ВЕХИ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВОГО.
Наступило время подводить итоги. Прожито много, пережито еще больше. Каждый год имел какую-нибудь особенность, в каждом происходили определенные запоминающиеся события. Но среди прожитых лет сам собой в памяти всплывает тот год, во время которого и событий было больше, и эти события были наиболее значимыми, повлиявшими на все дальнейшее течение жизни. Таким был год, всплывший на поверхность моей памяти, и который я вынес в заголовок, это пятьдесят первый год. Наряду с ужасными событиями того года, были и интересные изменения в жизни, произошло много встреч с новыми людьми, и были даже события, которые вызывают теплые вспоминания. Многие друзья тех времен остались навсегда моими жизненными попутчиками. В этот год еще более укрепилась дружба с теми, с которыми меня судьба свела ранее. Как все это мог уместить в себе один год? Объяснить трудно. Проще попробовать его описать. Итак, пятьдесят первый!
Год начинался великолепно. Никогда мы еще не готовились с такой страстью к встрече празднования Нового Года. В нашей комнате студенческого общежития все кровати были сложены в одну стопу. Принесены столы и стулья. Нашими мальчишескими руками были приготовлены винегреты, нарезаны закуски. Расставлены бутылки и стаканы. Никогда мы не собирали в складчину такую большую для наших кошельков сумму. Кроме шестерых жителей нашей комнаты были приглашены много друзей из числа сокурсников, как живущих в общежитии, так и проживающих с родителями. Конечно же, все пришли с девушками. Из моих друзей был Семен, а также приняли приглашение девочки из нашей группы Вера с Раей. За столами разместилось, наверное, более тридцати человек. Большую роль в нашем энтузиазме по подготовке особенно торжественной встречи этого нового 1951 года, безусловно, сыграло чувство, что это наш последний праздник, который мы проводим все вместе. Мы проучились бок о бок без малого четыре года и почти сроднились.
Мы поступили в техникум в 1947 году, практически сразу после окончания войны. До этого мы прошли сквозь все передряги военных лет: эвакуацию, голод и холод. Кто-то из нас пережил ленинградскую блокаду, многие побывали в немецкой оккупации. Большинство уже успело поработать на производстве. У всех еще была свежа боль от потери родных и знакомых в пекле войны. Наше отрочество было изуродовано военным лихолетьем. И вдруг одновременно с приходом юности мы попали в мирную студенческую жизнь, где мы можем полностью окунуться в радости, присущие молодости – первые встречи с девушками, свидания, танцевальные вечера, гулянья в «Белые ночи» по набережной Невы, застольные компании.
Забегая вперед, можно сказать, что после окончания техникума мы начали напряженно работать, довольно скоро обзавелись семьями, поэтому эти четыре года были действительно светлым пятном нашей молодости. Бывали в эти годы дни, когда мы недоедали, одевались более чем скромно, но в памяти тогда еще были свежи горести военных лет, поэтому для нас эти неурядицы были несущественны. И вот наступающему 1951 году предстояло стать завершающим в нашей студенческой жизни.
В конце января, сдав свою последнюю сессию, мы переходили на дипломное проектирование, совмещаемое с преддипломной практикой. Через полгода с дипломами в руках и с направлением в зубах нам предстояло
разъезжаться по всему союзу на нашу первую в жизни серьезную работу, осваивать профессию и завоевывать свое место под солнцем. Но все это нас ждало в близком будущем, а сегодня мы готовились к празднованию нового года.
Мы были не одиноки, во всех комнатах общежития были организованы подобные пиршества. В голубом зале, нас ждала наряженная елка, радиола и большое количество пластинок, с лучшей танцевальной музыкой того времени
За полчаса до боя курантов мы уже сидели за столом, с подготовленными стаканами, кружками, или, даже, с баночками из-под майонеза. Как принято, проводили старый год, и ровно в двенадцать, встретили новый, чокнулись, выпили, потом повторили. Если первые тосты говорили несмело, первых ораторов приходилось долго уговаривать сказать несколько слов, то последующие тосты произносили с желанием и азартом, затем наступил момент, когда уже все хотели самовыразиться, но противоречие обстановки теперь состояло в том, что уже никто не хотел ничего слушать. Общее застолье раздробилось на мелкие компании по интересам, а точнее сказать по симпатиям и так продолжалось еще некоторое время, затем все дружно пошли в танцевальный зал.
Далее всю ночь мы курсировали между застольем и танцевальным залом. Было очень весело - танцевали, пели, шутили, смеялись и, конечно, флиртовали. Песни были полны оптимизма и надежд на доброе, интересное и наполненное радостью будущее. Особой популярностью пользовалась песня «Студенческая застольная».
На веселый студенческий ужин
Собрались мы сегодня друзья,
Значит, тост нам торжественный нужен,
Отступать от традиций нельзя
Ничего что вина маловато
Не беда если чарка мала
Эту чарку мы с вами ребята
За большие поднимем дела
Припев: Пусть дни нашей жизни, как волны бегут
Мы знаем, что счастье нас ждет впереди.
Порукой в том юность и радостный труд
И жаркое сердце в груди.
Скоро, скоро, как вольная стая
Разлетится вся наша семья
Где мы встретимся снова, не знаю
Но ведь это неважно друзья
Только память вы в сердце храните
О горячности наших бесед,
О возникшей, в стенах общежитий,
Тесной дружбе студенческих лет.
Припев.
Через несколько лет, очевидно,
Изменить нас успеют года.
Этот выглядеть будет солидно,
У того отрастет борода.
Но изменимся мы только внешне,
И собравшись, по прежнему, в круг,
Мы друг в друге узнаем, конечно,
Наших прежних друзей и подруг.
В песнях звучало ожидание новой жизни, в которую нам предстояло войти уже в наступившем году. Очень соответствовала этому настроению песня молодых геологов.
Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой
Глобус крутится, вертится, словно шар голубой.
И мелькают города и страны, параллели и меридианы
Но нигде таких пунктиров нету
По которым нам бродить по свету.
Знаю, есть неизвестная широта из широт,
Где нас дружба чудесная непременно сведет,
И тогда сказать мы сможем смело,
Каждый брался за большое дело,
И места, в которых мы бывали
Люди в картах мира отмечали.
Когда и как закончилось гулянье, как расходились приглашенные, как уснули остающиеся, не помню. Было много выпито, съедено, перетанцовано и перепето, а потому к утру мы свалились, кто где был, там и заснули.
Среди всех участников празднования, как я уже говорил, был и Семен, с которым мы проведем весь этот год, и я, даже, не буду во многих эпизодах это специально оговаривать, он был рядом со мной все двенадцать месяцев. И в эту ночь он остался ночевать у нас в общежитии.
Утром проснувшись, снова сели к столу, завели радиолу, убрали опять в стопу кровати, пригласили девчат и опять были танцы и флирт до глубокой ночи.
Поскольку все хорошее когда-нибудь кончается, то и наше новогоднее празднование перешло в заботы, связанные с нашей последней экзаменационной сессией в родном для нас, Энерготехникуме. Почти все предметы, которые нам предстояло сдавать, относились к нашей специальности, и «делом нашей чести», было получать по ним только отличные оценки. Дисциплины были достаточно сложные, заниматься приходилось много.
Мы применили собственный способ подготовки. Вечером, накануне экзамена, человек десять из нашей группы приходили в релейную лабораторию. На стол выкладывались папиросы, выставлялись несколько чайников холодной воды, раскладывались конспекты, учебники, программы, и начиналась работа. Брали один из вопросов. Кто-нибудь начинал его излагать мелом на доске, остальные или дополняли, или возражали, или задавали вопросы по непонятным местам. Иногда возникали споры, готовые перейти в потасовки. Лишь при общем согласии, что вопрос всем понятен, переходили к следующей теме. Заканчивали к рассвету. Уходили на два – три часа
спать.
В назначенное время все уже стояли у дверей аудитории, где проводился экзамен. Результаты сессии были почти у всех очень хорошие, то есть к концу января экзамены были успешно сданы.
По этому поводу в этот день сам собой собрался мальчишник. Посидели, повспоминали наших преподавателей, с которыми больше нам не придется встретиться. Обстановка была очень теплая, никто об этом не говорил, но все, мне кажется, чувствовали, что расставание уже начинается. Не будет каждодневных
встреч в аудиториях и в лабораториях. Впереди оставался последний барьер - дипломная работа, а ее исполнение – труд индивидуальный.
Семен взял в руки гитару, спели хором несколько любимых нами песен. В основном это были песни, запрещенного тогда, Лещенко – «Вино любви», «Очи черные», «Голубые глаза» и подобные. Семен очень хорошо играл на гитаре и душевно пел, мы старательно ему подпевали.
Мне кажется, что у него был музыкальный талант. Его в детстве учили играть на балалайке, гитару он освоил самостоятельно. Приходя ко мне в общежитие, он как-то попробовал побаловаться на гармони, и, я помню, через час он уже мог исполнить несколько мелодий.
А на завтра нам предстояло разъезжаться на наши последние зимние каникулы. Я ехал к матери, которая жила в городе Тихвине, где работала врачом в инфекционной больнице. Поезд Ленинград – Тихвин ходил раз в сутки, шел он семь часов, и прибывал в Тихвин после полуночи. С хорошим настроением, предвкушая радость матери как от нашей встречи, так и от результатов моих экзаменов, я в час ночи сошел с поезда на вокзале Тихвина, с небольшим вещевым
мешком и пошел пешком в больницу, на территории которой жила мать. В проходной, к моей радости, дежурил сторож Евстигней Родионович, мой большой приятель по летним рыбалкам. Но, против моего ожидания, он не проявил обычной радости от нашей встречи, а наоборот, глядя в землю, сказал – «мамы дома сейчас нет, иди к Саре Соломоновне, она тебя ждет».
Сара Соломоновна, приятельницей матери, работала микробиологом, при местной Санэпидстанции. Их связывала с матерью общность судьбы. Ее муж, как и мой отец, был арестован и расстрелян в 1937 году. Она подобно матери провела в сталинских лагерях восемь лет, и теперь не имела права жить ближе ста километров от крупных городов. У нее была дочь, почти моя ровесница, которая жила в Москве у тетки. Сара Соломоновна впустила меня в свою комнату, но тоже некоторое время прятала от меня лицо.
Потом она выпрямилась и, глядя мне в глаза, сказала – «твоя мать арестована, за ней пришли работники МГБ и взяли ее прямо из отделения больницы, среди рабочего дня». Больше ничего она добавить не могла. Мы с ней посидели еще некоторое время за чашкой чая, затем она постелила мне постель.
Это был первый тяжелый удар пятьдесят первого года. Стал вспоминать, что мать мне иногда намекала, на возможность ее повторного ареста. До нее доходили слухи о том, что запущена вторая волна взятия тех, кто был арестован в 1937 году, но сумел выжить. Однако, как любой человек живет надеждами, так и мы надеялись, что вдруг эта сеть, ввиду своей тупости и непредсказуемости минует нашу судьбу. Не миновала! С этими мыслями я прокрутился в постели до
рассвета, проваливаясь иногда в сон. Наутро обсудили с Сарой Соломоновной,
предстоящие мне действия. Нужно было идти в Тихвинское районное отделение МГБ. Всю жизнь и тогда, и до этих дней сочетание букв Г и Б приводит меня в смятение, даже если речь идет о государственной библиотеке – ГБ.
В этом заведении мне сообщили, что мать уже отправлена в Ленинград, и всю информацию о ней я смогу получить только там. Один из сотрудников пошел со мной, чтобы снять печать с комнаты матери. Пока мы шли с ним по улицам
Тихвина, он старался не смотреть на меня, говорил, что мать хотела, чтобы я закончил учебу, то есть пытался сгладить всю трагедийность случившегося.
За два или три дня, с помощью Сары Соломоновны, я ликвидировал нехитрое мамино хозяйство, и упаковал, что было возможно по нескольким чемоданам. Больница дала мне лошадь с кучером, и меня довезли до вокзала. Количество багажа превышало норму, пришлось совать мзду и проводникам, и контролерам, и носильщикам, но это уже было не самое страшное в сложившейся ситуации. Куда мне было деваться со своим горестным багажом в Ленинграде? Общежитие на каникулы закрыто. И, как всегда мой жизненный причал оказался на Мытнинской набережной в доме Гамбургов. Когда я ввалился туда со своими тюками, они все поняли. Тетка Рахиль издала вопль ужаса, и, разрыдалась, и, может быть, это были единственные слезы сочувствия, пролитые в этой тяжелой обстановке.
В этот же день пошел в МГБ, или, как говорили в Ленинграде, в «БОЛЬШОЙ ДОМ на Литейном». Попал в здание, наполненное военнослужащими с синими околышами и петлицами. До сих пор не понимаю почему, но почти все эти солдаты, старшины и офицеры, выполнявшие службу у входа, в справочной, в
регистратуре, в бюро пропусков, в секретариате были в юбках. По своим картотекам, они довольно быстро находили фамилию матери и направляли меня в следующее окно. Наконец меня направили к заместителю начальника МГБ по Ленинградской области и выписали соответствующий пропуск. Поднялся на второй этаж, вошел в приемную. Очередью на прием руководила женщина в офицерских погонах. Дошла очередь и до меня. Вхожу в просторный кабинет, за столом в чине полковника сидит женщина.
Средний ящик ее письменного стола выдвинут, и там находятся ее руки. Она что-то внутри выдвинутого ящика пишет. Не глядя на меня, задает вопросы – фамилия, имя, отчество, место жительства, по какому вопросу пришел, все записывает в журнал находящийся внутри письменного стола. Услышав фамилию матери, поднимает какие то списки и сухо сообщает – «Она нами арестована, находится в тюрьме на улице Воинова. Когда суд вынесет приговор, Вы узнаете место, где она будет отбывать наказание. Сейчас можете отнести ей передачу». Задаю вопрос, достойный двадцатилетнего балбеса, - «но ведь суд, разобравшись в деле, может признать ее невиновной». Следует безапелляционный ответ – «невиновных мы никогда не арестовываем». Вспомнилось – « Оставь надежду, сюда входящий».
Из этого «небогоугодного заведения» сразу пошел в гастроном на углу Литейного и Петра Лаврова. Оттуда с купленной снедью направился на улицу Воинова. К «Большому Дому» примыкает обычный 3-х этажный дом. Множество
раз ходил мимо него, и представить не мог, что это тюрьма МГБ, своего рода
чистилище при вратах Гулага. Приглядевшись к этому зданию, начинаешь обращать внимание, что в окнах нет света, нет занавесок, стекла покрыты толстым слоем грязи, то есть они были немыты в течение многих лет. Начинаешь понимать, внешний вид обычного жилого дома, это бутафория. Захожу внутрь, в очереди несколько человек, все молчат и со страхом растерянно стараются не смотреть друг на друга. Отдал свою передачу, мне назвали числа месяца, когда принимают передачи заключенным с фамилией на нашу букву. Отсюда я вышел на улицу, чтобы продолжать жизнь.
Теперь я должен был переоформить в техникуме место прохождения дипломной практики. До этих событий я напросился, на удаленную от Ленинграда, бывшую финскую гидроэлектростанцию. Теперь обстановка изменилась, я не мог уезжать из Ленинграда. Организацией практики занимался преподаватель истории Раевский. Нужно было идти к нему. Когда я начал ему, заикаясь, объяснять, что у меня произошло, он меня перебил фразой – «мать арестована». Я так и не понимаю до сих пор, то ли МГБ уже успело сообщить в техникум, то ли аресты в те времена были совершенно нормальным явлением и он, увидев заикающегося
парня, сразу все понял. Тем не менее, он мне быстро переоформил прохождение практики на внутригородскую электростанцию - 5ГЭС.
В первый же день встретился с Семеном. Между нами состоялась откровенная задушевная беседа. Он, как мог, успокаивал меня. Рассказал, как в 1937 году чудом избежал ареста его отец, и вообще, что творилось в их местности в те времена. Владимир Салье, узнав моих «новостях», сообщил, что у него тоже по политическому обвинению сидит отец, и привел грустную шутку тех времен – «Живем как в автобусе, часть уже сидит, а часть еще трясется». И, вообще, хочется отметить, что все мои товарищи, которым я сообщал о моей беде, относились ко мне с сочувствием, я не встретил ни одного осуждающего взгляда.
У Володи Черепнева отец был партийным работником, казалось бы, он должен был сразу отдалиться от меня. Но этого не произошло. Мои друзья подтвердили делом свою дружбу.
Студенческая жизнь продолжалась. В середине февраля мы получили темы дипломных проектов. Одновременно стали ходить на практику. Интересный эпизод произошел в декабре прошедшего года.
Секретарь директора пришла к нам в группу, и зачитала список ребят, с которыми желает встретиться представитель одной из закрытых организаций для собеседования. Нам было ясно, что это представитель, так называемого, «Горстроя», который подбирает работников для секретных предприятий, в основном, для атомной промышленности. Мне было странно только одно, как я мог попасть в этот список. Мало того, что я был сыном «врагов народа», я еще был евреем, что в то время уже считалось большим проступком. Очевидно, его ввела в заблуждение моя «приличная» фамилия, в которой второй дефект не просматривался. В порядке дисциплины я явился на собеседование. Встреча происходила один на один. Когда я вошел в аудиторию, он не мог скрыть своего удивления. Однако он взял себя в руки и попросил меня перечислить мои анкетные данные, поставив в своих вопросах на первое место национальность.
Я в ответах добавил сведения о моих родителях. Беседа была быстро закончена, и мою фамилию представитель вычеркнул из списка жирной чертой. Из нашей троицы только Володя Черепнев получил направление в этот «Горстрой». Семен был виноват перед родиной в том, что в восьмилетнем возрасте несколько месяцев провел на оккупированной немцами территории.
В апреле начала работать комиссия по распределению, и мы с Семеном получили направление на крупнейшую в то время в Ленэнерго электростанцию - 8-ую ГЭС. Мы оба были очень довольны таким направлением. Электростанция расположена недалеко от Ленинграда, что для нас было особенно важно, поскольку продолжение учебы в заочном институте для нас было главным. Кроме того, мы оба должны были искать место с предоставлением жилья. И, что, наверное, было самым важным, хорошо начинать новый этап в жизни рядом с близким другом.
В апреле закончилась дипломная практика, и мы все время стали отдавать дипломному проектированию.
В мае я понес очередную передачу матери в тюрьму на улицу Воинова. Передачу не приняли, сообщив, что уже вынесен приговор, и она переведена в
общую тюрьму на улицу Лебедева. Поехал по указанному адресу, отстоял очередь в справочную, там мне подтвердили, что такая заключенная имеется, приняли передачу и даже предложили свидание. Я, конечно, записался и стал ждать.
Поскольку эта тюрьма была, в основном, для уголовников, то и народ в «зале ожидания» отличался от, тех, кто носил передачи на улицу Воинова. Люди свободно обсуждали все события от момента совершения проступка, до вынесения приговора. Они обсуждали действия прокуроров, адвокатов и судей. После неправомерного, по их мнению, приговора начинались обжалования, за которыми следовали городской суд, республиканский, суд СССР. Они могли писать письма во все организации, даже в Верховный Совет Калинину, и самому Сталину.
Я слушал их, как зачарованный. Как я им завидовал, все открыто, все понятно. Можно нанимать адвоката, можно спорить, можно добиваться, если не отмены приговора, то, хотя бы, снижения срока. Собравшиеся здесь люди не прятали друг от друга глаз, наоборот, с готовностью рассказывали о своих делах, давали и принимали советы.
Большинство из находящихся здесь людей, также ожидали свидания. Через два или три часа ожидания, я обратил внимание на то, что большинство посетителей, пришедших после меня, уходят на свидание, а я все жду. Потом увидел одного юношу, который также давно ждет вызова. Поговорив с ним, я узнал, что у него та же история. Через пять - шесть часов таких отодвигаемых оказалось человек восемь, и отличались они от остальных более интеллигентным видом.
Стало понятно, что политические и здесь на особом учете и положении.
Запомнился один мужчина, возраста моих родителей. У его жены в тридцать седьмом арестовали мужа, и, видимо, расстреляли. Ее тогда не тронули. Она вышла замуж второй раз за этого мужчину. Но в 1951 году в МГБ ее вычислили и арестовали. К шести вечера все посетители уголовников разошлись, и остались только мы – «политические». Наконец и нам велели подготовить свои документы. После тщательной проверки, отобрали группу из восьми человек и под надзором конвоира ввели на территорию тюрьмы. Долго нас водили по каким то дворам,
коридорам и лестницам. Наконец, ввели в комнату свиданий.
Я представлял раньше комнату для свиданий по советским кинофильмам о героях-революционерах. Они при встречах целовались и передавали из уст в уста записки. Или посетители вручали заключенным букет цветов, в котором была запрятана стальная «кошка», и тросик для побега. Все это происходило под неусыпным надзором жестоких тюремщиков, служащих ужасному и жестокому царскому режиму.
Современное место свиданий - это помещение, разделенное стальными решетками, обтянутыми мелкой также стальной сеткой, на три коридора. В одном, крайнем, находились мы, посетители; другой противоположный предназначался для заключенных; в среднем, шириной порядка двух метров, ходил широкоплечий вертухай, «косая сажень в плечах», с погонами сержанта. Вдоль этих решеток имелось восемь стоячих мест для пришедших на свидание. Мы встали каждый в свое стойло и стали ждать. Через некоторое время мы услышали топот ног ведомых на свидание арестантов и в, противоположный от нас, коридор вбежали восемь, женщин, или как их называли бы раньше «государевых преступниц».
Моей матери было тогда сорок шесть лет, она показалась мне наиболее молодой из них. Это были изможденные старухи, уже проведшие свои восемь-десять лет на сталинской каторге. Они, увидев родных людей, со слезами бросились к ячейкам. Их естественное желание прижаться, если не к родному человеку, то хотя бы к разделяющей их решетке, прерывалось грубым окриком «вертухая» – « отойти и не прикасаться к сетке!»
И начались разговоры – одновременно шестнадцати человек. Поскольку говоривших разделяли два метра, говорили в полный голос, но слышали друг друга с трудом. Мать мне сообщила, что она осуждена на ссылку в Джамбульскую область в Казахстан. Договорились, что по прибытии на место она письмом
сообщит мне новый адрес. Я ей рассказал о своих делах. Полчаса пролетели, как одно мгновенье. Поскольку «враги народа» никакого снисхождения не заслуживают, то и на дополнительные минуты, нечего было и рассчитывать.
Вышел из тюрьмы совершенно опустошенным. Но человек может пережить все, тем более человек, который всю небольшую жизнь провел под «дамокловым мечом» опасностей или военных, или репрессивных.
Со следующего дня включился в продолжение дипломного проектирования. С благодарностью вспоминаю друзей, как в учебной группе, так и по общежитию, особенно Семена с Вовкой, которые помогли мне пройти через этот ужаснейший отрезок жизни. Они, как и я, были нормальными советскими ребятами, верили в советскую власть. Никто тогда не мог и мысли допустить, что в стране действует бандитская сталинская система, которая со временем будет разоблачена, и все осужденные будут реабилитированы.
Но почти все допускали, что в репрессивной политике имеются ошибки, которые маскировались формулой –« лес рубят – щепки летят» - она все объясняла и все оправдывала. Тем более для меня ценно отношение ко мне моих друзей, от которых я ни разу не услышал даже намека на укор в сторону моих родителей. Я также ни разу не почувствовал их желания дистанцироваться от меня для сохранения чистоты собственной анкеты, от которой в те времена зависело и место работы, и соответствующие блага и льготы.
Защита дипломных проектов была намечена на конец июня. На работу мы должны были прибыть первого августа. Все мои товарищи планировали предстоящий месяц последних летних каникул. Мне ехать было некуда.
И вдруг Семен предложил мне поехать на этот месяц к нему в Белгородчину. Я с удовольствием это предложение принял. Много времени спустя
я понял, насколько это был благородный поступок со стороны его семью. Я не сомневаюсь, что прежде, чем пригласить меня он посоветовался с родственниками, у которых он жил в Ленинграде, и, наверное, с родителями. С моей же стороны принятие его предложения было неосмотрительным, и меня оправдывает только легкомыслие мальчишки. На мне лежало клеймо – « сын врагов народа». Любой контакт со мной мог испортить анкету человеку. А далее привести к ограничениям в приеме на работу, или на учебу. И этот поступок усилил мою благодарность к этому клану Авиловых – Бондаренко.
В июне ленинградские родные Семена уехала на его родину, и я, практически, переехал к нему на улицу Блохина. Дипломы мы делали, сидя рядом. В этой семье была радиола и много пластинок. Дядя Леня, ко всем своим достоинствам, был еще большой любитель музыки, сам неплохо пел и играл на гитаре. По подборке репертуара пластинок, было видно, что он не только любитель музыки, но и хороший ее знаток. В его фонотеке были пластинки с песнями П. Лещенко, Петрусенко, Вертинского, Козина и других, известных, но запрещенных, в то время, исполнителей. Мы дружно решили, лучше пусть будем сидеть на воде и хлебе, но жить будем весело, для этого мы купили еще несколько современных пластинок, патефонных иголок и работали под непрекращающееся исполнение чарующих мелодий.
Следует хотя бы кратко обрисовать семью родных Семена, у которых он прожил все четыре года, учебы в техникуме. Глава семьи, дядя Семена, которого мы звали дядей Леней, его жена тетя Шура, их старший сын Рома, которому было 8 или 9 лет. За два года до описываемых событий родился еще один мальчик – Вова. Итак, эта семья из четырех человек имела небольшую комнату, в доме с коридорной системой. Я точно не помню, но не менее двадцати семей, пользовались общей кухней, общим туалетом и общим коридором.
И на четыре года к этой семье добавился их племянник Семен. Дядя Леня, был мастером на все руки и очень увлекающимся человеком. Мы с Семеном называли его «автомотовелофоторадиомонтером». Дома на письменном столе постоянно монтировались радиоприемники, под столом, были приспособления для занятий фотографией. В дровяном складе был мотоцикл.
В 1951 году он где то раздобыл еще один крупный мотоцикл БМВ, который в сарай они поставить не решились и держали его в жилой комнате. Среди различных технических установок, особенное место занимал самогонный аппаратик, продукцию которого мы периодически, по праздникам, дегустировали.
В эти дни работы над проектами были периоды, когда денег на еду не было. Семен разыскал у тети Шуры муку и сушеные груши. Варили суп с клецками, куда клали много лаврового листа, закусывали грушами. Почти каждый день нас навещал Вовка. Дипломные проекты успешно продвигались.
И, наконец, в конце июня мы все успешно защитились, и стали готовиться к выпускному балу.
Но, к сожалению, у нас произошла большая беда. В одной из параллельных групп, несколько человек решили отпраздновать защиту, в парках Петродворца. Они вначале посидели в кафе, затем захотели искупаться. В Финском заливе до глубоких мест нужно идти довольно далеко от берега. Они всей компанией шли по
отмели, и вдруг на их пути оказались подводные ямы, образовавшиеся в результате выемки песка строителями. На глазах присутствующих, двое ребят провалились в эти ямы и утонули. Это были Юра Бланкфельд и Саша Савенков. Мы их хорошо знали, и это было большим горем для всех. В этой обстановке было не до веселья. Вместо праздника были похороны.
Передо мной и Семеном, как и перед всеми нашими выпускниками, встал вопрос о дальнейшей учебе. Можно было рассматривать два варианта. Первый – работать по месту направления и учиться в заочном энергетическом институте. Второй – в горном институте открылся специальный факультет-«Электрооборудование горнопромышленных предприятий». На это отделение принимали только выпускников техникумов, с электротехническими специальностями. Можно было не отрабатывать положенный после окончания техникума срок. Платили повышенную стипендию, достаточную для жизни.
Время учебы – три года. Повышенная учебная нагрузка – 8-10 часов занятий в день. Этот вариант был очень заманчив, всего три года учебы, а это значит и еще три года студенческой жизни в Ленинграде. Несколько выпускников прошлого года из нашего техникума, там уже учились. Эту задачу нам с Семеном предстояло решить. У Вовки этих проблем не было. Он имел направление во всесильный «Горстрой» и должен был ехать в Москву, где будет определяться его судьба.
Взяв дипломы, мы отправились в приемную комиссию Горного института.
Там нас приветливо встретили, ознакомились с нашими документами, сказали, что в нашем профиле электриков они очень заинтересованы.
Вышли мы на набережную Невы и стали думать. Недавно вышел на экраны кинофильм – «Донецкие шахтеры», где прославлялась романтика шахтерского труда. Шахтеры пели песню: «Свет коммунизма виден с вышек донецких шахт»
Главные роли исполняли великолепные актеры – Меркурьев и Чирков.
Чтобы подчеркнуть хорошую жизнь советских шахтеров, для контраста в фильме имелось несколько кадров показывающих дореволюционную жизнь шахтерских поселков, с опустившимся пьяным населением.
Во время наших раздумий, к нам подошел, наш знакомый, который уже год проучился на этом отделении и прошел первую практику на шахте. Он нам пояснил, что в этом фильме единственно верными кадрами были те, в которых показывали пьяного шахтера прошедших времен.
За время учебы в техникуме, дипломного проектирования и производственной практики мы успели увлечься нашей специальностью, и перейти в другую отрасль было обидно. Думали мы с Семеном, думали и надумали – лучше будем техниками на электростанции, чем инженерами на шахте.
Как я выяснил через несколько лет, меня в горный институт в 1951 году не приняли бы. В те годы уже разворачивалась государственная антисемитская компания, которая достигла своего апогея в 1953 году, в деле врачей- убийц. Но
мы с Семеном об этом тогда не думали и прямо по этой набережной пошли во Всесоюзный Заочный Энергетический Институт, куда и сдали свои документы. Сразу стало легче на душе. Может быть, это было наше первое в жизни, самостоятельно принятое решение.
Следует вспомнить, что Семен мог легко получить диплом «с отличием»,
что дало бы ему возможность поступления в любой институт без приемных экзаменов. Ему для этого нужно было пересдать всего по одному из предметов четверку на пятерку. Трудно представить себе преподавателя, который бы препятствовал повышению оценки в подобных случаях. Обычно, выслушав разъяснения, преподаватель проводил формальное собеседование и повышал оценку. Но Семен не захотел этим своевременно заниматься.
Итак, впереди у нас отпуск. Меня несколько волновала мысль, как меня встретит семья Семена, не буду ли я там лишним, но в молодости все проблемы упрощаются, упростил ее и я, не дал этому сомнению развиться и поехал с Семеном с легкой душой.
Дорога соответствовала комфорту тех лет. От Ленинграда до Москвы ехали общим вагоном, спали на третьих полках. От Москвы до Валуек достали билет на
дополнительный поезд, составленный из пригородных вагонов, спали сидя. От Валуек до Буденовска добрались без особых проблем. Поскольку мы из военного и послевоенного поколения, то я эту поездку вспоминаю даже с удовольствием.
Наконец мы у цели. Знакомлюсь с семьей Семена. Главный человек в доме бабушка – Ефросинья Васильевна. Мама, находится весь день, на работе, десятилетний брат Семена Юра и маленькая сестренка Олечка, которой было пять лет, она каждое утро уходила в детский садик. К сожалению, в тот приезд не смог познакомиться с отцом – Арсением Федоровичем, он был в командировке. Людочка, еще одна сестра у Семена, Юры и Олечки родится только через год. В Буденовске у Авиловых находилась в это время семья дяди Лени, который сам вскоре уехал, но остались его сыновья Рома и Вовочка. Вот такой образовался в этом домике теремок. С первых часов моего пребывания в этой, ранее незнакомой мне, семье, все мои сомнения развеялись. Большей доброжелательности и приветливости, проявленной ко мне, я не мог себе представить.
До сих пор вспоминаю столы, накрываемые бабушкой, когда мы садились за трапезу. Перед нами выстраивались ряды: тарелки вареников с вишней, вареников с творогом, тарелки с медом, со сметаной, с растопленным маслом. Какой хочешь вареник бери, и куда хочешь, макай. Все приготовлено, по, только ей известным, рецептам - вкусно необыкновенно. А рядом стоит сама бабушка, улыбающаяся нам, добрейшей улыбкой и желающая втиснуть в нас больше этих прелестей. Во время послеобеденного отдыха, прибегает Юра, высыпает из майки гору яблок, груш, слив, радостно сообщает – «бабушка велела все это вам съесть».
Днем мы уходили купаться на местный пляж. Семен ввел меня в местную молодежную компанию. Это была в основном студенческая молодежь, съехавшаяся домой на каникулы. Все были увлечены своей будущей специальностью, начитаны, их интересы не ведали предела. Наши беседы, споры и обсуждения продолжались часами.
Вечерами ходили на танцплощадку, поздно вечером, проводив девушек, возвращались домой. Иногда проводы превращались в длительные прощания на завалинке какого-то дома. Эти посиделки в той местности назывались «улицей».
Единственно о чем попросили нас бабушка и мама Семена, покрасить крышу. Но красить ее можно было либо ранним утром, пока солнце не раскалило крышу, либо вечером, когда железо уже остыло, но на нем еще не выступила роса.
Но, как я уже говорил, вечером мы гуляли, а утром нас было очень трудно разбудить. И мне помнится, что за месяц мы не смогли покрасить всю крышу даже первым слоем. И это осталось упреком моей совести на всю жизнь. Конечно, для двух молодых разгильдяев покрасить эту небольшую крышу в три-четыре слоя было несложно. Но опять приходится оправдываться несерьезностью молодости.
И, самое странное, что и бабушка, и мама нам сочувствовали и не оказывали на нас ни малейшего давления. Особенно меня растрогала мама Семена, когда однажды она мне сказала, «когда получишь адрес мамы, напиши ей, что ты отдыхал у нас, она ведь волнуется за тебя». Причем она все знала об аресте моей матери, и понимала, что контакты с такими семьями, являются компроматом.
Арсений Федорович так и не приехал во время нашего отдыха. Забегая вперед, могу сказать, что мы с женой познакомились с ним на свадьбе Олечки,
Она состоится через много лет в Ленинграде. У нас осталось о нем память, как о человеке большой души и внутренней культуры. Вся семья Авиловых для меня была образцом доброты, сплоченности и взаимного уважения.
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Приближалось время ехать на нашу первую в жизни серьезную работу. Выехали из Буденовска в конце июля. Нам доверили отвезти в Ленинград младшего сына тети Шуры и дяди Лени двухлетнего Вовочку. Прощались очень тепло, особенно растрогала пятилетняя Олечка, которая меня при прощании даже поцеловала.
Ехали через Москву, где переночевали у моих родных.
В Ленинграде был самый разъезд наших друзей по местам направлений на работу. Каждый день кого-нибудь провожали на вокзале. На перронах было много отъезжающих выпускников техникумов и институтов, и еще больше провожающих. Это был интересный и веселый период, Воистину это для нас, и для этого времени была написана песня:
« Зовут, зовут далекие дороги,
День грядущий скорей вставай,
Друзья вперед встречает на пороге
Молодых строителей Советский край».
Так мы проводили в Москву Вовку Черепнева, в Мурманск Рафаила Каневкого. Проводили в Уфу Люсю Киселеву. Тут следует оговорить, что она увидела в почте техникумовского общежития письмо моей матери, написала ей хорошее письмо, и передала мне новый адрес матери в ссылке. Люся знала мою историю, и за то, что она помогла нам с матерью наладить связь, и не побоялась испортить анкету, я ей был очень благодарен. Во всех проводах принимали участие наши подружки Вера и Рая. Поскольку с разъездом наших друзей круг сужался, мы с Семеном проводили с ними обеими больше времени.
1-го августа мы рано утром выехали в город Кировск, где находится 8-ая ГЭС. К началу рабочего дня, мы предстали перед отделом кадров, со своими направлениями министерства и дипломами. Начальником этого отдела, как везде в те времена, был майор госбезопасности. В послевоенные годы восстанавливалась разрушенная войной промышленность, инженеров было еще недостаточно, техники рассматривались, как специалисты высокой квалификации и были очень востребованы. Приняли нас хорошо. Повели на прием к директору станции,
и он беседовал с нами не менее часа. Затем мы перешли в кабинет главного инженера станции, куда вызвали для знакомства с нами начальника электроцеха. Здесь разговор был также вполне доброжелательным, но нам сказали, что мы будем использоваться не как релейщики а как дежурные электротехники главного щита управления. Ни наши протесты, ни наши просьбы, ни доводы не помогали. Другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам у нас не было. Мы начали оформляться. Для начала нам дали направление в гостиницу. Расстроенные, мы решили вернуться на ночь в Ленинград. Вечером пришли в дом дяди Лени. Он нас выслушал и устроил нам разнос, объяснив всю глупость нашего недовольства.
Он был от природы талантливым человеком, и, по сравнению с нами, обладал большим жизненным опытом. Любое дело, за которое он брался, он осваивал глубоко и обстоятельно. Он пытался вбить в наши молодые головы, понимание того, что нельзя стать специалистом в узкой области, не зная смежных специальностей. Мы еще молоды и перейти в релейную службу, при желании, всегда успеем, а работа, связанная со знанием режима всей станции пойдет только на пользу нашему кругозору. На следующий день, рано утром мы были на станции, и почти весь день занимались оформлением.
У меня все это время было сомнение в реальности происходящего. Электростанция считалась особо режимной. МГБ держало на ней свой отдел. И меня «сына врагов народа» оформляют на работу без каких-либо препятствий?!
В первый же день, нам рассказали, что недавно прошел судебный процесс по делу бывшего начальника электроцеха Варшавчика, которого обвиняли в диверсиях, то есть он был сделан «врагом народа». Это значит бдительность гебистов здесь на высоте. Забегая вперед, могу сказать, что в середине пятидесятых Варшавчик был полностью реабилитирован, поскольку все обвинение было построено на обычных неурядицах, которых невозможно избежать ни на одном производстве. А мне мало было быть «членом семьи врагов народа» я еще должен был быть евреем. С конца сороковых этот дефект был очень весомым в анкете. По всем перечисленным признакам моей «двойной инвалидности» меня не должны были принять на эту электростанцию, но я надеялся на человечность кадровиков, на их невнимательность, да и просто на везение.
Но, оказывается, они работали четко, на второй день нашего оформления, меня вызвали в отдел кадров, вручили министерское направление, и, без объяснения причин, сказали, что я направляюсь в распоряжение отдела кадров «Ленэнерго». Я еще раз понял, что чудес на свете не бывает.
Семену, небольшую «вину перед родиной», связанную с пребыванием в оккупации к счастью, «простили» и это не отразилось на его оформлении.
На следующий день, я явился в отдел кадров «Ленэнерго» на Марсовом поле, не представляя, что со мной будет дальше. Оттуда меня направили в
распоряжение отдела кадров ЛЕНИНГРАДСКОЙ ВЫСОКОВОЛЬТНОЙ СЕТИ. Выделил это название, поскольку я отработаю на этом предприятии всю производственную жизнь – сорок один год, и оно станет для меня родным. Но тогда я был возмущен, и даже не представлял себе, что подобные предприятия существуют. Мы в техникуме были настроены работать только на электростанциях.
Отдел кадров ЛВС был в том же здании, этажом выше. Там у меня забрали направление, и объявили, что я направляюсь на работу в релейную службу 3-го
Высоковольтного Района, база которого находится на ж. д. станции Назия, при наиболее крупной в этом районе подстанции, куда я и должен явиться. Это место находится на расстоянии 70км от Ленинграда по направлению на Волховстрой. На следующий день, с утра поехал по указанному адресу. Сошел на этой станции. Маленькая деревушка с одной стороны, и несколько бревенчатых двухквартирных домов с другой стороны – это, как мне объяснили, поселок «Ленэнерго». Там же находится и сама подстанция. Мне прожившему всю, пусть небольшую, жизнь в городе и мечтающему работать на электростанции, оказаться в глухой деревне на затрапезной подстанции, где нет даже столовой, показалось крушением всех надежд.
Вернулся в Ленинград с целью вырвать министерское направление для поиска другого места работы. Но отдел кадров упорно направление не возвращал. Противостояние длилась дней восемь. За эти дни я начал осознавать, что в моем положении, добиваться чего-либо бесполезно. И в Назии люди живут, а значит, смогу жить и я. Проходили дни, приближалось время сдачи приемных экзаменов, откладывать которые было невозможно, и, наконец, главный фактор, мне уже не на что было жить, карман опустел.
Я решил сдаться. Начал оформление на работу в Назии. Проработал всего два или три дня и сразу же оформил учебный отпуск для сдачи приемных экзаменов в институт.
Экзамены опять сдавали вместе с Семеном. Жили у моих родных Павла и Наташи на Мытнинской набережной. Наташа с дочкой Иринкой были на даче в Разливе. Павел в это время, подобно нам, готовился к сдаче приемных экзаменов в консерваторию и работал. Дома появлялся редко, поскольку в свободное время ездил к семье. Ко всем экзаменам, кроме иностранного языка, мы с Семеном готовились вместе. Все сдаваемые предметы, изучали в техникуме два – три года назад, так что работать обоим пришлось очень напряженно. Вместе готовились, вместе шли на экзамены, вместе отдыхали, вместе переживали, что нет с нами нашего третьего друга Вовки.
Я знал день, когда Павел должен был играть приемной комиссии в консерватории, и очень переживал за него. Думал, что он с утра придет домой и от нас отправится на экзамен. Однако он появился только после полудня, в каких то растрепанных чувствах. Я спросил его – «ты что забыл, что у тебя сегодня игра в консерватории»? Он меня «хорошо послал», куда следует, и заявил, что с консерваторией все закончено. Я стал выпытывать у него подробности. Наконец он нам разъяснил, что он на экзамене был и играл, но его не приняли с формулировкой – «Импрессионизм в музыке». Затем он добавил, что по тем или
иным причинам в этом году были срезаны почти все поступающие в консерваторию евреи. Мы пытались успокоить его, он ничего не хотел слушать.
Посидел немножко, выразил сомнение в моем поступлении в заочный институт и уехал на дачу.
У меня и Семена труды не пропали даром, экзамены мы сдали успешно, и мы были зачислены в институт.
Пришло время разъезжаться на новые места. Денег ни копейки. Я где-то раздобыл сто рублей. Поехал провожать Семена, рассчитывая разделить эти деньги на вокзале. Но когда полез в карман, денег не обнаружил. Вспомнил, что в трамвае об меня терлись несколько парней, которые их и вытащили. Пришлось разъезжаться с пустыми карманами. Семен ехал на место, где он уже успел поработать пятнадцать дней, завести знакомства, и, следовательно, мог одолжить денег. Я ехал в новое место, где одолжить денег было негде. Приехал в Назию с пятью рублями. Пошел в деревню и купил сетку картошки. Этой картошкой питался всю неделю, а потом, как в сказке, выиграл по займу сто рублей.
Географически 8-я ГЭС и Назия находились близко одна от другой. Кроме того, между ними была телефонная связь «Ленэнерго». Так что мы постоянно осуществляли контакт по телефону. Несколько раз я проводил выходные дни у Семена в Кировске. Пару раз он навещал меня с ночлегом в Назии. Оба напряженно осваивали свои специальности – он дежурного электрика, я техника релейщика. Я через некоторое время прижился в этой деревне. Работой я был даже
доволен, поскольку наиболее сложные устройства релейной защиты, это защиты высоковольтных линий, которыми в гораздо большем количестве оборудуются именно электрические сети, поэтому релейной практики, у меня здесь было на много больше, чем могло быть на электростанции.
Переписка с матерью у нас наладилась.
Все выходные я проводил в Ленинграде. Кроме того, часто выезжал туда и по работе. Вечерами сидел над институтскими контрольными работами. Иногда
мы оба с Семеном приезжали в Ленинград, навещали Веру с Раей, они работали в Гидроэнергопроекте и работой были вполне довольны. Однажды мы вчетвером ходили на концерт Райкина. Вера поступила на вечернее отделение Электротехнического Института им. Ульянова - Ленина. Это был очень престижный ВУЗ. Поскольку у нее был диплом с отличием, причем, могу сказать как однокашник, с вполне заслуженным отличием, у нее проблем с успеваемостью не было. Рая в первый год решила не поступать.
В декабре Семен мне позвонил и сообщил, что его вызвали в военкомат, и призвали в армию. Я, пусть и на время, но лишался друга, с которым я мог поговорить откровенно и посоветоваться на любую тему. Я в этот день ушел раньше с работы и поехал на станцию Мга, где находился военкомат. Встретились с Семеном, он уже был обрит. Вместе поехали в Ленинград. На Московском вокзале зашли в ресторан, отметили предстоящее расставание. Я проводил его до дома дяди Лени. Было уже за полночь. Нас остановил постовой милиционер. Мы объяснили ему, что провожаем одного из нас в армию. Он снял с Семена шапку, увидел остриженную голову, засмеялся и пожелал счастливого пути. Когда я
сказал, что работаю в Назии, он вспомнил, что служил там в военные годы.
Расстались с милиционером друзьями. Попрощались с Семеном. Так для меня закончился богатый событиями, больше горькими, чем добрыми 1951 год.
Впереди у нас была целая жизнь. Тогда она по существу только начиналось. Дружба нашего триумвирата продолжалась до самого ухода из этой жизни моих товарищей. Семен служил в Эстонии. В армии узнали, что он имеет диплом электроэнергетика. А такие специалисты оказались нужными ленинградскому отделению «Военпроекта», и Семен был командирован в распоряжение этой проектной организации. Последний год службы он работал проектировщиком, только без зарплаты. Со своей головой он быстро завоевал соответствующее уважение, и по окончании срока службы ему предложили остаться в штате этой организации.
В результате он всю свою жизнь проработает в «Военпроекте». В начале шестидесятых в Ленинград перебрался и Вовка. Мы все обзавелись семьями, но это не ослабило наши отношения, часто встречались, как по делу, так и на застольях. Нам с Семеном выпала тяжкая доля проводить в последний путь Вовку, трагически погибшего в начале восьмидесятых. Через несколько лет я принял участие в проводах Семена. А я зажился. И нет дня, чтобы я не вспомнил о своих друзьях, и эта добрая память светит мне и на склоне лет.
ПОСТСКРИПТУМ.
Каждую неделю идет телепередача «В нашу гавань заходили корабли…». Само название передачи меня настораживает - эту песню любил петь Семен, и, с его подачи, она стала любимой в нашей компании. Сейчас по прошествии почти шестидесяти лет песни, любимые Семеном часто звучат и по радио и по телевидению. Значит, он каким то данным ему от природы чувством мог выбирать перлы из массы песенного ширпотреба. А это тоже талант. Уже после написания этих воспоминаний, по телевизору показали фильм, посвященный творчеству Петра Лещенко. И, вот, у меня семидесятипятилетнего, всю передачу, и еще долго в последующие дни, перед глазами были образы Семена и дяди Лени, которые во время душевного застолья, с гитарой в руках, исполняют песни Петра Лещенко и Вертинского.