Пришло письмо от дяди Ефрема, который жил в далеком, загадочном Марыше. Отец, нацепив очки, внимательно прочитал его молча, потом вслух. Получалось, что Ефрем уже сильно состарился и приглашал отца приехать к нему в гости.
- Ну, что мать на это скажешь? Ведь и правда мы очень давно не виделись, да и старики мы оба с ним, может больше не будет возможности повидаться. Что ты об этом думаешь?
- Что давно не виделись, это правда. Только одного тебя отпускать не хочется.
- Это почему?
- Да не особенно дружно вы с ним раньше жили, да и теперь, встретившись, добром не разойдетесь. Начнете пить, вспомните прошлое, да и раздеретесь.
- С чего это мы раздеремся?
- Да, знаю Ефрема. Непутевый пьяница. Прожил всю жизнь в лесу с ружьем, ни семьи, ни детей. Ведь это ему легче бы к тебе приехать.
- Может сильно болеет. Все же единственный брат у меня.
- Вот бери с собой Мишу, и поезжайте. Он уже большой, в шестой класс перешел, приглядит за тобой.
- Ну, и когда выезжать?
- А вот завтра и поезжайте, пока покосы не начались. День туда, два там погостите, день обратно. Вот, через четыре дня чтоб были дома.
Стали собираться. Мама достала холщовую сумку, положила гостинцев Ефрему, нам еды на дорогу: хлеб, яйца, сваренные вкрутую, соль, огурцы.
Я побежал к Мишке Шагитову с радостной вестью, что едем с отцом в гости.
- И где этот Марыш находится?
- Не знаю. Мама говорит, что я там родился. А я ничего не помню.
- И долго ехать?
- Целый день. Представляешь, поедем на поезде, первый раз. Ты ездил, когда ни будь?
- Не-е. Только на лошадях.
Вечером долго не спалось, все представлял, как мы будем ехать, какой дядя Ефрем, и как наверно интересно в его доме, раз он охотник. А утром мама едва разбудила меня, так крепко спал, что спросонья не мог понять, зачем она так рано меня подняла. Вспомнив о поездке, быстро соскочил, умылся и сел за стол завтракать.
За столом мама все наставляла отца, как себя вести с Ефремом:
- Ты только не заводись, поддакивай ему. Он любит хвалиться, так и пусть. Сдерживай себя.
- Да знаю, знаю я. Вот Миша будет меня одергивать, если мы начнем спорить.
- Давайте, езжайте с Богом. Деньги подальше положи, а то карманники быстро обчистят.
Отец с мамой перекрестились перед иконой, и мы вышли за ворота. Солнце только всходило на чистом небе. Нам предстояло пройти тринадцать километров до железнодорожной станции Ургала, сесть на поезд и доехать до поселка Ункурда. За три часа мы спокойно, даже незаметно за разговорами, дошли до станции. Маленькое вокзальное здание, множество народа, с чемоданами, котомками, были для меня таким непривычным и удивительным, что на все смотрел раскрыв рот.
Отец купил в кассе билеты и, отведя меня на перрон, сказал: - Если тебя будут спрашивать, сколько тебе лет, говори, что девять, десятый.
- Так мне уже одиннадцать исполнилось.
- А ты говори, что девять, идет десятый. Я тебе детский билет купил, а он только до десяти лет. Правда, для девяти ты слишком большим выглядишь. Ну, может, не будут сильно придираться. Говори, что три класса кончил.
- Ладно.
Объявили, что приближается наш поезд. Народ засуетился, задвигался по перрону, кто в одну сторону, кто в другую. Наш вагон был шестым, и отец все спрашивал, где он остановиться. Никто толком ничего не знал.
Пыхтя паром, подходил состав, влекомый паровозом. Замелькали вагоны, а мы искали номер «шесть», который продвигался мимо нас. Мы протискивались в толпе за ним. Стоял гул голосов, скрип тормозных колодок, толкотня. Я боялся отстать от отца в этой суматохе, протискиваясь за ним по пятам.
Вот и наш вагон. Проводница сначала высадила прибывших, потом начала садить нас. Стоянка была всего две минуты, и она торопила всех поскорее сесть в вагон, едва заглядывая в билеты. Так что мне не пришлось врать про возраст. Найдя свободные места, мы уселись на лавку и отдышались.
Раздался свисток паровоза и, сильно дернувшись, поехали. Как все не походило на то, что показывали в кино. Вагон был общий, набитый битком народом, которые занимали все полки. Наверху спали, храпя. Внизу плотно сидели по четыре человека, а в купе значит восемь. Воздух спертый, плохо проветриваемый. Те, кто сел раньше нас, уже освоившиеся, а может одной компанией, играли в карты, положив на колени чемодан, вместо стола. Играли азартно, споря и не сдерживаясь в выражениях. Курили, не выходя в тамбур.
- Ну, что пацан! Первый раз, что ли едешь? – обратился сидящий напротив молодой, веселый мужик, который выбросил уже все карты и чувствовал себя победителем.
- Ага!
- Не робей! Держи хвост бодрей!
Так проехали мы часа три.
- Кто до Ункурды, приготовьтесь к выходу, - раздался голос проводницы, и мы с отцом встрепенулись. «Приехали!»
Когда поезд остановился, мы вышли на перрон, такой же многолюдный и шумный, как и в Ургале. Прошли через вокзал на площадь, и отец повел меня, вспоминая адрес знакомых, по пыльным улицам поселка.
- Здесь живет мой хороший знакомый, вместе работали. У них переночуем. А завтра с утра пораньше пойдем в Марыш. Это километров десять будет.
Шли по улице, ничем не отличавшейся от нашей деревенской, такие же дома, палисадники, куры на улице, старушки, сидящие на лавочках.
-Тять! А Ункурда – это город?
- Да нет. Это поселок, железнодорожная станция. Все осталось, как было после войны, когда мы отсюда уехали.
- А зачем мы уехали отсюда?
- Да болел здесь сильно, посоветовали сменить место жительства. Предложили в трех местах работу, а мне больше всего понравилась Аршинка. Красивое место, воздух чистый, да и работа по специальности.
- А какая у тебя специальность?
- Бухгалтер.
- Разве это специальность?
- Конечно. Мало кто умеет быть хорошим бухгалтером, чтоб дебит с кредитом сходился, копейка, в копейку.
- А если не сойдется?
- Тогда дело подсудное. Или растрата, или излишки, а то и другое обман. Ну, вот и пришли.
Мы остановились у дома, который ничем и не выделялся от соседних, только что ворота покрашены в синий цвет. На лай собаки, когда вошли во двор, из дома выглянула женщина и вопросительно стала разглядывать нас.
- Здравствуй, Марья Павловна! Не узнала? Это Петр Решин.
- Петр Иванович? Да какими судьбами? Столько лет не виделись.
- Да семь лет прошло. Вот с сыном едем к Ефрему в Марыш. Степан – то дома?
- Сейчас придет. В магазин за куревом пошел. Проходите в дом.
Поднялись по высокому крыльцу в дом, сели на лавку в прихожей, она же и кухня. Вскоре пришел Степан, и у них с отцом начались воспоминания, расспросы: про нашу жизнь в Аршинке, про жизнь их общих знакомых, про погоду. Марья Павловна проворно собрала на стол ужин. И за столом разговоры текли и текли, а я от усталости сильно хотел спать, слипались глаза.
- Ой! Да мальчишка скоро уснет за столом. Пойдем, я постелю тебе на сеновале.
Поднявшись на сеновал, она бросила прямо на сено большое ватное старое одеяло, две подушки и простое одеяло. Я разделся, лег и сразу провалился в сон, даже не слышал, как пришел и лег со мной рядом отец. Степан разбудил рано, солнце только вставало, и позвал пить чай.
Наскоро перекусив, вышли за ворота, где простились с гостеприимными хозяевами, и пошли по безлюдной улице. Отец как-то приободрился, будто сбросил с себя лет пять. Уверенно вел меня через поселок за околицу, на дорогу в Марыш. Шли среди настоящей тайги. В Аршинке мне не приходилось быть в таком лесу, там много было вырубок. А тут нетронутая красота высоких елей, берез, рябины. Дорога была не сильно накатанной, заросшая мелкой травой и идти было приятно, как по ковру.
Отец все рассказывал, как по этой дороге ездили, возили продукцию артели.
- В Марыше делали сани, телеги, кошевки, детские санки. Все везли в Ункурду, здесь сдавали в потребсоюз на продажу. Кажется, вчера все это было, а пролетело десять лет. Как быстро время летит!
За воспоминаниями отца, по утренней прохладе, незаметно прошли весь путь до моей родины. Но то, что я увидел, поразило более всего. Ожидал, что это деревня, хоть и меньше Аршинки, а увидел несколько домов, стоящих вдалеке друг от друга. Ни улицы, ни палисадников, ни ворот. Огороды, небрежно загороженные жердями, были распаханы прямо около домов и бурно заросли картошкой.
- Вот и дом Ефрема. Дома ли он?
Подошли к бревенчатому дому, как и у всех без двора. Навстречу залаяла собака, но, подбежав, закрутила приветливо хвостом, как своим. Дверь дома открылась, и на пороге показался, обросший бородой и усами, старик, глядя из под руки на нас.
- Здравствуй, Ефрем!
- Петя, ты? Наконец-то встретились. Думал, что умру, и не свидимся. А это кто?
- Младший сын Миша.
- Какой большой-то вырос. Отсюда совсем младенцем уехал. Заходите, заходите. Вот не надеялся, что ты приедешь. Радость – то какая. Проходите.
С трепетным волнением вошел, вслед за отцом и дядей Ефремом, в избу и удивленно стал оглядываться. Дом не делился на кухню и горницу, а была одна большая комната с русской печью и полным беспорядком. Чувствовалось сразу, что здесь нет хозяйки. На стене висело ружье, патронташ. Между окон стоял стол, на нем неубранный хлеб, огурцы, соль. Видно, мы пришли к завтраку.
Большая неприбранная деревянная кровать, две лавки. Вот и вся мебель. Одежда висела у дверей на стене. Была еще табуретка около печи, заваленная одеждой, которую Ефрем небрежно сбросил на пол, и подставил к столу.
- Садитесь со мной завтракать. Еще ничего не готовил, вот огурцами хоть соседи угостили. И где-то стоит лагушок браги, хоть и недавно поставил, но вчера пробовал, вроде подошла.
Радостно суетясь выставить все на стол, Ефрем больше походил на какого-то крупного, неуклюжего подростка, только обросшего. Видно права была мама, что он всю жизнь прожил бобылем.
Немного посидев с ними за столом, и выслушав начало братских воспоминаний, незаметно вышел во двор, если его можно было так назвать. Дом не был огорожен, как у нас в Аршинке. За домом весело журчал ручей, и я пошел туда. Чистый, горный ручей быстро нес свои воды, кружась между стволами деревьев, перескакивая камни, образуя небольшие омуты и водопады.
- Чо, в гости к дяде Ефрему приехали?
От неожиданности, круто повернулся назад и чуть не упал с берега в воду. Неподалеку стояли два мальчишки, лет по пяти, и девочка, наверно ровесница мне. Они с интересом рассматривали меня, а я их.
- Да! К дяде Ефрему.
- А ты, в какой класс перешел? – спросила девочка.
- В шестой. А ты?
- Мне тоже надо учиться в шестом, да мама не пускает. Вот с ними надо водиться.
- А школа у вас есть?
- Какая школа, восемь домов всего, ездим в Ункурду, а там, на квартире надо жить и платить за это. Вот мамка и не пускает, этих не на кого оставить.
Девочка держалась уверенно, нисколько не смущаясь меня, незнакомого парня.
«Как они увидели, что мы пришли в гости? Ведь никого не видно было» - размышлял я, а сам спросил: - Почему так пусто у вас, как будто никто не живет?
- Так заняты все: кто картошку полет, огребает, кто по ягоды ушел, кто охотничает. А вас они увидели, когда из лесу выходили. Я и подумала, что больше не к кому приходить. Дядя Ефрем давно вас ждет.
Мы еще походили по поселку, слушая разговорчивую Галю (так звали девочку), и узнал все новости из жизни Марыша.
- Как вы здесь зимой живете? Ведь все снегом заметет, не проехать до Ункурды.
- Да всяко приходится. Скучно, конечно, зимой. Вот вырасту, обязательно уеду.
- А сколько ребят здесь?
- Да еще три мальчика в пятый класс перешли. За ягодами ушли.
- Ладно. Пойду к дяде Ефрему, посмотрю, что они там делают.
Два брата сидели за столом, выпивали брагу и все вспоминали о прошлой жизни. Ефрем сварил картошки в мундире, достал из погреба квашенной капусты, нарвал зеленого лука. Посадили меня за стол и накормили обедом. Посидев с ними немного, сильно захотелось спать, и вышел во двор. Над Марышом стояла все та же тишина, ни лая собак, ни крика детей. Никого. Какой-то затерянный мир. Даже заняться нечем. Пошел снова на берег ручья, сел, привалившись спиной к березе, и незаметно уснул, под однообразную мелодию бегущего ручья.
Проснулся от толчка в плечо и от голоса Гали:
- Ты чо сидя спишь? Еще свалишься в воду и захлебнешься.
Передо мной так же, как и в первый раз стояли два брата с сестрой и разглядывали меня.
- У вас хоть есть место, где купаются?
- Нет! Пруда не сделали, да и весной все равно бы размывало. А в ручье вода всегда холодная, да и мелко.
- А рыба водится?
- Нет, и рыба не водится, наверно где-то в низовье и есть, но это далеко. Расскажи про вашу деревню.
- У нас село.
- А в чем разница?
- В селе раньше церкви стояли, а в деревнях – нет. Так мне мама объясняла.
- А церковь и сейчас стоит?
- Нет! Это раньше была, а теперь нет. Говорят, на том месте клуб построили. Долго рассказывал Гале и её братишкам, про нашу Аршинку, про школу, про игры. Они внимательно слушали, как будто я приехал из другой страны. От такого лестного внимания, во мне проснулся рассказчик-сказочник, потому, что многое прибавлял и приукрашивал. Получалось, что самое лучшее место на земле это наше село.
- Хорошо тебе. А здесь такая скука, – грустно сказала девочка.
Из поселка донесся женский голос:
- Галя! Галя!
- Ой! Это мама нас ищет. Пойдем скорей домой, наверно за коровой надо идти.
Ты вечером еще выйдешь?
- Выйду.
Они убежали на зов матери, а я пошел в дом Ефрема. Картина была все та же, пьяные отец с Ефремом, что-то пытались доказать друг другу. Каждый начинал свой довод: - «А ты помнишь?»
- Я тебя от смерти спас, - громко говорил дядя Ефрем.
- Когда это ты меня спас? – так же громко отвечал запальчиво отец.
- Когда вместо тебя пошел воевать за белых. Там под Уфой такие бои были, столько людей погибло, а ты в это время дома был.
- Поэтому ты дезертировал? И нам пришлось бежать в Сибирь.
- Да! Да, тогда. Но вместе со мной бежал и тот сибиряк, который звал меня жить к ним. Потом мы к нему и приехали, через него и в красные партизаны попали. И воевали. Впрочем, ты и не воевал, а сидел писарем в штабе.
- А ты воевал? В обозе на лошади возил раненых.
- И под обстрел попадал, и от белых уходили с госпиталем, отстреливаясь.
- А штаб разве в городе находился? Так же и под обстрелом были, и под пулями уходили дальше в леса.
Видя, что спору не будет конца, вышел снова на берег ручья, и уселся под березой. Было скучно и грустно. По поселку слышалось мычанье коров, перезвон боталов (самодельных колокольчиков, надеваемых на шею коровам, чтоб легче было искать). Женские и детские крики на скотину. Надо было до темна загнать и подоить коров, так как электричества здесь не было.
А ручей все так же весело журчал, ведь его здесь ничего не касалось, и торопился навстречу к своей речке. Солнце село и наступили летние, теплые сумерки. «Сейчас у Королевых в шаровки играют, даже не представляют, как я от них далеко» - размышлял я, уже скучая и по маме, и по ребятам.
- Ты чо, не уходил домой? – все также неожиданно, около меня оказались Галя с братишками.
- Да заходил, так там дядя Ефрем с тятей кричат друг на друга, все прошлое вспоминают.
- На! Поешь пирожков, мама дала. Сказала: - «Покорми своего ухажера», - и тихонько засмеялась. Вслед за ней и братишки захихикали.
- А почему «ухажера»? Я ведь не ухаживаю за тобой.
- Да так она. Шутит. Я ей все про тебя рассказала, и про вашу деревню, и про то, что дядя Ефрем с твоим отцом напились браги. Она и говорит, что ты наверно голоден, и дала пирожков с картошкой. Ешь! Мы уже поели.
- Спасибо! Есть и правда хочется.
Пока ел, Галя, не умолкая, рассказывала все новости: про скотину, про ребят, что ходили за ягодами, про соседей – стариков, которые сильно болеют.
- Ты завтра еще будешь здесь?
- Не знаю. Наверно буду. Мама сказала, чтоб два дня погостили.
- Завтра сводим тебя к скале в лесу. Там есть пещера. Посмотришь, как там интересно.
- Кино-то хоть к вам привозят?
- А где показывать-то. Клуба же нет. Весной и осенью здесь полно охотников. Открывается охотничий сезон, и сразу все едут к нам. Тогда в каждом доме останавливаются. И у нас тоже, тятины друзья, даже из Нязепетровска. Столько рассказов.
Доев пирожки, и попив холодной воды из ручья, приободрился. Но опять раздался знакомый женский голос: - «Галя!» Гостей как ветром сдуло. Пришлось идти в дом. На столе горела семилинейная керосиновая лампа, отец сидел перед печкой и курил, негромко напевая протяжным голосом:
Брат, забрили. Брат, забрили.
Наши головы с тобой.
Брат на брата посмотрели,
Покачали головой.
Мама бы сказала: - «Ну, набрался! Ложись спать». Ефрем сидел за столом, пьяно понурив голову на руки. Осмотрелся, думая, где можно лечь спать, но кроме Ефремовой кровати ничего не нашел.
- Тять! Пошли спать.
- Все! Все, Миша. Пошли.
Бросив недокуренную самокрутку в печку, поднялся. Пришлось, поддерживая его за руку, довести до кровати, на которую он лег, не раздеваясь, и почти сразу же захрапел. Я разделся и залез под одеяло, устроившись с краю кровати. Ефрем остался сидеть за столом, что-то все невнятно бубня.
Утром тятя разбудил меня. Солнце уже встало. Ефрем спал за столом, положив голову на руки. Лампа погасла, а может, он сам ее потушил. Отец стал собираться, поторапливая меня:
- Надо уже идти, а то на поезд опоздаем.
- Мама же сказала, что два дня будем гостить.
- Хватит одного дня. Пошли.
- Ты бы с дядей Ефремом попрощался.
- Пусть спит, а то начнет оставлять, а мне его разговоры надоели.
- Пошли.
И мы пошли по знакомой уже дороге обратно в Ункурду. Я оглянулся, поселок как будто весь спал. Тишина, ни одного человека не видно. Еще несколько раз оглядывался, может, Галю увижу, но никого не было. И вскоре поселок скрылся за деревьями. На душе было как-то нехорошо.
«Все же надо было попрощаться с дядей Ефремом», - думал я, но почему-то отец не захотел этого. Наверно рассорились вчера, много лишнего наговорили по пьянке. И отец шел молча, думая о чем-то своем.
Когда прошли уже километра два, нас догнал на лошади мужик и посадил на телегу.
- Что-то быстро нагостились?
- Повидались и ладно, - уклончиво ответил отец.
- Да и то, правда. Запьет теперь Ефрем на неделю. Он одним днем не обходится. Да и забот-то у него никаких, чего не пить.
Отец разговорился с мужиком о жизни в Марыше, спрашивал про знакомых. А я все вспоминал Галю с братишками, думая, как им здесь скучно жить.
- А Галя все тебя нахваливала, наверно понравился ей, - неожиданно мужик обратился ко мне. Я покраснел, а он весело рассмеялся и добавил: - Это дочь моя, да Пашка с Ванькой к тебе вчера все ходили.
- А ты чего в Ункурду? – спросил отец.
- Да по делам в сельсовет, заодно и по магазинам пройдусь. Жена наказала продуктов купить, да мыла. Сахар кончился, а ведь скоро Троица, надо брагу поставить.
Мужик довез нас до вокзала, за руку попрощался и уехал.
- Повезло нам, - как-то успокоившись, сказал отец и пошел покупать билеты на поезд. К вечеру мы пришли уже домой, чем немало удивили маму.
- Что ж так быстро?
- Хватит. Хорошего помаленьку, горького не до слез – отвечал отец.
За ужином он все же сказал маме:
- Ты оказалась права, - каким Ефрем был, таким он и остался. Чуть ведь не подрались! И все хвалится, не слушает меня. А ведь я его старше. Мы даже расстались как-то не по-братски. Он спал, а мне не хотело его будить, чтоб не остаться еще на один день.
- Ты письмо ему напиши, попроси прощения.
- Конечно, напишу.
Не знаю, написал ли письмо тятя, но начались заботы по заготовке дров, сена. Подошла незаметно и осень, занятия в школе. Выпал снег, началась зима, и пришло письмо из Марыша. Писала Галина мама, что Ефрем умер, его похоронили и если надумаете продать его дом, то приезжайте.
- Кому там продавать? Никто не купит, а только время и деньги потратишь, - размышляла мама.
Отец долго сидел молча, курил самокрутку, пуская дым в печурку. Потом задумчиво сказал:
- Верно мать. Не поеду. Пусть Господь простит меня, что не был на похоронах.
- Так ведь никто не сообщил, - успокаивала мама.
Ни отцу, ни мне не пришлось больше бывать в Марыше. Хотя красивое, какое-то непонятное имя «Марыш», всегда волновало воспоминаниями.