду, вахтоваться на юга не стану – подрежу крылья свои выдуманные, только дай желанное!
- Нет, - сказала, как отрезала, пичуга. – Вахтуйся сколь желаешь, а не видать тебе чертовой дюжины и троих без грамоты заявительной и устройства. Пиши сначала, а потом и вахтуйся, не надоест покуда. Только работу полную, по календарю производственному, взнуздай.
Так и ушел ни с чем бедняга голопятый. Осталась у него одна надежа: на игру карточную и троих. Но то дальше на Север идти надо было. К хрусту белому – смертельному, к ночи долгой, да дню беспробудному – дружкам верным, что не пущают никого в компанию свою. Задрал странник рубаху, чтоб ветер грудь студил, штаны по колено сработал, да панамку скинул, и пополз на Север. А сделал так, чтоб заслуги свои повысить, да жалостью тронуть непреклонных; искомое в страданиях взять.
Полз он, да невзгоды собирал. Чтоб рукам помочь, за каменья и травы хватался взором. Лед с землей грел дыханьем. Деревья все чаще лицезрел с вершин – точно ближе они становились. И стал себе казаться могучим, выслужившим желанное.
А увидел избушку заветную на пути - волком быстрым побежал к ней. И влететь готов был в дверь открытую, да захлопнули ее. В окошко, волок приоткрыв, дедок выглянул и все ему сказывал:
- Весть о тебе пошла. Будто хочешь недосягаемого. Послушай старого. Вахтуйся ты в края теплые. Нигде желаемого не дадут тебе без грамоты. То желанное заслужить надобно – дается не всякому. Ведаю, чужая воля направила тебя, надоумила. Кто послал тебя правду искать – с того спрашивай. За работу тяжкую, битву с Севером - там искомое получай. А коль ответа держать побоится - с тебя спрос весь: не того послушал, послужил лукавому. Поменяй службу, да о бумаге не забывай.
Призадумался дедок после сказанного, поскреб лысину, чтобы мысль пришла, и добавил нехотя:
- Со спором этим обиженному твоему идти самолично должно было. В первопрестольную, где златы маковки, да с поклонами. Иль к поверенным ее. А тебе не та правда надобна. Давно нашел истину ты, да от глупости не избавился. А искал ты волю свою, называл ё иначе.
Замер простец на росстани, задумался и, совету покорившись, покатился на юг радостно.
Три месяца он сюда добирался, и еще немало ждало в пути обратном. Без устали полз, безжалобно. На границах северных отдыхал, не нарушить чтоб правил каменных. Да и в отдыхе мечтал о нем, как вода в ручье. От другого шел, чтоб понять себя: не покоится тот, в ком покоя нет.
09.2011 Питкяранта