Замечено, что чем хреновее становится жить, тем большее внимание уделяется идеологии. Ну, и хватит для вступления.
Я вузовский препод, и жизнь моя делится на две части – платную и бесплатную. Так записано в моем индивидуальном плане. Нам платят за «горловые». Так у нас называют лекции, практические и семинарские занятия. Резонно: за этот год я терял голос два раза. Условно-бесплатную жизнь мы ведем, готовясь к парам, сочиняя умные книжки, а также воспитывая и идеологически подковывая студентов – в том числе и тех, кому перевалило за сорок. Особая доблесть – подковать седого или лысого. От тех, кто пренебрегает бесплатной жизнью, система избавляется.
Когда моя зарплата упала ровно в три раза, меня «утешили» тем, что объем обязательной воспитательной и идеологической работы вырос до тридцати часов. Меньше никак нельзя. Я предложил внести элемент идеологического воспитания в «горловые», но мне намекнули на не достойную преподавателя хитрожопость и бесплатных часов не дали.
Дальше – больше. Крупный начальственный перец собрал тоскливо блеющих преподов в актовый загон и прямо с трибуны совершил крупный прорыв в науке политологии. Решительно кашлянув, он отделил идеологию от политики. Принципиально высморкавшись, предупредил, что за идеологию нам не будет ничего, а за политику – немедленное увольнение.
К тому времени страна вышла на первое место в мире по уровню инфляции, но студенты не должны были об этом догадаться. И уж тем более нельзя было рассуждать про гнилую рыбью голову. Получаешь зарплату – излучай позитив.
Меня записали в добровольную народную дружину – дежурить на институтских дискотеках, которые никто не собирался устраивать. Предложили сводить студентов в театр за свой счет, но я еще не созрел для материальных жертвоприношений на алтарь идеологии. Я копил на новые туфли. Старые туфли сапожник в мастерской возмущенно отверг. Проклятая цифра 30 никак не вырисовывалась, а тучи над моей головой, тем временем, сгущались.
В метро я услышал объявление о том, что граждане приглашаются принять участие в месячнике «по благоустройству родного города». Чисто по зову сердца – никто не собирался унижать граждан деньгами. Субботники, одним словом. Это был мой шанс.
Мне живо представилась запись, которую я сделаю на идеологической страничке плана. «Личный трудовой почин: сбор и утилизация мусора на прилегающей к институту территории (27 окурков и 4 обертки из-под конфет). Предупреждение студентов о недопустимости мусорить в общественном месте. 3 фото прилагаются».
На первой фотографии крупным планом изображен мусор в совке. Бычки аккуратно разложены для проверки соответствия их реального количества заявленной цифре. На втором фото я запечатлен на фоне института: в левой руке совок с мусором, в правой – веник. На лице благородная смесь усталости и удовлетворенности от осознания выполненного долга. На третьей я сурово указываю на заранее выложенную на асфальт сигаретную пачку, а пристыженный студент, покаянно вжав голову в плечи, переживает воспитательный момент. Так искренне расстраиваться по поводу полученного зачета-автомата может только очень большой артист. Конечно, больше, чем на два часа, спектакль не потянет, но курочка по зернышку клюет.
Дома я приготовил свой Canon, поставил на зарядку аккумуляторы и сложил в целлофановый пакет совок и веник. Жена засекла меня в тот момент, когда я выеживался у зеркала, репетируя третий снимок. Строго поднятый вверх указательный палец левой руки получался безукоризненно. Бескомпромиссная правая тоже достаточно убедительно указывала на пару грязных носок, для такого дела извлеченных из стирки. И только мимика оставляла желать лучшего. Вместо принципиального выражения лица отодвигающего рюмку абстинента с советского антиалкогольного плаката, я видел в зеркале наглую, глумливую рожу. Все это наблюдала жена, и уму ее это было нерастяжимо.
– Ты опять что-то придумал?
– Субботники не я придумал.
– Почему ты грозишь себе пальцем?
– Репетирую.
– А почему на полу носки?
– Генеральная репетиция. Реквизит.
– Ты сводишь меня с ума!
– Дорогая, я всю жизнь ждал от тебя этих слов.
– Или ты все мне расскажешь, или…
Рассказываю о тридцатичасовой идеологической барщине и своем великом мусорном почине.
– Ты этого не сделаешь, – говорит жена. – Ты покроешь себя позором. Ты запятнаешь свое имя. Ты выставишь себя на посмешище. В тебе живет ребенок. Мне противно тебя слушать. Говорила мне мама…
Я медленно вынимаю из сумки Canon. Волоча ноги, уношу на балкон совок с веником. В моих глазах скорбь человека, жизнь которого одномоментно утратила все идеологические ориентиры.
– Котик, ты обиделся? Ну, я же хочу как лучше. Ты же у меня такой умненький, почему же периодически ты такой приду… придумаем что-нибудь вместе. Ну, давай я …
Через два дня в моем индивидуальном плане появилась запись о том, что я организовал поход студентов на балет «Дон Кихот». По слухам, какой-то крендель боролся там с ветряными мельницами. К записи прилагалось восемь корешков от чьих-то билетов. Жена и дочка были в восторге от балета, я – от похода в баню с друзьями.
Я вошел в организаторский раж. Через неделю воспитательно-идеологическая страничка обогатилась отчетом о посещении группой студентов частного медицинского центра. Тамошний гинеколог обращал их внимание на проблему СПИДа и опасность беспорядочных половых связей. Все печати и подписи были настоящими. Не забыть бы предупредить студентов о проведенной среди них работе. Ну, и жене цветочки.
На носу конец семестра. Мой план разбух, как жертва пьянства на водоеме, но я не думаю останавливаться на достигнутом. На днях коллега жены ведет своих детей на цирковое представление. Дорогой, пяти-шести билетиков хватит? Отхлебывая пивка в положении лежа на диване, сурово хмурю брови. Ну, ладно, так уж и быть. Но не меньше пяти, а то я за себя не ручаюсь. У меня есть некоторое количество времени, свободного от преподавания. А в моем институте – как раз полставки уборщицы. Очень хочется отдохнуть, чередуя умственный и физический труд.
Это цирк, ребята.