Летняя ночь рассыпала на небе звезды, и луна, появившись из-за тучи, заглянула в мое окно. Ее присутствие наполнило комнату мягким, таинственным светом. Огарок свечи еще искрился своим фитильком на столе, напоминая ночного мотылька, выбившегося из сил. Огонек, повинуясь ветру, разгорался, словно взмахивал крылышками, и затем снова замирал, сохраняя тепло, будто боялся угаснуть навсегда. В такие минуты ко мне часто приходят воспоминания, и я вновь вместе с ними проживаю мгновения, сохраненные памятью…
Сегодня гостем из прошлого был случай, связанный с далеким детством. Его можно было бы назвать и забавным, если не считать, слегка подпорченным Новый год.
Вовкина семья жила тогда, пожалуй, в самом центре Приморского края, в деревне, которая давно уже переросла закрепленный за ней статус. Там даже летом после проливного дождя, не надо было надевать болотные сапоги, потому что по улицам были проложены всегда чистые бетонные дорожки. Вслед за дождем обязательно выплывет на небосвод солнышко, раздвинет тучи и обласкает своими лучами землю. А зима здесь особенная, безветренная, самая настоящая. Морозы доходили до тридцати двух градусов, но это не мешало местной детворе гонять самодельными клюшками шайбу по расчищенному озеру. Как здорово, задыхаясь от восторга, нестись с сопки на санках, прыгать на лыжах с трамплина, играть в снежки.
Да мало ли еще что может прийти в голову мальчишке или девчонке, у которых каникулы, а вокруг такая красота. Если вам на ладонь упадет снежинка, то вы сможете любоваться ей еще несколько мгновений. Она так медленно тает, будто не хочет расставаться с изяществом, которое собой представляет. Такой вот, здесь снег. Хрустящий, ослепительно белый и кристально чистый.
Бутуз Володька был в семье четвертым, последним, и поэтому считал себя вправе рассчитывать на определенные поблажки. Они, конечно, были, но заключались в основном в донашивании обуви, уже изрядно потрепанной старшими братьями. С одеждой повезло больше. Володькина мама работала бухгалтером и помимо того умела прекрасно шить. Она перекраивала одежду старших сыновей, и Вовка оставался вполне доволен. Словом, жить можно, если бы не Сашка, который появился на свет пятью годами раньше Вовки. Он был предпоследним, но Вовка считал его просто коварным. В Сашкиных глазах, постоянно резвились бесенята, а сам он, казалось, был создан для того, чтобы делать пакости. И это было бы ничего, но брательник постоянно пытался спихнуть проделки на младшего брата. Иногда ему это удавалось. И тогда Вовка забывал даже про хоккей или футбол. Он забывал про рыбалку, на которую так любил ходить с отцом. Он мог даже пару дней ни с кем не разговаривать, настолько сильна была его обида. Даже Сашка в такие дни становился совершенно другим. Никогда не позволявший прикоснуться к своей собственности, настоящим фабричным хоккейным клюшкам, он предлагал их сам. И вообще всячески подлизывался. Хватало его, как правило, на не долго, и вскоре в Сашкиных мозгах забраживала новая проделка. Были у него и провалы, как это и случилось в канун Нового года.
Глава семейства был офицером и, как все военнослужащие, получал паек, а в преддверии этого праздника к пайку дополнили настоящие краснодарские груши. Их надо было видеть! Когда за окном снег, а стекла украшены немыслимыми ледяными узорами, эти груши можно было принять за сказку. У Вовки перехватило дыхание, и во рту сразу стало влажно. Заметив его настроение, мама как можно ласковее сказала:
- Сыночек, это к Новому году, потерпи.
По всему было видно, что она боролась с искушением дать ребенку хотя бы один плод. Тут, словно из-под земли, вырос Коварный. По всей вероятности, он услышал последнюю фразу матери и быстро выстроил план действий:
- Мама, давай я их так спрячу, что до Нового года никто не найдет!
Клавдия Александровна едва подавила смешок. И все-таки решила доверить ему: «А вдруг… Ведь сам вызвался».
Она согласилась, и Вовка проглотил подкативший к горлу комок. Он тоже знал брата не хуже мамы, а потому осуждающе посмотрел на нее. Клавдия Александровна погладила по голове сына и повторила:
- Потерпи, сынок.
А Саньку как ветром сдуло вместе с грушами. Закуток для тайного сохранения новогоднего лакомства он нашел быстро. Но уже через час в его голове осталось место только для одной, опасной, но назойливой мысли. И эта мысль жгла, не давала покоя и даже затмевала возможное наказание. По его подсчетам, груш приходилось по три на человека, а это означало, что три законно принадлежат ему. Такое арифметическое действие разбудило другие мысли. Больше всего ему нравилось, что там лежат три его груши, а не нравилось, что их могло быть больше. Эту несправедливость нужно было как-то решать. Его мозг заработал в обычном режиме: «Уж одну-то я точно могу съесть, имею право!» Сделав отвлекающий маневр, якобы собираясь уходить на тренировку, он прошмыгнул в спальню, которую делил с Вовкой на двоих. Там на высоченном шкафу, недоступном младшему брату, в картонной коробке находился «сыр» в виде груш, который пленил «лисицу» в образе Сашки. А он, и вправду, походил в этот миг на лисицу. Рыжий и с такого же оттенка блеском в глазах, с гибким, мускулистым телом, проворно вскарабкался на шифоньер. Вот он запретный плод!
Вонзив свои мелкие «лисьи» зубки в первую грушу, тут же понял, что она не будет последней. Сашкин мозг тут же подработал ему: «Там же еще две моих. А может, на Володьку удастся спихнуть. Вовка еще мал, если хорошо все продумать, не отвертится». Рассуждая так, он даже не заметил, что доедает уже вторую грушу. Нужно ли говорить, что с третьей было покончено тут же. Съеденные груши наводили на размышления. Где-то глубоко в душе зарождался страх. Отец иногда как офицер проявлял жесткость в воспитании детей. На Сашкином жилистом теле, как и у всех, было одно мягкое место, и оно еще помнило последнюю встречу с отцовской портупеей. Кстати сказать, именно Сашкино мягкое место чаще всего имело такие контакты. Это наводило уже на другие мысли, и они были грустными. Он и предположить не мог, что его разоблачение случится вечером того же дня. Вовка для своего возраста мог еще и неплохо анализировать. Обнаружив на ковровой дорожке рядом с кроватью несколько семян от груш, решил, что сами груши должны быть где-то рядом и они уже начали поедаться. Сглотнув слюну, Вовка принял решение проверить свою версию: установить наблюдение за братом.
Вычислить Сашку он не смог, зато семян на ковре явно прибавилось, видно, рыжий потерял всякую бдительность. А тот и на самом деле ее потерял. В своих рассуждениях он пошел еще дальше, и толчком к этим рассуждениям был вопрос: «А сосчитал ли отец вообще эти груши? Да, даже если и сосчитал. Я охраняю их, а значит мне, полагается одна лишняя. Стоп! Кажется, я ее уже съел. Что остается? Витька, старший из братьев, тот вообще к фруктам ровно дышит, значит, еще три моих».
Груши, пролежавшие несколько дней, набрали налива и стали еще аппетитнее, смачно брызнули соком на зубах у этого «злодея». Вовка не находил себе места, пытаясь вывести на чистую воду брата, но тот был хитер, как та самая сказочная лиса, которая всегда дурачила кого-то. Вовкины слежки не увенчались успехом, зато он с удовлетворением отметил, что прирост семян на ковре явно налицо, и тогда стал собирать эти зернышки в кулечек, еще не зная, зачем, но, будучи уверенным, что они пригодятся.
Сашка сидел в большой гостиной и пялился в «Рекорд», по которому шло какое-то цирковое ревю. Вдруг его желудок дал ему ясно понять, что он нуждается в чем-то, а в чем именно, хитрый уже знал. Вот она, заветная спальня, любимый шифоньер, а вот и желанная коробка! Теперь уже, захрустев сочной плотью груши, он возобновил свои размышления: «Сестры Валентины точно не будет, она обычно встречает Новый год со своими друзьями, значит, еще три. Да че уж там! Мама наверняка бы оторвала от себя парочку; отец нам с Вовкой точно выделил бы по одной. Толстого вообще в счет брать не надо, обойдется, ему и так прошлым летом велосипед купили. И того – девять, а с «призовой» для Володьки, папкиной – десять!»
Закончив подсчеты, он наклонил коробку, чтобы изучить содержимое, но увидел то, чего никак не рассчитывал увидеть. На дне коробки лежали всего три груши. Сашка пролистал свою память в обратном порядке и пришел к выводу, что так могло быть. Но лисья натура тут же выдала ему свои аргументы, которые Сашке были по душе. Три груши на такую семью - это смешно. Поэтому, надо считать, что их совсем не было.
А очередной оторванный листочек календаря открыл тридцать первое число. В доме вовсю кипела предновогодняя суета. Папа, как обычно, привез из леса красавицу елку, которых теперь не увидишь даже на рекламных открытках, и теперь всем миром ее нарядно украшали.
Принимавший в этом активное участие, отец отошел на несколько шагов от красавицы, внимательно ее осмотрел и произнес:
- А ведь у нас есть груши, им тут самое место. Вот что будет настоящим украшением Нового года! Мать, где у нас груши?
Клавдия Александровна с надеждой посмотрела на Сашку. Вовка весь напрягся, он чувствовал, что сейчас что-то произойдет. Сашка исчез быстрее, чем когда-то с грушами. Семья, вопреки всем расчетам, оказалась в полном сборе. Старший брат, сестра, родители, Вовка. Все были спокойны и деловиты, и только в трех сердцах творилось бог невесть что.
Материнское начинало уже кое о чем догадываться, на то оно и материнское. Про Сашкино и говорить нечего, а Вовкино подсказывало, что ему придется делиться с рыжим своими грушами. Вовка даже был готов к этому, потому что не сомневался – свои Сашка давно съел и даже прихватил несколько сверх нормы. Об этом красноречиво говорили семена в Вовкином кулечке. Такое количество могло «вместить» в себя шесть или семь груш.
И тут с коробкой появился Сашка - хранитель груш. Коробка была явно очень легкой, но заметили это только два человека.
Сашка нес эту коробку к елке с таким видом, словно это был эшафот, на который он сейчас должен взойти.
Отец приободрился:
- Ну что там у нас? – он нагнулся к коробке. И тут произошло неожиданное. Вовка сорвался с места, и, опережая отца, разгреб оберточную бумагу, лежавшую в ящике, в надежде что-то отыскать. И нашел – одну, единственную грушу. Он подошел к Сашке и взглядом внезапно повзрослевшего мальчишки внимательно посмотрел в глаза брата. В гостиной возникла напряженная тишина. Отец понял все сразу. Несмотря на свою занятость, он находил время для детей и отлично знал их характеры. Матери, той вообще не надо было ничего объяснять. Ну а тем, кому все происходящее было невдомек, не обязательно и знать об этом. Так рассудил отец. Он вышел и скоро вернулся. В руке держал огромную авоську, наполненную мандаринами. Он собирался сделать это сюрпризом к новогоднему столу:
- Похоже, я ошибся, прихватил вместо груш – мандарины, да это и к лучшему.
Отец говорил настолько искренне, что вокруг елки вновь возникла предпраздничная суета. Только Сашка не принимал в ней участие. В голове впервые за его короткую жизнь появились серьезные мысли. Он стоял на том же самом месте, понуро опустив голову, и, казалось, хотел разглядеть на полу какую-то очень маленькую деталь. А он и на самом деле увидел на полу грушевое зернышко, и это сделало его мысли еще серьезнее.
Вовка тем временем на кухне делил грушу на четыре равные части. Разрезанный плод источал такой аромат, что щекотало в носу. Вовка, сжав зубы, положил на блюдце четыре ароматные дольки и вошел в гостиную. Первую вручил матери, вторую отцу, потом сестре и старшему брату, и, пока все снова недоумевали, что происходит, накинул пальто и выскочил из дома.
Клавдия Александровна попыталась устремиться вслед, но отец бережно придержал ее:
- Ему сейчас так надо. Не волнуйся за него, с ним все в порядке.
Володька проснулся, как всегда, в восемь часов. Привычно взглянув на часы, висевшие на стене напротив, замер. Под часами на полу лежали хоккейные коньки и клюшка. Закрыл глаза, потом открыл их. К его великой радости, все оставалось на своих местах. Детское сердце ликовало: это для него! Он еще много чего знал. Не знал только одного, что в приоткрытую дверь спальни на него смотрит пара рыжих любящих глаз.
А за окном уже вступал в свои права новый, 1967 год.