… Это было там – зовущие ветви-руки, томящиеся в стремлении обнять кого-то на противоположной стороне улицы, во все стороны тянущиеся ветки с узловатыми пальцами; деревянный терем, в котором еще по сей день работает ОВИР – чудом балансирующий на неровной, рассыпающейся кладке, вдруг обнажившейся чем-то бесстыдно- кирпично-розовым под лохмотьями краски, и другие видавшие виды здания, пусть камень, но тоже безнадежно обветшалый. Неподалеку, в Большом Демидовском – облупленная штукатурка у самых окон – точь-в-точь силуэтами выгнувших спины кошек: у каждого старенького, еще не заколоченного окна – будто нарисованная, с выгоревшими кирпичными пятнышками на шкурке – кошка…
Но совсем рядом – свежие и крепкие молодцы, закаленное стекло и немного металла, прочные, даже визуально очень прочные конструкции – нимало не смущаются соседством с потерявшими приличный облик старожилами. И вот уже покосившиеся бывшие усадьбы заметно клонятся на могучие плечи, им ставят подпорки, но ведь это все неправда – и про «воссоздание здания», или, вернее, только часть правды – там, где «с пристройкой, под административные нужды», и про то, что музыка – вечна, ведь архитектура – застывшая, словно безмолвная, музыка, и дома умирают молча – скрежещет строительная техника, кричат вороны…
Денисовский переулок – облитые светло-персиковой краской кирпичи и даже водосточные трубы – изнутри, с Гарднеровского переулка; фасад того же здания в Денисовском – с башенкой, купол которой венчает непонятного назначения острие и драконова черепица-чешуя… И где же он, славный, бесстрашный Сан-Жорди, с копьем и щитом? – но – тсс! – этого нельзя произносить вслух – место почти безлюдное, невольно начинаешь оглядываться, но нет, трамваи-убийцы ходят по параллельной улице, их только слышно, зато из неживых, казалось бы, тупичков иногда выпрыгивает огненноглазое, свежевымытое, с улюлюканьем из открытых окон – и скрывается, бешено завизжав и неистово вильнув задом – за следующим поворотом… Переведя дух, призрак Сан Антонио, сутулый, белобородый, опираясь на палочку, осторожно проходит в закрытые ворота дома N … Где змий, там и ангел, где Святой Георгий, там и Гауди…
Они появились одновременно – Денис и «мерс». Ляля только успела улыбнуться отчаянно-желтому «ромео» из фильмов-погонь восьмидесятых, ахнуть при виде желтой же «Волги», неспешно и гордо перемещающейся по Денисовскому переулку – подтаявшие тополя тянули руки, желая обнять каждого встречного; на чьем-то балконе мигала позабытая (?) со времен новогодних праздников гирлянда, и два силуэта замерли у окна в бесконечном поцелуе. А город заливало дождем – дома теряли очертания, люди взмахивали зонтами, как крыльями, взлетали брызги из-под колес, взлетали сами машины, и кто-то очень внимательный, заприметив продрогшую маленькую фигурку, почему-то пристально рассматривающую фасады домов, галантно-пригласительно распахнул пассажирскую дверь своего невероятно чистого – в такой дождь! – авто…
Денис был безупречен. Он был монолитом, созданным из очень качественного, редкого материала. На нем идеально и естественно сидели белоснежные рубашки, которые ему шли так же, как и безукоризненные фразы и привычки – следствие утонченного, врожденного вкуса, воспитавшего в нем как предупредительные жесты, так и способность к поступкам – правильным, благородным и своевременным. Кроме того, он, кажется, имел представление обо всем на свете, его высказывания были точны и корректны, мысли – далеки от заурядности. Пожалуй, для того, чтобы стать воплощенной мечтой, ему не хватало сущей малости – хоть какого-нибудь проявления искренних эмоций. Просто для того, чтобы убедиться, что он настоящий.
Они посещали премьеры, показы, скачки, «косты» - манящие чужие берега, летали по всему миру; чуть позже у Ляли появилась миниатюрная, как и сама хозяйка, студия и две очаровательные голубоглазые дочки, мечты сбывались одна за другой…
Денис был виртуозен. Он все делал именно так – водил машину, работал, ухаживал, играл в шахматы; но он был человеком «без изнанки»: его внутренний мир всегда оказывался параллельным даже по отношению к близким; он был виртуозен и обязателен – в дружбе, партнерстве, любви – но никогда и никому по-настоящему не открывался, не допуская слияний, нет, только пересечения. «Да, обязательно пересечемся». Рядом с ним – невероятно ответственным человеком - жизнь приобретала качества небывалого штиля, он всегда оказывался рядом в нужную минуту, всегда знал, что нужно говорить и что делать. Чуть отстраненную продуманность и холодноватую предсказуемость Ляля счастливо принимала за безупречную, «породистую» сдержанность. Ненужные, совершенно излишние в таком гармоничном, уравновешенном мире страсти вскоре улеглись совсем…
С недавних пор Ляле стало казаться, что жизненная программа благополучно выполняется, и каждый день она выходит на сцену с таким же уверенным исполнением танца, как и ее партнер, - сложного танца, но уже давно автоматизированного – аплодисменты, иногда овации – все это нормально, иначе и быть не может… Но вот однажды Ляля почувствовала, что пришла старость – в тридцать с небольшим. Ее стали посещать сентиментальные настроения, приступы необъяснимой душевной усталости, и любое событие, любое наблюдение могло - не расстроить, скорее растрогать: играющие с кошкой котята, выпрыгнувшая из почек свежая листва, задумчиво шаркающий старичок – будто настала пора невольно подвести итог и загрустить о чем-то неслучившемся, и о чем-то безвозвратно ушедшем… Одновременно с этим медленно назревало нечто похожее на подростковый бунт: тихое внутреннее умиротворение вдруг стало странно тяготить. Ляля полюбила бесцельно, сомнабулически бродить по городу, безостановочно и бесконечно открывая для себя то, что не было - времени? возможности? увидеть раньше.
Как только Денис уезжал куда-нибудь (в последнее время все чаще и чаще), а дочки разбегались в свои любимые студии, Ляля уходила на Покровку. Она еще не разыскала Яковоапостольский переулок, в Николоямском побывала случайно, как-то оказалась и в Денисовском, благодаря очередному проекту – редкому теперь для нее, слишком затратному для нервов, хобби. Прогулки по Покровке – свободные от обязательств все переделать и перестроить на современный лад в этом уютном мире с легким ароматом былого - стали ее воздухом. И все дома теперь знакомы в лицо, все улыбаются ей и по-своему приветствуют…
Вот и сегодня: дом № 44 - изысканное чудо - поблескивает русалочьей зеленоватой чешуей в закатном солнце; дом № 40 – городского головы Голицына, наоборот, подчеркнуто-скромен, анти-декоративен - только гипсовый венок на гипсовом листе, «прибитый» гипсовыми же гвоздиками. Дом № 35 – «питерский»: неопределенно-припыленного цвета, строгий, со срезанным к перекрестку углом – выразительный штрих барселонского Эйщампле; сиамские 28 и 30 – разные, но будто слившиеся в одну линию; барочно- зефирный, парадный 22, и за его углом – жуткие внутренности МОНИИАиГа, старательно запрятанные в слегка припудренную бирюзу. А дальше – сами Покровские Ворота и 14 дом по Покровскому бульвару – диковинные звери-птицы на фасаде, а внизу, под ними – диковинные рыбы Океанариума и напротив – давно, казалось бы, отживший свой век дом с «Кубой либре» как с «Патриа либре» - сползающая шкурка-штукатурка, просевшая крыша, покосившиеся деревянные рамы…
Старые дома почему-то разбередили душу до слез, и Ляля присела на лавочку на остановке – две пожилые женщины поджидали троллейбус – и тут, прислушавшись к себе, к своему внутреннему биению, она начала понимать, что абсолютно незаметно для нее э т а жизнь уже закончилась, и началась какая-то другая, еще недоступная осознанию, но стремительно бегущая куда-то в неизвестном направлении, и – с прожитыми машинально, в полусне, но - тем не менее - уже истраченными секундами, часами, днями…
Денис, конечно, сразу же позвонил – да, теперь все точно определилось, по контракту, разумеется, ты же знаешь – Голландия не самое проблемное место Европы, и, учитывая перспективное развитие отрасли, одним словом, поживем пока так, на два дома, а там… Он никогда не сказал бы ей этого, но она почувствовала: отпусти. Отпустила...
Не заметив, как это произошло, Ляля оказалась в кафе, за круглым столиком, раскрашенным под шахматную доску. Спасибо, мне без молока. Пастельные стены, расслабляющая музыка, грубоватые ноты робусты, и вдруг… Круглая шахматная доска! Ляля пригляделась. Так ведь партию можно начинать с любого шага, с любой клетки, и нет заданности цифр-букв, их строго последовательных, логических комбинаций, и обреченности неудачных ходов, и играть можно – белыми, черными, коричневыми: нейтральными бежево-кофейными, или густо, эмоционально шоколадными: на цвет, на запах, на собственный вкус, ведь жизнь порой, как глоток эспрессо – горького, честного и просветляющего, возвращающего тебе самого себя, а порой – как вдох воздушного каппучино, с изысканным росчерком на кружевной пене и неразгаданной загадкой подлинного, спрятанного под пышным антуражем…
Да, именно так. Мысленно проиграв все предыдущие цепочки, Ляля отправилась в Лялин переулок, где ее еще ждал розовый дом и где она когда-то, казалось, уже очень давно, вдохнула душу в чье-то жилище и в чью-то жизнь, и душа эта сегодня томилась за семью замками и под сигнализацией. А дальше все становилось совсем очевидным: сначала - Яковоапостольский, затем - Николоямской, после – Денисовский, и еще множество любопытных, но безымянных и безоглядных… Чтобы все же расколдовать этот загадочный пятачок города, пришлось взять карту. Именные переулки, звучащие сегодня хоть как-то осмысленно, тем временем, неумолимо заканчивались. Не пропустить, успеть на раздачу судьбоносных дорог!
Так, смотрим. Петропавловский… Павел Петрович? Или Петр Павлович? Этот вопрос теперь больше других занимал Лялю. Павел? – мысленно спрашивала она проходящих мужчин – Петр? Но имена все-таки сливались в одно, и персонаж проступал солидный, «возрастной»; не давать же, в самом деле, волю мелькнувшей циничной фантазии о двойном романе с юными, к примеру, близнецами, нет, искушенной и разочарованной Лялиной душе это было уже никак нельзя.
Пусть будет Павел Петрович. Даже Петр Петрович - какая разница? Самой жизнью выверенный, продуманный расчет и немного, буквально чуть, достоевщины, возможно, чтобы увести по ложному следу, заставить вконец измучиться и затем проплутать в поисках хоть какой- нибудь иной дороги, и уже отчаяться, и вот, в этой самой кульминации несчастливого одиночества обрести подлинный адрес своему сердцу в переулках как-то не совсем удачно запутавшейся жизни…
Все. Этого, пожалуй, хватит. Нужно позвонить Ксю. И увидимся мы с ней непременно в Лялином…
Выбор пал. И он уже не мог быть иным – в ясно проступивших венах Басманного узла, причудливо сплетенных между собой на карте, мелькнул Ксеньинский переулок…
«Перекрестки» плиточных дорожек в «Булошной», уходящие на тротуар, сдержанность и патина, зеркала, обрамленные спокойным и искусным деревом, множество маленьких секретных дверок с миниатюрными замками и ручками – старинный, долгожданный, пусть несвоевременно, но все же приобретенный кукольный дом для давно повзрослевшей девочки. Ляля взяла с собой дочерей, Ксю – маленького сына. Дети, конечно, могли помешать общению «в деталях», но подругам не нужно было ничего объяснять друг другу – наша альтер-эго обладала молниеносной проницательностью. Редкая в бессмысленном цейтноте последних лет встреча проходила как обмен улыбками-взглядами под непрерывное фламенко чайных ложек и щипцов для сахара, под долгий менуэт отодвигаемых-придвигаемых стульев а-ля Чиппендейл и оказалась трогательно запечатлена как серия маминых портретов на бумажных салфетках – в духе Модильяни, с выразительными носами и скульптурными лицами…
И этого оказалось достаточно. "Павла Петровича" методично искали среди заказчиков, резонно предположив, что на случайные подарки в Лялиной зрелой судьбе вряд ли стоит уповать. Проявилась эта выдающаяся фигура далеко не сразу – заказ был «дремлющим», чужим и слишком давним. Но – боже мой! – увидев адрес, Ксю совершенно уже не раздумывала: бежать, смотреть, брать, держать, и не ослаблять хватку, и не «выпускать» из авторского надзора, а необходимую помощь организуем. Искомая квартира находилась в том самом, розовом доме, архитектурно спаянном волею судеб с зеленоватым, меланхолично осыпающимся, в первом этаже которого они и сидели в «Булошной», среди еще дышащих вокруг зданий, в Лялином, разумеется, переулке…
«Я тебе памятник поставлю, Ксю, - тихо смеялась Ляля, - вот здесь, на этом месте, видишь - Лялина площадь.» И когда она взлетала по гладким, истертым ступеням давно знакомого дома (никакого лифта, как раньше, и впереди только мансарды, крыши и небо), с аккуратно уложенными эскизами и чертежами, легкая, свежая и почему-то абсолютно счастливая, пискнувшее сообщение вдруг опрокинуло ее в воздушную яму безотчетной тревоги. Ксения писала: « Он непредсказуем. Дожимай.»
Продолжение следует