Запорожская сечь
Мне тогда очень повезло, я был направлен, по исполнению четырнадцати лет, в ленинградское ремесленное училище. Почему, спросите вы, повезло? Да потому, что из детского дома, в котором я находился в 1944 году, по исполнении этого возраста, нас направляли на работу на предприятия Ярославской области. К моему четырнадцатому дню рождения у директорши уже лежали разнарядки – в Кострому на бондаря и в Ярославль на сапожника. И вдруг, еще одна разнарядка в ленинградские ремесленные училища. Что может быть радостнее, чем возвращение в родной город, из которого мы полуживые были вывезены по льду Ладоги, и по которому мы уже через небольшое время стали скучать, как по родному человеку.
И вот я счастливый, хожу по улицам и проспектам, знакомым с детства.
Специальность мне выбрали тоже хорошую – токарь по металлу. Из всех возможных для меня вариантов развития событий судьба подарила наилучший.
Учеба была построена, таким образом, что один день мы получали теоретическую подготовку, второй день проходили станочную практику. В день теории нам преподавали и математику, и технологию, и физику, и, что главное для моего рассказа, русский язык и литературу. Изучение этих предметов не предусматривало, каких либо прав на продолжения учебы в других учебных заведениях и носило общий, ни к чему не обязывающий, характер. У моих товарищей, да и у меня, в наши четырнадцать лет, не было никаких планов продолжения учебы. А значит, не было желания учиться.
Учительница по литературе, Ирина Евгеньевна, всем своим видом соответствовала, интеллигентной женщине, далекой от заводской жизни, которая должна была бы преподавать в институте благородных девиц, и близко не подходить к мальчишкам, прошедшим детские дома, военных лет, и живущих по
законам уличной шпаны. Видимо несколько более высокая зарплата и рабочая карточка, что в те годы имели решающее значение, заставили ее сменить школьный класс на аудитории ремесленного училища.
Она прекрасно понимала, что в ее задачу не входит проработка определенного объема знаний учащимися, и ей оставалось только заполнять часы, предусмотренные в расписании на ее предмет. Поэтому она пошла по самому простому, и, наверное, в тех условиях единственно правильному пути. Она никакого русского языка нам не преподавала, ни о какой литературе нам не рассказывал. Она просто читала нам повести и рассказы, которые считала интересными для своих слушателей. Поскольку слушатели не отличались ни тонким вкусом, ни дисциплиной, она, пытаясь подстроиться под их интерес, искала захватывающий материал, поскольку малейшее ослабление интереса у слушателей могло переходить в мальчишеский разгул.
В описываемом случае, она выбрала для чтения «Тараса Бульбу» Николая Васильевича Гоголя. Я уже многократно читавший эту повесть в школьных хрестоматиях, тоже воспринял начало этого чтения с удовольствием, предвкушая описание лихости храбрых и симпатичных запорожцев, их битв с хитрыми поляками, их отважных действий при осаде вражеских крепостей. В памяти также были свежи воспоминания о подвигах запорожских казаков по вышедшему перед войной кинофильму «Богдан Хмельницкий». Действительно все ребята, включая и меня, слушали с увлечением, про встречу Тараса с сыновьями, его удалые
рассуждения об их будущем, об их поездке в Запорожье и о встрече с казацкой вольницей.
И вдруг в рассказе послышались слова, заставившие меня вжать голову в плечи. Она читала место, где описывалось выступление одного из казаков на сходке запорожцев. Он перечислял старые как мир, объяснения причины всех бед Украины жидовскими происками. Аудитория взорвалась одобрительным смехом, и все головы повернулись в мою сторону. Я уже сейчас не помню, как я реагировал на эту обстановку, но то, что я готов был провалиться сквозь землю, помню четко. А чтение продолжалось – «Перевешать всю жидову! – Раздалось из толпы, – пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их поганцев в Днепре!» Слушатели класса были в восторге, да и как можно было не восхищаться казацкой удалью описываемой великим мастером слова. «Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползали под юбки своих жидовок, но казаки везде их находили».
Повесть была длинная, чтение продолжалось несколько уроков, и можно себе представить мое состояние каждый раз перед началом этих слушаний. А насмешки великого писателя над жидовским племенем проходили через всю повесть. Нужно отдать должное Ирине Евгеньевне, читала она мастерски, с выражением, передавая все особенности интонации выкриков.
Радости моих друзей не было предела. Ну и как же было не повеселиться вместе с запорожцами, когда описывались такие сцены. Один из евреев, пытаясь смягчить, толпу и отвести беду, выкрикнул, что они казакам родные братья!
«Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздавался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались в воздухе». Позже я понял, что учительница читала повесть, напечатанную в академическом издании, где не было никаких изъятий. В школьных же хрестоматиях редакторы исключили, вредные и ненужные, по их мнению, эпизоды.
Понимая величие Гоголя Н.В, как писателя, все годы пытался найти оправдание его трактовки происходивших событий. Он описывает жестокий пятнадцатый век, когда в войнах лилась кровь. Не получается, евреи не проливали крови, и не были врагами. Да и сам Гоголь писал в девятнадцатом веке, Когда по всей Европе после, наполеоновских войн ликвидировали еврейские гетто. Не мог он этого не знать. В его словах нет осуждения, нет даже нейтралитета беспристрастного исследователя. В его словах звучит восторг перед мужеством и лихостью запорожских казаков.
Так и представляется, что живи он в двадцатом веке, с таким же смехом и мастерством он описывал бы смешные позы и выражения лиц, у задыхающихся в газовых немецких камерах евреев.
Пытался анализировать роль учительницы Ирины Евгеньевны. В ее звериный антисемитизм верить не хочется. Представлялось, что она была достаточно интеллигентна, и образована, ее красивое лицо светилось доброжелательностью. Объяснить ее увлеченное чтение на публику этого, оскорбительного для интеллигентного человека, текста можно только ее слепым преклонением перед авторитетом и величием Н. В. Гоголя, который, по ее мнению, не мог написать ничего предосудительного. А то, что в классе сидел зажавшийся от обиды мальчишка, ей было, наверное, непонятно. Как говорят в народе – «чужое не болит». Не последнюю роль сыграло советское воспитание, согласно которому интересы отдельного человека ничто, по сравнению с интересом всего человечества.
Для чего я написал этот очерк, определенно объяснить не смогу. Просто этот эпизод моей жизни навсегда остался в памяти, и я не мог не изложить его на бумаге.